Аннотация: Глава 5. Дорожная, о знакомствах случайных и неслучайных попутчиках. Глава дописана.
Глава 5. Дорожная, о знакомствах случайных и неслучайных попутчиках
За окнами вагона мелькали верстовые столбы, выкрашенные в белый колер. Гремели колеса, нагоняя дремоту, и Аленка, в кои-то веки утомившись говорить, отчаянно зевала, но держалась. Не то, чтобы вовсе ей не доводилось покидать Краковель и маменькин дом, скорее уж в силу характера своего неуемно-любопытного, каждую поездку она воспринимала как событие в обычно тихой жизни. Что уж говорить о том, если поездка не просто в деревенское имение, и не в соседний городок, где маменька недавно приобрела льнопрядильный заводик, но в Познаньск, где ее, Аленку, пусть и не ждут, но вне всяких сомнений примут с восхищением..
Все-то теперь Аленке было любопытно.
И подновленный губернаторской волей Краковельский вокзал, на крыше которого поставили бронзовых крылатых дев. Свысока они взирали на суету, на широкие стальные ленты рельс, на перроны, на поезда и бурлящее, не способное замереть и на минуту, человеческое море.
- Не лови ворон, - пробурчала Евдокия, дергая младшую сестицу за руку.
Она-то, приземленная, вечно погруженная в собственные, Аленкиному пониманию недоступные, мысли, двигалась сквозь толпу, обходя и суетливых слегка растерянных приезжих, и грузчиков в синих мундирах дорожного ведомства, и важного полицейского, который больше дремал, нежели следил за порядком. Впрочем, завидев Аленку, полицейский приосанился. И с Евдокией раскланялся, самолично вызвавшись проводить панночек прямиком к вагону, благо, "Молот Вотана" уже подали.
Он стоял, черный и важный, поблескивая хромом, выдыхая клубы пара, которые каплями воды оседали на вороненых боках. От паровоза несло дымом, раскаленным железом, и суетились людишки, ныряли под черное его брюхо... ветер уносил угольную пыль, от которой не спасали ни широкополые шляпы, ни даже дорожные зонтики. Наверняка, платье пропитается, что дымом, что запахами.
Отвратительно.
Впрочем, сие обстоятельство никак не могло испортить приподнятого Аленкиного настроения.
Из будки поезда высунулся машинист в франтоватой кожанке и, окинувши насмешливым взглядом толпу, закричал:
- Р-разойдись! Р-разворачиваться буду!
Всполошенными курами засуетились бабы, кто хватал корзины, кто - детей, которые не желали хвататься, но вырывались, норовя ускользнуть в толпе... прыснули из-под колес путейные... кто-то закричал, верно, опасаясь, что тяжеловесная туша "Молота" уже дернется...
...и тут же опомнились.
Машинист же хохотал, запрокинув голову, и смеялся так заразительно, что Аленка и сама не выдержала, улыбнулась. Это ж надо было придумать такое... разворачиваться...
На машиниста кричали.
Грозились кулаками и начальством, которое пряталось в скворечнике вокзала, верно, изнывая от жары... а ему-то все было ни по чем, он и куртку скинул, оставшись в латаной-перелатанной рубахе. Аленка еще бы посмотрела, но машинисту надоело слушать ругань и он исчез. Сама же Аленка отвлеклась на солидную красноносую лоточницу, которая шествовала по перрону, выкрикивая:
- Пирожки! Горячие пирожки! Два за медень...
Пирожки лежали румяными горбиками, аккуратными и аппетитными...
- Нельзя, - одернула Евдокия, прежде, чем Аленка успела медень достать. - Мало ли, с чем они... уличная еда опасна для здоровья.
Зануда.
Вот как она может так жить, все-то обо всем зная? И не было бы от одного маленького пирожочка беды... но Евдокии разве докажешь?
Хуже матушки.
Аленка вздохнула и, проводив торговку взглядом, повернулась к сестре. Старая дева?
Дева.
И старая, видать, от рождения старая, серьезная. А от излишней серьезности морщины появляются, Аленка знает, она читала об этом в "Женских новостях"... но скажи сестрице - только посмеется, мол, пишут всякие глупости, Аленка повторяет.
