Глава 10. В которой все-таки наступает полнолуние, а также происходят многие иные важные события
У кого в сердце нет места для страха - у того в голове всегда найдется место для пули...
Вывод, сделанный весьма опасливым лейтенантом, которому удалось пережить войну, а тако же женитьбу на полковничьей дочери вопреки желанию ея матери.
Аврелий Яковлевич объявился накануне полнолуния и был встречен крайне неприязненным взглядом. Ненаследный князь к означенному месту явился заблаговременно и ныне сидел на беломраморной чаше фонтана, кутаясь в вязаную шаль с бахромой и нахохлившись, точно сыч.
- Я все знаю! - заявил он и указующим перстом ткнул ведьмаку в грудь.
- Это хорошо, если все, это полезно, - Аврелий Яковлевич перст отвел.
- И не мечтайте, что я закрою глаза на этакое... этакое... - Себастьян руками взмахнул и к груди прижал, исторгнув тяжкий низкий стон.
- Тебе плохо, дорогой мой? - осторожно осведомился Аврелий Яковлевич и попытался князю лоб пощупать, но прикоснуться к себе старший актор не позволил. Спрыгнув со своего насеста, он с немалым проворством отбежал.
- Плохо! Ужасно!
- Что болит?
- Сердце болит, - ненаследный князь обе руки к груди прижал. - Просто на части рвется!
Аврелий Яковлевич мысленно прикинул яды, каковые оказывали бы подобное действие. И список получился внушительным, вот только что из этого списка на метаморфа подействовало бы, он не знал.
Ко всему коварная отрава явно не только сердце затронула, но и разум.
- Себастьянушка, - ведьмак приближался осторожно, надеясь, что князь подпустит его шага на три, а лучше на два... а там, глядишь, петлица сонного заклятья на шею упадет. - Свет очей моих... давай поговорим?
- Не о чем мне с вами, Аврелий Яковлевич, разговаривать! - князь за ведьмаком наблюдал настороженно.
Бледненький какой.
Измученный.
Надобно будет сказать Евстафию Елисеевичу, чтоб после этого дела отправил старшего актора в отпуск... недельки две на водах... а лучше три... или вовсе месяц...
- Так уж и не о чем? - он говорил ласково, памятуя, что порой безумцы, хоть и не разумеют смысла сказанного, но к интонациям весьма чувствительны.
- Не о чем! Вы мне изменили!
От этакого обвинения Аврелий Яковлевич несколько растерялся, а потому и вопрос задал преглупый:
- Когда?
- Тогда! - из-под широких крыльев шали появилась сложенная вчетверо газетенка, которую ненаследный князь с видом оскорбленным, негодующим, швырнул ведьмаку под ноги. - Не отрицайте! Я видел вас... и его...
- Себастьянушка... - Аврелий Яковлевич заподозрил, что его дурят. - В своем ли ты уме?
- А вы-то сами как думаете? - Себастьян скрестил руки на груди, и шаль, подаренная Ее Величеством, которая сей дар после отбирать постеснялась, обрисовала широкие плечи князя. - Стоило мне отвлечься ненадолго, как вы уже другого нашли? Ветреник! И не совестно ли вам?
- Тьфу на тебя!
Аврелий Яковлевич и вправду сплюнул, но под ноги.
- Я уж подумал, что...
- Что? Вы мне, за между прочим, сердце разбили, Аврелий Яковлевич! Я решил, что у нас с вами все серьезно...
- Скажи еще, что свадьбу планировал...
- А почему б и нет?
- Платье выбрал?
- Выбрал! Белое! Со шлейфом в двадцать локтей и кружавчиками, - всхлипнув, Себастьян смахнул злые слезы. - А вы... вы... вы, можно сказать, мою мечту порушили! Светлую! Девичью...
- О свадьбе? - Аврелий Яковлевич приближался медленно, осторожно, больше всего опасаясь спугнуть жертву.
