Из прошлой жизни он почти ничего не помнил. Чей-то смех чудился, и вставало перед глазами: летний луг - трава мягкая, еще нескошенная, и линия перечеркивает легкое небо, струится пестрый хвост бумажного змея...
Сестра приезжала редко - ей, недавно вышедшей замуж, хватало иных забот. Все равно - вряд ли замечал, здесь она или нет.
Там, где он жил, к нему хорошо относились, несмотря на нелегкий его характер и стремление к одиночеству. А называли - Дэн. Он привык к этому имени, даже откликался порой. Солнечный лес любил, и запах смолистых веток; и, кажется, не заблудился бы и в чащобе - как можно, если с четырех сторон каждый листик, каждая травинка подсказывают - сюда, ко мне, здесь поверни, сюда не сворачивай...
Куда бы ни шел, за ним тенью следовали взрослые люди; как бы медленно ни текло время, его окликали рано или поздно, и приходилось возвращаться.
Тогда он сидел у окна с невесомой витой решеткой - часами, не двигаясь.
Сестра, Анна, привезла его сюда три года назад, после смерти родителей - двенадцатилетнего. Когда-то они с Анной понимали друг друга, несмотря на разницу в возрасте...
И вот - белая модная сумочка лежит на коленях молодой женщины, и пальцы с аккуратным маникюром теребят ее, не щадя тончайшей кожаной шнуровки, и женщина молчит. Потом встает и уходит, позабыв сумочку в кресле; посетительницу окликают, возвращая маленькую изящную вещь, и глаза молодой женщины смотрят без выражения, а по щекам катятся слезы.
- Если бы мы сумели понять, что произошло тогда, - говорил главный врач. - Может быть, память еще вернется к нему - он все же ребенок. Хотелось бы узнать, где бродят его мысли, когда он один...
"И почему он так не любит людей", хочет добавить, но молчит, следя за блестящими дорожками на щеках Анны.
Что произошло в ту пятницу, Анна и сама толком не знала. Родители и Дэн ехали на машине - возвращались домой после недельного отпуска. Анна работала, и не могла быть с ними. Машину вела мать. После машину нашли возле живописной и пустынной проселочной дороги - в овраге. Мальчик сидел на камне и рассматривал какие-то корешки неподалеку от мертвых родителей. На нем не оказалось ни единой царапины, и он не отвечал на вопросы. На суетящихся рядом людей смотрел, как на привязчивых насекомых.
Его отвезли в клинику. Там он перестал принимать пищу и на глазах терял силы, у него начались непонятные приступы болей. Врачи разводили руками, однако единогласно утверждали, что причина тому - нервное потрясение.
Анна забрала Дэна к себе. Но через две недели была вынуждена поместить его в это тихое место - здесь брату, как ни странно, понравилось.
Высокие сосны, мох, заросли ежевики - тут все словно спало. И мало-помалу Анна успокоилась и зажила своей жизнью, стала реже навещать Дэна в его тихом укрытии. И мало кто верил, что удастся вернуть его к нормальной, понятной всем жизни.
- Ты сумеешь вернуться, если захочешь, - говорила Анна, держа перед собой фотографию. И добавляла: - Ты всегда был... редким упрямцем.
Мальчишка на фотографии показывал старшей сестре язык, заливаясь смехом, и даже клетка на его рубашке казалась смеющейся.
...Синий мох под ногами. Идет человек - сороки стрекочут. Сосны поскрипывают в такт шагам. Иголочки солнца - сквозь темную хвою...
Ему позволяли гулять по лесу, наблюдая за мальчиком издалека. Он всегда возвращался по первому зову, и после прогулок становился спокойней, почти дружелюбно смотрел на людей. Тут, в глухом уголке, у врачей были свои правила...
- Нас всех отдадут под суд, если мы его не найдем! -главный врач был близок к истерике. Подчиненным плохо пришлось бы, если бы в случившемся тот не винил себя.
