Влажным сырым воздухом экипажа. Тяжелыми духами Ульне, которые окружали старуху почти зримым облаком. Вонью немытого тела Марты. Она пыталась сделать вдох, но спазмы сдавливали горло. И легкие вдруг делались мертвы.
- Таннис... - его голос доносился издалека.
Еще немного и он исчезнет.
Все исчезнет.
Может, и к лучшему, но она упорно пытается дышать, цепляясь за руку.
Кейрен...
...остался в театре. Поверил ли... а если нет, то... пусть поверит, так будет лучше для всех... для него - точно. Он будет жить и это замечательно.
Вот только воздух твердым стал. И Таннис трогает собственные холодные губы...
- Тетушка, пересядьте, пожалуйста, - приказывает Освальд. Он рядом, держит, не позволяя упасть, и сам же укладывает на длинное жесткое сиденье. - Потерпи, малявка, сейчас я...
Трещит ткань. И звук этот резкий вызывает приступ головной боли.
- Потерпи...
Острие стилета вспарывает и чехол, и толстую корсетную шнуровку.
- Вот так, малявка... скоро уже домой приедем, - он сидит рядом и голову Таннис положил себе на колени, гладит щеки, стирая слезы. - Не надо плакать.
- Я не... - дышать получается, и Таннис дышит.
Медленно. По патентованной методике, преодолевая тошноту. Вот только преодолеть не выходит, и ее выворачивает на черные брюки Освальда.
- Все хорошо, - он придерживает голову, не позволяя ей упасть. - Уже совсем немного осталось.
И вытирает рот платком.
...он не чудовище... разве что самую малость... он обещал, что не тронет Таннис...
- Тише, малявка, не ерзай, - стянув пиджак, Освальд накрывает им колени. - Ты заболела...
- Нет.
- Да, малявка, заболела. Переволновалась, - он говорит мягко, и хочется верить этому голосу.
И человеку тоже. Он ласков.
Притворная доброта.
- Вот и приехали, - он открывает дверь, впуская ледяной ветер, и снег. А Таннис ловит снежинки губами, повторяя про себя, что она снова может дышать.
И встать сумеет.
Не позволяют.
- Держись крепче, - Освальд берет ее на руки и, заглянув в глаза, улыбается. - А ты выросла...
...выросла.
И выжила. Выбралась с того берега реки, но не удержалась на этом.
Он шел быстро, а по лестнице и вовсе бегом подымался. Дверь в комнату Таннис пнул так, что дерево затрещало.
- Вот мы и дома...
...это ненастоящий дом. Его украли вместе с сумасшедшими старухами и родовым древом, потемневшими от времени портретами людей, чужой честью, гордостью и древним гербом, который пересекала трещина.
Но говорить нельзя, Освальд обидится.
Нынешним вечером он заботлив. И остатки ненавистного платья сдирает... Красное с черным кружевом. Вульгарное. Слишком открытое. Слишком роскошное с виду. Слишком... такое для шлюхи в самый раз, а Таннис.
- Скоро приедет доктор, - Освальд стянул и остроносые туфли, и шелковые чулки, которые пропитались испариной и намертво прилипли к ногам. Он возился с подвязками и пуговицами нижней рубахи, скомкав которую, вытирал мокрую кожу Таннис.
Одевал чистую.
Укладывал в постель. И подавал вазу при новом приступе. Рвало уже водой.
- Отравилась... чем-то... - говорить было тяжело, мягкие тряпичные губы не слушались, а язык во рту разбух, сделавшись неповоротливым.
- Не спеши, - Освальд держал у губ стакан с водой. - Ты ж моя девочка...
И слезы подкатывали к глазам.
Нельзя плакать. Слезы - это слабость, а Таннис надо быть сильной, иначе она не выживет.
Доктор появился, а она пропустила его появление, просто вдруг Освальда сменил высокий худой до измождения человек в черном наряде. Он снял котелок, и Таннис смотрела на голову человека, неестественно крупную, гладкую и блестящую, словно он смазал кожу маслом.
А может и смазал.
