1. Иисус же пошел на гору Елеонскую.

  2. А утром опять пришел в храм, и весь народ шел к Нему. Он сел и учил их.

  3. Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди,

  4. сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии;

  5. а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь?

  6. Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что‐нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания.

  7. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень.

  8. И опять, наклонившись низко, писал на земле.

  9. Они же, услышав [то] и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди.

  10. Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя?

  11. Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши.

  (Св. Евангелие от Иоанна 8:1-11)

  

  "Наиболее веские аргументы против каноничности рассказа базируются на данных рукописной традиции: он отсутствует в большинстве наиболее авторитетных и древних греческих рукописей, содержащих четвертое Евангелие. Его не содержит ни старосирийский перевод, ни Пешитта (сирийский перевод III-V вв.), ни многие другие древние версии. Однако его содержит Вульгата (латинский перевод Библии, сделанный в IV веке Блаженным Иеронимом). Самой ранней рукописью, содержащей греческий текст рассказа, является греко-латинский Кодекс Безы, относимый обычно к V или VI веку".

  "Таким образом, несмотря на отсутствие во многих рукописях, рассказ был достаточно широко известен. Совокупность факторов заставляет предположить, что, хотя рассказ мог не входить в оригинальный текст Евангелия от Иоанна, он был частью изначального устного предания об Иисусе. По каким-то причинам он получил сначала бόльшую известность на Западе, чем на Востоке. Тем не менее, языком оригинала является греческий, а не латинский".

  "Безусловная достоверность рассказа подтверждается его полным соответствием тому образу Иисуса, который возникает при чтении всех четырех Евангелий. Несмотря на разницу в расстановке акцентов, все четыре Евангелиста рисуют цельный образ Учителя, Который во всех ситуациях действует четко и последовательно. Его поведение в эпизоде, вошедшем в Евангелие от Иоанна, напоминает то, как Он вел Себя в других случаях, когда фарисеи, 'искушая Его', задавали Ему сложные и двусмысленные вопросы. Все попытки уловить Его в словах ни к чему не приводили: на двусмысленные вопросы он давал однозначные ответы, не оставлявшие Его противникам никакого пространства для дальнейших споров.

  

  Однако главным, на что обращает внимание читателя автор истории, является отнюдь не мастерство, с которым Иисус избегает прямых ответов, а Его отношение к оказавшемуся перед Ним человеку. Наиболее сильным моментом всего рассказа является диалог Иисуса с женщиной. Иисус ни одним словом не осуждает ее, несмотря на то, что ее грех был очевиден. В этом Он напоминает отца из притчи о блудном сыне: как отец безоговорочно и сразу сосстанавливает вернувшегося из далекой страны сына в сыновнем достоинстве (Лк. 15:22-24), так и Иисус восстанавливает женщину в ее попранном человеческом достоинстве".

  

  ___________

  

  Смысл в том, что рассказ действительно не был включен в тексты сразу по причине провокационности своей для иудеев. И дабы избегнуть политической распри на почве учения между христианами и иудеями первого века... рассказ, видимо, передававшийся устно из поколения в поколение, был внесен в тексты позже, спустя века. А то что устно, разумеется, не означает что потом записан недостоверно с искажениями, ибо рассказ короткий, там и запоминать особо нечего. А может и был где записан, утаенно. Что за "политическая распря"?

  

  Мы читаем, что Христос при собрании народа, сидя, что-то пишет или чертит по земле.

  Что именно пишет-чертит? Это легко распознается в самом тексте, ибо написано вполне четко: "Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле". И далее: "Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал"... "И опять, наклонившись низко, писал на земле".

  Мы видим как линия тела вертикально качается от наклона и подъема, будто рисуя угол. Но где угол, там и треугольник, верно? Итак, Иисус рисовал треугольник перед народом. Зачем? Возможно, это была разметка "Отец, Сын, Дух Святой" в углах. И возможно еще и наложенный треугольник, чтобы показать "число зверя".

  

  Тут приводят женщину, утверждая, что "взяли в прелюбодеянии".

  Однако, мы видим только женщину, суть в том, что для подтверждения нужен тот, с кем она прелюбодействовала, ибо так положено по закону: при свидетеле или лучше свидетелях, а значит, плюс и они сами, приведшие ее; хотя этот "свидетель"-участник будет сам виновен в прелюбодеянии тогда вместе с ней. "Инквизиторские методы, основанные на одном лишь обвинении, незаконны", - читаем в талмуде. Но, однако, есть они сами, приведшие ее, и они также свидетели. Хорошо, тогда где тот, с кем она прелюбодействовала? Может быть он убежал? В любом случае, даже если мужчине не вменяется грех прелюбодения (представим что так), то он был бы тут не лишним, потому что речь о побитии ее камнями, казни. И для суда его слово имело бы значение. Где этот мужчина? Его нет в рассказе.

