Дёмина Карина : другие произведения.

Хдк. Глава 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.25*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава 2. Где речь идет о женской злопамятности, девичьих мечтах и унитазах. Глава дописана.


Глава 2. Где речь идет о женской злопамятности, девичьих мечтах и унитазах

   Девятнадцать лет спустя.
   - Дуська! У него новая любовница! - вопль единоутробной сестрицы выдернул Евдокию из сна, в котором она, Евдокия Парфеновна Ясноокая, девица двадцати семи с половиною лет, едва не вышла замуж.
   Открыв глаза и увидев знакомый потолок с трещиною, которую заделывали каждый год, а она все одно выползала, Евдокия выдохнула с немалым облегчением.
   Присниться же такое! Замуж ей не хотелось. Вот совершенно никак не хотелось.
   А спать - так напротив.
   - Дуська, ну сколько можно дрыхнуть! - Алантриэль упала на перину. - Подвинься.
   - Чего опять?
   Евдокия с трудом подавила зевок.
   ...и в кого она пошла такая, совиною натурой? Известно в кого, в батюшку покойного, которого она помнить не помнила, но знала благодаря тому, что сохранился свадебный магснимок, еще черно-белый, но весьма выразительный. И глядя на него, Евдокия со вздохом обнаруживала в себе именно батюшкины черты. Парфен Бенедиктович, купец первой гильдии, был носат, невысок и обилен телом. Рядом с ним даже матушка, уж на что внушительной уродилась, выглядела тонкой, изящной. И свадебное платье из белой грани, купленной по сорок сребней за аршин - немыслимые траты, каковых любезная Модеста боле себе не позволяла - придавало ее обличью неизъяснимую хрупкость.
   Хрупкость эта, пусть существовавшая исключительно на магснимке, всецело отошла Аленке, на долю же Евдокии достались матушкина выносливость, упрямство и не по-женски цепкий ум.
   Вот и куда ей замуж?
   Спаси и сохрани, Иржена-заступница.
   - Чего опять? - Евдокия все ж таки зевнула.
   Рань ранняя... небось, только кухарка и встала. И Аленка с ее влюбленностью, чтоб ей к Хельму провалится, не Аленке, конечно, все ж таки сестра, хотя порой злости на нее не хватает, а влюбленности. Правда, другое дело, что Хельму хвостатому оная влюбленнась вовсе ни к чему, но...
   Поутру мысли были путаными, что собственная коса.
   - У него новая любовница! А вдруг он на ней не женится! - с надрывом произнесла Аленка.
   - Кто и на ком?
   Евдокия почесалась.
   Спина зудела.
   И бок... и неужели в перине клопы завелись? Вроде ж проветривали - Модеста Архиповна не терпела в доме беспорядку - и регулярно в чистку отправляли... а оно чешется... или не на клопов, а на Аленкину любовь реакция?
   - Он! - Аленка воздела очи к потолку.
   Понятно.
   Он, который тот самый, чье имя Аленка стеснялась произносить вслух, существовал в единственном и неповторимом экземпляре.
   - Не женится, - уверенно сказала Евдокия, давясь очередным зевком.
   - Думаешь?
   - Знаю.
   - Откуда? - Аленка и в сатиновой рубашке умудрялась выглядеть прелестно. Рядом с сестрицей Евдокия казалась себе еще более неуклюжей, тяжеловесной, нежели обычно. Хотя и не злилась на Аленку, она ж не виновата, что красавицей уродилась...
   - Оттуда. Если на предыдущих не женился, то и на новой тоже... и вообще, выкинула бы ты из головы эту дурь.
   Бесполезно просить.
   Любовь - это не дурь, это очень даже серьезно в неполные семнадцать лет, а если Евдокия не знает, то это - от врожденной черствости....
   ...в том-то и дело, что знает, и про семнадцать лет, и про любовь, которая, непременно одна и на всю жизнь, и про то, что случается, если этой самой любови поддаться.
   Евдокия вздохнула и глаза закрыла.
   Не уйдет же.
   Сестрица, как и все жаворонки, пребывала в том счастливом заблуждении, что и прочие люди, вне зависимости от того, сколь поздно они ко сну отошли, обязаны вставать вместе с солнцем и в настроении чудеснейшем... а если у них не получается раннему подъему радоваться, то исключительно от недостатка старания.
   - У него каждую неделю новая любовница... и нынешняя ничем от прошлых не отличается, - пробурчала Евдокия. Аленка же, обдумав новость с этой точки зрения, сказала:
   - Да... пожалуй что... но тут пишут... вот...
   И статейку под нос сунула. Газетенка вчерашняя, из тех, которые маменька точно не одобрит, но Аленка маменькиного гнева не боится. Как же, только "Охальник" о ее великой любви и пишет... тьфу.
   - Попишут и перестанут.
   Аленка тряхнула светлой гривой и неохотно признала.
   - Ты права...
   Конечно, права... Евдокия всегда права... особенно в шестом часу утра, когда глаза слипаются. Аленка же, утешившись, уходить не спешила. В пустом сонном доме ей было скучно.
   - И все-таки он не прелесть. Скажи, Дуся?
   Она прижала скомканный, небось и зацелованный до дыр лист к груди.
   - Это судьба, Дуся... это судьба...
   - Угу, - Евдокия, которая терпеть не могла, когда ее называли Дусей, поскребла босую ступню, раздумывая, чем заняться.
   Вставать не хотелось.
   Холодно. Хоть и топят по-новому, паром, а все одно холодно. И тоскливо, пусть бы и весна в самом разгаре... маменька, та уверяет, что будто бы Дусина тоска мужиком лечится, и все перебирает возможных женихов, а каждый перебор скандалом заканчивается.
   И ведь не объяснишь же, что Евдокии просто-напросто замуж неохота.
   Эх, еще немного и начнет она Аленке с ее влюбленностью завидовать... хотя нет, Евдокия глянула на одухотворенное личико сестрицы, мыслями уже пребывавшей в храме Иржены-заступницы, и перекрестилась. Чур ее!
   Хватит, налюбилась уже...
   ...лучше о пане Острожском подумать с его пропозициями, с бумагами, над которыми Евдокия и засиделась допоздна...
   ...шахты медные...
   ...приграничье... Бурятовка... там и вправду добывали некогда медную руду, но еще до войны забросили... ныне же выходило, что если паровые машины поставить, вглубь, за жилою уйти, то можно добычу возобновить... и красивый прожект получался, проработанный, да только...
   ...Серые земли рядом, граница...
   - Ничего-то ты не понимаешь, - вздохнула Аленка, сбив с мысли. Она потянулась и слезла с кровати, но газетку оставила.
   Авось прочтет сестрица старшая и проникнется...
   Уже прониклась.
   По самую макушку.
   Евдокия фыркнула и закрыла глаза. Сон не возвращался. С получаса она упрямо лежала, ворочаясь с боку на бок, а потом сдалась-таки и выбралась из-под перины. Потянулась до хруста в косточках. Подняла руки над головой и качнулась, сначала влево, потом вправо. И к ногам, к пальцам, что выглядывали из-под полы сатиновой рубашки.
   Присела пяток раз, широко руки разводя.