Человек заглядывал в глаза, оттягивая веки холодными пальцами. Тер виски, мял руки и прижимал к груди слуховую трубку. Он считал пульс, отмеряя время по серебряному брегету, точь-в-точь как тот, который был у Кейрена...
...не думать.
Доктор задавал вопросы, а Таннис отвечала.
Пыталась.
И терпела, когда он, сунув все еще холодные руки под рубаху, ощупывал ее живот.
Ушел. И Таннис, кое-как перевернувшись на бок, подтянула колени к груди, обняла себя. Что дальше? Она не знала, но закрыла глаза и лежала. Долго, наверное, лежала...
- Ты не спишь, - Освальд присел на край кровати.
- Не сплю.
- Тебе лучше?
- Лучше.
- Поговорим?
Он провел ладонью по волосам и, мягко взяв за плечи, развернул Таннис.
- Ты ведь знала...
- Догадывалась.
Таннис хотела сесть, но голова все еще кружилась.
- И почему промолчала? - Освальд поправил подушки. - Испугалась?
- Да.
- Прости. Наверное, я был слишком резок с тобой, - он водил пальцами по щеке, собирая с кожи не то пот, не то слезы.
- И что теперь?
- Вообще или с тобой?
- С нами, - она обняла живот.
...залетела. И ведь знала же, что подобное бывает, пыталась считать дни, но с Кейреном вечно сбивалась со счета. А он вовсе, казалось, не думал о ребенке.
И не думает.
Он думает, что Таннис - шлюха, которая одного клиента на другого променяла.
- Ничего, - Освальд помог ей сесть и, сняв домашнюю куртку, набросил на плечи, а колени укрыл одеялом. - Здесь сквозит, а тебе стоит избегать сквозняков. Таннис, я понимаю, что кажусь тебе чудовищем. Временами я и вправду чудовище... и лучше тебе не знать...
- Теперь я тебе не нужна...
- Нужна, малявка, - он притянул Таннис к себе. - Не говори ерунды. Ну что изменилось?
- Я беременна...
- И хорошо.
- Ты не...
Голос срывается. И задавать вопросы страшно.
- Не трону ни тебя, ни ребенка. Таннис, давай серьезно, ладно?
Иначе-то как?
- Да, твоя беременность несколько нарушает мои планы, но не сказать, чтобы очень серьезно. Мне по-прежнему нужен наследник, но я согласен подождать год или полтора... это время у меня еще есть.
У него - да. А у Таннис?
- Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Прервать беременность можно. Есть травы. Есть врачи. Но даже если бы ты вдруг захотела избавиться от этого ребенка... а ты не хочешь, я правильно понял?
Таннис кивнула.
Ребенка. Хрупкого ребенка, который в ней живет. И появится на свет, если она правильно рассчитала, в середине лета... и у него будут глаза Кейрена. Острые его скулы.
Упрямый характер.
И тонкий нюх.
- Так вот, даже если бы у тебя вдруг возникло бы подобное желание, я бы не позволил ему исполниться.
- Почему? - тяжело говорить, во рту пересохло, и Освальд поднялся. Он подвинул к кровати столик, и чашку подал, сам налил воды, холодной и непередаваемо вкусной.
- Потому что нет более верного способа подорвать здоровье женщины. А твое здоровье, если понимаешь, меня весьма заботит.
Он помог удержать чашку. И дождался, пока Таннис напьется.
- Женщины, которые избавляются от детей, зачастую потом рожают уродов, Таннис.
- И ты...
- И я о вас позабочусь, - он забрал чашку и помог лечь. - Доктор сказал, что все хорошо, ты просто-напросто переволновалась. А тошнота - пройдет.
Уже прошла.
И Таннис способна дышать.
Слушать.
- Ребенок...
- Останется с тобой. Подумай сама, зачем мне полукровка? И да, я вынужден буду забрать нашего сына...
- Только сына?
- Или дочь, но лучше сына. Мужчине проще наследовать. Но мы ведь не о том?
- Да.
Или нет. Его план все еще безумен, но Таннис успокаивает сам звук его голоса. Освальд снова прежний... почти.
- И я знаю, что это причинит тебе боль. А мне не хочется делать больно близким людям. И быть может, этот ребенок, который останется с тобой, тебя утешит. Ты ведь любишь его отца?
