Дильдина Светлана : другие произведения.

Кто поверит эху? - Часть 5. Ахэрээну (Финал)

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История завершается - для кого-то победой, для кого-то поражением, а может быть, ожиданием или надеждой...


  
   Часть 5
  
  
   Горные дороги куда неприятней лежащих среди холмов - сплошь морщинистые скальные стены, чащоба, а если вдруг поманит простор, открытое место, окажется оно над обрывом, над бегущим далеко внизу, белым от пены ручьем. Да и с обрыва видно лишь небо - и те же скалы, ту же непролазную чащу. Редко-редко вспыхивают полянки, поросшие золотым донником или белыми колокольчиками - и снова корявый ельник, красные чешуйчатые стволы сосен, между которыми натянуты невесомые полотнища паутины. Свет умирает, наколотый на иглы елей и сосен, истекает сперва оранжевой, затем багряной кровью. А под ветками ночь начинается куда раньше, чем на небе.
   Среди людей Асумы были несколько уроженцев предгорий Юсен, знающих эти места, остальные пришли из срединных земель или из южных и темной чащи побаивались. Да вдобавок отряд взялись провожать совы - переухивались с разных сторон дороги даже днем. То ли оберегали, то ли предвещали недоброе.
   Дорога же вилась и вилась, удобная для путников, но слишком длинная, особенно в часы, когда хотелось бы перелетать ущелья и речки, а не переходить по мостам.
   Вот и Каменная Голова уже показалась... вот и белые скальные обломки сразу за ним, древнему великану выбили зубы. Асума узнавал отметки пути, но они казались чересчур далеко отстоящими друг от друга, будто путь растянули вдвое.
   Торопились, толком не устраивали привалы. В предгорья они добрались по реке - не всадники с ним, да и не найти сразу столько обученных лошадей, сейчас особенно. Лодочники подвезли воинов, насколько могли, теперь предстоял путь на северо-запад.
   С ним было мало людей, но хватить могло и такой помощи, рухэй тоже не целое войско с собой привели. Ведь пробирались тайно, укрываясь под поникшими еловыми лапами, в оврагах меж папоротника и донника в рост человека - и никто не заметил их следа; хоть и глухие места, все же довольно там и охотников, и лесорубов, а на берегах речушек сидят рыбаки.
   Нет, большой отряд не остался бы незамеченным, даже если провел кто-то знающий горы - в этом Асума не сомневался.
   Враги в Сосновой - это как провал за порогом собственного дома. Но, даже взяв крепость, они не смогут ее удержать - значит, останутся где-то поблизости, наводить страх на соседние деревни, пока следопыты не отыщут всех чужаков.
   Что ж, если не справится Асума, подоспеют воины Лаи Кен. Им идти дольше, зато это настоящая сила...
  
  
   **
  
  
   С утра низко над Лощиной метались стрижи, выхватывали из воздуха невидимых мошек. Нежно и сладко пахло ирисами, они только набирали силу, заботливо высаженные по всему саду.
   Лайэнэ, присев на дорожке, рассматривала цветы; с детства любила это занятие, различать, как неуловимо переходят друг в друга оттенки - голубой в лиловый, пунцовый в розовый.
   Спать не хотелось совсем, хоть за ночь она не сомкнула глаз. Знала, что это неразумно - силы еще понадобятся, но никак не могла, а использовать то же зелье, что она подлила мальчику, было опасно. Само-то оно безвредно, только мало ли что случится, пока будешь пребывать в мире снов?
   Боялась, что вновь прогонит ее - а он тоже мог не спать всю ночь, и не сидеть же в коридоре у дверной щели, опасаясь любого шороха. Но не прогнал, и не заметил, когда она снова вошла. Не выпил даже, а позволил влить в себя несколько глотков обычного травяного питья - а достать и подмешать туда зелье было делом пары мгновений, всегда держала его при себе. Оно почти не имело вкуса и запаха, травы еще надежней скрывали его, но Тайрену сейчас выпил бы и настойку полыни на дегте.
   Теперь спит. Лицо так и не разгладилось во сне, острое, больное.
   А она всю ночь думала. Единственного человека, к которому могла - да что там, обязана была пойти, сейчас нет. Больше так и не придумала, кому довериться. Даже врачу Микеро, не говоря, разумеется, про письмо - он сразу заинтересуется, а чем так расстроен мальчик...
   Но все равно ведь заметит. Рассказать ему про Энори, что ли... сочтет сумасшедшей. Или нет, сперва выведать, что сам лекарь думает о бывшем советнике господина генерала.
  
   Усталость навалилась неожиданно - подкосили не бессонная ночь, к ним привыкла, а волнения. Едва не ткнулась головой в клумбу с ирисами. Может, это мелкая нечисть вроде ко-йоши подкралась? Ах, нет, тут же храм...
   Отряхивая и расправляя подол, молодая женщина поднялась. Стало тревожно, словно не сон толкнулся в нее, а беда. Тут же гонг запел протяжно и невесомо, созывая братьев на очередную молитву, а остальным подавая знак, что день начат. Хороший, спокойный день в святом месте, где отступает боль и паром рассеиваются заботы...
  
   В комнатке было полутемно, прикрытый ставень защищал от утра. Чуть приотворив створку, Лайэнэ впустила света побольше, луч упал на каменный пол, покрытый дорогой циновкой. Не монастырская, взята из дома; постарались создать уют для мальчика. До кровати свет не добрался, не потревожил спящего. Ему скоро открыть глаза, и очередное питье будет наготове, не такое крепкое, как ночное, но помешает собраться с мыслями, что-то сделать.
   Знание о таких травах было запретным, но лучших учениц-ашриин все равно наставляли. Сонное зелье или дурман способна подсыпать любая девка, но попробуй так, чтобы как надо сработало с человеком преклонных лет или совсем молодым, не повредило и никто ничего не понял.
   Осторожно, словно каменный пол мог скрипеть, Лайэнэ подошла к спящему мальчику поправить подушку. А тот не разметался во сне, ровно лежал на боку, одну руку положив под голову, вытянулся, будто стал выше ростом. Из-под угла подушки выглядывал темный предмет, видно, рукой вытолкнул. Вчера еще днем проверяла его постель, не было ничего. До письма.
   Осторожно, двумя пальцами Лайэнэ вытянула темные ножны, длинные, дорогие. Узкий длинный нож, анара. Так же осторожно потянула за рукоять, освобождая лезвие, гладкое, чистое. Не игрушка, настоящее оружие.
   Даже не знала, что хранит при себе такую опасную вещь. Но когда успел? Зелье не позволило бы встать. Значит, вчера, пока она сидела под дверью, нашарил и достал из укромного места, спрятал. На большее сразу сил не хватило - слишком уж было больно, или решил сам что еще написать... а потом подоспела она с питьем.
   Лайэнэ стояла с ножом в руке, то так, то так поворачивала бездумно. И снова толкнулось что-то в затуманенный усталостью разум: еще не хватало, застанут ее с анарой возле наследника Дома!
   До прихода врача успела спрятать нож. Микеро увидел ее сидящей возле ребенка.
   - Все еще спит? - спросил мужчина недоверчиво.
   - Он немного простыл вчера. Я дала ему отвар из хмеля и мяты.
   О, это лицо, выражение, как вызов для скульптора или художника! Все перемешано в нем - недоверие, озадаченность, тревога и желание поговорить. Спроси он сейчас, и Лайэнэ, возможно, решилась бы. Но не спросил. Ушел, сразу в коридоре заговорил с прислужником, застучало, звякнуло что-то - видно, доставал какие-то горшочки и коробочки из лекарской сумки, бывшей всегда при нем.
   Хороший ведь человек, это ясно, что же мешает довериться?
   Молодая женщина проверила и свои зелья - нужного осталось совсем немного. Какое-то время хватит, держать Тайрену как бы в тумане, но потом она будет бессильна. Такие раны не исцеляет сон. Разговаривать с ним, пока мальчик способен слышать, но не может поднять на себя руку... Одна беда, ее не обучали говорить с детьми; здесь пока получалось, но это совсем другое.
   Глянула в сторону места, где спрятала нож, невольно сжала флакон в кулаке.
   Она не хотела, да и не имела право никого винить, особенно стоящих неизмеримо выше. Но все-таки чувства людей схожи, хоть в самой бедной хижине, что во дворце. Будь у мальчика еще друзья, будь у него настоящие родственники, которые любят - разве он взял бы клинок?
   Какая будет роскошная месть! Просто убить ребенка чересчур просто, тем паче такого болезненного. Никто и не удивится, и вряд ли почувствует горе. А вот самоубийство совсем еще мальчика, сына генерала... об этом будут говорить и в Столице.
   "После того, как по вине генерала погиб его наставник и друг, ребенок последовал за ним"...
   Наверное, для души мальчика самоубийство все-таки предпочтительней, чем быть выпитой нечистью и бродить в виде пустой оболочки... но все же плохо Тайрену придется в посмертии.
   И позор на имя отца. По его вине ребенок выбрал смерть... А время и без того сейчас смутное.
   Флакон все еще был в ее руке, теплый от ее тепла.
   "Я просто женщина, слабее многих своих сестер. Я ничего не могу. Мальчик умрет, и пятно с чести Дома не смыть... но это их путь, их судьба. Я всего лишь невольный свидетель... спасти бы себя саму".
   Где-то там, высоко, задуманы пути живущих; сверху видно сплетение тропок, по которым может идти человек, преграды и тупики. У нее своя дорога, не надо пытаться зайти на чужую, их все равно не свести. Она уже поступила так, и ошиблась.
   И даже мальчик... никто он ей. И даже никогда не мечтала о детях, чтобы беспокоиться о нем, как могла бы мать.
   Вновь посмотрела на флакон, граненый, из дымчатого кварца - в металле нельзя держать подобное зелье. Камень дымный, и внутри туман.
   Мало осталось, на пару дней. А тут не добыть, такие вещи не держат и не готовят в храмах. Есть дома запас, но туда и обратно полдня ходу, не меньше. А как одного оставишь? Разве что ночью уйти, позаботившись, чтобы точно спал крепко... На ночь запирают городские ворота, но, если с рассветом быть подле них, можно добраться домой и вернуться, пока крепкий сон ребенка еще не вызовет подозрений.
   Лайэнэ встряхнула головой, сильно - из прически выпала тяжелая прядь. Рано хоронить мальчика! Пусть он не ее сын, но, раз некому больше, заботиться о Тэни будет она. Благо, знает, с чем предстоит столкнуться! И не отдаст никому.
  
  
   **
  
  
   Колыбель покачивается. Он снова младенец, и свивальная пелена окутала плотно, не давая дышать, шевелиться. Скоро придет мама, и ослабит немного тугую ткань, и будет все хорошо. И да - он объяснит, что взрослый уже, не нуждается в колыбели...
   Чья-то жесткая ладонь, не мамина, задела щеку, ударила в грудь. Или это был камень?
   - Тихо лежи, - сказал незнакомый голос, - Новый обвал устроишь.
   На лицо потекла вода.
   - Не открывай глаза, еще рано.
   Я возле крепости, вспомнил Лиани. Нас же засыпало.
   Теперь и на грудь полилась вода; осознал, что рубашка и куртка распахнуты. Ледяная вода приглушала боль, и, верно, промывала ссадины или раны, он не мог видеть. По ребрам и голове будто пронеслось стало кабанов, во рту был вкус крови и пыли. Немного воды попало на губы - и у нее был земляной вкус.
   - Теперь можешь смотреть, если хочешь.
   Разомкнул веки, сперва ничего не увидев. Каждый вдох давался с трудом, еще больше усилий понадобилось, чтобы повернуться на бок и приподняться. Тут же пожалел об этом - перед глазами запрыгали багрово-черные полосы и круги. Но успел разглядеть силуэт рядом, темное пятно в сумерках.
   - У тебя ребра треснули, - сказал человек. - Могло быть и хуже. Видишь меня?
   - Плохо...
   Не знал, получилось ли это сказать, или только губы шевельнулись.
   - И голову задело тебе, - добавил говорящий, потом еще сказал: - Я не врач, но тяжелые раны и близкую смерть я чувствую. Это не про тебя.
   Странно прозвучали слова, будто бы с сожалением. Кто рядом с ним, друг или враг? Если враг, зачем помогал?
   - Пей, осторожно только, - в губы толкнулся жесткий глиняный обод. Сзади под голову придержала рука.
   Глотать было трудно, словно не вода, а куски льда внутрь проскальзывали, застревали. Но и впрямь становилось легче. Ощутил наконец, что полулежит то ли на плоском камне, то ли на очень плотной земле. И не зрение изменило, а вправду вечер вокруг, у земли, под ветвями, густой, на небе еще довольно светлый. И сам он - среди камней, а неподалеку, странно изломанные, из-за корня торчат окровавленные предплечье и кисть.
   Может, Лиани и смог бы вскочить, но чужая рука удержала, сама словно из камня.
   - Тихо.
   - Ты...
   Не выкрикнул - рваный сдавленный вздох получился. Повернул голову вбок, уже зная, кого увидит. Узнал все-таки голос - его слышал среди болот и той ночью, с Орни. Теперь узнал и лицо - невозмутимое, гладкое, без следа крови или хоть пыли.
   Тварь-из-пояса выглядела вполне живым человеком, значит, не голодна; держит крепко, хотя могла бы и отпустить - все равно от нее никуда не деться сейчас.
   - Ты убил моих друзей, - сказал Лиани.
   - А ты присмотрись получше, там кусок рукава виднеется, - равнодушно откликнулась нежить. - Может, тогда поблагодаришь.
   До слуха донесся вроде бы тихий стон - с другой стороны, затем чье-то неразборчивое бормотание.
   - Там твои двое, и с ними один... помощник. Не беспокойся, он совсем не как я, даже наоборот, - острые зубы блеснули в улыбке, хотя не было света для такого отблеска..
   - Вокруг вас рыскали мародеры, - пояснил застрявший в мире живых мертвец. - Пришлось делать доброе дело. Зато так я сыт и в разуме. Ты по-прежнему нужен мне, а твои товарищи... может, хоть так поверишь в мои слова.
   Лиани он по-прежнему то ли поддерживал, то ли не отпускал. Ветерок прошелестел над поляной; от вылитой на тело воды или от ушибов пробрала дрожь. Юноша снова повел глазами по сторонам - бесполезно, только камни, земля, вывернутые корни, темные стволы да темно-розовый клок заката в просвете меж ними, словно и закат порвали на лоскуты. Крикнуть, позвать? Нечем, и дышать-то едва удается.
   - Как ты меня нашел? - спросил одними губами, но тот понял.
   - Монах, которого вы называете благословенный брат Унно, счел, что тебе - точнее, кому-то - угрожает беда и свернул к завалу. А по мне он просто идиот и заблудился удачно.
   - Где же он? Ты...
   - Помогает твоим товарищам и заодно оплакивает мародеров. Добрый, добрый, святой человек.
   Бессмысленно было рваться куда-то - сил все равно нет, а врет или не врет тори-ай, скоро будет понятно. Сам же юноша сейчас все равно слабее только вылупившегося птенца. И так же, как у птенцов, сердце колотится, скоро выскочит через треснувшие ребра.
   - Да успокойся, - с досадой произнесла нежить, - Думаешь, он тебя мне отдал, решив защищать других? Два раза я тебя не тронул, на третий съем наконец? А вот тех он и впрямь защищает. Мне не подойти.
   - Спасибо, - сказал Лиани. - Ты снова меня спасаешь...
   Мужчина напротив неожиданно ощерился:
   - Если бы не она...
   - Помоги сесть, - попросил юноша, отводя взгляд - страшно было видеть этот оскал. - Надо выбираться отсюда.
   - Спешить тебе некуда, отлежись, и поговорим еще. Есть о чем.
   - Мне надо в крепость.
   - Нет больше твоей крепости.
   - Откуда ты знаешь? - снова лед под ребра толкнулся.
   - Думаешь, я смерть не почую, да еще если столько мертвых? Сказал же раньше. Тут ходу даже тебе такому не больше пары часов, несложно понять.
   Вот так. Снова откинуться назад и бессмысленно смотреть в нависший склон, может, он вновь упадет. И закричать нету сил, и лед внутри не дает вздохнуть. И рядом не товарищ даже, а тварь-убийца.
   Тори-ай неожиданно опустил юношу наземь, разжал руки, сказал почти сочувственно:
   - Теперь и ты будешь знать, что делать дальше. Я-то давно это знаю. А боль... она не проходит, но помогает двигаться к цели.
  
  
   Монаха Лиани узнал сразу. Тот, крепкий, круглолицый, не ростом, но крепостью похожий на молодой жизнерадостный белый гриб, сидел подле недавних спутников Лиани. В пятнах крови и грязи они лежали на небольшой площадке, расчищенной от завала. Темный склон нависал невдалеке, пугая возможностью снова осыпаться, но еще дальше пострадавших было некуда тащить - валуны и ручей.
   Монах разводил костерок, умело выкладывая деревяшки побольше в центр и совсем прутики вокруг них.
   - Не привлечет ли кого? - спросил Лиани, подходя, как ему казалось, с шумом, достойным раненого кабана. Однако монах только сейчас поднял голову, глянул обеспокоено, чуть смущенно улыбнулся ему.
   Страшный гость, который помог юноше подняться и недавно еще поддерживал в коротком пути, исчез. Лиани заметил, что монах извлек откуда-то кожаный пояс с пряжкой и теперь прячет его за пазуху.
   - Цел ли ты? Да? Хвала Небесам, - сказал монах, и юноша вспомнил имя, да и тори-ай его называл. Он шагнул ближе к товарищам, нагнулся было, всмотреться, но дыхание будто кто перерезал, и вспыхнуло перед глазами.
   - Они живы, - сказал брат Унно, - Недостойный служитель не врач, но сделал, что мог. Пока без сознания.
   - Им нужна помощь.
   - Нужна...
   - Там... еще мертвые, - слова дались с трудом. Видел он их, лучше б не видел.
   - Увы, уже известно о том.
   - Это рухэй?
   - Нет, горные жители. Прознали, верно, что войско идет, - монах больше не улыбался, - Крались неподалеку, рассчитывая поживиться. Недостойный не уследил за тори-ай - выпустил, чтобы помочь откопать... вы из-под завала виднелись едва, а камни тяжелые.
   Лицо его исказилось страданием.
   - Они вас хотели убить? - спросил Лиани.
   - Кто ж теперь скажет... может лишь припугнуть? - печально ответил монах.
   Протянул руки:
   - Обопрись, сядь. Повязку тебе сделаю.
   Лишней ткани не было, пришлось кое-как снять наполовину мокрую куртку, рубаху; монах разорвал ее на полосы, туго стянул вокруг ребер. Лиани прислушался к ощущениям, насколько мог что-то понять. Справа полегче, наверное, только ушибы, слева намного острее боль. Сколько - одно, два, три? И в голове не стихает горячий гул, спасибо, зрения не лишился.
   - Посиди пока с товарищами, я убитых зарою хоть как, - монах поднялся, взял длинную головню, направился за соседний валун. Лиани отвел глаза от огня, глянул на небо, наливавшееся иссиня-сизым. Все казалось неестественным, словно он спит или бредит. И завал, и заботливая нежить, и мертвые, и странный этот монах, который вместо молитв вызывает тори-ай на помощь, а потом деловито закапывает убитых. Но уж лучше так, чем громогласные слезы раскаяния. Прислушался: молитвы все же звучали, брат Унно бормотал их вполголоса. Трещали сучки, постукивали камни. Это все тоже казалось неестественным, и даже лежащие рядом двое. Настоящей была лишь крепость, которая неясно, цела ли еще.
   Костерок горел, маленький и бездымный, Лиани, не думая, подбрасывал туда веточки.
   - Отлежись пока, - сказал брат Унно, вернувшись. - Небеса помогут, и остальные к утру оклемаются. Отсвет от горящей головни превращал его лицо в черно-красную маску, из тех, которые надевают актеры, представляя недобрых духов.
   - Если бы не ты... а я и слов подобрать не могу, - еле слышно вздохнул Лиани. За спасение жизни не благодарят. О нем просто не забывают.
  
   Больше всего юноша хотел прямо сейчас отправиться в Сосновую, раз уж не мог помочь лежащим без чувств, но понимал - в середине весны ночи довольно коротки, время быстро пройдет, а он не настолько хорошо знает дорогу, чтобы раненым идти по темноте в лесу.
   - Заснуть все равно не заснешь, ну, хоть так отдохни, - сказал брат Унно. Сам он собрался всю ночь сидеть подле раненых. - Поутру подумаем, как быть дальше.
   - В крепость я пойду один, святой брат. С рассветом. Присмотри за товарищами.
   - За этими несчастными недостойный конечно же присмотрит, - охотно откликнулся монах. - Но сам-то как, доберешься? Ребра твои...
   - Им еще дня три сильно болеть, и голове тоже. Некогда. Доберусь...
   Брат Унно все-таки сомневался, морщинки пересекли лоб:
   - Дойти-то дойдешь, но если встретишь кого недоброго по дороге? Или там еще чужие солдаты. С тобой сейчас белка справится.
   - Возьму с собой пояс. Раз уж тори-ай взялся меня защищать...
   - Ни в коем случае! - монах аж отшатнулся, - Не хватало еще притащить в Сосновую людоеда. Тебя-то он защитит, а вот прочих... Прости, но сдержать его ты не сможешь.
   - Если там враги, может, сдерживать и не нужно, - еле слышно и очень зло отозвался Лиани.
   - Это не ты говоришь, - брат Унно покачал головой, - Не надо так.
   Лиани не откликнулся, смотрел в землю.
   - Там и ваши могут быть, - добавил монах, - И пояс я тебе не отдам.
   Так и не сказал ничего. Закрыл глаза, сам не понял, задремал или нет. Вряд ли, все-таки было больно. Наконец слегка посветлело.
   Какое-то время еще посидел, собираясь с силами, с трудом набросил уцелевшую куртку, всю в разводах глины. Посмотрел на товарищей, надеясь, может, в себя придут? Но нет. Младший лишь пару раз застонал, шевельнулся. Так и лежат, и почти погас костерок. Только тут произнес:
   - Если там кто найдется, я его сюда пришлю, помочь. До вечера можно ждать; если никого и дольше не будет, и я не вернусь... вниз по течению ручья есть деревня. Попробуйте...
  
  
   **
  
  
   Путь к войску брата выдался довольно легким, или все дело было в земле и воздухе родной провинции? На сей раз о пути Кэраи совсем не думал, всё взял на себя Ариму. Против обычного, доверенный слуга даже решал, когда привал и где останавливаться, и можно было сосредоточиться на том, что предстоит сказать Тагари.
   Брат... какие бы размолвки в детстве и юности не возникали меж ними, незыблемым оставалось, что они - семья, и цели у них общие. Отец, возможно, совершил ошибку, отправив младшего сына так далеко и надолго от дома. Он считал, это принесет семье дополнительную силу. А вышло...
   Первые месяцы после возвращения на родину постоянно себя одергивал - привык к столичному языку жестов, брошенных якобы невзначай взглядов, рисунку одежд, и приходилось каждый раз вспоминать - здесь все это может ничего не значить. Или значить совсем другое. Потом привык? но все же прав был Тагари - он перестал быть своим этой земле, что бы там ни чувствовал. Ведь и его тоже пытались понять, точно так же неправильно истолковывая очевидные вроде бы мелочи.
   ...Видел в полях возле Столицы траву, что отрывается от корней и сухими шарами катится невесть куда. Вот и он - от корней оторвался, новых не обрел. И все по старой привычке думает, что растет на месте.
   Со злостью послал коня в галоп.
   Все это чушь. Давай еще пожалеем себя! Лучше в сотый раз прокручивать в голове разговор: все равно что-нибудь пойдет не так, и стоит иметь варианты в запасе.
   Гнал коня мимо скальной стены, опомнился только, когда Ариму ему вслед закричал; вернулся к слугам.
  
   Здесь был настоящий лабиринт ущелий, в него не совались, проехали краем, но путники видели там огромные ели - они росли в бесконечных запутанных коридорах гор. Казалось, там и птица заблудится. Затем места пошли более открытые, появились знаменитые валуны, творения небесных ваятелей. Силуэты их были настолько причудливы, что Кэраи порой выныривал из раздумий и с любопытством разглядывал очередную глыбу, то воина, то дракона, то невесть какое чудище.
   Слуги уверяли, что не раз видели невнятные тени, смутные силуэты, слышали нечеловеческие голоса - сразу видно, дикий край, раздолье для духов и нечисти. Кэраи ничего такого не замечал, но не мешал им рассказывать.
   Миновали южные берега. Огромные ели остались за спиной, суровые, недовольные тем, что пришлось пропустить очередных незваных гостей.
   Теперь то тут, то там зеленое мохнатое одеяло гор сползало, обнажая каменистые проплешины; а порой лесистый покров будто протерся до дыр, и из них выглядывал тот же складчатый серый камень. Непривычно изогнутые сосны росли на скалах, они будто старались прижаться к камню, защититься от ветра.
   Никогда не забирался так далеко на север провинции - и самой страны. Даже в юности, когда посещал с отцом разные округа, был лишь на южном берегу озера Трех Дочерей.
   Но здесь тоже простиралась его земля. И увидеть ее смог лишь теперь, когда вот-вот потеряет. А ведь если бы не письмо, разве отправился бы сюда?
  
  
   Камни под пальцами почти дышали, нагретые солнечными лучами. С камнями было проще беседовать, чем с самим собой, и неважно, что в обоих случаях молча. На коротком привале отошел ненадолго от спутников, словно они могли прочесть мысли Кэраи. Он знал, что от него требуется и зачем скорее всего едет.
   Был готов вызвать ненависть многих, отказаться от доброго имени, но есть все-таки вещи, которые ему не по силам.
   Готов ли признать правильность этих вещей?
   Для себя нет. Для страны может и да. Что взять за точку отсчета? - прижал руку к виску, словно пытаясь унять забившуюся жилку.
   Мятеж Тагари был неминуем, война отвлекла. И теперь вовсе неясно, как быть. Провинцию все равно потеряли, а на войне... порой становятся героями. Некоторые умирают, покрыв себя славой. А если герой вернется с границ и на этой волне поднимет бунт... лучше не думать. А он очень даже может вернуться, не зря солдаты считают Тагари неуязвимым и отмеченным свыше. Его враг не стал бы полагаться на волю случая, позаботился бы об убийце, лучше всего в гуще боя.
  
   ...Как объяснить Тагари, что они хотят одного и того же? Блага родине и своему роду, в любом порядке назвать. Его чуть не обвинили в измене - здесь, и наверняка скоро объявят там, в Столице, раз он не спешит доказать свою преданность.
   А он хочет, чтобы имя Таэна осталось незапятнанным, каким прошло через пламя и яд, через смуты и войны былого. Чтобы жили наследники, и пусть не сразу, но через поколение, два вернули себе право голоса здесь, среди родных гор и холмов.
   Для брата же немыслимо отойти в сторону, хотя бы на время. Просто отойти, выждать, никого этим не подставляя, не совершая предательства. Ах, нет, он думает, что именно этим предаст имя рода...
  
  
   Пусто вокруг, не сравнить со срединными округами; брошенные и разоренные деревушки, даже в уцелевших едва наберется горстка народа. Поля, на которых колышутся сорняки или вовсе ничего не растет, все сгорело. Попадались скелеты лошадей, обрывки одежды, обломки копий. Металл встречался редко, местные его подбирали. Сюда война докатилась - и схлынула, как особо сильный прилив. Из деревушек не все ушли, но место ушедших занял страх. Это он скрипит половицами, хлопает дверьми по ночам, отражается в тусклых глазах деревенских.
   Они всех боялись - рухэй, своих солдат, и его самого с крохотной свитой. Но одних страх и отчаяние пригибают к земле, а в других пробуждают ярость.
   А он уже давно не считал себя неуязвимым и даже сильным.
   Имени с первого дня дороги не называл, в пути было довольно и его явно высокого положения. А насколько высокого, никому тут лучше не знать. Имя убережет, если что - и самые отъявленные разбойники не решатся тронуть, разве что встретятся отбившиеся от войска вражеские солдаты; но тогда и его след станет ясен.
   Хотя сейчас, почти у ставки брата, это уже не имело значения.
  
   Ночью на очередном постоялом дворе так и не смог заснуть, вышел наружу, велев слугам-охранникам оставаться на месте, проверил коней. Что-то хотелось делать, днем эта жажда выплескивалась в движении, а сейчас - ничего. Небо подмигивало красным глазом крупной звезды.
   - Не ходите в одиночку, - сипловатый голос Ариму; не везет человеку, легко простывает от ветра.
   - Донесли уже...
   - Как же иначе?
   - Скоро начнутся линии дозоров.
   - Так самое неспокойное место!
   - На все у тебя ответ готов, - вздохнул Кэраи, прислонился к коновязи, разглядывая красную немигающую звезду - а она сурово сверлила глазом его самого. - Вот скажи тогда, а может, я и не прав? Брата они любят, хоть кое-кто и пытается эту любовь подорвать, а я всем тут чужой со дня, как приехал. Даже друзья нашего Дома поддержали его, не пытаясь понять обоих.
   - Конечно, не прав, если думать сегодняшним днем. Перемен, если все и так хорошо, не желает никто.
   - Так ведь и я не хочу.
   - Но рассчитываете на них. Знаете, что не избежать.
   Ариму вдруг хмыкнул:
   - Кстати, господин, а уж как они Энори любили...
   Это неожиданно успокоило.
  
  
   Той же ночью, в дешевой придорожной гостинице, внезапно - впервые - приснилась Лайэнэ, в том своем домашнем наряде в цвет бледного весеннего неба. Хотел было ее обнять, но она ускользнула, заговорила тревожно, а он ничего не мог разобрать. А она побежала вверх по ступеням невесть откуда взявшейся лестницы, звала за собой, но он знал, что не может, не для того ехал на север.
   Проснувшись еще до рассвета, долго лежал с открытыми глазами, смотрел на грубо обструганные потолочные балки, чуть выхваченные пламенем свечи из темноты. Вот уже и во сне сомневается, может, и стоит все бросить, прожить последние месяцы в единении с волей Тагари и в свое удовольствие? Да полно, никогда он не сумеет найти однозначный ответ, а потом все равно будет поздно.
  
  
   **
  
   Энори снова исчез - на сей раз хоть предупредив командира. Почти сразу после того, как Сосновая пала, уже отлучался куда-то, но вернулся через несколько часов, заявил, что сюда идет отряд из Срединной и лучше всем убираться и поджечь, что еще цело, крепость догорит и без них. Солдаты поворчали слегка - не успели еще все обыскать, а тут находились ценные вещички; но своя жизнь была дороже.
   Своих погибших закопали в овраге, место никак не отметив - но чужие следопыты все равно разберутся. Теперь бы самим выжить, их будут искать яростно и неотступно. Шли, полные веселой злости: исполнили приказ, хотя их всех посылали почти на верную смерть, а задание дали такое, что проще подпрыгнуть и облако укусить.
   В пути, едва миновали мост - на сей раз тот, каменный, который послужил для обманной атаки, проводник незаметно покинул отряд.
   У Вэй-Ши осталась очередная нарисованная им карта, с другими тропами, незнакомыми. И совет разделиться. По этой карте и шли, пока что все вместе, но скоро предстояло рассыпаться на две, а может и на три группы, Вэй-Ши еще не решил.
   Если б не карта, могли бы разойтись раньше, малыми группами проще укрыться. Но и заблудиться проще, в чужих-то горах. Пока что сбивали с толку преследователей, двигаясь к каменным осыпям, на которых следов не прочтешь. После них и разделятся, а до тех пор на коротких привалах Ка-Ян старательно перерисовывал карту. Большая она была, зараза, проводник туши и бумаги не пожалел, и еще футляр с листами выдал - старайтесь, мол. А Вэй-Ши придирчиво сличал копии, попробуй что не так обозначь, останешься без еды.
   Эх...
  
   После падения Сосновой Энори как-то непонятно затосковал, заметался, Ка-Ян был готов к тому, что он снова исчезнет. Сейчас, пожалуй, хоть и сильно к нему привязался, не желал его возвращения. Могут и убить, уже снова пошли разговоры - мол, он все же сменил сторону. Правда, другая половина была уверена: если кто сейчас и способен сбить со следа погоню, так это он.
   Странный-таки он был, проводник их - в присутствии Энори все очень скоро проникались к нему доверием, а то и вовсе неистовым обожанием. Но стоило отлучиться куда-то на день-другой, и душу многих начинали грызть сомнения.
   Ка-Яну он все равно нравился. Хотя представить его в мирной жизни не выходило, хоть тресни. И впрямь какой-то дух гор и беды, такой вот у их отряда хранитель.
   И, похоже, все-таки уже "был"...
   А жаль, очень уж домой вернуться хочется. И если умереть, то не зайцем, за которым по пятам бегут несколько лисиц. Хотя Энори столько раз уже уходил и приходил снова... в этот раз как-то по-другому было, Ка-Ян понял, а вот командир, кажется, нет. Но тот всегда готов ко всему.
   - Умойся, - хмуро сказал Вэй-Ши - вот и он, как будто мысль его вызвала.
   Ординарец послушно отложил карту, спустился к ручейку и долго оттирал тушь с лица - задумался, случайно себя разрисовал. Что ж, зато в кустах будет неразличим.
   Долгим будет обратный путь.
  
  
   **
  
  
   Тэни перестал разговаривать и почти не ел. От пищи намеренно не отказывался, просто смотрел безучастно; поддаваясь уговорам, столь же равнодушно съедал малую часть принесенного. И снова будто спал наяву. И не только стараниями Лайэнэ, в нем словно погас и без того слабенький огонек. Пару раз велел принести бумагу, тушечницу и кисть, но забывал об этом, не в силах сосредоточиться на одном. Лайэнэ уверилась, что не ошиблась - он что-то хочет написать, и не скрывает это желание. Значит, послание не тайное.
   Два дня она понемногу подливала ему зелье, и могла хотя бы ненадолго отлучаться без того, чтобы умирать от тревоги, но долго так продолжаться не могло. Ей нужны были другие травы, не только сонные.
   На третью ночь, после визита врача и убедившись, что питье подействовало и мальчика не разбудишь ударом грома, она написала записку Микеро и подсунула под дверь. Писала - ей нужно в город, врач не удивится этому, знает ведь, кто она. Обещала вернуться утром и просила с мальчика глаз не сводить, как тот проснется. За это была почти спокойна.
   Знала, что записку Микеро заметит обязательно, и все же взяла листок побелее. Словами сказать не решилась, во избежание расспросов.
  
   Вышла на ночной воздух - как вырвалась, на какое-то время даже тревожиться перестала. Она все-таки была молода, и душа протестует, жить в страхе все время.
   Письмо Энори Лайэнэ спрятала под одной из плиток в Лощине, с собой его нести было опасно, оставлять - тоже.
   Летучие мыши носились над дорогой, ошалев от весны, и не обращали на храмы никакого внимания. Бестолковые - могут летать, а сами мечутся вверх и вниз, не знают, чего хотят! Вот ей бы способность перемещаться по воздуху...
  
   План Лайэнэ таил в себе один изъян - она не рассчитала, что, хоть молода и полна сил, не очень привыкла долго ходить пешком, и всерьез, а не прогуливаться парком или берегом реки, где можно отдохнуть в любой миг. И носилок взять было негде. Ночью дорога от Лощины предсказуемо оказалась пуста, одиночество не пугало, но к открытию ворот молодая женщина опоздала.
   Она решила заходить не через Кедровые, как все, кто возвращался из храмов: Лазуритовые находились ближе к ее дому, снаружи, обогнув часть городской стены, до них было быстрее, чем потом петлять между улочек.
   Обычно по утрам тут царила шумиха - торговцы с повозками переругивались друг с другом за право пройти вперед, стражники осматривали товар, а простые путники старались, чтобы их никто не сбил с ног. Война все порушила, торговцы, если и были, уже прошли, народ не лился в ворота полноводным ручьем, а капал жалкими каплями вина из бутылки, осушенной пропойцей.
   Лайэнэ бегло осмотрели на входе, потом чуть более пристально, заметив, что женщина молода и красива.
   - Что, красотка, ночью к дружку бегала? Не от мужа ли? - подмигнул ей один из стражников. У нее сердце зашлось, показалось - лицо знакомое. А затем почудилось, что и Рииши сейчас появится здесь, он нередко бывал на тех или иных воротах с рассветом. С ответом Лайэнэ замешкалась, и услышала "Давай уже, проходи", как раздалось громкое "Дорогу!" - и прогрохотали копыта.
   Отскочить в сторону она еле успела, но не удержалась на ногах, упала и крепко ударилась. В голове что-то хрустнуло, лопнуло; еще падая, Лайэнэ успела увидеть золотой флажок у гонца. Послание из Столицы...
  
   Очнулась Лайэнэ на широкой лавке в какой-то каморке с деревянными чистыми стенами и небольшим окном. Со стоном подняла голову; тут же вбежала какая-то женщина, захлопотала, помогая сесть, принесла воды. Теперь, сидя, Лайэнэ могла видеть, что за окном - маленький дворик и помещения городской стражи. А ее, значит, сюда принесли и оставили, возиться особо не стали, невелика птица. На миг ощутила не то досаду, не то желание рассмеяться - явись она сюда с год назад и в своем нормальном обличьи...
   - Благодарю за заботу, сейчас я уйду, - сказала она, поднимаясь; наступила на ногу и охнула. Только сейчас сообразила, что тени за окном какие-то больно уж длинные.
   - Который час? - спросила с замиранием сердца.
  
   Можно было рыдать, проклинать себя или судьбу, но надежда еще оставалась. До заката есть время, хотя и немного его; если вызвать носилки, она скоро будет дома. А там и слуги, и деньги. Она попросила о помощи женщину, пообещав расплатиться щедро. Та согласилась, правда, окинув незнакомку придирчивым взглядом. Лайэнэ не могла дать ей даже задаток, несколько монет, что были с собой, потеряла там, у ворот, когда ее сбила лошадь.
   Растирая щиколотку, молодая ашринэ уселась ждать.
  
   Небо становилось бледнее, желтее.
   Посланница где-то замешкалась, видно, не поверила, что у пострадавшей путницы всерьез есть какие-то деньги. Если бы не выкатились монетки из рукава! Пожалела сто раз, что не взяла с собой кошелек, который можно надежно привязать к поясу: все равно грабителей по дороге не встретила, а городская стража кошельки у людей не срезает.
   Дохромав до окошка, Лайэнэ выглянула, окликнула каких-то стражников, шедших по двору мимо, объяснила, в чем дело; они обещали помочь и тоже исчезли. Оставалось кричать, как задержанная за буйство на какой-нибудь вечеринке, чтобы привлечь хоть чье-то внимание.
   А затем перестать наконец выдавать себя за другую. Еще бы прошел кто снова...
   Совсем уже решила назваться - в другом месте так бы сразу и поступила, но тут опасалась насмешек и сплетен за спиной, решат еще, что за прежним их командиром явилась, не зная, что нет его в городе. И без того задержал ее тут прошлой осенью, спасибо, Кайто Аэмара вызволил...
   Прокляла себя десять раз, но под кожу въелись правила - излишнего, дурного внимания не привлекать. Даже сейчас не смогла поступиться вбитым с детства законом.
  
   Назваться она не успела, носилки-таки доставили. Хмурый верзила на руках вынес ее на улочку, усадил в деревянный короб.
   Лайэнэ глотала слезы и беззвучно молилась. Ее, считай, не было целый день. И надо успеть домой и обратно к воротам, пока их не закрыли. Или сразу в Лощину? Нет, без зелья возвращаться нет смысла. Обратно так просто не выбраться, придется давать объяснения, куда это она зачастила.
   Как быть, если каждый миг дорог?
   Женщина-посланница крутилась подле, отчитываясь, как трудно было достать носилки. Она намеревалась проводить свою подопечную, чтобы не лишиться выгоды.
   Лайэнэ было все равно. Вот сейчас будет дома, велит служанкам расплатиться, и наймет новых носильщиков, лучше бы лошадь, конечно, жаль, что ездить верхом не умеет она. Да, так и поступит - заплатит за лошадь вместе со всадником, пусть отвезет ее сам.
   Улочки, соседние с ее домом, встретили привычным по середине весны ароматом гиацинтов - они пахли сильнее ирисов, заглушая их голос. Могла - пробежала бы оставшееся расстояние. Но приходилось сидеть; искусала себе все губы, измяла грубоватое полотно юбки.
   Все холодней становилось в груди, будто не к дому подъезжала, а к месту казни.
  
  
   **
  
   Ворота, уцелевшие при взятии крепости, зияли дырами, доски торчали вокруг, как остатки зубов. Обугленные балки, обвалившиеся перила. Дерево еще тлело. Остро пахло гарью, словно и сам воздух тут поджигали. Ветер свистел, ныряя меж досок и разваленных бревен, словно показывал свою лихость. По доске хлопала, зацепившись за гвоздь, обгоревшая тряпка, недавно одно из знамен.
   Никто не помешал Лиани дойти до Сосновой, даже собственная слабость. Солнце поднялось уже до верха стен - тори-ай ошибся, времени, чтобы добраться, понадобилось больше двух часов.
   Крепость - то, что от нее осталось - не пустовала: меньше десятка человек бродили внутри. Своих приятелей он среди них не увидел. Кто-то пытался помочь раненым, кто-то потерянно ходил туда-сюда среди тел, ища близких или просто выживших. Подросток, перемазанный сажей, сидел посреди двора, будто на островке в половодье, когда вставать попросту бессмысленно - идти некуда. Женщина в красном шарфе, повязанном на голову, никак не могла поднять мужчину, лежащего вниз лицом - он был больше ее раза в два, и она все тянула и тянула его за плечи. Лиани ее не знал, видно, пришла из деревни. Старик, отвоевавший свое и живший в Сосновой из милости, полусидел, прислонившись к бочке, и деловито разглядывал страшную рану на ноге: часть голени обгорела, и видна была кость. Но он, казалось, боли не чувствовал, и прикидывал, как бы ловчей перевязать.
   На юношу внимания никто не обратил; будь он из вражеского отряда, мог бы убить всех. Он тоже никого не окликнул, расспросить; тоже бездумно вошел в этот медленный хоровод, побрел, отыскивая знакомых. Эйли Амая нашел быстро. Лицо младшего офицера уцелело, на нем почти не было грязи и сажи. Только цвет серо-белый, не как у живого. А вот летописца, секретаря командира Таниеры, свесившегося с каменной лестницы во двор, узнать можно было лишь по кольцу из оникса - не привык к сражениям, и снять позабыл. Рухэй кольцо почему-то не взяли; но они, похоже, не особо и грабили - больше старались разрушить. И еще, и еще были лица, одни целые, другие нет; мужчины молодые и старые, те, кому уже привязался, и те, к которым привязаться еще не успел, но привык. Мертвые.
   Почему-то сейчас это почти не вызвало отклика. Как будто перед ним были не люди, с которыми еще сутки - или двое? - назад дружески разговаривал, а остатки сарая, разметанного наводнением, и он отмечал разрушения и прикидывал, что еще уцелело.
   Тело командира Сосновой Лиани нашел у стены: его вместе с телом помощника уже отыскали, уложили, накрыв уцелевшим куском ткани. На лица юноша смотреть не стал.
  
   Он забыл и про боль, и про багровые вспышки перед глазами, и обходил Сосновую, кусочек за кусочком. На сохранившуюся небольшую часть галереи он подняться не мог, не пытался даже, и переворачивать тела, стараясь найти выживших, не получалось. Но это делали другие, наконец разглядевшие его и теперь бредущие следом за ним. Из командиров, даже десятников, не уцелел, похоже, никто.
   Не знал, не понимал, сколь долго уже находится здесь.
   На глаз нельзя было сказать, как сильно повреждены деревянные переборки, но, похоже, старой Сосновой пришел конец. Камня и дерева тут было примерно поровну, выходит, половина ее сгорела. Даже сейчас, не в силах вдумываться, Лиани удивился этому. Врагов было много, но не настолько, чтобы нанести крепости такие раны.
   "Они и пришли за этим, не за богатством же, которого здесь отродясь не было", - мелькнула мысль, далекая, словно возникла не в его голове.
   Постепенно, из картинок и реплик, он складывал картину боя и последовавшей за ним резни. Враги прорвались через давно заложенный ход, и откуда узнали о нем? Лиани не знал, просто понял, увидев в стене отверстие. Не все они прошли, тут слишком узкое место. Но лазутчики, верно, устроили переполох, убив офицеров.
   У самого хода сражения не было, рухэй ворвались в ворота. Но два тела лежали здесь, видимо, караульные; уязвимое место, хоть и почти никому не известное, все же поставили охранять. Лиани всмотрелся в убитых. Неясно, как это сделали. И что-то жуткое в лицах, будто перед смертью солдат испугало что-то. И ход... он был заложен камнями, но от удара изнутри они выпали. Тут-то все ясно.
   Но еще яснее теперь - предатель был в крепости. Теперь-то его не найдешь. Все командиры погибли, значит, не они, и это хоть горькая, но отрада. Могли, конечно, убить и предателя, как только он стал ненужным, но об этом думать и вовсе не хочется. А хочется его отыскать. Живым.
   Запах дыма и гари все не становился привычным. Он проступал отовсюду, крепость сочилась им, как сосны смолой.
   Лиани бродил по крепости, позабыв, что надо отправить помощников к монаху и раненым товарищам. Уже не искал разгадок, да и выживших, не по первому разу пересек двор, осмотрел развалины, не задумываясь, есть ли в этом какой-то смысл.
   На перевернутую тележку опустилась сорока, застрекотала. Невольно проследил взглядом за птицей, заметил розовую тряпку, зацепившуюся за колесо. На уголке была грубовато вышита пчела над цветком. Шарф Кэйу.
   Нагнулся, попробовав отмотать его, в бок вонзились раскаленные когти, подогнулись ноги; он так и замер на коленях у тележки, уткнувшись лицом в колесо. Сколько-то времени прошло, пока не осознал - он по-прежнему сжимает в руках полоску ткани, а над ухом кто-то всхлипывает, трогает за плечо.
   Теперь-то он уж точно видел перед собой Кэйу, а не другую. Живую, растрепанную - кофта на груди почти развязалась, на щеках царапины и грязные разводы. Смотрел на нее, и смотрел, и... пока девушка не кинулась с плачем к нему на шею, тогда только вскрикнул, запоздало перехватил ее руки.
  
   Кэйу заговорила не сразу, поначалу он испугался, что она вообще говорить не сможет - доводилось о таком слышать. Но нет, этого Небеса не отняли у нее. Только звуки сперва не получались, прыгали по губам. Не сразу сумел понять, что она пытается произнести. Не только из-за сбивчивой речи; Кэйу не могла знать о его боли и слабости, и слова проходили мимо нее, а он не мог, права не имел сейчас ее отстранить.
   Как утопающий за соломинку, так ухватилась за него девушка, а Лиани безнадежно пытался утешить ее, зная, что бесполезно. Потом она собралась, заговорила тверже, и слушать смогла, только все держала его за руку.
   - Где же ты пряталась?
   - Там, - она показала на угол кухни - каменный пристрой выстоял. Лиани вспомнил, что там стоял сундук.
   - В сундуке?
   - Нет, там бы нашли, - девушка замотала головой, - Под ним половица отходила, и яма внизу немного, там же погреб рядом, осыпалось... Наш старик все заделать хотел...
   О каком она старике, Лиани не понял, но и не уточнил. Может, тот, что сидит во дворе?
   - Но как ты... почему не ушла вместе с женщинами?
   - Не все ушли, - тихо всхлипнула Кэйу, - А я приболела, ну и потом...
   Да, среди тел были и женские.
   Дурак я, подумал Лиани. Неважно, что значит это "потом", должен был отправить ее, проследить за этим, а я просто забыл, решил, что уйдет. И попрощаться забыл, так все навалилось сразу. Только не оправдание.
   Ее не тронули захватчики - спряталась хорошо, и на теле не было ни одной серьезной царапины. А в душе - он видел, будто Кэйу, прозрачной была - не осталось живого места.
   А в его душе - облегчение, что нашлась и жива, но все перекрывала дымная гарь, и не удавалось ощутить простого человеческого родства с этой девушкой: сродни ему была разоренная крепость.
  
  
   Он собрал уцелевших, рассказал им, что помощь подойдет скоро, и сам на это надеялся. Добравшегося до Сосновой жителя соседней деревни - враг не тронул ее - отправил обратно, привести людей.
   Отправил за ранеными двоих из выживших - конюха и мальчишку-подростка из тех, что есть в любой крепости, помогают всем сразу и мечтают о воинских подвигах. У мальчишки была рассечена ладонь - отбил чужой клинок, но сам он был достаточно крепким, если что, на него опереться получится.
   Когда здесь будет монах, и подоспеют люди из деревушки, можно будет похоронить убитых, начать хотя бы.
   Лиани к осыпи не пошел, хотя сперва думал об этом. Но осознал - свалится на полдороги, и тащить придется уже троих. Кэйу увела его в уцелевшую подсобку при кухне, поменяла повязку, уложила на лавку, отдохнуть хоть немного. Она отчаянно хваталась за то, что можно сделать прямо сейчас, то, что понятно, и боялась на шаг отойти от Лиани, боялась смотреть во двор. А юноша сейчас мог утешить ее только тем, что попросить и принять ее заботу.
   Ребра болели по-прежнему, дышать было трудно, но он понял, что все же заснет сейчас. Пробормотав, чтобы Кэйу сразу будила, если что, на худой конец когда посланцы вернутся, он закрыл глаза, чувствуя, что девушка снова ухватила его за руку: то ли Кэйу для Лиани якорь, не уйти навсегда в забытье, то ли он для нее - с ума не сойти.
  
  
  
   **
  
  
   Сумерки бросили притворяться днем, они, сизые и сиреневые, спускались слишком быстро. На стук носильщика распахнулись невысокие резные ворота, Лайэнэ, приложив палец к губам, сделала знак ахнувшим слугам - молчать. Они внесли ее в дом, расплатились с женщиной и носильщиками, засуетились возле хозяйки, а той ничего сейчас не хотелось, только добраться до флаконов и умчаться в Лощину.
   Наверное, впервые в жизни ее никто в собственном доме не слушал. Обеспокоенные, домочадцы сновали вокруг - приложить лед к свежему синяку над правой бровью, примотать к ноге компресс из целебных трав. Лайэнэ не умела заставить себя слушаться, обычно ей рады были услужить и так.
   Сумерки густели, наливались синевой и вечерними ароматами. Безнадежностью.
   - Подите все прочь! - наконец выкрикнула она, сидя на подушках на собственном ложе, и швырнула одну из подушек в служанку. И зарыдала, уткнувшись лицом в покрывало.
   Слуги, испуганные и озадаченные, ушли тихо-тихо, не скрипнув половицей, не стукнув дверной створкой. Слезы схлынули так же внезапно, как прорвались. Умирая от стыда и тревоги, Лайэнэ вытерла лицо, кое-как поднялась, дохромала до своих ящичков, поспешно, едва не уронив, вытащила шкатулку. Вот этот флакончик, и, пожалуй, вот этот... он, кажется, тоже не полон. Сдвинула отобранное на край стола. На первое время хватит.
   Дрожащей рукой ухватила чашечку со сладким питьем, заботливо оставленным слугами. Весь день во рту не было ни капли воды. Съесть бы еще хоть что-нибудь. Но ворота, ворота...
   - Ничего сегодня не будет с ним, можешь не волноваться.
   Когда серая тень появилась из-за прикроватной занавеси, Лайэнэ испытала не страх, а почти облегчение.
   - Ты пришел убить меня?
   - Нет. Поблагодарить.
   Звон раздался: Лайэнэ посмотрела вниз. Сине-белые осколки лежали возле ее ног, а чашечки в руке не было. Не заметила, как пальцы разжались.
   - Тэни жив. Уж это я чувствую даже через монастырские стены...
   - Что... как... - она оперлась на столик; голос не слушался, и ноги тоже.
   - С него сегодня не спустят глаз. В Осорэи явился гонец из Столицы. Я передал весть об этом; предупредил, что Дому и наследнику надо быть готовыми ко всему. И к покушению тоже - от местных. Не думаю, что все так плохо на деле, но сейчас...
   Лайэнэ закрыла глаза. Голова закружилась.
   - Сядь, - он вернул ее на кровать, сам отступил на прежнее место.
   - Слуги пока не придут, если что... я занял их в другом месте дома.
   Пожар, что ли, устроил? - обессилено подумала молодая женщина, и ей было все равно. Энори смотрел на нее, собранный, похожий на сжатые в кулак пальцы. Просто смотрел. Что он недавно сказал? Поблагодарить?
   - Не понимаю... я же помешала тебе.
   - Да, помешала. Но я могу хотеть разных вещей. Это нежить вроде тори-ай одержима убийством, не я.
   Шагнул ближе, неожиданно опустил взгляд. То ли просто в пол смотрел, то ли на сине-белые черепки.
   - Спаси мальчика, Лайэнэ. Я сам не смогу.
   - Чего ты хочешь? - спросила она - растерянно, напряженно.
   - Я сам создал нашу связь, не думая, что так будет. Он мне... очень дорог.
   - Не понимаю, - повторила она.
   Энори вдруг оказался внизу, на полу, среди черепков; сидел, обхватив себя за плечи, а глаз так и не поднимал. Отозвался глухо, в его странном голосе на сей раз не нашлось ни одной звонкой ноты:
   - Больше мне просить некого.
   - Но ты же хотел мести? Я читала письмо...
   - Еще бы оно от тебя ускользнуло! Но тогда ты знаешь. Этот костер будет долго гореть...
   - И ты... хочешь моей помощи?
   Лайэнэ немного пришла в себя. Гонец, страх перед Столицей, возможное покушение... да, это серьезно. Как удачно подвернулся этот гонец! Невольно тронула лоб. И Энори, он вырастил мальчика, он и впрямь чувствует... только если все изменится прямо сейчас, никто ничего не успеет сделать. Бросила взгляд на окно - стемнело уже. Ворота закрыты.
   - Ты не дал мне уехать, - сказала тихо-тихо.
   - Мне надо с тобой поговорить. Иначе ты не стала бы слушать.
   - То, что женщина так долго не шла... твоих рук дело?
   - Моих.
   Он тоже говорил тихо и напряженно.
   - Поверь, я...
   - Тебе нельзя верить. Ты всегда... ты способен вывернуть водную гладь наизнанку, - произнося это, Лайэнэ вспомнила, что говорят о нечисти. Слабая надежда, но все же...
   - Скажи прямо, чего ты хочешь, - потребовала она.
   - Я хочу, чтобы Тайрену жил, - отозвался он быстро, - И ничего больше не сделаю против него. Довольна?
   - Хватит и того, что уже сделано...
   - Потому я к тебе и пришел.
   Повертел в руках осколок чашки, потом другой, будто пытаясь собрать.
   - Я никогда раньше не нарушал слова, и все-таки это сделал . Обещал мальчику, что его заберу. Но ты знаешь, что это значит, и я...
   - Только не говори, что письмо то было написано ради исполнения данного слова! - в сердцах сказала Лайэнэ.
   - Нет, я хотел не просто горя, но позора всему их Дому.
   - Сейчас не хочешь?
   - Не через Тайрену.
   Осколки полетели в угол, а Энори наконец поднял лицо, полыхающее яростью:
   - Когда я узнал про покушение на Тагари, не знаю, огорчился я или обрадовался. Если он умер бы, можно ничего и не делать, ведь так? Братцу его плевать на ребенка, а позор на имя Дома... Кэраи бы сумел вывернуться, он ведь столичный житель, он ни при чем... Но Тагари выжил.
   - И ты доделал то, что хотел изначально, а теперь сожалеешь.
   - Да.
   - А ведь ты намеренно делал его еще более несчастным, внушая надежду, что отец оценит когда-нибудь... что надо верить, стараться быть лучше... но лишь ты способен помочь в этом и принимаешь мальчика таким, как есть, слабым, ненужным, - Лайэнэ ощутила, как гнев растет в ней, но сдержалась.
   - Напиши ему. Тэни.
   - Нет, - Энори так сильно мотнул головой, словно хотел сбросить с волос шмеля или паука. - Да и нет смысла - я все рассказал, этого не отменить.
   - Но ты можешь теперь...
   - Нет! - встал резко, почти вскочил; показался на голову выше, чем был. Лайэнэ впервые видела его - испуганным? Надо же.
   Она оперлась на столик локтями, положила подбородок на сцепленные пальцы, словно в противовес гостю двигаясь нарочито медленно. На деле продумывала каждый свой жест, тем более слово: ошибка может дорого стоить
   - Какие же вы все... одинаковые. Есть такая порода людей, считающая, что солнце встает ради них. Сперва сделаете, а потом отчаянно желаете, чтобы другой все исправил за вас.
   - Я не знаю, что ему написать. Если ошибусь, это уже никто не поправит.
   Словно ее мысли подслушал...
   - Как занятно. Тот, кто играет чужой волей и жизнями, не может найти слов для ребенка, которого сам и вырастил и знает лучше всех.
   Снова качание головы. И смотрит в упор, в свете лампы заметно, как зрачки сужаются и расширяются. Не от огня.
   Нелюдь, сейчас это отчетливо видно.
   - Одна я не справлюсь.
  
   Он долго думал. За дверью кто-то прошел, заговорили слуги в саду. Вот сейчас откроется дверь, и... Ведь он не всесилен, отвести глаза всем. Что он сделает с ее домочадцами? Может и ничего, сил не хватит совладать сразу с несколькими.
   - Дай мне лист.
   Лайэнэ вздрогнула - привыкла уже к его молчанию.
   - Возьми все нужное на столике возле окна, мне тяжело встать.
   Лампа на том, дальнем столе не горела, но Энори этого, похоже, и не заметил. Кисть летала над бумагой, а Лайэнэ гадала - и не могла представить, какие он подберет слова.
   - Госпожа? - служанка стукнулась в дверь, - Как вы? Готов ужин...
   - Погоди немного, - сказала Лайэнэ, стараясь, чтобы дрогнувший голос не выдал. - Чуть позже. Я позову...
   Хвала Небесам, ее слезы возымели хорошее действие - никто не ворвался проверить, как она себя чувствует.
   Энори поднялся, шагнул к молодой женщине. Молча подал ей свернутый лист.
   - Я могу прочесть?
   Короткий смешок, совсем прежний:
   - Я уйду и первое, что ты сделаешь - развернешь мое послание. Так зачем спрашивать?
  
   Он ничего не написал. Ни слова. На листе нарисована была карта, южный берег страны. Морской залив, корабли, чайки. Отрывистые наброски - не замыкал контур рисунка, - но удивительно точные. Словно соленым ветром повеяло, хотя и сама Лайэнэ на море не была. И фигурка мальчика. Счастливого мальчика, глядящего на чаек и корабли.
   Лайэнэ сложила послание, более аккуратно, чем это сделал Энори.
   - Я передам.
  
   Смутно было у нее на душе, смутно и странно. И что говорить, не знала.
   - А может быть, ты сумеешь вывести его за ограду Храма? - спросил Энори. - Я не причиню вреда...
   - Ни за что на свете! - отрезала молодая женщина, и, испугавшись поспешных слов, пояснила: - Да и не смогла бы. За мной тоже смотрят.
   - Не старайся быть вежливой, я знаю, как ты ко мне относишься.
   А вот ее чувства были для Энори как на ладони. Так стоит ли сдерживаться?
   - Мне это сейчас без разницы, знаешь ты или нет. Другое важнее. А потом я бы с радостью позвала сюда всех монахов Лощины, чтобы они развеяли тебя по ветру - но ведь все равно не сумею.
   - И с призраками меня не путай, - сказал он, как ей показалось, слегка недовольно. Добавил: - А пока мне придется снова уйти из города.
   - И от мальчика, который, если верить, столь тебе дорог?
   - Ты не знаешь еще очень многого. О том, что я сделал.
   - Расскажи.
   - Нет, не сейчас. Я бы держался поблизости, но должен завершить кое-что, и сейчас не смогу быть здесь.
   - Слава Небесам и Заступнице!
   - Зря ты так, моя защита дорогого стоит, - отметил он.
   - Дорого стоит пересечься с тобой! Но о тебе хватит, я хочу говорить о мальчике. Если поможет твои рисунок и мои слова и травы, он... выживет без тебя?
   - Он уже не так болен, как раньше. А если ты о другом... должен. Он ведь все-таки человек, - ответил Энори с неожиданной тоской в голосе. Подошел к окну, постоял там, чуть склонив голову. Вот заметят его из сада... А, пусть. Им обоим это без разницы.
   Свет лампы на прикроватном столике не доходил до окна. Силуэт-тень...
   Нередко видела его здесь, но - другим. Задумчивым, веселым, жестоким, ласковым... Множество масок. Еще одна?
   - Когда я пришел к людям, я не знал ваших сказок. Никаких не знал. Потом послушал, что вы рассказываете... Они правдивы в одном - тем, кто не человек, нельзя жить с вами. Не получится. Можно играть с вами, убивать, но нельзя с вами жить.
   Лайэне ощутила смятение, так надломленно прозвучал голос. Не ведись на это, дуреха! Он бы затмил величайших актеров, потому что он умеет быть искренним в каждой маске...
   - Тебе словно бы немного меня жаль. Так странно, - отметил он, не поднимая головы. Но молодой женщине показалось - он чуть улыбается. - И тебе странно, верно? Почему, Лайэнэ? Что изменилось?
   - Ничего, - вздохнула она, - Между нами есть одно сходство - ты умеешь чувствовать людей, и нас учили этому. Только на разное направляем это умение.
   - Ты, не все подобные тебе.
   - Не все; будь я другой, не попалась бы так легко в твои сети.
   - Другие еще быстрее попадаются. У человека много струн, на которых легко сыграть. Да, есть те, у кого эти струны сгорели. Но ты не назовешь человеком огарок?
   - Смотрю, ты приходишь в себя, - сухо отметила Лайэнэ.
   - Позволь мне остаться сегодня здесь. Ведь ты все равно не покинешь город до открытия ворот.
   - Зачем тебе это?
   - В тебе нет ненависти и страха, мне это очень нужно сейчас.
   Подумав, она сказала:
   - Оставайся. Хоть буду знать, где ты и чем занят. Но не рассчитывай на мою близость - я не настолько добрая.
   - Спасибо и за это.
  
   Была уверена, что глаз и на миг не сомкнет, и немного тревожилась, как бы он не заставил ее уснуть. Энори застыл у окна, глядел на ночной сад, и, верно, видел в нем каждый лепесток у цветов. А она маялась - говорить с ним не хотелось, книга не помогала отвлечься.
   - Почему бы тебе не отдохнуть хотя бы час? - спросил он, не отворачиваясь от созерцания сада. Ветерок, проникавший в окно, шевелил тонкие прядки, при свече они казались рыжеватыми.
   - Ни в коем случае.
   - Тебе не надо сейчас сражаться со мной. Час, или два - так будет лучше. Обещаю, я тебя разбужу, и ничего не случится за это время. Раз уж ты настолько хорошо меня поняла, должна знать и то, что я не вру.
   Ничего лучшего Лайэнэ придумать не смогла, и удобней устроилась на подушках, полусидя, чтобы сразу вскочить, если что. Задремала почти сразу, и было хорошо и спокойно, почти уютно. Может, просто устала, а может, гость постарался. Вот всегда бы он был таким...
   Он сдержал слово - разбудил еще до рассвета, как раз упала последняя песчинка на отметке двух часов.
   - Собирайся, я тебя провожу.
  
  
   Потом, когда она катила в повозке, уже по дороге к Лощине - одна, Энори счел за лучшее не показываться рядом - слово за словом вспоминала их разговор и досадовала - надо было потребовать с него клятву совсем исчезнуть, или что-нибудь вроде этого. Ведь он, похоже, в самом деле мог рассчитывать только на нее, и в помощи нуждался. Хотя он отлично умеет играть словами, и не стоит думать, будто миг слабости реально что-то изменит. Он обещал не трогать Тайрену, и то спасибо.
   Ей стало смешно. Во многом это были последствия пережитой ночи, но она искренне смеялась и над тем, в каком раскладе фигурки стали на доску.
   "Тот, кто по долгу родства обязан защищать этого мальчика, не давал мне быть с ним, а тот, кто пытался убить, просит ему помочь".
  
  
   **
  
  
   Двое из раненых умерли к вечеру, когда брат Унно с пострадавшими добрался до Сосновой. Тем, к счастью, было получше, и состояние еще несколько раненых в крепости внушало надежду. Балки наверху продолжали тлеть, ветер разносил дым, но к нему уже все привыкли.
   Тела старших командиров пока перенесли в подпол, для них надо было подобрать отдельное место. Погибших солдат похоронили, неподалеку нашли общую могилу рухэй. Ее попытались еще больше засыпать, словно захватчики могли выбраться из земли.
   Там же рядом, близ своих, схоронили и молодую подругу командира Таниеры, Сайэнн. Место отметили длинным плоским камнем с высеченной ивовой веткой. Смерть эта опечалила многих, а Кэйу и вовсе придавила к земле.
   Пока с трудом, но понемногу налаживали быт. Из близкой деревушки подошли еще несколько человек, принесли еду, тряпки для перевязок. Воды было вдосталь, вскоре котелки висели на огне, готовилась немудреная похлебка. Что могли, понемногу приводили в порядок.
   Жизнь пробивалась, как росток на гари.
   Брат Унно отыскал Лиани на заднем дворе, уже в сумерках; он разбирал, какое оружие уцелело.
   - Немного даже чужого осталось, - сказал, вертя в руке массивный тесак. Примерился, удобно ли им орудовать.
   - Не навоевался, - проворчал тот, и добавил: - Не хотелось этот дрянной пояс сюда тащить - хватило своих мертвецов, но больше пока некуда. Сразу идти в монастырь, так душа эта беспокойная хочет с тобой поговорить. Там, у завала, ты толком слушать не мог.
   - Не хочу, - сказал Лиани.
   - Экий ты нелюбопытный...
   - Зато у тебя на двоих любопытства, - довольно резко ответил юноша, и, похоже, язык прикусил - вспомнил, что говорит с одним из святого братства.
   - А все же послушать бы, тори-ай обычно лишь пищей интересуются, - задумчиво протянул монах.
   - Ладно, все равно стемнело, ничего не вижу. Завтра закончу здесь, - сказал, пока шли к воротам. Они, по-прежнему распахнутые, так и зияли дырами.
   Оба, не сговариваясь, решили выпустить нежить только за воротами Сосновой. Хотя Лиани и страшновато было: тут где-то две больших свежих могилы, от такой близости тори-ай может потерять разум, а может, души убитых притянет?
   - Ну сам посуди - даже если призраки рухэй и захотят отомстить, свои-то защитники им не дадут. Зря, что ли, полегли? - рассудительно сказал монах, разжигая костерок. И прибавил: А говорить вы будете наедине, так он захотел, иначе наотрез отказался.
   - Ну, спасибо...
   Лиани через плечо оглянулся на темнеющий лес, близкие стены, ворота, сквозь дыры в которых мелькал свет от внутреннего костра. - А ты, выходит, обратно?
   - Да нет, тут, неподалеку побуду. Если что, тебя он тронуть не успеет, пояс-то вот, - погладил тяжелую узорную пряжку.
  
   Ох как не хотелось снова говорить с нежитью... Перед ней уже страха и не было почти, то есть что убьет, не боялся. Но тварь сама по себе внушала жуть, и неизвестно еще, в каком из обличий сильнее. Недолжно мертвым быть среди живых. Почему монах не уничтожит пояс? Может ведь, наверняка может, так, чтоб надежно. Но сейчас все смешалось, и сам непонятно выжил ли, нет - может так и лежит под завалом?
   Лишь поэтому согласился на разговор. А иначе, будь сам здоровым, попробовал бы отнять у брата Унно вещь и бросить в костер. И неважно, что нельзя поднимать руку на святого человека. Не на него же, на тварь-людоеда. Но монах тот еще крепыш, с ним сейчас не схватиться.
   Отвлекся на собственные мысли, и не сразу заметил, что уже не один у костра. Да... вот жуть впереди себя тори-ай не высылают, подкрадываться тихо умеют. Лицо мужчины не изменилось, значит, все еще сыт.
   - И как часто вам нужна пища? - спросил Лиани неожиданно для себя.
   - Если много, то реже, - вежливо улыбнулась тварь.
   - О чем ты хотел рассказать?
   - Все о том же. Ты ведь помнишь нашу беседу об Энори и том, кто он есть...
   - Вот уж кто сейчас интересует меня в последнюю очередь!
   - А зря. Я назову тебе одно слово. Саарна-элэй, знаешь такое? Проводник-хранитель рухэй, "знающий горные тропы".
   - И... что? - насторожился Лиани.
   - Ага, значит, слышал. Удивлен, что и я это слово знаю? Услышал от твоих сослуживцев на обратной дороге. Думаешь, проводник тот остался в горах Эннэ или на севере? А он здесь, неподалеку. Как бы иначе сюда пришли чужаки - думаешь, они нашли местных лазутчиков? Тебя не удивило еще, что столь быстро выгорело почти все дерево крепости? Нет, над огнем он не имеет власти, но может разместить его так, что огню будет удобно охватывать больше и больше...
   - Как он выглядит? - спросил Лиани, прервав речь тори-ай.
   - А ты не видел его прежде? Как твой ровесник. Для вас, людей, он внешне хорош, и кажется безобидным. В лице есть что-то острое, самую малость, и глаза чужого разреза, как бывает у полукровок. Жаль, видеть вы не умеете, а то разглядели бы черный ненасытный колодец вместо милой улыбочки.
   - Там, у обрыва... наверное, то был он, - юноша чуть прищурился, вспоминая. - Он не походил на воина... и от рухэй отличался, и наша одежда. Устроился в отдалении и смотрел вниз на тропу. Когда в него пустили несколько стрел, не пошевелился. Будто знал, что поднимется ветер и лучники промажут.
   Лиани забыл, кто его собеседник. В этот миг даже нежить считал человеком.
   Серая тень... да, пожалуй что. Во всем сером; только у теней не бывает таких четко очерченных лиц. И он свободно держался на самом краю, на валуне со скошенным боком, не боясь сорваться.
   - И... кто он, проводник рухэй?
   - Ты меня не слушал совсем! - мужчина, кажется, рассердился.
   Где-то рядом, скрытый кустами, завозился и кашлянул монах. Лицо тори-ай исказилось, как от зубной боли:
   - Знаю я, что этот святой пень там сидит... Но ты-то, ты понял?
   Понимать было страшно. Пока самому себе не признаешься, вроде бы остаешься в неведении. Так и не произнес имени, зато спросил в ответ:
   - Но тебе что сейчас до них всех?
   - Он вернул ее, - сказал мужчина тускло и безнадежно, - Мы умирали вместе, и я чувствую все, что с ней связано. Вернулась, и не пришла ко мне - такое возможно лишь в одном случае. Эта тварь угрожала... я боялся, что он осуществит угрозу. И так получилось.
   - Но ему-то зачем тори-ай? - не понял Лиани.
   Мужчина снисходительно пояснил:
   - Мы сильнее, быстрее, и не боимся крови. Нас нельзя убить или ранить, если не знать про вещь, хранящую саму нашу суть. А он, похоже, возомнил себя вершителем судеб и душ, и руки марать не любит. Хотя все равно не может не убивать.
   Под сердцем захолодело, как вспомнил погибших подле хода в стене.
   - Ты... можешь сказать, был ли он в определенном месте?
   - Нет, - ответил мужчина, - То есть могу, но если прошло мало времени.
   - А по телам сказать, что убило людей? - Лиани сейчас сожалел, что погибших тех уже зарыли.
   - Тут не надо быть прозорливцем. Легко догадаться, если уж есть подозрение.
  
