Перестал воспринимать тело, осознал себя небольшим светящимся сгустком. Спустя несколько мгновений темноты стал видеть.
Видел непривычно. Всё, что происходило вокруг и сразу: сверху, снизу, сзади, с боков. Впрочем, кто знает, есть ли у него теперь бока?
Понял, что способен на такое, и с десятой попытки усилием воли сократил обзор до привычного.
Смотреть-то особо и не на что. Какое-то мерцание во мгле, размытые полутона, неясные тени.
А, нет. Ошибочка. Плохо сфокусировался. Еще усилие - картинка обрела четкость. Линии света во мраке высоченной арки, подобные огромным белым змеям, медленные реки тлеющего сияния в просторном здании. Замок, не замок? Собор, не собор? Что-то прохладное и романтическое.
Сгусток Сергея лежал на белом столе. Рядом серебристые весы и серая металлическая корзинка - напольный офисный баскетбол.
Затем Сергей разглядел Переливчатого. Тот стоял совсем рядом. В руках какие-то искорки, умные глаза смотрят внимательно, по-доброму.
- Так, что тут у нас? - деловито протянул Переливчатый, склонившись над сгустком Сергея. - Несчастный случай? Понятно. Что ж, приступим, пожалуй. Сперва удалим посмертный дискомфорт.
Ночная подворотня взорвалась вспышкой. Ледяной ветер ударил в лицо. Сергей стоял в полутьме, сжимая-разжимая резиновый эспандер. Куртка из "рыночной кожи" намокла под моросящим дождем, воротник неприятно лип к шее. Сергей потер коленки, пожалел, что не надел шерстяные штаны, дешевые треники - защита от ветра так себе. Достал почти разрядившийся карманный "филипс". Тусклый фонарик выхватывал фрагменты двора, завоеванного осенним тленом: лужи на асфальте, комья грязных газет, сбившиеся в кучу окурки у подъезда.
Сергей разглядывал стены, испещренные кривыми надписями. Вспомнил, как читал про мэра Нью-Йорка, что приказал отмывать каждый вечер вагоны поездов в метро. В результате уровень преступлений снизился вдвое. "Разруха не в сортирах, а в головах", всплыла запомнившаяся со школы неприкаянная фраза. Или это из фильма?
Почти год Сергей привычно встречал Танюшку с работы. Вторая смена, мало ли что? Люди болтают про каких-то наркоманов. Сам-то, как Таня говорит, "устроился в тепле", руководитель подростковой секции при местном стадионе. Еще по выходным помогал знакомому азербайджанцу на рынке. Погрузить, разгрузить, посторожить. Учитель физкультуры - это несерьезно. Они все спиваются.
Денег теперь хватало, и Сергей пытался отговорить Танюшку от вторых смен, но соседка-врачиха посоветовала оставить, как есть. "Так ей легче, чем дома сидеть", - сказала соседка. - "Дома такое переживать вообще тяжело. А на работе отвлечется".
У кого-то на первом этаже свистел чайник - все нетерпеливее, яростнее, пронзительнее. Сергей резко втянул сырой воздух. Скорее б уже приехала. Можно тогда обнять и, не подавая виду, пожалеть про себя. Бедная моя, бедная, любимая моя, Танюшка. Она так хотела дочку.
Из подворотни хорошо видны сонные киоски у остановки, две маршрутки с погашенными огнями, и ни души. Грязно-желтое такси обнадеживающе маякнуло фарами, но тут же нырнуло в соседний двор. Сергей ощутил легкое разочарование. Ничего. С минуты на минуту должна приехать. Выключил фонарик, поддел носком кроссовка камешек.
Потом что-то пошло не так. "Вспоминай, вспоминай, что именно", - шептал тихий голос Переливчатого. Танюшка все не шла, вместо нее появилась соседская шпана. Пьяные, глупые, озлобленные. Лезут вечно, куда не просят. Почему они? Зачем? Где Таня? Я хочу видеть мою Таню! Сергей испытал острое чувство обиды, что в последний год стало сперва частым гостем, а потом и знакомым попутчиком. Ведь всё, всё сделал правильно, почему не как у людей? Чем такое заслужил? "Тихо, тихо, не надо так болезненно. Всё уже позади", - успокаивал голос Переливчатого. - "Вспоминай. Вспоминай, что случилось".