- Какая тебе...
- Любишь, - холодная сухая ладонь убирает волосы с виска. - Это видно. И мне очень жаль, что так все получилось...
- Отпусти.
- Сама понимаешь, что не могу.
...слишком много Таннис знает. И ей бы радоваться, что со знанием этим она все еще жива, но радость получается притворной.
- Давай ты поужинаешь, и мы продолжим нашу беседу?
Он ушел, но отсутствовал недолго, вернулся с серебряным подносом, который поставил на стол.
- Доктор прописал лауданум для успокоения нервов, но я против. Лауданум - тот же опий, а мы видели, что опий делает с людьми, верно, Таннис?
Глубокая тарелка.
Серебряная ложка. Салфетка, которую он укладывает на коленях Таннис, тщательно разглаживая, пожалуй, излишне тщательно.
- Поэтому ты попробуешь успокоиться сама, верно?
- Да.
- Умница... знаешь, я горжусь тобой. Помню еще ту девчонку, которая вечно сунула свой длинный нос в чужие дела... открой рот.
- Ты меня с ложечки кормить будешь?
- Да. Ты против?
- Я не настолько больна!
И вообще не больна, а эта забота... она заставит вновь верить ему, чего делать нельзя.
- Ты вовсе не больна, но просто ослабела. А я хочу о тебе заботиться. Мне ведь нравилось это когда-то... и давай вспомним то время?
Разве у Таннис есть иной выбор?
Есть. Послать его к чертовой бабушке, и оказаться внизу, в камере, в компании двух мертвецов... или, что вероятней, получить клинком по горлу. Быстро. И надежно.
Со свидетелями именно так и поступают.
И она открыла рот.
- Бульон. Доктор сказал, что тебе нужна особая диета. Ничего острого или кислого, а бульоны обязательно. И творог. Давай еще ложечку.
Суп был пресным и каким-то жирным. Но Таннис послушно глотала.
- Ты хотел меня убить.
- Хотел, не спорю, - Освальд пожал плечами. Он выглядел... странно. Белая рубашка с закатанными по локти рукавами, широкие подтяжки, расшитые красными ромбами. Домашние мягкие штаны и домашние же тапочки с острыми носами. - Но это решение далось мне нелегко. Я ведь присматривал за тобой... но подойти не мог. Таковы были условия.
...человек, застывший перед зеркалом, какой-то ленивый, сонный, но Таннис откуда-то знала, что это - маска. Его взгляд, скользнувший по Таннис. И кивок, словно ее признали.
- Он велел мне обрезать все связи, - Освальд поднес очередную ложку супа к губам Таннис. - А я ослушался приказа... это дорого мне стоило.
- Это когда я не пошла...
- У Тедди имелись на меня планы, - он отставил тарелку. И пальцы сплел замком. - Но я должен был слушаться... во всем слушаться.
Голос изменился, и лицо окаменело.
- Он назначил цену за твою жизнь... и мое ослушание. Все очень просто, или я принимаю условия, или отправляюсь... не на виселицу, Таннис, хотя и виселица была... хорошим стимулом.
Он подпер этими сцепленными руками подбородок, сгорбился.
- И что ты должен был сделать?
- Убить. Или тебя... или свою мамашу. Ты ведь помнишь ее? Вечно пьяная... она не всегда такой была... и я ее любил. Несмотря ни на что, любил.
Освальд провел по лицу ладонями, стирая эту чужую маску.
- Настолько, что смерть ее была безболезненной. Знаешь, она даже не поняла, кто ей сунул эту бутылку.
Таннис подвинулась, и Войтех, ее прежний знакомый Войтех, лег на кровать. Он закинул руки за голову, растопырив локти. Острые. И кожа на них, та же бледная, восковая, потрескалась.
- Смерть во сне - это... милосердно. Отчасти.
- Ты выбрал ее.
Закрытые глаза. Резкая линия подбородка. Губы поджаты.
