Он шел к свету.
По сторонам его была тьма, но тьма странная, будто смесь самых
разных невиданных прежде цветов - они кипели, бурлили и слива-
лись, и тьма была текучей и непостоянной, совсем не такой, какой
он все еще помнил ее; не пустой чернотой неосвещенных углов, не
холодной тишиной беззвездной ночи, а Тьмой - живой и теплой, и
черной, невероятно черной, несмотря на все непостоянство, а мо-
жет быть, и благодаря ему.
Впрочем, пока он шел, тьма перестала казаться необычной, и
уже только краем глаза выходило уловить ее многоцветные переливы.
Свет же впереди манил и притягивал взгляд, и не хотелось терять
времени и оборачиваться, и нужно было идти к свету, ибо куда еще
можно было идти?
И вот тьма вокруг стала непроницаемой стеной, потеряв свое
очарование, а свет становился все ближе, он был совсем рядом, он
сиял мягко и ласково, он звал и звал за собой...
И он шел к свету все легче и радостнее, теряя с каждым ша-
гом слова, мысли и воспоминания, и вот забыл совсем, кто он, от-
куда идет и что за свет впереди, и было ему покойно и тихо, как
вдруг сзади его окликнули:
- Стой!
Он не остановился, конечно, он даже не замедлил шаг; что мог
значить этот голос в сравнении со светом впереди, зачем тратить
силы на ответ, да и что отвечать?
- Стой! - во второй раз, громче и ближе, прозвучал голос
сзади.
- Нет, - шепнул он непонятливому голосу, слегка удивившись
этому своему поступку. Свет уже близко - еще сотня шагов, не
больше...
- Стой! Послушай меня!
- Мне нужно идти, - сказал он, шагая вперед.
Теперь он мог различить сквозь свет, что за ним стоят фигу-
ры в белой одежде, и машут ему руками, и зовут его к себе; он ус-
корил шаг.
- Глупец! Остановись!
- Зачем? - спросил он.
- Разве ты хочешь пустоты? Разве ты хочешь, чтобы все так
кончилось?
- Да, - ответил он, ступая все легче. - Я устал...
Уже можно было различить их лица.
И там, впереди, перед остальными стояла, улыбаясь, его
мать...
- Ты видишь только ложь! Обернись же!
Ложь? Может быть... Но - какая разница?..
- Там хорошо, - сказал он голосу.
- Там? Там никак, - ответил голос. - Ты пропадешь!
- Пусть.
Она весело махала ему рукой.
- Ты еще не забыл слова, - говорил голос. - Ты еще не поте-
рял разум. Вспоминай же! Вспоминай, что умел! Обернись скорее!
Разве ты не видишь, что никуда не движешься?
Что там можно вспоминать?..
Но вдруг стало интересно - самую малость. Он задержал сле-
дующий шаг.
Свет двигался ближе.
Он остановился.
Свет шел к нему.
- Видишь? - спросил голос. - Это он тянет тебя к себе, и он
заберет тебя, он растворит тебя, ничего не оставив! Скорее обер-
нись - я не могу задержать тебя сам!
Он медленно шагнул вперед.
- Что ты делаешь?! - вскрикнул голос. - Ты сильнее, чем ду-
маешь! Если бы дух твой был слаб, он уже поглотил бы тебя!
Он шел быстрее и быстрее. Что голосу за дело до него? Что он
имеет против света?
- Что ты умел там, раньше? Что ты делал, несчастный?
Что?.. Откуда ему знать...
Его ждали. Еще дюжина шагов.
- Ты был звездочетом? Вспомни звезды, вспомни, как они ри-
суют картины на ночном небосклоне; может быть, ты дал имя откры-
той тобой комете? Может быть, ты составлял карту небес?
- Нет, - тихо сказал он,
- Ты был солдатом? Вспомни схватку! Вспомни, как бился за
свою землю, вспомни, как поил ее своей кровью и кровью тех, кто
хотел отнять ее у тебя! Может быть, ты и сам вел войска на врага?