Шпана прошла мимо, даже плечом никто не задел. Хмурые, съежившиеся воробьи. Тоже озябли на промозглом ветру вонючей подворотни. Сверкнули фары поворачивающей легковушки, покрышки прошуршали по влажной листве. Машина остановилась на углу, открылась дверца, в осветившейся кабине Сергей увидел знакомое лицо. Танечка! "Вот где-то здесь. Внимательнее", - попросил голос Переливчатого.
- Пусти! Пусти, я сказала.
Таня вырывалась. Водитель схватил за рукав и что-то говорил с сальной улыбкой. Сергей бросился к машине.
- Таня! - и водителю: - Э, слышь, руки убрал от нее!
- Сереж, не надо, ты не так понял, - Таня вовсе не испугана, водитель примирительно поднял ладони. - Это коллега мой. Витя Коняхин.
- Извини, друг, шутка дурацкая, - виновато поясняет Витя. Смотрит с уважением, оценил фигуру Сергея. (Еще бы, зря, что ли, в "качалку" ходил?) - Заработались до синих кругов перед глазами. Срочный заказ, пойми. Подвез и говорю, давай, поцелую на прощанье. Без поцелуя не отпущу. Извини, братиш, ерунду сморозил. Моя вина. Тупо устал.
И он устал, и я устал, мы все устали.
До подворотни шли молча. Потом Таня взялась под ручку, ткнулась лбом в плечо.
- Злишься? Не злись, глупо выглядит, понимаю, - интонация у нее в такие моменты, будто кошка мурчит. Мудрая, надежная кошка. Которая не бросит, не променяет, не предаст. Сергей и сам понимал, глупо. Тоже мне, герой-любовник, Витя Коняхин, живот дирижаблем. Нашел, к кому ревновать.
"Сейчас", - прошептал голос Переливчатого.
Две тени отклеились от стены. Тревожные тени, нехорошие. Сергей вспомнил соседские сплетни про наркоманов, ощутил прилив адреналина.
- Сумку, часы, бабло - всё гони, - колючая сталь впилась в правый бок. Один схватил за руку, другой оттащил Танюшку в сторону.
- Сережа, - взвизгнула Таня.
Сергей рванулся. Сейчас я их! Зря, что ли...
- Отпусти ее, ты... - не успел договорить. Острая боль пронзила живот, грудь, снова и снова. Поперхнулся кровью, ноги ослабели.
"Не трогайте ее, не надо, пожалуйста". Через боль, через неосознанный еще страх.
В глазах помутнело. Кажется, ударили по голове.
"Не трогайте ее".
Потом боль прекратилась.
Переливчатый запустил пальцы в сгусток Сергея, извлек маленький темно-синий комок.
- Ну, вот, - вздохнул он. - Самое главное.
Ловко бросил комок в металлическую корзинку, и тот канул в темной бесконечности дна.
- Легче?
"Легче. А Таня?"
- С Таней все в порядке, - заверил Переливчатый, и Сергей как-то сразу поверил и успокоился.
- Дальше проще. Теперь пойдем с самого начала, - Переливчатый выудил серый комочек.
- Детская обида. - Пояснил он Сергею. - Кто-то пугал червяками в яслях, а ты всю жизнь не смог простить. Боязнь так и осталась, даже на рыбалку ни разу не ездил. В сторону это.
- А тут что? Школьные годы. - Переливчатый выуживал из Сергея комок за комком. - Хулиган обидел, учительница несправедливо наказала, одноклассники объявили бойкот, признался девочке в любви, а она посмеялась.
- Никогда не понимал, зачем вы, люди, таскаете этот мусор всю жизнь? - Серые комки один за другим отправлялись в корзинку.
- Первая сигарета, первая рюмка, просто гора вины из-за мастурбации. Откосил от армии - и снова угрызения совести. А это что? - Переливчатый нахмурился. - Ага, началось.
С осторожностью извлек из Сергея маленький черный шарик, похожий на жемчужину, весь окутанный фиолетовой дымкой.
- Настучал на сокурсника, - Переливчатый поцыкал неодобрительно.
Сергей живо вспомнил глупую студенческую историю. Тогда Артем увел у него Людку Сизареву. Сергей и не любил-то ее толком, но обиду на друга затаил крепко. Выбрал время, пошел в деканат и сообщил про шпоры на экзамене, изобретательно спрятанные внутрь наручных часов.
- Гаденький поступок, - резюмировал Переливчатый. Черный шарик не отправился в корзинку, но тяжело упал на чашу серебристых весов.