- Да. Не потому, что тебя любил больше... хотя да, привязался. Не знаю, когда... но в остальном - голый расчет. Матушка моя, как это ни печально признавать, была мертва. Нет, она бы протянула еще год... или два... или все десять, сама не понимая, чего ради живет. От бутылки до бутылки. И если бы у нее был шанс остановиться... я ведь пробовал. Уговаривал. Прятал пойло. Она лезла драться... потом плакалась, жаловалась на судьбу, а я никогда не умел женские слезы выносить.
А Таннис ведь помнила его матушку, грузную грязную женщину, укутанную в десяток платков. Она каждый вечер она выползала из той конуры, которую Войтех снимал, и спускалась на улицу, искала клиента. Ей не нужны были деньги, хватало выпивки. Когда везло, то мамаша набиралась, порой засыпала прямо на улице, а когда и до дома доходила, пристраивалась на лестнице.
Храпела.
Пару раз ее били шлюхи, гоняли с улиц...
- У тебя шанс был, - он не открыл глаз.
Постарел.
- И у меня был... наверное.
- И теперь есть.
- Остановиться? - он повернулся на бок и подпер голову растопыренной ладонью. - Может, ты и права. У меня есть одна корона... и титул имеется... и деньги. Хватит на безбедную жизнь и для меня, и для детей, но...
Дотянувшись до Таннис, он схватил пальцы и прижал к щеке.
- Чувствуешь?
Кожа мягкая и... гнилая? Продавливается, а когда он позволил пальцы убрать, на ней остался след, сквозь который проступала влага.
- Еще лет десять-пятнадцать проживу... это много. Я бы мог и раньше издохнуть, да... как-то так сложилось. Обидно умирать, когда забрался так высоко. А еще обидней просто уйти, ничего не сделав.
- Для кого?
- Для себя... для мира. Ты никогда не думала о том, что оставишь после смерти?
...ребенка.
Мальчишку с острыми скулами и вихрами на голове. Тощего. И непоседливого.
С привычкой поджимать губы.
...и колючим взглядом.
- Это ведь тоже... часть мира. Сегодня ты есть, но наступает завтра и... что там? Пустота? И даже памяти... видела родовое древо? Кто помнит об этих людях, кроме Ульне? Пара-тройка историков, которым интересно прошлое? А я не хочу так.
Сейчас он, Войтех, не Шеффолк, но знакомец, примеривший чужое обличье, говорил правду.
- Я не хочу так, Таннис.
- А как хочешь?
- Так, чтобы меня запомнили... в сказку хочу, - он осклабился. - В легенду. Чтобы не забыли завтра. И памятники ставили... чтобы площадь моим именем... чтобы корону носили мои дети. Не подземную, а ту, с Черным принцем, чтобы... чтобы мир остался людям. Скажи, что я безумен.
- Ты безумен, - согласилась Таннис, подбирая ноги к груди. Голова больше не кружилась, и тошнота отступила.
Таннис натянула одеяло, прячась от человека, некогда бывшего близким.
- Пускай. Но я готов рискнуть.
- Ты хочешь...
- Отвоевать людям право на жизнь. Не на существование в тени высшей расы, - он произнес это, как выплюнул, - но на нормальную жизнь, Таннис. Да, она не будет идеальной, я не способен сделать всех счастливыми или хотя бы богатыми, однако шанс... в новом мире он появится у каждого.
- Шанс на что?
- На перемены, - раскрытой ладонью он потер глаза, пожаловался. - Болят. Ты знаешь, что я с трудом переношу солнечный свет? Кожа краснеет. А если солнце яркое, то и ожоги... раньше было легче. Сперва я вообще не обратил внимания на перемены, думал, что вся проблема в подземелье... в первый год Тедди не выпускал меня наверх. Знаешь, мне кажется, он завидовал.
- Чему?
Его было жаль.
И все-таки... он свой. И чужой. И друг. И враг. И Таннис совершенно запуталась. Она лежала, разглядывая... Войтеха?
Освальда Шеффолка?
Все еще человека? Или уже подземника, полудикую тварь?
Нет, он не дикий, он разумен, порой чересчур разумен, как сказал бы хозяин книжной лавки... и добавил, что сам по себе разум - слишком мало, к нему сердце нужно. А сердце сгнило... или Таннис хочется так думать.