Дэн скрылся от взгляда провожатого - и не пришел. Его искали всю ночь. А утром он сам появился возле калитки.
...Лес укроет от чужого взгляда, лес никогда не выдаст... зачем мальчик пришел? Не захотел бы - не возвращался, остался навсегда под защитой тяжелых, усеянных иглами веток...
Но эти, в белых халатах, пахнущие лекарствами - всполошились. И запретили мальчику говорить с хвойными исполинами. Верно, из зависти - с людьми он не разговаривал никогда.
Тогда мальчик начал делать птиц и зверей из бумаги - игрушки-оригами, белые. Делал - и забывал, не касался готовой. И садился к окну с невесомой узорной решеткой, словно ждал кого-то.
А потом был июнь. И пестрый бумажный змей влетел в окно, и с ним прилетел прозрачный смех.
- Здравствуй, братишка, - сказала та, что сидела на пестром крыле.
- Я не помню тебя.
- Ну, так зови меня Нэлль, - она высунула язык, лукаво скосила глаза.
- Зачем ты пришла?
- Просто так.
- Уходи.
- Ты гонишь меня? Почему? - удивилась она, и обиженные пятнышки света запрыгали по полу.
- Ты мне не нужна.
- А ты не желаешь помнить! - запальчиво вскрикнула Нэлль, и всхлипнула. Потом улыбнулась.
Дэн смотрел на ту, что была перед ним - и ему начинало казаться, что когда-то он знал ту, что смеялась от страха и плакала от ласки солнечных лучей. Бессердечную, как дитя. Сейчас она уже снова смеялась, проливая печальную мелодию колокольчика.
- Как глупо. Ты совсем не живешь. Не хочешь?
- Хочу, конечно, - Дэн произнес уже больше слов, чем за три последних месяца, и ему это нравилось. - А почему ты назвала меня братом?
Она огорчилась, так, что по стенам вместо солнечных зайчиков забегали тени.
- Ты и вправду меня не помнишь? Ну, почему ты стал таким?
Горло взорвалось кашлем. Дэн схватился за подоконник и с трудом замахал рукой: "Уходи". Змей вылетел в окно, распустив ленточный хвост. Через миг в комнатке возникла дежурная медсестра.
Змей кружил над соснами, хвостом задевая их.
- Я еще приду! - пела Нэлль.
"Боюсь, мы не можем сказать ничего утешительного", - голос в трубке был профессионально-сожалеющим, и нотки подлинного участия скрадывались, теряли значение.
- Ну, ты хочешь на всю жизнь повесить себе этот крест на шею? - в голосе молодого мужа Анны ноток сочувствия не было вовсе. Зато в нем пульсировала любовь, нервная, эгоистичная, порою жестокая. И Анна, положив трубку, неуверенно улыбнулась и пожала плечами.
- Я всего лишь хочу знать, что сделано всё, от меня зависящее.
- Можешь не сомневаться! - муж поцеловал ее в нос; от подобного Анна всегда становилась похожей на смущенного веселого зайца. - Если когда-нибудь он вспомнит, какая у него замечательная сестра, мы заживем вместе, как в сказке. А пока - не грусти, а то укушу!
**
Солнце садилось в игольчатый мех, темно-морковное от одиночества. Гостья была очень грустной и почти не смеялась. Дэн ждал, что она заговорит, однако Нэлль молчала. А змей шевелил хвостом и шипел. Уже неделю Нэлль навещала мальчика, а сейчас Дэн испугался, что она улетит навсегда.
И заговорил первым:
- Ты умеешь привязываться?
- Конечно.
- Тогда почему ты приходишь ко мне? Я не умею.
- Я просто хочу помочь, - вздохнула она. Чешуйки солнца на ее теле казались тусклыми.
- А что потом?
Она задумалась.
- Помнишь, мы играли на лугу, где скосили траву?