Тяжко с нею.
Вот и сейчас хмурится, разглядывая вагон. И что ей не по нраву? Хороший, первого класса, маменька не поскупилась...
- Офицеры в соседнем купе едут, - с неудовольствием пояснила Евдокия, глядя на четверку военных. - Уланы.
И что? Пусть себе едут, не высаживать же их... с Евдокии станется.
- Ладно, - решилась сестрица. - Как-нибудь...
Боится? Чего?
С офицерами даже веселей... а то как подумаешь, что два дня предстоит провести в компании Евдокии и папеньки, и враз тоска нападает. Нет, сестрицу старшую Аленка любила, но при том категорически не понимала.
Она ведь красивая, а как вырядится...
Платье это серое, из плотной рыхлой ткани, застегнутое на два десятка мелких пуговок... не платье - панцирь, из которого Аленке сестрицу хотелось вытряхнуть. И шляпу с низко опущенными полями содрать. И перчатки нелепые кожаные, слишком мужские с виду, выкинуть.
Все-то ей недосуг, все-то она занята, отгородилась бумажками своими от всего мира и делает вид, будто счастлива.
Разве так можно?
И зонт дурацкий, мужской, держит наперевес, упираясь острием в пухлый живот проводника.
- Идем, - заявила Евдокия, решительно отмахнувшись от протянутой руки. Юбки подхватила и сама поднялась по железной лесенке.
Вот разве так можно? Женщина должна быть хрупкой, беспомощной... хотя бы с виду.
Тем более, когда ступеньки такие... высокие... и узкие... и совершенно доверия не внушающие.
- Позвольте вам помочь, - раздался низкий и очень приятный голос.
Конечно, Аленка позволила.
Офицер был очарователен.
...почти как любовь всей Аленкиной жизни, разве что светловолосый и синеглазый... и в мундире королевских улан, который был весьма ему к лицу.
- Лихослав, - представился офицер, не сводя с Аленки взгляда.
А смотрел...
...нет, конечно, поклонники у Аленки имелись, она к ним даже привыкла, как привыкают к неизбежному злу, но ни один из них, даже сынок мэра, уверенный, что уж ему-то Аленка не откажет, не смотрел на нее с таким детским восторгом.
И стало одновременно весело.
А еще неудобно.
И горячо в руке, которую офицер не собирался выпускать. О нет, он в отличие от сынка мэра - навязчивая скотина, добрых слов не понимавшая - не делал ничего предосудительного, просто... просто было в нем что-то такое... не такое.
- Алантриэль... - сказала она, разглядывая нового знакомого, пожалуй, чересчур пристально, но в попытке понять, что же с ним не так.
- Алена, - естественно, от зоркого глаза Евдокии сие знакомство, пусть и случайное, не ускользнуло. - Будь добра, пройди в купе...
Офицер руку убрал, но не ушел... и Аленка не ушла, задержалась, но руку убрала за спину, не от смущения... просто и вправду неладно... нет, злого в нем нет, это точно. И хорошо, что нет, потому как офицер Аленке нравился.
И чем дольше она его разглядывала, тем больше нравился.
Проводник же, втиснувшись между ними, сиплым голосом произнес:
- Поезд скоро отправляется.
- И куда вы следуете? - Лихослав спросил шепотом, и также, шепотом, почти одними губами, Аленка ответила:
- Познаньск...
- Значит, попутчики, - он поклонился и руку поцеловал, бережно, осторожно, будто бы эта самая рука - хрустальная. Поцеловал и отпустил, больше ничего не сказав.
...а сынок мэра норовил не только руку, Аленке даже пнуть его пришлось, что, конечно, крайне неприлично, зато весьма эффективно.
- Аленка, ты... - мрачная Евдокия заперла дверь на щеколду. И содрав шляпку, швырнула ее на диванчик. - Ты... ты соображаешь, что творишь?
- Что?
Аленка давно усвоила, что спорить с сестрицей бесполезно.
- Он же теперь... ты же... он же не отстанет!
И пускай.
Евдокия махнула рукой и без сил опустилась на собственную шляпку. Вскочила, ойкнув...