- Тому, что я здоров и молод, а ему осталось немного. Ему сразу сказали, что сифилис не лечится... он скормил ту девицу, которая его заразила, подземникам. И некоторые сдохли, хотя, может не от сифилиса. Они много дохнут, особенно дети... ты бы видела, что порой появляется на свет и... их женщины за детей не держатся. Могут родить и бросить, а иногда...
- Замолчи!
- Прости, - он протянул руку, и Таннис коснулась бледных пальцев. - Я и вправду забылся. Знаешь, мне хочется вычеркнуть из памяти то, что я там видел. Только ведь не получится, правда?
- Мне жаль.
- И мне... Тедди обещал, что я или рискую и использую шанс, пробиваюсь наверх, или сдохну как он. Это ведь не важно, кто ты... вор, шлюха или подземный король, все одинаково на изнанке живут. А я еще верил, что мир может быть иным. И согласился. Главное согласиться. Сделать первый шаг, переломить себя... и дальше будет легче. Шаг за шагом.
- И к чему ты пришел?
- Не знаю, - прикосновение рвется. И Освальд... или все-таки Войтех, выгибается, запрокидывая голову. Он растянулся на кровати, скрестив руки на груди, точно покойник. И голова его свисала с края. - Знаешь, порой мне кажется, что я уже умер. Там, в подземелье... или раньше, когда в первый раз с Тедди встретился. Я тебе не рассказывал?
- Нет.
И вновь рядом с ним спокойно, иррациональное чувство.
Он ведь убьет. Как только Таннис перестанет быть нужна... или нет? Столько лет тянул... мог бы и раньше, в тот же год... или в следующий...
...мог бы, и пытался, отдал приказ подземным стаям. И грязный Фил не по собственному почину в камеру заглянул, но выходит, что теперь Освальд передумал?
Как надолго?
- Я его обобрал... еще только-только выполз на улицу... вышвырнули. До этого - гимназия и папашина библиотека, спокойная, чистая жизнь, а тут с размаху и в дерьмо. Как хочешь, так и выживай. Вот и выживал... приноровился чистить пьяных. И напоролся... меня к нему на следующий день... принесли.
Войтех провел мизинцем по нити шрама.
- Это он?
- Он. Пообещал, что лично шкуру спустит. За наглость. А я сказал, что если он погодит, то... я пригожусь. Повезло, что Тедди в настроении был. Спрашивать стал... я отвечал, честно, как на исповеди... ты знаешь, я каждое воскресенье исповедоваться хожу.
- А я уже хренову тучу лет в церковь не заглядывала.
- Не ругайся, малявка.
- Не ругаюсь, - странно, что в той, забытой уже жизни, Таннис не спрашивала его о шраме. Или спрашивала, а Войтех отшутился?
Велел забыть?
- Он меня выкинул на арену... он так называл, говорил, что в мире, в древнем мире, задолго до того, как появились псы, существовала великая империя. И в ней устраивали бои. Люди против зверей... или против людей... выживший получает свободу.
Кулаки сжались и медленно, нехотя, расправились.
- Тедди бросил мне нож, на удачу... а против меня выставил подземника, - Войтех вытащил рубашку из штанов, задрал и повернулся набок. - Теперь ноют порой...
Эти шрамы Таннис помнит, белые, грубые и короткие.
- Он едва меня не загрыз, но я оказался сильней. Доказал право на жизнь...
Судорожный выдох, и Войтех перекатывается на живот. Он кладет кулак на кулак, подпирая подбородок. Локти растопырены, и кожа краснеет от близости свечей. Войтех жмурится.
- Потом он велел за леди Евгенией приглядеть. И разрешил работать. Правда, взамен приходилось делать кое-что и для него. Помнишь, того парня в лодке?
- Да.
- Тедди велел его убрать. Не знаю, почему. Может, тот долю утаил... или сказал лишнего... а может, просто Тедди захотелось меня проверить. Всякий раз он говорил, что я могу отказаться.
- Но ты не отказался?
- Ты же знаешь, - Войтех дышит медленно и глубоко. - Да и... я помню себя, тогдашнего. Хотелось выбраться... вернуться на другой берег...
- К морю.
