Дёмина Карина : другие произведения.

Глава 41. Сородичи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Глава 41. Сородичи

   Мы въезжали в Олений город затемно. Я слышала, как изменился голос дороги: теперь колеса стучали по камню. Повозка то покачивалась, то вздрагивала, порой мне казалось, что еще немного, и она рассыплется, и я загадывала, чтобы с нею рассыпалась и клетка.
   Не сбылось.
   - Дорогу! - раздалось грозное. И хрипло заревели турьи рога, возвещая, что идет важный человек. За ними не слышала я ничего, но зато в нос ударил венок запахов, в котором смрад зеленеющей воды изо рва переплетался с дымом, вонью выгребных ям и красилен. Тонким вьюнком пробивался аромат свежего хлеба, и ощутив его, я поняла, что голодна.
   Но не настолько, чтобы есть сырое мясо.
   Дом моего отца был роскошен.
   Два этажа. И красный камень стен, опоясанный узором изразцов. Узкие окна, затянутые цветными стеклами. Высокое резное крыльцо, у которого уже столпилась челядь. Привычная суматоха захлестнула двор. Сновали мальчишки, забирали коней, подавали питье и влажные рушники. Крутились под ногами собаки, визжали. Кто-то кричал, кто-то заходился надрывным плачем...
   - На задний двор, - голос отца заглушил прочие звуки. - И охрану...
   Дальше я не расслышала.
   Что было позже?
   Ничего.
   День и снова день.
   Множество дней, каждый из которых прибавлял весеннего тепла. Солнце пробиралось и на задний двор, скатывалось по каменным стенам, по врытым в землю столбам, вязло в подмокшей за зиму соломе крыш, и все-таки касалось железных прутьев моей клетки.
   Таял снег, лишь у задней стены оставались ноздреватые, покрытые коркой угольной пыли сугробы. К лужам слетались галки и суетливые синицы.
   Моя клетка ржавела.
   А я...
   Я считала прожитые дни, отмечая их когтями на дощатом полу, под которым, к сожалению, тоже лежали железные прутья.
   Я была зверем. И я была человеком.
   Хийси-оборотнем, поглядеть на которого приходили все, кто только обретался в доме Ину..
   Отец и его гости - открыто, впрочем, никто из славных воинов так и не решился подойти к клетке вплотную. Они стояли, разглядывали меня, переговаривались, обсуждая, достанет ли у меня свирепости, чтобы продержаться на арене хотя бы день. Бились об заклад. И золотые монеты переходили из рук в руки.
   Скрывая интерес, но все же не таясь, подходили к клетке воины. Присаживались, кто в пяти шагах, кто - в трех. Разглядывали. Хмурились. Деловито сплевывали под ноги, чтобы тут же растереть плевок сапогом. Эти обсуждали размер и длину когтей...
   ...и человеческое обличье, которое не так уж уродливо.
   ...от их разговоров, от откровенности и грязи, которая скрывалась за словами, меня тошнило.
   А по вечерам, в сумерках, к клетке подбирались слуги. И вновь меня окружал шепот.
   Только рабы были молчаливы.
   Но их тоже мучило любопытство, но страх мешал его выдать. Всем. Кроме Олли.
   Какой это был день? Тяжелый. С утра пришел отец, который, глянув на выброшенное из клетки мясо, приказал:
   - Ешь.
   А я, обернувшись - для медведицы клетка была чересчур мала, а человеком в ней и ходить получалось, - ответила:
   - Я не ем сырое мясо.
   - Пока, - согласился Ерхо Ину, и плеть его щелкнула перед самым моим носом, обвила нежно железный прут. - Тебе придется. Или ты сдохнешь от голода.
   Пускай. Но зверь во мне не получит крови.
   И после ухода отца я легла.
   Подстилку не меняли несколько дней кряду, солома пропиталась влагой, подгнила, вонь исходила и из ведра, поставленного в углу клетки, теперь казалось, что и моя шерсть источала смрад. Наверное, я и вправду выглядела чудовищем, если появившаяся у клетки Пиркко, моя прекрасная сестрица Пиркко, брезгливо скривилась.
   Она была по-прежнему хороша. И дорогое убранство лишь подчеркивало яркую красоту Пиркко.
   В черных волосах капельками росы проблескивали алмазы. Шею опоясывали золотые ожерелья. А на плечах снежной шубой лежали искристые лисы.
   - Это и вправду ты, - сказала она, взмахом руки отогнав охрану.
   Пиркко единственная посмела приблизиться к клетке на расстояние вытянутой руки.