- Выбрось, - посоветовала Аленка, устраиваясь у окна. - Она тебе не идет... и платье тоже... и вообще, Дуся, ты ведешь себя как...
- Как кто?
- Как надсмотрщица, вот!
- Мне мама за тобой присматривать велела! - Евдокия расстроенно вертела в руках шляпку, которую, кажется, и вправду оставалось лишь выбросить.
- Вот именно, что только присматривать, а не...
- Не "что"?
- Не надсматривать.
Евдокия покраснела, но сказать ничего не сказала, села, спину выпрямив, и портфель бумагами набитый к животу прижала. Вцепилась в него, словно опасалась, что и здесь, в запертом купе, кто-то на этакую ценность покусится.
Ссориться с сестрой не хотелось, и Аленка отвернулась к окну.
А Лихослав не ушел, стоял на перроне, разговаривал и жевал пирожок, тот самый, который горбиком и с корочкой, и значит, не думает, будто уличная еда - это зло... и жует-то так вкусно, что Аленка, пусть и не голодная, а позавидовала.
Надо было купить пирожков в дорогу...
Следовало признать, что Лихослав был высоким и, пожалуй, красивым... нет, конечно, Аленка любит другого и любви своей изменять не собирается, поэтому интерес ее к Лихославу исключительно, как выразилась бы дорогая сестрица, умозрительного характера.
Евдокия сопела и копалась в портфеле...
А папенька опаздывал.
...а если вовсе не появится, то...
- Не злись, - примиряюще сказала Аленка. - Он мне просто помог.
- Ну да, сначала "просто помог", потом "просто встретился"... просто прогулялся... а потом исчез в неизвестном направлении или хуже того...
- Что хуже?
- Ничего.
Евдокия раздраженно сунула убитую шляпку на полочку для багажа, коий уже доставили. Конечно, чемоданы поедут отдельно, но вот обтянутый пурпурной кожей саквояж - дело иное.
- Ты преувеличиваешь...
Лихослав повернулся и, встретившись в Аленкой взглядом, подмигнул ей...
...а глаза не синие, как показалось вначале, с прозеленью.
- И вообще, - сказала Аленка. - Я другого люблю.
- Угу.
Из саквояжа появились спицы, моток шерсти и свежий номер "Финансиста", который Евдокия раскрыла, пытаясь спрятаться за желтыми листами.
- Люблю, - Аленка скрестила руки на груди, все же и ей перепало семейного упрямства, не позволяющего отступиться от выбранной цели. - И выйду за него замуж. Вот увидишь.
Евдокия лишь фыркнула.
А "Молот Вотана" издал протяжный гудок, предупреждая о скорой отправке.
Евдокия вынуждена была признать, что сестрица ее была права... шляпка дурацкая. И платье из серой шерсти, купленное ввиду исключительной своей практичности, было не самым подходящим для столицы нарядом. И стоило заглянуть в лавку, поискать что-то поприличней, но время...
Времени не хватало.
Времени не хватало всегда, но накануне отъезда - особенно остро.
Как оставить маменьку наедине с "Модестомъ"?
...линия новая только-только запустилась, и значит, возможны дефекты в продукции...
...а третьего дня управляющий отписал, что каолин доставили недолжного качества, и если требовать возмещения убытков, то...
...отослать партию назад? Линия станет, и заказчики будут недовольны.
...принять в производство? Мало того, что скажется на продукции и репутации фирмы, так еще даст повод поставщикам думать, будто бы "Модестъ" не столь уж привередлив...
Нет, клиенты разницу вряд ли заметят...
...но все одно, нельзя рисковать...
Времена нынче неспокойные, конкурентов развелось, и всяк, только-только пришедший на рынок, полагает, что будто бы "Модестъ" незаслуженно этот самый рынок держит.
...на Селуцкой мануфактуре проблемы...
...а отчет полугодовой, с шахт полученный, Евдокии не нравился, чуяла - подворовывают, уж больно аккуратными, правильными были числа...
И еще рудники медные, с которыми никак не ладилось...
