Пятна - лиловое к желтому, белое проблеском. Поднести поближе к глазам: зверобой, тимьян, клевер; плетью вьюнка обвить, закрепить. Темные, узловатые пальцы, едва справляются - цветы норовят вывернуться, просыпаться на юбку и пол. А ведь занятие это - плести венок - по силам любой сопливой девчонке.
Стара стала Марика, ой как стара... столько и не живут, почитай. В начале весны разменяла девятый десяток. А еще взбрело в голову венок мастерить - ну, как есть дура.
Бубенчик звякнул над входом.
Встать, стараясь не смотреть в сторону палки, сделать пару шагов к двери - кто пожаловал? Мимо бадьи спокойно пройти - хоть чиста вода, слишком темно в хижине. Слабы глаза, отражения не разглядеть. Значит, можно еще ненадолго себя убедить - время дым, пролетело, следов не оставило... и прежняя красавица Марика на порог ступит. Мониста звенят, белоснежный передник вышит замысловато, красный узор - будто сполох....
- Вот, возьми, детонька. - И венок ей на голову... кривой, на одно ухо съехал, стебли торчат... стыдно стало, хотела красоту сплести, а такое только на пугало надевать. Слезы на глаза навернулись.
- Спасибо, бабушка Марика! - голос-бубенчик, будто на шее у козленка; козленок скачет, бубенчик заливается.
Вот и ускакала. И время вот так - вприпрыжку.
Ничего не осталось - мониста давно рассыпались, узор выцвел, ленты истлели, а перстенек, что будущий муж подарил, Яненке-найденышу отдала, на свадьбу. Хоть не родная кровь, а все же к душе прикипела девчонка.
Далеко теперь живет, за горным хребтом. Говорят, семья хлебосольная, работящая, а сама Яненка двойню ждет.
Недоброе в сердце толкнулось. Будто гарью запахло, хоть ни дымка не видно, и небо ясное. Ой, знакомо...
В горах жить - значит, к небу поближе, а небо - сказка. В сказки верила Марика. С колыбели слыхала разное, страшное или светлое, или непонятное вовсе; так тень от листвы на поляне колышется, темные пятна с солнечными мешаются.
А семья Марики и вовсе стояла особняком с года, как прадед ее из оврага Ланку вытащил.
Деревом ту придавило.
...Горы все помнят: вот они, в зеленых шкурах, мохнатые; вот человек высокий с длинным старым ружьем, а неподалеку две хрупких руки из-под ствола тянутся, и голосок - то ли смех, то ли плач.
Дед говаривал - Ланкой сама назвалась. Хрупкая, мол, беленькая, глазищи прозрачные, и глядит, не мигая. Улыбается, а зубы мелкие, как речные жемчужинки, и будто все одинаковые. Только сам-то он сосунком был, небось, присочинил половину. В горах ни беленьких, ни светлоглазых отродясь не водилось.
Даже нечисть, и та скорей на замшелый пень смахивает, не на цветочек какой.
Да и сказать по совести - кто ее знал-то, нечисть? Марика едва не колдуньей слыла, а сама за всю жизнь только лесное колесо видала - катится себе, из веток сплетенное, да отец - отродясь не лгал - встретил как-то трехрогого тура. Посмотрел тур на охотника, да рассмеялся, и сгинул. Отец, человек на что смелый, едва ружье не выронил да в деревню со всех ног не кинулся.
А девчонка беленькая - какая же нечисть? Да еще чудом уцелевшая... Как не помочь?
Отблагодарила на совесть. Рядом с вами никогда беды не случится, сказала. Потом рассмеялась вроде и говорит лукаво: если звездоцвет отыщете и сорвете. Ну, а кто за цветком пойдет - сам пусть не взыщет, как повезет... согласны?
Еще бы. Кто ж не согласится?
С места сорвалась и побежала, едва траву приминая, хохоча, будто и не плакала, стволом придавленная.
Такая вот Ланка, лесная невидаль.
Звездоцвет в горах рос - не просто в горах, а на самых высоких скалах. Порой женихи неразумные за ним карабкались, невест порадовать. А что за радость, коли разобьется такой смельчак? Вместо свадьбы горе приходит в дом.
С победой тоже возвращались порой - идет парень, а в руке сияет звезда, лепестки острые...
А чаще всего ни с чем приходили. Живые хоть, и на том спасибо.