- А то... представьте только... я в белом платье... с кружавчиками... в облаке фаты... и букет из розовых тюльпанов в руках...
- Может, лучше розы?
- Тюльпаны! - князь капризно топнул ножкой. - Моя свадьба! И мне лучше знать, из чего букет!
- Конечно, дорогой... значит, платье и тюльпаны...
- А вам костюм из зеленого сукна... в полосочку... - Себастьян закатил очи, верно, представляя, до чего хорош будет ведьмак в оном костюме. - И шейный платок тоже зелененький, но болотнего оттенку... на пороге храма нас встречают девочки в голубеньких платьицах и сыплют розовые лепестки...
Себастьян скосил черный глаз и убедившись, что Аврелий Яковлевич слушает рассказ превнимательно, продолжил.
- А потом ресторация... в "Короне" гуляли бы... и нас поздравляют, подарки дарют... всенепременно сервиз с позолотою... а еще льняные простыни... и в полночь мы отбываем в нумера для новобрачных.
Аврелий Яковлевич только кивнул, крепко подозревая, что до скончания своей жизни сохранит нелюбовь к нумерам для новобрачных.
- А там... там... - ненаследный князь едва не задохнулся от избытка эмоций. - Там я бы доверчиво прильнул к вашей широкой груди...
...в последний миг он отпрянул, но Аврелий Яковлевич тоже умел при надобности передвигаться быстро. И поймав старшего актора за хвост, дернул.
- Ай! Аккуратней с хвостом! Он, за между прочим, нежный! - возмутился Себастьян, на сей раз непритворно.
Ведьмак не ответил, но хвост отпустил, прежде взявши ненаследного князя за руку. И на себя потянул. Себастьян тянуться не желал и босыми пятками в траву уперся.
- Что это вы делаете, Аврелий Яковлевич? - с подозрением поинтересовался он.
- Как что? Позволяю тебе... как это... прильнуть к моей могучей груди...
- Широкой.
- Ладно, пусть будет широкой. Вот она, можешь льнуть, сколько захочешь...
Себастьян, однако, щедрым предложением пользоваться не спешил. Напротив, свободной рукой он в эту самую грудь уперся.
- Я... мужчина порядочный... - он ерзал, пытаясь высвободиться, что, однако, не получалось. - Я к чужим грудям льнуть могу только после свадьбы!
- Надо же, какие перемены... скажу Евстафию Елисеевичу, он премного обрадуется, а то, знаешь, ему твои похождения сильно на нервы действовали.
- Ревновал? - с затаенной надеждой поинтересовался Себастьян.
- Боялся, что голову твою дурную открутят. Но не бойся, оженят нас быстро. Я у Ее Величества разрешения попрошу, чай, не откажет... так что...
Себастьян пыхтел.
- Не сопротивляйся, глупенький, - Аврелий Яковлевич свободною рукой погладил князя по голове. - Я некогда в одиночку на рулевом колесе стоял... да не штилем, а в самую бурю... и не обижайся... Гавел для меня ничего-то не значит...
- Все вы так говорите...
- Я его сегодня же выставлю... за ради нашею с тобой большой любви...
Ненаследный князь уперся в грудь лбом и замычал.
- Я ж не знал, - с неизъяснимой нежностью произнес ведьмак, - что ты ко мне всерьез... сам подумай, кто я? Всего-то старый ведьмак... четвертую сотню лет разменял... и происхожденья самого простого... и из себя-то обыкновенный. А ты - княжьих кровей... молодой... красивый.
Аврелий Яковлевич усилил нажим.
- По тебе вон бабы сохнут... и не только бабы... чем мне оставалось разбитое сердце утешать? Только...
Себастьян слабо всхлипнул.
- Ничего... теперь-то мы будем вместе. Обещаю!
И руку разжал, правда, упасть Себастьяну не позволил, схватил за шиворот, приподнял.