- Нет.
Еще чуть-чуть.
- Ты был художником? Вспомни, как выходил из-под кисти...
Художником?..
- Нет, - не так уверенно ответил он.
Голос замер. И спросил снова:
- Ты был писателем?
- Нет...
Ну вот и все. Вот и...
- Ты был музыкантом?! - в отчаянии крикнул голос.
Свет у самых ног замер и дрогнул.
Да.
- Да, - ответил он.
***
И он услышал ее - свою музыку, ту самую.
Да, это она. Подождите. Еще немного. Дайте, дайте
дослушать...
- Это она, - подтвердил голос тихо. - Теперь обернись. Она
здесь.
Он обернулся, и музыка стала отчетливее, хотя ничуть не
громче.
Перед ним стоял человек - загорелый, высокий и крепкий. Мор-
щины глубоко прорезали его лицо; он еле заметно улыбался, и се-
дые волосы его лежали на широких плечах, а их темные кончики бы-
ли заплетены в две тонкие косички. За ним была тьма, и понемногу
к музыканту возвращалась способность видеть ее движение.
Он слушал, и менялось все вокруг, хотя при этом как будто
оставалось тем же; человек перед ним теперь виделся ему не высо-
ким, а очень высоким. Он заметил, что на плечи его накинут мехо-
вой плащ, а одет он в куртку грубой ткани и такие же штаны с бах-
ромой; он увидел на его ногах обувь и вспомнил, что она называет-
ся мокасинами.
- Теперь не теряй времени, - сказал ему человек. - Дай мне
руку.
Музыкант стоял, не шелохнувшись.
- Ты должен сделать это сам, если хочешь идти со мной, -
пояснил великан.
Он стоял на месте, любуясь, как тьма меняется в тон его му-
зыке, и как огромно пространство перед ним - бесконечно и безна-
чально...
- Эй-эй! Это то же самое, - сказал человек. - Это то, что мы
называем Океан. Задержишься - и он возьмет тебя. Идем со мной, и
твоя музыка не исчезнет.
Музыкант отсутствующе протянул руку великану, и он схватил
ее своей, а после этого осторожно взял и другую; он поднял руки
так, что они оказались перед глазами у музыканта.
- Смотри! Он почти достал тебя. Придется повозиться...
Руки музыканта выглядели пятнами неопределенного цвета,
словно на испорченной фотографии; он увидел их - и покачнулся,
вдруг почувствовав головокружение и глухоту. Музыка слышалась
словно через вату, и голос великана так же глухо звучал в ушах:
- Все в порядке, все хорошо...
Что тут хорошего?..
- Смотри, смотри на них!
Он-то смотрел!.. Только вместо них - одни пятна, и самого
его, наверное, уже нет почти, и сейчас все кончится... И... Как
же они выглядели раньше?..
Пятна задрожали и стали плотнее.
- Вспоминай...
Пять пальцев. Вот они, еще не очень ясно, но их пять на ле-
вой руке и... и... шесть - на правой. Почему - шесть?..
Великан тоже обратил внимание на правую руку.
- Собирай их, - велел он. - Это ничего...
Пальцы дрожали, не желая становиться в фокус. Великан шеве-
лил губами, и вдруг все стало черным-черно для музыканта. Музыка
стихала.
- Еще раз, - тихо-тихо донесся до него голос.
Зрение вернулось, и музыка зазвучала громче. Он сопротивлял-
ся, как мог, но тьма тащила его в стороны, раздваивая пальцы пе-
ред глазами, и великан что-то шептал, и...
- Ты справился, - сказал великан, улыбнувшись.
Ему показалось, что он услышал щелчок закрываемого замка - и
руки встали на место. На правой вполне удобно уживались шесть
пальцев.
- Теперь самое сложное, - сказал великан. - Будем искать.
- Что? - спросил музыкант.
- Твой дом, - ответил великан. - Играй, не переставая!
