Крылья сумерек стучали по чешуе, бессильные пробить. И тяжелое новое тело с легкостью выдерживало вес их. Раскрылись кольца и сомкнулись, пленяя хрупкое чужое тело.
Сдавили.
И Янгар услышал хруст ломающихся костей.
Он сжимал кольца медленно, почти наслаждаясь болью существа, посмевшего коснуться его медведицы. Беззвучно ломались крылья, и рвалась, полосовала когтями чешую Сумеречница. Темная кровь ее лилась из груди, в которой зияла дыра...
...перестав быть живой, она не умерла. И вертелась, выскальзывала из змеиных объятий, впивалась в плоть, но слабела. Сильнее сжимались кольца Великого полоза, давили, крушили, стирали в пыль.
И стерли.
Но сквозь туман ярости он вдруг услышал, как рвется нить жизни.
Две нити.
И закричал, пытаясь остановить. Распались кольца змеиного тела. И уже он, Янгхаар Каапо, упал на песок, с пеплом смешанный. Тот был горек.
- Аану!
Они лежала, обняв себя, и разметались рыжие волосы, а медвежья шкура сползла. Красная кровь мешалась с черной, а та растекалась по песку. Он, спекшийся, грязный, не желал впитывать эту кровь, от которой исходил запах гнили.
- Аану, - Янгар присел рядом и попытался разжать ее сведенные судорогой руки. Человеческие.
Теплые еще.
И сердце, зажатое в правой, он вынул осторожно.
- Открой глаза, Аану...
Зеленые, как листвяник. И молодая трава.
- Открой, пожалуйста. Лето скоро. Помнишь, ты подарила мне лето на веревочке. А без тебя оно не вернется, - Янгар содрал рубашку и вытирал ее пальцы. И алую ленточку, что из губ вытекала, убрал.
- Посмотри на меня... ты же обещала... ждать меня обещала... я бы вернулся. И построил дом. Настоящий дом, Аану... и ты была бы в нем хозяйкой. Мне не нужно другой.
Ее ладошка была такой теплой.
И Янгар губами пытался поймать нить пульса. Вот только сердце Аану молчало.
- Она умерла, - Олли присел рядом.
Грязный. Страшный. И слипшиеся волосы торчали дыбом...
- Нет.
Янгару уже говорили такое. Солгали. Аану жива. Она просто ушла далеко, но обязательно вернется. И Олли, который хотел сказать что-то, лишь головой покачал.
- Они обе...
Пепел рваных крыльев сыпался с небо, на песок, на мертвецов, на Пиркко-птичку, которая вернула себе человеческое обличье. И склонившись над ней, Олли закрыл мертвые глаза Пиркко, и под темными ее волосами попытался укрыть рваную рану на груди. Поднял сердце, валявшееся на песке, и вложил в руку.
- Пусть боги решают, как с ней быть.
Тихо стало.
Янгар видел солнце, которое прилипло к небосводу. Желтое. Налитое. Оно щедро отдаривалось теплом и светом, но он все равно замерзал. И небо, к которому вернулась исконная синева, утратило вдруг яркость.
Он смотрел на песок.
И на мертвецов, которых было много.
На белую громадину опустевшего дворца, и кёнига Вилхо, что, усмехаясь, наблюдал за представлением с балкона. Мухи, привлеченные запахом мертвечины, садились на золотую краску.
- Держи, - Олли, исчезнувший было, вновь появился. В одной руке он держал корону из переплетенных рогов, в другой - камень знакомой четырехугольной формы. - Это твое. Обронил...
Протянул камень. А корону на голову Янгару надел. Впору пришлась, вот только оказалась тяжелой, неудобной.
И Янгар, содрав золотой венец, со злостью отшвырнул его.
На решетку? На мертвецов? На это Янгар в своей жизни уже нагляделся вдосталь.
- Род Таго... трое... остался, кажется, Кейхо, которому десятый год пошел... - Олли остановился возле покойника в роскошных бархатных одеждах, ныне побуревших. Мужчина лежал на спине, вывернув голову, которая держалась на лоскуте кожи. - А там дальше Куний род... и Волки лежат... Росомахи...
Он переходил от мертвеца к мертвецу.
И Янгар понимал, что ему хотят сказать: некому власть делить. Полегли на арене Золотые рода, кровью за некогда пролитую кровь заплатили. Месть это?
Нет. Вышло так.
- Я просто пытался выжить, - Янгар гладил рыжие волосы жены, губы ее бледные, щеки, глаза... все еще надеялся, что дрогнут ресницы. - Я просто пытался выжить...
Чего ради?
Кейсо ушел.
И она, легконогая медведица, за ним... никого не осталось.
Корона?
- Себе оставь, - Янгар сжал в руке чешуйку, выдранную сумеречными когтями. А Олли поднял корону, отряхнул кое-как от пыли и пепла, и примерил. Поднял было руку, снять желая, но оставил.