  
   Тори-ай давно растворился в прошивке, складках и пряжке пояса, а Лиани все сидел и сидел у костра, у кострища уже - пламя, позабытое, скончалось от голода, лишь призраками остались рыжие отблески на углях.
   Брат Унно выпутался из кустов, опустился на обгоревшую балку, сцепив пальцы рук.
   - Это было важно?
   - Да, важно.
   Юноша поднял ветку; словно очнувшись, поворошил угли. Подбросил немного хвороста, и костер ожил, будто и не был мертвым. Совсем как тори-ай?
   Потом, подобрав слова, рассказал кратко обо всем, что услышал сейчас. Брат Унно слушал, вытаращив глаза.
   - Ну, молодой человек, я еще в прошлый раз удивлялся, теперь уж совсем ... кто-то там на небе тебя от других отделил, а уж для какой надобности...
   - Не для моей, - отозвался Лиани.
   - Тогда нам обоим прямая дорога в монастырь, и бегом бежать, - потрясение даже многолетнюю привычку победило, впервые брат Унно сказал о себе прямо, против обычая.
   - Я должен остаться здесь. Дождусь прихода наших... Из Срединной сюда доберутся через пару-тройку дней. Пока помогу раненым.
   - Сдается недостойному брату, что у тебя другая судьба, - монах тронул пряжку пояса. - Что ты вышел уже за пределы обыденного. И не о войне говорю, увы, и она - обычное дело.
   - Нет. Нет, хватит с меня.
   - Сам знаешь - не хватит, - откликнулся брат Унно, подсаживаясь так, чтобы смотреть Лиани в лицо. - Недостойного брата именно сюда прислали, как ни крути. И не людская воля, - он указал пальцем в небо, потом по сторонам, - Можно, конечно, посидеть еще немного под елочкой, потом побрести к монастырю; если не разорили Эн-Хо, то счастье, а если нет его больше - погоревать и искать другой. С вещицей-то надо поступить как-нибудь по-разумному.
   - Только я все равно не могу уйти. Я воин крепости, а не дезертир.
   - С кем сейчас воевать? В крепости чужаков уже нет и не будет, тут некого защищать. . Ты не с поля боя сбежал, и свой долг выполнил. Даже больше, как посмотрю.
   - Ты понимаешь, что подумают о таком уходе? Словно я прячусь...
   - А ты объясни причину тем, кто остался. Так честно, как можешь. А если дождешься отряда, опять начнешь разрываться, потому что велят быть здесь, и найдут тебе еще дело. Пока же начальников нет.
   - Странный совет от человека, воспитанного среди обетов!
   - Ради тебя стараюсь! - развел руками монах; снова позабыл, как должно ему говорить. - Ведь ты хочешь в Эн-Хо со мной, после всего, что узнал. Да и не только поэтому, а тут такой случай. Так ты идешь или остаешься?
   Юноша не отвечал довольно долго, затем сказал:
   - Я дождусь. Потом доберусь один.
   - А если тебя не отпустят?
   - Значит, моя судьба тут.
   Монах только покачал головой.
  
  
   **
  
   Отряд из Срединной подошел, уже зная, что поздно. По дороге несколько раз встречали крестьян, которые несли пожитки в крепость, или погоняли лошадей, везущих поклажу. Из Сосновой уже никто не бежал; страха не осталось, теперь люди стремились помочь. Не из особой доброты даже - ведь спокойней, когда крепость цела. Пусть и не устояла сейчас, на нее надеялись по-прежнему.
   Ворота крепости были прикрыты, но не заперты, и еще не починены. Асума ожидал увидеть внутри разорение, реальность оказалась и лучше, и хуже. Так много сгорело... не восстановишь и в пару месяцев. Но среди развалин жизнь поднималась, не молодыми ростками - новыми листьями на израненном дереве. Налажены были работы, какие могли делаться малыми силами, понемногу наводили порядок, из привезенных продуктов варили и раздавали еду, охотники добывали дичь. Некоторых раненых перевезли в ближайшую деревушку, за остальными смотрели снова пришедшие в крепость женщины.
   Асума поговорил с тем, кто стал тут за старшего.
   Молодой совсем, и, чувствуется, что не из набранных недавно крестьян. Лицо парня было загорелым, но все равно он выглядел полупрозрачным, и двигался медленно, словно сквозь воду. И при этом умудрялся везде поспевать.
   - Ты ранен?
   - Придавило камнями при осыпи, - рукой провел над рубахой, не касаясь. Добавил:
   - Господин командующий, вы не можете меня знать, но мне довелось уже вас видеть. Я работал в Срединной у оружейников...
   - Вот как. И как же попал сюда?
   - Господин Нара отправил меня с посланием, а младший офицер Амая взял помощником.
   - Жаль его. Всех жаль. Но они заплатят...
  
   Когда пришел Асума, командиров похоронили. Он одобрил место, выбранное здешними - невдалеке, на пригорке. Как и солдат Сосновой, как и врагов, их приняла земля, а не огонь; для войны это было делом обычным. Пока обошлись без памятника; поручение каменотесам дано, а до тех пор нет смысла устанавливать знак, и без того всем известно. Каждый теперь, выходя из ворот, невольно смотрел вправо; там, за деревьями и склоном невидимый, был невысокий, травой не поросший холм. А слева - другой, длинный и узкий, и памятного камня не делали для него. Одного - мало, а несколько - смысла нет. И так никто не забудет.
  
  
   Лиани Айта обратился к Асуме вечером следующего дня, когда отряд прочно обосновался на развалинах крепости. Выглядел он спокойным, но глаза смотрели будто сквозь туман, силясь разгадать смутные образы. Он просил разрешения покинуть Сосновую.
   - Господин командующий, работы здесь очень много, и все-таки я прошу. Отпустите, от меня все равно сейчас толку нет. Что мог, я рассказал. Но самого штурма не видел, тут без меня есть свидетели, если понадобится. И в проводники следопытам ни я, ни монах не годимся - не знаем этих мест.
   - Куда ты хочешь идти?
   - В монастырь Эн-Хо, там... моя девушка.
   - Его уже могли разорить.
   - Могли...
   Подумав, Асума сказал:
   - Ты был помощником младшего офицера. Для рядового оружейника это неплохая ступенька. Амая погиб, но я вижу, что ты сделал здесь, в разоренной Сосновой. Я приставлю тебя к одному из своих командиров, покажи себя - и поднимешься выше.
   Парень мотнул головой. Даже не прикинул, как быть с тем, что ему предлагают, похоже.
   - Если уйдешь, потеряешь эту возможность.
   - Да, знаю.
   Снова попросил, глядя прямо и чуть отрешенно:
   - Отпустите меня.
   - Отпущу, - сказал Асума, - Но лучше бы тебе дождаться, пока путь станет свободен. Мои люди отправятся вслед этим тварям...
   - Не найдут они их.
   - Целый отряд - по следу?
   - Там же немного осталось, десятка три или чуть больше. Сумеют рассыпаться. И у них... они знают горы.
   - Тебе что-то известно об их помощниках? О предательстве? - Асума прищурился.
   - Нет, не известно. Можете меня заподозрить, - парень сказал это настолько устало, что и впрямь вспыхнувшее подозрение развеялось мигом.
  
  
  
   После разговора с Асумой Лиани отыскал Кэйу. Она немного уже оправилась, но притихла, пригасла, и вздрагивала от любого громкого звука - а тех сейчас, с приходом солдат, разбирающих завалы, было много.
   Сейчас девушка сидела на корточках подле уцелевшего кухонного пристроя, перебирала ссыпанные наземь клубни для похлебки.
   - Кэйу, я скоро уйду.
   Подняла лицо - тоскливое, понимающее.
   - Мне нужно к верхним отрогам, к монастырю Эн-Хо. Здесь тебе сейчас будет трудно, после всего.
   Она ничего не ответила; клубень выкатился из пальцев, весело устремился по юбке, огибая подол. Лиани подхватил клубень так, будто убегала зверушка, вернул к остальным, присел рядом.
   - У тебя есть родные, ты говорила... - держал ее ладони в своих, никак не получалось согреть; наверное, и у него ледяные были.
   - Есть, в деревне за тем отрогом. Там я и жила, прежде чем попала в гостиницу...
   Слова падали, будто сухие листья. А раньше, в прежние дни, казалось - смех вплетен в ее голос, не разделить...
   - Вернешься к ним? А хочешь, пойдем со мной в Эн-Хо?
   - Ни за что, - девушка вздрогнула, непроизвольно попыталась выдернуть руку, - Туда возвращаются эти... И ты не ходи!
   - Нет, мне надо в обитель.
   - Не надо, - Кэйу покачала головой, растрепанные волосы совсем закрыли лицо. - Один раз повезло, больше не повезет.
   - Если б один... Я, похоже, бессмертный, - грустно пошутил Лиани. - Все же не хочешь? Брат Унно почти уверен, что монастырь уцелел.
   - Ты ведь не затем меня зовешь, - вздохнула она, принялась укладывать клубни в корзину, - Думаешь, обо мне позаботятся там. Да, позаботятся, только мне это не нужно. А вы... идите предгорьями, это надежней. Безопасней будет.
   - Верно, мы так и пойдем.
   Поднялись оба. Девушка прижала к себе корзинку, затем опустила.
   - Поцелуй меня, - попросила она, - Больше я тебя не увижу.
   Хотел было сказать, что никто ничего не знает, и, может быть... не сказал.
  
  
   **
  
  
   Лайэнэ возвращалась в Храмовую Лощину в повозке, запряженной крепкой лошадкой. Копыта весело цокали по булыжникам, и дорога, и воздух постепенно нагревались от солнца. Последний месяц весны обещали жаркий. А молодую женщину бил озноб, она невольно прятала руки в широкие верхние рукава, обхватывала себя плотнее.
   Как хорошо, что страшное то письмо надежно спрятано в Лощине, но за пределами храма. Кто знает, обыскивали ее или нет в городской страже, пока валялась там без сознания? Лучше бы совсем уничтожить послание, и она это сделает. Только сперва нужно добраться к Тайрену.
   С Энори расстались у ворот еще в городе, он не стал показываться страже. Это он нашел ей повозку, и заранее рассчитался с возчиком тоже он - Лайэнэ о деньгах в дорогу позабыла, и сейчас сердце грыз еще и этот червячок.
   А Энори, разумеется, не сказал, куда направится, но по всему выходило, что вблизи Осорэи его не будет. Наверное, полетит к войску.
   Все шло гладко с момента, как он сказал - все готово, и она окликнула слуг, чтобы отнесли ее в повозку, уже ждущую за воротами. Домашние Лайэнэ дивились, как хозяйка, за ночь не покинувшая своих покоев, ухитрилась договориться с возчиком, но это объяснить было легко - заранее назначили час.
   Теперь копыта постукивали по камням, и каждый легкий стук отдавался в сердце молодой женщины, и оно билось быстрее, словно могло этим подогнать лошадь.
   Вот и пологий склон, и видны уже бесчисленные черепичные крыши храмов и прочих построек, по их скатам разлито солнце, и летают над ними стрижи и голуби, не испуганные громким звуком; тихо сейчас, не время для гонгов. Блаженство, покой и великолепие, и оборотная сторона - неустанная молитва и труд.
  
   Миновали монахов, собирающих пожертвования в главной аллее паломников. Вот и дорожка, мощеная бледно-желтым песчаником, по обочинам зеленеет трава, но ни травинки не пробивается меж камнями; вот и узорные воротные столбы. Один из привратников спросил, кто она, увидел лицо и подозвал мальчика, что-то шепнул ему. Мальчика будто ветром сдуло. Помчался предупреждать...
   Но препятствий ей пока не чинили.
   Носилки остановились у входа во дворик, где жил Тайрену. Раздался непочтительный свист: заметивший их охранник - не из Лощины, разумеется, невежа - то ли дал волю чувствам, то ли позвал кого. А вот и знакомая худая фигура в серо-полосатой одежде, торопится, словно его жизнь зависит от быстроты.
   Молодая женщина выбралась из носилок, прихрамывая, сделала пару шагов. Микеро наблюдал за ней, и охранник был тут. Пропускать ее, похоже, не собирались.
   Но ведь если бы Тайрену умер, ее бы иначе встретили, верно? Еще у ворот?!
   Она поздоровалась как можно более кротко, даже поклонилась врачу.
   - Как здоровье маленького господина? - спросила тревожно-участливо, но стараясь не подпустить в голос ту тревогу, которую испытывала.
   - Сносно, - холодно ответил Микеро. Она попыталась было пройти, надеясь, что он или охранник дадут ей дорогу, но врач вытянул руку, преграждая путь. - Где вы были?
   - В городе по делам.
   - Нет, Лайэнэ Голубая Жемчужина, этого довольно. Я больше не собираюсь терпеть вокруг наследника игры, которых я не понимаю, - сказал Микеро - и сделал шаг в сторону, совсем перекрывая проход, будто опасался, что женщина решит прорваться силой. - Ему и так стало много хуже за эти два дня.
   "И еще весть про столичного гонца, но мне знать об этом не полагается", - подумала Лайэнэ, но сказала другое:
   - Но до этого он повеселел, не так ли? Я не отвечаю за одно совпадение. Но вот вы - ответите за нарушение приказа. Или забыли письмо?
   Микеро заколебался, переглянулся с охранником.
   - В самом деле, - начал тот, но врач его перебил:
   - Пусть, я возьму это на себя. Здоровье Тайрену - моя ответственность, а я не понимаю слишком многого, и не готов блуждать вслепую.
   - Тогда передайте ему вот это, - она протянула узкий футляр, в который был вложен листок.
   - Послание? От кого же?
   - От меня.
   Микеро пару мгновений держал в руках футляр, а затем сказал:
   - Госпожа Лайэнэ, я не шпион. Но я вас предупреждаю, что сейчас мы откроем и прочтем.
   - Хорошо предупреждение, словно у меня есть выбор, - молодая женщина усмехнулась недобро, - Футляр уже в ваших руках. Зачем делать вид, что проявляете учтивость?
   Пока откручивали крышечку, Лайэнэ забыла дышать.
   - Рисунок? - и Микеро, и охранник были удивлены.
   - Тайрену просил, это южное побережье, - ответила Лайэнэ, до боли сжав собственные пальцы, прикрытые поясом. - Я думала сделать ему подарок, управиться за ночь, но пострадала сама при въезде в город. Вы врач, можете осмотреть мою ногу и голову. Мои слуги подтвердят, что я была ночью дома, а воротная стража - что я весь день провалялась у них в караулке.
   - Странно все это _ заметил охранник. Он поднял листок, посмотрел его на просвет, тщательно изучил заднюю сторону, и признал неохотно:
   - Нет здесь никаких тайных знаков.
   - Что ж... мы предадим. Но вы, госпожа Лайэнэ, отправитесь в Осорэи. И, разумеется, перед тем я окажу вам нужную помощь, - Микеро бегло взглянул на подол ее юбки, словно мог видеть ногу. Охранник уже скрылся за изгородью, унося послание.
   В этот миг она была готова обнять Энори, простить ему едва ли не все. Потом, немного успокоившись, осознала, что он, конечно, эту паутину разорвал, только сам ее и сплел ранее. А пока ей пришлось хромать за Микеро, проклиная себя за неловкость. Если бы не упала... если бы не лошадь, клятая теми словами, какие женщине ее статуса знать вряд ли положено...
  
  
   Ей помогли дойти до ближайшей свободной комнатки; не до своей, видно, опасались, что она сумеет что-нибудь взять или спрятать.
   - Ваши вещи отсюда доставят в ваш дом, - пообещал Микеро. Он усадил Лайэнэ, осмотрел сперва шишку на ее голове, поморщился - видно, удар и впрямь был нешуточным, но сказал, что теперь нужен только покой, и прочее поздно уже.
   - Покой, да еще полный, а вы меня отсылаете! - укорила его Лайэнэ, и он почти поколебался, готовый разрешить остаться. Но нет: лицо его снова заледенело.
   Если бы от города до Лощины было хоть парой часов больше!
   Микеро уже занимался ее ногой, и руки у него оказались на диво чуткими, она и боли новой не ощутила, даже напротив, прежняя, тянуще-пульсирующая, отступила.
   - Ничего страшного, вас довольно умело перевязали, и компресс наложен нужный. Не тревожьте ногу, и через два дня все пройдет.
   - Тогда оставляйте меня здесь, а не отсылайте в город, - снова сказала Лайэнэ.
   - В хорошей повозке ничего с вашей ногой не случится. А тут вас никто не оставит.
   Голоса раздались в коридоре, дверная створка отошла в сторону.
   - Я велел пропустить ее, - сказал Тайрену, и Лайэнэ подивилась новому выражению его лица. Уже не болезненный маленький мальчик, но подросток, наследник правящего Дома. С трудом можно было представить, что ему только десять. От кого он взял эту тихую, непреклонную силу? Отец-генерал совсем иной, и Энори тоже.
   Мальчик стоял на пороге, за ним мялся охранник и пара монахов, а за теми виднелись еще слуги, приставленные к Тайрену. Целая процессия, подумала Лайэнэ.
   Тэни вглядывался в нее пристально, молча. Да, он весьма изменился за эти два дня, но выглядит здоровее, чем раньше. Письмо Энори вместо того, чтобы убить подхлестнуло все возможности его души и тела.
   - Она останется здесь.
   Лайэнэ вспомнила про спрятанный нож - его не нашли, верно, иначе ей бы и это припомнили; так вот перед ней ребенок был - ожившая суть того ножа.
   Микеро сдался. Не всякий устоит против острия, нацеленного тебе в горло, пусть это острие и невидимо. Склонил голову в знак покорности и согласия.
   Миг - и в комнате уже нет никого, словно призраки их посетили.
   - Я не могу противиться его повелению, - сказал врач, заканчивая перевязку. - Но я предупреждаю вас, госпожа...
   - Меня не надо предупреждать. Поверьте, никто больше меня самой не корит себя за эту отлучку и задержку, - чудовищная усталость придавила ее к кровати. А ведь сейчас придется встать и идти... - Я поклянусь своей жизнью, если хотите, что желаю наследнику Дома только добра.
   - Этого мало, - хмурая настороженность не желала покинуть черты Микеро, - Слишком многое в этом мире делается ради добра - как его понимают. Но выходит совсем иное.
  
  
   Словно и не было ничего - Тайрену так же сидел на кровати, по подолу и вороту синей безрукавки вились серебряные плети винограда, на столе стоял кувшин со сладким питьем из яблок и небольшое блюдо со слоеной выпечкой. Солнце падало на пол ровной дорожкой поверх циновок. Очень уютно для монастыря.
   Только все теперь должно было пойти по-другому, и мальчик, сидящий напротив, был уже не тем болезненным, недоверчивым, тоскующим по ласке ребенком. А вот каким он стал... оставалось надеяться, что не все в его душе выгорело.
   Тайрену держал на коленях листок-послание.
   - Это он рисовал. Письмо еще можно подделать, наверное, - тут все в груди Лайэнэ похолодело, - Но не рисунок. Только мы двое с ним знаем...
   Не договорил, не стал выдавать секрет. О чем он - о море? Или о какой-то мелочи, незаметной стороннему человеку?
   - Это ты взяла нож?
   Смысл было отпираться?
   - Да.
   - Верни, анара подарок оружейников.
   - Вам, молодой господин, ценна эта вещь как дар? Или же...
   - Если ты его видела, то ты знаешь, - сказал мальчик. - И письмо пропало. Потому ты и ушла, верно? К нему?
   Лайэнэ молча кивнуло. Ей с чего-то было нестерпимо тоскливо и стыдно, хотя что она сделала-то? Мальчик этого не заметил, продолжал говорить, глядя словно вглубь себя:
   - А здесь поднялась суматоха, но из-за другого. Они - остальные - с меня глаз не спускали, не хотели говорить, что случилось, но потом все-таки ответили, что против нас замыслили недоброе. Нашему Дому всерьез что-то грозит?
   - Возможно, - почти честно сказала Лайэнэ. - У людей власти и их семей всегда есть враги.
   - Все не спали, и я не спал, а до этого почти не просыпался, так странно... И у меня было время подумать, - Тэни кончиками пальцев прикоснулся к рисунку, словно к крыльям мотылька, боясь их поранить. - Ты, наверное, не та, за кого себя выдаешь; я думал об этом, но какая разница? Если он хочет, чтобы я жил, я буду жить. Скажет умереть - умру, и никто мне не помешает. Он передумал, значит, пока будет так.
   Лайэнэ забыла, какие должно выбирать обращения; не до них:
   - Послушай... то, что он тебя вырастил, не означает...
   - Ничего ты не понимаешь, - как-то очень по-взрослому перебил ее мальчик, у него даже голос слегка изменился, - Ты мне нравишься, но вот это - он снова коснулся листка, - важнее всего.
   - И ты теперь ненавидишь отца?
   - Я не знаю. Мне все равно.
   "А что бы ты сказал, узнав, кто на самом деле твой воспитатель?" - подумала Лайэнэ, но, глядя в прозрачно-карие глаза ребенка, поняла - это ничего не изменит.
  
  
   **
  
   Крепость Трех дочерей впервые за много дней вздохнула свободно - словно не люди, а в самом деле сами стены, камни их задышали, сбросив огромную тяжесть. Тагари, оправившись от раны, разделил свою конницу так, что она с двух сторон ударила по войску У-Шена, стоящему у западного крыла. Не просто ударила, а разделила на несколько частей; ту, что была ближе всего к стенам, одолели защитники крепости, среднюю - воины генерала, а самую последнюю потрепали отряды, ждавшие в засаде, когда она пыталась уйти. У-Шен таки успел скрыться, тварь подколодная, но враг крепости больше не грозил.
   Уставшие позабыли о нехватке сил, раненые о боли и слабости. Распахнулись ворота, отряды генерала Таэна входили в них. Народ высыпал на грязные, заваленные мусором улицы - в мирное время таких бы не потерпели, а пока не замечали даже. И с кем стояли рядом, не замечали - дочка богатого торговца, которую обычно из дома лишний раз не выпускали, и то - не одну, тянула шею рядом с каким-то забулдыгой, всем хотелось видеть процессию.
   Малиновая рысь колыхалась на ветру, пламенела в вечернем свете, а зеленые с желтым знамена Хинаи казались бледно-оранжевыми. Генерал ехал первым - на рыжем жеребце, солнце играло на железных деталях доспеха и сбруе коня. Главу первого Дома провинции почти все тут видели впервые, и старались запомнить, жадным взглядом выхватывали черты.
   Одна только не старалась.
   Тагари заметил ее.
  
   На эту девушку обратил бы внимание даже слепой параличный старик. Она стояла, прямая и гордая, вскинув голову, не писаная красавица, но яркая и самонадеянная, как петух среди серых курочек. Словно это она одолела врагов у стен города, и лишь по ошибке ее не приветствуют; но она вот-вот поправит ошибку. Это невольно вызывало улыбку, даже у него, смотревшего на женщин лишь как на источник проблем.
   Занятная девушка.
   А по одежде судя - актриса.
   Тагари придержал коня.
   - Как тебя звать?
   - Сэйе.
   - Ты из местной труппы?
   - Из Осорэи. Нас сюда выслали осенью.
   - Вот как, и кто же?
   - Ваш брат, господин генерал.
   Ему стало весело. Ему вообще было весело впервые за много-много месяцев. А теперь есть и повод, полная победа уже близка.
   Ох уж эти женщины... как всегда. Что натворили эти актрисы, что их заслали так далеко? Мысль о чем-то серьезном и не мелькнула: иначе не просто выслали бы, а наказали куда суровей.
   - Твой пояс вышит как у главы труппы, не слишком ли ты для этого молода? - спросил, прищурясь.
   - А вы даже знаете ранги актрис?
   Необычная все-таки девушка. Народ вокруг уже присел от страха, а она улыбается.
   - Я знаю все ранги и знаки отличия, какие только существуют в этой провинции, - сказал он, и не сдержался, усмехнулся ей в ответ. Тронул сапогом бок коня, и тот послушно двинулся дальше, и вся процессия потянулась, звеня, погромыхивая, сверкая, под флагами и флажками.
  
  
  
   - Мне он показался старше, чем был в Осорэи.
   - И где ж ты успела? - Акэйин поманила девушку к себе. - Ближе, ближе иди. Знаешь ведь, я люблю видеть лица тех, с кем говорю.
   - Успела... и даже не раз. Ну и Энори как-то провел меня поближе на празднике...
   - Война никого не красит.
   - А я и не разочарована. Кстати, он спросил, как я могу быть главой труппы в такие годы.
   Сэйэ присела на постель наставницы, на самый краешек, стараясь не пошевелить матрас.
   - Он с тобой еще и говорил! И это при торжественном въезде в город. Я не ошиблась, ты далеко пойдешь.
   - Мне особо далеко и не надо уже. И пояс я лишь на время надела.
   - Не думаю, что я встану, - спокойно сказала женщина. Сейчас, в полумраке - лишь жаровня освещала комнатку, с распущенными волосами, она казалась совсем юной, старшей сестрой Сэйэ.
   - Я достану любые лекарства...
   - А, перестань, - отмахнулась Акэйин. - Могло хуже быть, и не только со мной. Помирать я не собираюсь, рано или поздно смогу сидеть, и руки целы. А мой сотник мне и такой рад. Вот незадача - под старость лет, да еще и калеке, встретить достойного мужика!
   Сэйэ фыркнула, пытаясь подавить смешок. Сорвавшееся бревно повредило спину, но не дух госпожи. И все-таки несправедливо...
   - Я зайду к вам еще сегодня, - сказала она, вставая.
   - Да уж сделай милость. И не напейтесь там все на радостях, а то приползу, разгоню всех! - пригрозила Акэйин.
   Сэйэ вышла, одновременно улыбаясь и утирая глаза.
  
  
   **
  
  
   Крепость Трех Дочерей была целым городом: размещайся со всеми удобствами, даже излишними на взгляд человека, привыкшего к куда меньшим крепостям Ожерелья и совсем уж малым заставам. Да и некогда прохлаждаться; Тагари вошел в эти стены не ради себя, а ради здешних жителей. Уже завтра снова надо гнать волчью стаю со своих земель, не давать им опомниться: Мэнго с племянником обессилены, но на хитрость их еще хватит.
   Снова начнут кружить по долине, теряя солдат, отступая и огрызаясь, пока от целого волка не останутся одни зубы.
   Но сегодня можно и отдохнуть. Сперва военный совет, а потом...
   В окно дома, стоящего на возвышенности, видны были горы, сине-зеленые, не близкие и не далекие. А в Осорэи - сады и чужие крыши, в Ожерелье - деревья и скальные проплешины ущелий.
   Комната же была удобна - и ладно. Блики огня перебегали по узорной решетке, чем-то похожей на ту, что украшала окно в его покоях в родном доме. Вспомнилась та девчонка на улице, актриса. Тоже огонек. Позвать ее, что ли, после совета?
   Он рад был бы вообще вычеркнуть женщин из своей жизни, но это больше годилось для монахов или хотя бы отшельников. Ни тем, ни другим он не был, и предпочел решить вопрос куда проще: не видеться дважды ни с одной из красоток, а в Осорэи и вовсе не выбирал никого.
   Эта, заносчивая и смешная, была, конечно, из Осорэи, но сейчас-то они находились далеко на севере провинции, а в родной город актриса вряд ли вернется. Во всяком случае, она забавная.
   Только это все после.
  
  
   На военном совете было людно и шумно. Офицеры разных рангов, не слишком соблюдая установленный порядок, переговаривались, толпились возле большого стола, на котором разостлана была карта. Командир крепости Ирувата держался в тени, высказывался скупо, словно нехотя. Со стороны казалось, что он рад бы совсем отстраниться от этой войны - его крепость свободна, враги отошли ближе к предгорьям Эннэ. На самом же деле ему было горько, почти стыдно из-за того, что сам он, своими силами разбить рухэй под стенами не сумел. Еще немного, и они бы эти стены одолели, ворвались на улицы.
   Он бы удивился, узнав, что его считают почти героем.
   На карте красовалась бронзовая фигурка-башня, изображающая крепость Трех Дочерей. Бронзовые же всадники щетинились копьями, рядом замерли лучники, в атаку шли пехотинцы. Одна фигурка - один отряд. Рухэй обозначили так же, только пометили черной тушью блестящую бронзу. И на двух рядом с черной точкой поставили красные, что значило - в этих отрядах Мэнго и У-Шен.
   Сейчас дядя с племянником объединились, двигались вверх по течению Первой Дочери.
   - Они потеряли все выгодные позиции. Теперь бросят все силы на то, чтобы закрепиться в предгорьях Эннэ, и тут нужна будет помощь Северной и Черностенной. Там осталось немного людей, придется перебросить часть наших сил, иначе рухэй постараются захватить одну из них. А порванное Ожерелье ни на что не годно, - сказал Тагари; он стоял, наклонившись и водя пальцем по карте.
   - Я отправлюсь туда, - подался к нему бойкий офицер с круглым лицом и таким же сияющим вышитым на повязке знаком отличия, и добавил с коротким поклоном: - С позволения господина генерала.
   Тагари покосился на говорившего: только что подходил к выходу, ему передали записку, а в ней... что? Связанное ли с решением ехать? Этот офицер был ставленником Нэйта, а в Черностенной - Макори. Но сейчас не до старых счетов.
   - Хорошо, с рассветом отправишься.
   - Господин генерал, важная весть, - ординарец возник на пороге; он был отменно выучен, и прервал бы совет только ради действительно важного. Быстро пересек комнату, наклонился, сказал тихо:
   - Ваш брат приехал. Тихо, знает лишь воротная стража и ваша охрана.
   - Кэраи!? Какого... Все свободны, - Тагари выпрямился, на миг тяжело оперся рукой о стол - фигурка-башня упала и перекатилась, сбив по дороге фигурку-всадника.
  
  
   Брат ожидал в отведенных самому Тагари комнатах, уставший, но, как всегда, с безупречной осанкой, с дороги еще не переодевался. Осматривался, и генерал словно его глазами увидел то, что недавно совсем не интересовало - что стены тут обиты деревянными рейками, а не обтянуты шелком, как дома, что мебель грубовата, хоть и прочна, и аромат в комнате от жаровни с ароматными углями и смолами, а не от горящих травяных палочек.
   Еще немного, и его глазами увидит себя. Эта мысль отчего-то почти испугала, его, без колебаний идущего в атаку на противника, превосходящего числом!
   Так и не смог привыкнуть - да и вместе провели мало времени - к тому, каким стал Кэраи. Сам он, верно, не замечает, как Столица вошла в его существо, отпечаталась в чертах и движениях, словно угольная пыль на лице углежога. Он тут всему чужой, он слишком... отполированный.
   - Что стряслось, зачем ты оставил город? - сказал встревожено и сердито.
  
  
   ...И все же менее встревожено и сердито, чем, наверное, мог бы. Кэраи не знал, что заставило брата сдержаться. Тагари пересек комнату, уселся в массивное кресло возле крохотной жаровни - сейчас не для тепла, для ароматного дыма. Странно, будто угадали те, кто готовил эти покои - дома он любил так же сидеть, любил, когда рядом огонь живой.
   "Ты все испортил", - читалось на его лице. Да, испортил. Как всегда...
   - Меня предупредили из Столицы. Уже подписан и отправлен приказ, тебе адресованный - сдать командование.
   - Они там все мозги проели с приправами?! - брат приподнялся, опираясь на локти, - Осталось всего ничего до победы!
   - Сюда придут войска от соседей, из Окаэры. С ними новый командующий. Я выехал раньше, чтобы опередить. Они наверняка уже в Хинаи, - сказал он, - И движутся быстро - первой разумно отправлять конницу, а не пехоту. Верные люди наверняка прислали тебе голубя с южной границы, но он прилетит в Осорэи.
   - Если бы ты остался, переслал бы мне весть! - темнея лицом, сказал Тагари.
   - Что может сделать и Айю, но какой в этом смысл? Птица могла погибнуть в дороге, а крепость взята в кольцо, так, что оттуда не выбраться вестнику. Я же приехал сам.
   - Что ж, тогда здесь и останешься, - Тагари угрюмо поворошил угли в жаровне, по ним пробежали язычки, превращая и без того недоброе лицо в маску злодея. - Айю одному туго придется, но войска Окаэры направятся прямиком сюда, его не затронет. А вот куда поедешь ты, я совсем не уверен.
   Я и сам не знаю, что лучше, подумал Кэраи. Сидеть тут с тобой, надеяться, что удастся удержать от непоправимого, и оставить всю провинцию человеку немолодому и слабому? Или махнуть рукой и позволить тебе лишить будущего всех нас в роду?
   А еще есть Нэйта, и как поступят они, узнав, что мимо движутся посланные Столицей войска?
   Понял, что сказал это вслух. Заметил брошенный искоса взгляд Тагари.
   - Я тоже о них думаю, - сказал тот неожиданно доверительно. - Если бы наши прадеды спасовали и отдали им власть, они бы сейчас находились на нашем месте...и не удержали Долину. А я это сделаю.
   - Даже сейчас не отступишься, зная, что тебя решили сместить?
   Тагари ответил спокойно, чуть свысока, будто неразумному городскому мальчишке:
   - Видел я их всех в выгребной яме. Это моя земля, и мой долг ее защищать. Как раз и успею покончить с Мэнго. А заявятся столичные выскочки - буду защищать и от них.
  
  
   **
  
   Он считал, этот веселый и не очень-то умный мужчина, что Лиэ все бросили, что она одинока. В чем-то он был даже прав - после смерти Тори она оказалась в стороне от дел. Следила издалека, словно сова из чащи за деревней. Знакомства нужные поддерживала. На всякий случай - вдруг пригодится?
   Вот, пригодилось.
   - Атога плевать хотел на Сосновую, идет он к Срединной не потому, что замешкался вестник. Это сказочка для глупцов. И так удачно совпало, сейчас там одни оружейники. Те, конечно, могут похватать сабли и копья, но толку? Не воины.
   Нынешний ее приятель торговал сушеной и свежей рыбой, поставлял ее в Срединную; его сети перегораживали Кедровую реку во многих местах. Но он и не подозревал, что сам давно в сетях молодой вдовушки.
   Вдовам, да еще и богатым, и не слишком знатным, и не обремененным родней жилось куда свободней, чем замужним женщинам и их дочерям. Большей свободой пользовалось разве что крестьянки и, разумеется, обитательницы Веселых кварталов - только высшего ранга, за низшими ой как следили. Но все-таки была некая черта, которую не следовало переступать, и Лиэ осознавала ее прекрасно.
   Пока ее приятель довольствовался лишь прогулками под сенью деревьев, Лиэ не впускала его даже в дом, отговариваясь тем, что не хочет сплетен. Вот как сейчас, сидели в одном из городских садов, в ажурной беседке.
   Он терпел, надеясь, что со временем она станет благосклонней. И, норовя задобрить, рассказывал разное. А послушать было что - этот торговец давно служил Нэйта. Теперь совсем потерял осторожность, ослепленный сиянием прекрасных глаз и надеждой на то, что вскоре разбогатеет, и кто знает - может, получит какую-нибудь важную должность?
   - Значит, и впрямь Нэйта решились на переворот? - молодая женщина покусывала губы, исколола ноготками подушечки пальцев, но милая улыбка не сходила с ее лица.
   Еще бы он все не рассказывал ей! Не только одними чувствами подогреваемый - тут пригодились и травки Лиэ, способные настроить на нужный лад. Ничего серьезного, ни один суд не осудил бы ее.
   Нянька Лиэ большую часть жизни прожила в Веселом квартале, и разные травки и порошки знала великолепно. Мать Лиэ проявила мудрость, настояв на том, чтобы подобную женщину взяли в наставницы ее дочери - на этом потеряла любовь половины родственников, но приобрела кое-что большее для девочки. И вот она удачно вышла замуж, и еще удачнее умер муж... тут она были ни причем, хотя подумывала, признаться.
   После этого Лиэ своим положением пользовалась охотно. Пока был жив Тори, она с удовольствием заводила знакомства разной степени обременительности, но потом потеряла ко всему интерес. Только о мести думала, и чувство это порой пригасало, порой снова вспыхивало.
   Вот как сейчас.
   Странно... уж влюблена она в старого тритона не была вовсе. Хотя какой Тори старый... даже волосы лишь кое-где снегом припорошило.
   Странно думать о нем как о мертвом. Он был... слишком умным и хитрым для этого. К Лиэ относился как к дорогой племяннице - внешне. Если и крыл ее про себя последними словами, или считал полной дурой, то виду не показывал. Хотя дурой нет, это вряд ли.
   После неудачи с Кэраи молодая вдова незаметно оказалась вне круга доверия. Так и не успела в него вернуться.
   А сейчас - ох, как бы она полезна была Тори! Или даже Кэраи - но один мертв, другой уехал.
   Нет, не сумела она притвориться как следует, новость жалила, как оса. Рыботорговец перемену в ее настроении ощутил, но не придал ей значения.
   - Ты как будто задумалась - о чем же? - спрашивал, весело ловя одну из тонких полос ее пояса, с которой играл ветер.
   О, да, ведь женщине лишь в одном случае может быть дело до власти - если эта власть в руках ее отца или мужа. А для одинокой вдовушке все его россказни должны служить сплетней, поднимающей престиж рассказчика, и не более.
  
   Осталось либо молчать, либо поспешить к Кайоши Аэмара, вдруг он еще не прознал о таких новостях и не захочет отдать провинцию давним противникам.
   Эх, Тори, Тори... неугомонный дух твой наверняка витает над здешними улочками.
  
  
  
   Вьюнок обивал резную решетку светлого дерева; пока только листья его зеленели, для цветов было рано. Желтая с четными пятнами бабочка упорно перелетала с одной плети на другую, надеясь найти нектар. Глупая... Лиэ наблюдала за ней, препровожденная в комнату для приема гостей. В этом доме ей приходилось бывать - но и в самом деле лишь гостьей, и при жизни мужа раз или два, и после. Тут она не разговаривала о делах, только приглядывалась к тем, на кого указывал Аэмара-старший.
   По еле слышному шелесту одеяний, жестких от золотого шитья, Лиэ поняла, что хозяин вошел. Она обернулась поспешно - не из-за страха или почтения, но спеша поделиться вестями.
   Кайоши Аэмара походил на уменьшенную и похудевшую копию Тори. Он был привлекательней внешне, но Тори, при всей его грузности, усталости не ведал и умел обаять камень. Брат по крови, разные матери...
   Этого человека она знала плохо. С Тори они ладили, но глава Дома затмевал всех. Теперь Лиэ могла отойти в сторону, никто бы ее не побеспокоил, но речь шла о Нэйта.
  
   - До чего докатилась наша провинция, - сказал Кайоши, когда Лиэ закончила речь, несколько более пламенную, чем хотела, - Как в древние времена, когда и брат шел на брата с ножом, а уж про разные семьи нечего и говорить. Если и впрямь Атога такой мерзавец и бросил своего генерала и своего товарища по оружию, он не стоит и доброго слова.
   Все, больше Лиэ ничего не услышала. Ее весть принята, а остальное вдовушки не касается. Как та недавняя бабочка на окне - принесла на лапках пыльцу, и лети себе дальше. А есть ли от той пыльцы польза, и был ли цветок...
   Разумеется, Кайоши не выставил ее за дверь. Вышколенные служанки в яблочно-зеленых платьях, цветах Аэмара, принесли всячески нагруженные подносы. Угостил, поговорил о городских новостях и всякой всячине: лето обещает быть жарким, заморские торговцы совсем перестали заходить в Хинаи - не видать пряностей в этом году; а кстати, слышала ли она, что на севере облако в виде красной рыси почти час висело над долиной? Поди разбери, это она в крови или просто малиновая, знак Дома Таэна. Небеса любят посылать знаки, подлежащие двоякому толкованию!
   Спросил, собирается ли она навещать этот дом снова - он, мол, будет только рад. Ласково так спросил, а глаза настороженные. Нет, не Тори... тот никогда не давал человеку повод усомниться в собственной искренности.
   Ну что ж, когда солнце уходит, и свет луны может сгодиться.
  
  
  
   Гостью проводили, и Кайоши задумался; так глубоко ушел в свои мысли, что не слышал, как слуга трижды окликнул его.
   - Вы просили сообщить сразу, как придет послание из Черностенной, - растерянно пояснил слуга, когда его голос наконец пробился в сознание Кайоши.
   - Ах, да... давай письмо и иди.
   Развернул сложенную бумагу, пробежал глазами - люди, верные Нэйта, держат связь с другими крепостями и обособляются, ничего нового. Ожерелье далеко, особенно Черностенная, а на пороге Срединной уже Атога с войском. И, как подтвердила эта женщина мысли самого Кайоши, медлить он не будет.
   Но как поступить? Хорошо бы усидеть на двух стульях, но Суро хитер, с ним не поиграешь. Он сам не захочет делать Аэмара врагами, можно было бы пока постоять в стороне, только вот эта девочка, Майэрин. Племянница, старшая дочь Тори.
   Она теперь - Дома Нара. А это для Нэйта вражеский дом. Чем меньше выживет его отпрысков и их ставленников, тем лучше для заговорщиков. Майэрин-то не тронут, к тому же она в Осорэи, но в таком раскладе просто ждать и не вмешаться означает принять сторону Нэйта. Удачно ли это будет?
   Кайоши понимал, что ему не хватает решимости Тори. Оба умели выжидать, искать лазейки, получать свою выгоду, но теперешний глава Аэмара боялся идти на риск.
   Он так и не принял решения, уговаривая себя, что надобно еще все обдумать на свежую голову, а до того как следует выспаться. Где-то в душе ворочался червячок, а может, то был голос единокровного брата, ехидно подсказывающий - отсутствие действий тоже есть выбор.
  
  
   Лиэ после визита в дом Кайоши вернулась расстроенная. Она никогда не могла читать Тори, но она ему доверяла. Этого же человека понять не могла.
   Но и сделать больше не могла ничего. Разве что... отправиться к господину Айю? Он человек до крайности мирный, но тоже может что-то придумать. Да, завтра с утра; говорят, он встает на рассвете.
   Велев служанкам принести вина, она вышла в сад, устроилась у фонтана. Вода сбегала по каменной горке, успокаивающе журчала.
   Даже странно, с чего она так разволновалась, думала Лиэ, наблюдая за игрой серебряных бликов. Какая ей разница, кто возьмет власть?
   У нее есть дом, достаток - спасибо покойному мужу, она молода и красива. Да, Нэйта она ненавидит, но, в конце-то концов... Нет сомнений, Тори скорее всего убили они - только за это должна мстить родня.
   Но как противно думать о близком торжестве Нэйта... так, что впору возненавидеть пение жаворонка. Говорят, пение это когда-то возвестило победу их дальнего предка, иначе мирная птичка в жизни не стала бы символом жестокого Дома.
   Нет, в память Тори... и немножечко ради Кэраи. Совсем капельку, что-то в нем есть все же, чтобы искренне, а не по традиции желать удержаться у власти именно их роду.
   Лиэ осушила чашку, по щеке скатилась слеза - сама не сказала бы, о чем именно плачет. О своей бессмысленной жизни, возможно. Жизни, которой многие бы позавидовали.
   В шорох ручья вплелся шорох шагов по гальке, усыпавшей дорожки. Молодая женщина подняла глаза и пару мгновений смотрела на невесть откуда взявшуюся перед ней высокую темную фигуру. Этого мужчину она не знала. Вестник, возможно?
   Это была последняя мысль - он нагнулся, выбросил вперед правую руку, и что-то ударило Лиэ в грудь. В серебряные блики фонтана причудливым образом вплелось щебетание жаворонка, тоже серебряное, а потом красное.
  
  
  
   **
  
  
   Срединная давно не помнила войн. Еще Сосновая сдерживала набеги мелких правителей, делящих территорию, как волки тушу, а тут уже прочно обосновался Дом Таэна. Уже после он переместился в Осорэи окончательно, не нужны стали высокие стены Срединной. Но с них до сих пор наравне с флагами провинции поглядывала малиновая рысь.
  
   Откуда-то тянуло дымком, во влажном воздухе запах казался острее. А кузни ведь далеко, за главным двором еще улочка, лишь потом начнется крыло оружейников. Запах же такой, словно костер разожгли прямо здесь, перед воротной башней.
   Рииши было тревожно. Куда хуже, чем в прежние дни, даже новость о начале войны не заставляло так тоскливо сжиматься сердце, будто поселились под ним ненасытные пиявки.
   Его удалили из Осорэи, и вот он здесь, и нет никаких понятных вестей. А теперь и господин Кэраи уехал. И Майэрин нет - кажется, с ней было бы спокойней.
   С тех пор, как простились на пороге дома - зарядил дождь, и до ворот она не пошла - вспоминал почему-то ее на крыльце, только так - в серо-голубом, как горлица, голубые камни на цепочках покачиваются, украшая забранные наверх волосы, а ко лбу и щекам прилипли несколько намокших прядок.
   Что, в сущности, знал о ней? Ничего. Но был искренним, говоря о своем уважении.
   И до сих пор - хоть и его затея была - не уложилось в сознании, что отныне у него есть жена. Да еще из рода Аэмара. Так упорно стремился к цели, что теперь, как при беге, запнулся о камень и не совсем представлял, что дальше.
   Новобрачная должна была приехать к нему, но сперва ее мать приболела и ей понадобилась забота дочери - при полном доме служанок больше ведь некому, а потом господин Таэна-младший уехал, и Аэмара перестали придумывать объяснения, почему Майэрин все еще не в Срединной. Это не прибавляло сердцу легкости - как опасался господин Кэраи, так и вышло, а сам Рииши никак не может отлучиться и самому забрать жену. Впутывать же в это дело уже собственную родню значит выставить себя в глазах старших совсем младенцем, который вообще непонятно зачем женился.
  
   ...Сегодня здесь тоже был дождь, час барабанил по деревянным и черепичным крышам, а потом прекратился в один миг, и солнце так же быстро подсушило землю, вместо водяного ковра оставив лужи. Подсушило - и скрылось за тучами. Только в кузнях огонь горит всегда.
   По двору недалеко от ворот вприпрыжку пробежала чья-то девочка, подобрав юбку; тут в Срединной, было не так уж мало детей. Их не пускали ни в казармы, ни в крыло оружейников, ни на площадки для тренировки воинов, но детям и без того хватало места.
   У командира Асумы у самого было трое, только не здесь, семья жила в усадьбе подле Осорэи.
  
   Бесшумно появился Така, первый помощник командира, в отсутствие Асумы отвечающий за крепость. Уже немолодой, неприметный, с чертами будто бы полустертыми, но с осанкой, сделавшей бы честь наследнику трона. А ступень только вторая, и выше уже не будет, похоже. Для простого смертного и это очень хорошо, но для человека, от которого зависит такая важная военная единица, маловато.
   - Как ваши люди? - спросил он.
   - Ничего, держатся.
   Оружейникам пришлось, пожалуй, хуже, чем солдатам, если говорить об отдыхе. Его не было вообще. Рииши рядом с ними ощущал себя бездельником, хоть сам он не покидал мастерских, особенно тех, где кузнецы старались сделать сталь прочнее нынешней. Следил за работой, говорил с ними с пониманием дела, искал подсказки в книгах своей страны и чужих, но все равно ощущал себя подмастерьем. Ему не хватало знаний отца.
   - Если, хвала Небесам, вести не врут, то в войне наметился перелом, - сказал Така.
   - Хорошо бы... Лишь бы командир Асума успел в Сосновую вовремя, и помощь из Лаи Кен подоспела.
   Девочка побежала через двор обратно, звонко чему-то смеясь. Теперь она придерживала юбку только одной рукой, в другой была бумажная вертушка. Вот так же у нас, подумал Рииши. Вроде и власть есть в руках, а на деле ее крутит ветер.
  
   С поклоном подошел один из солдат Таки, протянул командиру полоску бумаги.
   - Командир, голубь принес. От господина Асумы.
   - Наконец-то...
   Рииши не стал соблюдать мнимую вежливость - шагнул поближе, а Така развернул послание так, чтобы и собеседник мог прочитать.
   В записке значилось - "Сосновая пала, рухэй ушли. Найдем их в лесах, никому не дадим улизнуть".
   Это было - хуже некуда. Мало того, что разрушена крепость, так еще и враги сбежали, и теперь дополнительно посеют панику в округе, и озлобление на сильных мира сего, не способных поставить заслон.
   Не успели обменяться и парой слов, как на пороге возник запыхавшийся вестник, сказавший совсем непонятное - отряды Лаи Кен не пошли в Сосновую, движутся вверх по течению Кедровой и через довольно скоро будут здесь.
  
  
   **
  
   - Разве монахам не запрещено есть мясо?
   - Если нет другой пищи, а эта предложена от сердца и не самим добыта, - ответил спутник, как показалось Лиани, слегка неискренне. Может, и тем разрешено, кто, считай, свой обет исполнил и уже готов к вольной жизни?
   Дорога к Эн-Хо, если б не пережитое и не страшная вещь за пазухой у брата Унно, могла бы зваться приятной и легкой. Путники особо не торопились - Лиани лучше было сейчас себя поберечь, чем добраться до монастыря и свалиться там, только-только получив совет от настоятеля. К тому же он, видно, слишком выложился до прихода людей из Срединной, и сейчас после недолгого улучшения чувствовал себя неважно. Он подстрелил тетерева и утку, хоть, когда натягивал лук, боль снова ударила по ребрам; еще один раз поймал зайца в силки, так что пищи хватало, и в паре встреченных деревушек путники не останавливались, заходили только разузнать новости. Им пересказывали, со множеством диковинных добавлений, то, что они знали и так. Про судьбу монастыря не ведал никто. Одни говорили, там теперь пепелище, а людей всех повесили на соседних деревьях, не посмотрели даже на то, что монахи. Другие - нет, вроде как цел, Черное Дерево защитило.
   Тяжко было от подобных рассказов, и Лиани после первой деревни прекратил расспросы.
   Шли предгорьями, более длинной дорогой - но тут и впрямь почти не было риска наткнуться на остатки отряда рухэй. Тем, напротив, стоило держаться западней, в глуши, почти у границ с Мелен.
   Завершился второй месяц весны, месяц Кими-Чирка, цвело все вокруг. Лиани старался не смотреть на цветение, больно было. Такая жизнь, красота... и столько людей уже не увидят этого. Даже те, кому вроде и все равно было, пень ли, цветущая вишня.
   А монах радовался. Не из-за черствости душевной - просто горечь в нем невероятным образом не мешала радости. И как он столько лет прожил в святой обители? Храмовое дитя, это понятно, деваться ему было некуда, но - как?
   Такой живой здоровяк, временами по-детски наивный. Шагает, цветики нюхает, нос и щеки в пыльце.
   А вот о нежити он и впрямь много знает. И держит ее уверенно - может, и вправду святой?
   - Я все хотел спросить... Ведь вы толком не разговаривали с тори-ай, тогда почему ты там, у завала...
   - Поверил ему? Выбора не было, - смущенно сказал монах, отводя глаза. - У недостойного есть возможность держать эту тварь, но он не в силах заставить помочь. Тебя и вовсе так завалило, что не сдвинуть валун.
   - И ты отдал ему меня в обмен на жизни двоих?
   - Да что ты несешь, силы святые! - возмутился монах. - Отдал! Тори-ай пообещал, что не тронет тебя. А про мародеров недостойный говорил уже - не успел. Их спасать уже поздно было. Увы, их кровь на этих руках... - он мрачно оглядел ладони, загорелые крепкие.
   - Нет, просто добили бы всех тогда, и тебя тоже. Я видел оружие... Но тори-ай не рассказывал тебе всю историю, и ты все же поверил - с чего? После того, как он уже расправился с теми людьми.
   - Он сказал, что знает тебя. Сказал - ты ему нужен. Нежить, конечно, врать может - все-таки бывшие люди, но так изощренно ему вроде и незачем, - брат Унно вздохнул. - Но он потребовал не вмешиваться, пока вы не поговорите.
   - Умно, - согласился Лиани, - Иначе я бы не стал его слушать. А что гласят уставы монастыря о сделках с нечистью?
   - С нежитью, - поправил монах. - Хотя с обоими не стоит связываться, но в крайних случаях можно, если сие на благо.
  
  
   Тени падали на ярко освещенную солнцем красную землю, отчего участки на свету казались еще краснее. И среди них сильнее, ярче алел цветок.
   - Посмотри! - Лиани окликнул монаха, и тут же разочарованно произнес: - Показалось. Это дикий пион, совсем ранний, смотри - раскрывается только.
   - А ты что думал?
   - Красный вьюнок. Он приносит счастье и помогает в беде. Но - да, он цветет позже, и редкий совсем. Год назад я впервые его нашел, подарил Нээле, - голос юноши погрустнел. Не мог он, как брат Унно, положиться на волю Неба! А как узнать, живы ли в монастыре люди?
   Устроились на полянке, монах варил суп из кролика. Ароматный дымок поднимался, и становилось все жарче, словно костерок и солнце подогревал.
   - Ты о ней все еще думаешь? - спросил брат Унно.
   - Не переставал никогда. Но какой в этом толк?
   - Ты ее все-таки спас, даже дважды.
   - И что? Она не награда.
   Тишина воцарилась над поляной, перемежаемая только пощелкиванием невидимой в ветвях сойки да жужжанием шмеля над зарослями дрока.
   - Вроде как не положено воспитанникам обители верить в приметы, но... Больно уж ладно оно ложится. Тебя-то ведь цветок уберег, - сказал монах, помешивая варево. -Потому как нашел его - ты.
   - Я подарил...
   - Э, судьбу не обманешь!
   - Хорошо уберег, нечего сказать, - с горьким смешком отозвался Лиани, вертя в пальцах пион.
   - То, что у тебя на сердце творится - это другое. А от смерти тебя сколько раз сохранил?
   - А меня кто спросил, хочу ли я этого?! - цветок полетел на угли, вмиг съежился, вспыхнул оранжевым, почернел. - Не могу я так больше - оставаться целым, когда умирают другие! Если это защита, пусть катится к демонам в задницу!
   Вскочил и ушел, больше получаса его не было. Когда вернулся, монах прихлебывал суп с блаженным видом. И выглядел самую-самую капельку виноватым.
   - Получилось неплохо, на вторую миску потянуло. Садись, бери себе, остынет же.
   - Ты-то радуешься; если монастырь цел, то обет исполнил - и свободен. А мне... хоть в петлю.
   - Туда ты не хочешь. Ни петлю, ни сталь на себя направить, ни иное что выдумать. Ни душе, ни телу не надо этого, - и добавил, чуть-чуть обиженно: - А суп не так уж плох, чтобы ему предпочитать веревку.
   - Прости, - сказал юноша, - Я знаю, такое говорить не должно. И я не прав.
   Кролика доели мирно. Уже когда угли остыли, подернулись серым, брат Унно сказал:
   - А ты сам знаешь, что от тебя судьба требует. Не братия и отец-настоятель Эн-Хо, не этот зубастый, - он снова потрогал пояс, - Ты сам.
   - Знаю, - глухо сказал Лиани, - Еще там, на болотах... Тори-ай мне и рассказал обо всем. Затем вот в Сосновой... добавил.
   - Хочешь пойти по указанной им дорожке?
   - Не назвал бы это словом "хочу", но это лучшее, что могу сделать.
   - Лучшее ли? Месть, да еще по наводке нежити.
   - Я не из тех, кто светел и безупречен, святой брат. Я устал все время выживать за чужой счет, мне страшно и больно, я как щепка в потоке... и ведь будь он трижды нежить - он прав.
   - Нехорошо, с таким сердцем, - легко самому оказаться в таком вот поясе, - монах потер переносицу, оставляя на ней след от угля, - Ну, может настоятель или старшие братья что посоветуют.
   - Думаешь, они все-таки уцелели?
   - А что страдать раньше времени? Там и увидим.
  
  
   Когда ты вступил на этот путь? - думал монах, вороша и поливая водой угли, чтобы не оставить и малой искры. Когда заглянул с проверкой к подозрительным новоселам в холмах? Или когда увидел странную девушку с ожерельем, с полубезумным взглядом, неподалеку от пепелища? А может, когда принял решение вмешаться и увезти ее от неминуемой смерти, и неважно уже, ради чести отряда или из-за совсем другого чувства?
   Все, что было потом, от тебя уже не зависело. Прочно уже был у судьбы на крючке.
   Или... вдруг все было вовсе не так. Ни судьбы, ни поединка с ней, просто цепочка случайностей, несколько выборов и совпадений. А все решения ты принимаешь сам, сообразуясь лишь с тем, кто ты есть? Что-то бы сказал об этом отец настоятель...
   В кронах размеренно и глуховато запела первая в этом году кукушка - женщина, которая превратилась в птицу, отчаявшись объяснить ленивому мужу, что нужно чинить дом, и дом этот рухнул.
   Я буду слушать, пообещал себе монах. Если есть хоть малый намек на то, что в стене трещина, лучше проявить излишнюю осторожность. Может, и правда тогда получиться вернуться невредимыми. Хотелось бы, чего уж там.
  
  
   **
  
  
   Кайоши был бы немало поражен, узнав, что его разговор с госпожой Лиэ подслушали. Очень некстати к его жене заявилась в гости вдова Тори со старшей дочерью. Теперь, когда малышка Майэрин стала женой Рииши Нара, а сам он уехал, девушку не оставляли одну, водили по всем родственникам Аэмара, и убеждали быть верной семье.
   Дело хорошее, только Кайоши опасался, как бы женщины не перестарались. Он помнил сказку про тихую заводь, куда день за днем бросали всякий сор, и однажды поднявшаяся волна смыла людей, притащивших очередную корзину.
  
   Майэрин же от такого избыточного проявления родственных чувств не чаяла сбежать. Она предпочла бы жить в доме Нара, но оттуда ее забрали, сперва якобы навестить приболевшую мать, а потом вовсе не отпустили.
   Свекровь же оказалась не из тех, кто любит склоки, и оставила все как есть.
   Поняв, что к мужу ее отпускать не намерены, Майэрин растерялась. Она была еще слишком неопытна и не знала, как поступить. Сперва думала - он сам пришлет за ней. Но все не появлялись у ворот вестники с носилками, украшенными сойкой на лазоревом фоне, и понемногу становилось понятно - не слишком-то она и нужна.
   Верно, не оправдали себя выгоды от столь поспешно заключенного союза.
   Хоть в чем-то оказались полезны бесчисленные визиты к родне - отвлекали от мрачных мыслей, пусть ненадолго.
  
   В доме дядюшки Кайоши за Майэрин не следили. Ну, куда она может пойти? Разве что в сад или библиотеку. Здесь у нее нет даже друзей, два дядиных сына заметно младше.
   Девушка оставила мать беседовать с тетей и в самом деле незаметно проскользнула в сад. Здесь было так же хорошо, как и в ее домашнем, вкусы у Аэмара сходились. Тихое, уютное место, островок безмятежности в бурном городском потоке. Ивы покачивают серебристо-зелеными ветками, а сливы и вишни свои ветви раскинули широко, и на них уже собираются чуть розоватые бутоны. Скоро все тут будет в цвету. А на той стороне ручья - глицинии, сиренево-лиловые грозди: они красуются уже давно и будут неизменными еще долго, символ женской верности и любви...
   Неторопливо обойдя по дорожкам беседки и клумбы, маленький грот и прудик с перекинутым через него мостиком, она снова приблизилась к дому, и как раз со стороны покоев дяди. Еле слышные голоса доносились из распахнутого окна.
   Как полгода назад ее сестра, девушка стала свидетелем важного разговора. Нетрудно было сложить два и два - если в Срединной будет переворот, Рииши вряд ли смирится с этим.
   Майэрин стало страшно, захотелось прибежать к маме и все забыть. За всю предыдущую жизнь она лишь раз сама приняла серьезное решение - когда отважилась обратиться к Энори ради отмены их свадьбы.
   Быстро-быстро, стараясь не шуршать гравием, она зашагала прочь от окна, снова к мостику, на другую его сторону, лишь бы никто не заметил. Мостик был перекинут над мирной весенней водой, сейчас ее не колыхала даже легкая рябь, лишь неподалеку от берега бегала водомерка. И спокойная эта вода незаметно приняла страх Майэрин: оказавшись на другой стороне прудика, девушка уже не сомневалась.
   Неважно, любит она мужа или нет - хотя что лукавить, Рииши всегда ей нравился, с еще полудетских лет, хоть тогда и виделись мельком, - теперь она принадлежит его роду и ему лично, и не позволит сделать что-то плохое, даже если силы будут неравными.
   Девушка выдернула шпильку из волос. Золото и аметисты, рыбка со сверкающими глазами. Хватит, чтобы нанять повозку до Срединной, а если не хватит, у нее есть еще такая же шпилька.
   Дома за ней следят, а сейчас никому нет дела.
  
  
   Майэрин перехватили у городских ворот. Она, разумеется, сперва велела носильщикам нести ее домой, но, когда дороги оставалось всего ничего, заявила, что хочет пройтись пешком, а они пусть возвращаются - вдруг понадобятся матери.
   Домой она, разумеется, не пошла, и почти сразу наняла себе повозку до крепости. А на воротах ее уже поджидал доверенный дядюшкин слуга с лицом одновременно слегка виноватым и младенчески-обиженным.
   И вот она уже стоит перед Кайоши, а ничего не понявшая, но успевшая встревожиться мать поджидает в соседних покоях.
   - Как вы меня нашли? - спросила Майэрин. Она так и не присела, несмотря на приглашение, стояла, сцепив кисти рук и вскинув подбородок.
   - Догадаться нетрудно. Если вежливая послушная девица ни с того ни с сего убегает из гостей, не сказавшись даже матери, а девицу эту недавно видели в саду, да еще она под неким окном потеряла поясную подвеску... - Кайоши покачал в пальцах гранатово-золотую цепочку.
   Майэрин посмотрела на украшение, потом на Кайоши с одинаковым выражением "хочешь - себе оставь". И подвеску, и свои нравоучения.
   - Вы можете посадить меня под замок, дядюшка. Только рано или поздно придется выпустить, и Дом Нара узнает, как со мной обошлись.
   - Этот Дом не слишком-то желает тебя видеть. Даже свекровь не печалилась твоему отъезду, хоть и живет сейчас одна.
   - Этого мне не известно.
   - Что ж ты, обвиняешь во лжи собственную мать? - нехорошо прищурился Кайоши.
   - Никого я не обвиняю. Но знаю, как можно, не сказав и слова неправды, исказить суть. Мы с вами, дядюшка, родились под одним знаком, так что же вас удивляет?
   - Какая оса тебя укусила? - Кайоши не знал, что и думать, - Вряд ли Рииши грозит что-то серьезное, он не из тех, кто лезет на рожон, а Нэйта лишние враги не нужны. С чего ты так вцепилась в этого парня, словно была в него всю жизнь влюблена?
   - Я... - она глотнула ртом воздух и выпалила неожиданно для себя: - Я жду наследника Дома!
   Ой, мамочки, подумала следом. Делать-то что? Мне же поверят. А я даже не знаю, что говорить. Ладно, Заступница выручит, если что - скажу, что видела сон.
  
  
  
   Расспрашивать дальше Кайоши не стал. Младенец сейчас волновал его мало, да к тому же он еще не родился. Надо будет, не родится и вовсе, женщины это умеют.
   Он уже знал, что тело Лиэ нашли в саду. Это было серьезно - значит, кто-то прознал, что бедняжка работала на Аэмара. Но, видимо, не успел еще разведать, что она уже побывала тут - ведь в таком случае смерть ее только повод насторожиться.
   Или Аэмара просто хотели предупредить, чтобы тихо сидели? Кто их поймет, этих Нэйта, они, как пришлось дать клятву верности заклятым противникам, все слегка помешались.
   А сейчас новый глава Дома был немного ошарашен превращением тихого, воспитанного на книгах ребенка в готовую кусаться рысь. Голос племянницы остался негромким, и фигура привычно хрупкой, а на щеках пламенели два пятна, выдавая бурю внутри; но он, много чего повидавший взрослый мужчина, всерьез задумался, прежде чем ей возразить.
   И за это время успел принять другое решение.
   Отряды из Лаи Кен подходят к Срединной? Так пусть Майэрин туда и отправится. Если выехать прямо сейчас, девчонка успеет. Она не привыкла к долгой дороге, но, видно, ради своего ненаглядного готова хоть пробежать этот путь. И чем ее приворожил? Лишь бы и впрямь своей семье не изменила, станется с этих женщин...
   А пока пусть приедет туда. Да еще с письмецом от Кайоши для Атоги и Суро. А в письме ненавязчиво намекнуть, что, если хотят поддержки, пусть прилично себя ведут. Иначе Аэмара могут и обидеться.
   Суро, хорек эдакий, жесток, но он умный. Ему сейчас чем меньше врагов, тем лучше.
   Да, именно девочка пусть отвезет, и отдаст. Сейчас он все равно затаился в загородном поместье, выжидает. Заявится в Срединную - придет для послания время, а пока не стоит себя выдавать.
   А Кэраи... к Трем Дочерям полетит голубь, есть, кому его встретить и потом передать письмо. Голубиная почта - дело хорошее, быстрое, да больно уж ненадежное. Вот и случай узнать, на чьей стороне судьба. Не долетит птичка - значит, Небеса отвернулись от былых хозяев провинции.
   Кайоши широко улыбнулся племяннице, так и замершей перед ним:
   - Как устоять перед столь жаркими чувствами! Вели служанкам дать тебе все необходимое - поедешь прямо отсюда, и очень скоро.
   - Но мама...
   - Э, пустое. Ее я уговорю, - он подмигнул девушке: - Матери часто не желают замечать, что дети их уже выросли. Не беспокойся, все будет, как надо.
  
  
   **
  
  
   Маленькая черная птица миновала озеро Трех Дочерей, пролетела мимо крепости, не интересуясь тем, что она празднует отход врага, что там - освобождение. Птицам такие вещи не надобны. Но эта, оставив позади военные лагеря Хинаи, устремилась на северо-запад над иссиза-синей полоской реки. Там раскинулась ставка седого волка Мэнго.
   Немного не долетев, птица снизилась: ее внимание привлекло что-то красное. На красном переливались блики, и это могла быть вода, только воде не положено иметь такой цвет.
   Птица спустилась еще ниже, взрезала воздух, едва не задевая верхушки осоки. Через пару мгновений из той же осоки, раздвигая жесткие стебли, поднялся молодой человек. Но первым он увидел не красное, столь заметное с воздуха, а белое. Несколько перьев снежных цапель, зацепившись, трепетали среди тростника. Несколько длинных ажурных перьев - свадебное облачение. Когда цапель стреляют охотники, именно их забирают всегда.
   Убитых птиц не было видно, то ли успели улететь, то ли подобрали их, а может, звери съели, не оставив и следа пиршества.
   А еще здесь были гнезда, груды веточек, собранных неподалеку друг от друга. Птенцы еще не успели бы вылупиться, но яйца были отложены; в гнездах он нашел обломки голубовато-зеленой скорлупы. Ни одного уцелевшего; они были раздавлены, словно здесь пробежало много людей.
   За камышом чернели стволы и крыши: тут бушевал пожар, но вода остановила огонь, лишь кромка осоки подсохла и пожелтела от жара. Там, на берегу, больше не было деревни, как в камышах не было птиц и птенцов.
   Несколько обугленных тел свисало с черных ветвей, верно, их там повесили до пожара.
   Осока поредела, показалась вода.
  
   Он склонился над ручьем, затем присел, протянул руку, опуская в воду кончики пальцев. Вода бледно-красная, озерцо, из которого вытекал ручеек, почти не видно из-за тел, сгрудившихся на поверхности. Темная неживая масса, не разобрать лиц, да и одежду не очень. В воздухе был разлит запах не тления - крови, берег тоже был красным, и темно-алые потеки и брызги то тут, то там виднелись на стеблях камыша.
   Недавно все произошло, не прошло и суток.
   Энори долго сидел на берегу, полоская пальцы в воде, будто хотел отмыть их от чужой крови. Ручей умер. Когда-нибудь он очистится, но очень и очень нескоро. Теперь это мертвое место.
   Наконец он поднялся, встряхнул кистью.
   Глянул вниз: на подоле одежды и на штанах теперь тоже расплывались грязно-бурые пятна.
  
   Пора было лететь, но Энори отчего-то пошел вниз по ручью, к месту его слияния с речкой. Будь он простым путником, такую бы дорогу выбрал, чтобы попасть в ставку Мэнго.
   Осока редела, на пригорке поднимался лесок.
   Человек, по одежде крестьянин, сидел, привалившись спиной к осине. Подняв мутные глаза на Энори, какое-то время молчал, затем спросил:
   - Ты из рухэй?
   - Нет.
   Человек бессмысленно повел глазами по сторонам.
   - Больше нет никого... И тех, с огнем, нет... Зачем ты пришел?
   - Посмотреть.
   - Смотри... Ты уже видел такое.
   - Ты меня не знаешь.
   - Не знаю... У тебя кровь на одежде.
   - Как назывался этот ручей?
   - Что?
   - Я хочу знать название того ручья, - Энори указал в его сторону.
   - Просто ручей, у него нет имени... Ты был там? И возле деревни?
   - Был, - с этими словами Энори повернулся, направился прочь.
   - Погоди... Куда ты идешь?
   - Не знаю.
   - Расскажи им о том, что здесь произошло... Хоть кому-нибудь расскажи.
   - Ты можешь и сам. Ты не ранен.
   Человек покачал головой и снова бессмысленно уставился в небо. Он так и не пошевелился, пока Энори уходил.
  
  
   **
  
  
   Сильно отклонились к востоку: дорога петляла уже не среди ущелий, но среди высоких холмов, заросших дроком, шиповником и колючей дикой сливой. Кедры и сосны тут стояли вразброс, словно отбились от прочих, да так и не догнали. Этих мест Лиани не знал, но брат Унно говорил - еще немного, до монастыря осталась всего пара дней. По прямой уже вышли бы, но мало радости случайно забрести в лагерь налетчиков или встретить горных бандитов, которые наверняка уже почуяли кровь и трутся поблизости.
   Лиани еле выдерживал промедление - хоть и молчал, весь извелся. В Сосновой, пока был занят делом, мог отвлечься на что-то, но при мирной дороге и прошлое накрыло волной, и будущее рисовалось в самом мрачном свете.
   - Так до Эн-Хо дойдет щепка с глазами, - ворчал брат Унно. Он тоже беспокоился, тревога и тоска спутника оказались заразительны, да еще и нечисть из пояса все сильней рвалась на волю, лишь долгий опыт обретения безмятежности помогал успокоить и свою, и чужую душу.
   Солнце уже покатилось вниз по небесному склону, когда Лиани уловил запах дыма.
   - Костер жгут, - сказал, пристально вглядываясь в заросли, но в сплетении веток ничего было не разглядеть.
   - Тут неподалеку большая дорога, но она огибает озеро, - пояснил монах. - Если путники знают здешние места, могли срезать, тогда выйдут напрямик к деревушке.
   - А если разбойники, или отбившиеся рухэй?
   - Ну, те бы костер развели аккуратней, без дыма, - покачал головой монах. Теперь уже не только запах ощущался, в небо текли серые струйки. - Подойти бы, вдруг новости какие расскажут?
Юноша сперва отказался - безрассудной казалась затея идти невесть к кому, монах уж слишком доверчив; да и новостей он боялся тем больше, чем ближе подходили к Эн-Хо. Но если монастырь разорен, могут быть беженцы оттуда...
   Он пошел было первым - разведать, только брат Унно подумал немного и зашагал следом.
   - Нас тут не армия, таиться и высылать разведчиков, а если что, у недостойного свое оружие, - пояснил он, погладив пояс; а за кустами уже слышался чей-то смех, и угрозы он вроде бы не таил.
  
   Так и есть, путники. Одна повозка, недорогая, но хорошо сбитая, в упряжке две лошади. По всему какие-нибудь небогатые торговцы. У повозки и возле костра пять человек, если кто и есть еще, сразу не видно. Женщина одна, молодая, в неброской дорожной одежде, довольно высокая, ладная, чертами похожая на его спутника, только чуть покруглее, помягче лицо. Она явно ждала ребенка, просторная кофта уже этого не скрывала. И еще два малыша играли, сидя на бревне, что-то связывали из травинок и прутиков.
   Женщина их и увидела первой, как только монах и Лиани присмотрелись к лагерю и вышли на полянку из зарослей. Точнее, брата Унно она вряд ли заметила - только Лиани. Ахнула, в какие-то пару шагов преодолела расстояние до него... и залепила пощечину со всей силы. Тот успел перехватить вторую ее руку, уже занесенную, и, похоже, удерживать ее было не так-то легко.
   "Сестра", - неожиданно весело подумал монах.
   Кто бы еще так ласково встретил?
   Кашлянул, надеясь, что его она поприветствует менее яростно. Люди на полянке все повернулись в их сторону, и растерянно замерли.
   Женщина опомнилась, узрев рядом с собою монаха. Поклонилась:
   - Надеюсь, святой человек простит меня, я совсем забылась.
   Лицо ее медленно заливалось краской. Но руку у Лиани она так и не отняла.
   - Это мой младший брат, - сказала она спутникам. - Не волнуйтесь, я... просто не ожидала.
   - Сестра, Юнэ, - представил ее монаху Лиани.
   - Думаю, вам стоит поговорить наедине, - вежливо сказал брат Унно. - Да благословят вас всех Небеса.
  
   Он мигом нашел общий язык с путниками, попутно всех и благословил. Возился с малышами, не забывая поглядывать в сторону пары родственников. Сидели они совсем рядом: когда ссорятся, подальше отодвигаются. Выражения лиц менялись, как небо в июле - то ласковое солнышко, то все вмиг затянуло тучами. Одна щека у Лиани до сих пор алела. Интересно, в детстве эта милая особа была столь же быстра на руку? Тогда ее младшему братишке есть чего опасаться.
   Хотя... нет, похоже, гроза миновала. Вот он уже ее утешает, а она спрятала лицо в ладонях, и плечи дрожат. Плачет, похоже. У них там, часом, не умер никто? - встревожился брат Унно. Но вряд ли, сказала бы сразу. Просто волнуется.
  