...нет, документы все были в полном порядке. На первый взгляд. И на второй тоже. И на третий, пусть бы подобная скрупулезность, граничащая с нервической паранойей, пришлась не по вкусу пану Острожскому, каковой и заявился с сим предложением к матушке.
Помимо предложения, купчей на землю и данных геологической разведки, в которых Евдокия разбиралась всю ночь, и потом еще утро, сей господин весьма импозантной внешности располагал рекомендательным письмом от старого матушкиного знакомого...
Все одно подозрительно.
...двадцать пять тысяч злотней минимальным взносом...
Деньги имелись.
И маменька аккурат задумалась, во что их вложить. Евдокия предлагала акции "Восточной кампании", которая в последние лет двадцать показывала стабильный рост, однако доход с них был невелик...
Пан Острожский обещал удвоить капиталы в течение года... а если вложить не двадцать пять тысяч, а пятьдесят, чтобы оборудовать шахты по последнему слову техники... конечно, чем больше вклад, тем больше доход, но все же...
- О чем думаешь, деточка? - мягко поинтересовался Лютик, откладывая дамский альбом с эскизами.
А ведь едва не опоздал.
И Евдокия всерьез намеревалась требовать задержки поезда, поскольку выдвигаться без Лютика в столицу было бы безумием. Две девицы, пусть и не благородных кровей, но путешествующие самостоятельно? Немыслимое нарушение приличий.
Нет, на собственную репутацию Евдокии было глубоко плевать, ей случалось совершать поступки и куда более предосудительные, чем поездка в вагоне первого класса от Краковеля до Познаньска, но вот рисковать сестрой она не могла.
Аленка дулась.
Демонстративно дулась, повернулась к окну и губу нижнюю выпятила. Журнальчик, в дорогу купленный, развернула, но читать не читает...
- О рудниках, - призналась Евдокия, разминая пальцами виски.
Воняло керосином.
Запах этот являлся прямым свидетельством приближающейся мигрени. И Евдокия поморщилась, злясь на себя за невозможность изжить сию, чисто женскую, болезнь, которая по утверждению приглашенного матушкой медикуса проистекала единственно от избытка ума.
Как решить проблему медикус не знал.
- Что тебе не нравится? - Лютик сцепил руки.
Пальцы у него были длинные и неестественно-тонкие, с аккуратными синеватыми ногтями, которые по мнению того же медикуса свидетельствовали о несомненной слабости сердечной мышцы. Лечить оную медикус предлагал скипидаром.
- Все не нравится, - призналась Евдокия, со стоном вытаскивая ленту.
При мигрени волосы становились тяжелыми, и малейшее к ним прикосновение вызывало острейший спазм.
- Скользкий он...
- А по-моему, воспитанный, - Аленка, заприметив маневры сестрицы, перестала обижаться, но пересела и шлепнула Евдокию по рукам. - Дай мне. Ты же себе все волосы повыдираешь...
- Воспитанный. Но все равно скользкий.
Аленка расплетала косу осторожно, и прикосновения ее мягкие унимали боль.
- Он говорит... то, что мы хотели бы услышать... а это не совсем правильно... гарантирует доход, а в таком деле гарантий быть не может...
...восторженное, нервное какое-то, словно бы человек, писавший его, пребывал в величайшем возбуждении. Конечно, может статься, так оно и было, но...
- Пан Запольский - человек осторожный, - Евдокия закрыла глаза, отрешаясь и от боли, и от далекого мерного стука колес, и от еще более далекого гула рельс, которые дрожали, но держали стальную тушу состава. - Опытный...
- На любого хитрого лиса капкан найдется, - заметил Лютик. - Ко всему именно этот лис - жаден.
Пана Запольского Лютик недолюбливал, по обычаю своему не давая себе труда скрывать эту нелюбовь. Следовало признать, что отчим, которого многие матушкины знакомые полагали существом в высшей степени бесполезным - а то и вправду, какой от эльфа в хозяйстве прибыток? - отличался редкостной наблюдательностью и острым умом.
Отчима Евдокия уважала.
И любила.
Родного отца она помнила единственно по карточке, которую маменька, отдавая дань уважения супругу, не спрятала и после нового замужества. Лютик не протестовал, быстро смирившись с негласным присутствием Парфена Афанасьевича в доме.