   Раньше Евдокия еще и прыгала, потому как Аленкина наставница аглицких кровей уверяла, что будто бы прыжки на месте немало способствуют ускорению тока крови, а желчь и вовсе на раз выводят. Она и сама скакала, смешно вытягивая шею, пытаясь даже в прыжке спину держать... ну да в наставнице той пуда два веса всего... а в Евдокии - все четыре с половиной, оттого маменька слезно просила не блажить.
   Люстра в гостиной от прыжков качается.
   А она дорогая, богемского хрусталя, в том годе только куплена...
   - Вы же, пан Себастьян, надо полагать о подобных мелочах вовсе не задумываетесь, - обратилась Евдокия к снимку, который получился на редкость удачным. Узкое лицо с чертами изящными, пусть и несколько резковатыми, с широким подбородком и на редкость аккуратным носом... именно таким, каковой должен быть у шляхтича голубых кровей.
   Евдокия потрогала собственный, курносый и с конопушками...
   ...и скулы-то у пана Себастьяна высокие, и лоб тоже высокий, образцово-показательный, и брови вразлет, и очи черные, и взгляд с прищуром, будто бы известно ему нечто про Евдокию, чего, быть может, сама она о себе не знает.
   И вообще ненаследный князь Вевельский весь из себя, от макушки до пяток - пятки, конечно, Евдокии видеть не доводилось, но фантазией она обладала развитой, а потому живо представляла их, белые, аккуратные, самых аристократических очертаний - великолепен.
   Тьфу.
   Надо полагать, часу не пройдет, как статейка отправится в Аленкину тайную шкатулку, к иным снимкам. Еще там имелась веточка сухой лаванды и синяя атласная лента. Какое отношение вышеупомянутые предметы имели к Себастьяну Вевельскому, Евдокия не знала и, признаться, знать не хотела.
   Она вздохнула и перевернула страницу, желая скрыться от этого лукавого и такого выразительного, прямо-таки издевательского взгляда...
   Нет, Евдокия была девицей спокойной, но вот к ненаследному князю Вевельскому она испытывала крепкую неприязнь. И дело было отнюдь не в нем самом, Евдокия подозревала, что о существовании ее пан Себастьян не помнит, а чувствах к нему и всему роду князей Вевельских и вовсе не догадывается.
   ...начать следовало издалека, пожалуй, еще со счастливых времен матушкиного девичества, коие проходило в местечке со звучным названием Чернодрынье. Спокойное, славилось оно на все королевство горячими серными источниками, на которые съезжались по лету заможные панны и панночки крепить слабое женское здоровье, а заодно приглядываться к кавалерам. Здесь в моде были легкие скоротечные романы, фирменные паровые котлеты из куриных грудок и соломенные шляпки, магазин которых и держал купец второй гильдии, Архип Полуэктович. Был он дельцом, не сказать, чтобы успешным, но кое-как умудрялся свести концы с концами, всерьез подумывая о том, чтобы расширить ассортимент лавки за счет атласных лент и гребней, которые вырезали из местной особой породы дерева. Однако планы и оставались планами, поелику денег на расширение у Архипа Полуэктовича не имелось, все уходили на содержание супруги и семерых дочек. Модеста была старшей, она и запомнила тот ужасный день, когда в лавку заглянула высокородная гостья.
   Кто не слышал о Катарине Вевельской, каковая предпочла Чернодрынье заморским Бирюзовым водам? Княгиня поселилась в лучшем отеле "Чернодрынская корона", заняв сразу весь третий этаж. За три дня она успела посетить купальни, минеральную лечебницу, где приняла стакан серной воды, и все более-менее приличные ресторации, из которых предпочтения отдала той же "Короне", громогласно заявив, что местный повар знатно готовит фуа-гра под семивойским соусом, что вызвало небывалый ажиотаж и позволило поднять цены втрое...
   И вот теперь она заглянула в лавку купца Архипа Полуэктовича.
   Модеста запомнила и сухое широкоскулое лицо княгини, и перчаточки ее невообразимой белизны, и моднейшее платье в морскую полоску. И конечно же взгляд, каковой после, пересказывая события того трагического дня, называла равнодушным.
   Княгиня соизволила перчаточку снять, передав сопровождающему ее мэру, который пыхтел, потел и держал под мышкой лысую собачонку гостьи. Мэр передал перчатку помощнику, а тот - личной горничной княгини...
   Катарина Вевельская сняла шляпку с деревянной головы - и выбрала дорогую, из выписанных Архипом Полуэктовичем на пробу - примерила, кинула взгляд в зеркало и скривилась.
   - Боги милосердные... какое невыразимое убожество! - сказала она. И все, кто вошел в лавку, закивали, соглашаясь. Тем же вечером "Вестник" разразился обличительной статьей о том, как некие недобросовестные торговцы подсовывают отдыхающим негодный товар...
   Статью Модеста Архиповна сохранила, как и истовую неприязнь не столько к самой княгине Вевельской, ставшей невольной причиной отцовского разорения, сколько ко всем вельможным господам. В тот же год, стараясь хоть как-то помочь семье, над которой нависла угроза потерять не только лавку, но и дом, шестнадцатилетняя Модеста приняла предложение Парфена Бенедиктовича, купца первой гильдии, разменявшего шестой десяток, но вдового, бездетного и весьма состоятельного. Свадьба состоялась уже в Краковеле. После венчания счастливый новобрачный, выслушав неискренние поздравления от не очень счастливых родичей, весьма болезненно воспринявших сию новость, увез супругу в свадебный вояж.
   Нельзя сказать, чтобы Модеста Архиповна тяготилась замужеством. Супруга она уважала безмерно за спокойный нрав, рассудительность и деловую хватку, которой собственному ее отцу не хватало. И когда Парфен Бенедиктович скончался в возрасте шестидесяти трех лет, горевала вполне искренне. Впрочем, скорби она предавалась недолго, ровно до того дня, когда обиженная завещанием Парфена Бенедиктовича родня, выступила единым фронтом, подав на скорбящую вдову в суд. Он затянулся на три года. Об этом времени Модеста вспоминать не любила, разом мрачнея. Она чувствовала за собой правоту, но высший суд, председательствовал в котором никто иной, как Тадеуш Вевельский, решил иначе. Признав вескими доводы, что слабой женщине самой не управиться с хозяйством, князь постановил отдать племянникам покойного смолокурни, солеварню, приносившую княжеству немалый доход, и долю в верфях. За самой Модестой остался городской дом, поместье с дюжиной деревенек, приносивших стабильную, хотя и невеликую ренту, и маленький фаянсовый заводик.
   - Женщине хватит, - громко заявил князь, отмахиваясь от ходатайства.
   И эти слова ранили нежную душу Модесты.
   Следующие десять лет Модеста, каковую все чаще именовали Модестой Архиповной, с должным почтением и придыханием, доказывала князю, сколь неправ он был. Хиреющий заводик - фаянсовая посуда давным-давно перестала пользоваться должным спросом - она переоборудовала, хотя и пришлось для этого продать и особняк, и личные, Парфеном Бенедиктовичем дареные, драгоценности.
   Родня покойного, затаив дыхание, наблюдала. Уверенные в том, что затея упрямой вдовицы обречена на провал, они даже перестали злословить. И сами не замечали, как настороженное внимание подстегивало Модесту.