   - Мы думали, что ты умерла, - она произнесла это так, что сразу стало ясно: мне и вправду было бы лучше умереть. А еще лучше - вовсе не появляться на свет.
   - Скажи что-нибудь.
   Она вытянула руку, и в раскрытую ладонь тотчас легло яблоко.
   Налитое. Полосатое, в красную черточку. С упругой кожицей, которая не поддается гнили.
   В Лисьем логе лишь одна яблоня дает такие. И каждый год я, забравшись на самую ее вершину, где веточки были тонки, словно соломины, бережно снимала такие вот полосатые, налитые солнечным светом и соком, яблоки. Я складывала их в полотняную сумку, чтобы, спустившись, отереть каждое навощенной тряпочкой. Переложенные соломой, яблоки хранились всю зиму.
   И даже весной оставались плотными, сладкими, будто только-только снятыми с ветки.
   - Хочешь? - спросила Пиркко. - Отец говорит, что ты ничего не ешь. Или тебе не надо?
   - Надо.
   И голод уже подступает ко мне.
   - Но мясо тебе не нравится?
   Какой внимательный взгляд. И губка нижняя чуть отвисла.
   - Сырое - нет.
   - Оборотни едят сырое, - Пиркко все еще держала яблоко на ладони, поглаживая пальцами левой руки.
   - Не все.
   Она не услышала меня.
   - Без мяса у тебя не будет сил. Тогда ты умрешь слишком быстро. И мой муж будет недоволен.
   Я не хочу слушать ее. И в то же время не желаю, чтобы Пиркко уходила. Она - единственная, кто заговорил со мной. А я устала от молчания.
   - Ты вышла замуж?
   Она вздернула подбородок и одарила меня насмешливым взглядом.
   - Мой супруг - кёниг. Ты увидишь его.
   И Пиркко бросила яблоко. Не потому, что боялась передать его в руки мне, но потому что брезговала прикасаться к такой, как я.
   Яблоко упало на кучу соломы.
   Хорошо.
   Выдержала плотная кожура, чуть бочок примялся, а так... я подняла это яблоко и прижала его к щеке. Теплое... странно, мне казалось, я потеряла способность ощущать тепло. А еще живое. В нем - капля солнца, запертая в сладком соке, от которого пальцы станут липкими, и в белой хрустящей мякоти, в гнезде из зерен. Каждое прорастет, если брошу, но...
   ...не в этом дворе.
   - Из тебя даже оборотня не вышло, - вздохнув, заметила сестрица. И пробежавшись пальцами по монетам ожерелья, поинтересовалась: - Почему ты ни о чем не спрашиваешь?
   Молчи, Аану.
   Она здесь не для того, чтобы помочь тебе. Ей просто любопытно.
   - О чем? - к яблочной кожуре прилипли былинки, и я снимаю их пальцами, пытаясь вернуть прежний восковой блеск.
   - Например, - острые ноготки царапают поверхность крупного сапфира. - О том, что тебя ожидает...
   - Придет время - узнаю.
   Смерть.
   Я видела ее в руках того воина. Она сидела на острие копья, цепляясь за клинок призрачными лапами. И голос ее был голосом толпы.
   - Или о толстяке... его Кейсо зовут? Забавный был...
   Закусываю губу, чтобы не закричать.
   - По-моему, отец поступил неразумно, убив его, - губы Пиркко тронула слабая улыбка. - Каам пригодился бы, когда появится твой муж. Кстати, он знает, чем ты стала?
   Знает.
   И не считает меня чудовищем.
   Он оставил нас в Горелой башне, счел укрытие надежным. А брухва открыл дорогу и...
   - Знает, - в голосе Пиркко мне почудилось разочарование. - Скажи, это он тебя наградил?
   Она почти коснулась собственной щеки, но в последний миг опомнилась и руку одернула. Трижды сплюнув через левое плечо - вдруг да тень моего уродства за нею увяжется - Пиркко велела:
   - Отвечай.
   - Нет.
   Зачем я лгу?
   Не знаю сама.
   - На редкость уродливо, - сестрица качает головой. - Ему, должно быть, противно смотреть на тебя.
   Нельзя ее слушать.
   Нельзя смотреть в ее голодные глаза. Куда угодно.
   На алмазы в волосах... на золотые звенья ожерелья... на искрящийся мех снежных лис... на тонкие пальцы, ласкающие камни.
   Только не в глаза.
   В них уже осталось немного человеческого.
   - Я бы умерла, - мягко произнесла Пиррко, - если бы со мной произошло что-то подобное...