  
  
   - Мне о тебе писали. Сперва о том, что ты сделал, о приговоре. Потом о побеге, и после о том, что ты опять на свободе и вроде бы у оружейников. Это уже с твоих слов, как я поняла, и одной Заступнице ведомо, что все это значит. Как ты мог поступить так с родителями? Они пытались к тебе попасть, когда ты был под стражей, но им сказали - все бесполезно. Отец все равно хотел ехать к твоему главному командиру, но заболел от расстройства.
   Сестра говорила сбивчиво, срывалась то на плач, то на смех. Порой Лиани казалось, что она снова его ударит, но через мгновение она хватала его за плечи, словно боялась отпустить, и рассматривала жадно.
   - Я бы тебя сама убила за такие дела! Но рассказывай. Ты писал, что в Срединной, тогда что делаешь здесь? Или опять сбежал? За тобой явится погоня, арестуют всех нас?
   Он рассказывал все, что мог, но умение говорить развернуто, связно сейчас Лиани оставило. Сам спрашивал о семье, благо, тут не приходилось отвечать. Пятью годами старше, сестра всегда казалась ему взрослой, и вышла замуж, уехала раньше, чем вырос он сам. И помимо нее родных не видел невесть сколько времени. Закрыть глаза, ненадолго ощутить себя мальчиком... Цикадка трещит в кустах, солнце падает на лицо, спокойно и тихо, и сестра держит за руку. Только горит щека, и грудь уже привычно болит.
   Нет, ничего не вышло. Никак не вернуться в прошлое, только светло его вспоминать.
  
   К остальным Юнэ и Лиани возвратились довольно скоро, брат Унно думал, просидят, беседуя, до поздней ночи. Но у нее были дети, у него - дорога.
   Пока варилась похлебка, Лиани подстрелил тетерева, отдал сестре, а то своих охотников у них не было. Монах же выспрашивал о том, как дела обстоят в Юсен.
   - Мы живем в предгорье, но все-таки решили покинуть дом - страшно, - рассказала она.
   - У вас тревожные новости?
   - Не то чтобы новости, но люди все меньше верят в силу нашего господина генерала. О нем тут сейчас говорят очень плохо, - с неохотой отозвалась молодая женщина. - Говорят, он увлекся погоней за рухэй - и еще вопрос, не ловушка ли это, а горы Юсен отдал на растерзание врагу. А ведь через них можно спуститься и в предгорья, и дальше - кто защитит людей? Говорят, уже много деревень разорено не только на севере, но и на юге гор...
   - Не знаю про северные отроги Юсен, а здесь побывал всего один небольшой отряд, который остался почти незамеченным, - хмуро сказал Лиани - он как раз отдал тетерева одному из путников и подошел к сестре и монаху. - Слухи, конечно, расходятся, только из более южных краев я сам пришел. Ни одной деревни там не пострадало, удар пришелся на Сосновую.
   - Говорят, - пожала плечами сестра.
   - Ты сама видела это разорение?
   - Нет, мы избегали опасных мест.
   - Когда горы кишат захватчиками, все места опасные. А про рухэй кто-то распускает сплетни, в несколько раз больше, чем есть на деле. Вот и узнаем, что на самом деле творится в горах.
   - Куда вы сами направились?- спросил брат Унно.
   - Мы едем к югу провинции, к родне мужа. Вы же останетесь с нами разделить ужин, а потом и ночлег? - спросила Юнэ.
   - Тут такое дело... спешное, - смутился монах. Он-то и без ужина бы перебился, не голодали в дороге, хотя из котла пахнет вкусно, надо признать. Но Лиани отрывать от сестры неловко, может, хоть она его опять приведет в чувство. А вот на ночь остаться никак, во всяком случае ему самому. Может за поясом и не уследить, и священные знаки вокруг себя не начертишь, мало ли кто из этих милых людей решит его разбудить и собьет рисунок.
   - А про монастырь Эн-Хо слышали что-нибудь? - спросил брат Унно, чтобы увести разговор подальше от соблазна.
   Молодая женщина свела брови, задумалась, и наконец мотнула головой. Спросили у остальных, и муж ее вспомнил:
   - Вроде говорили беженцы, встреченные нами выше, что его разорили, не осталось живых, и разграбили. Но подробней не знаю, это вскользь прозвучало.
   Брат Унно кинул взгляд на молодого спутника. Тот словно в камень обратился, но не в ровном месте лежащий, а на склоне скалы, вот-вот и покатится.
   - Так вы остаетесь? - с надеждой переспросила Юнэ.
   - Нет, - сказал Лиани, вставая, - Вам доброй дороги, и тебе, сестра... хотелось бы еще свидеться.
  
  
   **
  
  
   Дни становились все жарче, а стоило солнцу уйти за тучу, просыпались злющие комары. Ладно бы только кусали, но они еще и гудели на редкость мерзко, не давая забыть о своем присутствии, мешали быть настороже.
   До каменной осыпи, на которой предстояло разделиться, солдаты Вэй-Ши добрались быстро. Их подгоняла злость - и на командиров, и на проводника, который мог бы и сам отвести на север безопасными тропами, а вместо этого отделался бумажками. И неизвестно еще, насколько верны эти карты.
   Ка-Яну приходилось туго: даже Вэй-Ши, который не сомневался в точности карт и других указаний, мог вспылить по любому поводу, ординарцу же доставалось первому.
   Неприятно ощущать себя беглецами, а по их следам наверняка уже направились духи смерти, неважно, в каком обличьи. Такие вещи Вэй-Ши умел чувствовать, рожденный женщиной с вещим даром. Жаль, сам он не унаследовал ничего, кроме порой просыпающегося чутья. Но духов можно было опередить, к тому же они лишь вестники, неспособны убить.
   В горах стоит бояться либо злых сил, либо разбойников. Разбойниками они были сами.
   А для злых сил солдат было чересчур много. Если бы еще не предстояло разойтись в разные стороны! Что же до войск Хинаи...
   - Некому за нами гнаться, - сказал Вэй-Ши, и лишь ординарец знал, что он врет. - Сами видели, в крепости никого не осталось, а если запоздавшая подмога и подоспеет, мы уже далеко будем. Да и проводников им еще поискать придется, крестьяне из деревенек в округе наверняка напуганы до полусмерти.
   Поделиться решили на три части.
   Бросили жребий; те, кому выпало возвращаться прежней тропой, мимо монастыря, бурно радовались. В прошлый раз обошлись без добычи, но сейчас жажда наживы перевесила все опасения.
   - Идиоты, - сказал Вэй-Ши, - Запретить я вам не могу, но самим лезть в капкан... Вам досталась самая опасная дорога, и в монастыре наверняка уже предупреждены все.
   - Никто не ждет, что мы пойдем обратно по своим же следам, - возразил ему один из десятников. Он побаивался спорить с командиром, но в глазах уже поблескивали золотые статуэтки и переливался глянец драгоценных нефритовых плиток.
   Остальные солдаты, те, кому выпало идти иной дорогой, видели этот блеск и завидовали.
   Ка-Ян скромно наблюдал, стоя в сторонке, и опасался, что зов добычи пересилит, слово Вэй-Ши ничего не будет стоит и все решат идти к монастырю. Пересилил все-таки страх; остальные две группы согласились следовать намеченным на карте тропам.
   А сам он, будь его воля, бросил бы даже своего командира и пробирался по этим горам в одиночку. Хотя они тут были пугающие - то эхо голосов из ущелий, то сосны будто бы шепчутся. Но уж как-нибудь договорится с местными духами, он зла им не делал.
   Хоть командир и твердит, что погоня удачной не будет, все-таки нехорошо было на сердце.
   И к Энори привязался, не хватало его. Вот с кем бы полез в самое проклятое ущелье...
  
  
  
   **
  
  
   До Срединной Майэрин добралась уставшей и перепуганной. Не просто впервые надолго отлучилась из дома, впервые одолела невероятно длинный путь, так еще и в сопровождении чужих людей. Не то чтобы совсем незнакомых, дядюшка выделил ей служанку, слугу-возничего и охранника из тех его домочадцев, кого девушка знала, но все-таки трудно пришлось. В дороге почти не ела, как ни уговаривали, и почти не спала, когда остановились в придорожной гостинице. А ведь молодой госпоже отвели лучшую комнату. Одна отрада была - после дорожной пыли немного посидеть в бочке с довольно горячей водой, но и тут расслабиться толком не удалось. Страшно, мало ли кто за стеной, да и чужую служанку подпускать к себе непривычно.
   . Завидев стены и флаги Срединной, готова была плакать от облегчения. Уже не так важно казалось, как встретит ее муж - а он наверняка разгневается, - но все-таки не будет больше изматывающей и страшной дороги, и что-что, а защитит он ее получше этих троих.
  
  
   Сегодня солнце жарило с самого утра, и Рииши порадовался, что ему не надо здесь одеваться согласно статусу, все свои, можно и в простой полотняной рубашке, да еще рукава подтянуть. С виду ничем он от оружейников не отличался сейчас. Заменив отца почти против воли, да еще высланный из Осорэи, он неожиданно полюбил новое дело. Теперь иногда удивлялся, как долго доволен был в городской страже. Его увлекло создание клинка, который гнется, но не ломается, и лезвие остается острым. Видел такие заморские сабли, но местные оружейники делать такие пока не могли.
   Молодой человек был очень удивлен, когда ему возвестили о приезде супруги. Сперва он даже не сообразил, о чем речь - вместе-то провели всего трое суток, а потом привык думать о ней как о ком-то далеком и слегка призрачном. Да и устал за почти бессонную ночь в кузнях, а она приехала в полдень. Улыбаясь, прислуга провела ее - маленькую, настоящий воробышек, - в его покои.
   Майэрин вытянулась, словно солдат перед генералом, глядя на мужа огромными испуганными глазами. Он тоже слегка испугался - случилось ли что-то? Выслушав, с чьей помощью и как она сюда добралась, Рииши разозлился на этого "дядюшку". Отправить молодую девушку почти без свиты за сутки пути - это не просто риск, это еще и удар по репутации именно его Дома, жена-то его.
   И просто ушам своим не поверил, когда она, захлебываясь, выложила все, что услышала под окном Кайоши Аэмара.
   - Этого не может быть, ты что-то не так поняла, или твои родичи придумали лишнего, - взволнованный, Рииши прошел туда-сюда по комнате, позабыв, что Майэрин все еще стоит, не решаясь присесть. - Наверное, Атога по какой-то причине решил не идти в Сосновую или сразу на север, а свернуть сюда - ведь тут почти не осталось народу. Наверное, был приказ, на случай, если рухэй прорвут еще и Ожерелье.
   - Тогда у них должен быть этот приказ, верно? На бумаге, с печатью.
   - Конечно.
   - Но и печать можно подделать, - задумчиво продолжила девушка.
   - От меня-то ты чего хочешь? - снова рассердился Рииши, но тут же себя одернул. Но она - странное дело - и недовольство его, и вопрос восприняла как должное.
   - Предупредить командиров, конечно. А дальше вы сами решите, как быть.
   Побледнела, и чуть пошатнулась. Только тогда он опомнился, как ведет себя, усадил на кушетку, кликнул слуг, чтобы как следует позаботились.
   А сам поспешил к помощнику Асумы.
   Совещание было недолгим; почти все офицеры высказались за то, что все это странно, только ворота лучше пока держать закрытыми, когда отряды из Лаи Кен к ним подойдут. Если покажут приказ - дело другое. И разведчика выслали, чтобы вызнал, куда точно идет Атога и где он сейчас.
  
   Рииши вернулся к Майэрин растерянный, ничего рассказывать не стал, да и нечего было. Велел ей как следует отдохнуть, намереваясь через день-другой отправить обратно, только Майэрин тихо и твердо заявила, что никуда не поедет. У нее все еще были испуганные глаза, и Рииши стало ее жалко. Своей ли волей она приехала, или чужой, она еще очень юная, и, кажется, честная в самом деле. Он собирался оставить ее в своих покоях - пусть отоспится после дороги, а самому, как уже повелось, на ночь уйти к кузнецам. Но в итоге решил, что это будет невежливо и неразумно, и остался, а она, кажется, даже обрадовалась.
  
   Разведчик прискакал обратно через полдня - сообщил, что Атога идет очень быстро, слишком быстро, так обычно части перебрасывают в бой, и будет тут через день на рассвете.
   Така распорядился закрыть ворота и всем приготовиться к возможной атаке. Хотя это казалось дикостью - неужто солдаты Лаи Кен пойдут на приступ Срединной? И пусть людей здесь несравнимо меньше, чем у Атоги, это не злосчастная Сосновая, с налету сюда не вбежишь. Это рухэй своих не считают, а зачем командиру Глядящей Сверху класть собственных воинов?
  
   На рассвете меж двух холмов заколыхались знамена, еще сонное светило заблестело на железе доспехов. Людской поток вытекал, словно новая река, и скоро создал озеро перед Срединной. Но, хоть и много пришло солдат, кажется, здесь собрались даже не все. Срединную окружало естественное укрепление, гряда невысоких холмов, на которых можно было занять позицию и обороняться долго, не подпуская неприятеля. За ними и остались люди Атоги, и не видно их было со стен.
   Предводитель выехал вперед в сопровождении двух офицеров, грузный, но быстрый, словно камень в кистене, потребовал открыть ворота.
   Така, уже стоявший на стене, прошел так, чтобы оказаться напротив него.
   - Покажите мне предписание явиться именно сюда, - сказал он. - Вы должны были направляться если и не к Сосновой, то на север.
   - Мои солдаты знают, что вы задумали, - издевательски прокричал Атога. - Сдать Сосновую, сговорившись с врагом - если то был враг на самом деле, затем якобы опоздать туда - и все ради того, чтобы поддерживать войну, чтобы Дом Таэна не потерял власть. Только не выйдет и дальше разорять Хинаи и нести горе ее народу.
   - Что он мелет? - бледнея, спросил Така
   Рииши не ответил, хотя он понял. Все казалось дурным сном - так бывает, когда заснешь на солнце, и муторно, тяжело, и никак не открыть глаз. Или в реальности он стоит на стене, рядом командир Така, еще несколько офицеров младше рангом, и рядом на стенах и во дворе напротив ворот застыли солдаты Срединной, а за ними оружейники, и еще дальше - обслуга крепости, которой настрого было приказано не выходить.
   У ворот, изнутри, возникла какая-то сумятица, кто-то кого-то ударил или толкнул, один или два человека упали.
   - Что там творится? - прошептал ординарец Таки, тоже это заметив. Но привлечь внимание своего командира, смотрящего за стену, не успел. Один из солдат вскинул лук, и Така покачнулся, осел назад; из шеи сбоку торчала стрела. Офицер у ворот махнул рукой, несколько человек бросились открывать створки.
   Он же служил Нэйта, их ставленник, запоздало припомнил Рииши - видел его как-то в доме Макори. У ворот началась сумятица, младшие командиры отдавали приказы вразнобой, солдаты на стенах промедлили, лишенные возможности сразу спуститься и опасаясь стрелять по своим. Створки ворот распахнулись. Солдаты Лиа Кен хлынули в ворота, неостановимые человечьей волей, как ливень. Их было слишком много, и они-то к нападению подготовились, недаром Атога так медлил отсылать новичков на войну.
   Это даже бойней нельзя было назвать, скорее, кабаном, промчавшимся сквозь муравейник: разорил и не заметил. Солдаты Атоги старались не убивать без нужды, и, видно, их желание совпало с приказом. Но раненых было много.
   Рииши повезло, если так можно сказать, его не задели ни клинок, ни стрела, но, когда сбежал вниз, на привратную площадь,, кто-то ударил сзади, сбил с ног, а подняли его уже со связанными руками и без оружия. Огляделся; солдаты Атоги, повинуясь указаниям, отделяли от остальных командиров крепости и старшин оружейников. Он не сумел ни с кем перекинуться словом. Один из старших кузнецов, седой, в сбившейся набок повязке кивнул в ответ на его взгляд, и указал на стену, над которой все еще полыхала прыгающая, вышитая на знамени рысь. Потом всех повели во внутренние дворы, отдельно военных и оружейников.
   По дороге снова увидел лицо того офицера, что открыл ворота - неприметное, ведь даже не сразу вспомнил его. Но и вспомнил бы, разве что заподозрил? Сейчас этот человек посмотрел на него пристально и удовлетворенно. Возможно, он и указал солдатам Атоги, выделил главу Дома Нара из прочих, а может, напали местные предатели - те его знали.
   Рииши думал, что его закроют вместе со всеми - с кузнецами ли, с офицерами, - но его отвели в отдельную комнатку. Тут стояли стол и скамья, совсем простые, и ничего больше не было: наверное, принимали просителей. Ему тут не приходилось бывать. С ним не разговаривали, не ответили ни на один вопрос, даже о Майэрин. Вели себя даже не грубо, просто никак - он был вещью, которую велено охранять. Руки не освободили. На жесткой и довольно узкой скамье в таком положении сидеть было неудобно, и он пристроился в углу у стены, глядя на дверь. Время поделилось на две половины, одна неслась галопом, другая еле ползла, и молодой человек никак не мог понять, в какой он сейчас половине. Ныло плечо, которым ударился, когда падал, а сейчас оно было еще и оттянуто назад. А еще, падая, о камень рассек щеку, кровь до сих пор сочится. Спасибо, глаз цел.
  
   Эту ночь провел, помогая Таке, поэтому то ли задремал, сидя под стражей, то ли от удара зрение изменило. Комната словно плыла, и мебель двигалась помаленьку. Кто-то ухватил молодого человека за плечо:
   - Идите за нами.
   Рядом стоял один из десятников Лаи Кен, судя по форме. За ним двое чужих солдат. Смешно, зачем так много народу? Он со стянутыми сзади руками не убежит, и его отбить некому тут.
   Ему помогли подняться. Вышли в коридор, а оттуда - на улицу, только не через главный вход, а через задний. Откуда знают про эту дверь и о том, куда она ведет? Рииши пристальней всмотрелся в одного из солдат-провожатых: а вот этого молодца раньше видел, бегал тут на посылках. Вот ему-то здесь все повороты знакомы. И переоделся уже, подчеркнул принадлежность к людям Атоги!
   - Не страшно? - спросил его Рииши. Тот словно бы съежился, голову в плечи втянул.
   - Нечего разговаривать, - рыкнул десятник. Не на него - на солдата.
  
   Широкий, мощеный камнем внутренний двор миновали краем. Для того, видно, и выходили через заднюю дверь. А народу здесь было полно, и местные солдаты, из них тоже много связанных, и оружейники, ну и довольные собой герои Лаи Кен, разумеется. Поверх голов, издалека было трудно видеть, но все-таки кое-что разглядел. И Атогу - сидит на коне, блистает доспехами. Вот уж его ничей взгляд не минует.
   Шесть тел, привязанных к столбам, на которых укрепляли мишени для стрельбы. Сейчас мишеней там не было, и он издалека не мог разглядеть, как несчастных убили.
   - Посмотрите, - сказал Атога толпе, - указывая на тела, - Эти люди были призваны защищать мир в Хинаи, но они воспользовались войной для своей корысти. Я знаю, что они вас обманули. Подумайте, чего вы в самом деле хотите - следовать за предателями или спасти свою родину.
   Одного из шестерых Рииши узнал сразу, хоть не было на мертвых формы, и опущены головы - узнанного огромный рост выдавал. Сотник, много лет служил в Ожерелье, сюда прислан после ранения. Остальные, наверное, тоже офицеры Срединной. Но, выходит, не всех командиров убили, кого-то пока не тронули, а может, склонили на свою сторону.
   Отвернулся, испытывая тоску и гнев одновременно. Нет, сам там стоять не хотел, но и на сговор с мятежниками идти не собирался. Атога же продолжал, звучный голос разносился над площадью:
   - Признайтесь хоть себе, что вас попросту бросили. Войска рухэй стянуты на север, скажете вы? Но кто защищал бы срединные земли, сердце Хинаи, если бы они прорвали Ожерелье и пришли сюда, как в Сосновую? Вся надежда была бы на наших людей, и мы бы, конечно, успели прийти. И вот мы пришли раньше, пришли как защитники, разрушив коварные замыслы. У кого есть хоть капля здравого смысла, примет верное решение.
   А он мастер говорить, как-то безучастно подумал Рииши. Странно, я его только пару раз видел и совсем не знал, но с чего-то решил - он прост, как деревянная колода, угрюмый и грубый вояка.
   - Хватит, пора идти, - раздался голос над ухом.
   На лице десятника-провожатого отображалась некоторая досада - видно, хотел досмотреть представление до конца. Рииши бы тоже не отказался, но кто его спрашивал? Страшно было за своих оружейников. Пока они еще молчат, но среди них есть горячие головы. Останься он там, мог бы как-то сдержать, наверное.
  
  
   Его привели в комнату, где нередко собирался малый совет - все старшие командиры. Резные алые ставни были полузакрыты, свет падал через них причудливыми пятнами: не только на пол, но и на стены, и на знамена, прикрепленные к потолочным балкам.
   Стражи освободили пленнику руки, ушли.
   В тяжелом кресле сидел человек, по контрасту с массивным резным деревом казался маленьким. Суро Нэйта, собственной персоной. Такой же худой и темный, как и всегда, но словно бы помолодевший. Рииши не удивился, увидев его, был к этому готов - но вспомнилось, как с Макори скакали по лесам, стреляли уток и цапель. Меньше года прошло, и тесной дружбы не было между отпрысками столь разных Домов, но ладили - а теперь пропасть бездонная разделила.
   Значит, это Суро не допустил его присутствия при казни, но убитых показал. Значит, надеется на разговор, скотина.
   Разглядев Рииши, одетого как обычный кузнец, разве что без кожаного фартука, Суро удивленно поднял бровь и одновременно с тем нахмурился встревожено:
   - Рад приветствовать и рад, что все обошлось в той свалке - по чести сказать, не узнал бы.
   - Значит, это и вправду ваша это затея, - произнес молодой человек, не сообразив, что может подставить Майэрин. Осознав, испугался этого.
   - Вернуть власть в руки Нэйта - затея самих Небес, - поправил его Суро, для значительности подняв палец к этим самым Небесам. - Там все давно заливались слезами, глядя, во что превратилась провинция.
   - И во что же?
   - В дикий кусок земель в руках человека, способного только махать саблей. Не спорю, храброго, но умом сравнимого с любым лесорубом. А потом еще хуже - к Хинаи потянулись другие руки, отступника, мечтающего побыстрее вручить холмы и ущелья, окропленные кровью предков, хитрым чужакам.
   - Я не так это вижу, - сказал Рииши. Он не хотел пререкаться с Суро - тот умеет жонглировать словами так, как не каждый циркач мячиками.
   - Ну, что тут сказать... Аори Нара был честнейшим человеком. Его сын, я не сомневаюсь, тоже. Только молодости свойственно не видеть полутонов. Аори бы понял меня.
   - Никогда.
   - К чему говорить о мертвых? - глава Дома Нэйта не стал спорить. - Надо понять, что делать с живыми.
   - И что же? Перебьете всех, кто не скажет вам "да"?
   - Таких будет меньше, чем тебе кажется, - Суро глянул на него словно бы даже с сочувствием.
   - Я не скажу. Что со мной?
   - Сложно решать, когда равные части лежат на весах, - сказал Суро, будто пожаловался. - Уж будем начистоту, не как главы Домов, а как старший, много видевший, с человеком еще молодым. Я могу приказать Атоге, и в заложниках окажутся все семьи оружейников, что Срединной, что Осорэи. Но с тобой поступать надо иначе; с такими корнями, как твои, либо убивают сразу, либо не трогают, да еще в родне у тебя Аэмара. Я не хочу убийства; много верных Дому Нара поднимется, и мало ли кто еще. Тем паче не хочу новой войны, и так уже одна идет. Провинции нужен мир. Мы его принесем. И если ты убедишь людей, это будет гораздо быстрее. И все останутся живы.
   - Даже если бы я взялся за это, кто бы меня послушал? Сочли бы трусом и предателем.
   - И где же предательство? Продолжать работу в кузнях, чтобы разбить врага?
   - Чтобы уничтожить правящий Дом.
   - Со дня на день Столица пришлет указ - введет новое управление. Говорю тебе по секрету. Столь уважаемый тобой Таэна-младший постарался, да... а ты ему верил. Пока речь только о поле боя, младший брат наизнанку вывернулся, чтобы отстранить старшего - а прочую власть над провинцией оставить себе. Но и он просчитался. Таэна в скором времени все равно останутся не при делах. Я знаю нужды Хинаи, мои предки проливали здесь кровь. Ты всерьез хочешь, чтобы сюда прислали чужого чиновника, проклинающего эти земли и мечтающего только о блеске Столицы?
   - Нет, не хочу. Но он, может быть, все-таки окажется лучше людей, которые убивают своих товарищей, когда идет война.
   - Ты подумай до завтра, - сказал Суро, вставая; от показной доброжелательности ничего не осталось, был он хмурым и раздраженным. - Поутру и решим.
  
  
   Все было прозрачно, как роса или первый весенний дождь: или утром он отвечает согласием, или на этом его жизненный путь завершается. Можно ответить гордым отказом, но что будет потом с оружейниками? Некоторые, испугавшись за семьи, продолжат работу. Кого-то убьют, и таких будет наверняка больше. И в городской страже много людей Нара, и в других округах, и в Ожерелье. Тут уже не росу вспоминать, а степной пожар в конце лета, когда сухая трава: не успеешь опомниться, выгорит все.
   Больше всего он боялся, что Суро сумеет его заставить. Не грубой силой, и без того рычагов и нитей довольно. В таких раскладах легче всего одиноким и безразличным ко всем. На них трудно давить.
   ...И не только о его выборах речь. Оружейникам может быть предложено купить и его жизнь. Если Суро заговорил об этом, разумно сделать предложение в обе стороны.
   Как поступил бы отец?
   На сделку с совестью он никогда не шел. Только понять бы, чего требует совесть - гордого отказа или спасения жизней людей.
   Суро очень хотел согласия. Видно, и впрямь опасался влияния Дома Нара. Рииши могли бы закрыть в подвале, еще где-нибудь, но отвели в собственные покои, правда, находиться он мог лишь в одной комнате. Его слуг - все были, по счастью, живы и целы, увидел их по дороге, издалека - сюда не пустили. Стража стояла на входе, не сводя с него глаз, железная, немая и глухая. Он даже написать записку в тайне не смог бы. Как и обмануть Суро ложным согласием. С людьми все равно говорить придется, и возможности взять свои слова назад у него не будет.
   ...Он рос на понятиях чести и долга, зачитывался историями о людях, поступивших, как надо, не склонивших голову перед врагом или обстоятельствами. И здесь, на севере, и в других землях - доблесть везде одинакова и ценна. Вот только они погибли, почти все эти люди, и, может быть, их последней мыслью было, как же они ошибались.
   Свет далекой звезды прекрасен, но если смотреть на него, можно сломать себе шею или завязнуть в болоте. Вот у него самого сейчас выбор, впустую геройствовать и умереть в двадцать с небольшим, нет, лучше прямо сказать - через несколько дней; дать роду угаснуть, или махнуть рукой на желающих власти. Что до них, самому-то власть не нужна.
   Простучали тяжелые шаги по половицам, и лишь у самой двери он различил за ними еще одни, легкие. Стража посторонилась, давай проход фигурке в светло-сером, и лицо ее было почти такого же цвета, прозрачное, как иногда у тяжело больных.
   - Господин разрешил пропустить к вам жену.
  
   ...Суро, ты сволочь. Женщин не тронули, и она сидела бы в своих комнатах... Пришла, чтобы уговорить? Наверняка. Но уж не на нее злиться.
   Он теперь и за эту девочку отвечает. Кто знает, что придет в голову злобному хорьку - а есть еще и Атога, он Аэмара никогда не любил. Устроить несчастный случай легче легкого...
  
   - Не смотри так, - сказала Майэрин тоненьким, сдавленным голоском, - Я не ребенок. И не собираюсь жалеть о том, что приехала. Что тебе сказал Суро?
   Прошла вглубь комнаты, устроилась на кушетке среди подушек, на стражу обратив внимание не больше, чем на пятнышко на дверном косяке. Сложила руки на коленях, брови сведены, покусывает нижнюю губу. Прическа - две косы свисают на грудь, проще некуда. Хоть и заявила, что не ребенок, выглядит совсем девочкой. О чем с ней говорить-то? О ней заботиться нужно, а не перекладывать ношу.
   Сам не понял, почему взял и рассказал ей все.
  
  
   **
  
  
   Кэраи сумел умерить недовольство брата своим приездом - тот был слишком рад победе; Тагари позволил ему пока оставаться с войском. Крепость Трех Дочерей они покинули, проведя там неполных два дня. Позади были удобные покои, стены и крыша, защищающие от дождей. Теперь и высшие командиры слова жили в палатках, просторней и куда лучше обставленных, чем у солдат - те ютились, как сваленный в лодку улов, - но все-таки роскоши генерал не позволял никому. И сам в ней не нуждался. А Кэраи трудновато было в военном лагере, среди сотен и сотен людей. Ладно если вдоль речки идти, а то и воды умыться не сразу получишь, как ни приказывай.
   И сколько еще ждать гонца, неизвестно. Да и не хочется торопить время, вдруг это все, что у них с братом осталось?
   С офицерами Кэраи общего языка не нашел, с солдатами и не пытался, поэтому свободные часы - обычно вечерние и ночные - проводил в одиночестве. На звезды, например, посмотреть, никогда не надоедает. В городах было не до того, и вернется, снова о них позабудет. А тут перед ним раскрывалось все небо, только отойти подальше, чтобы не мешали лагерные костры, числом немногим меньше, чем звезды.
   Брат ему выговаривал - земли-то мы отбили, но все же в одиночку шляться не дело. Но Кэраи никогда не заходил дальше, чем караулы стояли - и не пропустили бы, и незачем. По краям огней зажигали мало: легче вглядываться в темноту.
   Сегодня шли меж высоких холмов, склоны которых местами обнажились причудливо - словно огромными когтями по ним провели, содрав зелень до белой кости. Хотелось посмотреть на них ночью, но пока с неба еще не ушло зарево, хоть воздух уже потемнел. Прогулявшись по лагерю, Кэраи вернулся в палатку, где Ариму как раз накрыл ужин. Он, в отличие от хозяина, со многими столковался; дождавшись, пока опустеют тарелки, попросил дозволения уйти. Кэраи в этот миг ему позавидовал, сам он так легко не умел - даже не друзей заводить, а так, пустячных знакомых не с умыслом и дальним прицелом, а просто, поболтать и уже считаться приятелями.
  
   Устроился за столом с книгой. Древний хронист писал о войне, в которой горы Эннэ окончательно отошли нынешней Хинаи, тогда носившей другое название. Знали бы далекие предки, что будет на этой земле, порадовались бы или огорчились? Ведь как-то же они себе представляли грядущие дни.
   - Господин, к вам вестник, - послышался голос охранника по ту сторону полога.
   - Пусть войдет.
   В палатке появился юноша в форме; Кэраи так и не научился различать все тонкости, откуда, из какого отряда. Это был другой язык, военных, а не придворных.
   Что-то в облике показалось знакомым, но известие было важнее. Только скользнул взглядом по легкой фигуре - мало ли у брата молодых солдат.
   - Письмо, голубь принес в крепость, - гонец протянул узкий кожаный футляр. К лапам голубя такое не привязать, конечно, зато надежная защита в дороге потом.
   Непонятное чувство возникло, и, пожалуй, не слишком приятное. Взял футляр, почти соприкоснулись руки, и было это... словно едва не задел густую липкую паутину.
   - Ты можешь идти.
   Все-таки что-то тревожащее было в том движении, с каким юноша отступил назад и выскользнул из палатки. Невнятная мысль оформилась, приняла четкий контур: военные двигаются не так. И новобранцы из крестьян - тем более. "Скользящие в тени", незримые шпионы? Такие не передают официальные письма.
   Эх, а вот это плохо.
   Письмо предназначалось для брата, но это Кэраи понял, уже сломав печать, по обращению. Теперь уж всяко надо прочесть, все равно Тагари не поверит в случай.
   Как это вышло? Вестник не мог перепутать, разве что его самого ввели в заблуждение.
   Кэраи поднялся, выглянул из палатки. Горели костры, пятна света и тени метались по земле и холщовым стенам. У самого выхода сидели двое его охранников, разговаривали, но молодого солдата не было видно. Можно спросить, куда он направился, отыскать, но, если это и правда не обычный вестник, его не найти так просто. Охранники не заметили Кэраи, и тот вернулся за стол.
   В письме командира Асумы говорилось о падении Сосновой. Кэраи несколько раз перечитал скупые ровные строчки. Быть этого не могло, но было - рухэй прокрались тайными тропами в середину гор Юсен, сожгли крепость, а командир Срединной с небольшим отрядом сейчас находится там. И намерен переловить врагов всех до единого.
   Не надо было обладать блестящим умом, чтобы придти от этого в ужас. Осорэи, выходит, сейчас вообще не защищена. Сколько прошло дней с тех пор, как написано было письмо? Вот дата... три дня. Из них день голубь летел до крепости Трех Дочерей, еще двое суток, верно, снаряжали посланника, и потом тот догонял отряд генерала. Все равно долго, где-то замешкались. Это войско ползет, а конный галопом доскачет куда быстрее.
   Кэраи уже снова приподнялся, отдать брату письмо, но где-то на задворках мыслей зашевелился червячок сомнения. Надо ли, прямо сейчас, когда у Тагари радость, а изменить уже нельзя ничего? Никто не узнает, отдано ли письмо, помимо этого посланца. Его отыскать бы, выяснить, кто это, и видно будет, как поступить.
   Только где же его найти, раз уж сразу остановить не успел...
   Шевельнулся полог над входом; вроде и не отодвинулась в сторону тяжелая ткань, так, дуновение ветра - а тот, про кого думал, уже стоит в палатке, и совсем рядом.
   Как же его пропустили?
   - На самом-то деле в военном лагере проще простого обмануть чью-то бдительность, - сказал вестник задумчиво. - Вроде бы должно наоборот, караулы на каждом шагу. Но нет, всякий надеется на другого...
   Ох ты пропасть... как мог не узнать эти черты, эти удлиненные, словно чуть к вискам приподнятые глаза, сейчас прищуренные выжидательно? А волосы он сколол и прихватил воинской повязкой, ни малейшей небрежности.
   Совсем не такой, как тогда, в страшном коридоре конюшни.
   - Наконец-то узнали меня. А ведь я даже не старался этому помешать.
   И тот же голос - не глухой, не звонкий, теплый и холодящий одновременно. Выходит, права была Лайэнэ?
   - Так и не получилось поверить ей? - сказал чуть сочувственно, и будто мысли прочел. Или и впрямь?
   - Смотри, - гость отринул вежливое обращение, повернулся к лампе и опустил пальцы в пламя. То сперва взвилось радостно, охватив едва не всю кисть, а потом побледнело, съежилось - уже едва тлел фитилек. Энори убрал руку; пламя, посомневавшись, вновь поднялось до прежней высоты, налилось оранжевым.
   На гладкой коже не было и малого следа ожога, она даже не покраснела.
   - Некоторые монахи умеют так, и колдуны рухэй, - голос Энори звучал издевательски, - Выбери лучше вторых, думая, кто я: ни в одном храме меня не примут, слишком жестоко навязывать меня им.
   - Кем бы ты ни был, ты не можешь не рисоваться.
   По губам гостя скользнула удивительно нежная, почти застенчивая улыбка.
   Охрана в двух шагах, за полотняными стенками. Достаточно зова...
   Ни звука не получилось. И подняться не вышло, и хоть сбросить на пол лампу - пожар привлек бы внимание.
   Я все-таки был дураком, подумал Кэраи. Она пыталась, как могла.
   Энори спокойно наблюдал за его стараниями, стоя рядом. Протянул руку, поправил лампу, сдвинутую совсем немного; аккуратно сложил записку из Сосновой, будто послание предназначалось ему. Оглянулся; Кэраи понадеялся, что хоть в этот миг удастся позвать охрану, но нет. А Энори уже снова смотрел на него, уже без тени улыбки.
   - Сейчас сумерки... Ты ничего не сможешь наедине со мной, даже закричать не сумеешь, если я не позволю, - несмотря на такие слова, похоже, он не угрожал, говорил рассеянно и думал о чем-то своем.
   - Чего ты хочешь, зачем явился?
   - Не за тем, чтобы убить тебя. И твой старший братец спокойно сидит у себя в шатре или занят обходом, не знаю. Хотя ты пытался отнять то, что мне дорого, а он - мою жизнь, я не трону его сейчас. Все уже сделано, и катится, словно камень с горы - можно устроиться поудобней и смотреть.
   Присел на сундук, на краешек, готовый подняться в любой миг.
   - Все сложилось, как я мог только желать. Вы - все - научили меня понимать очень многие вещи, ненужные моим сородичам. Ваш Дом своим влиянием здесь мешает Золотому трону, но это уже не единственная причина его неприязни. Тагари не удалось сразу пресечь нападение, и север заполыхал. Столица давно зла на Хинаи за невозможность прежних торговых путей, товары выросли в цене - ведь для многих это важнее войны? Даже если твой брат чудом победит, ему уже не дадут остаться командиром, и что он сделает? Ты знаешь - сам опасался мятежа. Я буду рад, если он выживет в сражениях, его смерть все равно неминуема, но тогда она будет позорной.
   Помолчал немного, и добавил задумчиво:
   - А ведь если бы не твоя спесь, мы могли бы сейчас быть соратниками.
   - Не могли.
   - Назови хоть одну разумную причину? Без "тебе нет места среди людей", тогда ты знал меня просто лесным найденышем. Но тебе не понравилась моя власть над крестьянами и горожанами, которую ты считал своим правом - а ведь я получил ее не по праву рождения, а потому, что они потянулись ко мне. Не понравилась любовь ко мне мальчика, с которым ты даже не знал как поговорить и зачем он тебе. Молчишь... Ну что же... По дороге сюда я видел гонца с золотым флажком.
   - Что ты с ним сделал?
   - Я бы его охранял как зеницу ока, но этого не понадобится - знак Золотого Дома куда лучшая охрана. Я убил другого гонца - там, в Ожерелье, ради вашей семьи. А этот здесь будет к вечеру второго дня
   Теперь говорил тихо и быстро, словно опасаясь, что подслушают или прервут:
   - Ты и я знаем, что за приказ он везет. И я догадываюсь, чего от тебя ожидают в Столице. Послушай... Я в самом деле устал от того, что война идет на моей земле. Усмехаешься? Моя она больше, чем ваша. Вы не чувствуете ручьев, леса и скал, голосов их не слышите, а во мне живет каждое эхо и каждая тень. Война с рухэй завершится - начнется междоусобица. У тебя есть еще время ее избежать. И тогда, обещаю, я помогу выжить мальчику, ваш род не прервется.
   - И ты посмел ко мне с этим придти?
   - Почему бы и нет. Я уже много чего посмел.
   - И к этой войне приложил руку, не так ли?
   - Конечно. Тебе я скажу. Без подробностей, да простит меня светлейший господин.
   Поднялся:
   - Ваш Дом, считай, уже пал. Я всего лишь предлагаю закончить все это быстрее. Не ради вас - ради себя. Вспомни, что служил я верно и давал хорошие советы.
   - Ты... Как же я тебя не дооценил, - тяжело отозвался Кэраи, - Главная моя ошибка. А теперь уходи.
   - Я-то уйду. А ты не ошибись еще раз.
  
  
   В шатер Тагари Кэраи пришел через полчаса, к тому времени стемнело совсем. Надо бы раньше, сразу, как опустилась за Энори складка входного полога. Не мог.
   Нет, не потрясение было столь сильным - к нему оказался готов. Даже спасибо незванному гостю - теперь Кэраи точно выкинул из головы мысли о том, чего делать не станет в любом случае.
   Думал, как поступить. Им осталось два дня от силы, а потом они станут государственными преступниками. Рядом с этим даже падение Сосновой казалось мелочью. И... что с Тайрену? Он там один. Куда ни глянь, все плохо - и ему угроза со всех сторон.
   Снаружи по-прежнему горели костры, еще ярче стали с окончательным приходом ночи. От его палатки до Тагари идти было всего ничего, а показалось - полгорода. Невольно оглянулся несколько раз: нет ли где Энори?
   Не было; если он и поблизости, вряд ли покажется. Любой из солдат мог им оказаться. Вот тот, опустивший голову, или тот что-то несущий в проходе меж палатками. Или тот, что подбрасывает ветки в костер - искры летят... Нет, вот им Энори быть не может. Огонь терпит присутствие Забирающих души, но погибает, когда те пытаются поддержать его жизнь...
   Тагари не спал, разумеется. С двумя офицерами что-то вымерял на карте, Кэраи даже вглядываться не стал. Попросил разговора наедине, протянул письмо, даже не упоминая, почему, собственно, послание доставили не тому, кому надо.
   ...Ударь он брата ножом, наверное, увидел бы такое же лицо - растерянность, боль и недоумение. К чести Тагари, растерянность длилась недолго. Привычная складка появилась между бровями, изгоняя следы радости.
   - Что ж, на сей раз Мэнго оказался хитрее, - сказал он ровно, такой ровной, говорят, бывает морская гладь перед штормом.
   - Ты отправишь людей в Сосновую?
   - Ни к чему. Их и вправду мало, кого сможет, найдет Асума. А моя задача - выгнать этих тварей из Хинаи.
   - Но, те, что сейчас в горах Юсен, могут еще причинить зло тамошним деревням...
   - Могу. И меня, разумеется, за это не поблагодарят, - Тагари мрачно усмехнулся, - Но если я отправлю туда немного людей, это будет гонка за призраками. А многих послать не могу.
  
  
  
   Разговор был закончен, но из палатки вышли оба. Тагари невыносимо было сейчас оставаться на одном месте. Хоть караулы проверить, и лошадей, и побеседовать со своими людьми - от первого помощника до последнего кашевара. Видимость действия, но другого невозможно сейчас. Зато скоро уже настигнут они хвост рухэй... Тагари позаботится о том, чтобы эта змея оказалась нашинкована на куски, не просто прогнать врага - пусть никто не вернется домой.
   Факелы у палатки горели на шестах, окрашивали воздух в оранжевый цвет. Стражники стояли навытяжку: после недавней оплошности, когда предатель сумел-таки ранить генерала, они и комара бы к нему не пропустили. Комар-то ладно, а вот предателя поди распознай.
   Тагари бездумно повел глазами по сторонам, не решив еще, в какую сторону направиться. Брат следовал за ним; может, изменить порядок и позвать его с собой в обход?
   Взгляд словно зацепился за что-то, и не просто: так напарываются на острый сук или гвоздь. То же лицо, какое привык видеть год за годом, какое увидел и в последний раз - на полу, в луже крови, только сейчас чистое - и глаза чуть прищурены, а были неподвижно-распахнуты. На губах чуть заметная улыбка торжества; именно в этот час, тяжелый для Тагари явился призрак - ему было отчего улыбаться.
   Рука генерала сама двинулась не то к поясу - с анарой в военном лагере не расставался, не то к сердцу.
   Кэраи с проворством и силой, неожиданными для него - придворного, главы чиновников - эту руку сумел удержать.
   - Мне показалось.... - Тагари перевел дух, повертел головой, но теперь видел лица другие, хоть и тоже знакомые.
   - На нас смотрят, - тихо и быстро сказал младший. - Мне почудилось то же, что и тебе, но я разглядел - это игра света и тени. И прибавил, словно бы с неохотой, пока Тагари вглядывался в стоящих - а верно, кажется, вон тот парень похож, и впрямь тень упала:
   - Здесь у тебя на севере сплошные мороки. Насмотрелся, пока доехал...
   Напряжение спало. Несмотря на тяжелую весть, Тагари усмехнулся и зашагал дальше. Что ж, для человека из города доехать сюда и впрямь подвиг, и нечисть будет мерещиться за каждым кустом. А у него есть дела поважнее...
  
  
  
   **
  
  
   Луна сегодня казалась особенно холодной, и тени бросала совсем черные. Может, ей неприятно было, что полтора десятка рухэй подобрались едва ли не к самому монастырю? Может ли оказаться так, что на родине луна другая?
   Солдат потер ладонью лицо, отхлебнул воды из бежавшего у ног ручейка. Лезет же в голову всякая чушь, когда прешься сквозь завалы и чащу без отдыха.
   Караульный был человеком, достойным доверия, и, несмотря на усталость, спать не собирался. Он пристально вглядывался в темноту, вслушивался в трески и шорохи, и не заметил, как веки его смежились. Но даже заснувшему ему чудилось, что он наблюдает за лесом.
   А меж тем мрак между двумя стволами еще немного сгустился, а потом стало ясно, что это не дух, а всего лишь человек, одетый в темное. Он шагнул на поляну, обошел спящих, вглядываясь, словно ища что-то. Потом наклонился, вытащил из поясной сумки десятника лист бумаги, и так же тихо растворился между деревьями.
  
  
  
   На сей раз Энори обошелся без костра, когда вызвал из гребня Яаррин.
   - Что ты делаешь? - спросила женщина, зябко передернув плечами. Мерзнуть она не могла, но лунный свет, заливавший полянку, казался ей ледяным.
   - Соскучился по цветам, - бросил Энори; он сидел на траве, складывая из бумаги лилию. В ночи она казалась настоящей, почти, если бы не...
   - Какая-то карта? - присмотрелась Яаррин, заметив росчерки на бумаге.
   - Верно.
   - О, вот и еще одна... - подняла лежащий на траве листок. - Не понимаю в картах... это же горы?
   - Места, где мы находимся.
   - Но ты был на стоянке рухэй, значит, украл у них.
   - Я их и рисовал, - сказал Энори равнодушно, забирая у Яаррин листок и складывая для второй лилии. - Если ничего не изменилось, где-то там есть еще последняя часть отряда, надо наведаться к ним... попробую сделать розу.
   - Недолго же длилась твоя помощь. Что изменилось?
   - Я их провел, куда обещал. Обратно... не нанимался.
   Яаррин хмыкнула. Втянула воздух тонкими ноздрями:
   - Одна стоянка неподалеку. Ты же не просто поболтать меня вызвал?
   - Пугни их как следует, но не трогай, - сказал Энори, откладывая недоделанный цветок и вертя в руках гребень. - Пусть потеряют направление.
   - Решил поиграть? - усмехнулась женщина.
   - Не знаю пока. Не хочу их в этих горах... но и убивать не хочу тоже, - прибавил он, быстро глянув на лицо женщины - та едва ли не облизывалась.
   - Мне нужна пища. Я голодала довольно давно, с тех пор, как закончились схватки и началось отступление.
   - Не ври мне, ты развлекалась, гуляя между лагерями, и получила довольно. Впрочем, можешь взять одного из этих, так они быстрей побегут.
   - Ну, спасибо, что бросаешь кусок. Сам все еще держишься? То, что ты решил брать взамен, все равно что свет гнилушек по сравнении с солнцем.
   - Может быть. Мне пока не надоело, - ответил Энори рассеянно, продолжая поворачивать гребень в разные стороны. Яаррин это беспокоило, хоть ничего угрожающего не было в движении пальцев.
   - И ты ради этого вернулся в Эннэ? - спросила она с сомнением. - И что намерен делать дальше?
   - Иди уже, - сказал он, и это прозвучало не то разрешением, не то повелением. И снова принялся за лилию. Хоть и складывал так, чтобы знаки и контуры все пришлись на внутреннюю сторону, они все же проступали невнятными пятнами. Неприятно было Яаррин смотреть на бумажный цветок - словно настоящую лилию тронула черная плесень. Она поспешно ушла, подгоняемая не только голодом.
  
  
   **
  
   Небеса, дарившие хорошую погоду, заупрямились, и два дня подряд проливались обильным дождем, когда Лиани и брат Унно снова свернули в горы Юсен. Из-за ливня наполнились ручейки, стали стремительными речушками, и путникам пришлось задержаться еще немного, отыскивая надежный путь. Но за это время они набрели на несколько небольших деревень и на сей раз не стали прятаться от новостей. Благо, ничего особо страшного и не звучало.
   О рухэй тут знали, их сильно боялись, но "полностью сожженные поселения всего за полдневный переход отсюда" оказывались целыми, зато там уверенно говорили о другом разоренном месте. И, конечно, на чем свет стоит кляли свои же северные войска.
   - Сороки, а не люди в этих горах, - бурчал монах себе под нос, - слухи разносят...
   - Слишком уж много они знают для просто слухов, - вслух думал Лиани - ему немного полегчало с тех пор, как самые страшные байки раз за разом оказывались вымыслом. - Кто-то, я думаю, постарался, рассказывая новости местным. Эту бы сволочь... Так опорочить человека, сдержавшего лавину на севере!
   Недалеко от Эн-Хо обоим уже было не по себе сейчас все наконец станет ясно. Они даже шли чуть медленнее, и, зная, что не время еще, все-таки всматривались в прогалы между деревьев, и в каждом почерневшем упавшем бревне готовы были увидеть тело убитого.
   Сухое дробное звяканье раздалось в воздухе, затем козье блеянье, потом по склону посыпались козы - сбегали, вскидывая задние ноги, мотая бородками. За стадом на тропу вышел пастух, сам угловатый и верткий, будто коза. Почтительно поклонился, увидев монаха.
   - Не в наш ли монастырь идет святой брат?
   - В Эн-Хо? Он цел, хвала Небесам?
   - Еще как цел, спасибо молитвам отца настоятеля, святой братии и вещей девы!
   - Что за дева? - заинтересовался брат Унно.
   - Ее, говорят, послала Заступница, - охотно начал пастух. - Она видит сны, в которых будущее предсказывает, этого даже отец настоятель не мог, говорят...
   Заканчивал речь он уже перед кустами и козами. Путников будто смыло.
   - Отпусти мой рукав! - возмущался брат Унно, едва поспевая за Лиани. - То есть брат смиренно просит. Мог бы хоть не на людях! Ишь, выздоровел!
   До стен и пристроев монастыря оставалось не более часа.
  
  
   **
  
  
   Нээле снилось, что она снова в холмах после гибели Тайлин, и Лиани увезли, и неоткуда ждать помощи. Время сместилось, все произошло одно за другим, сразу. А она шла, не зная куда и зачем, и ей мнилось, будто она давно умерла, и призраком бредет по земле. Ветер дул сильный, дождь сыпал, мелкий, холодный, словно осенью. Вокруг бугрились холмы с трещинами в склонах, черных, как после пожара. Смеркалось. А потом она увидела свет, будто костер или окошко в доме; на свет побежала. Споткнулась - и чья-то рука подхватила девушку.
   - Куда ты спешишь?
   - Я должна помочь... вдруг там я найду тех, кто сможет...
   Повернула голову, пытаясь понять, кто говорит с ней. Увидела: за спиной не холмы, там высилась ограда монастыря; фигуры Опор сейчас отчего-то напомнили могильные камни.
   - Нет нужды спешить. Что тебе сторонние люди по сравнению с истинно важным? Ты ведь уже поступала так?
  
  
  
   В дверь негромко, но настойчиво стучали.
   - Сестрица, зовут, новость хорошая, - пискнул у двери мальчик, отданный еще в младенчестве в монастырь, но в монахи пока не посвященный. Девушку он очень любил, но побаивался из-за волшебного дара, за что его корили старшие.
   - Да, да, я иду, - пробормотала, не спросив, что за новость - слишком ярко еще стояло перед глазами ночное видение, и сердце все еще учащенно билось о ребра. Сон? Да, только сон...
   Она подскочила, ухватила кувшин с водой, спросонья неловко плеснула - вместо умывального таза попала себе на колени. Все еще мерещилась рука, будто ее коснулась на самом деле.
   Давно ей не снились кошмары...
   Хотя вроде и жуткого не было во сне. Просто фигура с закрытым лицом, и даже голос приятный. А странные речи... что ж, ей напомнили о пятне на ее совести - как раз когда она возгордилась, стала считать себя отмеченной Небесами.
   Но, стоило ей глянуть в окно комнатки, мысли о совести и кошмарах вылетели из головы. По булыжникам дворика в сопровождении монахов шли двое. Одного она не сразу узнала, вспомнила уже по дороге, зато второго...
  
  
  
   В темном поношенном платье, с убранными в узел волосами стояла, в тени полупрозрачная. Одни глаза остались - запавшие, обведенные темными кругами, а в глубине было приглушенное сияние, словно свеча под водой горела.
   Лиани стало не по себе. Вспоминал ее, похожую на Кэйу, только тоньше, волшебней, а перед ним едва ли не святая отшельница.
   - Вот что стены монастырские делают, - хмыкнул за плечом брат Унно, - Стоит покинуть их - и пожалуйста, невинными зайцами и тетеревами питаешься вместо корешков и зерна, а сюда приди - наоборот, сразу благость во всем существе разливается.
   В другой миг Лиани, наверное, смутился бы от таких слов, а то и рассердился даже, но сейчас был благодарен. И к Нээле подошел с улыбкой, будто лишь пара дней как расстались.
  
  
   Им не сразу удалось поговорить. Сперва путников позвал к себе отец-настоятель, и туда Нээле ходу не было. Она бродила окрестными двориками, бездумно улыбалась набежавшей ребятне, что-то отвечала на расспросы взрослых. Мало кто знал из прибившихся беженцев, что несколько месяцев назад один из пришедших сегодня ушел в никуда, а другой - с поручением, но ощутили - произошло нечто важное.
   Потом Лиани вернулся, вокруг сразу собрались желающие новостей, и рухэй занимали больше всего.
   - Если не пришли до сих пор - хвала Заступнице - вряд ли уже сунутся. Наверное, пытаются убежать подальше. Асума будет искать их. Он знает про монастырь, обещал и сюда прислать воинов, - поспешил Лиани успокоить собравшихся. - Мы шли кружным путем, долго, а отряд Сосновой уже должен вот-вот подоспеть.
   Нээле прислушалась к своим ощущениям - нет, кажется, он говорит то, что думает, не пытается никого успокоить пустыми словами. Хотя... с одними словами он не пришел бы, всеми правдами и неправдами добыл бы защитников или постарался убедить всех жителей Эн-Хо уйти. И ведь сумел бы. Это у нее не получилось недавно - удержать...
   Странно жизнь повернулась. Теперь наконец он свободен, и не связан ничем...
   Наконец они остались наедине, пошли прочь со двора, забрели в пустующую мастерскую, где раньше делали краски. Лиани вновь заговорил про чужих солдат; это и впрямь было самое важное, но девушку это все же слегка огорчило. Сейчас ей хотелось слышать о нем самом, и она стала спрашивать, но как-то незаметно оказалось, что вопросы задает уже он.
   Нээле отвечала охотней, чем Лиани, и не удивлялась его нежеланию говорить. Окажись она в сожженной крепости, вообще бы слова не произнесла еще долго. Самой же Нээле в эти недели... пару дней страха да ночь под дождем, вот и все. Даже молитвы во спасение Сосновой не в счет, тут и без нее хватает тех, кто куда ближе к Небу.
   - У нас теперь уже не голодно, - оживлено говорила она. - Плодов еще нет, конечно, но уже растут съедобные клубни.
   ...И ртов стало меньше, и часть ушедших погибла, но об этом не надо сейчас.
   - А еще поселился человек, он отлично ставит ловушки для рыбы. Монахи же ее никогда не ловят, но не запрещают другим. Я научилась варить суп. Думала, буду здесь жить одними молитвами, а научилась готовить, правда, смешно?
   Нээле видела - скорее, ощущала, - что Лиани разглядывает ее украдкой, и сама занималась тем же. Уже в третий раз неожиданно встречала его, и каждый из них молодой человек выглядел для нее по-новому.
   Уже ничего не осталось от того юноши из земельной стражи, со светлой улыбкой говорившего про волшебных созданий. Хотя едва ли год прошел с первой встречи, и чертами он изменился не сильно, мечтательности - то восторженной, то грустной - не стало вовсе. Появилась тихая скрытая ярость; вряд ли сейчас чувствовала бы себя с ним так спокойно и свободно, укради он ее как давешней весной. И не потому, что для нее угроза, просто не сравнить шелк и бронзу, хотя оба переливаются. Безобидным он больше не выглядел.
   Зимой кинулась ему на шею, а сейчас опасалась случайно коснуться.
   Но то ли виной тому жизнь при храме - хотя народу тут было всяко больше, чем в мастерской вышивальщиц, то ли еще что, но сердце как-то подозрительно ёкнуло. Что-то в Лиани появилось и новое-притягательное. Неужто это от войны след, и привлекательны те, кто сражался и убивал?
  
  
   **
  
  
   Последний месяц весны, проведенный в Срединной - зря потраченное время. Даже в богатых, утопающих в зелени кварталах Осорэи пыльно и душно, а уж тут... Суро предпочел бы не покидать загородное поместье возле реки, смотреть на цветение слив и глициний, и, разумеется, жить в комнатах, обставленных по его вкусу, а не по солдатскому.
   Асума, хоть командир третьей ступени, в душе явно оставался простым солдафоном, которому для сна довольно деревянной лавки, спасибо хоть не голой земли.
   Хотя ради дела можно и потерпеть. В конце концов, он еще не стар, чтобы удобство предпочитать действию.
   Срединная была взята на удивление успешно, сами Небеса благоволили им. Если бы еще не эта девочка, дочь покойного Тори! Кой демон ее сюда принес, месяц жила себе спокойно под материнским крылышком, уже весь город поговаривал, что брак неудачен!
   С ней было не совсем понятно, что делать. Всего-то девочка - но старшая дочь. Однако главенство перешло к другой ветви - и все-таки кровь одна. И замужество это клятое. Ругал себя за то, что, занятый подготовкой переворота, не разузнал, как к этому браку отнесся Кайоши Аэмара.
   Не исключено, что она отрезанный ломоть, и хоть бы погибла здесь, никого из Аэмара это не взволновало бы - но столь же вероятно, что за нее этот ослабевший после смерти хитрого тритона, но все еще сильный Дом станет стеной.
   Суро потянулся в жестком кресле, тщетно пытаясь устроиться поудобней. За окно, возле которого сидел, старался не смотреть - широченный каменный двор наводил тоску. А младший сын, кажется, и не замечает разницы - что тут, что дома. Сейчас во дворе толкует с командирами о чем-то. Порой с ним сложней, чем с Макори - слишком себе на уме, хоть внешне сама почтительность.
   Слуга за дверью охнул в голос, и тут же отворилась дверная створка - так, без доклада, отпихнув коридорного, могли себе позволить зайти только Атога и Шимара. Первый был занят. Значит, второй - желчный, непочтительный, зато умный. Только простаки считают, что Суро больше всего ценит раболепие...
   Хмурый, Шимара не поклонился - скорее кивнул, и, чуть сгорбившись, опустился на табурет рядом с креслом Суро.
   - Добрался гонец из Ожерелья, от вашего сына. Все, больше нет времени. Как и раньше, нам верны крепости Черностенная, где сейчас Макори, и Шин. Северная все еще колеблется, с крепостью Сора тоже неясно, но, если мы будем сильны, тамошние командиры против нас не пойдут. Тай-эн-Таала и две южные верны генералу.
   - Южными мы не занимались особо, пусть их - они ничего не решат. Но Крыло Лебедя... жаль. Это жемчужина всего Ожерелья. Я надеялся, Макори сумеет...
   - Он же не волшебник. Там ваших людей раз, два и обчелся, - сказал Шимара скучным голосом. - Самых подозрительных отправили воевать. Остались ставленники Дома Таэна да еще от Нара немного.
   - Не упоминай, - покривился Суро как от зубной боли. - Вон, сидит под замком... козленочек. Рогов нет, а туда же, пытается бодаться.
   - А кстати вам и послание от козочки, - Шимара протянул ему запечатанный футляр. - Госпожа Майэрин от дядюшки привезла. Намекнула, что это он ее направил сюда.
   Суро поспешно сорвал печать, отвернул крышку, прочел и вполголоса, со вкусом помянул рогатую скотину. И весьма извращенным способом.
   Что ж, теперь по крайней мере насчет девочки нет сомнений. Относиться к ней, словно к принцессе, а еще лучше спровадить из Срединной со всем почетом.
   Раз уж нельзя отделаться от всех Аэмара разом.
  
  
   **
  
  
   ...Когда это началось? С того разговора на зимнем кладбище, вероятно. Когда юная девушка поразила его своей смелостью и откровенностью. Вероятно, именно в этот день было посажено семечко пусть не доверия, но внимания к ней.
   Иначе в голову бы не пришло поверять свои трудности ей, недавно вышедшей из детского возраста. Конечно, он разговаривал с женщинами. Уважал рассудительность матери, и даже Лайэнэ в первую очередь привлекла умом и талантом, а не красотой. Но они были взрослыми!
   А Майэрин, верно, способна понять лишь то, что все очень плохо. Она сидела, еле заметно кивала в такт его словам - так, наверное, слушала учителя - и Рииши радовался, что она не может прочесть его мысли.
  
   Согласиться с требованиями Суро значило не просто один раз сказать "да", но по-настоящему выступить на его стороне, и верных людей убедить. Иначе все равно никого не спасти, только запятнать честь Дома. При настоящем согласии эту честь тем более не спасти. Готов он на это? Вряд ли...
   Только его готовность никого не интересует.
   Лучше всего было бы здесь, сейчас умереть от своей же руки - заговорщиков бы это напугало, побоялись бы давить на оружейников. Если бы Майэрин была такой, как его мать, и он знал ее много лет... Он сказал бы тогда - прости, но это единственный выход, и взял бы с нее клятву рассказать все как было, что к его смерти не причастен никто, кроме него самого, и тем не допустить еще большей смуты.
   Но достаточно глянуть на эту девочку, чтобы оставить подобные мысли. Даже если она сдержит слово, не сломается, все скажет, как надо, толку будет с того? Отвезут куда-нибудь в дальнее поместье и оставят под надзором, а решения станут принимать сами.
   - У меня выхода нет, - сказал он, - Придется соглашаться. Только не очень понимаю, кого я смогу убедить, если сам себе не верю.
   Майэрин слушала с неизменно серьезным лицом, и неожиданно напомнила лилию в черном пруду - вокруг тьма, под ней бездна, а она такая светлая, ровная и аккуратная.
   - А почему ты так сильно уверен, что Суро неправ в своих доводах? - спросила она. - Только потому, что ты и твой отец были верны правящему Дому, и тебе нравится господин Кэраи?
   Рииши не сразу нашелся с ответом: никак не мог привыкнуть к ее прямоте. И где научилась?
   - Если бы Дом Таэна был только символом! Они выступают и против человека, много лет защищавшего наши границы, и это сейчас, когда он сражается за всех нас.
   - Он герой, - кивнула Майэрин, - Но если он и вправду не справляется с делами Хинаи? Я многое слышала от отца и Кайто, хоть они всерьез со мной и не разговаривали. Не каждый даже великий воин способен править.
   - Ты думаешь, Суро с Атогой способны? - горько спросил Рииши, - Уже убившие офицеров крепости, которые всего-то были верны долгу?
   - Это всегда бывает при переворотах, - сказала девушка, словно сама устраивала по пять смен власти на дню. - Но все же они взяли Срединную почти без крови, и тебя просят о помощи, не хотят новых жертв.
   Да что с тобой разговаривать, подумал Рииши, и сам устыдился этой мысли. Проще всего, когда ответить и нечего, объявить собеседника дураком... или несмышленой маленькой девочкой. Уж лучше девочка будет задавать такие вопросы, чем настоящий противник.
   - Нечего мне ответить, - признался он, - Я бы хотел все понять, но не могу. Знаю, как поступил бы отец, и мне это ближе всего. Не потому, что отец... я сам выбрал сторону, выбрал, кому доверять. Не умею и не хочу подстраиваться под дующий ветер. А ты можешь выбрать другое, осуждать я не стану.
   - И что же, ты выбрал одно, а делать намерен другое - как это связать?
   - Предателем себя чувствовать, вероятно, - ему неожиданно стало смешно, - Пока не смогу что-нибудь изменить. Постараюсь.
  
   Внезапно Майэрин встала, так резко, что заинтересовались охранники у двери. Но препятствовать ей было не в чем, и девушка несколько раз прошла по комнате туда и сюда, потом села на прежнее место. Караульные какое-то время понаблюдали за ней, потом, видно, решили, что просто беспокоится барышня, пусть себе мечется. Тогда Майэрин заговорила, тихо, кусая губя и вертя в пальцах шелковые кисточки пояса, по-детски совсем.
  
   ...Как только в крепости появились солдаты Атоги, Майэрин, очень испуганная, смекнула - пока всем не до нее, и побежала разведывать обстановку. Служанка пыталась остановить, но проще было совладать с ветром. Юная госпожа и ее отправила на разведку. А служанка-то была из дома господина Кайоши, и вот ее узрел один из доверенных людей Суро, на деле служивший Аэмара.
   О двойной игре служанка не знала, но в покои госпожи, только-только вернувшейся из вылазки по Срединной, его провела.
   Он не ожидал увидеть в крепости племянницу господина, и невольно выдал себя. Майэрин довольно было встревоженного голоса, поднятой брови, сторожкого взгляда через плечо, чтобы все понять. Так у зверя, попавшего в ловушку, чутье обостряется до предела. Она чуть ли не зубами вцепилась в мужчину; обычно тихая, не жалела ни уговоров, ни угроз. Мол, помогай, если понадобится, щедрой награды Аэмара не пожалеют, а если что с ней случится, то из него и его семьи дядюшка собственноручно наделает пирожков. И если сейчас ее выдаст, тем более.
   Мужчина, растерянный, ушел, обещав подумать.
   Успели вовремя - тут уже люди Атоги пронюхали, что Майэрин в крепости, и приставили к ней охрану.
  
   Пока Майэрин это рассказывала, Рииши смотрел на нее, как на свалившегося с неба дракона. И без того чудо, так еще и без какой-либо торжественности, прямо ему на голову. Возможно, его этим драконом и убило, и все напоследок привиделось?
   - Он обещал придти, помочь нам обоим, если будем в беде, - застенчиво поведала Майэрин, - Честью семьи обещал... Может и не получится, но я очень старалась.
   - Ну ты даешь, - сказал Рииши, без изыска, словно дочке кого-то из оружейников. Никак не мог отвести взгляда от Майэрин, все рассматривал, словно пытался понять, на ком он все-таки женился.
   А она сидела в своем сизом платье с серебряной вышивкой, с падающими на грудь косами, прямая, напряженная и испуганная, словно не о себе сейчас рассказывала, а о ком-то другом, смелом и предприимчивом.
   Положил ей руки на плечи, притянул к себе крепко, не стесняясь, что охранники видят их. Что до них, в самом деле? А Майэрин не напряглась, не отстранилось, напротив, теснее приникла к нему. Сердце ее стучало часто, выдавая, как ей страшно на самом деле.
   Впервые ощутил с ней настоящую близость - своя, родная. А волосы у нее - только сейчас заметил - оказались непослушными и пушистыми: из кос выбивались, щекотали его лицо.
   Майэрин спросила прямо ему в плечо, не двигаясь:
   - А теперь что нам делать?
   - Если тот человек поможет нам отсюда выбраться, это будет чудом, - сказал Рииши с сомнением. - Но пусть он попробует.
   Если удастся покинуть Срединную, оружейников не тронет никто - потом как бы не пришлось держать ответ. Наплести им, конечно, могут всякого - что бросил, или еще что-нибудь в этом роде, но они не поверят.
  
   Стражники у двери хоть и не слышали разговоров, глаз не спускали с молодой пары. Где-то через полчаса пришли за Майэрин; расставаться не хотелось обоим, но кто бы их спрашивал. Остаток вечера и пол-ночи он чувствовал себя кем-то вроде хассы Макори, по ошибке запертой в человечьих покоях. Но с виду все выглядело благопристойно и даже скучно; наблюдая, как он читает трактат о военном искусстве, почти не меняя позы, охранники отвлекались все чаще, переброситься словом друг с другом.
   За окнами перекликались солдаты, осваиваясь в крепости, звучали команды, слышался топот копыт по камням - кто-то приезжал и уезжал, фонарей и факелов горело столько, что ему казалось - светлей, чем днем, и сбежать из этого водоворота невозможно.
   Караул у дверей за все время сменился дважды. Последняя смена показалась Рииши странной - постояв немного ровно, солдаты явно начали засыпать, и вскоре беззастенчиво клевали носом. Молодой человек гадал, что это значит и не пора ли ему выбираться отсюда, хотя понятия не имел, на кого наткнется уже в коридоре.
   Когда было уже далеко заполночь, но и рассвет еще неблизко, пришел тот самый человек. Это он подмешал им зелье в вино, к которому солдаты приложились, заступая на караул.
   Чуть брезгливо глянув на стражников, которые чудом еще держались на ногах, поманил за собой Рииши. Подручный, именем Миса, оказался громогласным, самоуверенным и любящим плохие шутки. Рииши он не понравился, молодой человек свою лошадь бы ему не доверил, но то что жизнь. Что ж, если это попытка выслужиться перед Нэйта, и они не уйдут дальше ворот, тоже какой-то итог. Майэрин жаль, она будет сильно расстроена.
   Но внутренний голос не протестовал против затеи с побегом; впрочем, он не слишком-то доверял внутреннему голосу.
   Миса отвел их в одну из многочисленных подсобок - Майэрин уже была там - и указал на загодя сложенную там форму стражников. Мысль переодеться почему-то девушку испугала, словно этим она совершила бы некий серьезный проступок. Она вся дрожала и озиралась при любом шорохе, а звуков вокруг было великое множество. Но не мешкала, к счастью, и не стала впадать в панику или лишаться чувств в самый последний миг. Поистине шкатулка с сюрпризами: то самообладание ее достойно воительницы Тионэ, впору колени преклонять, то робкий ребенок.
   Из Майэрин мальчик вышел так себе, до первого пристального взгляда, больно уж лицо девичье, и движения, и голосок - но в платьях-юбках было бы еще хуже, женщины по захваченной крепости не разгуливают, особенно в такие часы.
   А Рииши форма пошла - стражник и стражник. Осталось дойти до конюшни, а после выбраться за ворота.
  
   Майэрин сроду не сидела на лошади, а теперь предстояло ехать верхом, да еще и галопом.
   - Это лучше, чем рысь, - в утешение сказал ей Рииши, - И быстрее; отъедем подальше, и перейдем на шаг. Только держись крепче.
   Майэрин кивала, особо не вслушиваясь, ей было, кажется, все равно, лошадь или дракон, все одно страшно. Но на предложение остаться она ответила твердым отказом. Да и не уверена была в том, что служащий ее Дому Миса не выдаст ее мужа сразу, как тот окажется за воротами - другое дело саму Майэрин.
   Из крепости их выпускали якобы с поручением. Вот так просто оказалось сбежать, чересчур просто - это казалось ловушкой или даже ошибкой. Наверняка Суро уверен был, что Нара своих людей не покинет. Теперь уже молодой человек сомневался, но обратно поворачивать было поздно.
  
   А недалеко от конюшни их всех троих поджидали; Миса этого мужчину знал явно хорошо, Рииши вспомнил - лицо и имя, а Майэрин просто ощутила угрозу, и совсем уж не по-мальчишечьи ойкнула, прижала руки к груди.
   - Добрая ночь сегодня, - сказал Шимара. - И да, за оружие не хватайтесь, в ваших интересах все делать тихо.
   От многодневных хлопот глаза у него запали, складки у рта обрисовались четче, придавая лицу сходство с черепом.
   По Майэрин видно было - она уже считает всю затею пропащей. Одно дело хоть незнакомый, но все-таки человек дядюшки, другое - подручный Суро, которому они на один зуб.
   - Сбежать, значит, хотите, - Шимара оглянулся по сторонам, потер пальцем давний шрам на щеке. - Ну, бегите, пожалуй.
   Что-то не похож он был на желающего поднять тревогу. Мимо них прошла пара солдат, но Шимару и Мису они знали, на остальных не обратили внимания.
   - Не понимаю, - сказал Рииши, а Миса воспрял духом, прикидывая, похоже, не ведет ли и этот человек двойную игру.
   - Перестаньте смотреть на меня, как на призрака убийцы-людоеда. Куда вы направитесь?
   Поморщился в ответ на молчание.
   - Как несмышленыши, право. Вперед вас я все равно не успею выслать людей, а потом каждый камень узнает о вашем пути. Вот что, пожалуй, чтобы побег не был напрасным. Поезжайте-ка в Тай-эн-Таала, это верная и надежная крепость, - сказал Шимара, косясь на Мису. - В загородные поместья свои или друзей опасно, в Осорэи не думайте и соваться. Как и в Сосновую.
   - Но там Асума, - неуверенно произнес Рииши, не решивший, лучше молчать и делать все по-своему, соглашаться или советоваться.
   - И с ним всего полторы сотни человек, включая знаменосцев и конюхов? И все это в разоренной крепости? Вас оттуда достанут за милую душу. Бегите в Крыло Лебедя, это далеко и не слишком-то очевидно; если повезет, по дороге не перехватят, будут потом искать возле Осорэи. А окажетесь под защитой крепостных стен, там уже сидите накрепко.
   Меж тем для молодой пары конюхи вывели лошадей и снова скрылись в глубинах конюшни - можно было не опасаться подслушивания. Майэрин с ужасом смотрела на смирнейшую кобылку, на широкой спине которой, вероятно, мог бы отлично выспаться непривязанный младенец.
   Девушку подсадили на лошадь, она взяла поводья, но сразу ухватилась за луку седла.
   - Молодая госпожа, постарайтесь хотя бы из крепости выехать, не сжимаясь в комочек, - сказал Шимара, - Вас заподозрят сходу.
   - И вот еще что, - добавил с видимой неохотой, придержав Рииши за рукав, - Пусть твоя жена, раз уж у Аэмара шпионов, что мышей в погребе, через родственников отследит, если с севера будет возвращаться господин Таэна-младший. Если люди Нэйта его перехватят в дороге, за его жизнь я гнилой нитки не дам.
   - Почему ты нам помогаешь?
   - Сволочь я редкостная, - ответил Шимара. - Ну и не нравится мне, когда честных людей подставляют на ровном месте. Они, конечно, дураки, но стараются на благо родины. Так хоть шансы поровней будут, а кому суждено, все равно умрет.
  