- М-может, не надо вместе? - слабо поинтересовался ненаследный князь.
- Как не надо? А платье?
- Обойдусь.
- Белое и со шлейфом в двадцать локтей... - Аврелий Яковлевич погладил князя по щеке. - И девочки с лепестками роз... и ночь наша первая брачная. Или грудь моя разонравилась? Нехороша уже стала?
- Хороша, - сдавленным голосом произнес Себастьян. - Чудо до чего хорошая у вас грудь...
И похлопал еще.
- Но я... как бы сейчас вдруг понял... мне бы побольше... помягче... и без бороды...
- Ради тебя, мой драгоценный, сбрею!
- Не надо! - вот теперь Себастьян испугался по-настоящему, шутка как-то перестала быть шуткой. Бороду свою ведьмак отращивал долго, холил, лелеял и смазывал розовым маслицем, тем самым, высочайшего качества из лавки купца Лаврентия.
Отчего-то вспомнились вдруг слухи, которые ходили о морских порядках, и что женщин Аврелий Яковлевич недолюбливает, стережется... и что о романах его, ежели и были таковые, никто-то не знал...
- От и правильно, Себастьянушка. У ведьмаков чувство юмора имеется, конечно, да вот беда, уж больно оно специфическое. Нормальные-то люди его не разумеют. Вот и выходит... непонимание. Есть будешь?
- Спрашиваете, - Себастьян устроился на траве. - Я в последние дни только и думаю о том, как бы пожрать, и как бы поспать.
- Ничего, - ведьмак вытащил из сумки промасленный сверток. - Вот закончится дело, и поедешь в отпуск, я Евстафия Елисеевича самолично попрошу, чтоб тебе роздыху дал. А то мало ли... вдруг и вправду разумом тронешься...
Себастьян промолчал, отчасти потому, как рот его был занят - в свертке оказался холодный кабаний бок, отчасти потому, что спорить с ведьмаком - занятие изначально неблагодарное, обреченное на неудачу.
Аврелий же Яковлевич, наблюдая за ненаследным князем, маялся муками совести, которая, несмотря на уверения злопыхателей, у него все ж имелась. И ныне совесть эта нашептывала, что отдых - дело, конечно, хорошее, да только шансов дожить до него у ненаследного князя не так, чтобы много. Нет, не сказать, чтоб вовсе не было, однако же...
И не в одном Себастьяне дело.
Легли карты одна к другой чужим пасьянсом, и поди, попробуй нарушить узор да так, чтоб хозяйка до поры, до времени не прознала. Оттого и придется иных людей использовать да без их на то ведома, пусть и претило подобное Аврелию Яковлевичу. Впрочем, с совестью своей он договорится, небось, не в первый раз. А ныне требовалось заручиться согласием Себастьяна, каковой, как подозревал ведьмак, плану вовсе не обрадуется.
- Дело тут такое... личное, Себастьянушка, - признался Аврелий Яковлевич, сожалея о том, что трубку свою в нумере оставил. - Лет этак двести тому угораздило меня жениться.
- Вас?
- А что тебя удивляет? Не одному тебе моя широкая грудь по вкусу пришлась. И бороду она любила... да...
Ненаследный князь благоразумно заткнул себе рот куском кабанины, которую закусывал малосольными огурчиками.
- Сам понимаешь, жена моя тоже не из простых была... колдовка... и силы немалой, хотя, конечно, запретными ритуалами не баловалась. Сперва не баловалась, - очень тихо добавил ведьмак. - Ох и хороша была... норов - огонь. Чуть что не по ней, так и вспыхивает, а как полыхнет, то... так мирились, что особняк весь ходуном ходил.
Себастьян замер с надкушенным огурцом в руке, верно, представляя, как оно было.
