Раз-раз. Запись идет? Да, похоже... Здесь чертовски холодно, и температура продолжает опускаться...
Я - Михаил Юнг, инженер-механик поверхностной станции Европа-1. Станция была разрушена в результате разлома поверхностной коры. Все, кроме меня, пятнадцать мужчин и женщин, специально отобранных для миссии на четвертый по величине спутник Юпитера, погибли в первые минуты... Сегодня - третий день, как я оказался в плену океана, омывающего Европу. Приступы помутнения рассудка, которые начались почти сразу после катастрофы, участились, и, боюсь, вскоре совсем сойду с ума. Мне и сейчас трудно собраться с мыслями, но я должен, у меня мало времени. Реактор вышел из строя, а заряда батарей хватит еще часа на три. Не знаю, для кого делаю запись, которую никто никогда не найдет. Наверное, для себя: чтобы помнить, кто я.
Экспедиция высадилась на Европу неделю назад. Местность, выбранная для станции, оставляла жуткое впечатление: сверху, мрак космоса и жесткая радиация, снизу - бездна океана, гораздо больше мирового, что остался на далекой Земле, а между ними - десятикилометровый слой льда, поверхность которого предстала перед нами ледяной пустыней, над которой медленно всходил гигантский диск Юпитера. Мы рассчитывали создать постоянную базу, намертво вцепившись в поверхность спутника газового гиганта, которая раз в несколько суток вздымалась на десятки метров из-за приливной волны. Мы собирались отправиться в бездну, куда миллионы лет не проникал луч света.
Большинство исследователей считали, что Европа покрылась ледяным панцирем сравнительно недавно (сравнительно - это несколько миллионов лет назад), и в океане, что колыхал черные воды под ним, могла зародиться и сохраниться жизнь. Если бы их гипотеза подтвердилась, человечество бы окончательно убедилось, что не одиноко во Вселенной. Хотя, на мой взгляд, это предположение и не требовало доказательств - все вполне очевидно: кто мы, чтобы претендовать на уникальность?
Мы искали жизнь, а она искала нас. На пятые сутки лед под станцией внезапно раскололся, и мы рухнули вниз, в пролом навстречу стремительно поднимавшейся воде. Не знаю, что вызвало разлом... Может быть, где-то глубоко под нами, под 90-километровой толщей океана проснулся вулкан, или что-то изнутри хотело выглянуть наружу, либо сама Европа решила наказать тех, кто покусился на ее тайны. От удара часть отсеков сложилась гармошкой, другая - потеряла герметичность, и станция быстро погрузилась в пучину океана.
Я спасся, потому что находился в ангаре, внутри аппарата глубокого погружения, который готовился к спуску в скважину, пробуренную в многокилометровом панцире спутника. Но, видит Бог, я выбрал бы иной конец. Европа захлопнула ловушку, покрыв место катастрофы новой ледяной корой, отрезав от выхода на поверхность и лишив меня призрачной надежды на спасение.
Включив свет, я понял, что батискаф все еще находился в ангаре. Точнее - в том, что от него осталось. Удар об воду сплющил и покорежил стены, вывернул наизнанку переборки, намертво блокировав мой аппарат, лишив плавучести. Батискаф погружался в бездну вместе с разрушенной станцией, не отпускавшей его на свободу. Он спас мне жизнь и стал тюрьмой, где судьба определила провести последние часы жизни.
К полусфере обзорного иллюминатора вода прибила тело главного инженера - славного и компанейского парня, с которым я провел немало часов, проверяя технику. Его широко распахнутые глаза будто смотрели внутрь батискафа, на меня и кусок привычного нам мира за моей спиной. Я отодвинул его тело уцелевшим манипулятором, ощущая себя виноватым, и попросив вслух прощение за то, что не мог его похоронить. Надеюсь, его душа найдет упокоение, а не останется блуждать со мной во мраке океана Европы.
Я осмотрел батискаф изнутри. Аппарат чудом остался цел, что не поддавалось логическому объяснению, только на стене у наглухо запечатанного внешнего люка чернели странные масляные потеки. Я осмотрел мощные створы, но, не отыскав признаков разгерметизации, решил, что погибший товарищ вполне мог оставить в батискафе небольшую склянку с технической жидкостью.
Ужас и одиночество терзали мою душу несколько часов, пока глубиномер не остановился, показывая, что батискаф опустился на 50 километров. До дна оставалось столько же, но что-то остановило падение в бесконечность. Покинув свой ложемент, я занял кресло пилота, чтобы просканировать пространство, и вдруг почувствовал чье-то присутствие за спиной.
Я обернулся, понимая, что поступаю глупо, ведь никого там быть не должно: батискаф - не подлодка, его внутренне пространство едва вместит трех человек, и в нем не спрятаться. Но божественно красивой незнакомке, что изящно восседала в кресле штурмана, удалось совершить невозможное. Я замер, чувствуя, как по спине побежали мурашки.
- Здравствуй, - произнесла незнакомка. Голос у нее был томным, словно она видела во мне не насмерть перепуганного человека, а страстно желаемый ею мужской идеал.
- Кто ты? - выдавил я. - Откуда ты взялась?
- А как ты думаешь? - ответила она и грациозно потянулась. - У тебя так тесно и душно. Ты не хотел бы проветрить помещение?
- Ты - галлюцинация, - вслух сказал я. Незнакомка рассмеялась: - А может, галлюцинация - это ты? Я сплю или действительно тебя вижу? Ну-ка, ущипни себя за нос!