Он играл. Он только сейчас это понял, но он играл свою музы-
ку сам - с самого начала; он сделал ее еще громче, и парой аккор-
дов тьма вокруг блеснула зеленым и фиолетовым.
- Лард! - крикнул великан так громко, что задрожало все вок-
руг.
Едва не сбился.
- Что?
- Не обращай внимания. Играй! Это имя того, кто нам поможет.
Музыкант кивнул и заиграл, шевельнув пальцами.
- Лард! - снова позвал великан.
Ответа не было.
- На чем ты играл? - спросил великан.
- Я... я играл на фортепиано, но...
- Лард!!!
- Но сам я играл редко... я был дирижером.
- Вот как?.. Тогда прикажи играть ему.
- Кому?
- Ему, Океану... Измени его. Лард!
- Как?..
- Не знаю. Быстрее учись.
- Но как?..
- Откуда мне знать? Ты же... дирижер. Лард, где ты?!
Он попробовал приказать.
Музыка так же играла вокруг, но ничего не изменилось.
- Ее должен слышать весь Океан. Что-то вроде этого.
- Я пытаюсь... Выпустите руки.
- Если выпущу - простая музыка не спасет, - серьезно сказал
великан. - Я не смогу тебя больше держать. И сейчас-то трудно...
- Почему ваш друг не отзывается?..
- Не знаю. Я не могу его найти. Наверное, спустился.
- Спустился?..
- Это неважно сейчас... Лард!
- А если я заставлю его играть? Если сумею?
- Что? Ну, вообще-то это может сработать.
- Тогда выпустите руки... Я попробую.
Великан с сомнением посмотрел на дирижера.
- Еще раз, - сказал он ему.
И изменился.
- Ла-а-ард!!! - потряс Океан его крик, ставший вдруг выше и
сильнее, во много раз сильнее; дирижер, пораженный, стоял перед
огромным существом, сияющим... как алмаз? Нет, как снежное поле:
как и цвета Тьмы, его цвета лились в один - но ослепительно бе-
лый... За спиной его трепетали крылья, одно перо из которых могло
накрыть дирижера целиком, и руки, длиннопалые и тонкие, все сжи-
мали его руки, и сам Океан вдруг показался рядом с ним блеклым и
унылым.
Время текло, и оба молчали; но вот белые руки дрогнули, и
зазвенел с высоты голос:
- Благословляю тебя... Играй, дирижер.
И руки дирижера освободились, мягко выскользнув из гладких
тонких пальцев.
- Прощай, - печально произнес волшебный чистый голос.
Пасс отправил музыку ввысь, и откликнулся Океан...
Шестипалая правая рука правила музыкой словно сама собой,
легко, как никогда раньше; и музыка откликалась на каждое движе-
ние, как не откликнулся бы и самый лучший оркестр.
Он опустил веки, вскидывая руки снова и снова.
И еще.
И еще...
Он вспоминал, вспоминал ее, ту музыку, что тогда, там, так
далеко звучала в его голове, и проникала в его сны, и вела его за
собой - или это он вел ее? Или они шли вместе, под руку, как
влюбленные, через всю его жизнь?
Он, кажется, бросил ее тогда... Но этого больше не случится.
Он открыл глаза.
И музыка стихла, успокоилась, расслабленно звуча во всем,
что окружало его.
В птичьем пении. В зеленых листьях тополей и ив. В воде речушки.
Даже в стенах деревянного домика, стоящего прямо перед ним, в бе-
лой каменной дорожке под ногами, в облаках, лениво плывущих нав-
стречу рассвету, да и в самом рассвете - везде была она, его му-
зыка, а значит, и он сам.
Он опустил руки - целую вечность играл он, казалось, но
что это значило теперь? Он мог отдохнуть.
Ведь вот - это все. Все, о чем он хотел играть. И играл...
И плыл над его домом, над его долиной, над его миром первый
рассвет первого дня.
Он тихо отворил незапертую дверь и вошел в свой дом.