Пускай. Из него выйдет кёниг...
...и люди куда охотней примут сына Тридуба, нежели Янгхаара Каапо.
...он так и остался чужаком.
Для всех, кроме той, которая лежала на его коленях.
- Ты обещала, - он прижался щекой к ее щеке, что еще сохранила призрак тепла, дразня ложною надеждой. - Ты обещала дождаться меня и...
Дрогнуло в изломанной ее груди сердце. И тень боли скользнула по побелевшему лицу. Сжались губы, сдерживая стон.
Она дышала, быстро и часто, хватая воздух губами. И в уголках их пузырилась кровь. Она же, красная, человеческая, хлынула из носа, из ушей, отсчитывая отведенные Аану мгновенья жизни.
Нет, Янгар ее не отпустит.
И сдавив каменную чешуйку в кулаке, он приказал ей стать прахом. А горсть его высыпал в чашу, которую подал Олли. Откуда взял? Взял и ладно. Красное вино сделалось густым, вязким.
Получится ли?
Только бы получилось.
Раздвинуть губы. И меж зубами, стиснутыми от боли, сунуть острие ножа.
Всего-то глоток надо... и еще один... уговорами, силой, но заставить выпить до дна, до последней черной капли, которая долго держалась на краю кубка, не желая падать.
- Пожалуйста, Аану, - Янгар держал ее голову и слышал боль.
Лекарство было горьким.
И когда она забылась глубоким тяжелым сном, поднял на руки.
- Она... - Олли все время держался рядом.
Босый. Полуголый. Грязный. И корона на солнце пышет золотым жаром.
- Она вернется, - ответил Янгар, вглядываясь в бледное лицо жены. - Она кое-что мне обещала...
Я спала. И этот сон был полон солнечного света.
Я спала и жмурилась, глядя на желтый круг, зависший над горизонтом. Он отражался в воде речушки. От воды тянуло прохладой, и больше всего мне хотелось раздеться и нырнуть в сине-зеленый омут. Поговаривали, что на дне его обитает старый сом, столь огромный, что способен утянуть и человека. Раз в год мужики собирались сома ловить, кидали сети, приманивали курами, но сом был хитер. Меня он не тронет.
Я знаю.
Сижу на берегу, держу гибкое удилище, краем глаза слежу за поплавком и любуюсь своим в воде отражением. Платок съехал, волосы растрепались, и на них, рыжих, слетаются стрекозы.
- Не клюет? - я не слышала, как он подошел, хотела обернуться, но не смогла, будто сама река держала мой взгляд.
- Не клюет, - согласилась я.
И пускай себе. Я же пришла не рыбы ради, а чтобы спрятаться, посидеть в тишине, в тени старого тополя, который почти съехал уже в воду, но все еще цеплялся длинными корнями за оплывающий берег.
У меня с собой горбушка хлеба, кусок сыра и два яблока.
- Хочешь? - я протягиваю одно, крупное, с плотной желто-красной кожурой.
- Хочу.
Его тень слишком тяжела для воды и тонет, извивается, словно змея.
- Если не клюет, то... - он садится рядом, и я подвигаюсь, делясь местом на коряжине. - Может, пойдем домой?
Не хочу.
Там шумно. И нет для меня места.
Отец вот вернулся, братья, сестрица... семья, которая чужая. И если вдруг вспоминают обо мне, то лишь затем, чтобы упреком уколоть.
- Так было раньше, медвежонок, - он с хрустом впился в яблоко. И говорил, не прекращая жевать. - А сейчас все иначе. Увидишь.
Он ел так вкусно, что мне тоже захотелось.
- Я построю для тебя другой дом...
- Далеко?
- Далеко, - согласился он и руку подал.
Уйти, но... а как же река? И моя рыбалка? И все остальное? Разве могу я это бросить? Но если откажусь, то он, тот, кто пришел за мной, обидится. Он исчезнет навсегда.
И при одной мысли о том, чтобы расстаться с ним, мне становится страшно. Я хватаюсь за руку его, а он рывком поднимает меня на ноги.
- Все будет хорошо, моя медведица, - говорит Янгар, и я верю ему.
Конечно. Разве у нас может быть иначе?
- Пойдем, Аану... - он тянет меня от реки, и я иду. Влажная трава цепляется за ноги, оставляет темные пятна на моей юбке, но идти легко. И в какой-то миг я бегу, смеюсь, радуясь тому, что вновь жива...
...жива.
Открыла глаза, а перед ними окошко. И солнце повисло аккурат напротив этого окошка. Свет отражается в стеклах, синих и желтых, и на простыне моей остается россыпью солнечных зайчиков. Я хочу поймать хотя бы одного, но оказывается, что руки мои слишком тяжелы.