   Фаянсовая посуда? О нет, Модеста точно знала, что именно будет производить. Диковину, виденную в Аглиции и произведшую на юную купчиху куда большее впечатление, нежели всем известная башня с часами. Да и то, что, она дома башен не видала? В каждом более-менее приличном городишке по собственной башне имеется. Вот унитаз - дело иное... за унитазом будущее. Светлое. Фаянсовое.
   Видимо, упорство вдовы пришлось по душе Вотану-дарителю, а может, Иржена-заступница, оскорбленная княжим выпадом - все ж таки хоть богиня, а тоже женщина - одарила милостью, но дело пошло. Модеста изловчилась и открыла на Королевской улице лавку, гордо поименованную "Фаянсовый друг", у входа в которую поставила два унитаза, правда, дабы окрестный люд, лишенный всяческого понимания и чувства прекрасного, не пользовал упомянутых друзей по прямому их назначению, посадила в унитазы эльфийские шпиры. И колючие, бледно-золотистые елочки, славящиеся капризным норовом, принялись.
   ...не прошло и двух лет, как Модеста расширилась. Помимо унитазов, каковые выпускали аж в четырех вариациях - для прислуги, для гостевых комнат и для мужских и дамских нужд, последние украшались птичками и розанами - ее заводик освоил и горшки для шпиров, и фаянсовые, расписные рукомойники, мыльницы и массивные емкости для шампуней... Модеста прикупила фабрику, что выпускала глазурованную плитку...
   ...а заодно и почти разорившуюся солеварню. Последнюю - исключительно из упрямства.
   Она полюбила бархаты и меха, каковые носила даже летом, пусть бы и полагали сие дурновкусием, но Модеста пребывала в счастливой уверенности, что богатство свое надо демонстрировать, иначе откуда люди узнают, что к ней, многоуважаемой Модесте Архиповне, надлежит относиться с почтением?
   К двадцати семи годам она вернула себе все имущество покойного супруга, каковое почитала своим, завела лысую собачку, точь-в-точь как у княгини, и мужа-эльфа. Последним Модеста Архиповна особенно гордилась и, надо сказать, Лютиниэля-эль-Акхари, которого именовала ласково, Лютиком, любила вполне искренне. Он же, так и не освоившийся в чужой стране, к супруге относился с трепетной нежностью.
   - Моя валькирия, - говорил Лютиниэль, целуя унизанные перстнями пальцы Модесты Архиповны. И та, пусть и не зная, кто есть эти валькирии, млела, румянилась и по-девичьи вздыхала.
   Впрочем, любовь ее никоим образом не повлияла на деловую хватку, и до последних дней беременности, которая в отличие от первой протекала легко, не изматывая женщину дурнотой и слабостью, Модеста занималась делами.
   Впрочем, любовь ее никоим образом не повлияла на деловую хватку, и до последних дней беременности, которая в отличие от первой протекала легко, не изматывая женщину дурнотой и слабостью, Модеста занималась делами.
   ...имущества прибывало. То конопляный заводик подвернется, то мануфактурка какая захиревшая, то вовсе угольная шахта... одно к одному, к тридцати Модеста Архиповна первый миллион заработала, но не сказать, чтобы сильно тому радовалась. Хозяйство-то большое, и за всем глаз и глаз нужен.
   Управляющие, конечно, были, но надолго они при купчихе не задерживались, отчего-то наивно полагая, будто бы бабский разум не в состоянии проникнуть в хитросплетения бухгалтерского учета.
   - Воруют, - сокрушалась Модеста, вышвыривая за дверь очередного управляющего, который слезно клялся, что непременно исправится и наворованное вернет.
   Модеста не верила.
   И отвешивала оплеуху, а если совсем уж не в настроении была, то и пинка. Телом она была крепка, богата, оттого оплеухи выходили доходчивыми.
   Так и жили.
   С самого раннего детства Евдокия привыкла к тому, что маменька ее, пусть строгая, но без памяти дочь любящая, все время при деле находится. И отвлекать ее - не след. Евдокия росла среди бумаг, бухгалтерских книг и счетов. Она рано освоила язык цифр, научилась отличать фарфор от фаянса, а фаянс от майолики, и разбираться в тонкостях подглазурной росписи.
   Семейное дело было куда интересней кукол и подружек, хотя с последними у Евдокии не ладилось. Скучно ей было, что с детьми, что с нянькой, пусть бы она знала все девять легенд о Вевельском цмоке, а сказок с присказками и вовсе бессчетно. Но от няньки Евдокия сбегала, пробираясь в маменькин кабинет. Она пряталась под столом и сидела тихо-тихо, перебирая гранатовые косточки абака.
   - Запомни, Дуся, - в короткие минуты отдыха Модеста Архиповна брала ребенка на колени, от матушки пахло хорошо - книжной пылью, чернилами и тяжелыми цветочными духами. - Истинная свобода женщины - вот она...
   И Модеста Архиповна выкладывала башенки из монет.
   - Будут у тебя деньги, будешь сама себе хозяйка, и никто-то тебе словечка не скажет. Вот медь, за нее можно купить конфету. Или две... но петушка ты съешь и забудешь, и монеты уже не останется, - медные башенки были самыми высокими. И Евдокии нравилось рушить их. Тяжелые монеты катились, и маменька хмурилась: не след так с деньгами обращаться. Она заставляла Евдокию собирать все деньги, до последнего медня.
   Деньги Евдокии нравились.
   Медни были разными. Одни новенькие, блестящие, с чеканным королевским профилем на аверсе и двухглавым орлом на реверсе. Другие - уже пожившие, потерявшие блеск. И король на них смотрел будто бы с прищуром, хитро, аккурат, как мясник, которого маменька в глаза называла жуликом. А кто, как не жулик, если за корейку просит аж полтора сребня? Где это виданы такие цены? Чем старше становились монеты, тем сильнее менялся король. На совсем уж древних, затертых, королевский лик был неразличим, а орлы и вовсе покрывались характерной прозеленью.
   - Вот серебро, - учила маменька, позволяя взять увесистую монету. - В одной серебрушке десять медней. Но десять медней ты вряд ли выменяешь на одну серебрушку...
   Золото было тяжелым, нарядным. Его Евдокии разрешали держать, и она, пробуя монету на зуб, выстраивала башни... один злотень - десять серебрушек. А если в меди, то и вовсе много получается.
   Маменька, видя этакую старательность, умилялась.
   Разумницей растет.
   Вся в родителей.
   Наставники, нанятые Модестой Архиповной, пусть и дивились этакой блажи - где это видано, чтоб девицу обучали не шитью, но математике с астрономией? - но к делу подошли серьезно. Да и Евдокия оказалась благодарной ученицей, жадной до нового.
   Вот только упертой, что твоя коза...
   Это маменька поняла, когда вздумала доченьку любимую, восемнадцатый год разменявшую, замуж выдать. И ведь супруга подыскала хорошего, разумного, сильного, а что слегка рябенького, оспою побитого, так с лица ж воду не пить! Зато хоть и хваткий, но тихий, небуянистый.
   Ко всему из шляхты.