***
Он не осматривал комнаты, ему не пришлось привыкать к смене
мест: этот дом всегда был, есть и будет - его. Он прошел через
коридор, мельком посмотрев в висящее на стене зеркало, и вернул-
ся на шаг назад, чтобы заглянуть в него еще раз.
Его волосы, немного не достававшие до плеч, были черны, как
никогда в его жизни; только над правым плечом пробегала благород-
ная седая прядь. Верхнюю губу и подбородок слегка трогала щетина.
На нем был фрак, но сидел он прекрасно, совершенно не стес-
няя движений. Он еще раз взглянул на руки - по-прежнему на пра-
вой шесть пальцев; это уже не выглядело необычным. Руки стали как
будто старше, кожа на них потемнела, и пальцы были тонки - но это
было только красиво, и ни единой морщинки не лежало на руках от за-
пястий до самых кончиков пальцев.
Он поправил зеркало и пошел дальше, свернув в кухню. Взял
горсть кофейных зерен из сундучка на столе, смолол их ручной ко-
фемолкой, поставил на горячую печку кофейник; нарезал свежий хлеб
и сыр, лежащие на столе, и отправился пить кофе на веранду.
Там с полчаса он слушал свою тихую музыку в тени винограда,
цепляющегося за решетку навеса, ел бутерброды с сыром и запивал
их чудесным кофе, а после этого встал, аккуратно отодвинув стул
от маленького дощатого столика, и уже совсем было собрался поиг-
рать на рояле в большом зале, который все никак не решался переи-
меновать в гостиную, как вдруг его окликнул знакомый голос:
- С добрым утром, дирижер!
- С добрым утром, - ответил дирижер, оборачиваясь к изменив-
шемуся вновь знакомому.
Теперь он был вполне обычного человеческого роста, чуть вы-
ше среднего - пожалуй, одного роста с ним самим, - и выглядел
иначе, будто помолодев лет на двадцать. Хотя, может быть, это зе-
лень вокруг и свет утреннего солнца делали его лицо веселей и мо-
ложе?
- Заходите, - пригласил дирижер, приоткрыв калитку веранды.
Гость поклонился ему и снял шляпу, не спеша подходя к нему.
Шляпу? Да, изменилась и одежда - теперь, не считая шляпы,
это были долгополый сюртук, рубашка с расстегнутым воротом и ши-
рокие брюки, перепоясанные кожаным ремнем, к которому плотно при-
легали короткие ножны лакированного темного дерева. На ногах его
сейчас были сапоги, подбитые подковками - судя по звуку, который
они отбивали по мощенной камнем дорожке.
Он вошел на веранду и широко улыбнулся дирижеру.
- Теперь время есть, - сказал он. - Не хотите ли вы задать
пару вопросов?
Хозяин улыбнулся в ответ.
- Вы стали вежливее.
- Что делать? Это уже не совсем Океан. А здешнее noblesse,
как я понимаю, очень даже oblige.
- Садитесь, - указал дирижер на стоящее в углу веранды крес-
ло-качалку, и, дождавшись, пока гость неспешно присядет, занял
свой стул, отвернув его от столика.
- Прежде всего, я хочу поблагодарить вас... - начал он, как
вдруг собеседник поднял руку, словно загораживаясь от его слов.
- Погодите. Вы еще сами не знаете, за _что_ хотите благода-
рить. Не нужно, прошу вас. Вопросы.
- Хорошо... - растерянно произнес дирижер и поднял глаза на
гроздья винограда, зреющего под навесом. - Тогда... Первое. Кто
вы?
- Вы изволили видеть, - не меняя тихого и спокойного тона,
сказал гость. - Я дракон.
Дирижер подождал, но, кажется, ответ мог считаться исчерпан-
ным.
- Что же... Второе. Что это за место?
- Ну, вы догадались сами, я полагаю, - ответил дракон. -
Глаза и уши вас ничуть не обманывают. Это новый мир, его создали
вы, и он ваш по праву.