Умеют ли шутить галлюцинации? Подсознание - космос, который до сих пор не открылся человеку. Мы пытаемся покорить пространство, не понимая, что Вселенная есть в каждом из нас. А в моей в тот момент произошел Большой взрыв, породивший в воспаленном мозге новую реальность, где я принял незнакомку, как данность, аксиому, не требующую доказательств. Что-то подобное, наверное, ощущал герой старого фантастического романа, чье название я тщетно силился вспомнить.
- "Солярис", - сказала она. - Этот роман назывался "Солярис". В нем описывался разумный океан, но я - не тот случай.
Незнакомка снова рассмеялась, и в спертом воздухе батискафа словно рассыпался перелив крошечных колокольчиков. Потом она протянула ко мне руку для поцелуя. Я коснулся ее губами, чувствуя исходящий от кожи незнакомки тонкий, возбуждающий, манящий аромат, уносящий, затягивающий без остатка в бездну блаженства.
Я помню, мы занимались любовью - неистово и страстно, а затем еще и еще. Она стонала и изгибалась, то двигаясь мне навстречу, то немного отстраняясь и впиваясь коготками. Дева словно пыталась выжать меня досуха, и, утонув в океане наслаждения, я потерял счет времени, пока она не сжалилась, и искушение не отпустило меня. Потом мы лежали, прижавшись друг к другу, и она рассказывала, что на спутник Юпитера втайне отправили еще одну экспедицию, которая оборудовала базу в тридцати километрах от нас. Их станцию океан поглотил раньше, а моя незнакомка чудом выжила, потому что проводила замеры в отдалении от места катастрофы, но, несмотря на отчаяние, нашла в себе силы добраться до нас пешком - в одиночку по безжизненной ледяной пустыне.
Как она оказалась в батискафе, почему я ее не видел, и даже не слышал о чудом спасшейся девушке с тайной станции? Я не спрашивал, поскольку боялся, что ее ответы разрушат удивительную сказку, узор которой мастерски плела таинственная красавица. Кстати, она представилась Европой. По злой иронии судьбы, суккуба в обличье дивы звали так, как и юпитерианскую луну, уничтожившую нашу экспедицию.
Когда мой разум смирился и окончательно принял присутствие Европы, в батискафе появился третий, и он, конечно же, был лишним. Третий материализовался, когда я спал, на исходе вторых суток, проведенных мной в океане. Он разбудил меня надрывным кашлем.
Мужчина - в рваном скафандре высшей защиты - согнулся пополам у кресла пилота. Он кашлял кровью, оставляя на покрытии темные следы, точь-в-точь, как потеки у внешнего люка. Я осторожно обошел его и заглянул в переходную камеру. Темные следы у люка исчезли.
- Кто ты такой? - закричал я. - Отвечай немедленно.
Мужчина поднял голову: лицо его было перепачкано грязью и мне незнакомо, но глаза... Я уже видел этот взгляд пару суток назад, глядя на главного инженера, чье тело прибило к батискафу.
Я попятился и, наткнувшись на свой ложемент, сел. Мужчина перевел взгляд на мою спутницу и улыбнулся, хищно обнажив ряд почерневших зубов.
- Заткнись, - зло крикнул я. Человек в ответ хрипло рассмеялся. Я в ярости вскочил.
- Оставь его, - схватила меня за руку. - Сумасшествие - механизм защиты, включенный телом, чтобы обмануть сознание. У него лучевая болезнь: он слишком долго блуждал по поверхности Европы. Он умирает.
- Откуда ты знаешь? - с подозрением спросил я.
- Я - избранница Зевса, разве ты не расслышал?
Она захохотала, и этот смех был страшен. Он пугал меня больше стонов несчастного, умиравшего от лучевой болезни, и ужас, нахлынувший на меня с новой силой, внезапно открыл мне глаза.
Европа исчезла, а вместе с ней и незнакомец, оставив после себя черные масляные брызги - на ложементе, где возлежала дива, у кресла пилота, где стоял на коленях мужчина, на пульте и стенах. Я дотронулся до одного из пятен и отдернул руку. Черная жидкость была холодной и, как мне показалось, шевелилась, стремясь избежать моего прикосновения.
Я осторожно собрал жидкость в коробку и, выставив в переходную камеру, тщательно загерметизировал рубку батискафа, и открыл внешний люк. Вода, ворвавшись в камеру, сплющила, и вынесла контейнер прочь, но перед этим я заметил призрачную фигуру Европы, протянувшую ко мне руки. Миг спустя она растаяла во мраке.
Оставшись в одиночестве, я попытался собраться с мыслями. Глубомер вновь показывал движение - батискаф продолжил погружение в бездну древнего океана, которому не было ни дна, ни края. То, что удерживало аппарат на одном уровне, выпустило его из цепких лап, однако я чувствовал: оно продолжает наблюдать за мной через обзорный иллюминатор.
Следующие несколько часов я то выключал, то включал внешнее освещение, но как не старался разглядеть движение во тьме, обволакивающей батискаф, - все напрасно, и лишь время от времени едва слышались тихие стуки по внешней обшивке. Там кто-то был, и он просился внутрь...
У меня осталось меньше часа. Потом заряд батарей окончательно иссякнет, и мое суденышко погрузится в абсолютный мрак... Я не хочу умирать в темноте, и потому принял решение: как только закончу запись, открою внешний люк. Там, снаружи, меня ждет Европа. Она зовет меня. Я слышу...