Сколько раз беда подкрадывалась к деревне? Пожалуй, сосчитать можно. Впервые как раз прадед почуял недоброе, и пошел за цветком - молодой был еще, сильный. Добыл звездоцвет. Горы тогда сильно тряслись, соседнюю деревушку пропасть поглотила. Потом дед ходил - его загодя предупредила ведунья. И он вернулся живым и здоровым, вновь беда стороной обошла. Потом еще мор был у соседей, неподалеку; старший брат отца искал звездоцвет. И тоже - принес, и его деревню болезнь не тронула. И легко же нашел горную звездочку! Будто невидимый кто на цветок выводил. В деревне зависти не было к удачливым и отважным, а родичи Марики еще и язык за зубами держали. Так и жили, низали года один на другой.
Отец не верил в дедовы сказки, особенно с тех пор, как охромел на охоте. Не пошел к скалам, а ведь предупреждала Улка, наставница Марики...
Река в ту весну вышла из берегов, половину деревни смыло. И в семье Марики не все уцелели. И Улка не спаслась, убило ее рухнувшей стеной.
Когда на десятый год снова будто дымком потянуло - теперь Марика сама чуяла, уменье от наставницы перешло - тогда младший брат Марики отправился в горы. Назад не пришел, сорвался в пропасть. Когда нашли, руку его разжали, а в ней цветок звездчатый, острые лепестки.
Зато беда стороной обошла деревню.
А вот ныне снова тревога в сердце. Ой, будет что... Или мерещится? Старуха, чудачка... только ясен у старухи разум. Говорят, столетний орел зорче едва оперившегося.
Не могла заснуть Марика. А ведь на сон никогда не жаловалась, да и границу между сном и явью всегда понимала, не то что некоторые много моложе.
Снова пора светлую звездочку искать, отнимать у ревнивых гор. А идти некому.
Нет мужчин одной с нею крови. И женщин нет. Разве что родня дальняя, так пока до них весть добредет!
На полу стебель валялся. Марика палкой подвинула его к себе. Зверобой, из пучка выпал, когда венок плела... Ни на что не годится старуха, и стебля не удержала.
Может, хоть в горы сходить сгодится? Да погодите смеяться, вспомните, как цветок едва ли не сам в руки прыгал отцу ее, деду...
Узелок собрать, привязать к палке. И - ранним утречком, по туману. Как свои пять пальцев дорогу знает, а пока до трудных мест доберется, стает туман.
Гулкие горы, и в тумане поют, только глухо. Все расскажут, только умей слушать - где камень в ущелье сорвался, где барс тура задрал. Где птенцы кличут мать...
Эх, земляники-то сколько!
Не сдержалась, нагнулась - и, хоть боль пронзила поясницу, сорвала-таки стебель, украшенный алыми ягодками. К губам поднесла, потом к глазам - прежде полюбоваться. Сладкое счастье, детское.
...Как ползали по опушкам, капельки-ягоды собирали, и солнце пекло, и кукушка вдали заливалась! Не кончалась песня, не кончалась и земляника. И детство тянулось - без конца и без края.
Засмеялась старуха, солнечную сладость на языке ощутив. Приносили соседские ребятишки, не забывали, а все не то, что самой сорвать.
Ноги болят, руки как онемевшие. А до скал немного совсем. Как лезть-то будешь, дура старая? Орел в вышине плывет, то сам нырнет в облако, то облако его поймает. Обоим хорошо.
Тропка, жесткой травой поросшая. Камень из-под ноги - как живой. Вскрикнула Марика, едва удержалась.
И палка верная не поможет, если камни шутки шутить начнут...
Ничего, сжалились. И тропка совсем не крутая, удобная.
Глянула вниз Марика - ахнула. Как высоко забралась! Скажи кому - не поверят. А что сердце колотится и дыхание перехватывает - пустяк. Всем помирать, ей самой только до звездоцвета и поберечься, а дальше не о чем говорить.
Заплетаются ноги, не гнутся... э, нет, веселее пошли, музыку услыхав.
Полянка зеленая, такой яркой трава только в разгар весны бывает. Люди ходят по траве, смеются, кто-то силой меряется, женщины хлопочут у открытого очага, красавицы юные рукавами плещут, монистами позвякивают. Цветами пахнет и мёдом, лепешками - такие только в детстве едала.
А справа сидит, на рожке играет - в белой рубахе, высокой шапке, глаза озорные? Брат младший. Как живой ведь. А может, и вправду живой?
Рожок от губ отнял и машет, зовет к себе Марику.
А за ним - совсем стала слепая, сразу не разглядела! За ним ведь мать стоит, помолодевшая, нарядная, улыбается смущенно, да так тепло, что любой лед растопит. И косы ее - черные, ни одного волоса седого. Будто и не было дня, когда узнала о гибели сына. А может, и впрямь не было?
Снятся ведь порой тяжелые сны, искричишься, извертишься, и душно, будто камнем грудь придавили - но займется заря, и сгинуло все дурное, и снова легко.