- Что случилось бы там, если бы вы не вмешались?
- Вы стали бы тем, с чего начинались, и ваша прекрасная ду-
ша навсегда была бы потеряна, будучи растворенной в Океане. Это,
насколько я могу понять, вы тоже поняли сами.
- Кто такой Лард?..
- Мой друг и ваш коллега, творец. Правда, играет он всего
только на флейте, но вы бы видели те миры, что рождены его тан-
цем... Впрочем, думаю, вы их еще увидите. Сейчас торопиться неку-
да.
- Дракон - что это значит?
- Только то, что я дракон. Мое искусство отличается от ваше-
го тем, что неспособно ничего создать, и тем, что применимо по
большей части лишь в Океане, то есть вне миров. Зато и выжить
там, удержаться на плаву, не составляет для меня никакой труднос-
ти, в отличие от, скажем, вас. - Дракон улыбнулся снова, словно
извиняясь.
- Что же это за искусство?
- Хм... Это искусство движения, скажем так. Искусство пере-
мен. Искусство дороги.
Дирижер закрыл глаза и попытался подумать над новым вопро-
сом. Ничего не призодило в голову, и он сказал, вставая:
- Я приготовлю кофе.
- Будьте так добры, - кивнул дракон.
***
Вдруг, сидя за столиком на веранде вместе с драконом, дири-
жер почувствовал, что они - лучшие друзья, и прежняя беседа каза-
лась ему теперь до смешного натянутой. Они пили кофе (в чашке
дракона, заметил дирижер, оно вдруг само собой становилось свет-
лее) и говорили обо всяком, и дракон знал о каждой книге, кото-
рую упоминал дирижер, и мог высказаться о каждом музыкальном
произведении, которое он называл. Дирижер и сам не заметил, ког-
да они перешли на "ты", и снова и снова варил кофе.
- Как ты назовешься? - спросил его дракон.
- Я? - дирижер поразмыслил. - Для кого?
- Нас не так мало, как может показаться, - пожал плечами
дракон, тронув шляпу на коленях.
- Дирижер, - улыбнулся дирижер. - Ты знаешь других?
- Нет. Нас не так много, как может показаться, - ответил
дракон. - Но тебе нужно имя, хотя бы одно. Я - другое дело, та-
ких, как я, обычно не зовут по имени. Это ни к чему. Или зовут
просто - райя.
Дирижер почувствовал что-то странное. Что?
- Да, - опередил его дракон, - сейчас мы говорим на твоем
языке, то есть на языке твоего мира. В Океане не составляет тру-
да говорить на языке Океана; наши души, освобожденные, сами прев-
ращают мысли в слова, ведь все вокруг так или иначе принадлежит
Океану. И все же остаются особые слова, которые они перевести не
могут. Таково имя Лард и все имена Океана. Таково слово "райя".
Тебе тоже нужно имя, чтобы ты всегда мог услышать меня и отклик-
нуться. Мне - нет, таково мое искусство.
- А как узнать имя, которого еще нет в Океане?
- Все имена уже есть в Океане, и ни одного еще нет - оттого,
что время Океана совсем непохоже на то, к которому ты привык. В
общем, это неважно. Дай-ка руку.
Дирижер поставил чашку на стол и протянул шестипалую руку
дракону; он взял ее в свою, и что-то произошло, но что - дирижер
никак не мог понять, пока вдруг не произнес:
- Февер. Мое имя - Февер.
- Очень приятно, - улыбнулся дракон и отпустил его руку.
- Что это было?
- Это был Океан, - сказал дракон. - И хватит о нем на сегод-
ня.
Был полдень, летний полдень Земли Февера ("А как ты назовешь
его?" - "Земля. Почему ты смеешься?" - "Я не видел еще ни одного
бога, не назвавшего свой мир Землей..."), но густой виноград и
легкий дощатый навес защищали их от зноя, и они отдыхали - каж-
дый после своего трудного дела, молчали, говорили и смеялись.
И пели птицы.