   Очень уж Модесте Архиповне хотелось со шляхтой породниться...
   - Не пойду, - сказала Евдокия, поджав губы. - Он мне не нравится. И вообще, я замуж не хочу.
   Маменька попробовала было призвать дочь к послушанию, но выяснилось, что упрямством Евдокия пошла не иначе как в маменьку.
   Скандалили месяц.
   Не разговаривали еще два. И Лютик, который ссорами тяготился, тщетно взывал к разуму, что супруги, что падчерицы. Закончилось все проводами очередного управляющего - а ведь показался-то разумным человеком - и несказанной обидой, коию вновь нанес Модесте Архиповне князь Вевельский.
   Это ж надо было взять и не пригласить достопочтенную купчиху на купеческое собрание!
   Чем она иных хуже?
   А еще нашлись доброхоты, донесшие небрежное, князем брошенное:
   - Бабе - бабье...
   Вот так, значит... бабе - бабье... небось, налоги-то взыскивает наравне с иными мужиками, а в собрание, значится, лезть не моги? И обида теснила грудь Модесты Архиповны...
   - Маменька, плюньте на этого женоненавистника, - сказала Евдокия, отчасти покривив душой. Женщин пан Тадеуш любил и об этой его любви, которая приключалась в основном к весне ближе, "Охальник" писал весьма подробно, неискренне сетуя о падении нравов.
   Может, нравы и падали, но тиражи росли.
   - Плюньте и забудьте, - Евдокия дернула себя за косу. Пожалуй, из всей маменькиной красоты достались ей лишь волосы, длинные, тяжелые, яркого соломенного колера. - Ваши унитазы во всем Краковеле знают
   Это было слабым утешением.
   Конкурентов в последнее время объявилось, и пусть продукция их была не в пример хуже, но и дешевле. Оттого и спрос имелся.
   ...поговаривали, будто бы сам князь Вевельский фаянсовый заводик прикупил, через третьи руки, конечно, потому как не по чину князю с унитазами возиться...
   - Надо делать эксклюзив, - сказала Евдокия и протянула тетрадочку. - Погляньте, маменька, я все тут расписала, как есть...
   ...и тогда-то Модеста Архиповна поняла, что замуж дочь выдать не получится. Кто ж возьмет ее, такую не в меру разумную? А с другой стороны, может оно и к лучшему.
   - Вы местечково мыслите, маменька, - Евдокия, поняв, что бита не будет, осмелела. Она села, расправив подол мышастого саржевого платья, и сгребла горсть каленых орешков, до которых была большой охотницей. - Надобно же в разрезе европейских тенденций.
   - А розгами? - поинтересовалась Модеста Архиповна, но не зло, так, для порядку. И то сказать, дочерей своих она любила нежной любовью, и пороть не порола, даже когда Аленка изрезала пять аршин дорогущего бархату... бабочки, видишь ли, ей понравились.
   - По первости необходимо зарегистрировать торговую марку, такую, чтоб все узнавали. Затем проплатить рекламу... и не только в "Ведомостях". У "Охальника" тиражи выше... и еще, чтобы какой-нибудь профессор, лучше, если не наш, напишет, что будто бы наш фаянс - особый, от него здоровья прибавляется...
   - Через задницу? - Модеста Архиповна присела.
   - А хоть бы и через задницу. Многие только ею и живут, сами ведь говорили.
   - Дуся!
   - Что, маменька?
   - Ничего, детонька... - Модеста Архиповна от орешков мужественно отказалась. В последние годы, когда в постоянных разъездах отпала нужда, а стол стараниями дорогого супруга стал разнообразен, фигура ее претерпела некоторые изменения. И пусть бы тонкостью стана Модеста не отличалась и во времена далекого девичества, но и расплываться ей не хотелось. - Наш профессор дешевле обойдется.
   - Зато иноземцу больше верят.
   И то верно...
   ...главное, что не прошло и недели, как в Торговой палате была зарегистрировано новое товарное клеймо "Модестъ". Чуть позже в "Охальнике" увидела свет статья о благотворном влиянии фаянса на внутреннюю энергию организма. Естественно фаянса не всякого, а исключительно того, который сделан из каолина, добытого на Эльфийском взморье, пропитанного волшебством Чаровного леса и кристаллами соли... проплаченный профессор - обошелся в двести злотней - разливался соловьем, Модеста Архиповна только хмыкала, читая.
   - Вотан милосердный, - сказала она, отложив газетенку. - Это ж вранье!
   - Не вранье, - возразила Евдокия. - А реклама...
   ...вскоре нашлись чудом исцелившиеся, о которых "Охальник" писал с неизменным восторгом, открыв специальную рубрику "Народное здоровье". А о солдатской жене, пять лет лечившейся от бесплодия, но зачавшей исключительно после того, как начала пользоваться унитазом торговой марки "Модестъ" и вовсе сделал отдельный выпуск.
   "Вестник" вел себя скромнее, в основном подчеркивая высочайшее качество, доступность цен и эксклюзивную линию с уникальной эльфийскою скульптурой. В последнем, к слову, не врал. Лютику новое занятие весьма себе полюбилось...
   Дело ладилось.
   Особый успех возымел выпуск унитазов марки "Вершина", массивных, снабженных широкими подлокотниками, с обитым лисьей шкурой сиденьем и бачком в форме высокой спинки с вензелями. Злословили, что сии агрегаты весьма напоминают трон, но... разве, Вотан милосердный, такое возможно?
   Конечно, нет.
   Как бы там ни было, но вскорости Модеста Архиповна, не кривя душой, могла считать себя королевой фаянса... вот только на позапрошлогодней выставке товаров народного потребления, куда ее, скрепя сердце, пригласили, грамоту за продукцию высшего качества князь Вевельский вручил не ей.
   - Бросьте, маменька, - сказала тогда Евдокия, косу на руку накручивая. - Очевидно же, что на лицо предвзятое отношение. Князь давно и прочно ангажирован.
   Это Модеста Архиповна понимала, но обида-то осталась.
   - Ничего, - она поправила соболиную шубу, подол которой тянулся за купчихою меховым шлейфом. - Будет и на нашей улице праздник.
   И к выставке новой готовилась со всем тщанием, справедливо рассчитывая, что усилия ее оценят по достоинству.
   Евдокия с тоской вспомнила, кому и сколько пришлось заплатить за обещание, что на сей-то раз... и ведь не вернули деньги, мол, по обстоятельствам независящим... в общем, нехорошо все вышло.
   Князь с супругой, бледной дамой в изысканном туалете, объявился на третий день. И прошествовал мимо, не удостоив Модесту Архиповну взглядом. Та же с некоторым злорадным удовольствием, весьма понятным в сложившейся ситуации, отметила, что давний недруг со времени последней встречи еще более постарел, обрюзг и вовсе уж неприлично раздался в талии. От военного прошлого остались выправка и синий уланский мундир, сшитый, естественно, под заказ.
   Евдокия видела три подбородка, подпертых жестким воротником мундира, и золотой позумент. Аксельбанты. Руку, что небрежно возлежала на усыпанной драгоценными камнями рукояти сабли. Изысканно отставленный локоток, за который придерживалась супруга.
   Залысины.