- Счастливо жили... пять лет целых, - Аврелий Яковлевич дернул себя за бороду. - А закончилось все на одном расследовании. Я тогда-то больше королевскими делами занимался, но тут попросили глянуть, уж больно странные были смерти. Семеро девок, происхождения обыкновенного, из семей бедных... да и не в одной бедности беда. Но есть семьи такие, Себастьянушка, где один другого едва ли не ненавидит. И оттого по помершим не станут особо горевать.
- Она? - тихо спросил Себастьян.
- Она. С матушкой своею завязалась. Я-то думал, что она у меня сирота, ан нет, просто тещенька дражайшая давно Хельмовым знаком мечена, вот и поостереглась на глаза-то являться... я ее так и не увидел. Знаешь, волшба, она как запах человека, у всякого - собственный... или как отпечаток души... ауры... по ней многого сказать можно, и не зная о том, кто чаровал. Я же с моею... пять лет... и знал, как никто другой... и она меня знала... и стоило глянуть на тело, как понял все.
Ведьмак замолчал.
Тихая ночь, грозная.
Луна налилась, округлилась, того и гляди в полную силу войдет, а миру до того будто бы и дела нет. Стрекочут кузнечики, цикады поют, не то о любви, не то еще о каких глупостях. Где-то в кустах соловей заливается... хорошо.
- Знаешь, я ведь никому ничего не сказал... домой вернулся, надеялся, что ошибку допустил, думал, вот спрошу, а она объяснит, пусть соврет, я был готов поверить и в ложь. А она врать не стала. Сказала, что ей сила нужна, что моей, которую пила, не хватало. Стареть начала. Ей всего-то пятый десяток пошел, для проявленной колдовки - это не срок, а она где-то там у себя морщинку углядела. Тут еще матушка со своею наукой, подсказала средство... мол, чем больше у колдовки сил, тем...
Аврелий Яковлевич махнул рукой, дескать, что уж теперь.
- И что вы...
- Отпустил ее, Себастьян. Дураком был? Не знаю. Но... не смог. Не стал удерживать. Она-то была уверена, что я ничего ей не сделаю, что игры ее прикрою... выдумаю... в конце концов, что такое пара никому не нужных девиц? Она их честно купила у семей, не говорила, для какой надобности, но купила же. Не смотри на меня так, Себастьянушка, сам понимаю, что не прав был, что должный бы ее полиции передать, а паче того - собственною рукой... но не смог, - он потер глаза руками, и Себастьян вдруг увидел, насколько ведьмак стар.
Он, конечно, знал, что Аврелий Яковлевич не одну сотню лет разменял, но сие знание представлялось ему некой абстракцией. Ныне же прожитые годы вдруг выбрались, расчертили лицо морщинами, обесцветили глаза, сыпанули седины в бороду.
- Осуждаешь? - глухо спросил ведьмак.
- Не знаю, - Себастьян ответил честно, не без оснований подозревая, что ложь Аврелий Яковлевич почует. И тот кивнул головой.
- Я вот себя осуждаю... а она обиделась.
- За что?
- За то, что любил недостаточно, чтобы прикрыть ее шутки... сказала, что если и вправду, как говорил, то помог бы. Самое смешное, Себастьянушка, что я любил бы ее любою, седой, кривой, уродливой. Я же не зеркало, чтоб красоты искать... не поверила. Знаешь, странно было. Мне казалось, я ее изучил распрекрасно, понимал, а оказалось... мы говорили, но не понимали друг друга. Она обвиняла меня... я ее... и главное, что не слышали один одного. Я дал ей сутки, чтобы уйти. Сказал... не важно, главное, что она меня прокляла... но ушла.
- А потом?
- А ничего потом. Проклятье я снял, все ж таки не зазря меня учили. Про нее доложил, правда, сказал, что не сразу понял, а когда понял, то скрылась. Конечно, был руган, ссылкой грозили, значит, за укрывательство, но доказать не сумели. Ее тоже не нашли... не знаю даже, жива ли...