  
   Двое всадников-беглецов скрылись за воротами, а помощники их направились к конюшням - задворками, стараясь больше не попадаться никому на глаза, благо, в ночи, даже факелами освещенной, это нетрудно было.
   - Выцветает небо уже, - заметил Шимара, - Как сонное зелье-то, действует? Караулу скоро пора меняться.
   - Не скоро еще, через пару часов. Как раз сменщики их и разбудят, - ответил Миса.
   - Что ж, хорошо. У детишек, выходит, довольно времени. Ну, может, и получится что-то. Сам-то куда?
   - Да уж продумал, как дальше быть, - ухмыльнулся Миса, - Но ты удивил. Я-то думал, ты для Суро вернее тени. Что ж, получается, ты не ему служишь, а...
   Не договорил - захлебнулся кровью, осел, сполз по стене, глядя на спутника удивленными и уже неподвижными глазами.
   - Извини, друг, - сказал Шимара, вытирая клинок о его рукав. - Сам понимаешь - я рисковать не могу. Придется все на тебя свалить, да и конюхи, опять же, от тебя приказ получили. А ты обещал помочь, и помог, слово сдержал. Зачтется на Небесах.
  
  
  
   Шимара позаботился о том, чтобы о побеге стало известно не сразу. А потом отвел душу, в три слоя покрыв ругательствами сбежавших - ведь они не просто перехитрили Суро, они еще и обвели вокруг пальца и убили одного из его подручных!
   Разумеется, семья Мисы получит неплохую сумму в утешение. Погиб, исполняя свой долг.
   Суро же отправил верных людей с приказом задержать беглецов, предупредить шпионов в Осорэи и окрестных селениях, а потом опал в кресле, сжимая виски:
   - Идиоты, и почему я не прикончил обоих сам - они так развяжут нам тут вторую войну! А ведь я предлагал ему стать орудием мира!
   - Трудно говорить о мире, когда над твоей головой занесли саблю, - заметил Шимара. - Но, может быть, как раз теперь он станет разумней?
   - Остается на это надеяться, - вздохнул Суро, - Нам для успеха нужно все сделать как можно аккуратней, а не устраивать тут бурлящий котел. Этого Столица не потерпит...
  
  
   **
  
  
   Искать человека в горах, да еще в теплое время - все равно что крупицу соли в ведре воды. Искать нескольких человек, да еще не местных - занятие менее безнадежное; чужаки будут держаться вблизи известных троп, чтоб не сгинуть. Но сотник, отправленный на поиски, уже не так был уверен в успехе, как в начале пути - понял, что рухэй каким-то чудом знают этот путь лучше него, да еще разделились, чтобы оставлять меньше следов. Что делать? Разделить и свой отряд натрое? Он не решался. Поделил пополам, а за третьим направил лишь следопытов, чтобы не упустили чужаков и отмечали дорогу. А сам направился почти наудачу, по каменистой осыпи; часть рухэй свернула в сторону Кривого ущелья, показалось - именно их будет проще найти. Там глухие места, зато по сторонам особо не побегаешь, слева склон, справа откос.
   Но сомнения тяготили сотника: рухэй, словно лисы в сказках, видно, умели заметать следы - они вдоль проходили ручьем, каменной полосой, и все, ищи, где хочешь.
   - Потеряли мы их, похоже, - выдохнул он в вечер, когда за много часов не удалось найти даже обломанной чужаками веточки.
   Тягостно было на сердце.
   - Подвел я командира Асуму, - пробормотал он, глядя, как солдаты обустраивают походную стоянку на небольшой поляне
   - Брось, если уж ты упустил... - приятель был ниже званием, но много лет прослужили они с сотником в Ожерелье; думали, из Срединной уже никуда, настала мирная жизнь.
   - Да какие у меня проводники - крестьяне! - с досадой отозвался сотник. - Всех настоящих следопытов, знавших эти горы, зарыли возле Сосновой. - Не ту мы дичь выбрали, надо было идти за другим отрядом.
   - Командир! - окликнули его вполголоса. Отозвали в сторону.
   - Там человек, - шепнул один из солдат, всматриваясь в прогалы между ветвями. Светлое пятно, едва различимое за подлеском.
   Чего шептать-то? Только глухой или полный дурак не услышит отряда на привале, пусть даже солдаты стараются не шуметь.
   - Проверить, - велел командир, и двое разведчиков скользнули вперед. Вскоре раздался их подзывающий свист.
  
  
   ...Неподалеку оказалась еще одна полянка - скорее, проплешина. Посреди нее торчал пень, а на нем сидел человек, одетый по дорожному, в темно-серое, только верхняя полотняная куртка светлая. Солдаты подняли луки, нацелили на него, он же повеления встать и назваться будто не слышал. Даже когда они подошли совсем близко, только смотрел спокойно и доброжелательно, а потом попросил позвать сюда командира. Солдаты сами не поняли, почему один остался, а второй побежал назад, звать сотника, и ведь не знал еще, что ему скажет.
  
   А вот сотник его сразу узнал - в свое время не только видел, но даже разговаривал с ним. Солдаты были не просто удивлены - ошарашены тем, что командир, пред самим генералом державшийся с достоинством, преклонил колено и позволил слезам по щекам катиться.
  
   Не много понадобилось времени, чтобы и солдаты сообразили, что к чему, а потом на какое-то время весь отряд позабыл о цели пути. Со стороны, верно, они выглядели слегка безумными, слишком сильные и противоречивые чувства владели ими, и обращены были не то к предводителю, не то к высшей силе, не то к потерянному и обретенному младенцу, которого следует оберегать как зеницу ока.
   А Энори...
   Сотник никогда не видел такого счастливого человека. Он был как растение, которое достали из погреба, и полили, и вынесли к солнцу. Казалось, свет исходит от него, и сам старый воин начинал наполняться этим светом, как отражение. Готов был сделать все, что Энори скажет. Но тот ничего не велел, и просто был, воплощение лучшего в мире, и, казалось, радовался им, как родным.
   - Для всего мира меня не было в живых, и правды люди не знают. Я не хочу говорить о том, что случилось, не моя это тайна. Я стал жертвой чужих наветов и подлости, - пояснил он, когда наконец прозвучал вопрос.
   - Но почему тут, в чащобе?
   - В этих местах дом, где я жил до того, как попасть в Осорэи... Куда же мне было еще идти? Здесь глушь... Кто мог представить еще недавно, что война докатится и сюда?
   - Сосновая пала, - глухо сказал сотник. - С вашей помощью никогда бы... мы лишились вашей поддержки. Все пошло прахом, это нам всем наказание.
   - Не совсем так, иначе меня бы сейчас здесь не было, - голос был тих, как шуршащий в траве ветерок. - Раньше, будучи советником господина генерала, я многое мог, а сейчас кого сумею предупредить, если вынужден прятаться? Куда и как доберусь вовремя? Но, встретив ваш отряд, наконец сделаю то, что нужно. Вы послушаете меня? Ведь приказа Асумы нет...
   - Но почему не раньше? - спросил один из солдат, новобранец, уже во время войны пополнивший гарнизон Срединной и лишь по слабому здоровью не отправленный на север. - Разве птицы и ветер не рассказали вам, что рухэй неподалеку, в горах?
   Ответить Энори не успел, хотя собирался - на солдатика ополчились все остальные, и тот понуро затих, единственный уже не радостный среди всех.
   - Хватит, - попросил Энори, - Он ведь прав на свой лад, - и добавил тихо: - Я виноват перед вами. Все это из-за меня...
   - Не смейте так говорить! - воскликнул сотник. - Вина того, по чьей милости вы столько времени были вынуждены скрываться в глуши. И по-прежнему готовы делать что-то для нас! Но нельзя рисковать - вам нужно идти в Сосновую, и как можно скорее. Я дам провожатых...
   - Не уверен, - откликнулся Энори по-прежнему еле слышно, - Не знаю...
   - Прошу вас. Мы не можем себе позволить снова лишиться удачи.
   Лицо Энори оставалось светлым, но словно легкие облачка его затянули.
   - Я хочу вернуться, - признался он, - Но мне... нужно подумать. А пока я должен помочь в ваших поисках, - он очень осторожно, будто опасаясь потревожить, снял паутинку с ветки, ее тут же подхватил едва ощутимый ветерок и унес. Все взгляды устремились ей вслед, будто улетал голубь с посланием, а Энори продолжал:
   - Я следил за каждым их шагом. Их отряд разделился. Две группы в стороне от вашего пути, но с третьей вам повезло - они довольно близко, хоть вы и потеряли след. Именно они опасней других - с командиром, который и привел в эти горы. Я могу провести туда, а потом, если еще будет нужно, отыскать остальных...
   - Нет, - подумав, - сказал сотник. - Покажите нам этих, а больше рисковать вами нельзя. И мне никто не простит, и сам я себе не прощу, даже если все будет благополучно.
   - Я же не хрупкая барышня, - улыбнулся Энори.
   - Все равно, шальная стрела... И к этой кучке бандитов вам лучше не приближаться, нам достаточно направления.
   - Недостаточно. Вы упретесь в гору, и без меня будете три дня ее огибать. А я покажу расщелину. И не пытайтесь оставить меня снаружи - на той стороне все не так просто, - на сей раз не улыбка была, а намек на нее, как у мальчишки, задумавшего шалость.
  
  
   **
  
  
   Словно укололи иглой в бок, проснулся, вскинулся. Нет никого, и часовой переминается с ноги на ногу у дерева, и бледно светится россыпь гнилушек на коряге.
   А на траве будто иней дорожкой, прямо посреди лагеря. Проморгался - да нет, какой иней! Почти лето уже, и тепло лежать на земле, не подложив ничего.
   - Карта пропала, - сказал Вэй-Ши поутру, и устроил в лагере обыск. Только осознание того, что их и без того мало, мешало ему лично убить караульных. Ка-Ян дрожал от страха - ординарцу было бы проще всего похитить бесценные листы, он знал, где искать.
   Командир успокоился быстрее, чем ожидал молодой человек - все же отменно умел собой владеть; лишь порой с губ его еще срывались ругательства.
   - Что ж, остается надеяться, это не предатель у нас завелся, а какая-то случайность, сказал он, пристально оглядывая отряд. Кого не досчитаются вскоре, кто сбежит, надеясь в одиночку воспользоваться картой?
   Ка-Ян думал о том же, ему не было нужды в умении читать мысли.
   - У меня хорошая память, - сказал Вэй-Ши ему лично. - Я ожидал подобного и выучил все рисунки. А ты?
   Застигнутый врасплох, Ка-Ян не сразу нашелся с ответом. Сказать "да" - навлечь на себя подозрения, сказать "нет" - выставить себя дураком, ведь именно он и срисовывал карты...
   - Может быть... увидев приметное место, я разберусь, - наконец он сообразил, что ответить.
  
  
   Разбираться ему не пришлось: на них напали под вечер, когда воздух был уже золотым, но времени до темноты оставалось довольно. И не в ельнике застали, где легко скрыться, где даже днем сумерки, а среди высоких кедров, стволами полыхавших, как свечи; и не было здесь почти никакого подлеска.
   Ка-Ян не был в этот миг со всеми, волей командира он отошел в сторону, глянуть, нельзя ли здесь спуститься со склона. Нельзя, понял он, едва выйдя к обрыву; не было плавного спуска, граница между лесом и ущельем начиналась внезапно, и мощные корни торчали в воздухе, будто под ними внезапно исчезла земля. Внизу, на расстоянии шагов пятидесяти, не меньше, бурлила река.
   Шум потока сперва заглушил лязг железа и крики; Ка-Ян обернулся, не то наконец разобрав их, не то от тяжелого взгляда в спину. Энори - не ожидал, обрадовался ему - стоял невдалеке, у самого края обрыва, прислонившись к дереву, будто лишь на несколько мгновений приостановился. Но радость вмиг пригасла. Ка-Ян часто охотился в родных горах, и, рысь или волка заметив, сразу понимал, готово ли животное броситься. Сейчас вспомнил такие встречи. Сам не понял, с чего бы: ведь столько ночей сидели у одного костра. И снова ветер донес крики: молодой рухэйи рванулся было мимо бывшего проводника, на шум схватки.
   - Нет, - сказал Энори, и тело перестало слушаться, ноги подогнулись, будто стали соломенными.
   - Ты слышишь?!
   - Пускай.
   - Что... ты... - голос подвел. Не потому, что испугало поведение собственного тела, тем паче не вызывал страха человек напротив, неважно, владел ли он волшебной силой. Но предательства - не ожидал.
   - Лучше не говори ничего, твои чувства мне и так понятны, - закатное солнце высветлило глаза былого приятеля, сделало желтыми, как у рыси. И ветка колышется у лица: из-за движения тени то светлее оно, то темнее.
   - Ты их привел, - сказал ординарец, и лишь после этого сам осознал - это правда.
   - Да, я.
   - Но зачем?
   - Они мне ближе, чем вы.
   Слова эти неожиданно почти успокоили. Что ж... это было не удивительно. Предавший один раз может предать и другой.
   - И что будешь делать?
   - Я сам не знаю, - сказал Энори, будто пожаловался, - Было уже два раза - обрыв и человек, которого я не хотел убивать, но казалось нужно.
   - Тогда почему бы не дать мне пройти?
   Он, кажется, даже обрадовался:
   - Что ж, хорошо. Если выберешь вернуться к своим, иди по этой тропинке. Но вряд ли ты выживешь, очень злы на вас люди, - видно, он ощутил колебания Ка-Яна, прибавил: - Если хочешь на волю - прыгай. В другую сторону краем обрыва я тебя не пущу.
   - Но тут высоко.
   - Высоко, и все же достаточно глубины, если на камни не попадешь. Умеешь плавать - выберешься, или течение вынесет. Больше я ничего не могу предложить. И за нож не хватайся, - посоветовал даже грустно, но почему-то Ка-Ян поверил, как верил ему всю дорогу, даже когда сомневались все остальные.
   - Не боишься, что я все расскажу? - обронил он, ощущая, как ползет холодок по коже, и чувство это неожиданно придавало сил.
   - Было бы кому, - отозвался Энори будто бы даже с укором. - Крестьянам из деревенек - некто провел вас? Да и не поверят тебе, если даже дадут говорить.
   Звон железа и крики вдалеке стихли. И не понятно ведь, чья победа... Трусость выбирать или глупость?
   Когда раздался плеск воды далеко внизу, человек сверху его бы не расслышал.
  
  
   В схватке с рухэй погибли только двое солдат Хинаи, слишком уж неожиданным было нападение. Одним из погибших оказался тот парень, что спросил Энори про Сосновую; это сочли наказанием за непочтительность. Из рухэй живыми взяли одного, его хотели направить под охраной в Сосновую, но, когда его, привязанного к дереву, ненадолго оставили без присмотра, нашли - непонятно с чего - уже мертвым. Поэтому в крепость охранников отрядили сопровождать только Энори - не как пленника, разумеется.
   А он словно никак решиться не мог, ехать ли, но сотника больше убеждать не пытался. Тот, в свою очередь, тихонько наказал провожатым - берегите, как свою душу.
   Больше старый солдат сделать ничего не мог, и направился за остатками чужого отряда по второму пути.
  
  
   **
  
  
   Если взять большой мешок с камнями и сбросить пологим склоном, из которого торчат узловатые корни, а к мешку привязать человека, это и будет езда на лошади рысью. Майэрин сначала была уверена, что покалечится, потом - что умрет, а потом уже и рада бы умереть.
   Через четверть часа, миновав окрестности Срединной, путники остановились и Рииши взял Майэрин себе в седло, второго коня оставил на смену.
   - Так хоть немного лучше будет. Ты прости, что не сразу, но тогда нас бы любой запомнил, - сказал, оправдываясь, будто в чем виноват был.
   - Как вы на них ездите? - спросила совершено разбитая девушка.
   - Я научу тебя потом. Тебе понравится, - пообещал он, трогаясь с места.
  
   "Если бы мы ехали шагом, никуда не спешили, и все было спокойно вокруг..."
   Тогда да, тогда сколько угодно. Можно было даже представить себя, скачущую во весь опор и смеющуюся, мол, догоняй! Ведь бывают и девушки-всадницы.
   На этом оборвалась мысль, стало не до мечтаний.
   Но почему-то даже эту скачку ни на что бы не променяла. Смотреть только вперед, словно вот-вот и доберутся, и руку его на талии чувствовать, остальное пустяки.
   ...Служанка, приставленная к ней дядюшкой, в крепости отговаривала от побега. Ладно, муж ваш как хочет, помочь ему - долг понятный, но вы-то! Сидите тихонечко, потом все уляжется, и вернетесь.
   В ней не было почтительности, она служила не Майэрин, и, верно, проклинала новую госпожу за то, что по ее милости оказалась в центре переворота. И к Рииши у нее не было особого уважения, напротив, удивлялась, что Майэрин беспокоится, мечется пойманной рыбкой.
   "Да вы, никак, его любите?"
   "Не знаю. Но не хочу, чтобы с ним случилось что-то плохое".
  
  
  
   Ни в какую из крепостей Ожерелья он, разумеется, не собирался. Но и речи быть не могло, чтобы скакать прямиком в Осорэи. Разве что он хотел бы лишиться жены.
   ...Почти повисла на лошади, когда после короткого перерыва снова подсаживал ее, непонятно, как еще держится. Знал, что Майэрин трудно будет, но сам привык к седлу с ранней юности, и забыл уже, каково это - совсем новичкам. Краем глаза заметила его взгляд, попыталась улыбнуться. За что ей все это... жила бы спокойно в любящей семье.
   - Куда эта дорога? - спросила, когда выехали на тракт, мощеный булыжником. - Не в Осорэи ли?
   - Туда, нам надо вернуться.
   - Нет, - сказала Майэрин, ухватив повод, - Ты же знаешь, что там скоро будет.
   - Вот я и хочу предупредить господина Айю, и остальных.
   - Тебя еще на воротах задержат, у Суро наверняка уже свои люди в городской страже. И ничего ты не сделаешь, даже если пропустят; предупредишь десяток человек, а большего не успеете.
   - Только не требуй от меня сидеть в стороне.
   - Я и не требую, но не равняй себя с голубями по скорости! Их у Суро довольно! И в этот раз тебя точно не выпустят, а мне... - она неожиданно разрыдалась. Рииши не привык иметь дело с женскими слезами, поначалу опешил, но потом понял - как же она устала и испугана. Жестоко и глупо теперь все время ждать от нее стойкости закаленного в боях ветерана!
   Она промокнула глаза косой, выпавшей из прически.
   - Ты прости меня, - сказал Рииши, - Я совсем не этого хотел. А тебе в самом деле не нужно возвращаться, плохо будет в Осорэи. Куда тебя отвезти? Тут неподалеку есть поместье твоей родни или верных Дому людей?
   - Кто сейчас может поручиться за чужую верность, - грустно сказала Майэрин, - Отвези меня к Ольховому ручью, там живет двоюродная сестра отца, я ее очень люблю. И ее мужа, они хорошие.
  
  
   Ольховый ручей, к счастью, был по дороге, хотя и несколько в стороне. Рииши терял два часа, но армия идет медленно, он все равно ее серьезно опережал. Если только заговорщики в самом Осорэи не убили своих противников исподтишка.
   Поместье оказалось уютным, как, похоже, у всех Аэмара, и маленьким. Беглецов встретили испуганно, однако довольно радушно. Тетушка просто хлопотала, а ее муж словно бы что-то решал. И, кажется, удивлен был таким визитом, но не тем, что случилось в Срединной.
   Передать им девушку и сразу умчаться Рииши мог, но не стоило так поступать с возможными союзниками. Пришлось все рассказать, и снова потерять время. Кожей чувствовал, как оно уходит, царапая когтистыми лапками на прощание.
   Муж тетушки Майэрин наружность имел очень располагающую, а голос еще более приятный, такой доверительный. И этим голосом он принялся объяснять гостю, что самоубийство лучше будет совершить тут, в садике, под красивыми глициниями, а не мчаться для этого в Осорэи.
   - Я наслышан о любви к вам городской стражи. Но за несколько месяцев там должны были произойти перемены - Нэйта не любят оставлять за спиной людей с оружием, - говорил он. А Рииши ощутил одновременно ярость и стыд: кто-то посмел усомниться в верности его недавних подчиненных! И он сам хорош... отошел от дел стражи, отдал всё в чужие руки, да не своего ставленника. Отец бы не поступил так, он бы приглядывал...
   Собеседник довольно кивнул, поняв, что его довод услышан, и привел новый: стражников мало, для армии они, даже верные, не противники. А большинство горожан попросту затаятся, им нет резона выступать, когда два высших Дома делят власть. Их можно было бы поднять за генерала, за его род, но делать это нужно было раньше - и умеючи.
   - Нет смысла сейчас возвращаться, - продолжал он - ровно, почти по-домашнему, будто в задушевной дружеской беседе. - Вы сможете, вероятно, кого-то спасти. Но тогда Дом Нара и верные ему семьи окажутся втянуты в военный конфликт. И за нескольких спасенных впоследствии придется отдать больше жизней. Если же вы пока останетесь в стороне - пока, обратите внимание! - то переговоры возможны.
   Рииши несколько раз порывался встать, попрощаться, но не мог. Уважение к старшим пересиливало. И этот родственник Аэмара - он носил другую фамилию - в самом деле казался искренним и обеспокоенным.
   Время уходило, а вынужден был тратить его на разговоры.
   - Правда, будет невероятно глупо вырваться из ловушки, самому прибежать в другую и еще дверцу захлопнуть. Обидно как-то. Вы это поймете потом, когда стук этой дверцы услышите. Очень горько будет. Суро не простит пошедших против него, - заверил мужчина. - Поняв, что договориться с вами не выйдет, попытается теперь получить силой все, что нужно, и потом уж не пожалеет. Я не пугаю, Небеса упаси. Не в свое дело лезу, возможно. Но когда видишь совсем еще молодую жизнь, висящую на волоске, помочь очень хочется. И Майэрин жаль, для нее это едва ли не хуже.
   Майэрин - она присутствовала при разговоре, сидела, до глаз завернувшись в накидку из тонкой шерсти - почему-то порозовела вся, даже руки.
   - Подумайте, - заключил хозяин. - От честного и порывистого молодого человека, отвечающего лишь за себя, резонно ждать таких же поступков - и, к сожалению, необдуманных. Но главе Дома, к которому тянутся многие ниточки, вероятно, стоит учитывать этих многих.
  
  
  
   Сад служил приютом для светлячков: одни, зеленые, сидели неподвижно на травинках и ветках, другие, золотистые, порхали, заполняя собой ночь. Майэрин любовалась ими; дома, в Осорэи, они почему-то были нечастыми гостями. А тут - словно на небо попала, или в пруд, где отражается небо. Наверное, все-таки в пруд, ведь нечем дышать.
   А где-то там, среди темных холмов, одинокий всадник...
   Протянула руку, поймала живую искорку. Говорят, с их помощью влюбленные обмениваются посланиями, особенно те, кому запрещают видеться... Майэрин разжала пальцы. У нее другая история, и все равно нет смысла в послании. И уже сказано обо всем.
   Тетушка подошла неслышно, легкой рукой обняла за плечи.
   - Не плачь, девочка. В смутные времена для нас только так - либо уважать своего мужчину и постоянно за него опасаться, либо считать его человеком никчемным. Иное бывает, но редко...
  
  
  
   Проскакав с четверть часа, Рииши остановил коня на дорожной развилке, одна дорога вела в Осорэи, другая - в долину предместий. В кустах по обе стороны мерцали огни светлячков, словно множество глаз хищников, наблюдающих за ним. И ни души больше, самое время и место обдумать все еще раз.
   В Осорэи находилась сейчас его мать, самый родной человек. Женщин обычно и при мятеже не трогали, но и доли такой возможности нельзя оставлять. А Суро уже показал себя готовым на жесткие меры, иначе по-другому обошелся бы и с офицерами Срединной, и с ним самим.
   Но именно ради матери ему и нельзя возвращаться. Если вдруг их захватят обоих, он будет мягче шелковых волокон в руках заговорщиков.
   Но он себе не простит, если спрячется...
   Раздумье длилось недолго - тронув повод, направил коня по одной из дорог.
  
  
   **
  
  
   Закончив укладывать черепицу, Лиани спрыгнул с крыши пристроя на приставленную телегу, а с нее на землю. Время обеда подошло, гонг низко пропел, по двору уже тянулась вереница монахов, а к другому входу собирались беженцы и паломники, которым война помешала вернуться домой. Нээле разглядывала их, будто и цепочка фигур в коричневом, и отдельные пестрые силуэты были ей в новинку, словно и не успела привыкнуть. А что делать, если Лиани сам не смотрел ни на что, кроме работы, а свой интерес к миру словно ей передал?
   У него все ладилось - за дерево ли брался, за железо или вот за черепицу, как сейчас. Нээле поклясться была готова, что многое он делал впервые. В земельной страже не надобно, оружейники и воины крепости тоже другим заняты. А дома в детстве его вряд ли учили ремеслам.
  
   Отряхнул глиняную пыль со штанов и рубахи, бросил короткий взгляд в сторону главного здания.
   - Три дня уже... так неспешны. По небесным часам живут, не по земным.
   - Такого не было никогда, а ты хочешь, чтобы они вмиг приняли решение, - укорила его Нээле.
   - А если так и не примут?
   - Тогда... ничего. Что будешь делать? - спросила, помедлив.
   - Может, вернусь в Сосновую. А может, уеду на север.
   Добавил с тихой злостью, склоняясь над бочкой с водой, плеснул на лицо:
   - Я ему все равно не противник. Да и где он, еще здесь или уже в горах Юсен, помогает обрушить очередную крепость?
   - Вы могли ошибиться, - возразила девушка, - Тварь из пояса... кто она, чтобы знать - и чтобы ей верить?
   - Мы ошибиться могли. Но слишком уж сложно для вымысла. И для нежити - ей не придумать подобную байку, такими движет одно желание - сожрать кого-нибудь.
   - Я видела тори-ай, как и ты, - невольно вздрогнув, возразила девушка. - Ловушку они нам с Тайлин расставили, это было разумно...
   И продолжила о менее страшном:
   - Ты ведь его - Энори - никогда раньше не встречал. А по описанию это может быть кто угодно, хотя бы колдун рухэй.
   - Тебе так важно, чтобы это не оказался он?
   - С чего бы? - а ведь он не знает, что на самом деле произошло между ней и Энори... Вновь неуютно стало, вспомнила зимнее бегство. Тогда она подозревала все же, что перед ней выходец из мира мертвых... как в холмах год назад.
   - Но так или иначе, пока мы должны ждать, - сказала поспешно. - Если уж монахам Небеса еще не дали ответ...
   - Здесь у всех много слов о развилках судьбы, о воле Небес, но пока я не видел действий, - ответил Лиани довольно резко, и сам это заметил:
   - Ты прости, я тут места себе не нахожу - под замком и то спокойнее было. Но я не должен так с тобой говорить.
   Осторожно коснулся ее запястья, словно стрекозу снимал с листа осоки; от воды пальцы у него были холодными, Нээле вздрогнула.
   - Будто ты меня опасаешься, - отметил он с грустным недоумением.
   - Нет, не то, - запнулась, не зная, как объяснить. - Тебе я доверяю больше, чем кому бы то ни было из людей.
   И как не доверять, после его возвращения в город ради ее спасения, той безумной зимней скачки, той ночи в святилище, когда не знали, будут ли живы к утру.
   - Я... - знаю, что изменился, - сказал он. - Порой кажется, что на мне проклятье какое-то. Должен был умереть много раз, но всегда умирали другие. Чем больше грозит мне опасность, тем больше жертв... как будто иначе меня никак не спасти. Рад бы прервать эту цепочку, но не могу. Не своими же руками это делать.
   - Ты можешь обрести покой здесь...
   Лиани коротко рассмеялся.
   - По всей округе рассказывают о вещей деве, которую благословили Небеса, и она помогла спасти монастырь. Знаешь, я... думал - как же люди любят придумывать сказки. Если уж силы целого монастыря недостаточно, что может девушка? А потом посмотрел на тебя... Но лучше не испытывать, чья судьба сильнее - моя или твоя.
   - Ты правда хочешь уйти?
   - Придется... - ответил он хмуро, и посмотрел на нее прямо и коротко, так, что у девушки сердце зашлось. Мокрая прядка прилипла к его щеке и напомнила шрам, захотелось немедленно ее убрать, но дотронуться казалось невозможным.
  
   ...Сколько еще дней у них в этих стенах? На сей раз он не уйдет просто так, он спросит. И придется давать ответ, а как это сделать, когда и сама не знает, в чем ее судьба? Если бы речь шла только о людях... Но Небеса правда обязали ее к чему-то, или можно оставить все и зажить обычной жизнью, обрести счастье?
   Сейчас она не сможет ответить - даже если ответа немедленно не потребуется, трудно будет не подгонять саму себя, не искать знаки... не ошибиться.
   "Я хотела обрести почву под ногами - и не хотела терять себя. Но скоро поняла, что себя мне не сохранить, да и что я - облачко, ветер дунул, оно развеялось. Но я все-таки и человек тоже, и мне нужна была опора. Я на многое стала готова ради нее, только она все ускользала и ускользала, пока уже и веры в нее не осталось. А потом... стало казаться, что вот оно, мое назначение..."
   Но сказала она другое:
   - Я все это время не знала, что со мной будет. Могла только ждать... и ждать. Стоило подумать - вот наконец все уладилось, и меня тут же срывало с места. И ничего нельзя было сделать. Только верить... Порой мне казалось - куда легче было пережить ту ночь в холмах. Там я хотя бы сама бежала куда-то...
   Больше ничего не понадобилось - осознала вдруг, что он понимает, и ничего не спросит. А жаль. В этот миг она бы не сомневалась.
  
   Неизвестно, может, она и сама что-нибудь сказала или спросила еще, но Небеса отвлекли - по двору к молодым людям направлялся долгожданный монах. Очень злой монах, в котором даже странно было узнать брата Унно.
   Нээле заулыбалась было, но улыбка разбилась, натолкнувшись на свинцовую хмарь его лица.
   - Доброе... утро, - запнулась девушка. - То есть день уже...
   Лиани непочтительным кивком ограничился, на приветствия времени тратить не стал:
   - Пояс уничтожили?
   - Нет... пригодится еще, - сказал монах с явной неохотой. Странно, словно подменили его - не этот ли человек нес страшную вещь, как самое дорогое сокровище, да еще и с нежитью чуть ли не в удовольствие беседовал?
   - Всегда казалось недостойному, что Небеса любят посмеяться, - сказал он угрюмо, - а вот, похоже, и вправду так.
   - Что решили-то? - спросил Лиани.
   - А, - брат Унно лишь отмахнулся, и вознамерился было двинуться дальше, но юноша поймал его за руку; Нээле не успела даже понять, как это вышло, а потом мороз побежал по коже - нельзя так со святыми людьми!
   - Ты исполнил обет, что же, решил остаться? - спросил Лиани почти беззвучно - девушка, стоявшая в двух шагах, еле расслышала.
   - Придется пока, - буркнул тот. - А ты... не соглашайся, когда тебя призовет отец-настоятель и начнет убеждать.
   - На что?
   - Ни на что! И пусти, одичал вконец, - извернув кисть, брат Унно освободился и зашагал дальше. Непривычной была его походка, и со спины он выглядел странно - голова опущена, плечи как будто сжаты, а шаг слишком широкий, будто спасался или, напротив, был в гневе. Монах? В гневе? Невозможно.
   - Что это с ним? - растерянно спросила девушка.
   - Я, кажется, понимаю... И, может быть, для меня эта новость будет хорошей, - добавил Лиани вполголоса; Нээле ощутила с грустью, что все, не с ней он уже, а мысленно беседует с настоятелем. Не у нее одной есть путь, другим недоступный.
  
  
   **
  
   Один из маленьких племянников господина Айю как-то назвал его "кошка-гром"; сравнение посмешило и запомнилось. Особый такой гром, который раскатывается мягко, не пугая, лишь предвещая скорую непогоду. Детям говорили, что это на небе играет клубком пушистая туча-кошка.
   Сейчас показалось, что услышал такой, хотя небо было ясным; вероятно, в ушах шумела кровь.
   - Я всё на сегодня, - он подал последние бумаги молодому помощнику. Личные прошения разбирал; а их меньше не становилось, и многие, как всегда, были пустячны, хоть на севере шла война, а с юга подходили солдаты, присланные столичным указом из соседней провинции.
   - Как самочувствие ваше? - спросил помощник, а господин Айю только поморщился.
   Он понимал, что жить ему осталось немного. Годы еще не столь обременили его грузное тело, но здоровье сдавало - с каждым месяцем это было заметней. Но сильнее, чем собственная судьба, тревожило его будущее Дома Таэна. Еще полвека назад это был дубовый бор с мощными деревьями, но словно армия мышей подгрызла корни - почти никого не осталось. И оба брата словно задались целью прервать собственный род. Им бы жениться обоим, так нет же. А Тайрену - какой из него наследник? Простите, Небеса...
   Оставались еще дальние боковые ветви, но тоже чахлые, и никогда не державшие власти.
   Хотя не ему порицать, у самого Айю детей нет, и не отговорка, что его-то род обширен и дружен.
  
   Знать Осорэи предпочитала с конца весны отвозить семьи в загородные поместья, но последние несколько дней выдались дождливыми, и оставалось любоваться доцветающими деревьями здесь, в домашних садах. Городские же парки пустовали, дождь сбивал наземь последние грустные лепестки с веток. Никому не хотелось лишний раз высовывать нос на улицу.
   Поэтому, когда Айю вызвал в Палаты управления главу Дома Иэра, чтобы проверить отчеты по рудникам их семьи, неожиданным стало, что за город накануне уехало все семейство. Да еще поздно ночью, перед самым закрытием ворот. Других, не столь родовитых людей, могли и не выпустить. Причем направлялись они, судя по всему, не в предместья, а на тот берег Кедровой - по ночи и сырости удовольствие вовсе сомнительное.
   Странно, очень странно...
   По дождю ему самому нездоровилось, и, оставив Палаты на помощников, Айю направился домой в сопровождении одного из слуг.
   - Пожалуй, обойдусь без паланкина, захотелось погулять под дождем, - заявил он, уже спускаясь с крыльца. - Наведаюсь в парк у канала, полюбуюсь напоследок на сливы. Им должно быть грустно доцветать в одиночестве.
   Как брошенной всеми красавице, пришло в голову. И в воду канала смотреться, как в зеркало... посмотрите, я же еще хороша...
   Чтобы попасть от Палат к парку, нужно было пересечь мощеный плитами дворик, здесь в хорошую погоду обычно ожидали просители средних рангов. Сейчас не оказалось никого, и, хотя удивляться тут было нечему, Айю стало тоскливо и неуютно. Он остановился; слуга, несший над головой зонт, не успел подстроиться, оставив господина ненадолго под дождем.
   Пусто. Деревянные и каменные скамьи, невысокие стены... хоть и зеленеет подстриженный шарами кустарник, кажется - глубокая осень. Несколько человек показались в стенном проеме, по форме Айю признал в них городскую стражу. Шедший впереди заметил его, поклонился, что-то сказал, и один из стражников нырнул назад, на улочку.
   - Пойдем, - сказал Айю слуге. Поравнявшись со стражниками, чуть кивнул им - он был со всеми приветлив. Ощутить удар в горло успел, но не понял, что это был нож; лезвие глубоко вошло под подбородок, тяжелое большое тело, оседая, потянуло убийцу за собой. Слуга успел издать короткий невнятный звук, и лег рядом с хозяином, будто по своей воле. Дождь понемногу размывал струйки крови по краю дворика.
  
  
   В этот день была убита часть городской стражи, из тех, кого заговорщики посчитали негодными для склонения на свою сторону. Солдаты Атоги еще не подошли, но заранее присланные в Осорэи люди заняли Палаты управления, арестовали мужчин из верных Дому Таэна семей, ворвались и обыскали жилища обоих братьев и вынесли бумаги, какие нашли. При этом погибли несколько слуг Дома, до последнего защищавших хозяйское имущество. Если не считать их и городских стражников, жертв оказалось немного. К вечеру в Осорэи вернулся Суро, промокший и от этого злой, несмотря на удачный исход задуманного.
   Большинство горожан в эти часы не поняли и не заметили ничего, сидя под защитой крыш и стен, разве что пробегающие по улицам отряды стражи или же просто группы каких-то неприметно одетых людей вызывали удивление и некоторый страх. Кто они, что им надо?
   Даже торговцы в лавках, скучающие при малом числе покупателей, поначалу ничего не прознали, а уж они-то собирали все слухи.
   Все вопросы откладывали на потом, сперва должен был кончиться дождь.
  
  
   **
  
  
   Лайэнэ со вчерашнего дня нездоровилось. Еще с детских лет ее учили - недомогание ничего не значит, нужна веская причина, чтобы назваться больной. Гости хотят слышать песню, видеть танец, развлекаться искусной беседой - уж на такое всегда должна быть способна, тем более это приносит деньги. А сейчас Микеро только взглянул на нее и заявил - нечего делать возле Тайрену, иди отдыхай.
   Небо ненадолго просветлело, отрада после ливней и мороси.
   В сумрачной каменной клетушке сидеть не хотелось, и она бродила по храмовым дворикам, любуясь на ласточек - перед очередным скорым дождем низко летают, - и думала, что бы еще рассказать подопечному.
   Сказкам ее тоже учили, но за долгие годы ни разу не пригодились они. А сейчас научилась переделывать в сказки любимые песни. Поначалу те, что содержали в себе историю, а потом воображение уносило дальше, и представлялось уже, что песню про лепестки или ласточек поет девушка, у которой была злая мачеха или жених-оборотень...
   Сюжеты повсюду, к чему ходить далеко? Вот за темно-синий подол ее юбки, непривычно-короткой, всего-то по щиколотку, зацепился маленький лист. Откуда он, ведь поблизости на дворе нет таких, с треугольными зубчиками? Верно, случайно принес на метле подметальщик, а то и один из монахов на своем одеянии... Быть может, сей лист прилетел из далекой страны...
   Такие придумки увлекали ее саму, не только мальчика.
   Так странно... оказалось, тут Лайэнэ с Энори были похожи, только он сказок почти и вовсе не знал, но сочинял что-то свое, собирал воедино из слышанных полуобрывков. Знала: Тайрену пересказывал кое-что.
   Досадно было в этом себе сознаваться, но, когда ушел страх перед бывшим возлюбленным и покровителем, Лайэнэ поняла, что немного скучает по свету, который он мог дарить... говорят, есть в море хищные рыбы на дне, они огоньками заманивают добычу...
   Но неизвестно, придет ли еще Энори или нет, да и неважно - мальчику он обещал не вредить, а значит... она больше здесь не нужна. И это бы хорошо, стосковалась по дому, изысканному убранству его и удобствам, и самой наконец хочется быть красивой и привлекать взгляды. Только ведь и привыкла к ребенку, и тонкая это, прозрачней паутины ниточка-связь с другим человеком...
   Громкие голоса и звон железа послышался ей. Насторожилась, и тут же себя успокоила - верно, медную посуду несут прислужники. Голоса звучали все громче, и она заторопилась к покоям мальчика, под конец бежала уже, спасибо хоть юбка служанки позволяла делать это быстрее.
   Голоса стихли; она завернула за стену из плотного кустарника, и оторопела. Человек десять в темных доспехах стояли перед входом, поодаль толпились монахи. Знаков различия на головных повязках она не могла разглядеть сбоку и со спины, а сами повязки темно-синими были и темно-красными, из разных отрядов люди. Не земельная стража, не городская.
   "Приехали за Тайрену", подумала было - и узнала одного из воинов. Из подручных Макори, он никогда не служил Дому Таэна. Такой мелочи оказалось довольно, чтобы молодая женщина поняла.
   ...Нельзя обнажать оружие на святой земле, но... этот запрет нарушался не раз и не два за историю, даже монастыри уничтожали со всеми их обитателями. Еще век назад в Лощине погиб небольшой отряд, попавший в ловушку в междоусобицах. Правда, то было восточней... Сейчас там - стела из белого камня.
   Под сводами храма она бы чувствовала себя намного спокойней, и то, могут вывести силой. А тут и не храм даже, обиталище паломников и посвященных младшей ступени, еще не монахов.
   Но саму ее пока еще не заметили, достаточно сделать шаг назад, и скроет листва. Только голос почудился, негромкий и немного усталый. "Когда-то ради нашей семьи верные люди отдавали жизни, но это время давно миновало. Разве что среди близких слуг еще найдутся такие..." А потом ее песни и сказки, тут рассказанные, вспомнились. Мальчик уже потерял одного важного ему человека...
   Лайэнэ шагнула вперед, полностью показалась воинам.
   - А это еще что за пташка? - спросил старший лениво, поворачиваясь к ней.
   Словно похолодало в Лощине, зимой дохнуло.
   Это в монастыре ее толком некому было узнать, достаточно ореховой краски, связанных в простой узел волос да простой одежды. Люди Суро отшельниками не слыли, и она раньше не стремилась прятаться, наоборот - на многих праздниках сияла ее красота.
   А значит - шпионка, и не Дома Нэйта - предупредили бы о ней.
   Когда-то слышала про застигнутую лесным пожаром рысь, как она спасалась, схватив своего детеныша в зубы. Вот и Лайэнэ сейчас окружает пламя, и она хотела бы подхватить на руки мальчика и умчаться... неважно, что не родной ей.
   Может ее и не убьют сразу, но уж точно не выпустят просто так.
   Растерянно улыбаясь, Лайэнэ пошла вперед, чуть вжимая голову в плечи:
   - Что-то случилось, господа воины? Я нянька наследника...
  
   В нее всмотрелись, кивнули и довольно грубо отодвинули в сторону, один из солдат ухватил ее за запястье; рука была жесткой, край доспеха впечатался в кожу. Будет синяк, подумала молодая женщина. Забыла про это, когда у выхода нарисовались два силуэта, большой и маленький.
   Врач выглядел очень плохо - бледный в зелень, и пошатывался. Видно, ему досталось. Охранников мальчика видно не было. Может, убили их, даже наверняка. Вон, сзади еще солдаты, и у одного сабля обнажена. А лекарь нужен живым - раз уж решили забрать ребенка.
   Глядя в одну точку, он с трудом одолел три ступеньки, которые обычно даже не замечал, спустился во двор.
   За ним появился Тайрену. Он был испуган, и этого не скрывал, но держался лучше, чем иные взрослые. Заметив Лайэнэ, хотел было к ней подойти, но один из солдат ухватил его за плечо. Будто мальчишку на побегушках, тоскливо подумала Лайэнэ.
   - Нянька, твоя? - грубо спросил главный среди солдат.
   - Моя, - Тайрену так ответил, словно говорил "моя рука или нога. А Лайэнэ, бросив короткий взгляд, тут же еще ниже опустила голову. Пусть это сочтут страхом низкородной служанки...
   Микеро стал рядом с ней, одними губами подтвердил, что охранников в живых больше нет. И вновь Лайэнэ ощутила, как холодает воздух - вот и она сама стала почти свидетельницей убийства в Лощине...
   До выхода всех троих довели вместе, там разделили; Лайэнэ оставили с мальчиком. Их обоих едва ли не впихнули в носилки; Тайрену сразу сжался в комочек, и вздрогнул, когда Лайэне дотронулась до него, желая ободрить. И глянул как в первый день - настороженно, по-взрослому недобро. Потом, когда позади была часть пути, оттаял немного.
   - Чего они хотят? - спросил почти жалобно.
   - Забрать власть у твоего отца.
   Он был достаточно взрослым, чтобы это услышать.
   - А где мои люди?
   Он не знает про охранников... что ж, это и лучше. Ладно не на глазах все произошло, от такого Тэни мог и не оправиться. Но, спасибо, целы хоть они трое.
   - Остались в Лощине. Теперь другие будут тебя сторожить - вздохнула она. Хотела прибавить, что он ценный заложник, и бояться ему нечего, но слова, скорее всего даже правдивые, не шли с языка.
   Носилки мерно колыхались. Раз не усадили в повозку, значит, везут куда-то недалеко, наверняка в одно из поместий Нэйта или их приближенных.
   Молодая женщина немного успокоилась: раз не убили сразу, значит, Суро мальчик и вправду нужен живым, ну и няньку при нем могут оставить, хоть и, скорее всего, под чужим надзором. Главное себя не раскрыть. Трудно придется... А еще она почти молилась, чтобы узнал Энори. Он не потерпит, чтобы кто-то протянул руки к его воспитаннику... и, возможно, ей тоже поможет.
   Подсказал бы еще кто, где он сейчас...
  
  
   **
  
  
   В Сосновой работа кипела, созвали - а когда и согнали силой - мужчин со всех окрестных деревенек. Некоторые ворчали: мол, вместо своих огородов заняты чужими стенами. Другие одергивали их - если своим же защитникам не помогать, последние времена настанут. Третьи помалкивали, помня, что никого солдаты крепости не защитили. Были и те, кто думал - отряд рухэй разбился об эти стены, не то шли бы себе дальше, жгли и грабили.
   Так или иначе, сейчас здесь царило оживление, какого не было уже давно, а уж столько женщин - стряпух и прачек - в Сосновой и вовсе никогда не водилось. Завалы уже разобрали, теперь часть стен по сути возводили заново, как и большинство зданий внутри. Да... раньше тут многое требовало ремонта. Крепость бы порадовалась преображению, случись оно по мирной причине.
   Асума строго следил за порядком, благо, и пришедших с ним из Срединной наставлять и понукать не приходилось.
   Посланных за налетчиками солдат скоро не ожидали, поэтому, когда разведчики донесли о возвращении двоих, командир весьма удивился. И почуял недоброе: такое возвращение могло значить только, что с отрядом стряслась беда.
   Третьего человека, пришедшего вместе с солдатами, он в первый миг не признал, думал - кто-то из местных охотников, взятый проводником.
   Асума подивился тому, как выглядели воины, словно не по горному лесу шли-торопились, а с неделю отлеживались на перинах. И не только свежим видом поразили, но и детски-счастливым каким-то выражением лиц. И выражение это было заразным, видимо - тут же начало появляться у некоторых солдат Срединной.
   Впрочем, никто не мог подсказать, каким стало лицо у него самого, когда осознал, кто этот третий. Счастливым вряд ли, но вот глупым наверняка.
  
   Это не мог быть Энори, и не мог быть никто другой. Асума, до крайности растерянный, постарался не выказывать этого слишком явно и задал много вопросов, ответы на которые не знал бы и брат-близнец. Услышанное его удовлетворило, но он заметил, что некоторые вещи обсуждать Энори не хочет. В прежние времена такое случалось и настаивать не посмел бы никто, кроме разве что генерала Таэна, однако сейчас Асума предпочел бы избежать недомолвок.
   Но оставалось пока принять Энори и отправить письма генералу.
  
  
   ...На вороте у него красовалась серебряная застежка со знаком Рыси. Заметил, как на него уставился помощник Асумы, проследил направление взгляда.
   - Ах да, я и забыл, - с немного растерянной улыбкой отстегнул пряжку, и последовал за провожатым сквозь толпу любопытных, большинство из которых не осознали пока, что произошло и кто это вообще, за что ему внимание всех офицеров разом.
  
   - Он не имел права носить этот знак, - сказал помощник, проследив взглядом за нежданным гостем.
   Асума потер переносицу:
   - И все же он много лет жил в этой семье и верно служил ей. Скрываться в глуши и держать при себе знак как память - за такое осудят только неблагодарные.
  
  
   Поскольку одежда его была невзрачной, достойной лесного охотника, за которого и приняли поначалу; Асума велел принести другую, но возникла заминка. Все знали, что Энори не носит цветного, хотя сам он сейчас не просил ни о чем таком. Тонкое серое сукно нашли в деревне у местного старосты, и новую безрукавку цвета грозовой тучи с серебряной вышивкой у ворота. Швеи мигом, хоть без особого мастерства изготовили наряд. Неярко по-прежнему, но никто не примет за простого жителя гор.
   Его разместили в лучших покоях, насколько о лучшем можно было сейчас говорить в Сосновой. Десятки людей старались, возвращая ее к жизни, но следы пожара все еще бросались в глаза.
   И в комнаты постарались принести хоть что-то, скрадывающее недавнее разорение.
  
   Энори тронул занавеску с вышитыми на ней пчелами - массивные, они кружились над золотыми контурами цветов.
   - Это принадлежало женщине, - послышался голос сзади. - И сундук с уточками. И вон та вазочка с янтарем тоже; смотри-ка, надколот край. Могли бы и выбросить...
   - Женщине? - тихо откликнулся Энори. - Да, пожалуй...
   Яаррин сидела на кушетке, поджав ноги.
   - Наконец-то побуду в нормальной комнате, хоть и среди такого барахла. Даже хорошие вещи они навалили сюда как попало...
   - Сгинь, - сказал Энори. - Сюда идут.
   Солдат в головной повязке со знаком Срединной стоял не как положено, а переминался с ноги на ногу, и смущенно прочищал горло.
   - Господин, тут такое дело... Простите, что не даем отдохнуть, но срочно требует командир.
  
  
  
   Человек был маленький, щуплый, но выглядел очень решительно. Из соседней деревни, сейчас он трудится плотником. Правда ли, что он был здесь при штурме Сосновой? До сих пор не было оснований усомниться в его рассказе, все выжившие говорили примерно одно. Однако сейчас...
   - Ты, верно, ошибся, - с глубочайшим недоверием сказал Асума. Он, поднялся, сам того не заметив, и наступал теперь на маленького плотника, а тот пятился, ежился, но глаз не прятал даже при поклонах, как уж ему удавалось.
   - Господин, разве его можно с кем-то спутать? Только если видел мельком, давно, а сам был занят другими делами. Но я думал, что умираю - что может быть важнее такого? Крепость горела, а он стоял совсем рядом со мной. И на лице отсвет пламени... Все как есть в память впечаталось. Когда я видел его, он не участвовал в схватке, и ничего не боялся, похоже. Он посмотрел на меня. Ничего не сказал и не сделал, а я подумал - это не человек. Это сама воплощенная смерть посетила Сосновую...
   Плотника допрашивали долго и тщательно, однако толком он сказать ничего больше не мог, а остальные выжившие вовсе не принесли новых сведений. Энори - Асума, как мог, постарался скрыть его личность, хотя слухи уже поползли - они не видели никогда. Ни в прежней жизни, ни в настоящей.
   ...Если он и вправду был в горящей Сосновой, то почему и зачем? Вместе с вражескими солдатами его не видел даже этот плотник. Не видел и вместе с воинами Таниеры. Но если он и впрямь находился в крепости до нападения, почему его не помнят другие? Тайна его и погибших офицеров? Такая, что и по возвращении о ней не упомянул?
  
  
   Плотник, съежившийся на полу, еще больше сжался при появлении в комнате гостя своих кошмаров. Асума скользнул по работнику беглым взглядом и обратился к Энори, стоявшему на пороге с видом настолько спокойным и слегка удивленным, что и спрашивать было неловко:
   - Доводилось ли вам встречать этого человека?
   На лице Энори на какой-то миг возникло странное выражение, Асума не взялся бы объяснить, что оно значит. А потом молодой человек рассмеялся.
   Чего-чего ожидал Асума, но только не смеха, и в первый миг растерялся. Велел Энори войти, сесть, а плотнику повторить сказанное, после спросил:
   - Так доводилось ли видеть его?
   Ответа не получив, повторил уже более строго:
   - Я надеюсь, вы сумеете опровергнуть эти слова или дать какое-то объяснение?
  
   Плотник начал понимать, что попал в какую-то сложную и скверную историю, еще когда опять увидел Энори - в новой одежде, совсем не похожего на горного охотника. Он забеспокоился пуще прежнего, все чаще поглядывал на стражу у двери. Но от показаний своих не отступил ни на шаг.
   Асума внимательно наблюдал за обоими. Но вскоре понял, что можно ограничиться одним плотником - в его чертах страх сменял растерянность, а следом приходила решимость - разнообразно, как облака на небе. А Энори выглядел рассеянным и несколько даже грустным, и думал о чем-то своем. И следа улыбки на его лице не осталось.
   Тихо было, только снаружи перестукивали топоры и молотки рабочих, спешащих закончить кусок работы до ливня, да порой редкие тяжелые капли, принесенные ветром, ударяли по черепичному карнизу над окном.
   Загадок Асума не любил, он даже судейских всегда недолюбливал, считая, что они слишком привыкли вертеть события и слова в нужную сторону. Однако сейчас не помешал бы кто-нибудь из этой братии. А ему самому слишком давно не отказывались отвечать. Врать и юлить, бывало, пытались, но что делать с молчанием?
   Вот перед ним молодой человек, которого привык считать достойным доверия, и тут он находиться вообще не может. И вот заявление, которое звучит полным бредом. А Энори отказывается что-либо объяснять; при этом Асума знал, как хорошо у него подвешен язык. Больше всего похоже на то, что он... сильно задет таким отношением. Он вернулся к своим в час беды, помог отыскать налетчиков, сохранил знак рода, которому верно служил... а его встретили так.
   Но что бы он там ни чувствовал, а ответить придется.
   - Мне будет довольно слова, что вас не было в Сосновой в тот день.
   Говоря это, Асума покривил душой, но он хотел получить хоть крупицу. К тому же, если прозвучит заверение, а потом всплывут новые обстоятельства, это может стать лишней зацепкой.
   Энори отозвался тихо, так, что слушал один только Асума:
   - Я скажу, только наедине.
  
   Плотника отослали, вновь поместив под замок. Бедняга уже, видимо, прощался с жизнью, хоть ничего и не понимал.
   Энори дождался, когда стихнут шаги, когда и стража покинет комнату, и обратился к Асуме.
   - Я был в крепости. Не хочу говорить об этом, но придется. Вы, может быть, знаете, что у командира Таниеры была молодая подруга... Я приходил к ней, и о нашей связи не знал почти никто. Вас удивит, как это было возможно? Но госпожа Сайэнн обладала большим влиянием в Сосновой. А познакомились мы в деревне неподалеку, где она жила... случайно, когда она оказалась одна в лесу.
   - Значит, нападение проходило на ваших глазах?
   - Да.
   - Но как можно было молчать о таком?
   - Молчать? Проще простого. Не зная, выжил ли кто, и не желая пятен на памяти о погибших... Свидетелей много и без меня.
   - Но как вам удалось остаться в живых, уйти?
   Короткий взгляд - словно черный стриж мелькнул перед лицом Асумы.
   - Я-то сумел, с тем даром, который имею. Знаю, что можно было остаться, помочь... Да, я знаю.
   Не каждый останется, подумал командир. А уж после смерти любимого человека... Но приятней, когда встречаешь иное. Вспомнился тот парень, организовавший людей на развалинах. Жаль, что он выбрал покинуть Сосновую.
   - Вам придется рассказать все о разорении крепости.
   - Не хочу.
   Асума нахмурился, сцепил руки в замок:
   - Это не разговор.
   - Спрашивайте других, очевидцев у вас довольно. Я хотел спасти госпожу Сайэнн, но это мне не удалось. Могу рассказать о ее смерти, если угодно.
   Час от часу не легче, подумал Асума. Но говорить он и вправду больше не станет, похоже. И давить бесполезно, уж если в прошлые дни гнев генерала был ему как грибной дождик - а гнев этот был известен всем, имевшим счастье знать хозяина Хинаи. Не силу же к нему применять!
   Выход все-таки был, такой, чтобы и непоправимого не совершить, и по возможности пресечь досужие разговоры.
   - Что ж, я услышал довольно, чтобы доложить обо всем. И для всеобщего блага я прошу вас не выходить из покоев, пока не будет получен ответ. Я поставлю людей у двери. Если что-то понадобится, говорите им.
   Энори холодно посмотрел на него; сейчас он, несмотря на умеренно-скромное одеяние, походил на сына высокого рода, а не на светлого, дружелюбного юношу-охотника с гор, каким явился в крепость.
   - Как мило. Всё это называется другим словом, никак не просьбой. Вы ведь наверняка еще и оставите дверь незапертой; зачем, если охрана вежливо постарается не дать мне выйти? Но я не буду создавать вам лишних хлопот, я подожду, а со слухами среди солдат уж как-нибудь разбирайтесь.
   Уже выходя, приостановился, и сказал, не оборачиваясь:
   - Когда будете писать господину генералу, напомните, что он уже ошибся однажды. Не стоит вновь делать то же самое.
  
  
  
   - Народ в крепости бурлит, хотя пока они знают лишь о твоем появлении. Этого бедолагу тоже заперли, только куда в худших условиях.
   Охрана не могла услышать голоса женщины - она умела говорить очень тихо, едва не уподобляясь летучим мышам, и для Энори сейчас это оказалось удобно.
   - Ты не ожидал, что угодишь в ловушку? - она была весела и оживлена, порхала по комнате; сейчас, кажется, ее радовало и то, что недавно она облила презрением.
   - Я знал, что Асума будет писать обо мне, и никак бы не смог избежать этого, - Энори устроился на подоконнике, смотрел через деревянную решетку, чудом не тронутую огнем.
   - Но ты не ждал, что появится этот выживший и узнает тебя.
   - Да, этого я не ждал... Но придется пока оставаться взаперти, вот и вся разница.
   - И у тебя есть план? - недоверчиво спросила женщина.
   - Есть. Действовать по обстоятельствам. Если им не достаточно будет сказанного. Это... всего лишь люди. А один плотник и вовсе не имеет значения.
   - Может быть, мне убить этого... свидетеля?
   - Уж точно не сейчас. И нет никакого смысла. Да, кстати... - он наконец отвернулся от созерцания рабочих на стене через двор напротив: - Если захочешь убить, чтобы навредить мне, тоже бессмысленно. Стража знает, что я не выходил из покоев. Они меня только скорее выпустят, найти убийцу.
   Яаррин только хмыкнула.
   - Я предложила... просто как помощь.
   - Ты меня ненавидишь, откуда такая забота? - Энори вновь повернулся к окну.
   - Меня увлекла твоя игра, - неохотно призналась женщина, вертя в руках бронзовую статуэтку в виде дракона. - Даже не думала...
   - А вот это я дал тебе, - сказал он рассеянно.
   - Что?
   - Интерес. Тори-ай редко могут испытывать что-то, помимо голода, ненависти и короткого удовольствия.
   - Мог бы и промолчать, - женщина со стуком поставила статуэтку на стол. - Ладно... как я сказала уже, люди в крепости гомонят, словно воробьи, - она на миг оскалила мелкие зубки в усмешке. - Не хочешь понаблюдать втайне? Пищи там тебе хватит надолго...
   - Не хочу.
   - Так и будешь тут сидеть? Ведь можешь уйти в любой миг. Даже через дверь - охрана не посмеет остановить. Вернешься потом, раз под надзором быть тебе нравится.
   - Уймись уже... ты говоришь слишком громко, услышат тебя.
   - Не о тебе беспокоюсь. Но ты и мне велишь голодать!
   - Они мне нужны.
   - Даже крестьяне, которых согнали сюда для подсобных работ? Их никто и не хватится.
   - Все.
   - О да... не поверила бы, - фыркнула женщина, - Ты готов на всё ради их обожания? А получив письмо, они, может, еще смертный приговор тебе вынесут, - сказала она мечтательно.
   - Не надейся... Все еще повернется, как надо, а под замком несколько дней побыть мне не трудно.
   - Несколько дней? Твоя самоуверенность все-таки запредельна. Ты знаешь ведь, что напишут в ответном письме!
   - Что же? О моей смерти от руки генерала?! Но, скорее всего, меня сами выпустят раньше. Ты видела - они меня любят. Это не рухэй, которых нужно было каждый раз приручать заново.
   - Ты потому и отпустил того недоумка? Что он в самом деле привязался к тебе? Я многое могла бы тебе рассказать о людях, - засмеялась она, - Только ведь ты никого не слушаешь. Но я полюбуюсь на то, как они обойдутся с тобой. Уже начали, ведь ты ожидал не этого? И не этого, - острым ноготком она провела себе по горлу.
   Но заметила, что он снова отвлекся, и не как обычно - равнодушно к ее колкостям. Что-то произошло.
   Энори застыл у окна, расширенными глазами глядя на край двора. Лицо побледнело, будто свежевыбеленный холст, и, похоже, дышать Энори перестал.
   - Что с тобой?
   Что-то произнес одними губами. Женщина не была уверена, правильно ли она расслышала.
   Он очнулся не сразу.
   - Ахэрээну...
   Яаррин метнулась к окну, вгляделась, вытягивая шею, и так прижалась к узорной решетке, что выскочила одна из шпилек.
   - Что может напугать Забирающего души? - спросила она. - Белый крылатый зверь... где же он?
   - Тебя учили, что ахэрээну выглядит так. Но это... белая туманная бездна, из которой к тебе тянется множество рук...
   - Ты ошибся, - она отодвинулась от окна. - Я вижу только горстку людей. Кто там Опора, по-твоему? Может, вон те рабочие скопом?
   Энори молчал, покусывая нижнюю губу, и все смотрел во двор.
   - Ты прямо как младенец во время грозы, - обронила Яаррин, - Вот уж не думала, что тебя можно так напугать...
   - Дура! - оборвал ее Энори, - Сразу видно, мозги твои давно превратились в пыль! Приход Опоры может пошатнуть мироздание.
   - Пока только ты шатаешься от страха, - сказала она недовольно; давно пыталась вывести его из себя, сейчас вроде и получилось, и что-то не так. Не на ее слова он злится. А и впрямь перепуган... Может, и ей стоило бы?
  
  
  
   Асума скомкал начатый загодя набросок письма, встал, смерил шагами комнату взад и вперед. Мысли не шли. Верить ли бывшему советнику - или этому случайному человечку, утверждавшему, что Энори в тот страшный час был слишком спокоен и уверен в себе? За плотника поручилось несколько местных жителей, но сами-то эти порученцы что из себя представляют?
   Объяснение прозвучавшее... оно и понятно, и странно. А с именем Энори связано многое. И та загадочная история с ранением, пожаром и нападением. И со смертью его. Мда, узелок. Может быть, ответ на письмо поможет его развязать.
   Асума со стуком придвинул к себе тушечницу, сел за столик. Но он успел вывести лишь первый знак, как его отвлекли известием о захвате Срединной - оттуда не сумели даже вовремя отправить весточку - и перевороте в Осорэи.
  
  
   **
  
  
   Ливень к ночи пошел такой, что дорогу и дома по ее сторонам было видно с трудом. Фонари, закрытые колпаками, не гасли, но казались тускло-желтыми пятнами. Братья Ённа, выезжавшие вперед на разведку, нашли заброшенный дом на окраине городка Тай, туда сейчас направлялись пятеро всадников - Рииши и его приближенные.
   Раненое плечо почти не болело, но рука плохо двигалась; ладно хоть левая, все же проще. Повязка промокла и от крови, и от дождя, вдобавок, кажется, сбилась и очень мешала. Ничего он не успел, разве что мать теперь в безопасности, это главное.
   После того, как оставил Майэрин у родни, направился в сторону от Осорэи. Там, в долине, в предместьях столицы провинции жил давний товарищ отца с семейством, а неподалеку - одна из младших ветвей Нара. Решил - что ж, пусть самому в Осорэи ехать все-таки неразумно, есть, кого об этом просить. У друга отца четверо сыновей, и они всегда были верными. Пусть предупредят, кого следует, и мать его заберут из города, укроют в надежном месте. А сам он направился к другим семьям, верным знаку Жаворонка. Но время было потеряно...
   - Господин, это здесь, - голос, еле различимый за шумом дождя, прервал мысли. Тут и вовсе не было света, непонятно, как разыскали этот заброшенный дом. Невзрачная серая черепица на крыше чуть поблескивала от воды, отражая свечение неба, невидное глазу. А под ней тьма непроглядная, фонарь в руке одного из спутников еле-еле отодвигает ее, но не пробивает. Приземистое, неуютное здание, верно, бывшая мастерская.
   - Здесь по всей округе никого нет, мы проверили, - подал голос младший из братьев.
   - А если засада?
   - Вряд ли, они потеряли нас.
   На них напали, когда с небольшим отрядом Рииши ехал к столице Хинаи. Он знал скрытые входы в город, думал пробраться; а не получится всем сразу, так разделиться и затеряться в толпе, ведь захватчики не закрывали ворота. Но кто-то их выследил. Напали земельные стражники, даже не стараясь выдать себя за простых бандитов. Удалось отбиться, потеряв двоих, и сбежать, встретиться с братьями Ённа в условленном месте. Они и поведали новости.
   Сейчас за уцелевшими шла погоня; неизвестно, Суро это приказал или Атога, да и хотят его убить или привезти к заговорщикам, проверять желания не возникало.
   Все равно уже было, окажется ли крыша над головой - и нитки сухой не осталось. Если здесь и таилась засада, нападать она не спешила.
   - Отпусти лошадей, - велел Рииши, спрыгивая наземь - движение отдалось острой болью в левой половине тела. - Негде их прятать. Выйдем пешком, как дождь кончится, лошади привлекут внимание.
   - Вы никуда не дойдете сейчас.
   - Это всего лишь плечо.
   - А крови-то сколько было! И вряд ли толком остановится, в такой-то дождь.
   - Здесь нас найдут, - сказал, и подивился равнодушию в своем голосе. Еще много что можно было сделать, но смерть Айю, двоих спутников и части городской стражи выбила почву из-под ног. Казалось, уже все бессмысленно. Может быть, сейчас они идут не в укрытие, а в мышеловку.
   Отпустив повод коня, Рииши направился к дому.
   - Свет, с фонарями кто-то, - быстро проговорил один из спутников. - Их несколько.
   - Ну, значит, не спрятались.
   - Придется им показать, - пробормотал другой спутник, вытягивая саблю.
   - Не нужно, их, кажется, там с десяток или больше. Хватит погибших. Попробуем укрыться порознь...
   - Я рядом побуду, - буркнул старший из братьев Ённа, пряча свой фонарь за спиной.
   Лошадь заржала, выдавая присутствие беглецов.
   - Скотина, - прошипел Ённа.
   - Здесь они, давайте сюда! - из-за ливня голос раздался, уже слышался стук копыт. Конные были ближе, чем казалось, окружили Рииши и спутников; из тех никто не стал прятаться, даже нырнувшие было под крышу разведчики выбежали наружу.
   - Сабли убрать, - велел Рииши своим, хмуро глядя на окруживший отряд. Всадники тоже не спешили взяться за оружие.
   - Трудновато было вас найти, - сказал главный, довольно еще молодой мужчина, державший в руке фонарь. - Госпожа Майэрин с ума сходит от беспокойства, да и остальное семейство тревожится.
  
  
   **
  
   Когда голубь принес послание о захвате Срединной людьми Нэйта, ясно было, что следующей станет столица провинции. Можно и не ждать новой весточки. Вдруг стало легко - вот оно, наступившее. Предчувствие всегда больше пугает.
   - Я выезжаю, - сказал Кэраи. - Жаль, люди пока не умеют летать.
   - Куда и зачем? - Тагари с тех пор, как войска его все уверенней оттесняли рухэй, стал относиться к брату куда дружелюбней. - Сейчас наша задача здесь - прогнать чужаков. Мы уже близки к победе, и солдат я тебе выделить не могу.
   - Поеду один.
   - Зачем? - снова спросил старший. В дрожащем теплом свете от ламп лицо его выглядело моложе, почти как двенадцать лет назад, а морщинки казались случайным рисунком теней. - Убьют тебя, и все. Потом вместе вернемся, и клятые Нэйта за все ответят.
   - А затем, дорогой мой полководец, что войска Окаэры уже на середине пути, и они окажут помощь здесь, но не там. А Столица спросит потом - где вы были, почему не препятствовали перевороту? Почему не только генерал, но и брат его, даже близко не воин, сбежал на север? Да, это несправедливо, но ведь именно несправедливо с нами и хотят поступить. Зачем давать лишний повод?
   - И что же, поедешь и дашь себя убить?
   - Постараюсь выжить. Слухи расходятся быстро, я в дороге буду знать, как поступить. Дай мне человек десять, больше не надо. Столько-то можно? И хороших лошадей.
   Вспомнил Энори, ночной разговор, и на сердце стало куда тяжелей. Еще и потому не хочется уезжать, что где-то неподалеку бродит эта тварь, и одни демоны знают, что еще удумает.
   Показалось - темно в походном шатре; зажег еще с десяток свечей, неторопливо, словно не говорил о спешном отъезде. И словно эти маленькие огоньки могли развеять другую тьму или защитить от чего-то.
   - Мы больше не увидимся, - неожиданно сказал Тагари. - Не знаю, кто из нас переживет другого, но так будет. Береги себя, что ли.
  
  
   **
  
  
   Следующие два дня уже не Лиани, а Нээле изводилась, а он пропадал у монахов. Лицо и взгляд у него были как небо осенью, пустые, прозрачные и холодные. Девушку при редких встречах избегал столь явно, что она почти собралась прижать его к стенке и спрашивать, спрашивать, пока не ответит.
   Но не успела, прибежал молодой монашек, позвал и ее к отцу-настоятелю.
   У самого входа чья-то рука перехватила ее за локоть. Лиани, словно из-под земли взявшийся, смотрел на монашка так, что тот съежился и на шаг отступил.
   - Вот ее вам уж точно расспрашивать не о чем, - тихо сказал молодой человек.
   - Но ты уж это зря, она может помочь, - брат Унно возник столь же внезапно. Стоя меж этими двумя, Нээле ощутила себя как на промозглом ветру. Как странно, еще недавно они выглядели друзьями. Монашек, видно, тоже что-то такое почувствовал, и сдуло его этим самым ветром.
   - Братья Эн-Хо раньше знали только про бегство с амулетом. Я сделал глупость, даже подлость, упомянув о том, что было в Осорэи, - Лиани смотрел на нее. - Но потом они обещали тебя не спрашивать.
   - Думали, хватит того, что ты услышал от той красавицы, - подтвердил брат Унно. - Только сам понимаешь, не было еще случая, чтобы подобная нечисть столь долго обитала среди людей. Небывалая это история. Любое слово может оказаться подспорьем. И не кидайся ты на защиту, никто милую девушку не обидит.
   - Я и сама охотно все расскажу, - откликнулась Нээле. - Не надо меня совсем уж держать в неведении. Даже про пояс не стали упоминать, а ведь это меня напрямую касается.
   - Хм... тут уж точно решили не беспокоить, - смутился брат Унно. - Но языки у кого-то из братии длинные...
   - Длинные, а об остальном я сама догадалась. Как видите, цела, не плачу и не убегаю. А уж рассказать, как я у Энори жила, смогу без труда. Даже будь он здесь, только посмеялся бы над моими словами.
  
  
   Сидя в длинном темном зале, освещенном многочисленными лампами, вдыхая сладковатые ароматы смол, она рассказала отцу-настоятелю и братьям высшей ступени почти все, стараясь припоминать и малые детали. Только одно утаила - что он говорил ей о скрытой в Нээле силе, о тайном даре. Странно бы такие слова прозвучали здесь, да еще после всего, что было - странно и неуместно.
   Будто хвалится тем, что даже Забирающий души отметил ее...
   Что ж, раз он жил, как человек, нет ничего удивительного в том, что забрал к себе девушку. Была же у него Лайэнэ, в конце концов. И не только она.
   Но и эти ответы неожиданно привели к неприятному. Будь между ней и Энори что, может и не решилась бы рассказать, а так-то скрывать зачем?
   - Вот лишнее свидетельство ее душевной силы и чистоты, - обратился к настоятелю один из братьев. - Даже нечисть не смогла совладать с ней. Недостойному кажется, хватит уже сомневаться - девушка послана монастырю свыше.
   Еще чего не хватало, чужих заслуг мне не надо! - едва не крикнула Нээле.
   ...Негромкий мягкий голос, повествующий о дальних странах. Кисть, порхающая над бумагой, белые листы, обретающие форму птиц и корабликов...Уж она-то знала цену своей стойкости в ту ночь.
   Но - промолчала, смотрела в пол и вскоре покинула темный зал, полный переливчатых ароматов.
   Стала на крыльце, щурясь - с неба в глаза сыпанули светом. Лиани нарисовался в этом свете, словно статуя из черного оникса. Верно, бродил все это время неподалеку, беспокоился за нее. Что-то начал ей говорить.
   - Как вы мне все надоели, ожидать, какой я должна быть и что делать, - выкрикнула она, и пробежала мимо.
  