- Прошлое нельзя спрятать, - сказал он как-то, - с ним можно научиться жить и только...
Тогда Евдокия, которой только-только десятый год пошел, его не поняла.
...а позже поняла, но... говорить легче, чем учиться.
Или ученица из нее дурная?
- Дусенька, тебе бы прилечь, - Аленка разбирала косу по прядке, тесня мигрень. - И перестать думать о всякой ерунде...
- Двадцать пять тысяч злотней - не ерунда, - возразила Евдокия, но все же прилегла, Аленка же, сунув сестрице под голову подушку, села рядом.
- Не ерунда, конечно, - ее гребешок из слоновой кости скользил по мягким волосам. - Но ты слишком много думаешь о деньгах...
Евдокия хотела сказать, что кому-то ведь надо, но поймала насмешливый Лютиков взгляд.
Нет, она вовсе не собиралась упрекать сестрицу в легкомысленном отношении к семейному делу... и Лютика не считала бесполезным, напротив, лучше, чем кто бы то ни было осознавала, сколь многое он сделал...
- А о чем мне думать? - проворчала исключительно из врожденного упрямства. - Об офицерах?
- Почему нет? Согласись, он хорош... почти как Себастьян...
- Даже так?
- Себастьян, конечно, лучше, но...
- Он лучше, потому что ты в жизни с ним не сталкивалась, - Евдокия закрыла глаза, впадая в блаженную полудрему.
Вагон-колыбель.
Напевы колес... и так ли важно, существуют ли на самом деле те залежи меди, в которые предлагает вложиться пан Острожский.
Двадцать пять тысяч злотней потенциальных убытков...
...или злотней недополученной прибыли...
Башенки из золотых монет, которые проступают в воображении, окружая Евдокию. Золото и снова... и далекий голос отчима, напевающий колыбельную. Аленка рядом... и верно, к чему рисковать?
Шахты?
...Серые земли...
...ушедшие жилы и рекомендательное письмо на плотной бумаге высочайшего качества... нервный почерк, скачущие буковки, но маменька руку опознала...
...шахты.
К Хельму их вместе с разлюбезным паном Острожским... хватит денег и для себя, и для Аленки... ей больше нужно, она ведь красавица, каких поискать... и надо с нею мягче, потому что действительно не права Евдокия была, когда за офицера упрекала. Но как объяснить, что боится она, до дрожи в руках, до холода под сердцем.
...Аленка ведь легкая, светлая, как Ирженина искра, и верит всем...
...а уланы - народ лихой, пустоголовый, и с этого офицерика станется Аленке голову задурить, соблазнить и бросить...
...посмеяться над наивною... сказать, мол, сама виновата.
...и все-таки скользкая личность, пан Острожский... матушке надо будет отписаться, чтобы не вздумала с ним дела иметь. Пусть других манит призраком медного богатства...
...Серые земли, Хельмовы... там, что медь, что серебро - все зыбкое, призрачное, в руки возьмешь, а оно туманом и сквозь пальцы... оставит горечь чужого проклятья, а с ним и лихоманку...
Сквозь дрему Евдокия слышала, как Аленка укрыла ее пледом, и шторы сдвинула, спеша уберечь от солнечного света, и что-то говорила Лютику, торопливо, извиняющимся тоном, а он отвечал. Но вот беда, ни словечка не различить...
...сон был золотым.
И в нем пан Острожский, вырядившийся в новомодный полосатый пиджак, раскланивался перед Евдокией, сыпал под ноги медни, но не со знакомым профилем Болеслава Доброго, а с Себастьяновым. Ненаследный князь лукаво улыбался...
...муторный сон. Тяжелый. И примета опять же.
Выбравшись из него, Евдокия долго лежала, прислушиваясь к себе.
Мигрень отступила.
И это само по себе было сродни чуду.
...но маменьке отписаться надобно... а лучше сходить на ближайшей станции к телеграфисту, пусть отобьет предупреждение.
Евдокия встала, оправила юбки и удивилась. Поводов для удивления имелось два. Во-первых, из купе исчезли Аленка и Лютик... а во-вторых, поезд стоял.