- Я помню запах травы... - он вдохнул, задумчиво, будто пытаясь распробовать каждую молекулу воздуха; в комнатке и впрямь запахло летним лугом, сладко и терпко. Среди узких стеблей травы лежали цветочные венчики, срезанные острой косой или смятые ногой человека. Это было пугающе, и ...
- Ты красивая? - спросил он, вспомнив, как звучит это слово.
- Разумеется, нет, - ответила Нэлль быстро и легко. - И ты никогда об этом не спрашивал. Какое имеет значение? Мы просто играли, и нам было хорошо.
- А мои родители? Какими они были, ты помнишь?
Нэлль заговорила не сразу. Голос увял, будто те летние цветы пару дней спустя.
- Неплохими... совсем неплохими. Поэтому, когда они погибли, ты не хотел видеть меня. Они ведь запрещали нам дружить.
- Я их любил? Тогда почему никто мне сейчас не нужен, и они не нужны?
Нэлль подняла в воздух змея и описала кривую под потолком.
- Ну, ты любишь свои сосны и солнце...
- Скажи мне, как это произошло, - попросил он.
- Это совсем просто. Мой змей запутался в ветках, а хвост его лежал на дороге. Ты ведь не случайно настоял, чтобы машину вели именно по этой дороге? Ты всегда умел внушать свои мысли другим. Ты крикнул матери "Стой", когда она хотела переехать лежащие ленты. Она дернула в сторону руль... Ты же не видел оврага. Они так ничего и не поняли.
- А как же я?
- Ты не хотел умирать. Поэтому выбрался из машины без единой царапины.
- Разве такое бывает?
- Есть же, - она прищурилась, и прибавила. - А меня ты прогнал. А я сидела неподалеку и видела, как забрали тебя. А потом ты внушил себе, что себя ненавидишь - ведь, спасая хвост змея, ты убил родителей. А потом ты решил все забыть. Ну, не глупо ли?
"Ребенок может все, что угодно", - говорил давным-давно человек с короткой густой бородой и сильным певучим голосом. "Я сам, будучи ребенком, считал, что стоит мне захотеть - и взберусь на облако.."
"Что же ты не взобрался?" - лукаво щурилась маленькая женщина с короткими пушистыми волосами.
"А кто сказал, что я этого не сделал? Только тшшш!" - мужчина заговорщицки подмигивал и косился на мальчика. "Только не рассказывай сыну, у него и так фантазия огого! Боюсь, он сумеет не только вскарабкаться на небо, если вдруг пожелает!"
От их дружного смеха тоже пахло летней травой; лучшее время - июнь, каникулы и свобода...
Хвост из бумаги и лент виновато подергивался.
- Что же мне теперь делать? - спросил Дэн, и посмотрел на крутившуюся на крыле Нэлль взглядом ребенка, брошенного в темном лесу. Теперь он помнил всегдашнюю уверенность свою, что не умрет, если не пожелает. Тогда, в овраге, у Дэна был выбор - остаться в перевернутой разбитой машине или идти дальше. Из машины он выбрался. Но никуда не пошел.
- Эээ... Было бы, над чем думать, - хихикнула Нэлль. - Садись, - она похлопала по крылу. - Мой змей достаточно прочный, сможет поднять и тебя..
"Как все это глупо", - неожиданно подумал Дэн, гладя ласковый ленточный хвост. Тогда она поняла его мысли и тихо сказала:
- Если захочешь, ты сможешь вернуться.
Солнце давно забилось в гнездо из мохнатых сосновых лап. Змей вылетел из окна, не заметив решетки, беспечный, легкий и праздничный.
- Подожди, - крикнул Дэн, - Я забыл предупредить Анну!
- Зачем? - рассмеялась она, покачиваясь на крыле. - Тебе все равно не поверят. Но всегда лучше видеть тех, кого любишь. Ты можешь вернуться, когда захочешь.
И сосны слаженно закивали, полностью согласные с ней.