Аннотация: Откуда появилась в городе Агнета-голубятница, даже местные сплетницы-кумушки не прознали, но шептались, что отец ее или дед был корабельных дел мастер...
- "Единорог" вернулся! - завопил чумазый оборвыш, и вмиг вся игравшая в ножички стайка встрепенулась, помчалась на пристань, мелькая черными пятками.
А как же не сорваться с места, если входит в порт всеми любимый корабль, наверняка нагруженный доверху заморскими диковинками? И отцы у некоторых ребятишек на этом корабле плавают, так что особая радость. Будет сегодня город гудеть, а громче всего - таверна.
"Черный единорог", раздвигая бортами волны, как высокие травы угольно-глянцевым крупом раздвигает конь, к пристани шел, горделиво неся мачты. Носовая фигура, венчавшая его форштевень, особо известна была среди горожан, не только припортовый народ наслышан был о работе неизвестного мастера. Заведя руки за спину, девушка гордо вскинула подбородок, и однорогий шлем венчал ее чело. И не черной она была, как борта корабля, а сливочно-белой, радостной, весенней, и не трескалась, не тускнела от времени. Говорили, редкое, заморское дерево использовал мастер, и диковинным лаком покрыл фигуру, только ему известным составом. И захочешь повторить - не выйдет.
На пристань народ торопится, оживленный. Тут и бойкие женушки, и девицы с томными глазами, и вышагивают почтенные отцы семейства.
А вот слышится щебет малышни, и бегут дети за кем-то взрослым, как барашки пены за кораблем. Сразу ясно - это, покачивая юбками, в крахмальном чепце и с корзинкой идет по улочке Агнета-голубятница, ребячья радость.
Уже не то чтобы молоденькая, Агнета еще вполне привлекала взоры женихов - румяная, округлая, эдакое яблочко наливное. Даже третий сын бургомистра одно время поглядывал в ее сторону, рано овдовев, а детей не нажив. Но Агнета, как то ни удивляло всех окрестных кумушек, не спешила замуж. Собственного уютного гнездышка не создавала; помогала по хозяйству старому Матиасу-часовщику, разводила герани да кормила голубей.
Откуда появилась в городе Агнета-голубятница, даже местные сплетницы-кумушки не прознали, но шептались, что отец ее или дед был корабельных дел мастер. Не скрыть было, что знает она толк в кораблях. Одни уверяли, от холеры вся ее семья перемерла, потому и очутилась Агнета в этом порту, другие - что отец разорился и спился, оставив дочку одну с долгами. Так или иначе, разное болтали, но за десять лет плохого слова о Голубятнице горожане сказать не могли.
Что до голубей, то их в городе в целом любили, особенно когда те не гадили на подоконники и на развешанное для просушки белье. А у Агнеты не птицы были, а загляденье - не просто пестрые или даже белые, а с хвостами курчавыми, диковинными хохлами, перьями на грудке на манер ожерелий. Портовые мальчишки повторяли на разные голоса, будто в ясную на окна Агнеты садятся белые голуби, в дождь - сизые-серые в крапинку, а к суровой непогоде слетаются темно-дымчатые, едва ли не смоляные.
Ничем себя не украшала Агнета - ни янтарными бусами, ни букетиками цветов - только на шее сияла-белела штучка вроде камеи с изображением единорога. Шутили - мол, у нас в порту черный, что ж ты белого носишь? Смеялась. Никогда не снимала.
И к прибытию корабля не наряжалась, только светилась вся. Смотрела, как спускается по сходням на берег подтянуто-ладный капитан Михаэль с неизменной трубкой во рту, и пристань ему рукоплещет.
- Привет, красавица, - говорит капитан, видя в толпе Агнету. Больше ни слова не обронит, но и так ясно - вскоре обязательно наведается к старому Матиасу в его домик, сплошь завешанный циферблатами, долго-долго будет рассказывать о дальнем странствии. А тут и милая соседка ненароком окажется, и тоже послушает, варенья принесет яблочного и грушевого, старику и капитану к чаю. Не все же пить Михаэлю ром!
Когда Агнета с пристани возвращалась, уже одна, без ребячьей свиты, возле рынка встретил ее один из несостоявшихся женихов. Суконщик богатый, нестарый, только пузо далеко впереди носа.
- Ты бы хоть поглядела поласковей, - вздохнул суконщик. - У тебя ж богатства-то - всего одна камея! Мрамор, небось?
- Дерево, - равнодушно ответила Агнета, уворачиваясь от руки суконщика, которую тот протянул якобы в попытке дотянуться до камеи и рассмотреть ее.
- Да неужто? А с виду не скажешь...
- Отстань, господин хороший! - усмехнувшись, молодая женщина отступила на шаг, весело поблескивали ее глаза, но корзинку рука перехватила понадежней - если что, меж собой и ухажером воздвигнуть, а то и в лоб ему дать.
- Суровая больно, - огрызнулся суконщик, смущенно косясь через плечо - не видел ли кто, не растреплют ли по всему городу. Этой-то востроглазой смех один, а он - человек почтенный.
Про такие встречи Агнета со смехом рассказывала часовщику, разливая по чашкам ароматный, "Единорогом" привезенный чай.
- И пошел, бедолага отвергнутый... Ох, надолго ли хватит его? Завтра еще будет стороной обходить, а послезавтра не украшение, так узор на юбке полезет разглядывать!
- Баловство одно... Вот вышла бы ты замуж за капитана, - ворчал Матиас. - Он еще огого! И сам на тебя поглядывает...
- У него есть куда большая любовь, чем я, - смеялась Агнета. - Корабль. Да оно и к лучшему, дядюшка. Не гожусь я в жены даже капитану.