Странно.
Если память Евдокии не изменяла - а на память она никогда-то не жаловалась - то ближайшая стоянка должна была случиться в Сокулковице, нынешним вечером. И отодвинув шторки, заботливо задернутые отчимом, Евдокия убедилась, что до вечера далековато.
И то, не могла же она столько проспать?
Евдокия подхватила Аленкин ридикюль и собственный портфель и заодно Лютикову планшетку, по вечной его рассеянности забытую на столе - а ведь в планшетке мало того, что чековая книжка лежит, так и кое-какие финансовые бумаги, свойства весьма интимного, для посторонних глаз не предназначенного.
А если кто заглянет?
Нет, Евдокия осознавала, что конкуренты "Модеста" не столь всесильны, но... зачем рисковать?
В коридоре было тихо.
Сумрачно.
И пахло свежими кренделями, от аромата этого желудок заурчал... а ведь с завтраком не сладилось, из-за конфликту с маменькой, которой пан Острожский с его воздушными замками весьма по сердцу пришелся. Едва вусмерть не разругались. Модеста Архиповна настаивала на том, что поучаствовать в деле надобно, а Евдокиину осторожность называла бабьим переполохом. Дескать, только непраздные бабы каждой тени боятся. А пан Острожский - вовсе даже не тень...
...прохиндей.
А ну как уже обманул доверчивую слабую женщину?
Нет, маменька обещалась без Евдокииного согласия в мероприятие сие не лезть, но вдруг да... Евдокия мотнула головой, отгоняя мрачные мысли. Не столь уж Модеста Архиповна и слаба, хотя порой невместноо доверчива, этого не отнять... а этот, гад, манерами берет, любезностью показной.
Желудок заурчал, опасаясь, что вместо кренделей его ждет пища исключительно духовная, замешанная на финансах и полугодовой отчетности, которую давно следовало проверить, потому как Евдокия подозревала, что новый управляющий Коришвецкой фабрики подворовывает. Конечно, скромно, не наглея, но давно...
...а кренделей хотелось, чтобы пышных, густо посыпанных маком. И молока свежего, с пенкой.
И Евдокия, крадучись, двинулась на запах. Она прижимала к груди портфель и планшетку, в подмышке держала скользкий ридикюль, и радовалась, что никто-то не видит ее...
...в измятом после сна платье...
...простоволосую...
...на ведьму, верно, похожа...
Дверь в каморку проводника была открыта. А сам проводник отсутствовал, зато на столе, накрытом белоснежной крахмально-хрустящей скатертью, на серебряном подносе, лежали кренделя. Именно такие, о каких Евдокия мечтала.
Она сглотнула слюну.
Нехорошо без спроса брать, но...
Румяные, пышные, с корочкой темной и лоснящейся, с маковой посыпкой, и крошечки маковые, не удержавшись на глянце, падают на скатерку.
Кренделя манили.
Запахом. Видом своим... и еще маслице сливочное, правильного желтоватого оттенка, а значит, из хорошего молока сделанное, на тарелочке слезою исходило...
...нехорошо...
И ножик здесь же лежал.
...она не красть собирается, она заплатит... сребня хватит за крендель и кусочек масла?
В животе урчало, и Евдокия, воровато оглянувшись, переступила порог. Ей было и стыдно, и страшно... а вдруг кто увидит? Сплетен не оберешься и...
Никого.
Только кренделя и маслице... и сахарок в стеклянной сахарнице, на три четверти наполненной. Лежат белые куски рафинада... это просто от голода.
...питаться надо регулярно, об этом и в "Медицинском вестнике" пишут, но у Евдокии регулярно не получалось, вечно то одно, то другое... и тут...
- Воруете? - раздалось из-за спины, и Евдокия, ойкнув, подпрыгнула. А подпрыгнув, выронила ридикюль. Естественно, содержимое его рассыпалось... и монеты, и помада, и румяна, которые Аленке были без надобности, потому что не нуждалось ее лицо в красках, и зеркальце, и пудреница, и прочие дамские мелочи, разлетевшиеся по ковру...
- Я... я проводника искала.