Себастьян сунул погрызенный огурец в рот, запирая ненужный неуместный вопрос. Подумал, что повезло ему премного с Малгожатой, надолго отбившей охоту жениться.
Дурное это дело.
- Хотя чего уж тут, жива. Но ежели встречу, то... или она меня добьет, или я ее, - сию многомудрую мысль, верно, не дававшую Аврелию Яковлевичу покоя, он произнес тоном мрачным, явствовавшим, что решение принято и сколь бы тяжко ни пришлось ведьмаку, от своего он не отступит.
Себастьян сочувственно кивнул и протянул последний огурец.
От сердца оторвал, можно сказать. Сейчас, на сытый желудок, его тянуло в сон, и Себастьян немало отдал бы за возможность улечься, хоть бы прямо тут, на травке. Он представил, как свернулся бы калачиком, прикрывшись королевскою шалью, и лежал бы до утра, и после утра... и суток этак трое-четверо... и желательно, чтоб Аврелий Яковлевич сделал милость, поставил огражденьице...
Себастьян зевнул, подозревая, что светлой мечте его о сне крепком, не скоро будет суждено исполниться, если вовсе суждено. А потому вернулся к делам нынешним.
- Это она? - поинтересовался он, почесывая бок.
Зудела шкура.
И норовила проклюнуться сквозь нее черепица чешуи. И ведьмаковский амулет, к которому Себастьян, казалось бы, привык, ныне ощущался под лопаткою остро, этаким горячим угольком.
Все ж таки никогда прежде он не менял обличье столь радикально и на срок немалый.
- Не она, - покачал головой Аврелий Яковлевич. - Она у меня молодая, а нынешняя постарше меня будет. И крепко, полагаю, постарше. Это первое. А второе... свою супругу я бы узнал еще, когда мы криксу брали. Однако кое в чем ты прав. Я б не стал рассказывать, когда б оно к делу отношения не имело. Тогда мне запах знакомый почудился.
Огурец Аврелий Яковлевич не ел, но держал перед собою, уставился на него взглядом суровым, будто бы именно этот, малосольный огурчик, покрытый испариною рассола, и был виновен во всех ведьмаковских горестях.
- Каюсь, смолчал. Знал, что не она, а та история... уж больно давняя...
- И с чего вдруг переменились?
- А с того, что письмецо я тут получил интересное. Сегодня с утреца доставили... хитрое такое письмецо.
- Проклятое?
- А то! Еще как проклятое. И скажу тебе, мастер это проклятие выплел... сверху то обыкновенное, на бубонную чуму...
Себастьян икнул, не то от переедания, не то от раскрывшейся вдруг перспективы. Бубонная чума? Обыкновенное проклятье?
- Обыкновенное, Себастьянушка, - Аврелий Яковлевич все ж таки откусил от огурца половину. - Самое обыкновенное... да, для многих наших и оно-то за пределом силы... к счастью, что за пределом, но для мастеров, каковым себя колдовка показала, чума - это так... мелочь... красиво выплетенная, но все ж...
- А если бы сработало?
- Ну... Гданьску бы досталось. Пока карантину поставили, пока целителей подвезли б... колдовская чума быстра, что пожар лесной, но думаю, за кордоны бы не пошла.
Гданьску досталось бы? И он так легко о том говорит?
Себастьян представил себе, как идет по нарядным местным улочкам Моровая дева с плетеною корзиной в руках, как ветерок тревожит белые ленты на этой корзине, и красный суконный подол... как бледные босые ноги оставляют на дорожках след, который, впрочем, быстро тает...
И прорастают вдоль обочины блеклые мертвоцветы.
Многие увидят ее.
И еще удивятся этакой странной гостье, не успев понять, кто она и откуда явилась, а после ощутят, как тяжелеет тело, принимая наведенное проклятье.
Бубонная ведьмацкая чума?