  Итак, мы наблюдаем нескольких иудеев, приведших ту женщину, стоящих подле Христа и толпы людей, с обвинением против нее. Желая "найти что‐нибудь к обвинению Его" - что тут наиболее важно, они шли обличить Его во лжи по закону, в незнании закона, или уличить в чем угодно, лишь бы выглядело более менее внятно, толково. Любая зацепка, и "ты - лжец" прямо рвалось из них; но как только Им было сказано "кто из вас без греха, первый брось на нее камень", они тут же (!) стали уходить, подальше от толпы, от того места, будто их там и не было.

  

  Но это иудеи! Чтобы обвинить иудея в грехе - нужно иметь очень и очень веские доказательства! Таков менталитет этих людей. С молоком матери, со взрослением они впитывали с детства глубинный страничный шелест Танаха, где Бог карает за грехи.

  И как же, интересно, только от слов "кто без греха - брось камень!" они, пристыженные совестью, стали резко покидать то место? Вполне вероятно и логично предположить, что они должны были встать в позу, и кидая руками на Христа требовать безусловных доказательств их греховности, тем более они и шли Его обличить во лжи!

  Ну вот... повод для обличения. И что происходит? Они были в чем-то виноваты? В каком-то грехе? Но даже если так, они все равно потребовали бы от Него объяснений. И это правильно, по жизни, нельзя просто так в людей кидать обвинения.

  Но... "начиная от старших до последних"... они расходятся. А "последние" тут, это самые молодые, и самые тугосоображающие что вообще сейчас только что произошло, что Он им сказал, и что... сия женщина сейчас начнет говорить! Она расскажет... она расскажет... О, Боже! Они скорее ретируются с того места, ошпаренные ужасом от мысли что с ними будет, если Христос спросит ее, а она начнет говорить!

  Но когда ее вели, они думали о том, что она начнет говорить? И... нет, по всей видимости. Об этом они поняли уже перед толпой, когда Он сказал им "безгрешный брось камень", а до сего полагали, что она будет молчать, собственно, прежде всего потому что ничего особого и не было, ей, в принципе, особо обвинять их не в чем, но... все же...

  Сама ситуация перед толпой людей обозначила (для них), явила и обозначила... судьбоносный миг, как удар молнии рядом, как глас с неба над их головами, как сотрясение земли до самого края...

  

  О чем же говорить?

  

  О том... что она, еще девственница, охваченная совсем не детской фантазией, и укрывшись у стога сена... гладила себя там внизу, и ей было хорошо, и она стала забываться и...

  Какие-то люди вдруг оказались рядом, это были мужчины, и они... Они сначала стояли и смотрели, а потом... А потом один потянул ее к себе, его руки стали хватать там внизу, где она только что гладила... И еще кто-то... и остальные... Ее почти раздели, она хваталась истерично и молча за концы одежки, в ужасном ступоре пытаясь сознавать, что ее сейчас...

  Чьи-то руки провели по груди, между ног... Потом шепот: "стойте, одумайтесь!"

  И она услышала дышащий в нее голос: "отведем ее к этому равви, пусть скажет по закону, на лжи его... словим".

  И они пошли. И она шла как в тумане, приглаживая на себе ткань одежки.

  

  И пришли где был Христос, и еще люди. И эти мужчины сказали, что взяли ее в прелюбодеянии. Да, она понимала что на ней грех. Она понимала, что это гадко... нехорошо так делать. Ей говорили об этом, что нехорошо. Но она не понимала насколько нехорошо. Она еще так молода... Ей захотелось любви, и она помечтала. У нее на глазах слезы. Она не думала, что прямо настолько грех... что прямо камнями... Она думала что если только натурально, с мужчиной... тогда камни...

  

  И она испугалась, когда эти мужчины стали ее хватать, трогать, там на сеновале. Она уже думала, что это конец. Она будет испорчена как девушка. Но кто-то из них одумался. И сказал про "равви". Ее схватили, сграбастали, повели, и они пошли прочь от сеновала.

  

  И вот сии иудеи это поняли. Что она начнет говорить. И уже через две минуты никого из них не было на том месте.