   Пухлые щеки и тонкие, брезгливо поджатые губы.
   Проигнорировав Модесту Архиповну, князь Вевельский все же остановился перед стендом фирмы "Модестъ". Ленивым томным жестом извлек он монокль, долго, старательно протирал стеклышко его платочком, причем Евдокия точно знала, что платочек сей благоухает лавандовой водой. Князь же поднес монокль сначала к правому глазу.
   Скривился.
   И переставил в левый, будто надеясь таким вот нехитрым образом увидеть нечто иное.
   - Посмотрите, дорогая, - густой бас Тадеуша Вевельского перекрыл гомон выставки. - Какая невероятная безвкусица...
   Он снизошел до того, чтобы указать на гордость Модесты Архиповны, усовершенствованную модель "Вершины", исполненную в черном цвете. Лисий мех на сиденье был заменен куньим, куда более плотным и теплым. Завитушки и медальончики сияли позолотой, равно как и грифоньи лапы, сугубо декоративные, но весьма хищного вида, впившиеся в красную ковровую дорожку, что полотняным языком стекала с постамента.
   Пожалуй, сходство фаянсового кресла для размышлений - а именно так был назван унитаз, дабы не смущать неловким словом слух дам - с троном было вовсе уж неприличным, но... народу нравилось.
   - Кошмаг, - пролепетала княгиня, заслоняясь кружевным веерочком.
   Модеста Архиповна, стоявшая тут же, но оставшаяся незамеченной, невзирая на то, что требовалась немалая сноровка, чтобы не заметить семь пудов живого веса, облаченного в аксамит и соболя. Однако факт оставался фактом.
   - Неужели кто-то покупает подобное?
   Князь ступил на дорожку.
   ...а ведь многие именно так и заказывали. Туалетную залу с постаментом на три ступеньки и дорожкой. Евдокия тоже не понимала этого, но разве не спрос рождает предложение?
   И теперь ощущала острую обиду.
   За маменьку.
   За Лютика, который и сотворил "Вершину". И за себя, чего уж душой кривить...
   - Пгосто ужас, - княгиня разглядывала фаянсового монстра издали, с явной опаской, будто бы опасаясь, что сие создание вдруг да оживет.
   Нижняя губа ее дрожала.
   И веер в руке.
   И сама она вся, от белого перышка, которым была увенчана сложная прическа, до каблучков изящных туфель.
   - Ах матушка, вот вы где... - раздалось веселое, и княгиня облегченно выдохнула. Она вцепилась в руку смуглого темноволосого мужчины с такой страстью, что Евдокии стало неудобно.
   Напугала женщину...
   ...маменька говорила, что у высокородных дам нервы слабые, а тут унитаз с фаянсовыми рюшами и мехом. Стоит, морально давит.
   - Догогой, - с явным облегчением воскликнула княгиня и, указав не то на унитаз, не то на Евдокию, сказала. - Посмотги, какой кошмаг!
   Князь смотрел на "Вершину", Евдокия - на князя...
   ...нет, ей случалось видеть его портреты, верно, как и всем жителям королевства Познаньского, но чтобы живьем... и вот так близко... настолько близко, что Евдокия чует тонкий аромат его туалетной воды.
   Сандал.
   И кажется, цитрус, популярный в нынешнем сезоне.
   ...костюмчик тоже, словно со страниц "Модника" взят. Белые брюки в узкую полоску и однобортная визитка с атласной бутоньеркой гридеперлевого оттенка. Пуговицы на рукавчиках рубашки черные. И шейный платок повязан широким узлом, к которому и Лютик не сумел бы придраться.
   Да и сам князь... смуглявый, черноволосый... и волосы, наперекор всем правилам, отрастил длинные, носит, в хвост собравши. Черты лица резковатые, но благородные, утонченные.
   ...не даром, Аленка с его портретом под подушкой спит.
   Хотя сволочь. По глазам, черным наглым таким глазам видно, что сволочь. Или это просто предчувствие такое? Впрочем, Евдокия предчувствиям доверяла, и нынешнее ее не обмануло.
   - Уважаемая, - княжич обратился не к Модесте Архиповне, которую, надо полагать, все семейство Вевельских не замечало принципиально, но к Евдокии. И одарив ее взглядом, каковой заставил почувствовать собственное несовершенство, сморщил нос. - Вы не могли бы это убрать?
   - Куда?
   Евдокия вдруг поняла, до чего неправильно она выглядит. Невысокая, крепко сбитая, с простым круглым лицом, в котором нет и тени аристократизма, столь желанного маменьке.
   ...и платье это дурацкое, с оборками и кружевами... Модеста Архиповна настояла, мол, переговоры предстоят, партнеры заявятся и надо бы выглядеть сообразно... вот и парилась Евдокия в нескольких слоях бархата, щедро расшитого золотом и янтарными бусинами, а на плечах еще и шуба возлежала в пол, почти как у маменьки... на шее ожерелье в полпуда с крупными топазами... в ушах - серьги...
   Ленты в косе атласные, переливчатые...
   Дура дурой.
   И в башмаках на высоком по последней моде каблуке. В них-то Евдокия и стоять-то замаялась.
   - Куда-нибудь, - пожав плечами, сказал князь. - Видите же, ваше... произведение искусства...
   ...улыбку эту репортеры любили, было в ней что-то хулиганское, диковатое.
   - ...весьма нервирует мою матушку.
   - Чем же? - Евдокия заставила себя смотреть ему в глаза.
   ...черные какие, непроглядные.
   Нет, она не такая дура, чтобы в ненаследного князя влюбиться. Она - девушка разумная, современная, отдающая себе отчет, чем подобная влюбленность чревата: разбитым сердцем, подпорченной репутацией и несколькими невинно утопленными в слезах подушками.
   ...а поговаривали, что из-за него, бессердечного, одна девица вены резала, а другая уксусом травилась, но к счастью, не до конца отравилась. А из больницы и вовсе крепко поумневшей вышла, остриглась и ушла от мира именем Иржены-заступницы добро творить.
   Столь радикально менять свою жизнь по-за ради эфемерного чувства Евдокия не планировала. Но до чего же сложно оказалось сохранить душевное равновесие. Дыхание и то сперло. И щеки запылали, зарумянились... или то от жары? В шубе по летнему времени парило... Себастьян же наклонился, близко-близко, к самому ушку и доверчиво, нежно почти - со стороны, верно, сие выглядело совсем уж непристойно - произнес:
   - Созерцание сего монстра доставляет несказанные муки ее эстетическому чувству... поэтому, окажите уж любезность...
   Евдокия, несмотря на непривычное волнение и щемящую, какую-то внезапную боль в груди, любезной быть не собиралась. Но верно, Себастьян на то и не надеялся, оттого прибег к иному средству. И часу не прошло после того, как чета Вевельских, сопровождаемая сыном и восторженными взглядами, удалилась от стенда фирмы "Модестъ", как появился учредитель. И кланяясь, лепеча о новых обстоятельствах неодолимой силы, изменить которые не в его власти при всем уважении, которое лично он испытывает к Модесте Архиповне...
   ...к вечеру стенд убрали.
   Сволочи.