   Молчи, Аану.
   Она ждет ответа, но любое твое слово, отравит.
   - Твой муж жалеет, что ты жива?
   - Нет.
   - Жалеет. Просто не говорит. Я видела его... он красивый. По-своему.
   Мне неприятно думать, что Янгхаар встречался с ней. Если он видел Пиркко, то... то ко мне не вернется.
   - Мне даже немного жаль, что его придется убить... Янгхаар замечательный любовник.
   Пиркко подается вперед, жадно вглядываясь в мое лицо.
   А я... я отворачиваюсь и вдыхаю сладкий яблочный аромат.
   Ложусь на солому.
   Сворачиваюсь комком, сжимая яблоко в руках. Мне хочется есть, но тогда у меня не останется солнца, которое защитит от жестоких слов Пиркко. Закрывать глаза нельзя, но я закрываю. И морщусь от боли. Это не сон - полудрема. В ней медная кожа Янгара касается белой - моей сестры. Ее голова запрокинута, губы приоткрыты, и на шее узором вьется нить жилы. Сердце Пиркко грохочет.
   И я изнываю от желания вырвать его.
   И то, второе, предавшее, тоже.
   В полусне я удивляюсь собственному желанию остаться человеком.
   Кого ради?
   Тем, кто приходит на задний двор, нужно чудовище. Их много, а я одна. И быть может, именно они правы в своем желании?
   Солнечного яблока слишком мало, чтобы удержаться на краю. И голод пробуждает, я переворачиваюсь на бок, касаюсь куска печени, почерневшего, в запекшейся крови, от которой исходит дурманящий аромат. Мне противно прикасаться к этому куску, но...
   Беру в руку.
   Обнюхиваю.
   Зажмуриваюсь, чтобы не видеть. И подношу к губам, почти решаюсь попробовать.
   - Не делай этого, - говорят мне.
   Его я сразу не узнала. Темно уже. И Олли сроднился с темнотой. Прежде он ходил, гордо расправив плечи, не замечая никого и ничего вокруг, а ныне превратился в сгорбленную тень, одну из многих в отцовском дворе.
   - Не делай этого, Аану, - повторил Олли. - Не позволяй им сломать себя.
   Он оглянулся в темноту и, сунув руки под петлю ошейника, болезненно скривился.
   - Здравствуй, - я разжала пальцы, позволяя куску выпасть. И подняв пук соломы принялась тереть ладонь, счищая запекшуюся коровью кровь.
   Что еще сказать?
   Что я рада его видеть? Или что мне жаль видеть его таким?
   Не рада и не жаль.
   Молчали оба. Долго? Как показалось - да. Но Олли тряхнул головой и решительно шагнул к клетке. Он подошел вплотную и, коснувшись прутьев, пробормотал:
   - Все стало иначе, да?
   Да.
   Я - нежить. Он - раб. И оба - позор рода Ину.
   - Ты... не боишься?
   - Чего? - он сжал прут и дернул, пробуя на прочность. - Ты пока никого не убила. А если вдруг, то... невелика беда.
   - Не выломаешь.
   - Пожалуй, - согласился Олли, запуская руку в темные волосы, обрезанные короткими прядями. - Ключ у отца, да?
   - Да.
   Он похудел. И взгляд стал... диковатым, что ли?
   - Я попробую без ключа. Завтра.
   Олли вытащил из-за пазухи пару сухих лепешек и кусок козьего сыра.
   - Возьми.
   Его рука пролезла между прутьями клетки, и я, приняв неожиданный подарок, коснулась пальцев.
   - Не убегай, - Олли сжал мою ладонь, осторожно, точно опасаясь причинить вред. - Посидишь со мной?
   Он опустился на колени возле клетки. И я ответила:
   - Посижу.
   Мы оба рассмеялись, поняв нелепость его просьбы и моего же ответа. Странно как... раньше я была никем, а Олли...
   - Отсюда все иначе выглядит, - он разглядывал мою руку, и большой палец его нежно гладил мою ладонь. - Как-то так вышло, что... знаешь, я думал, отец меня сразу убьет.
   - Как ты...
   - Оказался здесь? - Олли прижался лбом к прутьям клетки. - Жил здесь, когда дом принадлежал Янгару. По-моему, твой муж не знал, что со мной делать.
   - И ты?
   - Просто жил. Злился вот за это, - он указал на ошейник. - Искал способ отомстить... дурак, да?
   Не знаю. Мне ли его судить?
   Я помнила Олли совсем иным. И в человеке, который пытался дыханием отогреть замерзшие мои пальцы, мало что осталось от прежнего моего брата.