Капитана звали Михаэль Оборванец. Уважительно звали, даже любовно, памятуя о том, как тридцать весен назад босоногий мальчишка без роду, без племени пробился в юнги, со временем стал боцманом, а после дошел и до капитана.
"Единорог" и впрямь был смыслом всей его жизни, десять лет водил капитан его по морям-океанам, получив с благословением от хозяина корабля. Не здесь строили корабль, и почему хозяин, уроженец иного города, приписал его к этому порту, не знал даже капитан Михаэль. И гадать не собирался, радуясь, что корабль всего города любимец, не только его одного.
Черный, быстроходный, под белыми парусами, "Единорог" возил солнечные ткани и пряности, эбеновое дерево и диковинных птиц для клеток богатых дам и для их щегольских нарядов.
Но как бывает на море - ясно, разве что висит у горизонта одинокая тучка, и вдруг ураган налетает, - так и здесь вышло.
Прежний владелец "Единорога" то ли разорился, то ли вовсе умер. Хозяином корабля стал мейстер Ван Янсен, недавно прибывший в город делец. Он капитана и рассчитал, не посмотрев ни на какие заслуги, ничьего заступничества не слушая.
Михаэль, неожиданно присмиревший, то сидел в кабаке, то бродил по пристани, растерянно разглядывая уже чужой корабль. Встречные здоровались и тут же отводили глаза.
- Да я же... и через Экватор, и во льды, и через Саргассово море! - кипятился он за дубовым столом у Матиаса день и другой. Потом нарядился в еще новый мундир, по всей форме, направился к Ван Янсену, неся на челе все свои подвиги, а в глазах громы и молнии.
Новый хозяин корабля и слушать его не стал.
Сразу от двери облил ледяным холодом и указал на порог.
За днями летели дни. Михаэль пил все крепче, и все больше теряло задоринку прозвище Оборванец. Бывший капитан оброс, волосы висели нечесаными клоками, под глазами появились и потемнели мешки, походка из развалистой по-морски, упругой стала неуверенно-скользящей.
- Да плюнь, капитан! Найди себе другого хозяина, другой корабль! - в сердцах увещевал Матиас.
- Не могу. Он мне сердце рогом своим, как бабочку булавкой пришпилил.
Матиас, ежедневно привечая у себя Голубятницу, снова завел старую песню - мол, ты, птичница, приголубь человека, совсем потерялся! Тебя-то послушает, а более никому и не нужен, даром что весь город им гордился.
- Да не могу, дядюшка! - в отчаянии сказала Агнета. - Что же такое - вот так бери и спасай! Это ж, выходит, я виновата, что не гожусь ни в невесты, ни в жены?!
- Всё шуточки на уме, - в сердцах махнул рукой часовщик. - Кокетство да глазки... Одно слово, бабы!
Больше о замужестве соседкином не заикался.
Последний раз Михаэля видел малолетний сын булочника - Оборванец отвязывал от колышка на краю пристани лодку, смутно ругаясь, и никого не видя вокруг себя. Уж куда он собрался плыть, неведомо было, может, что по пьяни удумал. Мальчишка, помня ребячью примету о голубях, заикнулся было - у Агнеты, мол, сегодня на окно целая туча темных слетелась! - но Михаэль только цыкнул на мальца. Заткнись, мол, сухопутный щенок, небо видишь, какое ясное?
Так и уплыл, никем другим не замеченный, в сутолоке чужой, а через пару часов нагрянул шквал, накрыл город.
За упокой капитана пили долго, со вкусом. Не вечер и не два собирались в портовой таверне моряки, доковые рабочие и сочувствующие. Трактирщик хорошо заработал, порой думал - хорошо бы такие капитаны помирали почаще. После себя одергивал и тоже грустил.
А потом у посетителей появился другой повод собраться и выпить.
Город облетел слух, что новый хозяин "Единорога" велел убрать с носа корабля фигуру девушки. Мол, так и сказал, поморщившись - "Уберите эту дуру!". Вскоре и впрямь на пристань явились рабочие, снимать скульптуру. Вроде бы, говорили, Ван Янсен выписал взамен ее какую-то диковинную химеру.
И вправду выписал, две недели спустя ее привезли и установили - лупоглазую, красно-золотую, всю в чешуе и блеске. Прежнюю, деву в шлеме, бросили в доке. Жалко, а куда ее? Не гостиную же украшать. Не для того назначена.
Стыдно портовым было мимо ходить, сперва глаза отводили, вскоре привыкли. Мало ли валяется всякого.
Вот как статую сняли да бросили, впервые почтенные горожане увидели Голубятницу в гневе.
- Да пропадите вы пропадом! - будто бы сказала Агнета, невесть к кому обращаясь, сорвала с шеи неизменное украшение и швырнула в море. Ее, в отличие от Оборванца, видели многие, но тоже никто не смог сказать, куда она делась потом, даже Матиас только руками разводил. Все, нет Голубятницы. Бросила его заботливая Агнета, почитай, внучка.
Камею не нашли, разумеется, но сын булочника, когда вырос, все вспоминал, как однажды довелось ее поразглядывать, и была она точь-в-точь как носовая скульптура "Единорога", из того же материала. Такая же сливочная, сочно-сияющая. А сама скульптура валялась под дождем и ветром, пока ее не сожгли.
Что до корабля, то он из первого же рейда в порт не вернулся, и больше никто о нем не слышал, как и о капитане Михаэле. Так что город потерял сразу многих - команда на "Единороге" была немаленькая.
Голуби-то остались, но простые, бело-сизо-пестрые. Кудрявых, с перышками-венцами, все больше дети искали-высматривали, взрослым других забот хватало. А ребятня говорила - нету их теперь.