   В общем, то самое знакомство, мимолетное, как Краковельская весна, оставило в душе Евдокии глубокий шрам. Раненое самолюбие ныло по ночам и еще на осенние дожди, заставляя мечтать о несбыточном. В этих ее мечтах, несмотря ни на что по-девически стыдливых, неизменно фигурировал растреклятый ненаследный князь, который стоял на коленях, умоляя...
   Как правило, на этом месте мечты обрывались. Все же Евдокия была настроена к делам сердечным скептически. И этот скепсис порой здорово мешал жить.
   Или помогал?
   Она так и не решила.
   Как бы то ни было, но злосчастная выставка несколько подпортила репутацию фирмы. К счастью, основная масса краковельчан не разделяла тонкого вкуса княгини, а потому пошатнувшаяся было торговля весьма скоро наладилась...
   Жизнь тоже.
   Ну более или менее...
  
   ...и все-таки день, который начался с Себастьяна Вевельского, просто по определению не мог пройти спокойно. Эта примета, пусть существовавшая исключительно в воображении Евдокии, срабатывала всегда. И она, демонстративно повернувшись к ненаследному князю спиной - игнорировать его, рисованного, было куда проще, нежели живого - сняла рубашку.
   Прохладная ванна - модель "Розовое облако", сделанная из чугуна высшего качества - унесла остатки сна, вернув Евдокию к собственным не самым веселым мыслям.
   Двадцать семь лет.
   Шутка ли, треть жизни... ладно, четверть, в матушкином роду частенько долгожители встречались, а хороший ведьмак накинет еще лет двадцать, но все одно позади. И чего она, Евдокия Парфеновна, девица возраста, который уже неприлично называть девичьим, в жизни добилась?
   Стала правой рукой матушки?
   Но та все чаще грозится от дел Евдокию отстранить, мол, не о том думать надобно... и эти ее участившиеся в последний год разговоры о замужестве...
   ...приданое, которое маменька положит, заставит потенциальных женихов закрыть глаза и на Евдокии почтенный возраст, и на ее характер, и на прочие недостатки, из которых самым существенным был один... да и не только приданое, сколько перспектива все семейное предприятие унаследовать...
   ...Аленку-то, небось, и без золотого запаса умчат... уже бы умчали, ежели б к отцовской, хрупкой красоте не прилагался бы матушкин здравый смысл, помогавший Аленке устоять перед настойчивыми, а порой и назойливыми ухаживаниями.
   Или дело было вовсе не в здравом смысле, а в этой ее патологической влюбленности?
   Нашла в кого...
   Сложно все. Запутанно. И день ото дня легче не становится.
   А еще конкурс этот, некогда удачной идеей казавшийся...
   - Дусенька! - донесся сладкий, как засахарившийся мед, матушкин голос. И значит, пора выбираться... никак очередной "хороший знакомый" совершенно случайно в гости заглянул. Откуда она их только берет, знакомых этих возраста самого подходящего? - Золотце мое, мы тебя ждем...
   Ждут.
   И ведь дождутся, думать нечего... и значит, нет смысла оттягивать неизбежное знакомство.
   ...от жениха в ванне не спрячешься.
   За последний месяц их в доме перебывало семеро. Особо Евдокии запомнился престарелый отдышливый шляхтич с тросточкой, лысиной и бачками, которые он смазывал воском. Шляхтич прикрывал глаза ладонью, будто бы слепила его неземная Евдокиина красота, и после обильной трапезы срыгивал... был еще вдовец, обремененный пятью детьми и долгами, о которых говорил он розовея, будто бы стыдясь... и старый маменькин деловой партнер, с ходу заявивший, что жену свою жить отправит в деревню, дескать, там воздух здоровее...
   И где только маменька находила таких?
   Нынешний кандидат выгодно отличался от предыдущих немалым ростом. Он был молод, с виду годков семнадцати-восемнадцати, розовощек и светловолос. Причем волосы эти - тут Евдокия могла поклясться - завивали раскаленными щипцами, потому как не бывает у живого человека этаких аккуратных локонов. И небось, предварительно в сахарной воде по старому рецепту вымачивали, оттого и вились над жениховской макушкой осы.
   Обрядили же красавца в красную шелковую рубаху с расшитым воротом, модные штаны в узкую полоску и скрипучие хромовые сапоги. На шею цепь повесили золотую. На пухлые пальцы с обкусанными ногтями - перстней надели дюжины с две.
   И через одного с каменьями.
   В перстнях жениху было неудобно, а может, не в них дело, но в том, что непривычен он был к смотринам, оттого смущался, пальцами шевелил, цепляясь кольцом за кольцо. И дергался, смущался...
   ...поглядывал на маменьку, которая стояла тут же, прела в плюшевой, бисером расшитой, душегрее, оглядывалась, подмечая, что люстру хрустальную, что обои с золочением, что мебель италийскую, по каталогу выписанную... подмечала и хмурилась. Пальчик выставила, ноготком резьбу на низенькой софе ковырнула, верно, проверяя, густо ли позолочено... и вновь ручки на животе сложила, замерла истуканом, вперив в Евдокию настороженный недобрый взгляд.
   - Знакомься, Дусенька, - пропела Модеста Архиповна, отмахнувшись от особо назойливой осы. - Это Аполлон.
   Аполлон поднялся и отвесил поясной поклон, ручкой по ковру мазанув.
   Дрессированный... кланяется и на матушку смотрит, и та кивает, улыбается, мол, правильно все делаешь... а сама Евдокию едва ли не пристальней, чем мебель разглядывает.
   Не по вкусу ей девка-перестарок.
   И рябая ко всему.
   Евдокия хмыкнула, мысленно поправляя себя: не рябая, а веснушчатая. Дедово наследство, если маменьке верить. Она же, окрыленная надеждой - неужто устоит девичье сердце перед Аполлоном? - хлопотала, пела-заливалась, рассказывая, какая Евдокия у нее умница...
   ...ну да, не за красоту же хвалить.
   Красота вся Аленке досталась, оттого, верно, и спровадили ее из-за стола, от греха подальше. Нечего у старшей сестры женихов отваживать.
   Евдокия вздохнула, смиряясь с неизбежным.
   Естественно, усадили их рядом с Аполлоном, и тот, смущенный близостью незнакомой девицы, густо покраснел.
   - А вы... того... глаза красивые, - вспомнил он наставления маменьки, которая поджала узкие губы.
   На стол несли снедь. И Евдокия, глядя, как кумачовая парадная скатерть теряется под обилием блюд, подсчитывала, во что эти смотрины станут. Расстаралась маменька. Тут и телячьи щеки с чесноком, и стерлядь в винном соусе плавает, выставила харю, точно насмехается над этакой невестой, и почки заячьи, и перепела в собственном соку, пулярочки, голуби...
   А маменька все щебечет и щебечет.
   Осы гудят.
   Молчит женишок, руки пудовые на коленках сложил, мнется, сутулится...
   ...Иржена-заступница, за что Евдокии этакое мучение?
   - А вы чем занимаетесь? - бодрым голосом поинтересовалась она, втыкая серебряную, из парадного сервиза, вилку в стерляжий бок.
   Стерляди уже все равно, а Евдокия хоть как-то раздражение скинет.