   - А потом дом и прочее... имущество отошли отцу.
   Его губы болезненно дрогнули.
   Имущество.
   - Тогда-то я и понял, что значит - быть рабом. Рабы не играют с хозяевами в нарды. Не спят до полудня. Не напиваются вином из жалости к себе. Не дерзят... слишком дерзких рабов порют. А если порка не помогает, то садят в колодки.
   Он отвернулся, скрывая от меня выражение глаз, но я все равно ощутила его боль.
   - А еще у рабов нет семьи.
   У меня получилось дотянуться до жестких темных волос.
   - Я знал, что отец от меня откажется. Если бы решил убить, я бы не сопротивлялся. Но он даже не глянул в мою сторону. Для него я уже умер. Но остальные... Якки... Талли... я ведь когда-то учил Талли с лодкой управляться. И в море впервые он на моем корабле вышел. И... и это вдруг стало не важно.
   Олли не отстранился. И я перебирала короткие прядки, вскользь касалась щеки.
   Про Пиркко он не говорит. А я не спрашиваю.
   - Почему ты от меня не отказалась? - он подается назад и руку мою перехватывает. - У тебя-то есть причины.
   Были.
   Старые обиды, душные, как слежавшиеся за лето меха, поточенные молью и пылью пропитавшиеся. Стоит ли вытаскивать их?
   ...синяя лента для волос, которую я вышивала долго, стараясь, чтобы стежки были ровными, аккуратными, повисла на молоденькой груше. Выбросили ее? Обронили?
   Так ли важно? Главное, этот подарок не столь дорог, чтобы беречь его.
   ...заливистый смех Пиркко и качели, летящие к небу. Ей шесть, а я на год старше и, спрятавшись в тени, наблюдаю, как Олли толкает качели выше и выше. Он высокий и красивый, и мне кажется, что если подойти и попросить, то Олли покатает и меня. Я подхожу, но не успеваю открыть рот. Олли замечает меня:
   - Принеси воды, Аану. Душно.
   ...и очередное его возвращение. От Олли пахнет морем, а кожа его почернела от загара, волосы выгорели до рыжины. От смеха его вздрагивает дом, а он, сев на лавку, спешит развязать сумки. Олли привез подарки семье... всем, кроме меня.
   Меня не существовало в его мире.
   Точнее была, но... кем? Кровной родственницей? Служанкой?
   И я убираю руку, обхватываю холодный железный прут.
   - Я бы многое хотел изменить, - Олли трется носом о мои пальцы. - И кое-что попробую. Если получится, мы уйдем.
   - Куда?
   - Куда-нибудь, - он улыбается той своей прежней улыбкой, только чуть более безумной, чем обычно. - Главное, чтобы отсюда. Но если не выйдет... Аану, не давай им сломать себя.
   Олли разжимает мои пальцы, вцепившиеся в прут.
   - Я слышал, что она сказала. Я не знаю, солгала она или сказала правду, но... когда я впервые встретил твоего мужа, он спрашивал не о ней. О тебе.
   Возможно.
   Но было ли это до того, как Янгхаар Каапо увидел мою сестру?
   - Ешь. Тебе надо поесть, - пообещал Олли и добавил: - Я приду завтра. Никуда не уходи.
   - Я постараюсь, - я улыбнулась в ответ.
   Не отказалась?
   Да. И не откажусь, теперь, когда у меня все-таки появился брат.
   Лишь после его ухода я вспомнила: овсяные лепешки пекли для рабов. Олли отдал мне собственный ужин.
   А он и вправду вернулся на следующий день, дождавшись наступления ночи. И до утра просидел, пытаясь справиться с замком. Олли был упрям... и возвращался вновь и вновь.
   Он говорил. И шутил.
   Рассказывал истории, которые, казалось, на ходу придумывал. И сам над ними смеялся в полголоса. Он расковыривал замок и воровал на кухне хлеб, клянясь каждый раз, что это - последний его набег.
   Но это не могло длиться долго.
   И однажды Олли поймали.
   - Дурак, - сказал отец и отвернулся, подав кому-то знак. А я... я вдруг поняла, что никогда больше не увижу брата.
   - Оставь его! - мой голос дрожал. - Оставь и я сделаю все, что ты хочешь.
   Отец развернулся и ушел.
   Ерхо Ину знал, что я и так сделаю все, чего он хочет.
   А жалость... она для слабых.
   К вечеру следующего дня клетку мою погрузили на повозку: отец подарил диковинного зверя кёнигу.
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"