Офицер, тот самый, поразивший Аленкино девичье сердце, стоял, прислонившись к косяку, загораживая собой дверь. Помогать Евдокии он явно не намеревался, напротив, казалось, ему доставляет удовольствие и ее смущение, и то, что приходится ползать, подбирая Аленкины вещицы, которых было как-то слишком уж много для крошечного ридикюля.
Поддев носком начищенного сапога катушку ниток - и зачем они Аленке, если она и иглу в руках удержать не способна? - он сказал:
- Как видите, проводника здесь нет.
- А где есть? - Евдокия нитки подобрала.
Не хватало еще добром разбрасываться. И вообще, она - не гордая, в отличие от некоторых. Вопрос же ее пропустили мимо ушей. Офицер покачнулся, перенося вес с одной ноги на другую, и произнес:
- Вы на редкость неумело выполняете свои обязанности. Я бы вас уволил.
- Что?
Евдокия застыла с ридикюлем в одной руке, и парой липких карамелек в другой.
- Уволил бы, - повторил он, издевательски усмехаясь. - Полагаю, вы понятия не имеете, куда подевался не только проводник, но и ваша подопечная.
Подопечная?
Евдокия прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Это он об Аленке? И если так, то... за кого он Евдокию принял? Хотя вариантов немного, за компаньонку. Ну или дальнюю родственницу, принятую в дом с тем же расчетом. Что ж, не следует разочаровывать молодого человека... хотя нет, не такого уже и молодого, с виду ему около тридцати, а может и того больше.
Морщинки у глаз возраст выдавали, и сами эти глаза непонятного колеру, вроде бы синие, но... или зеленые? А то и вовсе желтизной опасною отсвечивают.
- Полагаю, - спокойно произнесла Евдокия, закрывая злосчастный ридикюль, - с моей подопечной все в полном порядке.
Она надеялась, что не солгала, поскольку вряд ли бы за то малое время, которое Евдокия дремала, Аленка успела попасть в неприятности. Ко всему с нею Лютик, он же, пусть и личность специфического толку, но в обиду дочь точно не даст.
- А теперь окажите любезность, - Евдокия перехватила ридикюль, планшетку сунула в портфель, а портфель выставила перед собой, точно щит. - Позвольте мне пройти.
Не позволил. Остался, руки сцепил, смотрит свысока, с такой вот, характерной ухмылочкой, с пренебрежением, от которого зубы сводит.
- Милая...
- Евдокия...
- Лихослав.
Хорошее имечко, самое оно для улана.
- Милая Дуся, - он качнулся и вдруг оказался рядом, подхватил под локоток, дыхнул в ухо мятой, оскалился на все зубы... небось, здоровые, что у племенного жеребца. - Мне кажется, мы могли бы быть полезны друг другу.
- Это чем же?
Помимо мяты - ополаскиватель для рта, верно тот, который и сама Евдокия использует - наглого офицера окружало целое облако ароматов. Шафрановый одеколон. И вакса, которой сапоги начищали. Лаванда... терпкий сандал, небось, притирка для волос...
...собачья шерсть.
Показалось? Евдокия носом потянула, убеждаясь, что нет, не примерещилась ей... не шерстью, правда, но собачатиной слегка несет, не сказать, чтобы неприятно вовсе, но... неожиданно.
...а может, он пояс из шерсти собачьей носит? От ревматизму? Или чулки? Помнится, Пафнутий Бенедиктович, маменькин давний партнер, весьма нахваливал, дескать, теплее этих чулок и не сыскать...
Но Пафнутию Бенедиктовичу восьмой десяток пошел, а улан...
...с другой стороны, может, его на коне просквозило или просто бережется, загодя так сказать. И вообще, не Евдокии это дело, если разобраться глобально. Улан же, не ведая об этаких мыслях Евдокии, произнес этак, с придыханием и томностью в голосе:
- Всем, Дуся, всем...
- Да неужели?
- Конечно, но давайте обсудим наши с вами дела в другом, более подходящем месте...
- Давайте, - согласилась Евдокия, высвобождая руку, - но только если вы перестанете передо мной влюбленного жаба разыгрывать?