Читал о ней Себастьян. О том, как чернеет человек, как задыхаться начинает, но живет... долго живет... несколько дней. И что спасти его можно аккурат в первые часы, а далее - только облегчить страдания.
- Успокойся, - жестко произнес Аврелий Яковлевич. - Хотела б она город изничтожить, не игралась бы. Я ж предупреждал, что колдовка эта - такой силы, с которой аккуратно надо быть.
Предупреждал. Его правда.
Вот только не о чуме...
- На что она еще способна?
- На многое, думаю. Чума - это так... она знала, что меня хватит это проклятье изничтожить. И в него вплела другое, похитрей...
- Опасное?
- А то... но не для города, город ей надобен. И люди надобны. Самое интересное, Себастьянушка, что чем сильней колдовка, тем хуже ей вдали от людей живется. Силы тянуть неоткуда. Набрать их она способная и сохранить сумеет, да только сколько ни храни, а все одно рано или поздно мало станет. То проклятье она для меня сделала... и под меня... и в медальон мой вплела, который я жене дарил. Этакие вещи свою силу имеют.
Спрашивать, удалось ли Аврелию Яковлевичу с проклятьем управиться, Себастьян не стал: видно же ж. А вот с медальоном - это интересно...
- И он-то меня на мысль натолкнул. Наша колдовка - не моя жена, сие точно, но вот кое-что знакомое в волшбе ее имеется, и в силе, которую она плетет, и медальончик, опять же... думаю, тещенька моя пожаловала.
Признание это Аврелий Яковлевич закусил остатком огурца, который жевал долго, с видом самым что ни на есть сосредоточенным.
- Теща, значит... - Себастьян мысленно дал себе зарок, что если и, не приведите Боги, женится, то на сироте. И факт оного сиротства будет проверять самолично, а то мало ли... живешь, живешь, а потом раз и придет конвертик с бубонною чумой подарком от любящей тещеньки.
- По возрасту сходится... по крови... моя женушка как-то упоминала, что, дескать, не из простых... я-то, грешным делом, сие пропустил. Мне-то особо разницы нету, простая, благородная... я вон сам крестьянского роду и того, Себастьянушка, не стыжусь. Ежели знать хочешь, то мне главное, каков человек из себя, а не чем там его предки славныя.
Позиция этакая Себастьяну была понятна и в чем-то близка. И обнюхав собственные руки, которые вкусно пахли огуречным рассолом, он произнес:
- Теща значит... ведьмачью тещу брать не приходилось...
Себастьян лизнул большой палец.
А хороший рассол, однако, на смородиновом листе, и вишневые веточки добавляли... надо будет попросить Аврелия Яковлевича, чтоб этакими замечательными огурцами поделился, потом, естественно, когда все закончится...
...ведьмачья теща... мать ее...
Евдокия гладила будущего мужа по спине, и он мурлыкал... Евдокия собиралась было сказать, что мурлыкающий волкодлак - это как-то неправильно, но говорить не хотелось.
Хотелось, чтобы нынешняя ночь длилась.
И день не наступал.
И уж тем паче ночь следующая, которая грозилась полною луной. И Лихо чувствовал ее приближение, оттого, стоило руку убрать, открывал желтые волчьи глаза, ворчал раздраженно.
- Мне так до утра сидеть? - поинтересовалась Евдокия, с ужасом понимая, что до этого утра не так уж много времени и осталось.
Час?
Два? Или три, а там - серый зыбкий рассвет, разлука, которая недолгая, но ей страшно отпускать своего княжича. Беспокойный стал, переживает и уходить-то не хочет, он бы остался, когда б дозволено это было...
- До утра, - соглашается Лихо. - Всю жизнь...
А спина переменилась.
Человеческая еще, но... кожа стала будто бы тверже, и на ощупь сухая. Под кожей - мышц валуны ощущаются, твердые, будто и впрямь каменные...