  
   Ночью не спала долго, слезы текли и текли, и сама не смогла бы сказать, отчего. Успокоилась, сообразив - теперь, раз монахи и ее расспросили, ей все станет известно о плане. Завтра она сумеет найти того, кто расскажет, и перед Лиани извинится, уж ему совсем напрасно досталось. Нээле знала, как могут монахи вроде случайно задать вопрос, и по нему словно за ниточку клубок размотать, а он устал очень и в хитростях не искушен.
   До последнего пытался ее уберечь...
   Уже начала задремывать, как почудилось - кто-то есть в комнатке. Странное чувство возникло, знакомое и неприятное. Вроде ни запахов новых не принесло, и луна светит по-прежнему, и холоднее-теплее не стало. Но что-то в тенях неправильное, недоброе. Впервые подумалось - а насколько сильна защита монастырских стен от угрозы потусторонней? Ведь сама девушка среди простых паломников и поселенцев живет, и отдельное обиталище сейчас показалось ловушкой. Разбудила бы сейчас какую-нибудь женщину, чтобы не лязгать зубами от страха...
   В этот миг поняла, что нет, она не одна. В заострившихся черно-белых тенях стоял человек. До конца времен, на Небесах ли, в других рождениях перед ней всегда будет всплывать это лицо. И неважно, что сейчас обычное мужское, а не страшной твари с длинными зубами.
   - Ты меня узнала, - отметил он с удовлетворением. - У меня мало времени... еле удалось выбраться к тебе - монахи сильны, но самоуверенны, они считают, я не могу думать.
   Нээле вжалась в стену, прижав к груди колени и холщовое покрывало.
   - Увы, и коснуться тебя не могу... Я сейчас исчезну, - продолжал гость. А ты расспроси получше, что затеяли твои друзья. И насколько святы здешние обитатели. Даже Забирающий души вряд ли сумеет одолеть служителя храма. А вот удастся ли защитить и второго...
   - Что... ты...
   - Можешь сыграть в непонимание, отсидеться здесь. Это ведь всё чужие дела. Мои даже больше, чем твои - мы с твоим приятелем, можно сказать, товарищи, - тори-ай нехорошо усмехнулся. - А охоту он затеял опасную.
   - Это значит... до конца времен исчезнет душа, если что?!
   Потому и остерегал его брат Унно - не соглашайся... А она, какая же дура! Ведь расспрашивали ее не просто из любопытства.
   Позабыла, что ее сейчас могут убить, подалась вперед, откинула покрывало... а в комнатке уже не было никого, только чуть зеленоватая струйка воздуха утекала под дверь.
  
  
   Нээле вскочила, услышав жаворонка за окном; сейчас уж точно не вернется нежить. Опомнившись после короткой вспышки, всю ночь продрожала в своей каморке. Небо светлело, монахи уже подметали двор, чистили коренья к завтраку. Скоро созовут на молитву.
   Не думая, как Лиани и другие воспримут ее появление, Нээле прибежала в крыло, где он ночевал среди еще десятка мужчин. Но там его не было, и во дворе не нашла, хотя куда он мог подеваться в такую рань?
   Нээле кинулась к подметальщику - он-то уж точно видел, если поутру кто-то вышел. Знаю, знаю, подтвердил тот, важно кивая. Он и брат Унно еще до зари ушли из Эн-Хо, отец-настоятель благословил.
   - Лучше брата Унно горы здешние никто не знает, - прибавил монашек с уважением. - Он собирался было оставить служение, но тогда и защиту потеряет, какую сан дает. А кроме него, выходит, идти некому. Ну, а второй - воин, его никто не заменит, да он и сам не хотел.
   Уже не думая о почтительности, Нээле вцепилась в монашка и вытрясла все, что тот знал. Он опешил от такого напора всегда кроткой девушки, превратившейся в разъяренную росомаху, и почти не сопротивлялся.
   Все, что хотела услышать, она услышала. Уже не думая о нежити, о защите священных стен, она выбежала за ворота, упала лицом в колкую траву и разрыдалась.
  
  
   **
  
  
   В корзину-ловушку сегодня попалась всего одна рыбка, с мизинец длиной. Она блестела у девочки на ладони, подрагивая жабрами. Много раз девочка проверяла ловушки, но обычно думала лишь о еде, а сейчас пожалела рыбку. Живая, смотрит красноватым глазом на мир и, наверное, перепугана, гадая, какая злая сила схватила и вытащила из воды. Куда ее такую? В похлебке толку не будет. Что ж, неудача сегодня, придется снова копать клубни стрелолиста. Эх, как сверкает, словно и вправду серебряная. Если бы! Пусть не вся, хоть чешуйка...
   - Плыви, - девочка разжала пальцы, и светлое тельце нырнуло в воду, затерялось среди быстрых струй, мимолетных водоворотиков. Может, не стоило отпускать? Поздно...
   На другом берегу что-то мелькнуло, большое и темное, и юная крестьянка подняла голову, а потом услышала негромкие голоса.
  
  
   Добежав до деревушки, маленькой, занесенной в глушь на край ущелья, словно семечко сосны на скалу, девочка кинулась к отцу, половшему траву на огородике. Тот, услышав вести, сперва пожал плечами, но все же пошел к старосте - мол, солдаты идут.
   - Брать-то у нас уже нечего, - проворчал староста. - Сколько можно... хорошо, что на отшибе стоим, а то бы уже ничего не оставили.
   Пару раз за эту весну наведывались и к ним люди с чеканными знаками, с провожатыми из солдат, и увозили с собой часть припасов. Война, куда деваться. Надо бы спрятать то, что еще уцелело...
   - Это чужие, - твердила девочка, от возбуждения притопывая ногой. Понемногу вокруг них на пустом пятачке собралось полдеревни. Были удивлены, озадачены, но не особо испуганы. Дух недовольства висел над поляной, как пар над болотом.
   - Не наши они, - настаивала девочка, - Они и говорили по-другому, я слышала.
   - Да откуда...
   - А слова того охотника помните? - широколицый крестьянин в пестрой головной повязке почесал бровь.- Которого я встретил с неделю назад? Говорил, было зарево над Сосновой, так полыхало, словно сами Небеса поливали пламенем.
   - Надо, пожалуй, послать туда человека, - призадумался староста. - Если и вправду в крепости был пожар, лучше знать. Только кто пойдет?
   - А люди в лесу? - девочка потянула отца за рукав, вроде ему говоря, но спросила громко, все ее слышали.
   - Что ж люди... пусть себе дальше идут.
   - А если... - широколицый не договорил, охнул, качнулся и удивленно глянул вниз. Из его груди торчала стрела.
  
  
  
   Помощь подоспела внезапно и как нельзя кстати, словно кто-то на небесах взял в одну горсть солдат рухэй, а в другую - гонявшихся за ними воинов Срединной, и в воздухе бросил друг в друга.
   Напавшие чужаки, видно, отчаялись, заблудившись, и хотели пополнить запасы, может, и взять проводника. Погибло с четверть жителей деревеньки; не приди помощь, жертв могло быть куда больше - разбойники метко стреляли.
   Теперь то справа, то слева подтягивались новые выжившие, охая и причитая.
   Горящие стрелы и брошенные в дома пылающие головни больше напугали, чем причинили вред. Благо, дожди шли обильные, промокшие крыши домов скорее тлели, чем горели, пламя вспыхнуло только внутри нескольких хижин и пары сараев.
  
   Разбойники не ожидали, что на них самих нападут - да и кто ожидал бы, в этой забытой Небесами деревушке? - поэтому победа солдат Срединной оказалась довольно легкой. Пленных не брали, куда их сейчас девать? Где-то в горах неподалеку бродил последний отряд, вот оттуда можно прихватить парочку, сказал сотник.
   Своих раненых было трое, среди них один тяжело, его оставляли заботам местных. Остальные настояли на том, чтобы идти дальше - в дороге поправятся.
  
   Сотник смотрел на незнакомую доселе деревушку так, словно его собственный дом потрепало ураганом. Жизнь крестьян его мало заботила, но если речь шла бы о мирной жизни, об урожае. Куда это годится, когда солдаты не могут защитить свой край от горстки бандитов?
   От благодарностей он только отмахивался, вызывая страх недобрым видом своим.
   - Сколько их было?
   - Двадцать, командир. Так, как и он сказал... ни один не скрылся.
   Пока плачущие, перепуганные крестьяне всё благодарили уже не его - прочих, сотник задумчиво разглядывал листы бумаги, отданные ему Энори.
   - Далеко забрались, блуждая вслепую-то... осталось третьих найти, если они не рассыпались снова.
   - Они могли направиться к монастырю, - неуверенно сказал помощник. - Больно уж место приметное. А оттуда легче держать направление к Трем Дочерям.
   - Вряд ли сейчас на монастырь нападут, побоятся, а остальное нам только на руку.
   - Могут и напасть, осталась еще пара десятков, воины, которым терять уже нечего. Им ведь некуда возвращаться. Они должны это понимать.
   Сотник ничего не ответил, сложил бумаги, сунул в рукав.
   - Выступаем, тут нечего делать. Остатки пожара сами потушат.
  
  
   **
  
  
   Войско Окаэры наконец подошло к Долине Трех Дочерей - отряды Тагари стояли сейчас на ее северо-восточном краю, почти не давая рухэй возможности для маневра. Те еще пытались огрызаться, но, верно, старый опытный волк Мэнго понимал, что остается лишь признать поражение. Он бы и отступил, ушел из Хинаи, не желая больше терять людей, но племянник был против, и часть командиров. Еще на что-то надеялись.
   Генерал готовился нанести новый удар - один из последних. Вились над светлыми шатрами его лагеря разноцветные флажки, малиновая рысь разминала лапы в ожидании окаэрцев.
   Дрессированных голубей, способных лететь к Трем Дочерям, у тех не было, но в любом случае птице не доверили бы послание такой важности. Гонец явился лично, при специальном пропуске, с письмами в футлярах, на которых красовались печати большей и меньшей важности, от Золотой до печати командира войска. Гонец держался нахально и не попросил, а потребовал встречи с генералом. Тот мельком глянул на его фигуру с отменой выправкой и гордо приподнятым подбородком - судя по знакам на повязке и доспехе, кто-то из младших офицеров, - хмыкнул и увел своих командиров на другой конец лагеря, еще раз осмотреть с холма территорию, где предстояло очередное сражение. Гонец дождался встречи только глубокой ночью, и то - офицеры уговорили принять, не след все же пренебрегать Золотой печатью. Иначе так бы до утра торчал у шатров.
  
   Спеси у того не поубавилось - похоже, наоборот, разозлился. Поклон был коротким, чуть ли не кивок получился. Рановато списали со счетов Дом Таэна... может, кого из окаэрцев готовят не только во главу войска, но и всей Хинаи?
   - Вам предписано дождаться подхода командира четвертой ступени господина Кая и сложить командование, подчиняться его распоряжениям до окончания военных действий, - подуставший в ожидании гонец пытался наверстать свое хоть сейчас. - Также вам передан еще ряд писем и распоряжений...
   Сабля свистнула, разрезав рукав, испуганный гонец уронил футляры, со стуком они раскатились по земляному полу.
   - Командование, значит, сдать, и ожидать, пока пришлые здесь дел натворят, - зловещим шепотом произнес Тагари, и его офицеры, знавшие всю мощь этого голоса, невольно пригнулись - шепот оказался куда страшней громового раската.
   Сабля уже оказалась у горла гонца.
   - Ты забыл меня поприветствовать.
   Посланник с видимой неохотой начал опускаться на одно колено, но кто-то сзади сильно толкнул его вперед и вниз, и он упал на оба, едва не ударившись лбом о пол.
   - Вот так и стой.
   Отошел к столу, что-то принялся быстро писать. Офицеры не решались вмешаться. Пожалели об отсутствии господина Кэраи - тот обычно принимал удар на себя и умудрялся при этом не пострадать, а дело решить миром.
   Генерал тем временем продолжал молниеносно выводить что-то на бумаге, и, чем дальше, тем больше, лицо его прояснялось и озарялось какой-то злой радостью. Он вновь повернулся к посланнику, шагнул к нему, тучей нависая сверху:
   - Мне все равно, что там понаписали. Это моя земля, мы почти разделались с захватчиками, вы же заявились на все готовое. Поскольку не в моей власти отправить вас восвояси, передай командиру, что не позволю мне помешать. Здесь, - он почти швырнул футляр в гонца, - сказано все. Куда ему отправляться и где стоять.
  
  
  
   Командир четвертой ступени, имеющий свое знамя, Кая боялся задохнуться от ярости, и сам понимал, что стоило бы успокоиться. Но он был избран Столицей много лет как, и, потомок не самого знатного рода, успел привыкнуть, что его власть признана, а о происхождении забыли. Он рассчитывал на дальнейшее возвышение - возможно, кому-то из его сыновей или братьев отдадут эту провинцию.
   - Каков наглец, он будет указывать людям, пришедшим к нему на помощь, после того, как допустил пожар всего севера! Клянусь именами предков, он пожалеет об этом!
   - Что будете делать? - спросил офицер с чеканным знаком третьей ступени, тот поблескивал на нагрудном щитке доспеха, отражая полуденное солнце, - Не станете вмешиваться, пусть теряет эти холмы?
   - Нет, я все же вмешаюсь. Эта война чересчур затянулась. Передай приказ лучникам и коннице правого крыла, пусть направляются к переправе и, когда Тагари завязнет в сражении, придут на помощь.
  
  
  
   Утро выдалось тихим, ни одна травинка не шевелилась, и притихли люди; в такой тиши и дыхание коней казалось шумным. Тагари смотрел не в сторону врагов - в сторону нежеланной подмоги. Где-то там за южными холмами, синими в туманной дымке, целое войско, но и оттуда не доносится ни звука, словно и нет никого.
   Знают ли они о перевороте? По всей видимости, да, но ему - ни слова, ни строчки в письмах. Что ж, и он промолчит. Все равно перед солдатами приходится делать вид, будто все в порядке. А возможно, кто-то из их близких уже пострадал - там, на мирных землях.
   Запыхавшись, прибежал посланник:
   - Господин генерал, Кая все же направил к переправе конный отряд и лучников!
   - Идиот, - не сдержался молодой офицер, стоявший ближе всех, - свяжетесь с ними, пока не поздно?
   - Делать мне больше нечего. К тому же им не я указ, а этот окаэрец. Вот пусть его и слушают.
   - Но они собьют ваши планы.
   - Не собьют. Кая дурак, он не знает здешних мест. Он толком и не воевал никогда, на их границу порой набегали только отряды молодых кочевников, желающих показать свою удаль, а это совсем другое.
   Сейчас против них выступал У-Шен - со всей злостью молодости, загнанной в угол; дядя его был, по слухам, то ли ранен, то ли болен.
   - Это наш шанс, - сказал Тагари, приложил ко лбу ладонь, чтобы глянуть на яркое небо - там в вышине плавала какая-то хищная птица, толком не разобрать очертаний. - Мэнго опытней, он еще мог огрызаться. У-Шен порывист и ошибется. Надо выдавить их к горам окончательно, а там окружить.
   Когда тысячи стрел взлетели над холмами, птица, верно, была разочарована.
  
  
   Битва длилась до вечера. В какой-то миг показалось, что конники У-Шена сейчас обойдут войско Хинаи сбоку, но Тагари успел подать сигнал к отходу. Рухэй застряли бы меж холмов и попали в ловушку, но там, на свою беду, оказались окаэрцы. Их командир, не разобравшись, направил солдат в атаку. Когда подоспели воины генерала, захлопнуть ловушку, выручать уже было некого.
   Непривычно задумчивый, он ехал по краю луга у переправы; то тут, то там в траве под копытами блестели сабли или части доспеха, лежали тела. У-Шена удалось выбить из долины, последний рывок - и все. Но эти смерти, ненужные совершенно, ему припомнят...
   Из земли прямо торчало копье, на нем сидел белый мотылек. То ли душа, припозднившаяся на Небеса, то ли просто крохотное живое создание. Тагари остановил коня, протянул руку, снял мотылька; тот доверчиво устроился на железном наруче, будто всегда тут жил.
  
  
   К командиру Кая сейчас не рисковали подходить и офицеры, проведшие с ним долгие годы службы. В первом же бою потерять отряд!
   - Он нарочно заманил меня в эту ловушку, - шипел Кая, как дикий лесной кот, которого пытаются ухватить за хвост. - Знал, что я, желая помочь, направлю солдат именно туда, и заблаговременно отошел, чтобы рухэй могли вклиниться. Решил выехать на моих людях, их жизнями отсрочить свой провал. Не выйдет.
   Поднявшийся ветер трепал голубые с золотом знамена Окаэры и большое полотно с вышитой Солнечной птицей: казалось, она отяжелела и никак не может взлететь.
  
  
   **
  
  
   Комнатушка - десять шагов вдоль одной стены, пять вдоль другой. Половину занимает кровать, возле которой на циновке придется спать няньке. Густо-красной тканью обиты стены, будто внутри чужого недоброго сердца. Присмотреться - будто пульсируют. Тайрену скоро устанет от них, и без того держится на одном упрямстве...
   По утрам в саду поет зарянка, думая, что нет места лучше. А на окнах деревянные резные решетки, запертые снаружи. Смотреть через них можно, выломать нет. И с кем-то связаться вряд ли, дом на высоком фундаменте, руки в окно не подать и тихо не поговорить.
   Так Лайэнэ и не поняла, где именно они очутились. Чуть не умерли в дороге, в носилках с закрытыми занавесками плотного шелка. Одно знала - от Лощины недалеко, а считать шаги-повороты она не смогла.
   Но какая разница, где, наверняка доставили тайно и охраняют надежно.
   И горше всего, что привело сюда собственное безрассудство. Кто бы не пожалел о сделанном? И она жалела. Нельзя брать на себя слишком много, переломишься. Самонадеянность подвела, слишком привыкла быть лучшей, а после и вовсе... надо же, устояла перед Забирающим души.
   Ой, дура...
   Но с мальчиком вела себя, как и прежде.
   Глаз с них теперь не спускали, то один, то двое стражей всегда были в комнате, у порога. И какая разница, что она женщина?
   Двое суток прошло. Перед чужими низко опускала голову, говорила тихо, скрывая переливчатый голос, который когда-то ставили долго и тщательно. Скоро сойдет с лица орехово-темная краска, что тогда? Может, и не станут присматриваться к какой-то служанке. Хотя... на нее и так ведь поглядывают, едва не облизываются, и неизвестно, насколько велено беречь ее, простую няньку. Хоть и старалась она намекнуть, что мальчику нужен особый уход, а лечивший его врач сам едва жив...
   А сейчас Тайрену спал, хоть было еще светло. Что тут делать помимо этого... Ладно хоть заснуть он смог сам, без успокаивающих отваров.
  
   Лайэнэ подошла к охраннику, попросить воды, и, видно, сделала лишний шаг в сторону двери. Тот схватил ее за руку, грубо дернул к себе, и вместе с ней шагнул в коридор. Сердце зашлось; так Лайэнэ пугалась только в детстве, как-то обнаружив ядовитую змею под листом лопуха.
   - Не слишком ли ты хороша для няньки? - хохотнул охранник. - Да и молода, пожалуй, для такого-то Дома! Могу предложить местечко получше.
   Это был не городской стражник, задержавший ее у Рииши, от такого просто не вывернешься. А он уже тянул завязки ее кофты, жадные руки пытались вылепить из нее что-то на его вкус, и он все говорил, торопливо и сбивчиво, что-то обещал.
   Сухой, еле слышный кашель прервал его речь. Напротив была такая же дверь, выложенные из реек квадратики на красном деревянном листе. И сейчас она тоже была приоткрыта, и на пороге тоже скучал охранник - сидел на полу, не глядя ни на кого, даже сценка перед глазами не развлекла. И за ним стоял Микеро, бледный в синеву, словно уже неживой.
   Охранник неохотно выпустил ее руку, на товарища рявкнул - расселся, через тебя перешагни - и иди, куда хочешь. Впихнул Лайэнэ обратно в комнатку; она же все вспоминала больные глаза, обведенные кругами, как сажей. Намеренно ли, случайно, Микеро ее выручил. Почему он встал, подошел? Ведь едва двигался накануне, пока готовил питье мальчику. Говорили об этом ее сторожа...
  
  
   Тайрену проснулся, когда она подошла к нему. Приподнявшись на локтях, вытянул шею, бросил взгляд на окно. Охранников он не замечал с великолепным пренебрежением, такое, верно, дается лишь поколениями влиятельных предков.
   - Тоже думаешь, что он скоро придет?
   - Кто?
   Тайрену глянул на нее оценивающе, перекатился на живот и отвернулся к окну.
   Да, я об этом думаю, сказала про себя молодая женщина. Я надеюсь. И мне горько и стыдно от этого.
  
   Ночью что-то произошло: за дверью послышались голоса, охранники, дремавшие на пороге, встрепенулись, приоткрыли дверную створку. Пятно рыжего света упало на порог, обозначило нижнюю часть тела человека - он стоял с фонарем. Ночной гость о чем-то переговорил с охранниками, один из них указал на Лайэнэ. Она заледенела от корней волос до кончиков пальцев, опасаясь, что сейчас уведут. Но нет, задвинулась дверь, снова стало почти темно, лишь маленький светильник горел.
   Утром - Лайэнэ еще спала - рядом с ней на циновку швырнули две больших сумки с какими-то бутылочками и пузырьками.
   - Что-то знаешь из этого? - спросил принесший, незнакомый, высоченный и страшный.
   - Это сумки Микеро, - сказал мальчик; он свернулся в кровати, поджав колени.
   Охранник угрюмо-оценивающе глянул и поманил за собой Лайэнэ. Этот не пытался распускать руки. В коридоре узнала, что врача больше нет. Нет, после Лощины его не трогали, но пошла носом кровь, а потом он умер, видно, удар по голове был слишком силен.
   Он был плох еще тогда, у храма, думала Лайэнэ. Судьбу не обманешь, он и так сумел взять у нее еще пару дней.
   - Я знаю зелья, которые он давал мальчику, - заверила молодая женщина. - Это не самые простые смеси, но помогали только они.
   Спасибо Микеро, и впрямь показал кое-что. Страшно, она не лекарь - но лучше не отдавать Тайрену в руки другого врача; и они тоже пока сомневаются, все же наследник первого Дома, ценный заложник.
  
  
   Тайрену так и лежал на кровати неподвижно, даже складки легкого одеяла, кажется, не изменили рисунок.
   - Что случилось? - спросил. У него сейчас были очень светлые глаза, и странно-взрослые.
   - Микеро больше нет.
   Не собиралась говорить, но этот испытующий взгляд... как у другого, глаза которого уж точно серые.
   - Его убили?
   - Еще там, в монастыре, его сильно ударили. К сожалению, о себе он позаботиться не сумел...
   Подошла, села рядом, обняла мальчика. Он не отстранился, как иногда бывало, но и к ней не подался. Думал о чем-то. Смертью его уже не удивить, сообразила Лайэнэ. Смертью близких. Был ли он по-настоящему привязан к своему домашнему врачу?
  
   Как ни печально это осознавать, смерть Микеро немного снизила угрозу для нее самой. И, видно, охранники были слегка испуганы гибелью одного из пленников. Лайэнэ, подавив грусть и ненависть, подошла к ним и потребовала для ребенка немного бумаги и красок. Мол, надо же как-то его отвлечь от потери!
   Отказать не решились, принесли один лист.
  
   Рисовать он не стал - а Лайэнэ и впрямь надеялась, хоть какое ему утешение, ведь любил занятие это. Но мальчик начал писать, быстро-быстро, словно опасаясь - вот охранник сейчас по движению кисти поймет - что-то не так.
   - Что ты пишешь? - шепотом спросила Лайэнэ, не подходя близко - еще решит, что она собирается подглядеть. Тайрену поднял голову и посмотрел очень по-взрослому, и словно издалека.
   - Письмо. Ему.
   - Но... тебе не позволят отправить.
   - Я знаю. Но у меня есть способ.
   Кисть вспорхнула в последний раз. Он подошел к окну, разорвал лист на мелкие клочки и отпустил бумагу по ветру; порыв разметал белые кусочки, собрать их было уже невозможно, даже если бы кто-то и захотел.
   - Он узнает, - сказал Тайрену. Прибавил, хотя Лайэнэ больше не спрашивала: - Я знаю, что он не как все. Слышал разговоры и в доме, и после, в храме, и твой с Микеро...
   - И кем ты его считаешь? - спросила, лихорадочно пытаясь вспомнить, что именно и когда говорила врачу.
   - Он может оказаться и вовсе не человеком, так ведь? - откликнулся мальчик уже почти жалобно. - Поэтому он и сумел вернуться, когда все считали его мертвым. Я должен выбрать этих, - короткий кивок в сторону двери, - а не его? Потому что они обычные люди?
   Отвернулся, аккуратно закрыл тушечницу, сложил на подставку кисти:
   - Но я написал "мне все равно, кто ты".
  
  
   **
  
  
   С детства она видела разные вышивки - не только играющих рыбок, бабочек и цветы, но и знаки Опор, и небесных созданий, о которых слышала в легендах и сказках. Страшных историй не вышивали, но они оказались куда реальней.
   "Тебя подхватила и понесла моя сказка", - прошептала Нээле, глядя поверх монастырских стен - темные кроны сосен нависали над ними, не то оберегая, не то угрожая. Сказка была страшной, порой кровавой, и она отделила девушку от мира простых людей. Неужто все назначение Нээле было в том, чтобы на обозначенный путь стал другой? Даже если так, с этим уделом можно поспорить.
  
   Брат Унно и Лиани ушли недавно, и, верно, не слишком старались запутать следы, вероятно, вообще об этом не думали. Любой охотник нашел бы случайно сбитые ветки, отпечаток во мху, а потом и остывшие угли костра. Только Нээле себя не обманывала, она не найдет следа, даже если человек поползет, всем телом приминая траву.
   Но, может быть, есть смысл просто идти к Сосновой?
   От монастыря на юг почти прямо, и дорога нахоженная, хотя где-то могут еще бродить остатки отряда рухэй. И... неживая, вечно голодная тварь.
   Они ушли искать Энори.
   Монахи не знают его, думают, перед ними обычная нечисть; что бы ни говорила им Нээле, они все равно не поймут. Надо его видеть, знать близко, чтобы понять, как он опасен. Он... слишком похож на людей.
   ...Словно нырнула в прошлое - вот в метель распахнулась дверь, прохладные пальцы легко коснулись щеки; перламутрово-белое видение склоняется к ней в подвале и поднимает на руки, унося от беды, созданной его же прихотью. Вот он с неясной тоской говорит ей о море, доверительно - о заключенном в Нээле даре - и сажает цветы на могиле юных влюбленных...
   Смешно о таком всерьез размышлять, но, может быть, с ним удастся договориться? Он не тори-ай, ведомый жаждой крови. И, если Нээле все еще ему нужна... пускай забирает. А коли откажется, она хоть попробовала.
   Что ж, надо постараться сделать свой след заметней. Пусть не найдет никого, кто-нибудь да отыщет ее саму. И дай Заступница, чтобы это не оказались ночные охотники из холмов.
  
  
   ...Друзья где-то там, в бесконечно запутанных горных ущельях. Тори-ай, пришедший к ней ночью, с ними сейчас, он чует, что жена его где-то в окрестных горах; едва уловимая ниточка, тоньше паутинки. Он сказал брату Унно - она направлялась к Сосновой. Всё туда сходится...
   Страшно.
   Вспоминала, как обозначилось среди теней бледное, словно уставшее от не-жизни лицо, как потом утекал под дверь зеленоватый свет. В монастыре тварь убить ее не могла, решила выманить. Что ж, во всяком случае из монастыря девушка и вправду уйдет.
   И его жена где-то там рядом, за скалами, в угрюмом ельнике... Ее Нээле тоже помнит, никогда не забудет лукавый прищур, улыбчатые полные губы, и платье нарядное, розовое в черных пионах. И гребень...
   ...Кости Нээле будут лежать в лесу под корнями, а эта женщина, уже дважды погибшая, будет смеяться, лукаво и голодно поглядывая на новых, пока ничего не подозревающих путников...
   Время тори-ай - ночь, но и в сумерках можно попасть в ловушку, соблазнившись теплым светом костра или окошками дружелюбного домика. Но этих, мужа и жену, девушка уже видела, а смена облика им неподвластна. Слабое утешение, да... И они - не единственная опасность в горах. Говорят, по ущельям бродят души погибших, а в чащобах таится нечисть, сбивающая с пути и лишающая разума. Даже бывалые охотники не ходят по этим горам без амулетов.
   Амулет было проще всего попросить у монахов, но вдруг всё поймут и не пустят ее? Нет, под замок никто не посадит, а вот переубедить - могут. А потом и решимость ее растает. И снова сидеть, и плакать, и ждать?
   Пришлось поспрашивать пришлых жителей Эн-Хо, у одного из крестьян оказалась вещица - знать бы, так ли хороша, как кругляшок из священного кедра?
   Амулет стоил немало, а денег у Нээле не было. Отдала чудом уцелевшее из прежней жизни - шелковый пояс с двумя летящими ласточками, свою же работу. С грустью погладила яркую вышивку, может, последнюю.
   Поколебавшись, стащила с монастырской кухни пару лепешек, несколько подвявших шариков репы, орехов, мешочек проса, раздобыла огниво. Собиралась как могла основательно, в холщовый заплечный мешок к припасам сунула одеяло, взяла и деревянную флягу, водой наполнила. Мешок с непривычки казался тяжелым. Но хватит уже убегать ни к чему не готовой, с пустыми руками. Хотя... тогда ночью в холмах при ней была шкатулка с драгоценностями. Только добра не принесла.
  
   Решила уйти на рассвете, по ночи было слишком страшно, успеет еще набояться. Больше чем на сутки отстанет от Лиани и брата Унно, а уж они-то идут быстрее и знают, куда.
   Побродила по дворикам, прощаясь с каменными изваяниями, подле которых так подолгу стояла, глянула и на роспись, для которой помогала готовить краски. Роспись не изменилась, а изваяния глядели скорбно, лик же одной из Опор выражал явственное презрение. На всякий случай Нээле положила цветов рядом со всеми Опорами.
   - Что, сестренка, как в воду опущенная? - спрашивали ее беженцы, а монахам, к счастью, пока не было дела до Нээле, они молились за успех безжалостного своего дела.
   Полночи и она читала молитвы дрожащими и словно заледеневшими губами, потом задремала тревожно - боялась проспать рассвет. Потом, вздрагивая от медных раскатов гонга, таилась за телегой, боясь, что вот-вот людьми заполнится двор, теребила тянувшую плечо лямку мешка. И, наконец, выскользнула из ворот, только брат-привратник отвлекся.
  
  
   **
  
  
   Ветер свистел в ущелье, наслаждался возможностью скользнуть в любой прогал между камнями или стволами сосен, искривленных от постоянного тока воздуха.
   - Говорят, здесь жили когда-то три брата, - напевно завел монах, шевеля жаркие угли, - у него находилось по легенде на каждый валун. - И младший прежде старших нашел себе невесту, редкостную красавицу. Старшие похитили ее, но она сбежала и превратилась в каменный столб, а несчастный жених стал ветром, и безуспешно пытается ее оживить. Потому-то здесь всегда ветрено и слышатся звуки плача...
   Ястреб скользнул вдоль склона, заметив какую-то добычу. Лиани проводил пернатого хищника глазами. Как ему тут живется, в неспокойной воздушной реке?
   - У тебя была песня про ястреба, - сказал монах. - Спел бы, может, ущелью это понравится, оно выведет к нужному следу?
   - Тут ветер уместней, чем голос человека. Да и компания у нас подобралась не для песен.
   Непонятно было, сколько еще придется идти. Пока двигались на Сосновую, но тори-ай не был уверен, вправду ли его жена в крепости или все же где-то рядом. Он мог и обмануть - тогда, выждав момент, супруги бы соединились и попытались убить путников. Нежить сейчас была опасней, чем Энори, тот не знает о планах охотников. Решит - просто люди идут, ненароком подобрали опасную вещь.
   Лиани хотелось идти быстрее, много быстрее, пока все снова не поменялось; он торопил монаха, но тот не хотел ошибиться и пропустить знак. И потому - а может, просто из любопытства, - вызывал нежить из пояса слишком часто: уже довольно голодную, да еще разговаривал с ней.
   Вчера на закате - давно не было такого красного неба, оно просто полыхало над черными иглами сосен, наводя на мрачные мысли - монах спросил тори-ай:
   - А когда ты сыт и доволен, видишь ли сны?
   - Иногда.
   - Что-то из прошлого, или...
   - Прошлое умерло.
   Тори-ай молчал и смотрел на него мрачно. Наверное, он жалеет, что даже во сне не может увидеть свою жену, какой она была раньше, подумал молодой человек. Жалости не ощутил - но стало еще муторней на душе, словно заглянул в глубокий черный колодец, полный ледяной стоячей воды, тумана и тины.
   Лиани каждый раз удивлялся, зачем нежить вообще отвечает... но, видно, брат Унно мог разговорить и замшелый валун.
   Удивительный все же человек был этот монах. Какому нормальному... прости, Сущий. То есть разумней вызывать нежить из пояса на четверть часа пару раз в сутки, чтобы дорогу указывал, но не общаться же с ним. А брат Унно еще и Лиани пытался втянуть в разговор на троих, будто приятелей у костерка собрал. Поистине, понять мысли посвященных братьев нельзя, они слишком уж велики.
   Что до нежити, раньше Лиани, верно, тоже бы проявлял любопытство. Но теперь не мог. Это существо отказалось от жизни, чтобы стать убийцей. А на смерти он уже насмотрелся.
  
  
   Ястреб вынырнул из-под мохнатых игольчатых лап, никого не поймав. Он выглядел разочарованным.
   - Я все же боюсь, мы просто теряем время, - сказал молодой человек, следивший за птицей. - Женщина и вправду может быть где-то неподалеку, я верю в его чутье, но Энори... тори-ай надо найти жену, вот и все. А потом они вдвоем на нас набросятся.
   - Некие беженцы рассказали о странных смертях в войске генерала, еще когда тот стоял у крепости Трех Дочерей, - ответил монах. - Похоже на наших зубастых друзей. Но дело в том, что тори-ай не выносят толпу, и не стали бы сами охотиться посреди войска. Разве что отлавливать припоздавших одиночек. Если Энори был там и велел это делать... он же привел отряд, его знали рухэй. И теперь следы его и ее оказываются возле Сосновой! Многовато для простого вымысла и совпадений. А что мало способных вызвать душу из небытия, тебе уже объясняли.
   - Как и про амулет-коори, - откликнулся юноша, глядя на змеистые трещинки в углях. - Я помню, но все равно не могу поверить. Кажется, мы просто возвращаемся в уже мирную крепость, а враги где-то совсем в другом месте...
   - Проверить-то нужно, даже если не веришь. А поскольку всю провинцию мы никак не обыщем, надо с чего-то начать.
   Лиани покосился на спутника:
   - Ты уже порой и говоришь не как положено, душа твоя не в Эн-Хо. Почему не ушел, как хотел? Не оставил монашество? Только из-за просьб святых братьев?
   - Да вот как-то... как-то вот так, - развел тот руками.
   - Вряд ли ты один знаешь горы. Я бы и с другим пошел, и тори-ай пришлось бы его слушаться.
   - Уф... ну, давай честно, - сказал брат Унно, сев прямо, и лицо его стало, словно на суде отвечать готовился. - Ты уже и сам, наверное, понял... Человек я любознательный, это верно - слишком, по мнению братьев. Только - если мы и впрямь цели достигнем - я постараюсь и тебя вытащить. Может, и не смогу, но стараться буду изо всех сил. Но уж и ты изволь меня слушаться. А другой кто... они тебя уже похоронили. Им главное сделать дело. Только равнодушными или жестокими их не считай, так уж сложилось - или пытаешься видеть мир в целости, и тогда все мы песчинки, или каждой песчинке имя даешь, и тогда в святых стенах нечего делать.
   И, повеселев, добавил:
   - А к тори-ай ты так зря, он и впрямь немного к тебе привязался, у недостойного брата и мысли не было, что они на это способны. Видно, ты слишком удобным орудием был в мести его за жену... вот он и привык тебя спасать, тем более столько возможностей! Влипаешь ты вечно...
  
  
   **
  
  
   Легкая, в тенях почти незримая, невысокая женщина бесшумно бродила вокруг крепости Сосновой, ловко таясь от караулов. Даже в темноте она различала движение крови под кожей, чуяла ее запах, это пьянило и вызывало острый голод. А ведь не так давно она получила много, и долго еще могла оставаться без пищи. Но столько добычи было вокруг... бери без труда, вон того молодого солдата ухватить за шею и втянуть в заросли - его даже не сразу хватятся, так она быстра и ловка.
   Луна была особенно яркой сегодня. Свет переливался на лаке и камнях гребня и заколок, но заметившие его подумали бы только о светлячках.
   Поохотиться ей хотелось, но она боялась, помнила о запрете - не хотела оказаться запечатанной в гребне на долгое время. И не том, что был у нее в волосах, а том, к которому не могла прикоснуться.
   Совсем рядом с деревом, за которым она таилась, прошли дозорные, обходящие крепость с запада. Они переговаривались чуть слышно, но для нее это была беседа в полный голос. Тело ее напряглось... нет, ничего не произошло. Люди ушли, не зная, как им повезло - она готова была нарушить запрет. Но отвлеклась; не учуяла, а скорее угадала знакомый след, замерла, прижимая руки к груди, потом заспешила, пытаясь понять, не обманулась ли.
   Не обманулась, теперь четко могла бы сказать - муж ее недавно был здесь, возле крепости. Он выходил из вещи-хранителя, здесь, под самыми стенами. А потом след уходил к северу...
   Она позабыла про вещь, державшую ее саму. Готова была кинуться про следу прямо сейчас... но опомнилась. Это как цепь, куда убежишь? Цепная волчица...
   Но гребень можно попытаться украсть у него. Только вот как? Размышляла, не зная, на что решиться.
   Она задержалась снаружи так долго, как только могла, не откликнулась на первое подрагивание цепи - еще мягкий зов, ни на второе, заметно жестче. Только когда незримую привязь дернули со всей силы, она перестала сопротивляться.
  
  
   У костра работники Сосновой засиживались подолгу, не шли спать, несмотря на усталость и ранний подъем. Толковали и о страшном в горах, и о недавнем налете - где же сейчас разбойники? Ведь только один отряд уничтожили наши воины! - и об армиях на севере говорили, конечно.
   А сейчас зашла речь о деве из монастыря Эн-Хо. Мол, не только предвидением одарена, и сам монастырь помогла уберечь от врагов. Верно, так сами монахи признали - им одним бы ни в жизнь не справиться, несмотря на молитвы. Как ее зовут, неведомо, но, говорят, появилась она в святых стенах не так давно, зимой, с северных отрогов гор Юсен. Вроде привез ее кто-то, может, небесный вестник.
   Костер бросал неровные рыжие блики на лица слушателей и рассказчика, то удивленно приподнятые брови высвечивал, то недоверчиво искривленный рот.
   Никто не обратил внимание на стоявшего невдалеке молодого человека, мало ли сейчас незнакомого народу трудится в крепости, а подозрительных сюда не пускают. А он послушал и делся куда-то.
  
  
   Яаррин не вспоминала, почти позабыла прошлое, но сейчас оно ударило всем прежним бессилием и страхом. Лет в шесть она упала с мостков в глубокий пруд, и широкая юбка опутала, связала, не давая двигаться, а темная вода не давала дышать. Потом чья-то рука выдернула ее из темноты к свету, но она все равно не могла сделать вдох, и умирала на берегу, промокшая до нитки.
   Потом она поняла, что мокрое только лицо, осознала, что лежит на траве у каменной стены. И нет, не дышит - но это давно ей не нужно.
   - Не знал, что нежить способна плакать, - сказал Энори, сейчас в ночи невидимый даже для нее - зрение не вернулось толком.
   - Что... ты... сделал? - просипела она?
   - Я?! Это ты попыталась сбежать. Я всего лишь вернул тебя в гребень... и выпустил. Прости, получилось, кажется, резко.
   Еще раз всхлипнув, она с ненавистью вытерла лицо, подтянула под себя ноги и села.
   - Я нашел след возле крепости... к нему ты хотела сбежать? Это твой муж? - тихо спросил ее тюремщик и повелитель.
   - Тебя не касается, - прошипела Яаррин, перед глазами которой ночь от ненависти начала выцветать. Да, порой - в последние пару недель - ненависть эта почти стихала, но сейчас будто прорвало запруду, случайно задержавшую ручей. Но он ничего не ощутил, кажется... для него этот яд в самом деле был только водой.
   - Я не понимаю, - вполголоса продолжил Энори, глядя, как в трех шагах от них, в блеске луны проходят дозорные. - Это след тори-ай, да, и он был здесь недавно, и видна ваша связь... но каким ветром сюда его занесло? Искал тебя - наверняка ведь ощутил, что ты снова... жива? Но он не знает места, ты же была на севере. Слишком велико совпадение...
   Дозорные остановились, поблескивая бляхами на кожаных доспехах, и Энори примолк, хотя его не могли услышать. Женщина напряглась, готовая закричать.
   - Что тебе это даст? - одними губами спросил он. - Мы оба исчезнем отсюда раньше... а женский крик никак не свяжут со мной. Дозорные двинулись дальше, и Энори продолжил, поднимаясь:
   - Так или иначе, мне он не нужен, а ты пока что нужна. Поэтому... - оборвав фразу, он замер - так же, как звук, оборвав и движение. - Или он искал не тебя.
  
  
  
  
   - Говорю тебе, нет никого! - горячился охранник. - Покои пусты!
   - Да хватит уже! - рассердился второй. Он зажигал погасшие лампы в конце коридора, у лестницы, когда напарник примчался, стуча сапогами. - Куда оттуда мог деться! В коридоре мимо нас мышь не пробегала, не через окно же, нижней страже на головы!
   Нехорошо было обоим, неуютно и зябко. Непонятно, что хуже - грядущий гнев командира или тайная сила человека, которого охраняли. В другом случае бежали бы уже, проверять повторно, и товарищей оповестили, а тут шли медленно, стараясь не скрипнуть половицей. Даром что недавно грохоту от первого было...
   - Закрыта дверь, - растерянно сказал первый стражник. - Я оставлял распахнутой...
   Второй тихо кашлянул, подумал и стукнул по створке.
   - Ну что вам еще? - послышался мягкий и очень недовольный голос.
   - Болван, - прошипел второй охранник. - Мерещится невесть что...
   Створка отошла в сторону, Энори стоял в почти темной комнате и смотрел на них; первый стражник подумал, что далековато он стоит от двери, чтоб дотянуться; может, в комнате есть кто-то еще? - но разрешения на осмотр не было у него. Да и не рискнул бы сейчас заходить, что-то нехорошее чудилось в полумраке, окутавшем фигуру в бледно-сером, и свет лампы казался зеленоватым.
  
  
  
   - Что ж, хорошо, ты птица, успел вернуться, - сказала Яаррин, еле сдерживая не то брань, не то слезы.
   - Я тебя больше не выпущу.
   - И до каких пор будешь держать при себе? Удобно, не надо убивать самому? Дряни лицемерней тебя я еще не встречала!
   - Если будешь делать, что говорю, обещаю просто уничтожить гребень.
   - Почему я должна тебе верить?
   - Ты не должна, - он сжал виски пальцами, и жест был совсем человеческим, ему ненужным. Со времени, как увидел Опору - или что там увидел - он изменился, подумала Яаррин. У его страха нет запаха, но достаточно было глаз и ушей, и чутья тори-ай не надо. Раньше она просто ненавидела, власти его боялась, но теперь пугать начинало другое - она переставала его понимать.
  
   Голоса в коридоре, четкие приветствия стражников послужили сигналом для Яаррин исчезнуть, но она предпочла укрыться за расшитой пчелами занавеской. В гребне, погруженная в полусон, тори-ай ловила лишь обрывки событий и разговоров, а сейчас хотела знать все. Энори мельком скользнул взглядом по шелковым складкам, надежно укрывшим длинное платье, и, словно решив сделать ей послабление, опустился на кушетку в другом углу, к лампе поближе; теперь в темный угол вряд ли стали бы смотреть.
   Командир Асума вошел хмурый, как небо в осенних лужах.
   - Не спите еще?
   - В этой крепости всем не до сна... что-то случилось?
   - До вас доходили слухи из Осорэи? Особенно в последние дни.
   - Нет.
   - А из Срединной?
   - Нет.
   - Это правда? - прищурился Асума, подался вперед.
   - Правда, - ответил Энори. - Я не знаю никаких слухов оттуда. Что там случилось?
   Яаррин заметила, что кисть его, свободно опущенная вниз еще миг назад, теперь напряжена - единственный, но очень верный признак волнения. Но пришедшие люди, хоть и принесли с собой лампы, ничего не видели.
   - Вам ничего не известно?
   - Не говорите уже загадками, - он так и не поднялся, и сесть Асуму не приглашал. Тот колебался, казалось, спросить что-то или не стоит.
   - Поговорим завтра, - наконец решил командир. Качнулась к выходу длинная тень, за ней еще несколько. Еще невнятные голоса раздались. Что-то негромко стукнуло в коридоре.
   - Они заперли дверь, - отметила Яаррин, выступая из темноты. - Может, охрана пожаловалась? Слишком уж быстро явились. А ты и в самом деле ничего не знаешь? Я-то была на севере неотлучно.
   - Я не знаю, но понял. Счет на недели был, не на месяцы даже. Плохо... и Асума мне не верит, а у меня нет времени... придется снова выйти, послушать, что они говорят.
   - Неужто Дому Таэна все же пришел конец? Ты не похож на радостного. А твой мальчик еще жив, интересно? Ты ведь продолжишь сидеть под замком, он ведь - капля в море и сын твоего врага, тебе же нужна любовь многих, не так ли? Вдруг они заподозрят, что ты...
   Не договорила - Энори с силой отбросил ее, так, что женщина перелетела через полкомнаты и затылком ударилась о стену. Будь она человеком, пришла бы в чувство не сразу, но и сейчас ей понадобилось несколько мгновений, чтобы восстановить дыхание. Увидела потом - он стоит, отвернувшись к окну, пальцы сжимают ту самую занавеску с золотыми пчелами, и лицо почти спрятал в ней.
   - Люди... дали тебе не лучшее, - проговорила Яаррин, непроизвольно ощупывая затылок.
   Складки занавески сдвинулись, углубились, разрослись.
   - Я знаю.
  
  
   Утром Асума, велевший привести к себе Энори - решил, о чем и как его спрашивать - дождался только перепуганных посланцев. Они принесли листок бумаги, с поклонами подавая его, словно пытались за ним спрятаться.
   Асума поморщился, разбирая непричесанный почерк, мельком подумал, что странно все это - ни бумаги, ни туши с кистью, ничего этого он Энори не оставлял. Но кто бы еще писал? Листок нашли на столе в пустой комнате.
   "Я узнал о перевороте; нет времени дожидаться утра. Вы видите, что из-под замка я мог уйти в любой миг, но хотел показать, что доверять мне можно. Но Суро забрал наследника Дома Таэна, я не могу здесь оставаться".
  
  
   **
  
  
   Деревянный гребень был плох, весь в зазубринах, но другого Лайэнэ не дали. Еще с года первого выступления ее волосы в порядок всегда приводили служанки, в монастыре она приноровилась сама, но не этой же граблей... Хотя тут и причесываться было страшно: движения сами собой становились плавными, а длинные, гладкие, хоть и потускневшие пряди без усилий ложились красиво. И стражники таращились на нее, позабыв о службе - будь Тайрену здоровым, кажется, мог бы из комнаты выскользнуть.
  
   Теперь их обоих охраняли так, что монастырь казался открытым всем гостям и ветрам. Лайэнэ измучилась от постоянного недоброго надзора, от тесноты комнатки, но боялась, что ее и вовсе разлучат с мальчиком. Тому стало заметно хуже со времен Лощины, уже и сил ходить почти не было. Семечко, случайно проросшее на камне, обреченное на короткую жизнь: стоило избежать одной напасти, начать на что-то надеяться, тут же находилась вторая.
   Ее травы не помогали; виной было неумение Лайэнэ или даже Микеро бы не удалось? Уже готова была сдаться, звать чужого врача, и это тоже было страшно, она хоть вреда не причиняет своими лекарствами.
   Казалось, тут настолько душно, что нечем дышать, хотя и дни были нежаркими, и окно постоянно открыто. Но ветер будто запутывался в решетке и не проходил дальше.
   Наедине они с Тайрену по-прежнему не оставались никогда, теперь каждый миг рядом были самое меньшее два человека. Сколько это могло продолжаться? Пока живы оба брата Таэна уж точно. Они оба сейчас далеко на севере, но это не защита для них. Вся армия Хинаи не защитит от ножа или яда.
   Но об этом лучше не думать, не о грозящей смерти далекого сейчас - и всегда - человека. Он сам о себе позаботится... только б судьба была милостива. А она может сделать одно - быть рядом с ребенком. Как выбрала недавно, стоя у живой изгороди.
   Вчера в сумерках ей почудилась маленькая черная птица, мелькнувшая росчерком у окна. Молодая женщина долго вглядывалась в сплетение веток, ловила шорохи, пока ее не вынудили отойти от оконной решетки.
   Наутро охрана обнаружила в саду брошенный кем-то на тропку белый цветок. Не возле окна, подальше; пион, из тех, что росли здесь на клумбах. Лайэнэ слышала, охранники разбирались, кто и зачем это сделал. А ей и гадать было не нужно. Воспрянула духом, даже Тайрену заметил.
   Но сутки прошли, истекали вторые, так ничего и не случилось, и знаков не было больше. Лайэнэ поняла, что отчаялась уже ломать голову: может, просто ошиблась? Или, что куда хуже, он приходил, но не в силах оказался помочь.
  
  
   - Он был здесь, - сказал Тайрену, приподнимаясь из гнезда подушек, и слова звучали слегка покровительственно. Может, и вправду понял, отчего она мечется? Лайэнэ присела с ним рядом, вгляделась - а мальчик, похоже, сегодня получше выглядит, и глаза блестят на осунувшемся, пожелтевшем лице.
   - О чем ты?
   - Помнишь, вчера я тоже захотел постоять у окна, и тебе велел отойти? Я видел его в саду, недолго; хоть и сквозь решетку, но очень хорошо разглядел. Он подал мне знак. Я должен молчать и ждать...
  
   Ждать? Чего? Смерти, похоже - хоть мальчик ценный заложник, и Нэйта невыгодно начинать с крови ребенка, при малейшей опасности его не станет. И Энори не в сговоре с заговорщиками - пленников бы содержали иначе.
   Он все же пришел, да...
   "Но тут не храм, он мог бы... Неужели так просто - охрана? Здесь слишком много людей, верно, Энори сделать ничего не сумел". Но страшно и стыдно признаться себе, до чего же рассчитывала... А она мысленно наделила его силой больше чем у всех вместе взятых.
   И самое худшее, если мог, только не захотел.
   Там, в ее доме, когда он пришел с просьбой, поверила - говорит искренне, от всего сердца. Но это оборотень, что ему и свои, и чужие чувства?
  
  
   **
  
   Здесь холмы были зелено-золотыми, покрытыми донником и жимолостью; темный можжевельник и кедры оставались за спиной. Оказывается, сейчас лето, подумал Кэраи, оглядываясь по сторонам. А он и не заметил. Месяц Выдры-Хаши, самая середина, дни, когда колосья появляются на злаках. Время пионов и белых лилий в садах. Любимая пора столичных модниц и щеголей, когда очарование весны уже схлынуло, а летние развлечения еще не приелись. Первые два года в Столице были самыми свободными, и он успел многое...
   В это время Тагари уже защищал границы Хинаи, и был серьезно ранен, а правил тогда их отец. А сам он тогда присматривался не только к карьерным лестницам, но и к возможным невестам. Их было довольно в Столице и предместьях, гладкие ясноглазые феи в нарядных шелковых одеждах, скромные и манящие одновременно. А Истэ еще только стала невестой брата. Было ведь это время когда-то...
   Вспомнил Лайэнэ, с ее тревогой и гордостью, красивую и притягательную настолько, что ей и кокетство не нужно. Она бы должна быть доступнее многих, на деле же - словно жемчужина в прочной раковине, без ножа не достать, а ножом можно и повредить. Не пострадала ли она за слишком частые визиты к нему? Или уже нашла себе покровителя среди Нэйта? Почему бы и нет...
   Конь крайнего спутника заржал, чем-то обеспокоенный; Кэраи вспомнил свою умницу Славу, оставшуюся в конюшне дома. Вот она точно кому-то досталась, и не по своей воле... Увы, о перевороте было уже точно известно - слухи летели быстрее ветра.
   Ариму подъехал, хмурился сильней, чем обычно в последние дни, и тем глубже складки прорезали лицо, чем дальше за спиной оставалась армия Тагари:
   - В этом округе правит человек Нэйта. Поосторожнее бы... даже если не признает никто, вы едете с севера и дорожный знак у вас прежний, мало ли какие сейчас выдают.
   - Ерунда, за такой срок не успеет все измениться.
   Пока изменился лишь ветер - резко подул в лицо, принося с южной стороны запах цветов и пыли. Ариму его не почувствовал, он повернул коня так, что был спиной к ветру.
   - Войско из Окаэры ожидает подмогу - если и вам дождаться ее?
   - Зачем? Они не пойдут против Нэйта, и я им не указ.
   - Зато до вас не доберется никто.
   Доверенный слуга был самым близким ему человеком сейчас, но он так и не сумел понять некоторых вещей.
   - У меня гордость еще осталась. Там, скорее всего, обеспечат защиту... но хорош я буду, сбежавший от милостей Столицы, ничего не сумевший и нырнувший обратно под крылышко!
   - Не лучше ли быть живым родом, не отличившимся, но и не опозоренным?
   - Такое бегство - самый настоящий позор... Отдать все шансы сохранить хоть доброе имя. Лучше желай моему брату победы, это единственное, что нас может спасти.
  
  
   **
  
  
   Из-за легкого тумана вечер был темнее, чем обычно в месяц Выдры. Тут, на краю небольшого овражка, высилась горка из сухих сосновых веток, обсыпанных грязно-желтыми иглами, часть игл осыпалась наземь и покрывала густой мох; словно сама природа создала подобие шалаша для каких-нибудь малых лесных тварей.
   Шевельнулись иголки, из-под них выбралась маленькая черная птица. Сторонний человек, окажись он здесь, был бы удивлен - черные дрозды спят на деревьях.
   Птица захлопала крыльями - взметнулись иглы, словно брызги разлетелись от стоящей фигуры - силуэт в вечернем тумане. Фигура эта раскинула руки, не то потягиваясь, не то открываясь прохладному тусклому вечеру.
   - Вечер добрый, - раздалось сзади.
   Тело человека закаменело. Он обернулся не сразу, словно нехотя.
   У поросшего мхом валуна устроилось диковинное существо - размером с молодого бычка, напоминающее лесную собаку и волка одновременно, с шерстью, похожей на искрящийся снег и такими же крыльями. Темно-алые глаза существа, и в сизой дымке яркие, смотрели, не мигая.
   Энори - его жесты стали неправдоподобно медленными и плавными, будто в толще воды - опустился на покрытый иглами мох.
   - Подойди... Иди ко мне, - раздалось, хотя существо молчало - низкий и чуть рокочущий звук, не то предвестник грома, не то кошачье мурлыканье.
   - Чего нам всем ждать? - Энори не сдвинулся с места, тело напряглось, словно нелегко было противостоять и зову, и желанию уйти отсюда как можно дальше.
   - Мы не всеведущие.
   - И что тебя привело?
   - Любопытство.
   - Я думал, у столпов мироздания интересы другие.
   - Разные есть... и ты среди них. Как ни странно, ты испытываешь то, что отзывается во мне. Правда, ты никогда не признаешься в этом себе самому.
   - Признаюсь. Это моя земля...
   - Не только, - улыбнулся зверь - голосом. - Ты это знаешь. И тебе не все равно. Каким ты меня видишь?
   - Страшным.
   - А подробней?
   - Взгляни на свое отражение!
   Воздух стал вязким, придерживал слова и звуки, не давая им покинуть место, где родились.
   Энори - он так и не двинулся - спросил быстро и чуть неприязненно:
   - Опорам настолько надоело держать этот мир, что любая мелкая тварь может стать развлечением?
   Трава вокруг вздрогнула, улыбка зверя не отразилась на морде - кольцом разлилась по траве и воздуху.
   - Подойди же. Хочу узнать о тебе побольше.
   - Мне плохо в твоем присутствии.
   - Но ты можешь со мной говорить. Это намного больше, чем сумели бы твои сородичи... Подойди, - тепло позвал зверь, - Я чувствую двойственность в том, чего ты хочешь даже сейчас. Вы с сородичами не видите снов, но я хочу увидеть за тебя - твои, нерожденные, так смогу узнать тебя ближе.
   - Мне это не нужно. И времени нет.
   - Или ты боишься попробовать прикоснуться ко мне?
   - На "боишься" ловят только дураков, - с кривой усмешкой он поднялся и шагнул к диковинному зверю. Опустился у камня, чуть покачнулся, оперся о землю рукой. Зверь повернул к нему большую белую голову:
   - Дотронься, - попросил ахэрээну.
   Рука протянулась, вздрогнула, словно натолкнувшись на преграду - но потом медленно пошла вперед. Кончики пальцев коснулись белой шерсти, и тут же сжалась ладонь, отдернулась.
   - Вот как, - пробормотал зверь. - И такое возможно? - положил лапы Энори на колени, прикрыл огромными крыльями. - А теперь спи.
   Тот вскинул голову, пытаясь что-то сказать, но зверь повторил мягко:
   - Спи. Это никому не принесет вреда.
   - Нет, хватит, - Энори, перестав дышать, отклонился в сторону, сумел высвободиться из-под мягко лежащих тяжелых лап. С усилием произнес: - У меня есть дела - раз уж ты вмешиваться не станешь.
   Невесть откуда взявшиеся тени резче очертили лицо, кожа сейчас казалась не бледной даже - зелено-голубоватой, но большой зверь лежал неподвижно, и будто держал своим весом веревку, тянувшуюся к другому, не выпуская другого с поляны.
   - Ты не сможешь меня удержать, - сказал Энори тихо-тихо, и самое чуткое человечье ухо не услышало бы ничего и в одном шаге.
   - Смогу, но не буду, - шумно вздохнул зверь, поднялся, встряхнулся. - Бывало такое - один из нас решал вмешаться, но это приводило к варианту худшему из возможных.
   - А ты знаешь, как поступить лучше всего?
   - Лучше для кого?
   - Для всех.
   - Такого ответа у меня нет. Но я понимаю, о чем думаешь ты, и знаю, как развязать этот узел. В соответствии со своими пониманиями зла и добра, разумеется.
   - Опора... - зло, но с явным облегчением проговорил Энори, стремительно отступая назад; но злость эта относилась не к собеседнику, а ко всему мирозданию. - Ты что, правда любишь их всех? От монаха до последнего воришки?
   Зверь молча смотрел на него, глаза мерцали всеми оттенками красного, от нежно-розового до густо-гранатового. Когда он вновь заговорил, звук отразился от самого воздуха:
   - Я тебя не держу, но между мной и многим в этом мире натянуты ниточки; есть и с тобой, и ты сам создал между нами связь. Будь к этому готов. И не только к этому.
  
  
   **
  
  
   Пестрый голубь, прилетевший в дом Таэна с запиской для Кэраи, разумеется, попал совсем не в те руки. Птице все равно, она вернулась в родную голубятню, только вот присматривает за ней теперь другой человек. Послание оказалось у Шимары очень скоро, и часа не прошло; тот, разумеется, письмо прочитал.
   Странно, подумал Шимара, вертя в руках полоску бумаги. Осмотрел ее со всех сторон, чуть ли на зуб не попробовал, словно это могло что-то прояснить. Но подпись принадлежала человеку, к шуткам не склонному. Сейчас, вероятно, Асума уже знает о перевороте, но, когда писал это, пребывал в неведении. Значит, мотива, что решил ввести в заблуждение заговорщиков, тут быть не может.
   То, что Энори, живого и здорового, встретили в горах, звучало столь же достоверно, как если бы встретили, предположим, оленя с семью головами. И то, мало ли нечисти в глухих местах, а Энори хоть и странным был, но человеком. Тьфу ты...
   Первым порывом было отдать записку Суро, но потом Шимара призадумался. Слишком много странностей связано было с этой смертью... если игра, то чья? Нэйта здесь явно не при делах, про Дом Таэна ничего не понятно. Только они могли знать, чье тело тогда легло на костер. А вот двойника могли подослать и не они. Если есть еще одна сила, пусть проявит себя.
   Шимара предпочитал наблюдать и лишь затем делать выбор. А Суро сейчас интересовал только он сам и возможность удержаться во главе Хинаи.
   Подумав еще, Шимара аккуратно сложил записку, спрятал обратно в мешочек, а мешочек запер в шкатулку. Ключ был только у него, и вряд ли кто сторонний заинтересовался бы именно этой шкатулкой. Она была слишком средней - довольно дорогой, чуть безвкусной, не очень яркой. Потайное дно в ней сделали по личному рисунку Шимары.
  
   Суро узнал о прилетевшем голубе и сперва хотел расспросить Шимару, не было ли письма - в конце концов, именно он приглядывает за Осорэи, пока Суро распоряжается всем из загородного дома. Но потом решил подождать.
  
  
  
   **
  
  
   На север, в крепость Трех Дочерей письмо принес сизый голубь. Прошло еще двое суток, прежде чем гонец достиг войска Тагари. Это послание попало в руки адресата; никто из офицеров не понял, почему еще четверть часа радостный командир их стал чернее могильной земли и перестал отвечать даже на вопросы первой важности.
   Полдня он провел в своем шатре, никого к себе не подпуская. Вина не выпил ни капли, и есть отказался.
   Войско недоумевало - пора было двигаться дальше, но нет приказа.
   Под вечер генерал вышел-таки, по-прежнему черный, с запавшими глазами. Один из офицеров решился-таки снова спросить, что было в записке.
   - Моя смерть, - сказал генерал.
   Больше ничего не прибавил, и все пошло прежним путем, немного усилий, и с врагами будет покончено. Самим удастся их одолеть, а окаэрцы пусть тащатся в хвосте, проклинают и негодуют. Не их это земля, не их и победа.
   Тагари о письме ли, дурном ли предзнаменовании больше вроде бы не вспоминал, только с тех пор ни разу не улыбнулся.
  
  
   **
  
  
   Не слишком благосклонны оказались горы к одинокой девушке, бредущей по извилистой дороге среди ущелий. Ветер сбрасывал со склонов россыпи камешков, отчего она вздрагивала, ветер нажимал на стволы деревьев, те скрипели и постанывали, пугая идущую.
   Красные стволы сосен - прямые, как мачты, и корявые; ели с повислыми темными лапами, местами, особенно у земли, они сухие, рыжие. В ельнике так легко заблудиться - начнешь обходить одно дерево, другое, и уйдешь в сторону незаметно. Ельник ее пугал неприветливой сумрачностью, да и сбиться с дороги не хотелось, при том даже, что толком не знала, куда идти. На юг; но дорога оказалась не одна, она внезапно расходилась на одинаковые развилки, и не единожды. Из Сосновой обычно не ездили в монастырь, дороги протоптали крестьяне из близких к Эн-Хо деревень.
   Одну ночь девушка уже провела под открытым небом, и ничего не случилось. Словно год назад, когда Нээле дрожала под корнями, волей случая разлученная с юношей, которого тогда не знала почти. Теперь вновь была связана с ним, хотя не его искала среди ущелий.
   Ночью, когда открыла глаза, вынырнула из кокона одеяла, увидела падающую звезду. В мастерской всегда говорили, что это к печали, но мать, выросшая в деревне среди других поверий, приучила Нээле в такой миг загадывать желания. Девушка пожелала благополучно дожить до рассвета; не слишком-то много - Небеса не разгневаются за такое, но и не мало.
   Утро выдалось солнечным, и ручей бежал по канавке рядом с тропинкой, а после полудня путница набрела на полянку с жимолостью, с первыми веретенцами ягод.
  
   Синие с белым налетом ягоды, сладкие, с легкой горчинкой. Очередная легла на губы Нээле, отдавая ароматный сок, когда рядом, меж листьев, она увидела чей-то белый округлый подбородок и другие губы, малиново-яркие, и они улыбались. Лицо скрывали листья, лишь в просвете между ними поблескивали глаза. Невесть откуда взялась в кустарнике эта женщина: не хрустнула ни одна веточка.
   Нээле попятилась, так и шла спиной, пока не очутилась вновь на полянке, и лишь тогда женщина выступила из кустов, словно расступившихся перед ней. Нээле взвизгнула и, не смотря под ноги, помчалась прочь, успев пожалеть, что когда-то уехала из красивого нарядного городка у озера Айсу. А тори-ай... верно, с них все началось и ими закончится. Она забыла про амулет, да он, верно, не действовал, раз нежить смогла подойти столь близко.
   А розово-черное платье мелькало то справа, то слева, иногда почти вплотную, иногда отставая, и Нээле не понимала, куда именно бежит, окажись перед носом обрыв, не заметила бы, кинулась вперед, надеясь промчаться по воздуху.
   Что-то светлое мелькнуло меж сосен, и это не было страшной женщиной и не было вторым тори-ай. Человек.
   Беззвучно приоткрывая рот, она в три шага одолела остаток пути, почти падая, нырнула вперед, пытаясь укрыться за незнакомцем. Но угодила в его подставленные руки, и невольно потянула его за собой, в рыжую хвою.
   Как он поднял ее, вывел на свет из-под тяжелых темных ветвей, не помнила Нээле. Цеплялась, как утопающий за листья кувшинок, бестолково и опасно; чудо, что сумел ее не отпустить, не сразу, но перехватил так, что она не могла шевельнуться, случайно ударить его или себя, и говорил, говорил что-то.
   И хорошо оказалось, что крепко держал, не клетка - надежное укрытие; постепенно слова начали доходить до слуха Нээле - мягкий и теплый голос, из тех, которых достаточно, чтобы вызвать доверие.
   - Тише, тише, успокойся, маленькая, ее уже нет.
   Только тут осознала в полной мере, за кого цепляется.
  
   Да, его и хотела найти, но в этот миг только его не хватало! Вывернувшись - или он разжал руки? - вновь побежала, краем поляны; от быстроты и следа не осталось, к ногам и юбке словно привязали жернова, и в груди разожгли костерок.
   Когда-то она уже пробовала спастись бегством, пора бы понять...
   Он легко догнал ее и ухватил за руку, и, ее же движение используя, направил в мягкую траву, по которой девушка покатилась. Тут же оказался рядом, прижал к земле и несколько раз имя ее повторил, и голос был мягче здешней травы. Звук собственного имени не был угрозой, Нээле немного опомнилась. А он говорил еще что-то, словно ручей журчал неподалеку, и уже можно стало дышать.
   Какое-то время она слабо пыталась вырваться, будто рыбка из горсти человека, потом замерла. На щеку ей упала тяжелая прядь; Нээле закрыла глаза.
   Ничего не происходило, только его хватка стала заметно легче, уже и вовсе не держал, а едва прикасался. Тогда она отважилась посмотреть сквозь ресницы: только ткань серой безрукавки увидела, часть ворота, украшенного вышитой серебристой каймой.
   - Нээле, тебе ничего не грозит, я тебе не враг.
   Девушка все же вывернулась опять, но не бежала больше. Невольно повела глазами по сторонам, не мелькает ли где страшное, розово черное. Чуть отдышалась, приподнялась и проворно отодвинулась, затем и вовсе отползла, лишь бы не быть рядом с ним.
   - Ты ненормальная, - сказал он, откидываясь назад и заправляя за ухо прядь волос. Это были совсем не те слова, которых могла ожидать.
   - Что? - растерялась девушка.
   - Сперва ты готова убегать от меня ночью в метель, придумываешь себе небылицы, под каким сугробом я собираюсь тебя прикончить. Сейчас, кажется, готова прыгнуть с обрыва, если попробую снова взять за руку... Что я тебе сделал?
   - Ты выпустил эту нежить! - не сомневалась, что это так, он и не стал отпираться.
   - Надо же мне хоть как-то с тобой поговорить, ты ведь кинулась бы от меня так же, как от нее, напролом через заросли. Это было жестоко, я знаю. Прощения не прошу, все равно не простишь.
   И добавил почти виновато:
   - А теперь ты хоть отвечаешь мне.
   Нээле поднялась, опираясь на ствол, готовая в случае чего снова метнуться прочь. А он, напротив, уселся на траве поудобней. Их разделало сейчас шагов семь - одним махом даже ему не одолеть.
   - Я знаю, кто ты! - выдохнула она, и пожалела о своей неосторожности. Энори только повел плечом:
   - Ну, поняла и Лайэнэ, и что? Она в добром здравии, помогала мне связаться с мальчиком, моим воспитанником. И, видишь ли, я никому из них зла не желаю.
   Ноги стали будто из ваты и потом совсем отказали, она снова села.
   - Если ты управляешь этой тварью, то...
   - Что? Еще скажи, нельзя для благого дела.
   "Он знает", - похолодела девушка. Но нет же, откуда? А вдруг... Но знал он или нет, эти слова посеяли в ней некоторые сомнения. Она думала о том, что может многое ему рассказать в обмен, но, если этот рассказ запоздал...
   - Пойдем, - видя ее колебания, но вряд ли правильно их расценив, он поднялся, подошел и подал ей руку. Не приказ - приглашение; в самом деле, не сидеть же весь век на краю этой поляны.
   - Куда? С тобой?
   - Здесь не лучшее место, скоро туман поползет. Хоть немного со мной наконец побудешь, так давно не было этого, - сказал он задумчиво и словно бы отстраненно. И капельку грустно. - Знаешь, мне тебя не хватало. Вышла не лучшая встреча, но я и ей рад...
   - Ты меня не отпустишь?
   - Я хочу поговорить, и не на бегу. Потом, надеюсь, и сама не будешь так торопиться. Нээле... ты очень многого не знаешь. Может, выслушаешь и меня? Я это не каждому предлагаю.
   Упорно разглядывала жучка на травинке, пытаясь собраться с мыслями, но присутствие Энори ощущала, как и с закрытыми глазами чувствуют упавшую на лицо тень.
   - А если бы она убила меня?
   - Нет. И не думай больше о ней, теперь не у нее сила, а у тебя. Она только кошмар из прошлого. Это тебе повезло, а ей...
  
   Только в лицо ему не смотреть, а то и вправду можно вообразить совсем не то, что на самом деле. Голоса и того довольно, такого искреннего, словно душа Энори чище родника, что бьет из пласта горного хрусталя. Нет уж, подумала она снова, и руки в ответ не дала, встала сама. Что ж, чем правдивее будут и ее чувства, тем больше надежды хоть на какой-то благополучный исход.
   Пошла, не пытаясь запомнить дорогу - время убегать кончилось.
  
  
   **
  
  
   Если прикрыть глаза, мир не исчезает - напротив, его словно становится больше. Отчетливей проступают ощущения, запахи, звуки - не спрячешься.
   Что делать дальше, было совсем непонятно. Первый порыв - сорваться в Осорэи - прошел, оставив вместо себя тоскливое бессилие. С ним сейчас десять человек, есть кого направить к верным Домам - ради Тагари и заслуг их рода верные окажут поддержку, и что? Бросить факел в костерок смуты. Молодец, ради этого, конечно, стоило возвращаться на родину...
   В крупном селении, где остановились передохнуть, было людно - ярмарка в преддверии праздника. Вряд ли кто здесь мог узнать его в лицо, далеко все же от центрального округа, но мало ли. Надо бы подняться в комнаты, но он бродил у коновязей, разглядывая лошадей. Здесь сейчас не было никого.
   Где-то в глубинах гостиницы пьяно смеялись, да упорно летала вокруг каменной лохани с водой красная стрекоза. Говорят, такие появляются возле домов к пожару...
  