Забылось все, потекла жизнь дальше. Молодые все, крепкие, бесстрашные. И Марика сама - не девчушка ли востроглазая, быстрая, как голец, охотница в улыбке зубами посверкать?
Выходит, не только ради своей деревни в горы отправилась - за юностью своей пошла.
Ноги легкими стали, сами запросились - вперед, на поляну!
Марика очнулась, головой помотала. Нет. Цветок мне наперво нужен. Цветок. А родные простят...
Нужен так нужен. Ну и тащись вперед, покряхтывая да в палку вцепившись, раз отдохнуть не желаешь. Нет больше полянки, смолкли голоса. Пренебрегла родней ради стебелька да белого венчика.
А вот и он сам - на гладком валуне, будто на шапочке, задиристо глядит и будто подмигивает. Ну, сюда Марике не забраться. Шарит по камню сморщенными ладонями, а толку чуть. Ногу поставить некуда, не за что ухватиться.
Только упрямая Марика. Села, узелок развязала, раздергала платок на полоски - и откуда силы взялись. Сидит, веревку плетет. Все ей неймется - давеча венок, сегодня веревку... Жарко; хлебнет воды из бутыли, и снова трудятся пальцы, хоть едва шевелятся. Жарко, солнце стоит высоко.
Вскидывает голову Марика - не удрал ли цветок? На месте...
А как веревку сплела, сделала петлю, и с двадцатого раза цветок захлестнула. Задохнулась совсем; прежде чем потянуть, долго сидела, закрыв глаза.
Звездоцвет хоть и невелик, но кустик у него пышный, листья колючие. Если совсем повезет, если чудо старухе подарят - не соскользнет петля.
И что же? Повезло. Кустик прямо с корнями едва ли не сам выскочил из расщелины в камне. Немного помялся цветок, да это мелочи. Счастливая улыбка на лице Марики. Гладит цветок узловатым пальцем; темное - к светлому, заскорузлое - к нежному. Здравствуй. Вот и свиделись снова...
Дрогнули горы, пророкотали... эхо откликнулось. Долго не умолкало. Сель в долину сошел.
Марика доковыляла до края пропасти, глянула вниз - и ахнула, и сердце зашлось. Вместо родной деревни сплошь камни и грязь.
Да как же это? Деревья с корнем вывернуты... и не разглядеть никого. Может, кто уцелел? Да тут уцелеешь разве? Ни человека, ни козленочка...
Погоди, погоди, шептала невесть кому, цветок в сухой руке стискивая. Погоди, я сейчас приду, всё поправим!
Смех за спиной, ветерка легче.
Вот она, беленькая, нарядная, мелкозубая, на камне сидит. Ланка.
- Да что же ты... как же ты... - Марика только цветок подняла, уставилась на девчушку. И не удивилась, будто сто лет ее знала. Та лишь плечиком повела, носик сморщила да глазами стрельнула. А что, мол, такого?
Рукой трясущейся Марика указала на край обрыва. Та - с камня спрыгнула, глянула вниз; разочарованно отвернулась. Мол, думала, покажешь что...
Так люди-то, люди! Живые люди там! - шепчет старуха.
Какие ж они живые? - смеется Ланка. Где ты живых нашла?
Да как же... как же теперь... и мне-то куда? - шевелит губами старуха. Точно, голову потеряла - ну не к развалинам же возвращаться! - на личике Ланки написано. Руками разводит: а ты - живи! - и смеется заливисто.
Как же, повторяет старуха. Как же? Ты ж обещала... Вот же цветок! - и все тычет белокурой под нос, будто бы та сейчас глаза продерет и опомнится. А маленькая, светлоглазая плечиком пожимает.
Вот глупые, говорит. Сказано было - рядом с вами беда не случится. Вашу кровь защитить обещала. Деревню - не обещала. А кто твоей крови сейчас в деревне остался?
То-то и оно.
Даже Яненка, приемыш, чужая - и то за хребтом. Двойню родит, мальчика и девочку, дочку Марикой назовет. Радуйся, глупая.
А что напоследок в горы забралась - разве не счастье? - спрашивает. Так и торчала бы у подножия, будто курица... а ведь из семьи орлов.
Счастье, говорит эхо. И вправду ведь - счастье. Разве иначе старуха в горы потащится, кроме как спасительницей себя возомнив?
Сидит Марика на камне, вертит в руке цветок. Выбросить жаль, хотя на что он теперь? Острые лепестки будто дразнятся - погадай, как в детстве гадала!
Так не гадают на звездоцвете. Это смелых цветок, им гадать не нужно - и так все ясно, а что не ясно, сами найдут, разведают.
Внизу поток бурлит - не вода, грязь с камнями. Вверху орел плавно круги описывает, увлекая за собой солнце. Высоко-высоко, почти у самого солнца, сидит Марика.