А еще очень хочется пить.
И я не без труда отворачиваюсь от окна.
Комната. Большая. Красивая. Стены шелковой тканью обиты, и на ней распускаются диковинные цветы, а меж ними птицы порхают красоты удивительной. Должно быть, такие водятся в благословенной стране Кхемет.
В комнате камин горит, а к нему вплотную кресло придвинуто. И в нем придремал, откинув голову на спинку, Янгар. Наверное, он давно не спал. Похудел. Скулы заострились, щеки запали, а под глазами залегли глубокие тени. Рука свисает безвольно, почти касается ковра, а подошва сапог упирается в самую каминную решетку. Того и гляди, доберется до нее пламя.
Я любуюсь мужем целую вечность. А он все спит и спит... и мне ужасно хочется встать, подойти к нему и коснуться черных волос. Заглянуть в глаза, убеждаясь, что бездна в них дремлет.
Дремлет.
И знаю - спать будет долго.
- Аану? - шепотом спрашивает он.
- Ты же звал, - я отвечаю, удивляясь тому, что вновь способна говорить. - Я пришла.
- Пришла.
- Я... пить хочу. Очень.
Он вскакивает. И спросонья едва не падает, зацепившись сапогом за тяжелый ковер. Ругается, громко, зло. А я смеюсь... как хорошо, что я снова могу смеяться.
И Янгар, остановившись, отвечает улыбкой.
Только в глазах его все еще живет беспокойство.
- Ты пришла, - он повторяет это, и поддерживает меня, помогая напиться. - Пришла. Останешься.
- С тобой?
- Со мной, - от него пахнет травами и летом.
Яблоками еще, сладкими, сочными.
Жареным мясом. Лошадьми. И вновь травами. Я прячу голову у него на груди, с нежностью вслушиваясь в голос живого сердца. А он рассеянно неловко как-то гладит меня по волосам.
Мне не хочется убить его.
- Я...
- Ты человек, - отвечает Янгар на вопрос, который я еще не задала.
Человек.
Душа за душу, равноценный обмен. И Акку получила черное сердце моей сестры. А я стала собой, прежней. И все еще не в силах поверить, разглядываю ладони, и ногти, и трогаю зубы. Янгар же не мешает, смотрит с улыбкой.
Ждет.
- Ты говорил про дом...
- Построю.
- И ты сыновей хотел...
- Дочерей тоже. Ты обещала.
Обещала и знаю, что теперь исполню слово.
Я вновь человек и...
- Дай мне зеркало, - прошу, отстраняясь от Янгара. - Пожалуйста.
Он не спрашивает, зачем оно мне понадобилось, но молча подает. Серебряная оправа, листья и птицы, камни, длинная рукоять с чеканными цаплями, которые изгибаются в причудливом танце. Зеркало слишком тяжело, чтобы я удержала его в руках.
И Янгар вновь приходит на помощь.
А я... я закрываю глаза. Мне страшно увидеть свое лицо.
- Быть может, не стоит, - большой палец Янгара касается шеи. - В зеркалах нет правды.
Возможно, но...
Я стала человеком. И осталась прежней.
Узкое лицо стало еще уже. И кожа смугла. И брови рыжеватые, словно выцветшие на солнце. Глаза вот зеленые, мои... я помню.
Шрам.
Мне почему-то казалось, что он должен исчезнуть, но нет, перечеркивает отражение тонкой белой нитью. И я дрожащею рукой тянусь к нему.
- Забудь, - Янгар не позволяет коснуться. Он целует пальцы и зеркало убирает.
Попробую.
И... научусь избегать зеркал. Позабуду о словах, сказанных Пиркко. Янгар встает и уходит, и я вдруг пугаюсь, что он ушел навсегда. А он возвращается и садится на край кровати. Янгар молча разжимает мои сведенные внезапной обидой пальцы, и каждый гладит, целует, нашептывая что-то на чужом языке. И обида тает.
Он же вкладывает в руку четырехугольный камень, гладкий, словно шелком обернутый.
- Это чешуя... на арене ее немного осталось. К счастью.
Я понимаю, что именно благодаря такому вот камню, который и не камень вовсе, я осталась жива. Пусть Акку и вернула душу, но в израненном теле ей было не удержаться.
- В нем хватит силы, чтобы избавить тебя от шрама, - Янгар наклоняется и убирает волосы с моего лица. - Если растереть и сделать мазь. Я узнавал... и здесь еще остались лекари, которые тебе помогут.
Зеркало в одной руке.
Камень в другой.
- Решать тебе, Аану, - Янгар касается шрама губами. - Только тебе.
И позже, засыпая в колыбели его надежных рук, я забываю обо всем.
В моих снах вновь полно света, и его хватает на двоих. А еще яблок. Реки и зеленого, расшитого ромашковыми узорами, берега.