  
   Ариму возник за плечом, бесшумный и мрачный.
   - За вами следят. Есть тут такой... хромает на левую ногу, глаза совиные. Помощник владельца гостиницы.
   - Пусть следит. Смотри, какая интересная масть... не пятна, целые мазки - будто младенцу поручили покрасить лошадь. Белый и медный... Я бы такую завел, но получше статью, - он задумчиво и медленно провел рукой по конскому боку. - Лошади лучше людей. Говорят, по ту сторону морского залива, в глухих селениях золотых жеребят выращивают, как собственных детей, и нет вернее такого коня. И хозяин не расстается с ним. Из меня, к сожалению, хорошего хозяина не вышло.
   - Да полно вам, в самом деле. Не все еще потеряно, - сказал Ариму, которого на куски разрывали сочувствие и бессилие. - Не время падать духом.
   - Падать? Я как лист на реке в половодье - вертится то вправо, то влево, а все равно его несет течение. Знаешь, два века назад жил такой человек... он оставил свой прославленный род, богатый дом, отказался от почестей и пришел на берег реки, много дней смотрел на воду, не сходя с места, а потом умер. Он успел сказать тем, что пришли за ним, что даже простая река все время разная, и разное то, что плывет по ней, а весь мир и вовсе непознаваем...
   Ариму глянул на господина и отвернулся. С ним рядом стоять - и то выть хочется, хотя вроде как улыбается даже. А уж он свои чувства скрывает как никто другой, что ж там на душе-то творится?
   Краем глаза приметил темное, невольно подался в ту сторону.
   - Что с тобой? Кого там выслеживаешь?
   Ариму вздрогнул, ответил встревоженно-виновато:
   - Вон, за углом притаился человек, о котором я говорил. И сюда заявился, так по пятам и ходит... Узнал, верно, негодяй эдакий. Нэйта не допустят вашего возвращения, и шпионы у них повсюду. Может, уедем прямо сейчас? Как бы всех не прирезали ночью.
   - Пусть, если высшим силам угодно так. До утра я никуда отсюда не сдвинусь, пусть хоть сам Мэнго явится сюда с отрядом.
   - Но лучше бы нам...
   - Отстань уже, а? Нас десять.
   - Достаточно что-то в воду добавить.
   - Тебя бы моим врагам в советчики. И как ты хорошо думаешь о людях Тагари, совсем никого защитить не способны!
   - А и не способны, - непреклонно ответил Ариму. - Они там, а вы тут, и толку в их защите?
   - Я им велел остаться. Думаешь, не стоило слушаться?
   - Эх, - слуга только рукой махнул. - Хоть певичку какую к себе позовите. Там, в зале, одна глазастенькая сидит, наигрывает для гостей, выглядит весьма хорошо...
   - Себе забери, если хочешь. Но странный ты все же - то остерегаешь, то готов доверить меня незнакомой женщине. Вдруг у нее отравленная шпилька в рукаве?
   - Да ну вас, - проворчал Ариму, отступая. - Какая там шпилька... я этих красоток перевидал, глаза честные, глупые, хлопают. Такую не подошлешь. И при ней не сунутся все же.
   - Не подошлешь... - Кэраи метнул взгляд в сторону каменной лохани. Стрекоза исчезла, но красноватое зарево понемногу разливалось по небу, наползало на крыши.
  
  
   Ариму бродил по комнате, опасаясь скрипнуть половицей, но и остановиться не мог. Господин уже, верно, видел десятый сон - и как может спать, зная, что каждый миг может стать последним? Не обязательно и убийц присылать, достаточно подсыпать яд в питье, или пропитать ядом ароматическую палочку, воткнув ее под дверь.
   Господин изменился за время дороги, наметанный глаз это сразу ловил, а незнакомый ничего бы и не заметил. Далекий какой-то стал, чуть не полупрозрачный, хотя вот же, вполне живой, настоящий. Не надо было ему возвращаться из Столицы. Наверное, там мог бы уже подыскать себе хорошую жену, а в должности все и так хорошо было, и род остался бы по-прежнему в милости. Благое было намерение, что тут сказать... было, да.
   Чуть задержавшись у окна, Ариму заметил: со двора, пригибаясь, проворно двигалась темная фигура. По легкой хромоте он опознал того самого любознательного помощника. Куда это мерзавец собрался ночью?
   Ариму подался было к двери - проследить за подозрительным типом, но опомнился. Так выдать себя - проще некуда. Уж лучше остаться и быть наготове.
  
   Ночью раздался стук в дверь. Охранник, спавший на пороге, вскочил.
   - Кто там?
   - Не гневайтесь, что побеспокоить осмелился, - из-за двери голос казался смазанным, - Только велели письмо передать, и не мешкая, не дожидаться утра.
   В приоткрытую створку только письмо и пропустили; поднявшийся Ариму взял его из рук охранника, передал господину, лампу поближе поднес.
   Тот мгновенно пробежал строчки глазами.
   - Едем, - сказал Кэраи, вскакивая и одним движением приводя себя в подобающей для дороги вид. Наконец-то он вновь стал прежним, а то было... брр, лучше не вспоминать. Пусть лучше столкнется с врагами, с честью погибнет даже, хоть и негоже о таком думать, чем растает, потеряв смысл, стремления и волю к жизни.
   А снаружи поднимался рассвет, посветлели и небо, и крыши, и дорога теперь лежала в рассветную сторону, хоть и по-прежнему опасная, но все же с какой-то надеждой.
  
  
   **
  
  
   Сказки кончились.
   Словно пытаясь наверстать то, чего не успел в жизни, Тайрену расспрашивал ее о прошлом. Нет, не расспрашивал даже - велел говорить, и она вспоминала все, что могла рассказать, об уроках музыки, о том, как делали к праздникам цветы-фонарики, о том, какими становятся улицы с наступлением ночи. Только то говорила, что годилось для слуха ребенка, и, хоть старалась не открывать истинного рода занятий своих, это уже не имело значения. Он слушал ее с закрытыми глазами - наверное, представлял.
   Кое-чему Тайрену улыбался, кивал - он знал это от Энори. И о праздничной россыпи огней ночью в летние праздники, и о цветочных лодочках на волне...
   - Все привыкли, что это не для меня, и я думал также. А сейчас почему-то хочется, - пожаловался как-то, глядя в окно. Оно было темным, попробуй что-то увидеть через решетку через полкомнаты ночью, да еще если рядом лампа горит. Жизнь есть только в этой комнатке, думала Лайэнэ. Пока еще есть.
   Стражников она уже не замечала, а те может и ждали, пока наконец мальчик умрет и женщина достанется им.
   . Присланный новый врач Тайрену ничем не помог. И он все время боялся - вдруг именно его обвинят в смерти ценного заложника? Лайэнэ он невзлюбил сразу, невесть почему. К счастью, ночевал этот человек не с ними.
  
   - Спать пора, маленький господин, завтра дорасскажу. Поздно уже, - молодая женщина, задумавшись, поднесла руку к пламени лампы - точь-в-точь как делал Энори, и обожглась разумеется, отдернула пальцы, слегка даже вскрикнув. Охрана насторожилась; через миг Лайэнэ поняла, что не ее вскрик тому причиной. Какие-то люди вошли в коридор, и не скрываются, идут по-хозяйски.
   В железе и доспешной коже, высокие, темные; увидела их, когда резко отошла в сторону створка двери. Гости с охраной не церемонились: те едва успели схватиться за сабли - все же свои в доме! - как уже повалились на пол, и Лайэнэ, хоть ничего доброго о них сказать не могла, от души пожелала, чтоб только ранеными, не убитыми.
   - Забирайте, - велел один из вошедших. Другой переступил через лежащее тело, подхватил на руки Тайрену. Лайэнэ вцепилась и в мужчину, и в мальчика одновременно. Тот дернул плечом, пытаясь ее отбросить, но первый - он, видно, был главнее - велел:
   - Да заберем эту бабу тоже, господин разберется.
  
  
   Двор, в отличие от сада, освещен был отлично, сверху подвешенными на цепях фонарями, по бокам факелами. И почти никого, а Лайэнэ казалось, тут должен торчать едва ли не целый гарнизон. Или с ними поступили, как со стражей в комнате?
   Нескольких лошадей держали под уздцы слуги. У лошадей стояли четверо в дорожном, о чем-то разговаривали. Один из них, самый высокий, ладно скроенный, в темно-алой головной повязке, резко повернулся ей вслед и, кажется, присвистнул. Она с содроганием поняла, что знает этого человека. Хуже того... похоже, и ее тоже узнали.
  
   Сейчас их везли не в деревянном коробе, а верхом, но по ночи Лайэнэ все равно ничего не разобрала. И сами скачущие были тенями в темноте.
   То справа, то слева поднимались склоны холмов, порой вдалеке виднелись огни поселений. Раз копыта коней прогрохотали по деревянным доскам моста. Маленькая какая-то речка, в округе немало таких. Хотя уже неважно, куда именно привезут, все равно для Лайэнэ теперь пойдет игра по другим правилам. Если ей вообще позволят играть.
  
   У дома, куда привезли, оказалась массивная, мохнатая живая изгородь в человеческий рост. Приметное поместье. Хотела попристальней разглядеть - не успела; всадники въехали во двор, мальчика сняли с седла и унесли куда-то, пока она еще выдыхала после скачки и озиралась по сторонам.
   А потом ее повели внутрь дома, не слишком вежливо, но и не так грубо, как она опасалась.
  
  
   - Ну, привет! - сказал Макори. Он вошел следом за ней, казалось, заполнив собой не самую маленькую комнату.
   Лайэнэ низко поклонилась, скрывая замешательство и страх.
   - Высокородный господин хочет сказать...
   - Да перестань уже. И тебя не узнали - они что, слепые? Хороших подручных набрал отец, ничего не скажешь. Давай, выкладывай все... а впрочем, сперва смой с себя эту мерзость и переоденься.
  
   Через полчаса она, смывшая с себя всю грязь заключения, входила в его комнату, шелестя розовым шелком подола. Хоть не до того было, все же промелькнуло любопытство - чье платье дала ей служанка? Постаралась причесаться как можно тщательней, и стерла остатки ореховой краски с лица - та сошла легко в горячей воде. Ничего сейчас не было на ее лице, не дарованного природой, это казалось немного странно, и, кажется, делало ее моложе.
   Но красота сейчас не значила ничего - и в прежние дни Макори не интересовался Лайэнэ, разве что на дружеских пирушках мог хоть немного уделить ей внимание.
  
   После комнатки, где провела взаперти почти две недели с несколькими людьми, эта показалась огромной, да и пустой была, словно половину мебели отсюда вывезли. Нет, это не дом Нэйта, те любят роскошь.
   Странная картина висела на стене, рама в три шага шириной - даже сейчас, к чему угодно готовая, первым делом заметила полотно. Лисица держала за шею черно-белого журавля, глаза у обоих показались ей человечьими. Хорошее предзнаменование? Или плохое?
   Смотря кто есть кто на картине...
   Макори - он удобно устроился в кресле подле низкого столика, заставленного какой-то снедью, изменил обычному своему богатству наряда, сейчас на нем все было темно-серое, дорожное, лишь ворот и манжеты нижней блузы пламенели алым - заря над пепелищем. Глядел зло и весело, и словно бы наслаждался всей ситуацией.
   Но Лайэнэ уже настолько измучилась, что и думать не могла о нем; пусть уж скорее решает.
   - Смотрю, ты растеряла всю свою былую уверенность, - сказал Макори насмешливо. - Значит, и вправду так нужно обходиться с красотками, много мнящими о себе. - Сядь, поешь по-человечески. И говори, как ты там оказалась.
   - Благодарю, я не голодна.
   - Выпей хотя бы, ты вся трясешься.
   Такое, хоть и грубоватое, участие показалось ей странным, но, в конце концов почему бы и нет? Она в его власти, а учтиво себя вести с ашриин высшего ранга считалось хорошим тоном.
   Она взяла кубок, куда слуга налил вино, и сделала глоток. Проще было рассказать все как есть, сказав лишь, что опасались не Энори, а убийц-заговорщиков. Ну и сослаться на якобы повеление господина Таэна-младшего. Так и поступила.
   Если Макори ей не поверил, он хорошо это скрыл. Слушал внимательно, опустив подбородок в ладонь, и что-то прикидывал. Тоже отпил несколько раз из своей чаши... будто в мирной жизни пригласил в дом Лайэнэ, развеять скуку.
   - Что вы с нами сделаете?
   - На тебя я совсем не рассчитывал, - сказал он. - С тобой пока даже не знаю.
   - Меня больше волнует мальчик.
   - Он всех волнует... Надо же, в десять лет, полуживой, а поставил на уши всю верхушку провинции. Если выживет, сможет собой гордиться. Вот что, - решил Макори, подумав, - Катись ко всем демонам. Поиграла в няньку, и хватит.
   - Я никуда не уйду без него.
   - Уйдешь, - он улыбнулся неожиданно ласково. - Возьмут тебя за ворот и вышвырнут за ворота, а захочешь караулить под забором - так мы все равно не останемся здесь.
   - Чем я вам мешаю? - спросила она. - Тайрену ко мне привык...
   - Ты еще поспорь со мной. Нет, тебя все же маловато держали взаперти.
   Он пружинисто встал.
   - Так. Либо ты уходишь сама, либо я решаю, что живая мне ты не нужна.
   - Как вы поступите с мальчиком? - снова спросила она, уже умоляюще.
   - Я и сам еще не решил. Но пока сам буду его защищать, а он послужит гарантией уже моей жизни. Мало ли как все еще повернется.
   - Ему нужен покой и хороший врач, или все ваши игры не будут иметь смысла. Он не фигурка на доске.
   - Найдем и врача... Сын он тебе, что ли? По годам, если вдуматься, может и подойти... Была бы отличная новость для всех в Хинаи.
   От мысли, что такой слух и вправду могут пустить, ее бросило в жар и холод одновременно, одна половина лица, кажется, побелела, вторая стала пунцовой. Вот только этого не хватало Дому Таэна... Но нет, Макори только смеялся, а она, видно, вконец поглупела взаперти, раз хоть на миг поверила в такую возможность.
   А он, поняв ее испуг, пришел в хорошее расположение духа.
   - Так и быть, оставайся тут до утра. Это возьми, - швырнул ей мешочек с монетами. - Доберешься до Осорэи, или куда там еще подашься. В этой комнате и переночуешь.
   - Дайте нам хоть попрощаться.
   - Нечего. А дверь я велю запереть, утром тебя выпустят.
   Он поднялся, потянулся, как его любимая хасса - и вышел, на Лайэнэ не глянув.
  
  
   Кровать тут была, хоть не слишком мягкая, но после спанья на полу великолепная. Со стены Лайэнэ сверлили недобрыми взглядами лиса и журавль. Проверила, сколько масла в светильниках: не хочется быть под этими взорами в темноте.
   Ничего не понятно с Макори, а он не из тех, у кого можно просить объяснений. Спасибо хоть отпустил... если не передумает. Делать-то что теперь? Тайрену она больше не помощник.
   Энори бы найти, но проще отловить сетью ветер. И если он и вправду их бросил... Нет, надо искать помощь более реальную. Рииши... Дом Нара перешел ли на сторону Нэйта? Даже если и так, разыскивая Рииши она вряд ли рискует.
   Кто же навязал узлов на ее жизни... с этими двумя ее вечно сводит судьба.
  
  
   **
  
  
   Как же он походил на человека... пока жила в монастыре, Нээле нередко вспоминала, каким его видела раньше, но сама незаметно придумала кучу отличий. Некоторые ему бы польстили, наверное, или посмешили.
   Да живой он был, настоящий просто до жути, страшнее тори-ай в их обличьи нежити - тем, что в голове не укладывалось, как он вообще кому-то способен причинить зло, даже по-человечески.
   Таких любят и люди в возрасте, и ровесники - за свет, за острый и необидный ум, за готовность и умение понимать собеседника. Не надо и дорогих одежд, высокого ранга, к такому девушки сами пойдут, будь он хоть из деревни, а они - богатые горожанки.
   Эх...
   Вокруг места, где обосновались, высился завал из кустарника и бурелома. Ни одной тропинки, непонятно, сюда-то как пробрались?
   Словно давно повелось у них, Нээле занялась костерком из веток, которые он сложил у вздыбленных корней сухой сосны. Пламя занялось не сразу, от дыма в глаза слезы лились в три ручья, и он принес для нее воды - отлучился всего на пару мгновений, и то умирала со страху, вдруг нежить вернется. Постепенно смеркалось: тут, среди высоченных стволов куда быстрее, чем на открытом месте. Небо пыталось было заалеть, только вечер быстро стряхнул с него яркий отлив - нечего красоваться...
   Костер наконец загорелся, устроились подле него на траве. Нээле сообразила, что, убегая, потеряла дорожную сумку - Энори достал ее, похоже, из воздуха, молча протянул и настоял, чтобы девушка поела.
   Невольно держалась к нему поближе, чересчур близко - но в темноту отодвинуться было страшно, вдруг розово-черная женщина стоит за плечом? Да еще осины светлели неподалеку, вразброс, из все густеющего мрака, и пугали их бледные силуэты.
   Сейчас, сидя с ним, украдкой поглядывая из-под ресниц на разделившего с ней свет и тепло костра, Нээле вспоминала ту зимнюю хижину, и порой, стоило прикрыть веки, словно опять возвращалась к очагу среди хлипких стен. И по-прежнему рядом был Энори, пламя и тень то скрывали, то проявляли его черты. А он выглядел усталым, и обеспокоенным, и немного растерянным - когда задумывался о чем-то своем. Безобидней с виду, чем Лиани год назад, у схожего костра. Куда опасней и тори-ай, и того чиновника, желающего ее смерти, и даже рухэй. Но страха перед ним - не перед женщиной - она не ощущала, и это было хорошо - утаить испуг бы не удалось. И не в какой-то там смелости Нээле дело, просто - он был разумен и готов говорить и слушать, хотя неизвестно еще, чего ждать от этого разговора.
   - Ты все это время провела в монастыре Эн-Хо?
   Чуть поколебавшись, кивнула.
   - Но раньше ты считала меня призраком или вроде того. Кто тебе обо мне рассказал? - он спрашивал будто даже рассеянно, на допрос совсем не похоже.
   - Я не могу ответить.
   - Я и так легко догадаюсь. Тот, кто тебя забрал из хижины, верно? Если бы он просто приехал тебя выручать из ссылки, не оставили бы амулет. Вы после виделись?
   - Да...
   Все равно ведь поймет.
   - Хорошо, - откликнулся тихо и, как ей показалось, удовлетворенно. - А как ты здесь оказалась?
   Иэх! - сердце заложило такой вираж, что охотничий сокол бы позавидовал. Забыла... Гадала, как будет с ним разговаривать, если встретит, что не подумала - нельзя все свои фигуры сразу ставить на доску. А врать нельзя, он поймет.
   - Лучше ты сначала скажи, зачем выпускаешь нежить за мной гоняться.
   - Ладно.
   - Что? - растерялась девушка - не ожидала согласия.
   - Я говорю - ладно, - покладисто согласился он. - Ты до сих пор не в себе, может, это тебя успокоит...
   И рассказал про переворот.
   Нээле сидела, как пришибленная. Нет, только не Нэйта, пожалуйста!
   - Жалеешь? А ведь тебе от обоих Домов досталось.
   - Не от обоих... если бы только не ты...
   Он переплел пальцы.
   - Если бы не я, вышивала бы ты сейчас где-нибудь в мастерской подле Осорэи, и цветы носила на могилу своего приятеля. Кстати, где он теперь?
   - На войне, - ответила она сухо. Не уточнила, какой. - А ты почему здесь, вдали от... самого интересного?
   - Из-за тебя, - вздохнул он. - А там я сделать сейчас ничего не могу. Меня не должны считать участником заговора - потом, когда все утрясется. И пока пришлось бы играть по их правилам.
   - Чтобы ты да не сумел правила нарушить, - пробормотала девушка, чуть отвернувшись.
   - Смогу, но будет уже поздно - люди узнают не то, что я хочу им сказать.
   Сова надрывно и гулко вскрикнула над головой; Нээле невольно еще подалась к Энори, ухватила его за рукав.
   - Со мной тебе нечего бояться.
   - Кроме тебя...
   - Нет, - сказал он. - Но просто заверениям ты не поверишь, а поверишь ли, если я опять повторю - ты отмечена редким даром?
   - Верю, - вздохнула Нээле. Отстранилась от Энори, обхватила себя руками.
   - Тогда слушай дальше. Тебя испугал приход к власти Нэйта? Они вряд ли надолго. Столице надоела независимость севера, во многих провинциях главами назначаются люди, верные трону. Так будет и здесь. Нэйта никогда не станут на колени перед правителем... да если и захотят - не смогут. Хинаи ждет еще одна сильная встряска; сюда уже прислали войско из Окаэры, думаешь, только для помощи генералу? Не знаю, кто из прежних Домов уцелеет... - он задумчиво поднял глаза, проводил что-то невидимое девушке - сову или летучую мышь. - Я не знаю, как все пройдет. Но потрясения будут большими... А у тебя есть дар предвидения. У каждого человека, похоже, бывают вспышки его, но по сравнению с тобой - это капли рядом с глубоким озером. Кажется, ты до сих пор не научилась с ним управляться, я чувствую твое сомнение. Но обучить тебя будет несложно.
   - О нет! - Нээле сжалась и чуть подалась назад, в страшную темноту, где бродила мертвая женщина. - Я помню твое обучение!
   - Это не было обучением, что ты. Только проверка, попытка вытащить дар из глубин. Если захочешь сама, я найду более легкий и безопасный способ.
   - Хочешь, чтобы я предсказывала для тебя?
   - Нет, конечно. Ты нужна будешь людям. Молодая красивая девушка, отмеченная Небесами, которая появилась на волне больших перемен... но одна ты не выплывешь, слишком многим станешь интересна, и этот интерес не всегда будет добрым.
   - И поддержку ты предлагаешь свою... и что с этого будешь иметь ты?
   - С твоей помощью я сумею вернуться.
   - Тебя считают мертвым.
   - Уже не все, теперь по-любому что-то делать придется.
   - Тебе нужна власть над провинцией? - удивилась Нээле.
   - Не говори ерунды, это последнее, что могло бы придти мне в голову. Но я... привык к этим людям. Я хочу продолжать жить среди них. А значит, надо сделать это удобным для себя. Я повторю - жить по чужим правилам для меня невозможно.
   Что-то в лице Нээле, видно, подтолкнуло его пояснить:
   - Я не хочу убивать. Но, чтобы не делать этого, мне понадобится замена, такая, как людская любовь.
   - А если всеобщая ненависть?
   - Это сузит мои возможности, - ответил он с мягкой улыбкой. Так удивительно было сидеть сейчас с ним... и уже волноваться не больше, чем в своей комнатке в Эн-Хо. Сон наяву... странный, но не кошмарный.
   - Тебе нравилось вызывать разные чувства.
   - Да, как приправу к блюдам. Но нельзя питаться одними приправами.
   - Но тебя и без меня любили, и сильно. Тут я ничего не смогу прибавить. Сама-то не слишком умею... - вздохнула невольно.
   - Если бы я мог просто вернуться, не вызывая никаких подозрений! Но переворот дает шанс... только нужно показать, что им я необходим, а не желая считаться со мной они прогадают.
   Нээле отвернулась от огня, дождалась, пока едва уловимый ночной ветерок овеет разгоряченное лицо, стряхнула побежавшего по запястью муравья. Такого разговора не ожидала. Она настолько ему нужна? О таком подарке Нээле даже не мечтала. Значит, она может попытаться ставить условия... Думала предложить обмен... но он сам нуждается в ее согласии! Да, это и впрямь настоящий подарок. Только с чего же вдруг всему телу стало так зябко, ведь у костра сидят...
   А Энори продолжал, неторопливо и чуть отрешенно, по прежнему глядя то ли в огонь, то ли в ночь:
   - Мне в общем-то все равно, кто здесь будет править. А ты нездешняя, в тебе нет впитанной с молоком верности местным Домам, какой бы знак они ни носили.
   - Думаешь, люди Столицы потерпят твое влияние?
   - Э, я сумел управиться с войском рухэй, а они - другие, не здешней крови. Нескольким сановникам и их свите, которых сюда пришлют, не с руки будет поднимать против себя весь народ, - и, без перехода: - Ты дрожишь. Замерзла? Ложись лучше спать. Утром здесь будет прохладно, устраивайся возле костра, я оставлю лишь угли.
   И добавил:
   - Ты подумай. Слово, сказанное вовремя, вера во что-то могут свернуть горы. Уже очень много крови пролилось, на войне и не только... стоит ли продолжать?
  
  
   Хорошо, что в одеяло можно было закутаться с головой. А еще лучше было бы, приди ночью та женщина...
   Его слова звучали разумно. Мало того, они звучали заботой о людях. И было, с чего поверить - ведь раньше его поступки и впрямь несли благо.
   Нарочно ли он попал в самое уязвимое место?
   Так мечтала о знаке судьбы, о том, чтобы исполнить волю Небес.... И вот он, желанный знак? Бедная девочка из мастерской спасет от смуты провинцию. Куда уж просить о большем!
   По лицу покатились слезы, и она, чтобы не всхлипнуть, не привлечь его внимания, уткнулась в согнутую руку.
  
  
  
   Когда рассвело, Энори ее разбудил, присел рядом.
   - Здесь неподалеку отряд, - сообщил он. - Мой знакомый сотник со своими людьми уничтожил остатки рухэй. Я отправлю тебя с солдатами в Сосновую, потом заберу. Ты успела подумать?
   Нээле села, растерянно пригладила волосы, вдыхая утреннюю прохладу. Она разве спала? Видимо, да... Подняла глаза на Энори: вот он точно не спал, он не спит никогда, если не ошиблась Лайэнэ.
   Самый серьезный, самый страшный противник был сейчас перед ней. Его не одолеешь с помощью словесных уловок, сегодня, во всяком случае. Но он хочет развить ее дар, возможно, подпустить к каким-то своим делам... вот тогда, может быть... только о том и стоит молиться. А если нет, остается последний выход. Уж умереть-то она сумеет... наверное.
   - Я согласна, - сказала она, - Но у меня есть условие.
   - Говори, - улыбнулся, а глаза стали слишком внимательными, и, кажется, посветлели.
   - Дай слово, что исполнишь мою просьбу.
   - Какую?
   - Сперва пообещай...
   - Нээле, милая, не пытайся переиграть меня на этом поле. Просто скажи, что тебе нужно. Я обещаю, что постараюсь, если это не принесет вреда уже мне.
   Его взгляд и голос выражали одно - ты мне нужна, я хочу и готов идти тебе навстречу. Теплый такой голос. Нээле стало тоскливо, словно она малышка и заблудилась в тумане. Сорока села на ветку, вроде бы ту, откуда вчера кричала сова, завертелась, вспорхнула - и нет ее. Одиночество подступило, будто сорока могла чем-то помочь. Готов, да... но как его обязать? А она уже здесь, никуда не деться. Не скажешь "согласна", иначе ведь добьется своего.
   - Я хочу, чтобы ты не причинил вреда моим друзьям, брату Унно и Лиани. Или ищи другую провидицу.
   - Ага, все-таки он отыскал тебя... Он и забрал тогда на севере, верно? - Имя Энори не удивило. Он ласково выпутал ее руку из складок одеяла, накрыл своей ладонью. - Нээле, подумай сама, я не могу вслепую поставить их благополучие выше своего. С чего тебе понадобилась эта сделка? Расскажи больше. Не бойся говорить, я же сказал - постараюсь.
   Не видела его таким. Очень серьезным... нет, не то слово. Были моменты, когда хотел ее убедить, но теперь... словно действительно принял ее желания.
   - Мои друзья охотятся за тобой, - запнулась, не решаясь продолжить. Руку не отняла. - Они знают, кто ты, и о твоей связи с рухэй...
   - И о том, что я же и навел на остатки их отряда наших воинов?
   - Нет... это правда? - девушка растерялась. Ах, да, он же только что сказал про знакомого сотника... Но нет, вряд ли знают, и это неважно.
   Произнесла это вслух.
   - Попытаются убить? - спросил Энори с интересом.
   - Нет... не совсем, это им не по силам.
   Отчаянно вскинулась, но он ничего не сказал, внимательно слушал. Обреченно продолжила:
   - У них есть освященные монахами стрелы. Ты, если вдруг попадет к тебе такая стрела, не сможешь ни спрятать ее, ни сломать, даже прикоснуться не выйдет. Если на ней останется твоя кровь, монах возьмет ее и отнесет снова в Эн-Хо. Ты придешь следом. Против целого братства тебе не выстоять.
   - И как они намерены меня отыскать? - удивился Энори.
   - Гребень. С ними... муж этой женщины. Он ради нее дал согласие...
   Помянутый гребень появился в руке Энори словно из воздуха, блеснув камешками. Хрустнула резная кость.
   Нээле ахнула.
   - Что тебя испугало?
   - Так... быстро...
   - Незачем ждать, чтобы они нашли мой след.
   Девушка не сводила глаз с обломков, упавших в траву.
   - Она... умерла?
   - Более-менее. Тебя это так потрясло?
   - Я просто...
   - Вижу, - с коротким вздохом он подобрал обломки и бросил на погасшие за ночь угли. - Ты же сама сделала то же самое год назад.
   - Я спасала свою жизнь.
   - А я нет? Но хорошо, как бы ты поступила с нежитью-людоедом? Что ж, я ведь смогу ее вызвать опять, если понадобится.
   - Не надо! - воскликнула девушка. - Оставь уже ее душу в покое!
   Он медленно склонил голову, словно в знак почтения... или скорби по той, кто в очередной раз умерла.
   Нээле молчала, избегая смотреть на костровище - и тянуло посмотреть на них, туда, где поблескивало черное костяное кружево. Он же прав. Но Энори с этой женщиной... были союзниками? Или нет? Но он прав...
   - Ты сдержишь слово? - спросила онемевшими губами. - Мои друзья...
   - Я сделаю так, чтобы они не мешали мне, но постараюсь устранить помеху без вреда для них. Такое тебя устроит?
   - Пообещай, что в любом случае... не тронешь их души.
   Тишина повисла, кажется надо всем лесом, только невдалеке сорока потрескивала и где-то захлебывалась тонкой трелью неведомая птичка.
   - Хорошо.
   И снова тишина, сорока и птичка. Так бы всегда.
   - Возможно, тебе тоже придется что-то им объяснить. Ты к этому готова?
   Нет, разумеется. Как им в глаза-то смотреть?
   - Да, готова.
   Так быстро - еще кажется, и не было ничего. Было... Слово - как упавший с дерева лист, еще земли не коснулся, но, каким бы ни оставался зеленым, жизнь для него закончилась.
   - В Сосновую ты направишься без меня, я выведу тебя на солдат и научу, что сказать. Так будет лучше для всех, и я подумаю, как поступить, и ты.
   - Вернешься в Осорэи? - догадалась девушка. - Заговорщики?
   Он молча кивнул.
   - И мальчик.
   - Он тебе еще интересен?
   - Он умирает, - тихо отозвался Энори. - Я дал ему много сил, но меня рядом нет...
   Девушка не решилась продолжить расспросы, вспомнила о другом:
   - Но если меня решат забрать из Сосновой... друзья? - имя выговорить не смогла.
   - Ты же не маленькая. Не пойдешь, и все. Твой свободный выбор, разве не так? И еще. Теперь, с этой ночи, на тебе моя метка, - рука девушки непроизвольно вскинулась - то ли поиск, то ли попытка закрыться: - Ты не увидишь. Монастыри теперь не для тебя. Да я и узнаю.
  
  
   Глаза так и остались сухими. Странно, а ведь раньше слезы текли по любому поводу. Она закрыла глаза, ощутила прикосновение, объятие, нежное, успокаивающее. Едва ощутимый аромат зеленых яблок и хвои.
   Словно там, она снова в подвале... снова? Нет, никуда и не выходила.
   Не хотелось ни вырываться, ни даже отстраняться.
   "Значит, я предназначена тебе. Что ж, это оказалось не так уж страшно. Стоило ли убегать..."
  
  
   **
  
  
   Йони-недотепа был солдатом, сколько себя помнил. Не то что бы он прожил очень долгую жизнь, всего-то перевалило за третий десяток, но еще совсем юного его ранило в голову, и он, как ни странно, выжил, а о прошлом забыл. И, кажется, нечему было огорчаться - по рассказом других, он пришел на службу сиротой и даже братьев-сестер не имел.
   Невысокий и хлипкий, он вдобавок вечно попадал в неприятности. В приграничный гарнизон Окаэры, отгонять редких кочевников, разумеется, послали именно его в числе прочих неудачников. Он, возможно, и предпочел бы сражения, но получил лишь всеми забытую крепость среди лысых, покрытых чахлой травой холмов, скудное продовольствие - лучшее офицеры забирали себе - и бессмысленные изматывающие дни. За исключением случаев, когда в карауле находился он - тогда и случались набеги.
   Каждый заканчивался выпущенной с обеих сторон тучей стрел и несколькими ранеными и убитыми. Обе стороны оставались довольны - молодые кочевники испытали свою храбрость, а солдаты развеяли скуку.
   Да, довольны - все, кроме Йони. Его обычно наказывали то за промедление с сигналом, то за недосмотр, то просто так, по привычке.
   И сейчас он был почти счастлив, оказавшись среди лесистых холмов другой провинции, счастлив, несмотря на изматывающие переходы, день ото дня все более злое командование и близость настоящей войны. Он не был героем и даже не был смелым, но очень уж не хотелось прожить жизнь напрасно и ничего не сказать, когда предки спросят его о прошлых заслугах.
   Гонял коршунов и ворон, трижды был пустяково ранен, набитой морды и вовсе без счету... за такие заслуги от него отвернутся, пожалуй.
   Порой закрадывались мысли и вовсе невозможные - перебежать бы в ставку генерала Таэна, хоть выгребные ямы там чистить. Даже офицеры в окаэрском войске о генерале, хоть и скрипя зубами, все же говорили много хорошего. А солдаты мало что знали, готовы были поверить и в то, и в другое - вот Йони в хорошее и поверил.
   Еще два часа назад лагерь сотрясла весть о крупной победе воинов Хинаи - убит был У-Шен. Рухэй уже не отступали, они почти бежали, и, если бы не воля Мэнго, можно было бы праздновать победу.
   Простые солдаты Окаэры по большей части радовались - значит, в живых останутся. Радовался и Йони, позабыв, что его удача - особа не просто капризная, а весьма призрачная.
  
   Сейчас он лежал в канаве в темноте, на окраине военного лагеря. Далекое - ночью звуки разносятся хорошо - завывание волчьей стаи не прибавляло радости, хоть и ясно было: ни один волк не сунется к такой толпе людей. Память шевельнулась каким-то не до конца отмершим куском, как всегда бывало при волчьем вое - будто бы пас когда-то в детстве скотину, и серая клыкастая тварь унесла то ли теленка, то ли товарища...
   В канаве Йони очутился вовсе не по своей воле. Он, доказав в очередной раз свою невезучесть, проспорил в игре, покрыть проигрыш было нечем, и теперь обязан был принести ветку красного кустарника со склона холма. А кустарник, вот незадача, рос за линией караулов. Если его поймают - а это будет наверняка - дешево он не отделается...
   Как ни странно, из лагеря удалось выбраться довольно легко, дозорные смотрели на холмы, а не себе за спину. Луна рисовала повсюду черные тени, словно указывая на множество расщелин в земле. Далеко отползти Йони не успел, услышал тихие голоса и сразу нырнул в канаву на самое дно.
   Люди - их было двое - пришли со стороны сторожевой вышки, снизу подсвеченной факелом. Шагах в пяти их разговор уже не был бы слышен, но увы, Йони прятался ближе.
   Господина главнокомандующего Кая он узнал сразу - его лицо, пока шел, ненадолго осветили и факел, и луна, за личность второго поручиться не смог бы. Они говорили о провинции Мелен. Йони с трудом представлял себе, где находятся эти земли, знал только, что тамошнего правителя нередко ругали за трусость, и прибавляли: мол, и спасибо за это - вся слава достанется Окаэое.
  
   - Глава Мелен не интриган, а самый обыкновенный трус. Он только из малодушия отказал в помощи, хотя кому как не ему быть заинтересованным в крепких границах севера! А когда все же решил-таки направить людей, ему запретили, иначе знамена Мелен уже вовсю развевались бы в этих долинах. Но ему, если верны сплетни, послушание уже не поможет. Новое имя уже прозвучало. Возможно, пока мы тут болтаем, прежнего семейства нет в живых, во всяком случае, мужчин.
   - Но что же они совершили настолько серьезного? - прозвучал второй голос, слегка сиплый надтреснутый, колокол; Йони узнал командира третьей ступени, среди солдат прозванного Костью-в-горле, человека весьма сурового.
   - Как что? Не оказали помощь, - говорящий коротко закашлялся, скрывая то ли неуместный смех, то ли еще более неуместное недовольство.
   А Йони еще больше вжался в канаву - нет бы напороться на офицеров нижнего звена, нет, везет, как утопленнику! Уж эти двое его точно не пожалеют. Такие разговоры в шатрах не ведутся не потому, что кому-то захотелось подышать свежим воздухом. И не потому, что кто-то не боится возможной стрелы.
   И, кстати, поди еще докажи, что ты просто нарушитель, а не лазутчик. Он беззвучно поскуливал, не решаясь даже думать о том, что будет, если его найдут.
   Ему показалось, что голоса отдаляются - но нет, они вновь зазвучали рядом. От надтреснутого звука над ухом Йони едва не подпрыгнул.
   - Генерал Таэна снова обрел свою звезду. Казалось бы, сами Небеса от него отвернулись, ан нет...
   - Нам не простят, - заговорил Кая. - Вместо того, чтобы явиться на выручку неудачнику, допустившему войну в своем доме, мы приходим, считай, к его победе, одержанной против силы намного большей, и топчемся на задворках, тратя уйму средств на солдат.
   - Но уж в его победах-то мы не виноваты, - возразил Кость.
   - Зато виноваты в своем недавнем провале... ну и Столица и Золотой Трон не будут разбираться, кто за что отвечал. Пожелания были обозначены четко. Мне моя семья еще дорога...
   - Жаль, что он так глуп... хотел бы его в союзниках, - сказал Кость. - Ну что делать.
   Йони, хоть разговор и велся вполголоса, поразила смесь злобы и сожаления в этих словах. Но он не задумался о причинах, дрожа от страха за свою шкуру. Снова завыли волки, россыпью взлетели и покатились звуки по черным холмам.
   Двое ушли, и Йони пополз обратно в лагерь, забыв про ветку и проигрыш. Лучше считаться трусом, чем расстаться с головой - и это в лучшем случае.
   На сей раз удача была к нему благосклонна, лишь десятник отловил возле палаток, за отсутствие выругав последними словами и отвесив затрещину. Жизнь продолжалась.
  
  
   **
  
  
   Рииши куда-то пропал, в Осорэи не появлялся, и расспросить о нем было некого - родня Дома Нара и верные люди, словно журавли осенью, сорвались с мест и обосновались, видимо, в загородных поместьях. Полжизни потратишь, пока все обойдешь...
   Пропуска на воротах в Осорэи - она вошла через западные, Лазуритовые - проверяли куда строже обычного. Ее пропуском снабдили люди Макори, но и без того Лайэнэ узнал командир стражников, даже соизволил улыбнуться и милостиво кивнуть.
   Флагов со знаком Рыси Таэна не было на стенах и над воротами. Город выглядел притихшим и перепуганным, не то время, чтобы рьяно кого-то искать.
   Слуги, видно, Лайэнэ уже похоронили, и теперь не помнили себя от радости. Устроили для нее целый пир. Да и она обрадовалась дому настолько, что, окажись все иначе, больше носа бы отсюда не высунула еще долго. Расспрашивала, позабыв об усталости: ей пересказали все сплетни, какие могли. От души пожалела господина Айю, хороший был человек. О нем и еще нескольких зажгла черные свечи перед статуэткой Заступницы.
   Но Рииши, похоже, был жив, его смерть не сумели бы скрыть.
   А она опять в тупике; рано или поздно отыщет, скорее всего, но очень уж пугает сейчас слово "поздно".
   Полночи Лайэнэ сидела над картой окрестностей Осорэи в компании двух сведущих слуг, и они все вместе гадали, куда могли переместиться верные Нара семейства. Что-то удобное для обороны, просторное...
   - Бесполезно это, госпожа, - сказал слуга, когда вдали на улице кличем отмерили самое глухое ночное время. - Тут люди поопытней вас решали. Если б так просто...
   - А где сейчас госпожа Майэрин Аэмара? Бывшая, - поправилась Лайэнэ.
   - Вместе с мужем, наверное, где же ей быть?
   - А вот это вовсе не очевидно...
  
  
   Домашние намекнули Лайэнэ, что деньги-то на исходе, и ею тут уже интересовались не раз и не два, встретиться бы с ними, поправить свое положение.
   - Продайте что-нибудь, - откликнулась она, - У меня много всяческой ерунды.
   - Да это уж край, вещи распродавать! - возмутилась самая старшая из служанок. - Будто вам уже под пятьдесят и поклонников днем с огнем не сыскать!
   - Мне некогда, - кратко ответила молодая женщина.
   - Опять сорветесь неизвестно куда? Берегитесь, не те времена...
   - Сперва я сорвусь в гости к госпоже Майэрин, если она согласится принять. А там... посмотрим.
  
   Долго думала, как одеться. Поскромнее - внушить подозрение, а то и презрение. Поизящней... может выйти неловко. Остановилась на темно-синем шелке с вышитыми белым стрекозами, и бледно-голубом нижнем платье. Вышла довольно солидная дама, с такой о делах беседовать. Только какие дела могут быть у семнадцатилетней юной женщины, привыкшей к четырем стенам и роскоши? А ведь снова придется гадать, кем представиться, чтобы приняли и после не было сплетен.
   Домочадцы отпускали ее, чуть не рыдая в голос. Почему-то вбили себе в головы, что третья отлучка госпожи станет последней, и не в лучшем смысле этого слова. Даже заверения, что, если ее признают пропавшей официально, дом и все его содержимое достанутся им как наследникам, не помогли.
   - Хоть одного или одну из нас возьмите с собой! - умоляли слуги, но она была непреклонна. Чем меньше людей будут знать о ее делах, тем лучше. Ведь может снова попасть в недобрые руки. Да хоть к тому же Макори - ее он, может, и снова не тронет, а вот простую прислугу не пожалеет.
  
  
   На сей раз дороги почти не заметила. Смешно и подумать, недавно одолеть расстояние до Храмовой Лощины казалось чуть ли не подвигом. Скоро верхом скакать научится. А что, бывали и такие среди ее товарок...
   Разыскать девушку особого труда не составило, среди слуг Аэмара нужные люди были, а примерная дочь о себе доложила. Час за часом покачиваясь в тесноватом плетеном коробе, который влекла по булыжникам лошадка, Лайэнэ успела обдумать, что и как скажет. Назвалась приезжей из дальнего округа, знакомой матери Майэрин; если дорога путницы идет мимо, почему бы не заглянуть к старшей дочери, расспросить, как дела у семьи?
   Над входом в покои, где Майэрин ее приняла, висели золотые колокольчики, пришитые к занавеске. Так любили украшать комнату молодые незамужние девушки; видно, хозяйка еще не свыклась со своим новым статусом.
   Да... незамужние девушки из знатных семей не то чтобы сидят взаперти, но появляются на людях очень редко. Где могла бы увидеть Майэрин? Когда та проезжала в носилках по городу, или во время праздника в городском саду, среди подруг и сопровождающих женщин. Девушка посмелее могла появиться и на рынке, в дорогой лавке.
   Но нет, нигде не встречала. Лицо незнакомое, и нет в нем ничего от полных жизни Тори и Кайто Аэмара.
   А ведь любопытно было! Вот она, неяркая птичка, связавшая два сильных Дома. Про остальное рано еще говорить, сложится или не сложится у пары семейная жизнь. Глаза у девочки умные... и настороженные. Видно, не только Лайэнэ хочется рассмотреть Майэрин, но и наоборот. Держится более учтиво, чем можно было ожидать, и очень прохладно. Интересно, знает ли она? И на чьей она стороне в противостоянии Домов?
   Перед Майэрин, конечно, пришлось открыться, но лишь намеком рассказать о цели визита. Голосом Лайэнэ пользовалась, как струнами своего ахи - и сейчас выбирала самое искреннее звучание, самое безобидное, чтобы и понравиться, и не вызвать ревности.
   - Я не могу раскрыть чужую тайну, хотя, несомненно, вам доверяю. Это дело большой важности, а господин Нара мне известен как человек высокой честности и сторонник мирных решений. Очень важно его найти...
   - Мне нечего вам сказать, я, как видите, живу в глуши у родни и плохо знаю о том, что творится за этими стенами, - голос, как талая вода. Держится прямо, слегка надменно... а ведь на лбу у нее написано, что обычно добрая, мягкая.
   - Возможно, речь идет о жизни... причастных к Дому Таэна.
   - В таком случае очень жаль.
   - Благодарю, что уделили время, - Лайэнэ слегка поклонилась и направилась к выходу. Вероятно, Майэрин и в самом деле не знает ничего - кто о важных делах рассказывает домашней юной девочке? - но она и рада ничего не сказать. И не потому, что опасается -все куда проще.
   Это настолько... наивно, Лайэнэ умилилась бы, только в другие дни. И шевелился под сердцем червячок - точно ли молодая жена Рииши совсем уж в полном неведении, или могла дать хотя бы намек? Но не захотела?
   Что делать теперь, было и вовсе неясно.
   Или сдаться, вернуться домой, играть, петь, развлекать богатых поклонников, поправляя свое материальное состояние и теша самолюбие, свое и чужое... или искать дальше.
  
  
   **
  
  
   Продолговатые листья оказались приятно-кислыми на вкус; значит, Нээле не ошиблась, именно их как-то принесли на монастырскую кухню. Листья, горячие, нагретые солнцем, покрывали весь пригорок, пристраивайся и пасись, как лошадка или коза. Делать больше нечего было, только ждать - Энори сказал, что выяснит дорогу, по которой пойдет отряд, чтобы вывести девушку прямо к ним. Но ушел и исчез, часа два, наверное, прошло, а он все не возвращался.
   Нээле и не радовалась, и не беспокоилась, пастись навроде домашней скотинки было самое то. Напряжение последних нескольких дней перелилось через край и опрокинуло саму лодку. Мертвая женщина больше не могла угрожать, а Энори придет рано или поздно. Можно и поспать на пригорке, под солнышком, вдыхая запах горячих травы и земли. Попробовала было ощутить какое-нибудь предвидение, но внутри было пусто и глухо. Она не стала ни все слышащими корнями травы, ни все видящим ветром - как и была, осталась бесполезным человеческим телом. После нескольких попыток сдалась.
   Может, она и впрямь задремала, и чей-то плач невдалеке просто почудился. Не то детский голос, не то звериный. Совсем рядом, только пробраться через кустарник, гущу папоротника и небольшие залежи бурелома. Суконная юбка порвана в нескольких местах, да и на рукаве кофты дыра - разодрала, убегая от тори-ай, - и все равно осторожней пыталась идти, не зацепиться снова за что-нибудь.
   Потом птица перед глазами порхнула, на миг туманная полоса встала перед глазами. И вот все как раньше, но шаг за шагом яснее - тропка не та, и даже вовсе не тропка, а лишь небольшая узкая прогалинка, случайно возникшая.
   Сердце подсказывало идти туда, но сердце у нее было глупое, она давно поняла. Голова тоже глупая, и не решать бы Нээле ничего, а сидеть на пригорке и ждать. Но потеряно направление, остается идти, куда вроде бы тянет, а то больно уж неуютно стоять в этих зарослях. Страха так и не испытала; солнце, хоть загороженное ветвями, все же угадывалось, да и высоко еще было. Пошла примерно туда, куда раньше указал Энори - как раз прогалинка удобная туда смотрит.
   Если верно поняла, воины Сосновой в той стороне... а неверно - бояться нечего, полдень, а Энори ее следа уж точно не потеряет.
  
  
   **
  
  
   Никого не осталось, но А-Юй смог ускользнуть. Он умел становиться тенью среди теней, лягушкой на болотной кочке, булыжником в каменной кладке. Он мог бы пойти к шаману в ученики, большая честь - но не захотел. Вэй-Ши ценил его, но именно поэтому не с собой взял, а позволил вести часть своего отряда. И они хорошо шли, запутали следы, и знали - если остальные и сгинут, люди рядом с А-Юем доберутся до севера. А там - почему бы и нет? - и до своего войска.
   Но потом карта пропала, и А-Юй был уверен, что видел в ночи знакомый силуэт. Мельком, но хватило ему. Сперва исчез проводник, а потом и карта пропала, и некому было ее похитить, кроме него, тоже тени. Просто враг убил бы хоть одного из рухэй. А этот забрал обратно свой дар - и после этого отряд заблудился. Хоть и помнил А-Юй карту, не стало толку от той памяти, будто рисунок другим подменили. И пришлось уже оставлять следы - пару раз набредали то на стоянку охотников, то на деревню.
   Теперь А-Юй лежал среди папоротников, вдыхая острый запах стеблей и сырой земли, и ждал, пока искавшие его пройдут мимо. Пока спасло то, что его хотели не просто убить, а непременно взять живым - он был единственным уцелевшим, и мог многое рассказать. Его уже поймали недавно. Только веревки оказались непрочными, а может, помогли амулеты, которыми он под кожаной курткой был увешан, как елка шишками. Он сбежал, и теперь его искали. Он видел железные бляхи на их доспехах, слышал звяканье металла и чужую речь. Давно рассвело, но деревья здесь клонилось одно к другому, не давая лучам проникать вниз свободно. Солдаты были везде, но не замечали моховую кочку, лягушку, обломок опавшего ствола, которыми стал А-Юй.
   А потом невдалеке возникла другая фигура, и А-Юй на миг позавидовал - этот даже не прятался. Он спокойно стоял почти что среди солдат, и те не замечали его. Но он, видно, все-таки всемогущим не был - скрывшись от взора солдат, сам не заметил лежащего. Тогда А-Юй понял, что ошибался - главным было не вернуться домой, главным было убить. Он чуть приподнялся - прицелиться было нетрудно - и метнул дротик.
  
   ...И никогда не узнал, что попал, и удаче своей был обязан испытанной зависти и радости осознания - гнев или ненависть выдали бы его. Попал, но не спасся.
   Через пару мгновений он был уже не просто мертв, его не существовало и в мире духов, а тело от чужого толчка скатилось в овражек, на дне которого еле текла небольшая, зеленая от ряски речушка.
   Тот, в кого А-Юй бросил дротик, с трудом прошел шагов десять, зажимая рану, чтобы не оставить следов крови; он упал в полускрытую в папоротниках в старую яму-ловушку: там не нашли бы проходившие мимо солдаты.
   А они так и не услышали, не поняли ничего, только пара человек прислушались - вроде хрустнули ветки.
  
  
  
  
   Сегодня удача сопутствовала охотнику: он почти сразу подстрелил пару горлиц. Отходить далеко от хижины было боязно, с тех пор, как слухи пошли, что в этих местах хозяйничают чужаки. Ладно бы просто хозяйничают - убивают. И он сам видел чужие следы и кое-как затушенное костровище. Немало народу, человек десять, пожалуй...
   Он бы охотился дальше, но до слуха донеслись крики и лязг железа, и он поспешил вернуться, запереть дверь на засов, словно маленькая охотничья хижина могла защитить. Часа два, не меньше прошло с того времени, как услышал звуки схватки; тогда только решил наведаться и посмотреть.
   До места он не дошел, увидев немного крови на листах папоротника, рассеянные брызги, словно кто кистью встряхнул. Листья примяты не были, разве что разорвана росшая меж них паутина. Он знал - там, внизу, была старая ловушка, вырытая еще другим охотником. И сейчас в этой яме кто-то лежал.
   Он сперва понадеялся - зверь, но нет, то был человек. Одного взгляды было довольно, чтобы понять, с такими ранами не живут. Но этот еще почему-то дышал.
   - Жаль-то тебя как, молодой ведь совсем, - пробормотал охотник, свесившись в яму. И за свою шкуру было страшно - а ну как здесь целая банда поблизости? Что за звуки сражения были недавно? Но не оставлять же здесь, хотя, может, и разумней было бы дождаться его смерти и прямо тут могилу устроить. И все-таки жалко... не по-человечески это, сидеть рядом и просто ждать.
   Поэтому спустился в яму и достал раненого - тело того оказалось неожиданно легким, словно вместе с жизнью его покидал и вес. Крови было не слишком много, но, когда с усилием вытащил дротик, она хлынула, заливая и одежду охотника. Тот ощутил досаду - поблизости нет ручья, а когда засохнет, поди еще отстирай. Перевернул человека на спину, гадая, стоит ли пытаться хоть из мха и его же рубашки повязку соорудить, или уже бессмысленно.
   Когда распахнулись глаза, неподвижные, как у слепых, он успел удивиться и даже обрадоваться, хотя чему бы, все равно ведь не выживет. Зеленоватому свету на лбу раненого тоже успел удивиться, и это было последнее его чувство.
  
  
   ...Пальцы опустились на глаза, закрывая их, навсегда изгоняя из них увиденное страшное. Затем несколько веток папоротника легло на тело охотника, не скрывая его: лишь знак внимания, уважения к умершему.
   Тень брела от ствола к стволу, с трудом, опираясь на них, но невесть как среди папоротников и подлеска ухитряясь выбирать место, где можно пройти. То место, где не так давно шел погибший охотник. Низкая косоватая хижина показалась среди деревьев; тень приблизилась, сорвала с дверного косяка защитный знак, сплетенный из заговоренных ниток и корешков, и исчезла внутри; дверь осталась полуприкрытой. Брошенный наземь защитный знак был почти неразличим среди лесного сора, лишь немного красного блестело на нем, но кровь быстро высыхала.
  
  
  
   Удержать жизнь в теле было сложнее, чем воду в дрожащих ладонях. Тело испытывало не боль, а невозможность существовать. Эта оболочка все же являлась слишком человеческой, чтобы легко перенести такие ранения. Тогда, со стрелой, было легче. Не возникало сомнений, как поступить.
   Все существо стремилось в одном направлении, как дождь падает с неба на землю, как солнце с востока движется к западу. Там были силы и скорое исцеление. Он уже пользовался этим средством, и сейчас вынужден был идти против себя самого. Не сделать то, что было естественным, как дыхание для людей - если и попытаешься не дышать, потеряешь сознание и все равно сделаешь вдох.
   Ему сейчас нельзя - и необходимо - было прикоснуться к маленькой жизни, которой он в свое время так много отдал. И этим убить. Не было смысла себя обманывать - сейчас Тайрену такого касания не перенесет.
   Вокруг была ночь, очень много ночи, и путеводная нить сквозь нее.
   "Я... не... могу..."
   Где эта крылатая тварь, когда она так нужна?!
   Сил на гнев неожиданно хватило, но после их не осталось вовсе. Тогда он поблагодарил случай за то, что окон здесь нет, а охранный знак валяется у порога - сейчас не пройти мимо даже такой безделицы, а потом... удержится как-нибудь, раз сумел до сих пор.
  
  
   **
  
  
   Крепость Кэраи увидел в самый подходящий час, когда солнце еще не поднялось высоко и в упор освещало ее стены, отчего они казались и вправду белыми. Словно огромный лебедь, подстреленный кем-то из небожителей, упал среди горных склонов, раскинув крылья, и так окаменел, контуры тела стали грубее, чем при жизни птицы, но не потеряли изящества.
   - Вот что я точно изменил бы в собственном прошлом - хотелось бы чаще видеть ее, - сказал он Ариму, придержав коня. - Помнил ведь, что она очень красива, но совсем позабыл, насколько.
   Сейчас и впрямь оказалось можно остановиться, полюбоваться ровными светлыми стенами, чуть тронутыми золотом, разноцветными флагами на них, соснами и кедрами, как игольчатой рамой.
   Ночное письмо оказалось не ловушкой, а благом, а подозрительный помощник хозяина - человеком Аэмара. Тритоны и тут отличились - сумели раньше прочих узнать, по какой дороге поедет Кэраи, и передали весточку от верных людей. Здесь, в Тай-эн-Таала сейчас собрались многие, не желавшие новой власти.
   Несколько солдат с усилием открыли тяжелые ворота, вереница всадников въехала на каменный двор.
   Первым заметил молодого человека, которого, пожалуй, сейчас хотел увидеть больше других. Заметно повзрослевший, по-солдатски одетый, кажется, вымахавший еще выше прежнего, тот давно не выглядел таким радостным. А может, просто не было у них таких встреч, где уместна радость.
   Он по-прежнему открыто и чуть застенчиво улыбался, когда они встретились во второй раз, уже в комнатах, отведенных гостю. Вошел, остановился на пороге, едва не касаясь притолоки головой, черный в солнечных лучах.
   - Значит, это по твоей вине Аэмара спасли мне жизнь, - сказал Кэраи; его лицо оставалось серьезным, но сам чувствовал, как ответная улыбка рвется наружу из глаз.
   - Они умнее и меня, и Майэрин, хотя насчет нее не уверен, - ответил Рииши, подчиняясь приглашению войти и сесть напротив. - Эти юркие водяные твари чуют выгоду и там, где ее вроде бы искать бесполезно.
   - Ты доверяешь им?
   - Не знаю, что и сказать.
  
  
   ...Когда из залитого дождем городка вывезли его спутников и его самого, раненого, почти загнанного, он договорился со своими людьми о встрече в условленном месте, а сам подчинился воле провожатых. Его вновь доставили в уютный, утопающий в зелени домик, где ждала Майэрин, едва не упавшая в обморок, увидев кровь на повязке. А ее дядюшка, пока рану вновь перевязывали, неспешно беседовал с ним, пытаясь то ли выведать дальнейшие планы, то ли внушить свои. Несмотря на присущую всему тритоньему роду увертливость, чем-то Рииши нравился этот человек. Не только спасением жизни - да Рииши так и не понял, кто именно его спас, он или другие члены многочисленного семейства. Они все действовали заодно, связь между ними была немыслимо быстрой, словно у каждого Аэмара в голубятне жило под сотню птиц, натренированных летать ко всем родичам и верным Дома.
   Хозяин неторопливо отхлебывал легкое вино, угощал гостя и объяснял, что думают Аэмара о происходящем.
   "Мы всегда были сильны, как клан, и возможно - заметьте, я ничего не утверждаю - Нэйта причастны к смерти Тори или Кайто, хотя прямых оснований так считать нет. Поэтому разумней, не ввязываясь в прямое противостояние, оказывать по мелочам поддержку их противникам"
   "Мою жизнь вы считаете мелочью?" - усмехнулся тогда, и сразу поправился: "Я не о себе-человеке, разумеется. Так высоко я себя не ценю". Но Дом Нара мелочью не был, и собеседник знал это...
   Несмотря на пропитанную какими-то мазями повязку, плечо болело, и рука плохо двигалась; не хотел быть обязанным родне Аэмара, но все же хорошо, что его разыскали. Стоит подумать, как блуждали бы сейчас под ливнем, в сером холодном рассвете... и это в лучшем случае. Чтобы добраться до верных Дому Нара, пришлось бы потрудиться.
   Рииши слушал вполуха, отвечал - порой невпопад, а сам лихорадочно пытался сообразить, что делать дальше. Один раз он уже уехал отсюда, чтобы его спасали, как неразумного малыша.
   Начало лета, а за окном в сумерках колыхались темные ветви и казалось - они в сухих листьях, как поздней осенью.
   Две дороги, одна хуже другой. Здесь оставаться, притихнуть, надеясь, что больше не тронут и что союзники тоже стерпят, не поднимутся. Или направиться в Тай-эн-Таала, как говорил Шимара... туда незаметно могут добраться многие, но будет ли толк от сидения за стенами? Будет, наверное - по слухам, война близится к концу, Тагари вернется, и ему не помешают свежие силы и верные люди. В крепости этой Рииши был пару раз, навсегда запомнил солоноватый, будто морской, запах окрестных ущелий, и высокие стены из светло-серого камня...
   Ах, да, есть и третий путь - пойти и договориться с Суро. Но это совсем несерьезно.
  
  
   Майэрин пришла к нему поздно вечером, постучала еле слышно и робко заглянула в дверь, пряча лампу за широким рукавом домашнего одеяния. Наверное, думала, Рииши может уже спать. Он и впрямь задремал - полусидя в кровати, с картой отрогов гор Эннэ в руках.
   - Что-то случилось? - в первый миг испугался.
   - Я поговорить, - тихо сказала она. - Ты опять что-то задумаешь и уедешь. Но я твоя жена и имею право хотя бы заранее это услышать.
   - Садись, не стой на пороге, - поманил ее к себе и она пошла, тоже почему-то испуганно. Пока шла, ненужно уже прикрывая светильник рукавом, подумал о том, что так и не понял еще, кто она ему. Своя, чужая? Близкое существо или девушка, случайно получившая имя его Дома? Сейчас она, похоже, в самом деле союзница, но близким человеком не становятся в одночасье.
   Лампу так и не выпустила, поставила на колени. В бледно-оранжевом свете исчезали все резкие черточки, лицо казалось округлым и почти красивым. И еще - сейчас она походила на Кайто, никогда раньше не замечал в ней сходства с братом, Майэрин полностью уродилась в мать.
   - Что ты знаешь? Меня согласны отсюда выпустить?
   - Наверное, только... ты уже уехал однажды, - слова прозвучали виновато и нерешительно. - Может, предоставишь моей родне что-то сделать? Спрятать тебя Аэмара сумеют...
   - Теперь твоя родня - не только они...
   Ее рука дрогнула, едва не опрокинув лампу.
   - Не стану отсиживаться за чужими спинами, как дитя малое. Я поеду в Ожерелье, ту крепость, помнишь?
   - Это слишком опасно.
   - Теперь мне везде опасно. И тем, кто волей долга или случая оказался на моей стороне, - сказал он угрюмо, разглядывая покрытые лаком половицы, будто хотел что-то вычитать в них. - Нам надо держаться вместе. Где мы все расположимся, в одном из загородных домов, или в лесу станем лагерем? Если и впрямь Тай-эн-Таала сумеет нас приютить... по счастью, до нее в Ожерелье ближе всего от Осорэи.
   - Почему ты ему веришь, Шимаре? Очевидно ведь - это ловушка, - позабыв о робости, горячилась Майэрин, и лицо шло пятнами, различимыми даже при лампе - пунцовыми от гнева, белыми от страха.
   - Крыло Лебедя и в самом деле верная крепость, я о многих там знаю.
   - Но как нам туда добраться, наверняка на всех дорогах шпионы?
   - Как-нибудь справлюсь. И не "нам", а "тебе", ехать верхом, и быстро, ты эту дорогу не вынесешь. Или надеешься на повозку? Она не пройдет тайными тропами.
   Глядя, как вскинулась ее голова, как упрямо выпятился подбородок, подумал: кто знает, какой еще колодец с сюрпризами скрывается в этой девочке? Возьмет слуг, поедет следом за ним, и сгинет. Очень хотелось ее убедить, но голова кружилась - все же потерял много крови, путались мысли, да и умение убеждать никогда не было его сильной стороной. Когда-то Лайэнэ могла одним махом разбить любые его доводы...
   И он просто велел ей слушаться. Жена она, в концов, или нет? Остаться - и наблюдать, если будет возможность.
   - А если понадобиться что-то сверх, ты разберешься, - сказал он тогда. Верил в это - Майэрин уже показала себя умницей. Может, это дух Тори не оставляет ее, оберегает, советует?
  
  
  
  
   Через узорные ставни, с которых летом была снята цветная бумага, на циновки падали пятна света, показывая, что возведенная человеком преграда для них - только шутка. Рииши закончил рассказ, похоже, для него непривычно длинный. Теперь просто вертел в пальцах пустую чашечку; на кистях рук Кэраи заметил еще не сошедшие следы от порезов и небольшие ожоги. Видно, работа в оружейнях была для него в самом деле работой. Но сказал о другом:
   - Я был против вашего брака, но его, видно, благословили Небеса. Если б не Майэрин, в союзниках Аэмара нам не видать. Пусть даже союз этот окажется временным, он уже дал очень много.
   - Я так и не понял, что она во мне нашла, - вздохнул Рииши.
   - Ничем не могу помочь, я тоже не понимаю, - Кэраи чуть опустил голову, скрывая улыбку. - Не потому, что ты плох, а потому, что мне недоступны суждения юной девушки.
   И больше уже не улыбался - теперь, выслушав историю Рииши, он хотел знать больше о делах в Хинаи.
   ...Кое-что ему рассказали сразу, но пришлось ждать и новых вестей. Его личные осведомители больше ни перед кем другим не открылись бы.
   Кэраи уже знал о смерти Айю. Теперь он хотел узнать о племяннике.
  
   Шпионов у Дома Таэна все еще было много, хотя кого-то убили, кого-то перекупили, но оставшимся пока не удалось напасть не след похищенного мальчика. Если он был жив, его прятали, как демон свое уязвимое место. Если нет... это тоже скрывали надежно.
   Столь же надежно, как стены Тай-эн-Таала.
   Силы против заговорщиков тут было собирать бесполезно, он понял сразу, как услышал про крепость. Место, чтобы пересидеть и обороняться - отличное, но для прямого броска расстояние до Осорэи все же великовато, и окружить их смогут с превеликим удовольствием. А отступать будет некуда. Но про военные планы так и так можно сразу забыть, Столица не позволит сцепиться двум старинным Домам на землях, которые уже считает своими.
   Он так и сказал. Слова разочаровали тех, кто мысленно уже видел в нем своего лидера. Вновь ощутил мысленное сравнение не в свою пользу - пока там, на севере, старший брат почти одолел захватчиков, этот позволяет увести всю провинцию из-под носа, не думая даже о родовой чести. Сравнение с отважным, вспыльчивым, но простым, готовым и посмеяться братом и раньше было не слишком приятным - а теперь к сравнению прибавилась еще и трусость, а может, и подлость.
   В открытую высказать недовольство ему могли только при первом разговоре, потом не посмели бы, но сам воздух в крепости стал заметно прохладней, словно уже наступила глубокая осень.
   А он мог только ждать, что и когда случится теперь на севере, а потом - кого пришлют сюда на замену их Дому. Нэйта же... пусть сами роют себе яму.
  
  
   С неделю спустя ему доложили о приезде женщины, которая разыскивала господина Нара. Но самого Рииши здесь сейчас не было, он уехал на ближнюю заставу, и Кэраи велел привести гостью к нему. Когда стройная фигура, завернутая в тонкое серое полотно дорожной накидки, перешагнула порог, его словно выбросило из кресла и подкинуло в воздух. А гостья, напротив, сжалась и шагнула назад, к удивлению провожатого. И, позабыв о манерах, вместо поклона то ли ойкнула, то ли охнула.
  
  
   **
  
  
   ...Майэрин догнала ее уже за воротами, видно - бежала, хоть теперь и шла лишь чуть быстрее обычного.
   - Подождите же... - щеки ее пылали, волосы растрепались. - Я подумала... если и вправду так важно, мой долг помочь...
   Что уж такого вызвавшего доверие в ней углядела эта девочка, а может, и ничего, и просто была чересчур наивной?
   Лайэнэ слушала ее речь - даже после бега и в приступе волнения очень обдуманную, и радовалась, как ему повезло. Наконец-то... И надеялась, что эта девочка лишь с виду такая хрупкая, а на деле, как большинство Аэмара, обладает крепким здоровьем.
  
  
   Теперь она ехала в крепость, о посещении которой подобные ей никогда и не думали. Девицы для развлечений могли попасть туда лишь изредка, если устраивали какой-нибудь праздник для офицеров. Тогда из ближайшего крупного села доставляли лучших, красивых и умеющих развлечь не только телом. Но они не шли ни в какое сравнение даже с девушками из более-менее крупных городов, что говорить про Осорэи.
   А солдатам приходилось самим добираться до деревенских красоток, когда отпускали в увольнение. А там не особо повыбираешь...
   Подушки, устилавшие повозку, были мягкими, а дорога вполне ровной, и все же Лайэнэ
   невероятно устала и не раз поблагодарила суровых наставниц, которые не давали девочкам спуску при обучении. Одни упражнения на осанку и походку могли вымотать любого. Но, болтаясь в крохотной повозке, почти ничего не видя вокруг, приоткрыв занавеску лишь самую малость - чтобы не задохнуться, она была почти счастлива, а ведь уже и забывать начала, что это такое.
   Нет, были, несомненно, и радости, связанные с мужчинами, и удовлетворение от наконец сочинившейся песни или удавшейся сложной мелодии. В детстве и юности она гордилась похвалами наставниц. Но такое, слегка шальное, светлое, беспечное ощущение было то ли неведомо, то ли прочно забыто.
   А ведь если подумать, ничего хорошего впереди не ждало. Да и карьера, похоже, погибла... не то сейчас время, чтобы женщина, даже ее рода занятий, могла позволить себе столь привольную жизнь. И прежние связи ей вряд ли простят.
   Но сейчас она видела и веселых полевых жаворонков над разнотравьем, и голубых журавлей - спутников Заступницы, а однажды под вечер вроде бы углядела даже рыжий лисий выводок, если то были настоящие звери, а не местные духи.
   Мысли, что ее могут попросту не впустить в крепость, конечно, закрадывались, но развеивались быстро. Майэрин не дала ей с собой ничего, ни строчки, ни знака, все же поосторожничала - но не догадывалась, что это Лайэнэ не нужно.
   С собой все-таки взяла одну служанку, и раз двадцать об этом пожалела. Лучше бы кого-то из слуг-мужчин, они не умеют укладывать ее волосы, но хоть не страдают вслух час за часом. Лайэнэ велела ей спать, и это оказалось лучшим решением.
  
  
   Вечер был сиренево-розовым, длинные облака в небе сплетались, как водяные драконы, когда, наконец, миновав две заставы, повозка достигла ворот Тай-эн-Таала. Не так уж легко оказалось пробиться сквозь кордоны, однако имя Майэрин сослужило ей службу. Про Рииши в крепости знали, опасно не пропускать вестницу от жены главы Дома: в саму крепость спешно направили гонца, и разрешение было получено.
   И вот вместо Рииши ее встретил другой.
  
  
   ...Энори в прежние дни был для нее, как дурманящее зелье, к которому человек тянется против воли, играл на струнах ее души, на страстях, страхах и слабостях. И он дважды помог ей обрести свободу: в первый раз с умыслом, во второй - случайно. Понял ли он сам про этот второй раз? Наверное, да.
   Но свобода свободой, а есть законы, которые лучше и не пытаться нарушить. Чуть не позабыла ашринэ простую истину. Вовремя вспомнила. Сверкая для всех, нельзя любить одного...
   Но человек с усталыми глазами и жесткой складкой у губ взял ее сердце, даже не задумавшись, трудно это или легко.
  
  
   **
  
  
   - В таких холмах любят селиться оборотни-маки, - пробормотал кто-то из спутников. - Вон как кустарник разросся, будто его нарочно кто подстригал...
   - Что ж, если и впрямь тут живет, пусть выбирается, найдем, чем угостить, - Шимара щелкнул по фляге, притороченной к седлу. И впрямь, длинноносые маки, если верить байкам, куда приятней некоторых людей, хоть и воровством своим славятся...
   Ветер приносил запах полыни и меда, вовсю стрекотали сверчки. Половина неба стремительно наливалась красным и розовым, чтобы вскоре почернеть.
   Шимару все тянуло оглянуться по сторонам, хотя вечер как вечер был, и провожатых он выбирал лично - людей, которые за него пошли бы в огонь и воду. Другим бы сейчас не доверился.
   Дела обстояли, прямо сказать, неважно. Как вихрь, примчался Макори - опередил всех осведомителей - и забрал мальчика, теперь прячет его неизвестно где. Подобного поступка от него можно было ожидать, всегда славился порывистым нравом, но вот откуда у него умение прятаться? Верно, почуял недоброе, в дурной час, как говорят, и заяц умнеет, хоть Макори уж точно не заяц...
   Сейчас Шимара прикидывал, как усыпить бдительность Суро. Очень уж нехорошие взгляды в последние пару дней доставались ему. Может, винит в пропаже Тайрену, сговоре с наследничком своим? Да еще и шпионы Нэйта упустили Кэраи, он теперь в Крыле Лебедя, оттуда не достанешь так просто.
   - Господин, что-то их долго нет, - обратился к Шимаре спутник. - Темнеет начинает.
   - Значит, будут ломать ноги коням по темноте, - отрезал тот.
   Свою задачу - разведать, все ли в порядке в давно покинутом имении - он исполнил. Там Суро намерен поселить младшего сына, опасаясь, что старший не ограничится похищением ребенка.
   Теплый ветерок овевал лицо, ждать на воздухе среди разнотравья было даже приятно. Шимара сошел с коня, велел дозорному смотреть пристальней, сам зашагал вдоль склона холма. Тот, иссеченный временем, походил на ладонь с раскрытыми пальцами. Гости ожидаются с юга, ожидающих они увидят, лишь подъехав вплотную...
   Скольких людей сейчас возьмет с собой Суро? Младший его сын должен приехать завтра, сегодня только сам старый пройдоха. Открытой схватки все равно нельзя допускать, но вот незаметно ударить, когда останутся наедине...
   - Едут, - окликнул Шимару подручный.
   - Сколько их там? - спросил, спешно возвращаясь и взлетая в седло.
   - Человек шесть.
   Сумерки сгустились пуще прежнего, и не разобрать издалека, кто именно едет.
   - Эй, есть тут кто? - подал голос один из всадников, когда те совсем приблизились. Шимара с людьми выехал из-за невысокого гребня холма. Он узнал голос одного из подручных Суро.
   - Вы припозднились.
   - Пришлось...
   Всадников и впрямь было шестеро, на одного человека больше, чем у Шимары. И все они были рослыми; даже сумерки не сделают щуплую фигуру Суро выше и крепче.
   - Вы одни?
   - Господин приедет завтра вместе с сыном. А пока он велел... - говорящий запнулся.
   - Что же?
   Слов не было - стрелы свистнули, вынимая из седел и укладывая в травы всех пятерых. Все ли виновны в умыслах, нет ли - разбираться дороже станет. На всякий случай каждого еще ударили ножом пару раз, забрали коней и умчались, словно не было их.
  