   - Учится он, - голос у будущей свекрови оказался низким, мужским. И сама она, пусть и обряженная в бархатное платье с кружевами, нашитыми плотно, богато, имела вид мужиковатый. Какая-то вся квадратная, короткошеяя, с красным, густо напудренным лицом. Над верхнею губой из-под пудры темные усики проглядывают. Волосы муравьиной башней уложены, украшены парчовыми розами и перьями.
   - Неужели в Королевской академии? - почти правдоподобно восхитилась Евдокия.
   Женишок покраснел еще более густо и потупился.
   - Отчего сразу Академия? Нам Академии без надобности, верно, Полюшка?
   Аполлон кивнул и, бросив на маменьку быстрый взгляд, шепотом попросил:
   - А можно и мне рыбки?
   Стерляди было не жаль. И густого клюквяного соуса, который у матушкиной поварихи получался терпким, кисловатым.
   - Полюшка, - пропела будущая свекровь, вперив в Евдокию немигающий взгляд. - Осторожней. Тебя от рыбки пучит... а от клюквы у нас щечки краснеют. С детства.
   Полюшка временно оглох.
   Евдокия сделала вид, что сказанное ее не касается и, провернув в пальцах вилку, продолжила... расспросы. Конечно же, расспросы. И нечего маменьке глазищами сверкать да страшные рожи корчить. Она, Евдокия, имеет право знать, с кем под венец пойдет...
   ...упаси ее Иржена от этакого счастья.
   Счастье ело рыбку руками, шумно вздыхая, похрюкивая и щурясь. Закусывало луковым пирожком, который взяло уже само, отринув ложное стеснение. Пирожки и вправду ныне вышли румяными, золотистыми, маслицем поблескивающими.
   Маслице растекалось по перстням и каменьям, капало на подол рубахи. Пухлые губы Аполлона блестели, и щеки тоже блестели, и весь он блестел, словно леденец на палочке.
   _____________
  
   - Так все-таки, где вы учитесь?
   - Так это, - Аполлон облизал и пальцы, и кольца, - в школе...
   - В вечерней школе, - поправила его матушка низким свистящим голосом.
   - Ага!
   - А почему в вечерней? - Евдокия старалась быть любезной и подвинула к будущему супругу блюдо с куриными пупочками, в меду вареными. Он благодарно крякнул.
   - Так это, маменька днем не может!
   - Чего не может?
   Пупочки Аполлон вылавливал пальцами и, счастливый, отправлял в рот. Вздыхал. Запивал квасом и вновь тянулся к блюду.
   - Так это... водить меня в школу не может. Днем у нее работа...
   - У Гражины Бернатовны, - поспешила влезть в беседу маменька, - собственная скобяная лавка имеется.
   Свекровь кивнула и важности ради надула щеки, сделавшись похожей на жабу в бархате.
   - Мы, чай, не бедные... не беднее вашего.
   С этим утверждением, пожалуй, Евдокия могла бы и поспорить, но не стала: так оно безопасней.
   - Мама работает много, - Аполлон смачно отрыгнул и вытер лоснящиеся губы ладонью. - А поросенка дашь?
   - Полюшка, тебе жирненького нельзя!
   ...пучить будет. Или щечки покраснеют.
   Без вариантов.
   И Евдокия мстительно поспешила отрезать внушительный ломоть. В конце концов, ей ведь надо жениху понравиться? Надо. А с поросенком молочным оно вернее будет.
   - Нас от жирного поносит, - доверительно сказала Гражина Бернатовна.
   Поносит, значит... не угадала.
   Аполлон смутился и пробурчал:
   - Я ведь немного...
   - Вилкой и ложкой роем мы могилу себе! - произнося сию великомудрую сентенцию, Гражина Бернатовна глядела исключительно на Евдокию. Сама же изящно жевала листик салата.
   Ничего. Главное от основной темы не отвлекаться.
   - Значит, вы Аполлона в школу водите?
   Кивок.
   - А сам он, что, дойти не способен? - вилка в руках Евдокии описала полукруг.
   Молчание.
   И взгляд свекрови раздраженный, гневный даже. Видно, что женщина из последних сил сдерживается.
   Губа выпятилась, пудра с усиков пооблетела.
   - Я маме тоже говорил, что сам могу, - Аполлон вовсе освоился и, почуяв поддержку, подвинулся ближе. Лавка под его немалым весом заскрипела и прогнулась. - Она не дает.
   Он отмахнулся от осы и устремил на Евдокию взгляд - глазища у Аполлона были огромные, ярко-голубые, окаймленные длиннющими ресницами.
   - Мне бы еще яблочка... моченого!
   - Поля!
   - Мам, я ж только одно! - яблочко цапнул и поспешно, точно опасаясь, что потерявшая терпение матушка вырвет его из рук, сунул в рот. Щека оттопырилась, и Аполлон пробурчал. - А в городе небезопасно.
   Евдокия только и смогла, что кивнуть.
   Она с трудом представляла себе опасность, которая могла угрожать этакому детинушке... наверное, от опасности его тоже поносит. Или запоры. Или еще какая беда приключается...
   - И соблазнов много, - произнесла Гражина Бернатовна, отправляя в рот засахаренную клюквину. У нее, стало быть, щечки от клюквы не краснеют. - Срамные времена.
   Маменька, чувствуя, что все идет хоть не по плану, но близко, поспешно согласилась.
   Ужас, а не времена.
   Как только жить можно?
   - Куда ни глянь, то кабак, то дом игральный... мой мальчик вырос в строгости...
   Аполлон лишь шумно вздохнул, да, пользуясь тем, что матушка отвлеклась, стащил еще одно яблоко. Видать, в строгости, где бы она ни находилась, яблок ему не перепадало.
   - Конфету хочешь? - шепотом спросила Евдокия.
   Жениха было по-человечески жаль.
   - Шоколадную?
   - Ага. И с орешками...
   - ...и девки нынешние пошли... разврат сплошной. Я так одной и сказала, которая на моего Полюшку заглядывалась, а сама-то... обрядилась, как...
   - С орешками мне нельзя... - он потупился, признаваясь, - от орехов крапивница приключается... но если только одну.
   Конфету Евдокия передала под столом.
   - Спасибо, - искренне сказал Аполлон. - Ты мне нравишься! Выходи за меня замуж!
   И маменька, услышав заветное, радостно всплеснула руками: стало быть, поладили детки.
   - Я... - Евдокия прокляла себя: знала же, что жалость до добра не доводит. - Я подумаю.
   - А чего думать? - Гражина Бернатовна разом позабыла про девок и срамные наряды, в которых ноги видать, а как ветер подует, то не только ноги, но и задницу... - Ты, небось, не молодеешь...
   - Я подумаю, - повторила Евдокия, стискивая вилку.
   Пусть могила недорытой останется, но сражаться Евдокия будет до последнего.
   - ...и женихи в ворота, небось, не ломятся. А когда б и ломились, то знай, что лучше моего Полюшки мужа не сыскать. Он у меня красавец...
   Аполлон от матушкиной похвалы зарумянился, взор потупил, ресницами взмахнул.
   - И умница, каких поискать... он у меня стихи пишет.
   Неужели?