- Всю жизнь сидеть и гладить?
- Ага...
- А работать кто будет?
Лихо перевернулся на спину и, приоткрыв левый глаз, спросил:
- Тебе так хочется работать?
В данный момент времени работать Евдокии не хотелось совершенно. Если подумать, то за все последние дни мысли о работе ее не посещали, что было вовсе удивительно.
- Ева, - Лихо притянул ее к себе и лечь заставил. - Для работы - свое время, а сейчас мы отдыхаем... я вот определенно отдыхаю... хотелось бы, конечно, чтобы и ты...
Лихо был горячим.
Раскаленным просто-таки. И псиной теперь от него пахло крепко, но против ожидания запах этот не был Евдокии неприятен.
- Все хорошо? - Лихо открыл оба глаза.
Не желтые - золотые, а зрачки сделались по-кошачьи узкими и, наверное, это тоже было странно, но среди всех прочих странностей нынешние терялись.
- Это ты мне скажи, все ли хорошо...
Три дня.
И поводок скороспелой луны на его шее, незримый, но существующий. Если Евдокия закроет глаза и коснется шеи... не дался, отстранился и руку перехватил, пальцы целовал, осторожно, точно опасаясь, что и легкое его прикосновение повредит.
- Я говорю, - шепчет. - Все хорошо.
- Сейчас или...
- И сейчас. И потом... завтра все закончится. И мы поженимся... уедем в Краковель, если захочешь...
- Не знаю... наверное.
- Или можем остаться в Познаньске... у нас дом есть...
- У вас?
- Княжеский особняк. Он красивый, думаю, тебе понравится...
Особняк - возможно и понравится, Евдокия представляла себе его так, будто бы видела воочию... впрочем, видела, старые особняки все чем-то похожи друг на друга. И этот не выделится.
Серый камень. Строгие черты.
Три этажа или четыре. Холл огромный с красным ковром и родовыми щитами на стенах. Лестница. Балюстрада. Сонм прислуги, которая, пожалуй, гонору имеет едва ли не больше, чем хозяева. И сами хозяева, вряд ли довольные этаким выбором сына.
Богатая невеста?
Хороший вариант? Для улана в отставке и второго сына - удача, а вот для будущего князя Вевельского... вспомнилась вдруг Христина, с которой его едва не поженили... нет, она, наверняка, уже замужем, но... сколько в Познаньске купцов?
А купеческих дочерей на выданье?
И с приданым куда более солидным, не говоря уже о том, что и средь своих, благородных, немало найдется тех, кто пожелает породниться с князьями Вевельскими... а Евдокия...
- Если не понравится особняк, - Лихо умел ее чувствовать и сейчас прижал к себе крепко, точно опасался, что Евдокия сбежит, - то купим собственный дом...
Собственный.
Где Евдокия и только она будет хозяйкой... и плевать, если дом этот будет возведен в веке нынешнем, а не позапрошлом, как пристало приличным княжеским особнякам.
- Твои родные... меня не одобрят?
- Не знаю. Наверное.
- И тебя это не волнует?
- Нет.
- Совсем не волнует? - она уперлась в грудь локтями и заглянула в глаза.
Золото. Как есть чистое золото... и нить зрачка дрожит натянутой струной, то вовсе исчезая, то вдруг расплываясь, тесня радужку.
- Не волнует, - ответил Лихо, взгляда не отвел. - Ева... знаешь, наверное, Бес и Аврелий Яковлевич правы в том, что я слишком многое им позволял. Я люблю своих сестер, и братьев тоже... и маму люблю, хотя она совершенно не приспособлена к жизни... и я всегда знал, что должен о них заботиться.
- Как долго?
- Как получится. Ты же не ставишь себе срок. И Алена останется твоей сестрой и сейчас, и через десять лет, и через двадцать. Причем, младшей сестрой. Ты не сможешь сказать, что все, ты уже взрослая и твои проблемы меня не волнуют.