- Первый год работы в школе. Женский коллектив. Ошибки, пустяковые ссоры, мелкие дрязги. Женился, поменял работу из-за денег. Жалел потом всю жизнь. Не сдержался, высказал. И снова вина, вина, вина.
Сергей мысленно поежился, глядя, как растет горка фиолетово-черной гадости на серебристой чаше.
"Я теперь попаду в ад?" - подумал Сергей.
Переливчатый хмыкнул:
- Нет никакого ада.
"Разве это не чистилище? Суд? Весы вон".
Переливчатый хохотнул.
- Что за каша у вас, современных, в голове? Во-первых, это не весы, просто мне так удобнее мусор сортировать. Во-вторых, никто никого судить не собирается, не напрягайся. А насчет чистилища, пожалуй, что верно.
"А рая тоже нет?" - мелькнула мысль, Сергей тут же отругал себя за глупость.
- Не-а, - протянул Переливчатый. - Но достигнув просветления при жизни, душа вполне может перейти на следующий уровень. Стать техником. Правда, для этого особой чистоты мало, нужно еще... Как бы это назвать-то? Озарение.
Переливчатый оглянулся по сторонам.
- Ладно, так и быть, покажу, - протянул обе руки к Сергею и поднял его сгусток над головой. - Все равно забудешь потом.
Сергей вмиг очутился в магическом лабиринте, где стены - сама ночь, испещренная звездами. Бесконечная темная анфилада пересечена тысячами сияющих линий. Комнаты, комнатушки, закутки. Вот седобородый за что-то отчитывает синего джинна; вот трое переливчатых начищают песком хромированную колесницу - возничий хмур и молчалив; вот темное ничто поглощает серые комки из длинной вереницы корзинок. Под мерцающим потолком куда-то вдаль утекает тонкий серебристый конвейер. Время от времени снизу поднимается переливчатый, бережно кладет очередной сгусток на серебро полотна.
Сергей присмотрелся. Седобородый теперь казался ему рогатым козлом с пентаграммой во лбу, под пронзительной сталью глаз страшно сверкали оскаленные зубы. Джинн превратился в бледно-сиреневую русалку - в левой руке черный меч, в правой о чем-то безмолвно умоляют пустые глазницы выбеленного черепа. Колесница полыхала огнем, отбрасывая блики на запачканную кровью кирасу возничего. Только темное ничто осталось прежним.
Сгусток Сергея вновь опустился перед Переливчатым.
- Вот как-то так, - подмигнул техник Сергею. - Каждый видит свое. И всякий раз по-другому.
"А бог, бог есть?" - спешно подумал Сергей.
- Бог? Бог есть, - немного погрустнел Переливчатый. - Только Он все время занят. Понимаешь... Как бы тебе объяснить-то? Нет такого в человеческой природе, чтобы понять бесконечность. Не заложено. Вечность человек понять может, так как душа вечна. А у всего остального непременно должны быть начало и конец. Бог нас творил по своему подобию. Смекаешь, куда клоню?
"Бог похож на человека?" - сморозил Сергей.
Переливчатый вновь вытащил черный шарик.
- Глупости, Сереж. Причем тут внешность вообще? Вы потому Богу подобны, что также как и вы, Он не может постичь Бесконечности. И тратит на это всю свою Вечность. Грустная, в общем, история.
Сергей принялся думать, как это, должно быть, одиноко, сидеть на краю Млечного пути, болтая ногами в звездной заводи, и разбираться в механике того, что ты сам и сотворил. Как можно сотворить неизведанное? А потом понял - иначе было бы невыносимо скучно.
Черных шаров Переливчатый больше не извлекал. Серые комки сменились бледно-серыми и светло-сизыми. С каждым разом Сергей ощущал всё большую легкость, пока всё его нынешнее существо не переполнило неземное счастье. Да, вот верные слова - неземное счастье. Ничто не омрачало души, мир представлялся прекрасным и открытым, каким он всегда и был. Сергею захотелось познавать и творить.
Наконец, Переливчатый бережно обхватил Сергея и вспорхнул к серебристой линии.
- С тобой я закончил. Отправляйся назад, дружок. Будь хорошим мальчиком и все такое, - Переливчатый погрузил сгусток на серебристый конвейер, и Сергей медленно поплыл в небесном мерцании среди тысячи таких же, как он.
Легко и свободно, как никогда прежде. Зеленоглазая фея подбросила вверх волшебный порошок, и теперь его крупицы белой вьюгой надежды кружили рядом.