   Шимара открыл глаза, когда стук копыт, по траве и без того негромкий, совсем затих. И никаких оборотней не оказалось в этих холмах, кроме тех, что скрылись, исполнив приказ.
   - Никуда я не годный слуга, выбирал все время не тех хозяев, да и не ту сторону, - пожаловался Шимара ветру и молодым звездам. Они как раз начали проступать и висели невероятно низко, могли и услышать.
   Алые краски покинули небо, воздух и на западе стал серым и сгустился; но сверчки стрекотали пуще прежнего, и запахи трав проступали отчетливей, как бывает перед скорым дождем. Ночью ливень и впрямь пролился, короткий - не больше четверти часа. Его Шимара не видел, хотя по-прежнему оставался в предместьях, но теперь он был просто темным пятном среди темной травы.
  
  
   **
  
  
   - А ведь когда-то недостойный был искренне счастлив в монастырских стенах и считал невероятной удачей, что именно его отдали на воспитание в Эн-Хо, - брат Унно задумчиво рассматривал себя в быстрых водах ручья, склонившись почти к самой воде. - На священной горе Огай есть монастырь, который к Небу ближе всего, настолько близко, что туда как-то скатился слиток железа из небесной кузни... думалось - там бы удостоиться побывать. Лишь побывать, жить там могут лишь избранные... Была такая мечта, хоть и не должно монаху воображать, чего нет.
   - Теперь не мечтаешь? - спросил Лиани. Он от нечего делать выстругивал палочку по форме стрелы.
   - Теперь... со временем стало казаться, что Небеса, по сути, везде простираются. А может, это ложные мысли, за то, что слишком часто стремился покинуть стены Эн-Хо...
   - И где гора эта? Я слышал название, - Лиани запустил недоструганную стрелу в ствол дерева, и попал.
   - Недостойному этого не открывали. Может, и в Юсен, вдруг на соседней вершине?
   - Не верю, что столь могущественные монахи просто смотрели, что здесь у них творится под носом. Рухэй, горящая крепость... И что ты пытаешься в ручье разглядеть?
   - Себя, - ответил брат Унно. - В зеркала нам смотреться запрещено, однако же хотелось бы видеть собственные глаза.
   Последние сутки пути выдались странными. Они вроде и не сбились с дороги, всегда могли сверяться по солнцу, но держаться направления, которое накануне указала тварь из пояса, упорно не удавалось. Тропки кружили, уводя то вправо, то влево, и в конце концов путники оказывались в стороне от намеченного, всегда западней и немного северней, словно их разворачивало опять на Эн-Хо.
   - Сдается мне, нас морочат, но зла не чую, - пожимал плечами монах. Лиани видел больше его: то мелькнувшую в кустах пятнистую шкуру рыси - зверь шел по пятам, то птицу, явно за ними следившую, но ничего эти знания не давали. А нежить из пояса вдруг выходить отказалась, и монаху не удалось ее вызвать миром, силой же не хотел.
   - Все ли ваши столь учтиво вели бы себя с тори-ай? - спросил Лиани, глядя на пояс так, словно хотел вытрясти из него ответ.
   - Не все. Сам ведь уже понял, - ответил брат Унно. Отвернулся - во всем теле читалось, что говорить он об этом не хочет. Видно, была все-таки некая трещинка между ним и монахами Эн-Хо, а может, совсем недавно возникла.
   Лицо молодого человека сделалось мягче, и сомнение отразилось на нем:
   - Странно мне. Он ведь когда-то был человеком. Плохим, наверное, раз выбрал такой путь, но ведь и в самом деле любил жену. А потом эти двое убили многих, но теперь он помогает нам, и эту помощь мы принимаем... Не могу и не хочу думать о нем по доброму, но и с ненавистью уже не выходит. Есть ли для него надежда в посмертии?
   - Может, и есть. Я в это верю, во всяком случае.
  
  
   Небо еще не темнело, а на земле среди нависших игольчатых лап и смолистых стволов начинали клубиться сумерки, тогда тот, о ком говорили, незваным вырвался из пояса. Он стал меж узловатых корней, будто вышел из-под земли: тело, уже тронутое тлением.
   Речь давалась ему с трудом, и чертами он теперь лишь отдаленно походил на живого человека.
   Сказал только - ее больше нет. И еще сказал, что знает дорогу. А в глазах злая тоска выла сильней и страшней, чем стая волков зимой вокруг одинокого путника.
   Лиани растерялся немного - и с трудом удерживался, чтобы не ударить саблей нежить. Ему было, пожалуй, спокойней в давнем домике на болотах - там он, по крайней мере, не ожидал от твари ничего, кроме нападения. А сейчас почти привык, что тори-ай где-то неподалеку, если не вовсе рядом, и даже скорее помощник, не враг.
   Монаху казалось хуже - он почти привязался к проводнику, а теперь и у него подрагивали руки, когда смотрел на существо мертвое и ненавидящее. Прежнего их спутника больше не существовало, любовь к жене, бывшая его стержнем, уничтожила его в час ее гибели.
   Но тори-ай было сейчас не до них. Он вел напрямик к ему одному видимой цели, не замечая ни коряг, ни корней, ни провалов в земле. Люди едва поспевали за ним.
  
  
   Не сразу можно было понять, что здесь произошло. Тори-ай привел их к залитой кровью яме, в которой лежало тело мужчины, по одежде судя, охотника.
   - Что это? Что тут стряслось? - в испуге спросил брат Унно, озираясь.
   - Это дротик рухэй, - Лиани спрыгнул в яму, подобрал оружие. - Кто-то еще был здесь, раз лицо прикрыто...
   Он приподнял лист папоротника, прикусил губу и на шаг отступил.
   - Посмотри...
   - Это его кровь, - не сказала - каркнула нежить, и они не сразу поняли. А тори-ай стоял поодаль, черный, скрестив на груди руки, и ждал.
   - Если хоть что-то недостойный брат разумеет, не один этот охотник здесь обнаружится, - пробормотал монах, хватаясь за святые амулеты.
  
   Еще одно тело, возможно, владельца дротика, они нашли в овраге поблизости. С таким же закоченелым ужасом на лице. И следы солдат, много следов... Постепенно понятней становилось, что здесь произошло.
   Только потом Лиани озвучил то, о чем думали оба:
   - На телах охотника и пришлого ран нет.
  
   Когда стало ясно, что поисков не понадобится больше, монах велел тори-ай вернуться в пояс. Сперва думал, не совладает с ним: нежить не нападала, но стояла, глядя в упор, и сумерки, сгущаясь, почти на глазах снимали с нее покров человеческого. Брат Унно справился, попутно остановив готового ударить младшего спутника.
   - Не мешай мне, - попросил тихо и хрипло.
   Он справился.
  
   Больше искать они не решились, хотя, может быть, цель их была где-то неподалеку. Но сумерки становились гуще и гуще; дальше в лес заходить поостереглись, вернулись на открытое место.
   Чужое оружие молодой человек прихватил с собой.
   - Крови-то сколько... но тело у него человечье, он мог и не выжить.
   - Выжил, раз убил того бедолагу, - угрюмо сказал монах. - И второго тоже. Им чужая сила, чужая душа - как вода погибающему от жажды.
   Лиани поднял оружие вверх, к слабому свету, внимательно разглядывал дротик; кровь на лезвии и древке уже высохла. На сердце было пусто, словно вечером на предзимней равнине - сухие былки травы да бескрайний волчий вой. То на сердце, а пальцы жили своей жизнью, поворачивали чужое оружие, тронули острие и кромку наконечника.
   - Теперь нам его не достать, ранить его - уже чудо, и оно другому выпало... чему ты радуешься?
   - Нам и не надо его больше искать! - брат Унно едва не приплясывал, словно внезапно с ума сошел. - Такой подарок, хвала Заступнице и всем небожителям, такой подарок! О, святые Небеса, сподобили догадаться!
   - Не понимаю.
   - Да глянь только, что у тебя в руках! И на наконечнике-то что!
   - Это? - Лиани удивленно вскинул бровь. - Но я думал, рана должна быть нанесена освященной стрелой...
   - Дай-ка сюда, - монах бесцеремонно забрал оружие. - И стрелу тоже дай. Да не эту, а из освященных, сам же сказал.
   Нелепое зрелище, служитель святых сил с дротиком и стрелой в руках. Еще бы нож в зубы... Брат Унно повертел в пальцах стрелу: тонкая, она выглядела черной сейчас - не только древко, и железное жало. Провел наконечником по высохшей крови на дротике, раз, и другой. Лиани глазам своим не поверил: кровь посветлела, налилась алым, видимым и в полутьме, и каплей упала с дротика на стрелу. И не растеклась по освященному железу - впиталась в него.
   - Вот и всё. И это с собой возьми, пригодится, вдруг повторить придется, - брат Унно с видимым отвращением бросил Лиани дротик.
   Вытер руки о монашеский свой балахон, подумал - и еще о траву.
  
   Они схоронили охотника по-настоящему, в той же яме, где он лежал. В овраге зарыли чужого солдата.
   - Надо и пояс теперь уничтожить, - сказал Лиани. - Огонь возьмет его? Чтобы не оставить в горах злобного призрака? Что ты молчишь?
   - Жалко, - признался брат Унно. - Оно и понятно, что ему самому теперь никуда, разве что полюбоваться, как сгинет враг, и то - ничего он в монастыре не увидит. Все равно жаль, столько с ним вместе довелось провести.
   - А не надо было пытаться ручную зверушку из нежити сделать, - холодно ответил молодой человек. - Думаешь, он нам еще способен помочь на обратном пути?
   - Мог бы. Но не станет, - вздохнул монах. - Та помощь последней каплей была, теперь если и выйдет наружу, лишь убивать, и нашими скромными силами не совладать с ним.
   - Тогда и тянуть нечего, - Лиани взял - почти выхватил пояс из рук монаха, шагнул к костру, и остановился. Держал на весу не как вещь - а словно разбудить или потревожить боялся. Медленно, словно желая запомнить, провел пальцем по чеканке на пряжке, и положил на жаркие угли; чуть зашипел ремень, начал темнеть. Брат Унно дернулся было - выхватить вещь из огня, но только рукой махнул, и отошел, понурясь.
   А Лиани долго смотрел в костер, пока не прогорел сам пояс. Пряжка осталась, лишь потемнела.
   Лиани вдруг склонил голову и спрятал лицо в ладонях.
   - Эй, что стряслось? - испугался монах.
   Тот лишь плечом повел, словно весь ответ содержался в этом. Брат Унно подошел к костру, пошевелил угли палкой, подцепил и достал пряжку. Вздохнув, повертел в руке:
   - Взял бы на память... но как-то неправильно это.
   И зарыл пряжку под корнем, той же палкой выкопав ямку. Младший спутник, так и не сойдя с места, следил за ним, и вновь отвернулся.
   Не меньше четверти часа прошло в молчании, а после Лиани сказал:
   - Не знаю, получится ли задуманное. Но ведь кровь его добыть удалось. Теперь ты, я надеюсь, дойдешь, Небеса и Заступница тебя охранят. Я тоже попробую, если у меня еще осталась удача. Только бы все не зря....
   - Тебя это тревожит?
   Он не ответил.
   Где-то над головой дятел выбил из ствола барабанную дробь, радостно и бездумно.
  
  
   **
  
  
   Наставница в мастерской любила поговорить о вещах выше человеческого понимания. И об Опорах она вспоминала не раз - особенно когда просили вышить их символ для домашнего алтаря. Редкими были такие заказы, и Нээле запомнила все, что тогда говорилось. Не думай, что мир стоит на их спинах, как на земле, говорила наставница. Они сразу всё - движение и неподвижность, потому-то и трудно уловить их облик, и вышить мы можем лишь символы или же очертания.
   Нээле не понимала, но представляла, как линии перетекают друг в друга, точь-в-точь людские стремления и поступки, и их последствия. Думать об этом было притягательно, и почти невозможно. Да и наставница, похоже, не могла представить того, о чем столь любила поболтать...
   Уже потом, в доме господина Таэна, девушка пыталась повторить эти контуры, но выходило грубо, словно не золотую нить укладывала на шелк, а рисовала обугленной палкой по валуну. Не дано. Ее - это цветы и стрекозы, птицы, пожалуй, но слабое мастерство для того, чтобы воплотить одну из Опор, хотя бы лишь силуэтом.
   Тот кусок шелка она не решилась ни отдать, ни иначе избавиться от него. Вышивку распустила, благо, золотых ниток и отрезов ткани хватало в доме, никто и не понял. Так и остался лежать ни к чему не пригодный белый лоскут в коробке с вышивальными принадлежностями. Теперь его выбросили наверняка, кто же будет хранить...
  
  
   Давно уже не думал о Нээле, как о лесном духе, а теперь увидел ее среди крапивы и папоротника - безмолвную, бледную, с волосами, полными паутины - снова засомневался, все ли знает, все ли понял о ней? Холодок шевельнулся под сердцем, маленький зверек с иглами. Откуда взялась? Долог путь от Эн-Хо, не для девушки, не знающей леса. А она все смотрела молча, и глаза были словно сажей обведены, и паутина на волосах казалась пеплом.
   Но вот брат Унно сказал:
   - Эге! Вот так сон наяву, - и шагнул к девушке, и она побежала навстречу, протягивая руки, смеясь и плача.
  
  
   - Но как, почему?
   - Не могла просто сидеть и ждать. Слишком много просто ждала...
   - Но монастырь далеко. Как ты сюда дошла? - Лиани не отпускал ее ладонь.
   - Я не знаю, - и предположила только: - Может, лесная хозяйка?
   Монах непонятно хмыкнул, оглядываясь. А Нээле... что-то в ней было странное. Он совсем плохо знал эту девушку, не до общения было, пока решали в Эн-Хо, что делать, но поручился бы - она что-то скрывает: отводит в сторону взгляд, и напряжена, словно ждет чего-то совсем не желанного. И очень боится. Будто угадав его мысли, Нээле перебила вопросы одним движением пальцев, будто и впрямь умела повелевать.
   - Не так уж важно, как я попала сюда, но кто бы мне ни помог, спасибо ему. Я вас искала. Он меня видел, - говорила она, быстро, словно стремясь успеть все рассказать, пока не перебили - хоть никто и не собирался. - Видел, и я его - а теперь он и о вас знает наверняка, будьте осторожны, как только можете.
   Быстро глянула на Лиани, залилась краской:
   - И оставьте уже эту затею, уходите обратно или в Сосновую. Если он знает о вас, ничего вы уже не сумеете.
   - Видишь ли... - начал монах, и прокашлялся, будто передумал говорить начатое, и решил взять короткую передышку. А Лиани просто сказал:
   - У нас уже есть его кровь. Его ранил один из рухэй, отбившийся от своих.
   - Но разве... начала девушка, и осеклась. Подняла глаза, огромные, почему-то еще сильнее испуганные. - Значит, и впрямь получилось?
   - Осталось дойти. Не сказать, что простая задача, но выполнимая, - монах улыбнулся ей по-отечески. И прибавил немного грустно: - И пояса больше нет, пусть теперь эти двое несчастных твои сны не тревожат.
  
  
  
   Теперь, одолев еще сколько-то пути по еле видимым лесным тропкам, меж игольчатых лап, соединенных целыми полотнищами паутины, они уже втроем сидели у костра, вдыхая сыроватый вечерний воздух. Спутники сперва пытались еще расспросить Нээле, но, поняв ее огорчение и испуг, спрашивать прекратили. Теперь оба пытались развеселить ее, каждый на свой лад, и думали - она просто напугана.
   Немного лихорадочное выходило веселье, и не то слышен был, не то ощущался в воздухе легкий надтреснутый звон, от усталости и напряжения, видимо. А может, то звенели комары, еще одни охотники до чужой крови...
   Молчать было подло, но и сказать она не могла - все равно уж теперь, ничего не изменишь, они получили желаемое. А ее рассказ будет ударом, скорее всего, и, быть может, ослабит бдительность - и тогда уж точно все окажется напрасным.
   А ведь он обещал, что не тронет их души. Вспомнит ли сейчас о своем обещании? Вряд ли...
   Покинула святые стены для того, чтобы спасти, а теперь стала обузой. Если двое еще могли бы вернуться, трое уж точно нет. И она - самая слабая, самая среди них бесполезная - только защищать-то будут ее. Это по ту сторону морского залива, как слышала в мастерской, есть земли, в которых женщина ценится меньше скота. Хотя и там, наверное, любят...
   Но толку сейчас с чужих стран.
  
  
   **
  
  
   Со стороны она выглядела наверняка уверенно и безупречно, когда, сидя на невысокой, обитой мягким скамеечке, сложив на коленях руки и опустив ресницы, рассказывала о пережитом. Нежный розовый свет проходил сквозь окно, обнимал Лайэнэ, и в этом свете ей было плохо, неловко, словно и солнце требовало быть честной, не утаивать даже мелочи. Во многом пришлось признаться, даже в страшном сне не могла бы увидеть подобный разговор - так, лицом к лицу, после того, как нарушила запреты и все равно ничего не смогла. Допустила кучу ошибок, и в итоге осталась ни с чем, Тайрену увезли.
   - Думаешь, он еще жив?
   Слушал и спрашивал, не сердясь вроде бы, но от этого становилось лишь хуже. Всегда спокойный и собранный, холодноватый, хоть и приветливо говорит. Что там, подо льдом? А попробуешь разбить лед, провалишься в полынью, как в далеком детстве - человек в их деревне.
   - Макори будет его оберегать, господин. Мне показалось, он сам еще не решил, как быть. Но он уже пошел против Суро, против отца, назад нет дороги. Макори всегда был горячим, упрямым, но смелый и умнее, чем думают многие.
   - Против Суро он выступил, а поддержит ли нас?
   - Нет, скорее всего.
   Кэраи кивнул:
   - Я так и думал. Только он ничего не добьется...
   - Зверь, загнанный в угол, нападает, это всем известно. С Макори так поступили... мне кажется, он по-настоящему решил порвать с отцом в миг, когда его хасса погибла.
   - Это же столь... по-детски.
   - Нет, - обронила Лайэнэ, не поднимая взгляд. - Просто больше он никого не любил.
   Так смотрел... пристально, вдумчиво. И, наверное, понял, что она многое не договаривает. А она и впрямь ничего не сказала про Энори... и про письмо.
   - Спасибо.
   Его тоже окутал свет, когда встал и подошел к окну. Разглядывал что-то на дальней стене, окружающей двор - отсюда было видно бледно-серые зубцы, знамена и равномерно расставленные фигурки дозорных.
   - Ты невероятная женщина, - сказал бесцветно и равнодушно. - Я был неправ. Тайрену очень повезло, что ты охраняла его. Твои ум и преданность мальчику достойны не просто награды, но людской памяти.
   Она следила за каждым его движением, как мышь за кошкой, случайно бродящей возле норы. Любая мелочь может стать роковой.
   - Что будешь делать теперь?
   - Я бы хотела... здесь мне не место, я знаю, но могу ли отдохнуть пару дней? Потом надо будет вернуться, я совсем запустила дела.
   "Только позволь мне остаться"...
   - Конечно. Если что-то еще понадобится - говори сразу, моя благодарность всегда с тобой.
   Он слегка кивнул ей и направился к двери. Вот и все, а чего ждала? Он поблагодарил, и видно, что без двойных смыслов. И ум, и преданность ее оценил.
   Так и сидела, изящно, ровно, не решаясь повернуться, словно еще кто-то мог ее видеть.
   Ну, конечно, все обернулось как нельзя лучше... И да, она очень рада.
  
  
  
   Ничего не мог с собой поделать - руки дрожали, как у последнего пропойцы. Таким его видеть не должен никто. Может и правда напиться? Нет, не хочется совсем.
   Так задел ее рассказ, словно ее же шпилькой в самое сердце. Что сам он? Не стал, не смог - да и не пытался даже. Другой бы сразу собрался, принял угрозу как есть и поспешил на выручку. А он в Ожерелье укрылся, и до смерти рад был, что другие это укрытие подготовили.
   Как ей в глаза-то смотреть?
   Сперва она с ним самим сражалась ради блага ребенка, потом, считай, жила под занесенным ножом, и вновь не сдалась. А потом проехала через весь округ, сюда, в Тай-эн-Таала, все еще надеясь на помощь.
   И ему, видно было, обрадовалась. Думала, он на что-то способен... Ждать и прятаться, все и все, что он может. Сейчас не в силах предложить ей и самой малости, нет у него ничего.
   Теперь придется как-то жить с ней в одной крепости - та враз стала до смешного маленькой, не разминешься.
   Два, три дня, а потом уедет.
   И не увидятся больше...
  
  
  
   Закат выдался... огромным. Словно не одно солнце сбросило розово-алый покров, а по меньшей мере несколько. Сильный будет ветер, говорили опытные люди. Но пока деревья стояли тихо, ни ветка не шевельнется, ни листик, и небо становилось только краснее, никак не темнело.
   Лайэнэ дала себе слово все дни, проведенные здесь, из комнаты не выходить. И зачем вообще напросилась остаться? Сразу бы ехала обратно. Ведь не Рииши ждет, в самом деле, привет от него жене передать. Не знала, чем себя занять, и а знала бы - вряд ли смогла. Дожидалась, когда уже смеркнется и можно будет лампу зажечь, а потом наконец и спать, здесь только караульные бодрствуют ночами. Но, когда наконец закат устал полыхать, она вышла из комнаты, почти вырвалась, словно ее кто запирал.
   Солнце за горы не спустилось, а рухнуло - уронили огромную лампу. Страшновато здесь было, горы со всех сторон, будто край мира. Немного растерянная, Лайэнэ пошла вдоль галереи туда, где было темнее всего, и факелы не мешали смотреть вдаль.
   - Остановись тут.
   Не заметила, как дверь за ее спиной отодвинулась, и он там был. Прикрыл створку, подошел к низкой внешней стенке галереи:
   - Здесь видно дальше всего. А Осорэи вон там. Умели бы скакать по воздуху, совсем по прямой дня два пути.
   - О, нет, не надо. Я по ней не скучаю, - вырвалось у Лайэнэ.
   - Ты ведь ни разу не была в крепости, помимо Срединной?
   - Нет, когда бы, - не сдержала улыбки, подумав, сколько за несколько месяцев она посетила мест, которых не мыслила для себя. Он, похоже, улыбку в голосе уловил, но не понял причины.
   Хорошо было так стоять рядом, высоко, вдыхать прохладный вечерний - почти ночной уже - воздух, пахнущий хвоей.
   - Вон там, на гребне, сигнальная башня, ее не разглядишь в темноте. При нападении вспыхнет пламя в огромных чашах - ночью видно издалека, а днем поднимутся струи дыма.
   Напротив тоже темнели иссеченные ущельями склоны, странными полосами вился меж ними туман - словно тонкую ткань разорвали и бросили, - и вдалеке горели несколько огней на заставе.
   - Тебе нравится здесь?
- Да. В городах красивого много, но все рукотворно, - а такого - она повела кистью - не сотворишь.
   - Но здесь все дикое. За десятки, да и за сотни лет мало что изменилось. И для жизни не слишком удобно.
   - А мне и не нужно было когда-то иного. Совсем маленькой я жила в деревне.
   - По сравнению со Столицей и города наши - глушь, - глянул на браслет на запястье Лайэнэ: россыпь мелких бледно-желтых камешков на серебре поблескивала в свете факелов: - Скоро и в Хинаи докатятся столичные веяния, и со временем будут становиться лишь изощренней. За неправильно выбранный узор или самоцвет можно будет попасть в немилость... Но не сюда; на границах... придворным просто нечего делать.
   В голосе сквозило удовлетворение, словно радовала мысль о том, что хоть горы останутся прежними. Нет, он сейчас на нее не сердился. А она, привыкшая по двум-трем словам понимать настроение собеседника, сейчас больше всего опасалась ошибиться.
   - Вы сказали, я могу пожелать чего-то... Покажите мне крепость, - попросила Лайэнэ, глядя на далекий огонь среди черных склонов. - Изнутри, хотя бы немного.
   - Сейчас, в темноте?
   - Именно в темноте. Одну меня не пропустят ночью.
   Его это, кажется, развеселило:
   - Я не настолько хорошо тут все изучил, может получиться неловко. На рассвете и днем здесь тоже красиво.
   - А вам доводилось поступать безрассудно? - спросила, сама не зная почему.
   - Да, как любому.
   - И потом жалеть об этом?
   - Скорее, я жалел об обратном, - ответил он резко и смолк, двинувшись так, словно стыдясь чего-то.
   Неуверенно потянулась, коснулась его руки - гладкая, на пальцах ни одного кольца. Никогда их не видела у него, кроме одного, с родовым знаком, и то очень редко - странно для человека его положения...
   Только тогда наконец на нее посмотрел.
   Их толкнуло друг к другу, как ветер сталкивает облака - невесомо, вроде без удара, но смешивая воедино. В этот миг все равно стало, кто она и кто он.
   - Я не хочу пока уезжать. Можно?
   - Я бы тебя и не отпустил.
   - Вы не сердитесь? - прошептала она, задыхаясь.
   - Очень даже. На себя.
   Медный звон, раскатившийся над двором, заставил Лайэнэ вздрогнуть.
   - Это отмерили время.
   - Ах, да, я и не поняла...
   Когда ушли из галереи, ей все чудился этот протяжный гул, будто время тянулось, не желая прерваться. Не заметила, когда стало тихо.
  
  
   **
  
  
   Россыпь камешков раскатилась из одного края неба в другой; там невидимые существа проверяли барабаны. Раскаты стали ближе, мощнее. Нээле придвинулась ближе к Лиани, ухватилась за его руку.
   - Боюсь грозы, - ответила она, встретив немой вопрос. И, когда он притянул ее ближе, прижалась доверчиво, как в ту жуткую ночь среди снегов.
   - Святые братья говорили, что отважная дочь стояла во дворе всю грозу, когда рухэй шли мимо Эн-Хо, - удивился брат Унно.
   - Тогда было надо... а сейчас я просто боюсь.
  
  
   Ему уже казалось, что в жизни всегда были только эти горы, и ничего кроме них. Впрочем, немногим меньше года назад ему начинало казаться, что никогда и не было иной жизни, только стены, решетки и освещенный факелом коридор. Именно тогда перестал что-то загадывать на будущее, потому что его не существовало. Потом появилось, а привычка никуда не ушла.
   Но настоящее сейчас оказалось бы лучше любого вымысла, если бы не кружившая где-то рядом незримая тень. Иначе он был бы готов вечно вот так идти втроем меж горных складок, поросших лесом, и может - как знать - найти место лучшее, чем встречал до сих пор.
   Во время грозы они немного сбились с дороги, и пришлось отыскивать переправу через ущелье. Оказалось, что Нээле боится еще и высоты.
   - Готов поспорить, ты перебежала бы этот мостик, не задумываясь, если бы кто-то на другой стороне нуждался в помощи, - не удержался Лиани, чтобы не поддразнить девушку. Она думала о себе, как о слабой, до сих пор думала.
  
   Переводя ее по старому мосту из кривовато лежащих бревен, уже на той стороне сам не удержался, ступил не туда и съехал вниз по склону вместе с небольшим оползнем: после грозы размокла земля. К счастью, откос тут не был крутым, и он всего лишь измазался в грязи и глине.
   День был, довольно безобидное время, если только горах такое бывает. Но все-таки нечисть и те, кто прежде были живыми нечасто ходят под высоким солнцем.
   Больше всего пострадала рубашка, и он, отойдя от спутников, нашел неподалеку нечто вроде канавки, в которой еще стояла дождевая вода. Грязь быстро удалось отстирать, но тут он, еще склонившийся над маленьким водоемом, услышал легкие шаги. Она легко ходила и по лесу, словно не глядя знала, куда ступить.
   - Почему брат Унно тебя отпустил? - спросил Лиани, полуобернувшись к девушке.
   - Он не отпускал, просто не видел. Я беспокоилась.
   - Не делай так больше, - молодой человек поднялся, - Пожалуйста.
   - Я не буду, - улыбнулась смущенно. - Привыкла доставлять неприятности, никак не могу отучиться.
   - Ты никогда неприятностей не доставляла... А здесь придется быть осторожней, - отметил он, отжимая воду из ткани. - Я все-таки плохо еще знаю горы, не вижу опасных мест.
  
  
   Нээле не слушала, смотрела на пересекавшие кожу отметины. Несколько длинных шрамов и следы от ожогов. Зрелище притягивало, как лягушку - неподвижный змеиный взгляд: надо отвернуться, а не выходит.
   - Это было... там?
   - Да.
   - Долго... заживало?
   Он ответил скупой улыбкой, прибавил потом:
   - Меня содержали неплохо, лучше, чем я заслуживал. Сейчас и вовсе не думай об этом.
   - Но это я...
   - Перестань, - подошел ближе, встряхивая и надевая мокрую рубашку, завязывая пояс. - Не ты меня просила тебя увезти, или хоть как-то помочь, и не бери на себя лишнего. Вот здесь, - дотронулся до ее лба, - очень много тяжелых мыслей, и тебе добавляют еще и еще. Хорошо, что ты ушла из Эн-Хо, там на тебя навесили и вовсе непомерное.
   - Но мы туда возвращаемся, - невольно улыбнулась Нээле.
   - И у нас хватает и настоящих забот, верно? Так что...
   Словно в яму ухнула, когда притянул к себе. Осторожно, словно она была из воды или песка и могла рассыпаться; положил руки на плечи и поцеловал.
   Яма оказалась без дна. Сколько уже пролетела, прежде чем успел ее подхватить, прежде чем снова ощутила твердую почву?
   Посадил на траву, сам присел рядом, глянул встревожено:
   - Ты вся дрожишь. Что я сделал не так?
   - Все так. Даже не представляешь... - и неожиданно для себя хихикнула: - Интересно, брат Унно душой все еще монах, думающий о благе братьев, или уже мысленно готов снять обеты? Боюсь, меня уже считали своей в Эн-Хо.
   - Не знаю, что он там себе думает, но он свой человек, - ответил Лиани весело. - Никогда не встречал такого понимающего монаха.
   - А ты... - не договорив, девушка ахнула, глядя молодому человеку за плечо. Тот мигом развернулся. Четко очерченная серая тень нарисовалась среди бела дня; подняла руку и коснулась своего лба - жест почти тот же, что у Лиани недавно, лишь показал на себе, не на девушке.
   Тень отступила в заросли, растворился в них - даже ветка не хрустнула. Лиани бросился следом, но его ухватил невесть откуда взявшийся монах, проявив немалую силу.
   - Ты куда, ненормальный, ни одна защита не справится, если сам кидаешься на рожон, - пропыхтел он, удерживая младшего спутника.
   А потом искать стало поздно.
  
   Нээле так и осталась на месте, но теперь не сидела - лежала без чувств, и пришлось потрудиться, чтобы сознание к ней вернулось. Потом она так и не произнесла ничего несколько часов, только чуть покачивала головой, когда пытались задать хоть какой вопрос.
  
  
  
   ...Лиани сказал - не думай лишнего. А она... лишнего, может, и много было, только о важном забыла. Забыла о метке, невидимой: как ее ощутить, пока зова нет? А он позовет, и скоро. И она сама снимет защитный знак, и уйдет, и станет заложницей. Это самое простое, что можно сделать, а что не сделано до сих пор - он был ранен, и вряд ли мог поспорить с защитой, дарованной братом Унно. Показался - значит, уверен в себе. Догадки стежками ложились одна к другой. Скоро он позовет, он к ночи сильнее. Предупредил, непонятно зачем? Почему бы и нет. Он должен быть сейчас очень зол. Почему бы не испугать мошку, все равно ей не вырваться из паутины. Он знал, что Нээле не отважится рассказать...
   Друзья пытались понадежней защитить лагерь: брат Унно молитву прочел над каждым кустом, а Лиани наблюдал, не шевельнется ли новая тень.
   Вещи были сложены в середине полянки, Нээле уложили отдыхать неподалеку. Она присмотрелась: нет, нож у Лиани с собой, как и сабля, а у монаха и вовсе ножа нет. А и был бы - обоих не попросишь "дай", тут же поинтересуются, а зачем, и смотреть за ней станут. А вот колчан со стрелами отдельно лежит... стрелу с кровью брат Унно при себе носит, а эти зачем таскать постоянно? Достала одну, оглянулась испуганно - нет, никто не заметил. Нээле села рядом с ямкой, провела острием по запястью. Даже царапины не появилось. И заточена стрела не так, как сабля... Набрала в грудь воздуха и порезала со всей силы; кровь потекла в ямку. Достаточно ли глубока рана? По другому запястью провести оказалось трудней, очень уж болело первое. Ну вот и все... со спины и не видно, что она делает, просто к траве склонилась. Лишь бы не окликнули раньше времени. И руки уже почти не болят...
  
   ...Мечтала просто заснуть, а потом проснуться в мире, где она обычная вышивальщица, и нет у ней никакого дара, и никому не принесет вреда. Пели под окном соловьи, хотя солнце стояло еще высоко, сильно и горько пахли нагретые солнцем лилии, а игла сновала над полотном, вышивая не виденное никогда - горную белую крепость, и костры в ночных холмах, и далекое озеро, полное птиц.
  
  
   Очнулась в руках у Лиани, полулежала, а он держал ее, к плечу голову девушки прислонив.
   - Я не умерла?
   - О Заступница... нет, не совсем. По счастью, так себя не убьешь.
   Вот теперь руки болели по-настоящему. Поглядела на них - не увидеть порезов, запястья туго перетянуты полотном, и кровь на нем проступает большими пятнами.
   - Пей, - она глотнула: жидкость согрела горло, а потом и всю ее изнутри. Захотелось плакать, но в этом не было смысла.
   - Ну зачем? - спросил он.
   - Я опасна для вас.
   - Вот уж точно опасна. Понять невозможно, что ты еще вытворишь, - и добавил не то в шутку, не то всерьез: - Что ж, ведь и эта стрела освященная, доведем и тебя тоже в Эн-Хо.
   Хорошо было так сидеть, вечно могла бы - в его руках, головой на плечо, а он к ней склонился, щекой касаясь волос.
   - Ты ничего обо мне не знаешь, - бесцветно сказала она. - Никогда не знал...
   - Это правда, - согласился он, по-прежнему глядя поверх ее головы. - Но, может быть, дашь мне такую возможность?
   - А если... ты будешь разочарован?
   - Год назад, сидя с тобой в лесу у костра, я понятия не имел, как все обернется. Жалею ли об этом? Нет. А сейчас мы не можем ничего сказать даже о завтрашнем дне. Давай сперва выживем, ладно? А там разберемся...
  
  
   **
  
  
   Днем двоих - Лиани и Нээле - защищали вырезанные на твердом дереве священные знаки, повешенные на шею, однако монах боялся, что ночью этой силы окажется мало.
   Еще до появления девушки они всегда старались на ночь остановиться на полянке, лучше, если у воды. Полянку было проще охранить - брат Унно расставлял по краям, защитив от дождя, какие-то ароматные палочки; поджигал и они едва тлели, но легкий сладковатый запах накрывал все вокруг.
   - Ты можешь спать, - говорил монах. - Он сюда не пройдет.
   Сам он дремал лишь урывками, на рассвете и порой на дневном привале. Лиани понять не мог, как он выдерживает, но спутник успокаивал - в монастыре приучали обходиться и без сна, и без пищи.
   Все равно было совестно, только у самого не выходило обходиться без сна.
   - Ну и толку, что ты будешь часами таращиться в небо? - разводил руками монах. - Да и спокойней выходит: пока ты спишь, вряд ли уйдешь с поляны, а за ее пределами могут не помочь и освященные амулеты.
   Теперь, когда с ними была девушка, Лиани было страшно закрывать глаза, он вздрагивал от каждого шороха. А после появления Энори он даже и не пытался спать. Но эта ночь прошла спокойно. Днем одолели совсем мало пути, Нээле от слабости шатало, как от сильного ветра. Стоянку сделали недалеко от ручья, устроить ночевку на берегу не получалось - подход к воде преграждали поваленные стволы и заросли папоротника.
   - Зато вот здесь как нарочно подготовили место, - обрадовался брат Унно, он первым заметил совсем небольшую лужайку на пригорке, тихую, высокие сосны простирали над ней ветви, словно защищая. Смеркалось, и Лиани ушел за водой. После вчерашнего ливня и оползня не решился спускаться напрямую, хоть было совсем низко. Бродил вдоль ручья, пока не отыскал место, где можно добраться к воде: какие-то звери протоптали здесь тропку. Кожаные фляги заполнились быстро, но еще быстрее темнело, словно деревья пригибались к ручью, нависали над ним, закрывая и без того почти погасшее солнце. Когда наконец выбрался наверх, заметил странную россыпь синеватых грибов, высоких и узких, усыпавших выступавшие из земли корни: они светились в сумерках, как гнилушки. Невольно склонился, рассматривая: не видел таких.
   - Их называют "свечи мертвых", - раздался негромкий голос. - От их яда человек не умрет, но оцепенеет на какое-то время.
   Голос был ему незнаком, но молодой человек развернулся прежде, чем успел это осознать.
   ...Когда-то он видел странное - вихрился воздух над полем, серый, он был то ли веретеном, то ли воронкой, то ли человечьей фигурой. Десятник запретил приближаться к этому чуду, и они смотрели вроде бы издалека - но понять не могли, в само деле далеко или близко. Сумеречная фигура напротив была похожа на этот вихрь, только четкая и неподвижная. Но Лиани не мог понять, сколько до нее шагов.
   Голос - непонятный, неуловимо меняющий цвет - он не слыхал никогда, а вот лицо уже видел. Красивое лицо; тогда, на другой стороне ущелья, оно было беспечным, а сейчас не выражало ничего.
   - Удачно у вас получилось, можно поздравить, - голос падал мягко, как хлопья снега в безветренную погоду. - Только в одном поспешили. Ты давал клятву служить Хинаи и правящему в ней Дому... нарушишь ее? Ах, да, слова верности в прошлом, ты больше не на службе.
   - О чем ты? - вопрос слетел с языка быстрее, чем Лиани вспомнил, что решил не разговаривать с этой тварью. А страха не было.
   - Дом Нэйта решил, что устал быть вторым. Теперь их люди заняли Осорэи, и наследник Таэна у них. Пока он нужен живым, он все еще фигурка в партии на доске, но кто знает, надолго ли? И сил в нем все меньше.
   - Тебе-то какая разница? - спросил полубездумно, осознавая услышанное.
   - Я его вырастил. А тебе, похоже, неважно, если этот род уничтожат?
   - А где... остальные?
   - Отец на войне по-прежнему, Кэраи... где-то пропал. Может, уже убили его, Нэйта не станут тянуть.
   - Чего ты хочешь? - с трудом произнес Лиани. Да... уже понял, к чему разговор. Перед глазами что-то малиновое полыхало, возможно, то была рысь на знамени, смотрела из того дня, когда вступил в земельную стражу.
   - Дайте мне забрать его.
   - А потом... что?
   - Я спрячу его в безопасном месте. Если хочешь, ты будешь знать о нем.
   - Нет, - словно не звук, а кровь вытолкнулась наружу.
   - Почему? - спросил Энори очень спокойно, спокойствие было - могильной земли.
   - Я верю, что сейчас ты пойдешь за ним, правда вернешься в Осорэи, или куда там надо. Наверное, сумеешь мальчика вытащить. Но уж если он все равно фигурка в игре, пусть хотя бы остается в игре человеческой.
   - Я хочу его защитить.
   - Верю. Да, скорее всего. А я хочу защитить людей от тебя. Всех, кто живет в Хинаи.
   - И жизнь ребенка правителя по сравнению с этим ничего не стоит...
   - Этого я не сказал.
   - Ты знаешь, что я помог солдатам Сосновой найти налетчиков?
   - И привел их туда тоже ты. Хорошо развлекаться, чувствуя свою силу? Я видел тебя возле моста, и не прощу того, что было потом.
   - А если я пообещаю уйти, как только заберу мальчика?
   - Нет.
   - Тори-ай ты поверил.
   - Он был просто нежитью, убийцей, а ты оборотень. Со множеством лиц.
   - А ты уже на стороне Столицы и Нэйта? Хочешь помочь им, чтобы прервался род тех, кому должен хранить верность?
   Лиани закрыл глаза. Неважно, если действует амулет, тварь все равно подойти не сможет, а если защиты не хватит... какая разница. Но ничего не происходило, и он сказал, не открывая глаз:
   - Я готов взять на себя смерть мальчика. Знаю, за это придется ответить в этой жизни или после нее. Пусть сейчас не в земельной страже, не в крепости, клятва моя никуда не делась. Если успею, сделаю все, чтобы его спасти.
   - Ты ничего не можешь.
   - Даже если и так, постараюсь.
   - Дурак. Только напрасно задержишь меня. Вы все трое все равно не дойдете до Эн-Хо. Ею тоже пожертвуешь?
   - Мне больше нечего тебе сказать.
   - Жаль, тебя не размазало в том обвале.
   - Может, и так.
   Ни одного нового звука не донеслось до слуха - ни ветка не треснула, ни камешек не скатился, но Лиани понял, что остался один.
  
  
  
   - Что с тобой? - испугался брат Унно: котелок, в который собрал очищенные коренья, выкатился из рук. - Заступница, ты белый весь, и почему кровь?
   Лиани бездумно провел рукой по лицу - и верно, кровь из носа пошла.
   - Ерунда...
   Сел на траву, прислонился к стволу, снова закрыл глаза. Вместо сердца в грудь поместили мельничный жернов, и он еле ворочался, не давая дышать.
   - Да что случилось?! Девочка, давай-ка воды, хотя нет, что же я, руки твои, сам сейчас...
   - Не надо. Я его видел.
   - Как? Где? Что он сказал? - пуще прежнего всполошился монах.
   - Да в общем ничего важного. Мы и не говорили почти.
   - Он... обо мне что-нибудь... упоминал? - дрожащим голосом спросила Нээле, приподнимаясь с лапника, на котором лежала.
   - Нет, а был должен? - от удавления даже немного легче стало дышать. - Что ты? Боишься, что он тут поблизости?
   Нээле встала, покачиваясь, подошла к нему, села, снизу заглядывая в лицо. Подивился не столько испуганному - обреченно-просящему выражению. Из стянутых в хвост ее волос выбилась прядка, и он заправил ее девушке за ухо. Чуть склонился к ней, глядя в глаза, говорил только ей, словно третьего не было рядом:
   - Мы доберемся. Раз до сих пор целы... Он все понимает, и что-то придумает наверняка, но, раз до сих пор ничего не сумел, мы дойдем.
   Тогда Нээле улыбнулась.
  
  
   **
  
   Еще низкое, рассветное солнце золотило траву; на краю обрыва она росла густо, широкой полосой, а дальше начинался подлесок. Человеческая беловолосая фигурка сидела, обхватив колени, и смотрела в упор на диск солнца. Еще не такой яркий, как в полдень, в легком мареве, он походил на хорошо начищенный бронзовый диск, и легкое жужжание комаров и жуков казалось отголоском его звучания.
   - Повернись, - послышалось сзади, - Тебе хотелось показаться, раз я тебя вижу.
   - Ты этого требуешь? - улыбка слышалась в голосе сидящего.
   - Да.
   - Мне это нравится...
   Голова говорившего повернулась, за ней и весь корпус. Солнце по краям позолотило легкие пушистые волосы. Странное существо. Со спины глянуть - вроде подросток, но, если вглядеться подольше, уже непонятно становилось, а сколько же ему лет. Да и черты уловить было сложно - немолодая женщина, мальчик лет пяти? Кто-то еще? А глаза были непроницаемо-черными, и оттуда веяло древностью неизмеримой. Будто колодцы вели одновременно в ночное небо и глубь земли; и замшелые камни, и одинокий ветер под неподвижными звездами, тепло и холод - все было в этом взгляде.
   - Обличье зверя больше сочеталось с твоей сутью, - заметил Энори сухо. - Звери умеют любить и заботиться бескорыстно.
   Он откинулся к стволу вяза, невесть как затесавшегося среди сосен, и предупредил:
   - И не пытайся опять подзывать меня. Одного раза хватило.
   - Не буду, - улыбнулась Опора. - Но ты меня вспоминал.
   - Не самым добрым словом, и уж точно не звал. Зачем ты опять здесь? Пути у нас разные.
   - Поговорить. Ты кое-чего не знаешь, я тебе расскажу.
   - Зачем?
   - Ты хочешь помочь ребенку. Он тебе дорог. Скажи еще, что это не касается меня, - вздохнула Опора.
   - И впрямь не касается... но ты слишком поздно - я знаю о стреле, а они сумели добыть мою кровь.
   - Попытаешься уничтожить их по дороге?
   - Конечно. Вот это уже тебя не касается точно, верно? Убивать не по твоей части.
   - Ты знаешь, что будет, если они все же доберутся до Эн-Хо?
   - И думать не хочу об этом. Но... да, я знаю. Скорее всего, меня не станет совсем.
   - Если бы.
   - Если бы?
   - Ты привязал себя к этой земле, к этой провинции, тебе стали значимы те, кто населяет ее. Странно звучит, правда? Не думал так о себе? И ты создал связь с человеком. Думаешь, что притянуло тебя обратно всего за несколько месяцев, едва не повредив рассудок таким рывком, но после вернуло все обретенное? Нет, они не смогут тебя уничтожить. Все будет так, как прошедшей осенью - ты умрешь и вернешься, вернешься быстро. И он этого не переживет.
   Энори вдохнул быстро и коротко, произнес:
   - У меня нет такой силы, никто из моих сородичей... - он не договорил, подался вперед, обхватил себя руками, словно пытаясь согреться в мороз.
   - А она и не у тебя. Она у меня, - и ты отдельно, и вы оба использовали ее, каждый по-своему. Я же сказал - меня это касается... Но ты не рад новости, хорошей для тебя.
   - Нет.
   Довольный жук пролетел, громко гудя, туда, потом обратно, и долго ничто не нарушало этого звука.
   - И что я могу изменить? Это еще возможно?
   - Ты убиваешь навсегда, а теперь хотел бы что-то исправить? Реки вспять не текут.
   - Кое-что получилось все-таки. Когда я.... совершил ошибку, сделав не то, что хотел.
   - Ты о мальчике и письме?
   - Знаешь и это.
   - Знаю. Но нет, ты - именно ты - убил Тайрену. Спасла его та женщина, но она в твои планы не входила, не так ли?
   - И ты решил наказать меня его потерей? Он сам по себе не имеет значения?
   - А для тебя?
   И снова стало тихо, настолько, что дрожащая дымка на солнце казалась звенящей.
   - Дай мне возможность уйти от них. Просто уйти, сейчас, пока не поздно еще. Прошу...
   - Не могу, правда.
   - Не хочешь. Понимаю тебя...
   - Ты очень мало знаешь о мире, хоть и можешь многое; люди не видят меня, но понимают куда больше. Не так все устроено, как тебе кажется.
   - Мне нужна помощь, а не урок.
   - Я предупреждал, что нити уже заплелись.
   - Уходи. От меня, во всяком случае. Это ты сделать можешь?
   - Ты так ничего и не понял, - со вздохом существо поднялось. - Сейчас, во всяком случае, оставлю. Хотелось бы дать тебе совет, но больше сказать нечего, да ты и не примешь. Ах, да... - фигура почти уже скрылось за деревьями, но обернулась:
   - Ты и сам, верно, догадался - на девушке больше нет твоей метки. Ты не сможешь ее призвать.
   - Я это чувствую... почему?
   - Она обладает даром, - существо улыбнулось. - И, как ты сам говорил, не осознает его. Она сумела сделать очень правильную вещь. Случайно. А ты сделал ошибку, ей показавшись.
   И все, никого больше в зарослях.
   Короткий, почти безумный смех раздался над полянкой, когда Энори поглядел вслед Опоре: там, где она остановилась в последний раз, покачивались, глядя в землю, венчики белоцветника.
  
  
   **
  
   Рииши вернулся, привезя вести из соседней крепости Ожерелья - тамошнее командование сомневалось, кому хранить верность. Любой расклад был плох, по их мнению, и поэтому они во всяком случае не собирались поддерживать Нэйта. Это были хорошие новости.
   Увидев Лайэнэ, сходящую вниз по лестнице - в голубом платье с вышитыми лилиями на подоле, сияющую и счастливую, он помрачнел и прошел мимо, ничего не сказав. Но им пришлось вскоре встретиться, когда гонец доставил письмо для Кэраи Таэна.
   Написанное отличным почерком, в невзрачном кожаном футляре, оно было крайне учтивым и было о смерти, хоть самого этого слова там и не содержалось.
   Когда Рииши принес и передал письмо, Лайэнэ была там, в комнате; она, присев, разбирала цветы для ваз, и не вышла сразу с поклоном, только подняла голову. Между ней и владельцем покоев прозвучали некие безмолвные фразы, а потом она встала, оставив часть цветов на полу, и подошла к Кэраи, остановилась на шаг позади - будто давно сложившийся порядок вещей.
   А тот оставался таким же, как в Осорэи, таким же, каким был, наверное, и в самом Золотом дворце. Неторопливым, сдержанным, всегда безупречным. Он бы точно не стал без необходимости переодеваться в одежду солдат или появляться в одной рубашке, как Рииши у оружейников. Может, поэтому Лайэнэ так на него смотрела. Даже на Энори, который был яркой зимней звездой и мог влюбить в себя каменную стену, она смотрела не так.
   Почему позволил и ей присутствовать при разговоре? Рииши не понял этого, но спросить не мог, а гадать оказалось некогда.
   Суро не стал утруждать себя двусмысленностями, все было предельно просто - он обещал отдать мальчика, если Кэраи приедет к мятежникам. Один, разумеется. И, хоть про дальнейшее не было ни слова в письме, не требовалось особой проницательности, чтобы понять итог.
   - Меньше века назад, когда тоже полыхал север, Рысь и Жаворонок сражались вместе, два полководца из разных Домов дружили, - задумчиво сказал Кэраи, передавая письмо Рииши. - Ни до, ни после не сложилось такой дружбы. Дома чуть даже не породнились, но не судьба...
   - Пусть Суро подавится этим своим письмом, - не сдержался Рииши.
   - Нет, я поеду. Тайрену уже может быть и у них.
   - Отсюда мы этого не узнаем, - подтвердил молодой человек. - Но вам все равно нельзя покидать Тай-эн-Таала, там более следовать этому, - он взмахнул в воздухе листом исписанной бумаги.
   - А что еще остается?
   - Это самоубийство.
   - И проверенная веками схема игры. По чести сказать, я надеялся, что Суро к ней не прибегнет, но именно этого и стоило ожидать. Раз уж меня нашли.
   - Но если мальчик все еще у Макори? Жертва будет напрасной.
   - Что поделать, иногда бывает и так.
   - И так спокойно говорите об этом! - вспылил Рииши. Он всегда был почтительным, очень, но не сейчас. - Воля ваша, а никуда вы отсюда не поедете. Командиру крепости вы приказать не можете, может только ваш брат, пока он жив. И никто вам не откроет ворота.
   - Это уже становится интересным, - Кэраи чуть подался вперед, опираясь о край стола, и смотрел на Рииши весело. - Еще один переворот затевается? Мне кажется, не самое удобное время.
   - Лучше уж так, чем ваш Дом погибнет!
   Лайэнэ деликатно кашлянула, привлекая внимание.
   - Если будет позволено мне сказать...
   Рииши развернулся к ней, как разъяренный кот на заборе.
   - Говори, - сказал Кэраи. У него теперь было задумчивое лицо, он, похоже, еще не до конца определился, что делать. Можно ли его остановить?
   - Я посоветовала бы скрыть свою личность, как-то обезопасить себя в пути и ехать к Макори. Его, разумеется, может не оказаться сейчас в Осорэи, но он не прятался, нетрудно будет найти. Он уж точно знает, у кого мальчик.
   - И, несомненно, рад будет этим знанием поделиться, - раньше под таким взглядом, какой метнул на нее молодой Нара, она провалилась бы от смущения. Сейчас едва его заметила, и даже казалась спокойной, лишь на щеках полыхал румянец ярче обычного.
   - Макори сейчас куда безопасней Суро. Это как попробовать подобраться к рыси, а не кидаться в стаю голодных волков.
   - Ты сама говорила - он вряд ли станет нашим союзником, - отметил Кэраи.
   - Но и вряд ли убьет. Может быть, дальше все сложится иначе, но пока так.
   - А если Макори вернулся к отцу?
   - Сам? После такого? Никогда не поверю. Или же он погиб, но мы об этом узнаем в пути. У вас же еще есть шпионы, хранящие верность Дому.
   Тишина воцарилась, лишь еле слышно позвякивали граненые подвески в прическе Лайэнэ. Рииши на миг пришло в голову, как все это странно - двое мужчин и такая женщина, утонченная, нежная и нарядная, но они говорят о ловушках и смерти. И цветы все еще лежат на полу.
   - Пожалуй, это разумней всего, если уж говорить о разуме. Я возьму с собой человек пять солдат, и Ариму. От случайной неприятности защитят, а большего и не требуется.
   - Я тоже поеду, - сказала Лайэнэ.
   - Это невозможно, - отрезал Рииши. - Брать нужно охранников, а не женщину. Да ты и в седле не умеешь держаться.
   Лайэнэ засмеялась почти оскорбительно:
   - Мне известно, что не такой уж малый путь верхом проделала некая юная девушка, спасаясь из захваченной крепости. И ее от этой скачки не отговаривали. Я все же старше и крепче, разве не так?
   - Не бери на себя слишком много!
   - Хватит, - сказал Кэраи. - Надо - значит, поедет, пусть даже это кажется неразумным.
  
  
  
   Лайэнэ остановила его на лестнице - Кэраи хотел подняться и поговорить с кем-то из командиров. Что-то изменилось в их отношениях, она понимала, что может остановить и спросить. Рииши остался в комнате, и письмо осталось там же, более не нужное.
   - Почему вы позволили? Только из-за того, что я...
   Кэраи стоял парой ступенек выше нее, и, прежде чем ответить, еле заметным кивком головы предложил ей подняться; но все равно она была ниже ростом, и в глаза могла смотреть, только приподняв голову. Но она могла это делать.
   - Знаешь... много всего случилось со дня нашей первой встречи. Я научился обдумывать, что именно ты предлагаешь, и действительно ли, отказывая, помню только о пользе дела. Или иду на поводу предрассудков и своих амбиций. Ты не умнее всех на свете, но понимаешь, что делаешь. Почему хочешь ехать?
   - Мне будет проще, чем вам, говорить с Макори, его мысли прочесть не так трудно, и я давно наблюдала за ним, - быстро ответила молодая женщина. Значит, Кэраи ничего еще не решил?
   - Думаешь, он захочет с тобой разговаривать?
   - Теперь - очень может быть. Стоит хотя бы попробовать.
   - Если так выйдет, предлагаешь мне только молчать? - почему раньше не видела у него такой светлой улыбки? В Тай-эн-Таала эта улыбка появлялась часто, а ведь все так плохо, почти хуже некуда.
   - Я не посмею, - Лайэнэ улыбнулась в ответ. - Просто хочу немного помочь.
   - А если забыть про ответ Рииши, ты в самом деле сумеешь держаться в седле? Мы не можем тратить время на повозку.
   - Во всяком случае, не упаду, если мне дадут смирную лошадь, и жаловаться не стану. Остальное пока неважно.
   - В детстве в деревне ты наверняка ездила верхом? - он явно ее поддразнивал.
   - У нас не было лошадей, ни у кого, кроме старосты, и никто бы не пустил в седло пятилетнюю девочку. Но я один раз все же ее погладила... - ей стало смешно. Может быть, они двое просто немного сошли здесь с ума, виной опасность и горный воздух? И прежняя, до-городская жизнь вспоминается, как никогда.
  
  
  
   Сборы оказались недолгими, и занимался ими Ариму, который уже привык, что господина носит по всей провинции, словно сухой лист. Собраться для Лайэнэ тоже труда не составило. Служанку, приехавшую с ней, пришлось оставить - в дороге молодой женщине придется обходиться без помощников.
   Кэраи все-таки предложил ей проделать вместе лишь часть пути, а в Осорэи вернуться по отдельности; сказал, осторожно подбирая слова, уже зная, как она отважна, что опасней всего будет дорога, а не встреча с Нэйта.
   - Существует возможность, что нам вообще не дадут добраться до города. Нападение якобы простых разбойников, несчастный случай, не знаю. Я не совсем понимаю, что задумал Суро; убить нас в пути было бы теперь слишком просто, хоть и удобней всего. За тобой они не станут следить...
   - Поедем не по дороге, - она смотрела и улыбалась, словно верховая езда по диким местам была для нее привычным и весьма приятным занятием. А волосы она уже сейчас собрала так, что от скачки они не рассыплются - две косы, на затылке связанные в узел и перехваченные заколкой. Ей шло, как и все, что она делала со своей внешностью. Якобы небрежные жесты, словно и не задумывается, не пытается себя приукрасить - а выглядит безупречно. Наверное, этому тоже учили долго...
   Но сказал Кэраи опять о Суро:
   - Возможно, он постарается устроить, чтобы я сделал все сам за него. За мое самоубийство их Дом не осудят уж точно.
   - Нет, - сказала она, и он не совсем понял, к чему относилось возражение. Но это уже не было важно.
   - Смотри, - подвел ее к карте и показал предстоящий путь.
  
   Когда выезжали, у ворот их с похоронными лицами провожали командиры и солдаты крепости, и Кэраи на миг засомневался, не передумают ли выпускать, ради его безопасности. Человек сам по себе очень слаб, если его не защищает ранг, якобы имеющий значение, а на деле придуманный такими же людьми. Ведь предки многих нынешних знатных господ были простыми воинами, у кого-то даже разбойниками. Очень давно...
   Рииши тоже их провожал, высокий, тонкий и сумрачный, одетый как высшие офицеры. Он поклонился - неглубоко, но заметно - даже Лайэнэ, очень сдержанно, и с почтением, словно высокородной даме. Кэраи не мог сказать, о чем она думает в этот миг, но по лицу видел - она сильно расстроена, и ей жаль. Таких тонкостей он не понимал, хотя привык замечать.
   Выезжая за ворота, посмотрел на оставшихся, а не на спутников-солдат - с ними все было ясно, они были готовы умереть скоро, вопрос оставался лишь в месте и способе. К этому - беспрекословной готовности - так и не смог привыкнуть, хотя был и Мелен, и север. Но все-таки он не воин, не командир, и предпочел бы, чтобы ему мирно служили, выполняли поручения и создавали домашний уют.
   Тай-эн-Таала долго не скрывалась из глаз, обессилевший лебедь в ущелье. Кэраи часто исподволь оборачивался, и, как заметил, не он один.
  
   Столько времени за последние полгода провел в седле, и так же торопился куда-то, и такой же - травы и пыли - был запах у ветра - а никогда еще не чувствовал себя таким свободным. Странно казалось порой - именно сейчас...
   Он выбрал кружную дорогу - не потому, что боялся встретить убийц, хотя, разумеется, до города еще предстояло добраться; но он хотел посмотреть сам и показать Лайэнэ и эти места. Три гробницы: когда-то здесь были похоронены великие люди. Один завоевал территорию, сейчас носящую имя Хинаи. Другой был его сыном, и он отстоял эти земли при нападении - предательском, после мирного договора. Третьего родство не связывало с этими двумя, а они были из Дома Таэна, его основатели. Третий жил позже, и прославился не военными подвигами, а целительством. Его могила была в стороне, такая же ухоженная, с такой же красивой каменной стелой. Он спас людей провинции от мора, и правящий Дом Хинаи в том числе. Его сперва повелели похоронить в другом месте, но здесь он родился, и решение изменили. А сам по крови он был из потомков рухэй, когда-то перешедших горы Эннэ.
   Всадники остановили коней сперва меж двумя небольшими холмами, облицованными темно-серым камнем: казалось, тут заснули две черепахи. Стела высилась на каждом "панцире", к ней можно было подняться, но этого делать не стали. Ветер шелестел высокой, нагретой солнцем травой, в ней сновали мыши или какие-то другие зверьки. Дорога, ведущая к могилам, была пуста, но она травой не заросла.
   - Здесь никого не бывает? - спросила Лайэнэ.
   - Не потому, что не помнят. Просто не хотят нарушать их покой. Но присматривают.
   Постояв, направили коней на дальний край луговины. Здесь не было холма, лишь стела и каменная плита. На сером песчанике было выбито имя и какие-то знаки. Лайэнэ попросила помочь ей спуститься с седла, склонилась, проводя пальцами по выбоинкам.
   - Не понимаю, - призналась она. - Это какой-то язык?
   - Никто не знает, что это. А-Линь сам, умирая, нарисовал эти символы. Говорят, человек, сумеющий их прочесть, получит весь дар целительства. Пока таких не нашлось...
   Лайэнэ выпрямилась, заметила полусухой букетик цветов, скинутый ветром с плиты. Кто-то сюда приходил... а дорога куда хуже, чем к могилам полководцев. За ней ухаживают меньше.
   - Микеро был хорошим человеком, - сказала она, вспомнив. - Я не знаю, как обошлись с его телом.
  
   Ариму - он оставался в отдалении, как и прочие спутники - кашлянул, указал на солнце, намекая, что пора ехать. Кэраи поднял ладонь, веля еще подождать, опять повернулся к молодой женщине.
   Надо было как-то подобрать слова, но он сказал самое простое, что пришло в голову:
   - Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
   - Но это невозможно, - испугалась Лайэнэ.
   - Почему? В законе ничего подобного не говорится.
   - Кто я, и кто...
   - Такие женщины, как ты, рождаются раз в столетие, и я не собираюсь тебя упускать. И так уже чуть не сделал этого.
   - Но ваш Дом... Вы же не можете хотеть наследников от такой, как я.
   - Предлагаешь мне хотеть чего-то иного? Но послушай... это еще не всё. Много бы отдал за твое "да". И все же спрашивать тебя сейчас об ответе я не имею права. И дело не только в Суро, даже если все обойдется. Столица будет решать, что ей выгодней. Останется ли цело наше семейство, еще неизвестно; не только я, но и мои близкие. Но потом, если все сложится хорошо, я спрошу.
   - Нет, - вырвалось у Лайэнэ, глаза испуганно округлились и на миг она зажала ладонью рот. - То есть я хотела сказать - ждать с вопросом не нужно. Лучше потом задать еще один, но я отвечу так же.
   - Ты согласна?
   - Я буду счастлива.
  
   Путники покинули ложбину. Их - при удаче - ждало трое суток дороги, а потом начнутся предместья, для жителей окраин слишком громкие и многолюдные, с горящими даже ночью огнями. Войдут ли затем в саму Осорэи, где еще больше огней, улочек и людей, пока было неясно. Все было неясно, кроме уже прозвучавшего. И того, что вслед им кто-то смотрел, то ли душа кого-то из тут погребенных, то ли какая-нибудь лисица, сама в траве невидимая. Долго смотрел.
  
  
   **
  
  
   Горные речки любят дожди, тогда они веселее несутся по каменистому дну, не боясь пораниться об острые обломки, и весело пенятся на многочисленных порогах. Это в предгорьях и среди холмов реки плавные даже во время ливней, а тут - бешеные и ледяные. От их воды ноют пальцы, когда умываешься, а узенький ручеек за несколько часов может стать полноводным потоком и смести все на своем пути.
   Нээле не знала гор, не знала, как они бывают опасны, и в полном неведении все больше любила их. Рассказы крестьян в дальней зимней деревушке забылись, тем более что сейчас лето шло по земле, и она была не одна, совсем не одна.
   Помнила, что идти еще пару дней, но все выглядывала в просветы между деревьями знакомые темные монастырские крыши, прислушивалась, пытаясь уловить бархатистые звуки гонга. И хотела, и не хотела окончания пути. Если бы не стрела...
   Между ней и Лиани все крепче и сложнее плелась незримая паутина. Но с ними шел третий человек, да еще и из святого братства. Без него, верно, они бы уже по-другому держались. За эти дни она стала куда больше понимать оттенки того, что тянет друг к другу мужчину и женщину, и радовалась, что не ведала этого раньше. Иначе там, в домике в Осорэи, точно бы стала любовницей Энори. Сама бы пришла к нему.
   Но не это заставляло ее краснеть и бледнеть от стыда. Смотрела на горы, и понимала - мысль о том, что она могла бы как-то изменить людские мнения и сердца была столь же дерзкой, как мысль об изменении этих вершин и ущелий. И как могла бы сделать это она, предавшая? Порой открывала рот, готовая признаться во всем, но не могла. То ли стыд мешал, то ли страх, то ли другое что, ей самой непонятное.
  
  
   Гроза пронеслась очень застенчивая - всего пара раскатов и несколько молний. Зато ливень удался на славу, шел полдня, словно подняли и вылили на них небольшую речку. Путники прятались в шалаше, наскоро связанном под лапами огромной ели, но и двойная защита не помогла. И, хоть дождь закончился еще засветло, уже не было смысла идти дальше, пока все не просохнет хоть самую малость.
   Лечь на промокшей земле, хоть бы и на охапке сосновых веток, оказалось невозможно; мужчины сделали небольшой настил из тонких бревен, набросав сверху лапника. Из-за сырости было зябко.
   Ночью Нээле плохо спала. Порезанные руки болели, и, хоть сама в пути собрала травки, вызывающие крепкий сон, залила во флягу, так и не решилась выпить приготовленный отвар. Раз за разом прикасалась ко лбу - потом осознала, что это сама придумала - метка именно здесь. Мало ли какой жест был у Энори. Метка, может, и вовсе на всем ее теле сразу. Никто, в конце концов, не видел, что это такое.
   Под утро все-таки задремала, и снились гибкие женщины в платьях, струящихся по полу, розовых и алых, красивая музыка и фонтаны. Проснувшись, подумала, что скоро умрет - разве не другой мир ей привиделся? Хотя слишком уж самонадеянно считать, что ее ждут в таком восхитительном месте.
  
  
   Тропа, когда на нее вышли, уже подсохла настолько, что можно было не скользить по камням и грязи, а шагать уверенно. Повеселели, даже монах застенчиво принялся насвистывать какую-то песенку, делая вид, что лишь подражает птицам.
   - А сейчас мы идем по ущелью Рыси и Сокола, - поведал он чуть торжественно, словно наставник учил детей важной истории. - Однажды, когда Хинаи и Мелен еще враждовали, накануне битвы один из солдат увидел...
   - Нет! - взвизгнула Нээле, сама еще не поняв, что происходит, но брат Унно успел - чуть впереди камень скатился со склона, увлекая за собой осыпь других, поменьше, а те, стекая с пылью и грохотом, с корнями выдергивали траву и небольшие кусты. Дальше дороги не было.
   Путники растерянно замерли.
   - Придется обходить, - заметил Лиани, оглядываясь в поисках годного места. Довольно высоко, на другом склоне виднелась тропка, протоптанная, похоже, горными козами. Молодой человек вскарабкался туда, осмотрел ее. Можно пройти; а иначе возвращаться в начало ущелья, обходить гору и тратить еще сутки, а то и больше. Близость Эн-Хо манила уже нестерпимо, не хотелось медлить.
   Они поднялись все трое, пошли медленно, и, наконец, миновали завал внизу. До удобного спуска оставалось еще немного. Девушка шла первой: случись что, ее подхватили бы. Но вот она, уже занеся ногу для следующего шага, остановилась и восхищено вздохнула: ущелье свернуло вбок, а в конце его открылась голубая долина, туманная от встающего с земли пара. Тихая и безлюдная с виду, она будто постепенно таяла, сливалась с облаками. Казалось, именно там проход в иные, лучшие земли. Лиани - он шел сзади - окликнул ее, Нээле не сразу опомнилась, и уже двинулась было дальше, когда жесткая рука дернула ее назад. На сей раз не осыпь - целый пласт земли съехал с места, где она безрассудно задержалась: будто кусок вырвали из горы. Еще пара шагов, и всем троим это ущелье стало бы могилой. Прибавилось бы в ночи призрачных голосов...
   Когда поспешно спустились - уже как попало, она не думала о боли в запястьях. И лишь, оказавшись на твердой почке, оглянулась - нет, скрылась из глаз голубая долина.
  
   Разговаривать никому не хотелось, а Нээле особенно. Несмотря на теплый вечерний свет, смягчавший изгибы самых угрюмых коряг, ей чудилось недоброе даже в цветочных венчиках. Улыбаются ехидно, заманивают, что-то знают... неудивительно после знакомства с Энори и его цветником подозревать каждую безобидную травку.
   Брат Унно, конечно, тут же заметил, как Нээле оглядывается, да и лицо у нее, наверное, было странным:
   - Это он сделал?
   - Не знаю, - еле слышно ответила девушка. - Я ничего не знаю о горах. Но прошли такие дожди...
  
  
   **
  
  
   Было жарко и солнечно, но влажно, и мошкара вилась над землей. Ласточки охотились, чиркали воздух низко, по самым вершинам холмов.
   Там, за холмами, стояли чужие отряды, уже бессильные, взявшие лишь короткую передышку. Как ни странно, сейчас он испытывал к Мэнго лишь что-то вроде любопытства: старый волк потерял молодого родича, У-Шена, что он будет делать теперь? Хитрый и умный, Мэнго был достойным противником. На родину вернется с позором, но вряд ли потеряет влияние, больно уж слаб нынешний их толон. Может быть, через несколько лет отважится на новую войну, лишь в Ожерелье. Сюда он не сунется долго, никто из них.
   Я скоро вернусь домой, думал Тагари, глядя на вереницы своих воинов, уставших, в пыли и грязи, но оживленных, увидевших конец опустошившей сквер войны. И они тоже вернутся. Еще не совсем понимал, что будет делать дальше - сейчас, когда Хинаи наводнили чужие солдаты, но собирался разобраться с этим потом.
   Смотрел на смятую, истоптанную копытами коней, изрытую сапогами, исколотую стрелами долину с жалостью - сперва по ней прошло войско рухэй, потом его собственное; не только для этих мест, для всего севера в этом году не было весны и лета. Пообещал себе, что вскоре все здесь восстановят, он не пожалеет собственных средств.
   Неужели мог бы настать день и час, когда он защищал бы эти земли не для себя, не для памяти рода, а для человека, живущего за долгие недели пути отсюда, никогда не видавшего этих гор и не желавшего этого, лишь потому, что его предкам была дарована небесная власть?
   Но Тагари знал, что этот день не настанет.
   Прискакал вестник, запыхавшийся, будто сам бежал всю дорогу, и очень растерянный.
   - Господин генерал, от левого крыла Мэнго отделилась конница и направилась к южному отрогу Медведя, они заметили след окаэрского отряда.
   - Эти... - сейчас Тагари переплюнул прежние ругательства, срывавшиеся нечасто, но бурно. Недавно командир Кая уже угробил собственных людей, теперь ему снова неймется урвать хоть кусок славы напоследок.
   Генералу не надо было глядеть на карту, местность он знал назубок, и распорядился выступить двумя отрядами, взять рухэй в клещи между холмов. Он бы ни за что не остался в лагере, сейчас особенно: да, уже не нужно поддерживать боевой дух войска, но если Кая допустит еще какую-нибудь дурость, лучше разобраться со всем прямо на месте. Своими людьми он мог управлять ночью в снежный буран и в огненный град заодно, собрать их и направить, куда следует.
  
  
  
   Ветра не было совсем, дышать по жаре становилось все тяжелее, а ведь было еще далеко до полудня. Тяжелое знамя висело тряпкой, даже маленькие шелковые флажки поникли и не шевелились. Двое офицеров, третьей и второй ступени, с седла следили за проходом в ложбину у южного отрога. Они находились в отдалении от солдат, и, видя все, сами оставались не слишком заметными. Ниса, младший и годами, и званием, был рад этой вылазке, предвкушая очередную победу, может, и точку в этой войне. Поведение старшего, Ахары, его чем-то смущало. Тот в последние дни был всегда раздражен, по поводу и без. Но он сам вызвался возглавить отряд, так рьяно, что господин генерал согласился...
   Хрипло взвыла труба вдали, условный сигнал; Ниса оглянулся на командира.
   - Пора!
   - Нет еще, - Ахара напряженно вглядывался в облако пыли, поднявшееся над ложбиной.
   - Но они ждут! Мэнго наверняка послал еще людей, генералу некуда отходить.
   - Сказано - еще рано.
   - Потом будет поздно! - невольно натянул поводья, конь забеспокоился.
   - Что ты о себе возомнил?! - впервые с начала разговора командир повернулся к Нисе, и на лице читались страх и отвращение. Странная смесь удивила офицера, но он не успел что-то сказать - подняв облако пыли, прискакал гонец от генерала, помощь требовалась немедля.
   - Так не разговаривают с командирами, - выслушав, медленно ответил Ахара, и, словно все было заранее согласовано, его ординарец взмахнул саблей, и гонец упал с разрубленной головой.
   - Это измена, - тихо сказал Ниса, поняв наконец, почему окаэрский отряд отступил таким неудобным путем.
   - Да, - чуть кивнул Ахара, вытаскивая кинжал из его шеи. И обратился к ординарцу, вытянувшемуся в каменный столб:
   - Давай наверх, не подходят ли люди Кая. Мы не можем совсем не явиться на место.
   - Аааа... он, господин? - речь шла не о гонце, он не интересовал уже никого. О том, кто мертвым обвис в седле.
   - Стал жертвой шальной стрелы, сам, что ли, не видел?
  