Наверное.
Или сможет? Евдокия сморщила нос, потому как не любила признавать чью-то правоту, а выходило, что Лихо прав... и еще выходило, что даже если они купят собственный дом, то вовсе от родственников его у Евдокии отделаться не выйдет.
- Но любить - это одно, а помогать - другое... и пожалуй, не всякая помощь пойдет на пользу, - Лихо провел когтем по Евдокииной шее. - Поэтому я хочу, чтобы ты составила контракт.
- Что?
- Контракт, - спокойно повторил Лихо. - Я ничего не понимаю в делах подобного толка, а у тебя опыт имеется немалый.
Имеется. Его правда.
- Я не хочу, чтобы у отца был доступ к твоим деньгам. Да и прочие... они мои родные и я их люблю, но при том я отдаю себе отчет, что они слишком привыкли жить, ни о чем не думая.
Интересный ход.
И если так, то... Лихо ведь не просто так о контракте заговорил...
- Чего ты боишься?
- Ева...
- Честно, - она позволила ему взгляд отвести. И легла рядом, прислушиваясь к спокойному дыханию, к стуку сердца, ровному, умиротворяющему. - Пожалуйста.
- Боюсь того, что если со мной что-нибудь случится...
- Что?
- Не важно, Ева. Жизнь порой... странная. Но если случится, то ты останешься одна. Без защиты. А деньги - это большое искушение...
- О да, и твой отец не устоит, - со смешком ответила Евдокия. Ей представился князь Вевельский, отчего-то облаченный в длинную ночную рубаху и в ночном же колпаке, лихо сдвинутом набекрень. Князь на цыпочках крался по темному коридору, сжимая в руке топор...
...ладно, топор - это недостаточно благородно, а вот семейная боевая секира - дело иное...
- Не устоит, - согласился Лихослав. - Убить тебя не убьют, а вот спровадить в монастырь могут.
- Насильно?
- Ева... монастыри бывают очень разные. И родственные связи здесь тоже имеют значение.
- А контракт...
- Составь такой, чтоб я не имел права распоряжаться деньгами, чтоб в случае... вдовства или ином, твое имущество оставалось бы за тобой. Ты же умная у меня, ты сумеешь.
Сумеет, это не так и сложно.
Вот только настрой Лихославов Евдокии не нравится. Как-то не хочется ей замуж выходить, сразу к грядущему вдовству готовясь.
- Это просто на всякий случай, - сказал Лихо.
И Евдокия поверила.
Хельмово полнолуние наступило.
Себастьян проснулся затемно, с раздражением отметив, что проспал от силы часа два... и что голова его, несмотря на зелье, Аврелием Яковлевичем врученное, работает не так, чтобы хорошо.
Полнолуние наступило.
И на блеклом небе, на котором таял закат, висел бледно-желтый, в оспинах шар, вида самого омерзительного. Он дразнил Себастьяна своей близостью, отражаясь и в окнах дома и, пусть бы это было невозможно, в зеркалах.
Полнолуние...
Запах гнили, почти было исчезнувший за последние дни, сделался отчетливым. И сам дом, взбудораженный близостью ночного светила, ожил.
Он скрипел.
Стонал.
И по паркету метались тени, а сама старая доска вдруг обрела странный глянец...
- Вот оно как, - сказал Себастьян, эту доску трогая. Надо же, теплая... горячая... и стена такая же... и в ней, скрытое в камне, бьется колдовское сердце особняка.
Ох до чего нехорошо... и Гавелу не вовремя вздумалось ведьмаком заделаться... но главное, что успел исполнить поручение, да и Аврелий Яковлевич прошлую просьбу исполнил.
Спрашивать не стал.
Протянул копии портретов, сказав:
- Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
И Себастьян кивнул. Нет, не знал, но хвостом чуял, что здесь разгадка, близенько...