- Помнишь?
- Конечно.
- К морю, - задумчиво повторяет он, и улыбается странно, жутко. - До моря я так и не добрался. Но я не о том... я смотрел на то, как вы живете... ты живешь. Ты же не понимала, в каком дерьме варишься. Мне каждый день давался с боем. Я не мог спать в этом доме, задыхался от вони. Меня мутило от еды, от воды... и ради того, чтобы выбраться, я готов был на все... убийство? Верховик ничем подземника не лучше. Чужак. Незнакомец...
- А остальные?
- Остальные... Тедди говорил, что я идиот блаженный, если вожусь с вами. И назначал цену. Одну - чтобы в парк выйти... другую - чтобы зельем заняться... третью, чтобы избавиться от дури... приходилось платить. Потом дома пошли... - тонкие веки, полупрозрачные, и Таннис мерещится, что за ней наблюдают. Глаза двигаются, бледные редкие ресницы вздрагивают. - А остальное ты знаешь. Я уже не мог остановиться, слишком глубоко влез во все это дерьмо. Многое узнал и... Тедди стал мне доверять. Он сказал, что я одной крови с его дражайшей тетушкой... называл ее старой мстительной сукой, но тогда я не понимал, почему. А еще сумасшедшей...
- Ее сын?
- Умер вместо меня. Тедди это показалось забавным.
- А ты?
- А что я? Я должен был делать, что мне скажут. После года под землей я готов был... на все готов был, лишь бы снова увидеть солнце. Увидел. И едва не ослеп. Тедди это повеселило... он уже начал сходить с ума. Ты знаешь, что у сифилитиков мозг гниет? Так доктор сказал... и он вправду гнил. Тедди мылся пять раз в день, но все равно от него гнилью несло. Это его бесило.
- Ты его убил?
- Убил, - Войтех не стал отрицать. - Он стал меня подозревать.
- В чем?
- В том, что я от него избавиться хочу. Впрочем, он подозревал всех. Каждый человек, с которым ему случалось встретиться, представлялся убийцей. Это было... неудобно.
Войтех одним движением сел на кровати. Он запустил пальцы в волосы, поднимая короткие пряди дыбом.
- Он вот-вот завалил бы все дело.
- С бомбами?
- С ними. И с псами. Бомбы - не то оружие, которое стоит доверять сумасшедшим, - Войтех встал.
- А ты... что ты собираешься делать?
- Вернуть людям этот мир. Или хотя бы часть его.
- А если не получится?
Он пожал плечами.
- Мне терять все равно нечего, малявка, - и наклонившись, Войтех поправил одеяло. - Отдыхай. Доктор сказал, что несколько дней тебе следует провести в постели. Надеюсь, ты не будешь спорить?
Таннис покачала головой.
- Вот и умница. И наш разговор...
- Я буду молчать.
- Конечно, малявка, - задумчиво произнес Войтех. - Ты будешь молчать... пожалуйста. Мне бы очень не хотелось бы платить еще и эту цену.
Следующий день она провела в постели.
И еще один.
И весь остаток недели. Таннис понимала, что надо бы встать, и вставала, доходила до окна, упиралась ладонями в створки его и стояла, глядя, как плавится лед теплом ее тела. Холод обжигал, а кровать, разобранная, близкая, казалась надежным убежищем.
Таннис возвращалась к ней.
Ложилась на влажноватую простыню, накрывалась с головой пуховым одеялом и лежала, порой проваливаясь в сон, порой - в собственные воспоминания. Иногда ей было сложно отличить одно от другого, и воспоминания порождали странные сны, а сны не заканчивались наяву.
Приходила горничная, приносила завтрак... и обед... и ужин.
Марта появлялась с очередным нелепым романом, которые она читала вслух, пытаясь Таннис развлечь. Но тонкий голос Марты вызывал приступы тошноты, Таннис злилась, но злость и та была вялой, нежизнеспособной.
После ухода Марты в кресле оставались крошки овсяного печенья и книги.
О любви.
Нет ее, такой, как пишут, чтобы настоящая и вопреки всему, чтобы счастье безоблачное и жизнь душа в душу, смерть в один день... глупости.