  
  
   Приземистые лошадки рухэй были удивительно верткими, они умели бегать даже по обледенелым камням, что им относительно ровная почва лощины? Однако они не любили солнце, и по жаре выдыхались быстро. Эта слабость помогла создать сумятицу в отряде противника, многие кони вскоре - до схождения отрядов - погибли от стрел, а пешим солдатам рухэй было трудней отступить. Но выход из ложбины все еще был свободен, где-то там медлил проклятый Ахара.
   Зато Мэнго не медлил. Недаром говорили, что в нем течет и звериная кровь; может, она и подсказала кинуться своим на выручку, хоть это и выглядело безрассудством, и сам Тагари перестал быть охотником, когда с пронзительными криками ворвались в тыл его отряду темные всадники, а в неба посыпались стрелы.
   Помощи все не было, и в какой-то момент понял, что и не будет. В конце концов, довольно прожил на свете, чтобы некоторые вещи в объяснениях не нуждались.
   Он успел выпрыгнуть из седла за миг до того, как конь покачнулся и начал падать. Вокруг оказались сразу четверо, их клинки, тяжелые и довольно короткие, шипами проросли в воздухе. Тагари ощутил почти удовольствие, проскальзывая меж этими шипами, обламывая и отбивая их, так, что трое нападавших почти сразу были мертвы. Несколько стрел звякнули о доспех, еще одна мелькнула перед глазами, почти задев переносицу.
   "Мэнго, верно, решил и своих тоже перестрелять, лишь бы до меня добраться", - подумал Тагари, снова отбив чей-то клинок и еще стрелу заодно. Тяжелое тело, падая, врезалось в него сбоку, и он потерял равновесие; лопнул ремень шлема, а очередной тесак рухэй уже опускался, неожиданно блестящий, почти без следов крови.
   На этот удар не успел ответить. Трава проросла в один миг и до неба, и скрыла его навсегда.
  
  
  
   Окаэрцы пришли вовремя - ровно настолько, чтобы надежды у попавшего в западню отряда не осталось. Из солдат рухэй, изначально попавших в "котел", лишь единицы успели уйти, за ними уже не гнались.
   На пегом мощном коне Кая - он лично прибыл на место - ехал по ложбине, темной от тел, и пристально всматривался. Ему казалось, что генерал Таэна должен быть где-то неподалеку от знамени... и очень надеялся, что тот убит, а не ранен. Добивать его совсем не хотелось, но выхода из ложбины для него не было. Как и для командиров выше десятника званием.
   Знакомый черный с золотом доспех еле виднелся из груды убитых. Знамени рядом не было, но неподалеку валялся сломанный в древке флажок с малиновой рысью. На ней отпечатался чей-то след.
   На всякий случай Кая велел осмотреть тело, и удовлетворенно вздохнул - сомнений быть не может. И тут же придал себе скорбный вид, не лишенный сожалений о безрассудстве погибшего.
   Лицо генерала уцелело, только пятно крови на лбу и щеке слева немного его искажало. И пыли на нем почти не было. Кая неприятно оказалось смотреть в это лицо с еще открытыми глазами, и он поднялся в седло, направил своего пегого скакуна прочь.
  
   Указ Золотого Дома гласил - в случае смерти генерала Таэна командование принимает командир Кая. После того, как остатки войска рухэй пересекут границу, солдаты - вперемешку из прежних и новых отрядов - отправятся по крепостям Ожерелья и в Осорэи.
   Оставалось еще одно, и очень важное дело - не допустить посмертного возвеличивания генерала. Кая распорядился прикрыть тело знаменем и доставить в свой лагерь - уж окаэрские солдаты всяко не станут слишком печалиться. Затем он велит отвезти тело в долину Трех Дочерей и провести погребальную церемонию там. Сейчас в тамошней крепости разруха и проблем по горло, и мало солдат, до волнений дело не дойдет, и будут соблюдены правила приличия. Заодно распорядился понемногу добавлять слухи к тем, что уже ходили - мол, причиной смерти генерала стала его же горячность и недальновидность, он готов был пожертвовать своими людьми во вред делу, лишь бы не подчиниться Столице. Ведь подставил же под удар окаэрцев.
   По случайности, среди солдат, сопровождавших тело в крепость Трех Дочерей, был Йони, подслушавший их с Костью разговор. Но он так никому ничего и не сказал никогда, а кто бы стал расспрашивать?
  
  
  
   Войска Мэнго отступали - слишком быстро для чужих в этих местах окаэрцев, а офицеров Таэна приказом оставили на месте. Окаэрцы пытались догнать рухэй, как делают это хромые волки, трусящие нападать на сильных, и смелеющие, когда добыча волей судьбы попадает в ловушку. Но Мэнго сам был волком, и огрызался: его боялись и дали уйти почти беспрепятственно.
   Весть о гибели Тагари Таэна застала его на отдыхе в походном шатре. Командир, уцелевший в ложбине у южного отрога Медведя, передал, как все было - он умел подмечать детали и вернулся не сразу, а, затаившись, какое-то время еще наблюдал за врагами.
   Мэнго слушал молча, и усмехался все более недобро. Последняя его усмешка напоминала уже оскал, и странно сочеталась с грустью в глазах.
   - Что ж... они-таки сумели отнять у него победу. Возможно, вскоре назовут дураком и предателем, - сильно сутулясь, поднялся, прошел к выходу, глянул на солнце, не щурясь - с детства умел так, что в свое время прибавило слухов о его избранности.
   - Он всегда был достойный противник. Что ж... мы-то знаем. И будем помнить, как великого воина, который жил и погиб героем. А если есть там, - ткнул пальцем в солнечный диск, - справедливость, все же не только мы.
  
  
  
   **
  
  
   Сосны переплели ветви над поляной, словно играли, чья все же окажется сверху. У костра привычно полудремал монах, над ними вились светлые мотыльки, будто шел снег. Скоро, подумал Лиани. Так или иначе, скоро все это кончится. А потом, возможно, Нээле согласится уехать с ним к его семье. Это были приятные мысли, но они не смогли протянуться в наконец подступивший сон.
   Снилось ему необычное - словно очень большая и белая луна, светящийся мертвый бутон, нависает над домиком, где живут они с Нээле. И будто не первый день уже проведен в этом домике, невесть сколько дней прошло, а то и лет, только Нээле вдруг пропала. И сам он выходит на черную холмистую равнину, ищет и не может найти, и непонятно - то ли весна, то ли осень, и волки воют вдали, нестрашно, тоскливо.
   Проснулся, едва ли не подскочил - нет, вот она, живая, лежит невдалеке на лапнике, уютно свернулась во сне, и улыбается, и, не просыпаясь, отгоняет от лица комара.
   Будить ее не хотелось, но было надо - чем больше пройдут по свету, тем лучше. Занималось утро. Обошел полянку - палочки монастырских курений уже догорели, остались черные ножки, еле различимые среди мха. Но ни одна не была сбита. И все же ощущался чей-то недобрый взгляд, не понять даже, то ли звериный, то ли человечий. Наклонившись над очередным остатком палочки, промедлил и опустился к ней, разглядывая протянутую к верхушке новорожденную паутинку, и вовремя: над головой, шевельнув волосы, свистнула стрела. Вскрикнул монах; Лиани, толком не развернувшись еще, бросил нож туда, откуда был выстрел. Кто-то упал, и затрещал валежник, с неохотой пропуская второго, убегавшего. Преследовать его было сейчас невозможно.
   Окликнув монаха, убедился - живой, хотя не совсем невредимый.
   Тогда пошел посмотреть на упавшего: тот был убит наповал, нож вонзился в глазницу.
   Молодой человек даже удивился слегка - он никогда не был таким уж мастером. А может быть, помогла лесная хозяйка, о которой столько раз говорила Нээле? Не нож направить, но подставить под ногу неудобный сучок, чтобы человек качнулся...
   С некоторым усилием вытащив нож, обтер его о густой, необычайно яркий мох. Мертвый смотрел в переплетение ветвей одним глазом, недовольно и чуть обижено. Средних лет, крепкий, диковатого вида - нет, не рухэй недобитый, обычный горный бродяга, видно, из тех, что промышляют и охотой, и грабежом. Ценностей при нем не было, насколько позволил понять беглый осмотр. Если просто разбойник, это понятно, а если ему кто заплатил... Могло быть у второго, убежавшего быть, могли где оставить, в лесу много мест для тайников.
   Тело лежало за пределами "ночного" круга, но было уже довольно светло, Лиани рискнул отойти и оттащил его еще дальше, забросал ветками - не слишком хорошо, дикие звери растащат, но увы, не до него теперь.
  
  
   Брата Унно ранило не тяжело, в верхнюю часть бедра; он казался не страдающим, а озадаченным. А девушка не сидела сиднем - успела мелко нарезать какие-то травки для повязки.
   - Дай, теперь я, - молодой человек взял у нее кусок коры, на котором лежала зеленая кашица. Она подалась было за ним, начав говорить о том, что перевязки - женское дело, но смутилась, глянув на собственные, все еще перебинтованные запястья, и не понадобилось объяснять: дело не в мужском или женском, а всего лишь в умении. Она была очень милая, когда так смущалась, он не знал, в каком настроении она трогает больше - так ли, или когда смеется, или когда грустит?
   - Думаешь, это он сделал? - теперь они все, будто сговорившись, избегали называть имя, словно его звучание могло склонить чашу весов не в их пользу.
   - Невозможно обвинять, твердо не зная, - понуро сказал монах.
   - Да, после нападения рухэй, да что там, в ходе войны тут развелось бандитов и мародеров... они могли счесть нас легкой жертвой.
   - Но второй убежал...
   - Не ожидали такого отпора. Хотя может еще вернуться. А стреляет он плохо.
   - Значит, все же не... все же случайность, он бы им рассказал, - монах призадумался, - Первый метил в тебя - но так поступил бы и человек знающий, и случайный разбойник: ты не выглядишь легкой жертвой, которую можно оставить и на потом.
   - А если это он, у него не было возможности искать настоящих убийц, - негромко вступила Нээле.
   - Сделай-ка мне костыль попрочнее, - попросил брат Унно, косясь на складки монашеского одеяния, закрывшего повязку.
   - Не дойдешь, - отрезал Лиани. - Подождем, пока ты поправишься.
   - Нет, - запавшие глаза монаха были скорбны и ясны. - Думаю, никогда не удастся узнать, что именно сделал он, а на что вывела развилка судьбы. Но если не случайные разбойники набрели на наш след, нельзя давать лишнее время, придумать что-нибудь.
   - Вряд ли можно найти еще наемных убийц в этой глуши, когда стрела не пускает отойти далеко.
   - Не тот это случай, полагаться на домыслы... Добреду как-нибудь.
   Не впервые сказал о себе так впрямую, но сейчас это не казалось случайной оговоркой.
   Не оставляет ли его святость, подумал Лиани, и улыбнулся этой мысли. Если оставит, после всего... толку от такой святости. И ну ее совсем.
  
  
   **
  
  
   Неприятная весть застигла Макори в пути - он как раз возвращался из предместий Осорэи. Его сторонников становилось меньше и меньше, и держал их один только страх. Даже у слуг и его солдат были такие лица, словно они уже отдали свою верность кому-то другому, а его лишь терпели. Иногда он спохватывался, что не может такого быть, но тут же ловил то усмешку, то скуку там, где их быть не должно - в ответ на его приказ или всего лишь появление.
   Отец, который сперва пытался отыскать Тайрену, куда-то исчез, и посланцы нашли пустой дом. Люди Атоги по-прежнему были в Срединной и Осорэи, но и они, похоже, не знали про Суро: тот словно утек под землю.
   Макори остановил коня на обходной дороге; на северном отрезке она была пуста, камни плавились от солнца. Слишком грязной стала дорога, неприятно было смотреть - но никому сейчас не было дела до чистоты булыжников под ногами.
   - Процессия вот-вот въедет в город, - сообщил посланец, еще мальчишка - он был испуган и возбужден, и еще не научился жить больше чем одним днем. - Через Нефритовые ворота. Несколько сотен, и не только военные.
   - Посмотрим, - сказал Макори, и пустил коня вскачь. Вскоре с вершины холма смотрел на змеящуюся в пыли вереницу людей, ярко-пеструю, словно змеиная же чешуя, со знаменами золотыми, черными и изумрудными. Новая власть въезжала в город в сопровождении множества солдат и слуг, а еще солдаты, он знал, подходили с юга, скоро сюда перебросят и северных - свобода Хинаи закончилась.
   Прищурился, но лиц отсюда не мог различить. Ненадолго возникла мысль подъехать поближе, но видел - дорогу охраняют, все равно не подобраться.
   Много ли крови прольет ставленник Солнечной птицы? Бывало по-разному. Когда власть в провинции взял Дом Таэна, и вовсе почти миром решилось всё. Тогда удержались Жаворонки, сейчас все иначе.
   Макори следил за процессией, пока ворота не втянули в себя ее всю, словно высунутый язык. Эх и развлечение сейчас городским зевакам, и теснота на боковых улочках - не протолкнешься. Близко-то никого не подпустят, а посмотреть хочется.
   - Все, нечего больше делать, - сказал молодой человек, разворачивая коня. Солнце зашло за невесть откуда возникшую тучку. Только сейчас ощутил, что слишком долго пробыл на жаре, повязка сдавливала голову и была словно из липкого меха, Макори сорвал ее и бросил. Кусок синего шелка, расшитый контурами серебряных птиц, зацепился за куст и повис. Один из слуг хотел было спешиться, подобрать, но Макори ему не позволил.
  
  
   Следующий день встретил и без того плохо спавшего Макори серым унынием, будто кто проглотил солнце. Он велел совсем открыть оконные решетки, но мог бы и вовсе их выломать - светлее в комнате не становилось. От жары и следа не осталось. В сырой серости картина, висевшая на стене - потерял счет уже этим картинам и стенам, меняя места ночлега - выглядела особенно неприятно.
   Художник был явно больше увлечен изображением пруда, мостика и деревьев, чем женской фигуры, поэтому она вышла нездешней и неприкаянной. Вроде бы та же кисть, что рисовала лисицу и журавля, картину, возле которой он говорил с Лайэнэ. Решительная красотка удивила его тогда и порядком повеселила. Сейчас, возможно, не отпустил бы ее.
   Снова взглянул на картину.
   Макори был уверен, что этой ночью видел призрак матери. Женщина, пробежавшая по дорожке в саду, была очень молода, это читалось в каждом изгибе фигуры, в каждом движении. На ней светлело широкое одеяние, а кончики распущенных волос будто слегка искрились. Конечно, это могла быть служанка, спешащая на свидание; он, переезжая с места на место, не возил с собой женщин, они всегда находились при доме. Но для служанки женщина казалась слишком богато одетой и слишком беспечной.
   Лица он не видел, но и не узнал бы - мать Макори не помнил. Это роднило его с тем мальчиком, который случайно попал под опеку старшего из наследников Нэйта. Правда, одно время ходили слухи, что Истэ не умерла... Или то были сплетни, и это она заглянула к сыну? Сам-то мальчишка еще жив, интересно, или не пережил ночь? Хотя в этом случае перепуганные слуги уже толпились бы у порога, стуча головами об пол...
   В коридоре кто-то засмеялся, звук был таким громким, что проникал через двери - еще одно доказательство, что в приближенных поубавилось почтения. Хотя им-то радоваться нечего, никому не нужны верные павшего Дома. Ладно если в живых оставят, чтобы не дрожать уже за свою жизнь - не раз бывали случаи мести, удар достигал цели даже через поколение.
   Кто-то постучал по створке, Макори велел войти. Один из его людей появился, усталый, слегка встрепанный, видно, сразу из седла. Поклонился, но даже в этом поклоне Макори почудилась небрежность.
   - Наши шпионы нашли господина Нэйта-старшего.
   - И куда он запрятался? - лениво спросил Макори. - В омут под деревнским мостом?
   - Он в имении возле Срединной, к нему приезжали какие-то люди, возможно, он скоро покинет и то поместье, - приближенный потоптался на месте и осторожно спросил: - Вы отдадите мальчика? Господину Суро, или...
   В прошлые времена за такой вопрос наглец получил бы как следует, теперь же молодой человек лишь хмыкнул и велел принести вина.
   Рассчитывать больше не мог ни на что. Макори себя не обманывал - с тех пор, как отряд из Срединных земель - уже не из Окаэры - вошел на территорию Хинаи, Тайрену, живой ли, мертвый перестал иметь значение. А это значит, у него самого больше нет ни одной значимой фишки.
   Можно последовать примеру отца и скрыться, но он знал, что не сможет. Слишком привык к власти и роскоши. Его, в общем-то, никто и ни в чем не обвинял пока, но, если обвинит, будет поздно.
   Макори не умел и не хотел ждать, и лишь эти несколько месяцев ощутил наконец свободу делать, что хочешь. Только от власти отца все равно так и не освободился: сейчас понимал, что, поступая наперекор, все равно находишься в чужой тени.
   Осознавать это оказалось очень смешно, он давно не смеялся столько.
   - Принеси еще чего-нибудь выпить, - он демонстративно перевернул кувшин, оттуда на пол упала одна жалкая капля. - И не мелочись, таская по чуть-чуть, у нас праздник, в конце концов, закат целой эпохи.
  
   Он хотел очень многого, а ничего не сделал совсем. А ведь ему уже достаточно лет. Пристально глянул на себя в зеркало, серебро отразило то же, что и всегда. Лицо не стало ни умнее, ни глупее, ни значительней. А за спиной темнели винно-красные занавески; он предпочел бы густую хвою гор, где на ветвях сидят, готовя прыжок, быстрые рыси, а голоса волков в тумане - как плач и песни призраков.
   Было уже за полдень, но пасмурно, и воздух сырой, тяжелый. Может, скоро прольется дождь, а может, как и вчера, упадут несколько капель - и все на этом. Так всегда: вместо ожидаемого ливня ты получаешь жалкую ерунду.
   Макори вышел в сад, тесный и, как показалось, неряшливый: кусты наползали на дорожки, топорщили ветви без всякой гармонии, то тут, то там набросана была земля или камешки, будто следы оставили медведки или даже кроты, а садовники убрали кое-как. Присел на скамью, маленькую и узкую, словно предназначенную для ребенка. Ему самому здесь было неуютно, чувствовал себя слишком большим для этого мирка.
   В голове звенели кузнечики, собрались из всего сада, в остальном он чувствовал, что вино не дало ему ничего, словно он пил родниковую воду. Чем-то сейчас занят отец, спасает свою шкуру или ждет ему одному понятных событий?
   Отец... а ну его к демонам. У него есть еще один сын, послушная тень. А Макори с радостью устроил бы ему еще парочку разочарований, да посерьезней. Ну ничего, теперь сама жизнь постарается. Взял длинный узкий нож-анару, приставил к груди: главное, чтоб клинок по ребру не скользнул, уходя в сторону. С силой ударил. В глазах потемнело.
   "Больно, - подумал он, отмечая, как мир, выступая из темноты, багровеет и стекает пятнами. - Кажется, попал".
  
  
   **
  
  
   - Ты очень много сумел, - беловолосый подросток, чуть прищурясь от еще яркого солнца, бросал зерна двум скачущим по земле неподалеку сорокам. - Даже не представляешь, насколько.
   - И что мне с этих слов?
   - Ты обладаешь свободой воли, - задумчиво продолжала Опора, словно его не слыша. - Да, на тебя стоило посмотреть...
   - Любая лесная тварь обладает. Разве не тебе принадлежат слова, что не можешь никому ничего навязать? Даже тори-ай выбирали сами.
   - Ох, я не о том.
   Со стороны эти двое выглядели приятелями, присевшими на траву отдохнуть, только младший смотрел на птиц, избегая поворачиваться даже боком, словно не хотел показать лицо. Здесь, кроме осыпи, по которой скакали сороки, было много золотого донника, фигура старшего - а он держался поодаль - почти утопала среди листьев и стеблей.
   - Я могу уйти в сон, как делают мои сородичи?
   - Ты же пробовал, какого ответа желаешь? Увы, нет. У тебя не получится. Тебя держит не только ребенок, не только стрела, но все люди, помнящие тебя. Привязка к миру сильна... Но, если хочешь, попробуй еще - как сам недавно сказал, никто не может тебе запретить.
   - Ты умеешь внушить надежду, воплощение любви и заботы...
   - Ха, - резко выдохнув, создание мягко потянулось, покончив с зернами, и в следующий миг уже стояло в зверином обличье, чуть помахивая крыльями, словно разминая их.
   - Ты когда-нибудь слышал о священной горе Огай?
   - Не уверен.
   - Конечно... сильно любопытство, но больно уж неприятна тема. Небеса однажды послали железо из своих рудников тамошнему храму. Кузнецы изготовили несколько клинков, и разослали по монастырям; один из них хранится под корнями черного дерева в Эн-Хо. Это очень сильная вещь, в ней слились труд людей и дар неба. Ей под силу то, чего не сможет обычное оружие, пусть хоть пять настоятелей прочтут над ним молитвы и начертят знаки на железе.
   Энори слушал внимательно. Чуть отвернулся, а затем очень тихо и почти с нежностью спросил:
   - Ну зачем?
   Зверь сел, не отвечая, повел ушами и прикрыл хвостом лапы.
   - Настоятель Эн-Хо знает?
   - Знает, конечно, это передается от одного главы братства к другому. Но он об этом не думает. Для него клинок - священный дар, символ давней, лучшей эпохи.
   - Разве была такая? Хотя это уже не важно... Исполнишь одну мою просьбу?
   - Смотря какую, если ты попросишь загрызть всех твоих врагов...
   - Я не хочу, чтобы Тэни погиб. Позаботься о нем.
   - Я тебя правильно понимаю?
   - Откуда мне знать! Я не обладаю прозорливостью Опоры! - резко отозвался Энори. - И нет, я еще ничего не решил, не спеши радоваться! Горы полны опасностей!
   Большой белый зверь шумно, по-воловьи вздохнул, пушистые бока поднялись и опали.
   - Ты невозможен. Я даю тебе все, чего хочешь, но ты опять недоволен.
   - Лицемерная тварь... Может, покажешься им? Тебе скорее поверят.
   - Не могу, - еле слышно вздохнула Опора.
   - Ну хоть в чем-то у меня побольше возможностей, чем у ахэрээну! А теперь уходи, довольно с меня!
   Огромный белый зверь поднялся, сделал несколько шагов по траве, сшибая пыльцу с гроздей соцветий:
   Обернулся:
   - Пойдем со мной. За что ты столь пытаешься держаться? - сказал мягким бархатным голосом, будто уговаривал ребенка. - Нет? Почему, скажи?
   - Я хочу остаться собой.
  
  
   **
  
  
   На сей раз и в легких сумерках все трое не рисковали выйти из защищенного места, что уж говорить о времени, когда почти стемнело. От заката осталась бледно-желтая полоса на свободном от ветвей кусочке неба. Но, услышав легкий треск на краю поляны, Лиани приблизился - и почудилось, будто и защиты нет никакой, а он стоит один в надвигающемся, смыкающим ветви и стволы ельнике. Голос исходил с той стороны круга, тихий и ясный.
   Не было ни приветствий - еще бы! - ни предисловий.
   - Я тебе кое-что расскажу.
   Невольно чуть назад отодвинулся, будто из лохматого ельника могла вырасти рука, ухватить за горло и утащить. Сколько ни всматривался, не сумел разглядеть фигуры. Странно было: сквозь черные ветви проходил только голос, бесплотный, и, казалось, направленный в одну сторону, словно луч. А к нему навстречу с земли поднимался дымок от монастырской палочки.
   Заметив, что друзья смотрят в его сторону, заподозрив что-то неладное, подал знак оставаться на месте. Брат Унно, вот молодец, сразу сгреб Нээле в охапку, чтобы не побежала сюда. Из-под ветвей снова донеслось тихое:
   - Не хочу кричать на весь лес, а когда стемнеет совсем, ты уже вряд ли отойдешь от костра.
   - Хочешь мне что-то сказать по секрету?
   - Нет секретов. Мне проще говорить кому-то одному. Дело твое, как поступить потом.
  
   Слушал его - и не верил, слишком равнодушно отзвучали слова. Не делано - доводилось встречать такое, когда человек пытается скрыть свои чувства, но тогда и речь выходит неестественно-ровно. Да хватит уже думать о нем, как о человеке! Знаешь ведь, но все равно он обводит тебя вокруг пальца, как малыша.
   Выслушав, ничего не ответил. Повернулся идти обратно.
   - Я тебя умнее считал, - равнодушие чуточку треснуло. - Спроси хотя бы настоятеля Эн-Хо. Он тоже обманщик? Или просто невежественный?
   - Тебе-то это зачем? - Лиани снова не выдержал, как несколько ночей назад. Снова ответил.
   - Я отличаюсь... от других таких же, сам и создал это отличие. Но если меня пытаться убить любым другим оружием - вернусь таким, как они, во всяком случае, на долгое время. Потеряю все, что было значимо. Может, и сам его уничтожу. На это я не готов.
   - Иными словами, ты все равно хочешь повернуть дело так, как удобней тебе.
   - Конечно, - откликнулся голос, ровный, будто прозрачный. - С чего бы этому измениться?
   - Что ж, будь уверен, если ты не врешь, здесь наши пожелания совпали.
   - Так иди, их обрадуй... ведь не удержишься.
   Показалось - на миг будто иней покрыл черные иглы, но то был дымок от палочки
   - Я ничего тебе не обещаю, - сказал Энори тихо и зло. - Только даю вам шанс. Попробуйте воспользоваться им.
  
  
   **
  
  
   Кэраи так и не узнал, кто их выдал - то ли многочисленные шпионы Аэмара, то ли Иэра, то ли еще кто; любой корзинщик на углу, улыбчивый лоточник в предместьях, безобидная с виду старушка, вышедшая на деревенскую площадь погреться на солнышке могли оказаться совсем не теми, кем выглядели.
   Его задержали на дороге, охрана, даже если бы он позволил, не могла бы сопротивляться двадцати солдатам. Но в Осорэи его доставили чуть ли не с почетом; над воротами поднимались уже другие знамена и у стражников были другие знаки. Он принял это естественно, словно смену времен года.
  
   Их родовое гнездо, дом Тагари предсказуемо занял новый глава Хинаи. Он мог бы Кэраи понравиться, встреться они иначе. Старше лет на десять, живой, с приятным смуглым лицом, Ясая выглядел неглупым и уверенным. Он смотрел вокруг со смесью любопытства и настороженности, как новосел, еще не уверенный, по душе ли ему новое обиталище. Он понимал, что от него требуется послужить некой прослойкой между тем, что было и тем, что будет, подготовить тут почву и передать дела - и, разумеется, он надеялся укрепиться - или выслужиться - настолько, чтобы остаться.
   Родом из Окаэры, имеющий там крепкие связи, но не из правящей семьи, он долго жил в Столице и был наилучшей кандидатурой. При таком назначенце две соседних провинции точно не вступят в союз, но и сил у него довольно, не сожрут местные.
   Пленника своего он встретил почти по дружески, и позволил вернуться в дом-"ракушку", разумеется, под надежной охраной. И время от времени навещал.
   Ясая любил беседы на отвлеченные темы, и не изменил своей привычке даже сейчас, на новом месте и в непростых обстоятельствах. Впрочем, Кэраи давно знал, что эта черта вовсе не означает слабости духа или ума. C ним обращались учтиво, с особой снисходительной мягкостью, иногда присущей победителям. Ясая много расспрашивал, и Кэраи ясно было, каковы полномочия и поручение нового ставленника - тут не ошибся бы даже новорожденный котенок.
   Книги ему приносили, но не приборы для письма, на всякий случай. И не выпускали из комнат. Но он и не делал попыток связаться с кем-то за стенами дома.
   О смерти брата он уже знал.
   Знал и о том, что Лайэнэ вернулась домой, ее не стали задерживать.
   Нэйта... пока их - за немалую мзду - якобы простили, лишь держа под присмотром, но он бы не спешил радоваться такому прощению. Вскоре они станут нужны, чтобы свалить на их дом остатки того, что не выльется на них с братом.
   Сейчас он располагал лишь крохами информации, и по случайным фразам - требовалось отделять истинные от намеренных оговорок, иногда по ответам на прямые и косвенные вопросы, иногда по голосам в коридоре он выстраивал картину того, что происходило не только в провинции, но и в стране. Это оказалось не так уж сложно, в чем-то даже удобно: с событиями и связями между ними ему всегда было проще, чем с людьми.
   Во всяком случае, он теперь находился в своем доме, хотя от него убрали всех прежних слуг, и Ариму тоже. Но тот был жив, находился где-то в городе.
  
  
   Спустя пару недель наконец подул новый ветер, нежеланный, но ожидаемый. Видимо, все, что хотел, Ясая уже разузнал. Он и на сей раз не стал вызывать Кэраи к себе, явился сам. Это теперь был не разговор, а допрос, с двумя секретарями, записывающими каждое слово. Но Кэраи позволили не стоять на коленях все это время, как преступнику, а просто сесть и отвечать - невиданная милость; кажется, благосклонность нового главы провинции и впрямь была искренней.
   Ясая выглядел великолепно в темно-фиолетовом плотном шелке, с черным нижним одеянием и черно-золотой тонкой отделкой. И лишь кольца с изумрудами, как знак цвета его Дома. А рукава уже носили более широкие, чем год назад, Ясая знает новую моду, он был в Столице совсем недавно...
   Вся эта мишура лезла в голову, пока отвечал на вопросы, но не мешала, не отвлекала, а напротив, неожиданно успокаивала.
   О, ему было, что вменить! Ожидаемо он, старавшийся удержать равновесие между старым образом мира и новым, вышел виновным во множестве промахов и преступлений. Что ж, нечего было пытаться сидеть на двух стульях. Ему, конечно, припомнили и движение караванов мимо Хинаи, словно это он напал на ее границы. Борьба с незаконной торговлей во время войны выглядела у них жаждой наживы, деньгами, без доли Столице положенными в собственную казну, а не поддержкой крестьян из разоренных деревень - на эти средства люди получали зерно. И налога Хинаи выплачивала меньше, чем следовало - то-то его подняли как раз ко времени, когда позарез были нужны средства на армию. Разумеется, и оставлять Осорэи во время войны не следовало. И якобы пытаться собрать войска в Ожерелье - тут он только рукой махнул, не подставлять же Рииши.
   И, как и ожидал, поездка в Мелен обернулась изменой - за спиной Солнечного он сговаривался о военном союзе. После такого не оправдаться. А при другом раскладе подобный союз назвали бы разумной мерой - подними Тагари свои войска...
   Обвинить его в отказе убить брата они не могли - ну так обвинили в совместной подготовке мятежа.
   Рухэй же и вовсе словно не бывало.
   Печально-торжественное выражение лица Ясая как бы гласило: мы оба все понимаем, но... Да, мы оба все понимаем. И еще немного поиграем по правилам, которых никогда не соблюдал Тагари, но к которым сам Кэраи привык в Столице. Какое-то время произносить слова, которых от него ждут, и вести себя так, будто все, что сейчас происходит - один большой ритуал, где важнее всего не ошибиться даже в мелочи и сохранить лицо.
   Не думал, что сам будет фигуркой в такой игре, но, во всяком случае, правила он давно изучил, и они в чем-то удобны. Не надо думать, как поступить и что можно сказать, а что лучше оставить при себе.
  
   Наконец все вопросы кончились, и его отвели обратно в покои. Он наконец-то вздохнул с облегчением, оставшись один. Сбросил тяжелый шелк верхнего одеяния, вытащил из прически золотую заколку с камнями, от которой начала болеть голова - теперь волосы держались на второй, тоненькой, а больше на честном слове. Посидел какое-то время, наслаждаясь тишиной и тем, что ничего говорить не нужно. Потом подошел к окну - в его покоях даже ставни-решетки оставили открытыми, и охрана внизу не надоедала глазу. Это тоже входило в правила, он не пытается бежать, а его якобы не охраняют. Хотя попробуй, высунься из окна больше, чем надо... сразу появится пара крепких охранников в черно-зеленых головных повязках.
   Теперь какое-то время никто не будет тревожить, но, может быть, одним разом все не ограничится. А дружеские с виду беседы с Ясая закончены, с преступниками, с изменниками трона не разговаривают за чашечкой вина.
   Не знал, что именно его ждет, только одно - его смерть не будет публичной, на это никто не решится пойти, хоть его и не слишком-то любят на родине. Возможно, ему дадут выбрать, так иногда поступают. Он пока не был уверен, что хочет это обдумывать.
  
   Издалека донеслась незатейливая мелодия флейты, мотив подхватила другая, тоном пониже, и вступил барабанчик. Потом запели, где-то на улице, а не в чужом саду, упрятанном за каменные стены. В богатом квартале веселиться на улице могли только в дни всенародных гуляний.
   Не сразу вспомнил, какой был праздник. Ах, да... середина лета. В другие годы его отмечали куда веселее и ярче, но совсем отказаться от радости и развлечений люди не захотели и сейчас. А простым горожанам и вовсе нет разницы, война закончилась, это главное. К тому же Столица сейчас поможет деньгами провинции, а золотому ручью рады всегда.
   Он надеялся, что Лайэнэ пошла на праздник, но опасался, что это не так.
   Почудилось движение рядом, и Кэраи отвернулся от окна.
   Краем глаза увидел, как по комнате проплыла тень, даже в бесплотности грузная. Айю, бессменный помощник, столь преданный делам провинции, что даже семьи не завел. Еще одна тень, коренастая, но подвижная появилась за ней. Таниера, командир Сосновой. А справа возник юный щеголь, и в смерти самонадеянный. Его отец сюда не пожаловал, да и странно было бы ждать, что он навестит дом бывшего врага. А вот Аори Нара пришел, и уселся в кресло - привык, что стоять из-за хромой ноги ему было тяжеловато.
   Но Кэраи неотрывно глядел не на них, а на три фигуры в темном углу комнаты. Мощная, в доспехе - брата, а за ним старик с печальным и жестким лицом, будто вырезанным из дерева.
   - Прости, отец, - сказал Кэраи. - Я не справился.
   Третья тень молча покачала головой, будто не соглашаясь с ним, тихая и изящная. Мама всегда поддерживала и мужа, и сыновей.
  
  
   **
  
  
   Не слишком хорошее место выдалось для последнего ночлега. Тянуло сыростью - неподалеку был глубокий, залитый водой, недавними дождями овраг, над которым торчали, кривились еловые корни. Хоть и близко текла вода, на ночь ничего не набрали: по дороге не встретили родников, а тут не приблизиться к краю, шаг - и ухнет вниз глинистый пласт, усыпанный мертвыми иглами.
   А после разговора вечернего даже монах не вышел бы из защищенного круга. Трудно ему дался давешний переход, если б не уроки, полученные в святых стенах, не смог бы отрешиться от боли и жара. Ладно хоть стрела разбойника оказалась без яда.
  
   - Ты не знал о клинке в Эн-Хо? - спросил Лиани. Он тоже сейчас выглядел нездоровым, словно и его кровь стала слишком горячей для тела.
   - Лишь о некой древней реликвии, и не о том, где именно она хранится. Нас, простых братьев, не посвящают в такие дела. - Но он сам указал на клинок... это странно.
   - Мне тоже. Если это очередная игра Энори... И откуда бы знал?
   - Он мог, все-таки жил в доме, где возможно достать любые сведения, - ответил брат Унно.
   - Тогда он способен придумать и красивую сказку. На деле, может, рассчитывает спастись именно через этот клинок.
   - Нет, - сказал монах, - гора Огай... нет, такие вещи не подделать, и они и вправду опасней всего для нечисти.
   - Тогда, может быть, что-то нас ждет в пути...Он любит забавляться с людьми, думаю, любит и риск. Это было бы отличной забавой - дать нам надежду.
   Нээле вздрогнула. Ее губы чуть шевельнулись, впервые за долгое время произнося слова:
   - Да... может быть. Но надежда... ты, как мне сказали, готов был дать ее даже твари из пояса...
   - У тех, кто погиб из-за него, осталось в лучшем случае посмертие, и то не всегда... - тихо и жестко возразил молодой человек. - И даже если он почему-то решил умереть, и не врет на сей раз, это подарок для всей Хинаи. Но ответ сможет дать только настоятель Эн-Хо. Осталась эта ночь и полдня перехода... - он покосился на брата Унно: - Может, чуть больше, но в день уложимся. Если нам... Что с тобой? - вмиг оказался подле Нээле, заметив, как изменилось ее лицо. Показалось - еще чуть-чуть и девушка лишится чувств.
   - Ничего, - прошептала она, отстраняясь от поддержки.
   - Что-то не так? Ты знала его лучше нас - ждать еще какой-то ловушки? Знаешь, какой?
   - Нет, я... просто я, оказывается, раньше не думала...
   - О чем?
   - Так...
  
  
   Этой ночью они все трое не спали. Где-то неподалеку бродила смерть - в любом из возможных обликов. Разбойники ли, стихия, дикие звери... хотя они вряд ли, Энори не любит лесная хозяйка. И, наконец, самая страшная - в безобидном с виду человеческом облике. Завтра после полудня путники увидят ворота Эн-Хо, брат Унно даже после ранения шел достаточно быстро. Но он так устал, и выглядит плохо, думали молодые люди... а медлить нельзя.
   Прислушивались, любой шорох старались понять и истолковать. Треснул сучок...Но нет, ничего. И опять ничего. За пару часов до рассвета стало совсем темно, и вновь их тревожили только лесные звуки, сейчас пугающие даже монаха.
   Не говорили и шепотом, пока тишину не нарушила Нээле. Она сидела, не двигаясь, плотно обхватив руками колени, будто корень причудливо изогнулся.
   - Кто-то из вас видел песочные часы когда-нибудь? - спросила она, удивив спутников и вопросом, и тем, что заговорила. Описала, чтобы стало понятней. Но оба только слышали о таких.
   - Зачем же сейчас вспомнилась заморская диковинка? - у брата Унно даже рана не убавила любопытства, и, кажется, ночь для него слегка отступила. - И где довелось повстречать?
   - Так... однажды смотрела на них. Был один день...
   Нээле достала деревянную флягу:
   - Выпейте, чтобы слушать и видеть лучше, и чтобы в сон не клонило.
   - Какой уж тут сон... но ты бы легла сама, - Лиани взял флягу, отхлебнул пару глотков, передал брату Унно. И тот глотнул; в ином состоянии, может, и понял бы, что во фляге, сейчас ничего не заметил.
   - Я лягу, как чуть посветлеет, - пообещала девушка. - Не хочу, чтобы во сне подстрелили, - и улыбнулась, показывая, что шутит, а не боится.
   Питье быстро подействовало.
   Нээле пристально смотрела на спящих. Если верно составила зелье... как было правильно рассчитать? Один просто выносливей многих и многих, другой обладает властью над собственным телом. А делала-то и вовсе для себя... Но нет, сон обоих глубок.
   Что ж, горящие монастырские палочки защитят их.
   Вздохнув, она поднялась.
  
   Трудно было идти без света, почти наощупь, накалываясь на иглы веток лицом и руками. Сперва оглядывалась - за спиной, чуть успокаивая, тепло горели угли костра, но после их света лишь темней становилось, и смотреть назад перестала. Подле оврага ели чуть расступились, показалось небо в мохнатых тучах, полный месяц то ли очень быстро плыл через них, то ли они стремительно неслись мимо. А внизу не было ветра. Только она сама, ели и ночь.
   Девушка присела возле оврага, прислушалась. Сердце колотилось как бешеное, неслось где-то там, высоко, с тучами, и так же рвалось на части.
   ...Может быть, это ложь, впереди очередная ловушка. А может, и нет, и она узнает это лишь в воротах Эн-Хо.
   Свет чуть обозначил то, что она держала в руке, а потом всплеск, и невидимая вода забрала это. Сколько ни всматривалась, не смогла ничего увидеть. А потом ощутила, скорее угадала взгляд, будто паутинка легла на затылок и плечи.
   Оглянулась - и почти умерла, сердце упало из туч и остановилось. Энори стоял от Нээле в двух шагах; кожа и одежда словно чуть светились, и потому вокруг него было еще темнее.
   - Интересно, - сказал, глядя в черноту оврага; может, видел там расходящиеся круги. - И зачем ты это сделала?
   Убегать было поздно. Или ее защитит амулет, или... уже ничего, и это вернее. Собрав силы, она ответила:
   - Я тебе поверила.
   - И что с того? Остальные двое тоже поверили.
   - Да.
   Он сделал шаг, небольшой, выходя из тьмы. И еще один, но смотрел по-прежнему на воду:
   - Там ведь не только стрела? Там и дротик? Как же тебе позволили?
   - Они спят...
   - Почему? - он стоял совсем рядом с ней.
   - Я... - говорить оказалось трудно, куда тяжелей, чем выдать друзей недавно. - Хорошо помню тот день у тебя в доме. Смотрела, как песок пересыпается в колбе... Не могу испытывать это снова.
   - Почему? - снова спросил, ничего не добавив, но и так было ясно.
   - У меня тогда все же была надежда. А тебе надежду никто не даст.
   Он не ответил, тогда Нээле прибавила отчаянно, не в силах больше держаться:
   - Теперь ты сможешь уйти.
   - Ты сумасшедшая.
   - Нет. Может быть. Просто...
   - Ахэрээну... - сказал он, и девушка не поняла, к чему это было. Он вспоминает Опору? Да и странно сказал, словно каждый звук разглядывая на просвет.
   - Ты вернешься к мальчику? Ведь хотел этого.
   Энори качнул головой, произнес медленно, будто обдумывая.
   - Нет. Мне теперь нельзя.
   - Но как же...
   - О нем позаботятся.
   - Кто?
   А Энори уже стоял на самом краю овражка, не боясь оползня:
   - Там глубоко и вода еще течет после ливня, снесет по течению дальше, - голос звучал отстраненно: - С дротика смоет кровь сразу, но стрела освящена и дольше удержит ее. Около суток, пожалуй.
   - Невозможно, - почти прошептала. Себе-то зачем она врет? Если брат Унно знает об этом, если он скажет... Лиани может рискнуть, попытаться достать. Снова она приносит беду.
   - Иди сюда, - сделал несколько шагов в сторону, поманил. - Здесь, у коряги. Если вдруг... и он погибнет, если спустится в другом месте. Земля еле держится на корнях.
   Нээле отвернулась, мотнула головой, отошла от края, чувствуя, как пылает лицо.
   - Я не спрашивала об этом.
   - Сними амулет, - попросил Энори. - Убери пока что его.
   Девушка подчинилась; не сразу вышло - пальцы дрожали, путаясь в шнурке и выбившихся из узла прядях волос. Справилась, повесила на ветку рядом.
   - Ты не сказал им про меня. Про то, что я выдала...
   - Я не размениваюсь на мелкие пакости. В первый раз, когда мы с ним говорили, ты была мне нужна как орудие.
   - А во второй?
   Не ответив, он поднял руку к ее лицу, кончиками пальцев легко, осторожно и медленно провел по щеке. Смотрела ему в глаза, впервые прямо, не опуская ресниц.
   Хоть не обладала ночным зрением совы, поняла: изменилось что-то. Энори будто прислушивался к чему-то внутри себя, а может, и разговаривал даже с кем-то. Странное у него стало лицо, немного растерянное, самую малость испуганное, и при этом решительное.
   Он отвел в сторону кисть и потянулся к висящему на ветке освященному кусочку дерева. И коснулся его.
   Захрустели, ломаясь, сухие ветки на земле - кто-то бежал сюда.
   Энори отступил в ночь. Нээле показалось, что на месте, где он стоял только что, зажглись несколько светлячков, вспыхнули - и погасли.
  
  
   **
  
  
   Безделье никогда и никого не могло защитить от тяжелых мыслей, и Лайэнэ стала навещать прежних девочек-учениц. Ее просили изменить былой привычке и заняться ими плотнее, и взять новых, но она не хотела давать обещаний.
   Каждый вечер приходила в парк на краю своего Квартала, поднималась в стоящую на возвышенности беседку. Смотрела, как солнце золотит далекую крышу. Могла бы отправиться туда, к дому, пройти мимо ворот, но зачем? Там сейчас много стражи. Внутрь не пустили бы, и задержаться, постоять рядом не дали.
   Новости сами находили ее.
   Знала, что Макори нет больше в живых, Рииши вернулся из Тай-эн-Таала и сейчас в отдаленном поместье вместе с Майэрин. Их вроде бы трогать не стали. Что Тайрену забрала дальняя родня куда-то в предместья, и охраняют сразу местные и пришлые.
   А про него знала только, что он еще здесь, во всех смыслах этого слова. И что, видимо, это не надолго.
  
   Вскоре незнакомый посыльный передал ей бумагу. Документ был составлен в лебединой крепости Ожерелья, подписан там и в дате заверен двумя свидетелями. Никто не сможет оспорить законность, даже если после даритель лишится всего имущества.
   Совсем небольшое поместье, ежегодный доход, позволяющий жить не бедно и не богато, начать какое-то дело или просто встречать день за днем. Такой дар никто не отнимет, никто не удивится ему: женщины ее положения иногда получали и большее... Она прижала свиток к щеке, закрыла глаза. Буквы казались теплыми.
   Этот человек не предлагал ей делать то, что она пожелает, просто, не спросив, дал такую возможность.
  
  
   **
  
  
   Гонец с золотым флажком мчался по дороге, мощеной ровным булыжником. Никто не осмелился бы задержать такого посыльного, он же мог забрать коня у любого, будь тот хоть главой знатного Дома. Мог, если его собственный скакун ослабел бы, а то и вовсе пал. Но конь был хорош, а вскоре и лошадь, и всадника должен был сменить другой человек, везти дальше на север футляр, помеченный знаком особой срочности...
   Птицы летают быстро, им не нужны дороги, но человек был надежней, чем голубиная почта.
  
  
   Комната из черных и золотистых плиток всегда напоминала господину министру финансов Тома вывернутый наизнанку панцирь черепахи, и немного игральную доску
   В плохом состоянии духа он чувствовал себя запертым на такой вот доске, но сегодня оно было хорошим, впервые за много дней, а то и недель: врагам все-таки не удалось под него подкопаться, и двое наконец лишились должности, а один и головы. Что ж, сам он и впрямь допустил крупный промах, но их допускали все: не повод сдаваться.
   Вчера и сегодня Солнечный снова улыбался ему.
   Это значило, настал удобный момент, хоть риск пока оставался. Только тянуть нельзя.
   Он сожалел о промедлении, порой даже винил себя, но не мог ничего поделать. Просить было не просто небезопасно - еще и бесполезно. Однако сейчас, после своей победы, после удачного договора о торговом пути через земли кочевников, после того, как один из влиятельных западных князей - противников объединения был убит в своей спальне кем-то из обиженных ранее слуг, а юная возлюбленная правителя наконец стала признанной всеми фавориткой, потеснив законную жену, он решился.
  
   - Я отказываюсь вас понимать, - сказал Солнечный, все еще благодушно настроенный, тем более после изысканного обеда и вина. - Раньше, по вашим словам, он еще мог быть полезен как противовес брату, его военной силе, но не станете же отрицать, сейчас живой только мешает. Теперь глава Дома все-таки, пусть и не совсем официально. Вы же не думаете, что он снова понадобится? Довольно мне волнений в западных землях.
   Взгляд, сопровождавший эти слова, был острым и неприятным, но министр ответил почтительно-скучно, словно речь шла о надоевшей рутине:
   - Иногда приходится делать вроде бы ненужное ради будущего, и, как известно, объединять земли можно не только кровью. Младший из братьев Таэна не способен к борьбе против трона, особенно если держать его на короткой цепи. А вот дополнительную славу о своем великодушии снискать можно, и те из Домов Запада, что колеблются, не зная, как с ними поступят, могут счесть это веским доводом. Никто не хочет умирать. Но и воевать там хотят не все.
   - Похоже, он был очень вам верен, - отметил правитель, откидываясь на спинку резного кресла. Его взгляд стал еще более неприятным, но опасных ноток в голосе пока не звучало, и министр решился продолжить:
   - Я не предлагаю прощать измену, просто... снисходительней отнестись к ошибкам.
   Мужчина в одеянии, украшенном солнечной птицей, долго обдумывал эти слова.
   - Нет, - сказал он наконец. - Хватит с меня бурлящих котлов на окраинах. И в его покорность я больше не верю, тихони куда опасней открытых бунтовщиков. Та попытка военного договора...
   - Призовите его сюда. Проведите свое расследование или сделайте вид. Тут он никому уже не будет опасен, а видимость милосердия сохранится... даже если ни к чему не приведет, - тише добавил министр.
   - Его может уже не быть в живых, - пожал плечами Солнечный. - Мое пожелание было высказано вполне ясно. В любой миг может явиться вестник...
   - Однако пока новостей не поступало. Вы же, со свойственной вам мудростью, желали и справедливого разбирательства, - министр Тома поклонился, и правитель не видел в тот миг: его губы чуть дрогнули в саркастической усмешке. - Это предостережет северян от излишней поспешности.
   - Но если гонец не успеет в Хинаи?
   - Лучше бы ему все же успеть. Я пекусь только о благе трона, - министр вновь поклонился низко.
   - И снова, когда он окажется здесь, вы с военным министром начнете рвать мое терпение на части, - проворчал Солнечный, но было ясно, что туча прошла стороной. Хотя вернуться ей ничто не мешает.
  
   Так и решаются человеческие жизни, думал министр Тома, возвращаясь к себе по скользкой от дождя мраморной галерее; таких, из заморского камня, во дворце было всего три. Капли падали на камень, соединялись, переливались тонами от серебряного до тускло-серого. Вода не имеет своего цвета, принимает оттенки того, что вокруг...
   Пожалуй, на сей раз действительно сделано всё, что возможно. Дальнейшую поддержку оказывать будет неумно. Разве что предоставить немного сведений. Вот и останется смотреть, сумеет ли бывший ученик выиграть в одиночку: что-то сказать в свое оправдание ему, во всяком случае, позволят.
   Кэраи всегда был ему симпатичен, но сейчас, пожалуй, впервые Тома испытывал к нему уважение. Он не внял доводам разума и все-таки попытался сделать то, что считал нужным. Война то ли помешала ему, то ли помогла, как посмотреть. Но во всяком случае кое-чего он достиг: мятежа в провинции не было, генерал Тагари умер не изменником, и его маленькому сыну вряд ли придется проститься с жизнью. Пусть не вернуть прежнего положения, у этого ребенка есть будущее, у крови Таэна есть будущее. Потому что другой человек принял весь удар на себя.
  
  
   **
  
  
   В дороге Лиани не сказал девушке ни слова упрека. Он вообще почти ничего не произнес с того часа, как она поведала о прошедшей ночи. Только кивнул сдержанно - хорошо, мол, посмотрим, что будет теперь в пути и что за реликвия в монастыре. Помогал монаху идти, и был бы совсем как раньше - ведь не всегда же они беседовали... но словно что-то погасло в нем.
   Да и Нээле не говорила, не только из-за Лиани, и сама не особо хотела, кажется - и брат Унно тоже молчал, подавленный и растерянный, и куда больше не потерей стрелы, а тем, как все обернулось у молодых его спутников. Так и добрались наконец до Эн-Хо.
  
  
   Никто из сторонних не сумел бы прочесть выражение лица настоятеля - на коре столетнего дерева и то отражается больше чувств. Но брат Унно видел, как жестоко тот разочарован.
   - Я упал ночью в овраг с водой, и потерял стрелу, пока выбирался, - ложь далась Лиани настолько легко, что ему поверили. И не только эта - он придумал также, будто сам вспомнил про древний клинок, а легенду слышал в старом святилище подле озера Трех Дочерей.
   - Что ж... значит, Небесам так было угодно, - наконец произнес глава братства.
   Молча, чуть шуршащей походкой настоятель проследовал наружу, к черному дереву, и велел поднять плиту у его корней. Все братство видело это, но ни одного постороннего, даже Нээле и Лиани сейчас не пустили сюда.
   Оружие казалось сделанным для ребенка - не сабля и не анара, нечто среднее, тонкое, легкое. Деревянная темная рукоять и золотой знак на клинке возле нее. Солнце сразу нашло его, прыгнуло, заиграло.
   Настоятель пальцем показал на узор, и его руки дрожали, он, казалось, мог уронить святую реликвию, но не доверил ее никому:
   - Вот этот знак... метка храма с горы Огай. Не думал недостойный, что сам будет держать его, и в такой грустный час... Что ж, неудача - наказание братству за то, что плохо помнили о святом даре...
   Неудача, подумал брат Унно. Он лишь неудачу видит...
   Хотя и он тоже прав.
  
  
   Потом, в монастырском дворике, он рассказывал молодым спутникам про этот клинок. Они так и ждали его возвращения молча; было по лицам видно, что молча. Девушка теребила сумку, то распускала завязку ее, то снова затягивала, то принималась вязать какие-то петли. И наконец уронила, открытую.
   Листы - их было больше десятка - рассыпались по траве и плитам. Бумага не самая лучшая, но пригодная для туши и кисти. Какие-то контуры, иногда короткие подписи.
   - Что это? - опешив, Нээле нагнулась к сумке. Лиани оказался быстрее - выхватил лист, проглядел.
   - Карты предгорий и гор Юсен и Эннэ... Вот эти названия мне знакомы. Откуда они?
   - Не понимаю, - растерянно сказала девушка. - Они были вот здесь, но я не оставляла сумку без присмотра весь этот день, только если здесь, в Эн-Хо...
   - Что это такое? - подоспел святой брат Унно. - Много каких-то меток...
   - Проходы в ущельях. Похоже, помечены опасные места, Лиани всмотрелся в рябь значков. - Броды, где можно перейти реку... а вот пещерные ходы, - он отделил от прочих еще один лист. Что с тобой? - спросил, подхватывая девушку под руку - но она отстранилась и мягко не то упала, не то сама села на траву.
   - Я уже видела... подобный рисунок.
   - Где?
   Девушка молча указала на строчку внизу, на обороте - крупнее, чем все остальное, неровный почерк, то ли ворох стеблей, то ли птичьи следы на снегу.
   "Это и моя земля тоже".
   - Погоди, Нээле, ты хочешь сказать... - начал монах.
   - Я ничего не хочу сказать. Просто однажды видела, как он рисует подобные карты. Только там было море и берега.
   - Тогда настоятель, возможно, посоветовал бы лучше бросить всю пачку в огонь, - задумчиво произнес монах.
   - Нет, - Лиани свернул бумагу. - Я отдам ее командиру Асуме в Сосновой, пусть перешлют кому надо, и разведчики проверяют. Не верю ему ни на волос, но вслепую отказываться нельзя.
   - Если это правда, с рухэй мы справимся и при новой войне; нет, не так: не пропустим их, - так же задумчиво добавил брат Унно. - А ты, значит, снова в Сосновую? И не передохнешь?
   - Попробую опять попроситься на службу, вдруг...
  
  
   Он не спешил уходить сей же час; Нээле видела, что тень с лица Лиани сошла, и он был задумчивым, даже грустным. Больше не избегал ее, обращался, как раньше, и все-таки что-то было иначе; но, может, это от нее исходило?
   Девушке все были рады здесь, а она затосковала. Разговор с братом Унно утешил ее немного; когда Лиани нашел ее, Нээле сидела на лавочке в дальнем дворике, смотрела, как стрижи пытаются расписать закат черными штрихами.
   - Ты знаешь, я все сделаю для твоего счастья, все, что смогу. Но я хочу, чтобы ты от души ответила мне, хочешь ли стать моей женой.
   - Обними меня, - попросила, вставая. - Крепче.
   Прижалась, как никогда раньше, ощущая целиком его тело и не совсем понимая уже, где бьется чье сердце.
   Потом отстранилась.
   - С тобой я теперь всегда буду только честной. Ты - человек, встреча с которым для женщины подобна чуду. Ты мне дороже всех, я с радостью бы согласилась. Но я не могу, потому что дважды я подставила под угрозу твою жизнь - и один раз честное имя твоей семьи, и понимала это. Нет, не тогда, когда ты сам меня увез, тогда решал только ты. А когда я согласилась на подлог, зная, что будет, и что люди погибнут, когда выбросила стрелу и когда сбежала за вами следом. Но в побеге я не обвиняю себя, лишь в том, что он мог принести. Ведь Энори нашел меня первым. И я рассказала всё.
   - Он...
   - Нет, он не тронул меня. Не пытался испугать, применить силу. Я сама, только сама.
   - Ты хотела помочь нам выжить, - хвала Небесам, догадался, и не пришлось говорить то, что звучало бы жалким оправданием. - Но почему ты настолько не верила?
   - У меня всегда было плохо с тем, во что верить...
   Глупо было упорно смотреть в землю, и она отважилась поднять глаза. Непонятным было застывшее в его чертах выражение. Чего-то он все еще ждал, но она не понимала, чего.
   - Ты останешься здесь? - спросил. Все еще слишком близко стоял, но не пытался снова обнять или хотя бы взять за руку.
   - Нет, в монастыре мне больше нет места. Брат Унно - или, может, теперь он возьмет другое имя - намерен вернуться к сестре, как поправится. Пока мы уйдем вместе, позаботимся друг о друге, раз оба плохо знаем этот мир, а там...
   - Что же ты будешь делать?
   - Вышивать. Это я умею, и это никому не приносит зла. В конце концов, я ехала в Хинаи за этим.
   - Я могу... надеяться, что ты передумаешь?
   Она грустно улыбнулась:
   - А разве то, что я сделала, перестанет таковым быть?
   Была благодарна за то, что облегчение не отобразилось на его лице. Хотя, может, он и сам еще не был уверен... Одно Нээле знала твердо - той безоговорочной веры в нее у Лиани больше нет. Он принял ее разной - и полубезумной, и подозреваемой в воровстве и убийстве, и ловкой особой, якобы выбравшей роскошь, и монастырской пророчицей, но последних поступков принять не хотел и не мог.
   И все-таки был готов прожить с ней всю жизнь, и можно не сомневаться - заботился бы до конца. Вот поэтому уже она не могла.
   Что ж... одну сказку она выбрала и отпустила, теперь наступила очередь и второй.
  
  
   **
  
  
   Когда Тайрену передали подарок, родня, которая теперь под угрозой смерти отвечала за наследника Таэна, долго думала, как поступить. Они дрожали за себя каждый день, хотя их родство с Домом мальчика было дальним, и сами никогда не мешались ни в политику, ни в войну, занимаясь торговлей.
   А сегодня Тайрену, несмотря на обычную замкнутость, неожиданно рассказал няньке свой сон.
   - Мне снился большой белый зверь с крыльями, я не помню точнее, - задумчиво сказал мальчик. - Но, кажется, понимаю, кто это мог быть...
   Его здоровье с каждым днем улучшалось, понемногу, но ощутимо, и это удивляло людей - словно павший Дом отдал всю надежду мальчику-наследнику.
   А Тайрену кого-то ждал, упорно, даже когда говорил с другими, чувствовалось, что готов в любой миг оглянуться на некий голос или сигнал. Но ничего не случалось.
   И вот явился посыльный....
   Имя женщины-дарительницы было им, конечно, известно. Но из письма, которое она прислала, не совсем ясно было, от нее эта вещь или лишь передана по просьбе. Сама же она просила передать мальчику лучшие пожелания, словно хорошо знала его.
   В шкатулке лежала белая морская ракушка, большая, колкая, торчащая лучами, словно снежинка; весьма недешевый дар. В ней, как во всех ей подобных, жил далекий размеренный гул, дыхание моря. Вряд ли ее могли отравить или задумать иное зло, и, поколебавшись, подарок отдали Тайрену.
   Тот долго смотрел в шкатулку, не касаясь, и неясно, что в этот миг думал: его чувства давно никто не мог прочитать. Потом осторожно взял, будто опасаясь сломать, приложил к уху, слушал долго-долго. Наконец опустил руку.
   - Он говорил правду всегда, - сказал мальчик. - Значит, я вырасту и буду здоровым, - и добавил, глядя куда-то в свет: - Я хочу увидеть море...
  
  
   **
  
  
   Юная женщина сидела на кушетке, по-детски поджав под себя ноги. Водила глазами по строчкам - жизнеописание трех сестер, прославленных одна искусством живописи, другая стихами, а третья любовными подвигами; но мыслями была не здесь. Прислушивалась к голосам в саду, из нескольких больше всего выделяя один, звучный, немного отрывистый, словно человек разучился говорить плавно, времени не было на гладкие долгие речи. Рииши объяснял садовникам и управляющему, что делать со старым мостиком и зарослями вокруг него, вчера делился этими планами с Майэрин.
   ...Ее мужу трудно здесь, в загородном поместье, но им недвусмысленно намекнули пока никуда не высовываться. И на сей раз Рииши подчинился. И вроде бы не так уж тяготился тем, что она здесь, постоянно, и Майэрин не избегал.
   Он приехал на днях из Осорэи, там предстал перед новой властью. И Рииши, и сторонники Аэмара, все чувствовали себя рыбой в мелком затоне: и видно их, и никуда не уплыть. Подумав, его направили сюда, запретив связываться с кем-либо. Вероятно, вскоре вызовут снова, а пока сиди, жди...
   - Столица добавила и бусину-Хинаи в свое ожерелье. Теперь на стенах наших городов и крепостей другие гербы и флаги, и придется привыкать к именам наместников, а былых правителей неясно, позволят ли вспоминать. Нас, вероятно, все-таки назовут лояльными и предпочтут иметь на своей стороне, а не уничтожать, - сказал он намедни. - И ваш Дом тоже.
   - Я принадлежу Сойкам, - ответила Майэрин.
   - Ты любила отца, я знаю. И он бы тобой гордился, - сказал Рииши.
   Ты его никогда не простишь, подумала Майэрин. Хотя в последнее время ей казалось, что для Рииши существуют в памяти два Тори: коварный, алчный, убийца - и тот, кого он мог бы уважать как своего тестя.
   А она сама пока не была уверена, но, кажется, ее слова о принадлежности Сойкам скоро будут не просто словами.
   Он узнает потом, сперва ей самой следует убедиться, чтобы не принести ложной вести... а как следует осознать все равно не скоро получится.
   Улыбнувшись, Майэрин отложила книгу: дочитает потом. Встала, подошла к окну, глядя на людей на дорожке. Теперь здесь ее дом, если и надолго - не страшно.
  
  
   **
  
  
   - Закончили на сегодня, - хмуро сказала Сэйе, и сама подошла поправить большой веер на заднике. Растяпы неуклюжие... Ей не нравилось, как репетируют новенькие; здесь, в крепости Трех Дочерей, девушки-актрисы казались ей неотесанными, и едва умели читать. Хотя они честно стараются, и та, что пришла пару дней назад, со вздернутым носиком - она живая, подвижная, сможет играть почти все из репертуара Сэйе. Нескоро, но придется постараться, натаскивая преемницу в ролях - главе труппы нельзя без надежной смены, не всегда есть возможность выйти на сцену, других забот довольно.
   Только имя этой новенькой придется сменить, слишком простое, деревенское. Пусть будет Айсу, хорошее серебристое имя для такой задорной девчонки. Может, под ним прославится несколько лет спустя.
   Может, и Сэйе прославилась бы, сбеги вовремя в Срединные земли. А теперь театр на ней, и о его общей славе и будущем надлежит думать.
   За кулисами никого не осталось; прошлась, вдыхая пыль тяжелых занавесей, глянула в забытое на сундуке зеркало, улыбнулась. Демоны нижние, почему "надлежит"? Ей это нравится. И свое отражение нравится, она еще молода, а уж если госпожа Акэйин и та нашла свое счастье...
   Нашарив мешочек на поясе, достала коробочку с помадой, новой, дорогой, с краской из морских водорослей. Как хорошо, караваны снова пошли через север Хинаи, а у Сэйе понемногу заводятся деньги. Вот новеньких поднатаскать - и попробовать вернуться в Осорэи, их там наверняка помнят. Теперь ничто не мешает: тот, кто виновен в их ссылке, наконец получил по заслугам.
  
  
   **
  
  
   Кэраи разбудили рано, еще до рассвета, приказали быть готовым как можно быстрее. После жизни в военном лагере для него это труда не составило, а тут, хоть и в своем доме, уже приучился обходиться и вовсе без слуг - чем реже видеть чужие равнодушные лица вокруг, тем лучше.
   Не сомневался, зачем его подняли. Ощутил даже нечто вроде азарта - не каждый день решается твоя жизнь. Комнату заполнили свет и качающиеся тени от ламп. Людей в комнате и коридоре - той части, что видел - внезапно стало очень много, не меньше десятка охранников. Новые шаги послышались, неторопливые, уверенные; так ходят облеченные властью.
   Был уверен, что услышит приговор, прямо здесь или отведут куда-то, но лишь велели решить, что ему необходимо в дорогу. При полученном одобрении нового главы Хинаи он сможет это забрать.
   Рассвело понемногу, снаружи прохладно еще было, и очень свежо.
   Во дворе ждала повозка, похожая на грубовато сколоченный короб: в таких перевозят преступников. Разве что небольшое окошко, задернутое плотной тяжелой тканью, единственное отличие. Шеренги охраны темнели с обеих сторон. Велели подняться в повозку, с собой разрешили взять только маленький сундучок, остальное передали сопровождающим. Не стал затягивать, бросил только беглый взгляд в сторону дома - все равно там сейчас не осталось его людей, кроме простой незнакомой обслуги, быть может. И не так уж много прошлого связывает именно с этими стенами. А с родным домом проститься ему не дадут.
  
   С ним были все еще вежливы, но держались куда суше, чем раньше. Строжайше запретили пытаться даже приоткрыть занавеску в повозке на всем пути. Его выпустят, когда возможность этого определит начальник охраны.
   И уж тем более нельзя ничего говорить без позволения.
   Он уже понял, куда направляются, даже не задавая вопросов, хотя ему, наверное, ответили бы. Слишком много волнения, спешки и растерянности для простой перевозки преступника по провинции, пусть даже и в тайне.
   Скорее всего, на корабле будет не менее строго, и он на весь путь окажется заперт в каюте, ладно если один. Но уж лучше в каюте, чем в деревянном ящике под землей, или развеяться дымом.
  
   Отследил, когда миновали ворота. За спиной оставался город, родной, притихший после войны, мятежа и смены власти, испуганный, недоумевающий, но уже готовый жить дальше, расти, веселиться.
   Оставалась женщина, перевернувшая его представление о многих вещах. Она могла бы изменить и судьбу провинции, сложись все несколько иначе. Печальная и смелая женщина, идущая дорогой, которую сама себе выбрала.
  
  
   С ним почти не разговаривали сопровождающие, но все-таки осужденным преступником он пока не был, и совсем избегать ответов было бы неразумно. В дороге около гор Юсен он узнал, что Асуму оставили в Сосновой, хотя ряд других командиров в Ожерелье лишились своих должностей. Кэраи отметил, что решение про Сосновую было умно - крепость сейчас ни на что не влияет пока, новобранцы нужны, человек в обучении опытный. Узнал и еще о некоторых шагах новой власти. Что ж, может и не так все плохо сложится в Хинаи в дальнейшем, пока опрометчивых действий, вызванных глупостью или тщеславием, вроде бы не совершено.
  
   Уже потом, когда добрались до Иэну, всмотрелся пристальней - нет, война не затронула эти места, так же бледно желтели песчаные наносы, темнели неровные пятна водорослей на них, и сохли рыбачьи сети. И полутора лет не прошло, как вернулся на родину, и снова предстоит дальний путь. По течению реки он будет короче, но есть время подумать.
   У него есть единственный шанс оправдаться - доказать, что всегда действовал на благо Золотого трона, многое успел - например, лишить Дом Таэна сторонников. Успел бы и больше, но помешала война... Даже сговор с Мелен еще можно попробовать обернуть в свою пользу, как он пытался в Осорэи. Там - безуспешно.
   А сейчас многое - большее - будет зависеть не от него, а от того, выгоднее трону проявить милость или жесткость. Многое зависит и от случая, и от настроений, которые он понимает хуже, чем надо при таких ставках. Но, хоть за полтора года немало могло измениться, незримые плетения и лабиринты Столицы он, во всяком случае, знает. Придется быть умней и внимательней, чем когда-либо раньше, чтобы у их Дома осталось честное имя и будущее, хоть через поколение-два. И чтобы она ждала не напрасно.
  
   А еще подумал, что именно про эти дни, месяцы когда-нибудь скажут потомки, если он не преуспеет.
   Людской памяти свойственно переиначивать события. Порой самое что ни на есть обыденное делают сказкой, порой упрощают сложное. Вряд ли о войне в Хинаи забудет история, а значит... какими останутся в ней сами участники? Тагари все же будет назван героем или, может, изменником, из-за своих амбиций чуть не погубившим провинцию? Энори, наверное, тоже запомнят, но знать будут лишь, что он взялся неизвестно откуда, быстро продвинулся, защищал простых людей и погиб... возможно, в этом обвинят его, Кэраи. И ведь такой ход мысли понятен, более того, почти очевиден.
   Может быть, символом этих лет станет кто-то, о ком и вовсе не думали. Например, неизвестный ему поэт или летописец.
   Или вовсе имя, созданное народной молвой.
   Может быть...
  
  
   **
  
  
   В то утро она проснулась с рассветом, заметалась, затосковала, не желая верить в предчувствия. Послала служанку пособирать слухи - но нет, ничего не звучало нового. Она отменила урок, чувствуя, что с такими дрожащими пальцами может только уронить инструмент. А около полудня в дверь постучал один из ее доверенных лиц, метельщик привратной площади, тогда сердце и вовсе оборвалось.
   - Его увезли, госпожа, - сказал метельщик. - Повозка была закрытой, но мой брат видел, из какого дома процессия...
   И, поняв, видно, ее чувства, о которых не мог и догадываться, прибавил:
   - Да вы не тревожьтесь так. Мало ли, куда и зачем...
   В том-то и дело, подумала молодая женщина. Да, мертвых увозят не так, но Осорэи может оказаться неподходящим местом для казни.
  
   Потом - уже к вечеру третьего дня - она разведала, что повозка проследовала на восток, далеко, в сторону Иэну. Это означало - Столица.
   Тогда она начала собираться, да и не много требовалось с собой.
   - Госпожа, как же так? - причитали слуги. - Вы снова уходите... бросаете все... надолго ли?
   - Пока не узнаю... какой бы ни была новость. А потом вряд ли вернусь именно сюда.
   Промелькнул перед глазами никогда не виденный дом, и почему-то казалось: там есть небольшое озеро рядом, и цветут розовые лотосы. И стрекозы шелестят и гудят в камышах...
  
   Да, вести она узнает одной из первых, ее осведомители хороши и любят ее. Новости прилетят в Храмовую Лощину быстрей, чем в квартал развлечений. Но это будет еще не скоро... Дорога в Столицу, сколько-то времени там, а потом торговый караван или путешественник отправится в Хинаи, в лучшем случае удастся разузнать, какое письмо получит новый глава провинции.
   Зимой ли, когда на дворе холод, возникнет на пороге ее комнатки неприметный человечек, или осенью на ветру женщина-прислужница отзовет в сторону, и они скажут... Да, что-то они скажут. День этот будет...
   Вряд ли ее молитва весома, она не так наивна, считать, что просьбами к высшим силам и зажженными свечами можно изменить такую судьбу. И все-таки хоть и призрачная, но надежда.
   Дорога в Лощину была ей уже почти как родная. Когда колеса повозки постукивали по камням, уже показались первые звезды в небе. Лайэнэ велела возчику остановиться, вышла и огляделась. Хорошо здесь было, тихо и пусто. Не праздник, чтобы тянулась вереница паломников всех возрастов и рангов.
   Звезды мерцали в темнеющем небе, Лайэнэ им улыбнулась. Неизменность и свет. Вечное напоминание, излюбленное поэтами, но от этого не менее честное. Связь между двумя, которая сильнее смерти порой.
   Было, есть и не перестанет...
   Почудился голос:
   - Как жаль, что так поздно...
   - Для этого не бывает поздно, - возразила она, обращаясь то ли к человеку, то ли к ветру в кронах деревьев.
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"