   Евдокия заткнула себе рот конфетой. Шоколадной. С орехами. Ей-то точно запоры не грозили, впрочем, как понос, краснуха и прочие детские, давным-давно изжитые болезни.
   - Полюшка, почитай свои стихи...
   - Ну, ма-а-м...
   - Почитай, сказала.
   Аполлон со вздохом поднялся, вытер лоснящиеся пальцы о рубаху и, выпятив для важности грудь, прочел:
   - Однажды в погожую летнюю пору, корова нагадила подле забору...
   Модеста Архиповна поспешно подняла граненый стакан с медом, при том хитро рукой заслоняясь, осы притихли, а Гражина Бернатовна захлопала, всем видом своим сына поддерживая.
   И опять в Евдокию вперилась.
   Надобно что-то сказать... Аполлон вон ждет, ковыряет пальчиком скатерть, смущение изображая.
   - Жизненно, - оценила Евдокия. И жених, глядевший на нее искоса, с опасением, должно быть, почуяв в будущей супруге нездоровые критические наклонности, духом воспрял.
   - А то! Корова-то соседская... нагадила, а оно и воняет... вот и сочинилось. Там еще мухи были. Но я про мух писать не стал.
   - Отчего же?
   - Рифмы не нашел, - Аполлон стыдливо потупился. - Мухи... и мухи... а два раза если, то это уже повтор будет. С повтором уже нехорошо.
   - Мухи... духи... - пробормотала Евдокия, сдерживая смех.
   - Мухи... духи... мухи...
   Аполлон застыл.
   Взгляд его затуманился, рот приоткрылся, и оса, до того витавшая над сахарными локонами, стыдливо присела, не желая, верно, гудением своим прерывать тонкий творческий процесс.
   - Придумал! - воскликнул Аполлон, ударяя в грудь пудовым кулаком. - Это... сейчас я... во! А над кучей мухи, витают, точно духи!
   Евдокия поспешно заткнула себе рот яблоком. Жених же, упершись в стол указательным пальцем, попросил.
   - Выходи за меня... музой будешь.
   Заманчивая перспектива.
   - Я... - голос Евдокии дрогнул. - Подумаю.
   Естественно, заявление это было встречено будущей свекровью без должного понимания. Она поднялась и, обойдя стол - Гражина Бернатовна ступала важно, и колокола длинных юбок колыхались - остановилась рядом с сыном.
   - Думай, - сказала она. - Да незадумывайся. Мы, небось, в женихах не застоимся.
   Погладила по кудрям, спугнув притихших ос. Кудри же под нажимом ласковой материнской руки захрустели.
   - Мам, а можно я себе потом собаку заведу?
   - Собаку? Ну зачем тебе собака, дорогой? - сказала Гражина Бернатовна и вытерла платочком лоснящиеся губы дитяти. - От собаки шерсть и блохи... а еще вдруг укусит?
   ...правильно, жена - она всяко собаки лучше.
   К счастью гости на чай задерживаться не стали. Должно быть, Гражина Бернатовна опасалась, что Евдокия коварно скормит драгоценному ее отпрыску не только шоколадные конфеты, но и крыжовенное варенье, на которое...
   Чушь какая!
   Евдокия потрясла головой: нет уж, она скорее в монастырь уйдет, чем замуж...
   - Ну и этот-то чем нехорош? - поинтересовалась маменька, макая в чай баранку. Пила она красиво, переливая чай из чашки в блюдце, а то водружала на три пальца. И мизинчик еще отставляла изящно. Модеста Архиповна наклонялась к краю блюдца, вытягивала губы трубочкой и дула, отчего чайное озерцо приходило в волнение.
   - Всем!
   - Молодой... красивый...
   - Как пряник с сусальным золотом.
   - И стихи вон пишет...
   - Про коров.
   Евдокия чай пила из чашки и горячий, обжигающий.
   - Зато здоровый какой, - возразила маменька, уже понимая, что прекрасный Аполлон оставил упрямую дщерь равнодушной.
   - Во-первых, мне на нем не пахать, - Евдокия разломала сушку в руке. - Во-вторых, сомневаюсь, что запор с поносом и диатезом - признаки здоровья... и вообще, я не хочу замуж!
   Маменька, зацепив щипчиками сахарный осколок, обмакнула в чай. И белый рафинад потемнел.
   - Не так там и плохо, - примирительно сказала она, глядя, как с осколка в чай капают сладкие капли. - Всяк лучше, чем старой девой... вот доживешь до моих лет, и поймешь, что счастье - в детях.
   - Ну да...
   - А без мужа и не думай, - в этом вопросе Модеста Архиповна была непреклонна. Веяния веяниями, а приличия - приличиями.
   Следовало признать, что в чем-то маменька была права... не то, чтобы Евдокию тянуло обзавестись семьей, но... принято же. Вон и деловые партнеры косо поглядывают, всерьез принимать не хотят. Одно дело - серьезная замужняя женщина, и другое - девка-перестарок.
   Дернув себя за косу для смелости, Евдокия решилась:
   - Я сама себе мужа найду.
   Маменька приподняла бровь.
   - Послушай... мы ведь все равно спонсируем этот конкурс...
   ...идея принадлежала Евдокии, и матушка долго не желала понять, какое отношение конкурс красоты "Познянска дева" имеет к унитазам. А самое что ни на есть прямое...
   - ...я отправлюсь в качестве...
   ...уж точно не конкурсантки.
   - ...полномочного представителя от фирмы "Модестъ", - Евдокия щелкнула пальцами. - Буду следить, куда наши деньги расходуются.
   Матушка кивнула. Вот про следить - это понятно... деньги, они такие, чуть отвернешься, враз разворуют.
   - Конкурс же будет проходить при дворе... и я думаю, там найдется пара-тройка вдовцов, не обремененных детьми...
   ...и состоянием, поскольку иного варианта для себя Евдокия не видела. И да, при дворе она постарается найти мужчину, который не слишком сильно изменит привычную ее жизнь.
   Муж?
   Пускай... и после замужества жизнь существует.
   - А Грель? - Модеста Архиповна облизала рафинад, с которого в блюдце падали темные капли. - Мы ж его послать собирались... ты сама предлагала. Он себе и штаны купил новые, со штрипками.
   Штаны со штрипками были, конечно, весомым аргументом, но Евдокия не собиралась отказываться от идеи, пусть и внезапной, но неожиданно любопытной.
   - Грель другим разом скатается, - сказала она. - Штаны его обождут... в конце концов, муж штанов важнее. Наверное.
   И сердце замерло: а вдруг не согласится маменька? Нет, она женщина разумная, но и на нее порой блажь находила. Отчего молчит, разглядывает не то Евдокию, не то собственное в самоваре отражение.
   Евдокия тоже глянула и отвернулась.
   Лицо, и без того безмерно округлое, размазалось по медному боку, расплылось, сделавшись и вовсе уродливым... перестарок.
   ...зато с миллионами. А миллионы - они и при дворе миллионы... главное, распорядиться ими с умом.
   - От и хорошо, - произнесла маменька со странным удовлетворением, разгрызая сахарный осколок. - Съезди, Евдокиюшка, развейся... погляди, как оно в столицах. Заодно за Аленкой присмотришь...
   ...о нет!
  

Оценка: 8.25*6  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"