Жизнь человека с рождения зависит от случайностей и капризов судьбы, которые сплетаются в череду закономерностей и реалий. Никто не знает, что с ним будет в будущем, а плохое прошлое хочется поскорее забыть, и надеяться на лучшее. Большая, сильная страна, сверхдержава, наводившая когда-то ужас на сопредельные государства, вынесшая основной удар в мировой войне, распалась на куски. Распалась на несколько маленьких, слабых, но теперь уже независимых, как им казалось, государств. Вместе с государством разъединились и люди, границы между ними пролегли по многим судьбам, как железнодорожные рельсы по насыпи. А последние военные эшелоны передислоцирующихся войск со всем своим и чужим добром, увозили последнюю надежду для остающихся.
Майор в отставке Борис Тюрин, в простонародье Батюр, как его звали сослуживцы и немногочисленные друзья, был типичным продуктом своего времени. На плацу, в офицерской "коробке", он был похож на пирамидальный тополь в лесном буреломе среди своих стареющих, лысеющих и заплывших жиром коллег. Солдаты уважали его за подтянутость, выправку и физическую силу. Однажды на военных сборах резервистов, куда его прикомандировали в качестве командира батальона, "партизаны" выставили против него бывшего штангиста на армрестлинг.
-- А ну, майор! Покажи, на что гож, раз командир! -- посмеивались ветераны армейской службы.
После долгой и упорной борьбы на равных, с переменным успехом то в одну, то в другую сторону, Батюр всё-таки сумел выкрутить кисть своего противника влево к столу, и тот намеренно сорвал руку из замка, якобы соскользнула, чтобы не так обидно было проиграть. При этом он улыбался и разводил руки в стороны, как бы говоря, что случается всякое. "Партизаны", понимая его манёвр, беззлобно над ним подшучивали и, посмеиваясь, хлопали по плечу:
-- Сделал тебя командир, сделал, дружок!
Борец также беззлобно отшучивался, ссылаясь на возраст и положение. При этом в душе? каждого резервиста авторитет командира и воинской службы вырос в разы. По приезду домой они рассказывали, каких могучих мужиков воспитывают в современной армии.
Но армейские порядки самодуров от армии, отдалённого среднеазиатского гарнизона, были чужды для любого нормального попавшего сюда человека. Наверное поэтому, из проходящего мимо строя офицерского состава части, во время разводов перед воинским руководством, часто слышалось жеребячье ржание или ишачьи издевательские вопли, на что военные начальники изо всех сил старались не обращать внимания.
Армейское начальство не обижало себя, выбивая квартиры в престижных городах страны, и частенько забывая о своих подчинённых. Вывозимое ими почти официальным образом, созданное рабочими руками добро, приносило хорошие дивиденды. Но если за таким занятием попадался кто-нибудь из младших офицеров, с ним разбирались самым суровым образом. Поэтому-то и горели в разных городах страны полученные бывшим руководством, ушедшим в отставку, у кого дача, а у кого -- и квартира, в отсутствии хозяев. Привитые Батюру за годы службы идеалы сверхдержавы не очень мешали быть свободным во взглядах и мнениях. Живые примеры русского быдлообразного разгильдяйства, когда дрались два пьяных генерала за доходное место, заставлял с иронией смотреть на окружающую действительность, и с прохладцей относится к службе. Любитель выпить и выяснить отношения с теми, с кем ему когда-то приходилось сталкиваться на поприще справедливости и уважения, он дослужился только до майора. В общем и целом ему ещё повезло, что он ушёл в отставку не по "отрицаловке", как это называлось в офицерских кругах того времени. Он видел, как офицеры, уволенные за проступки, не совместимые с честью офицера, попадали на самое дно жизни, спивались, а некоторые погибали от тоски и отчаяния. Ему было жаль этих людей, может быть потому, что сам был подвержен влиянию свободы мысли и поступков, и в конечном итоге сам когда-нибудь мог оказаться на их месте. И когда ему говорили, что его точка зрения не совпадает с точкой зрения руководителей любых уровней, он до хрипоты спорил, отстаивая свои взгляды, что приводило лишь к плачевным результатам. Однажды ему в открытую заявили, что если он не прекратит спорить и раздражать своё руководство, его сошлют "куда Макар телят не гонял". Терпели его из-за своих же меркантильных интересов. Кубки, награды и спортивные звания, добытые Батюром в честной и справедливой борьбе, шли в копилку части. По ним составлялись отчёты в вышестоящие организации, за что начальство получало премии, благодарности, метры жилплощади. Немногочисленные, если вообще их можно было так назвать, друзья с завистью наблюдали за его успехами. Такие "друзья", наверное, есть у каждого человека. Не одарённые от природы, они за спиной плетут интриги и собирают сплетни, стараясь всеми силами довести их до ушей начальства. Кое-когда руководство отмечало и самого Батюра своим вниманием, выделяя ему номенклатурные регалии утверждённые положением, но эти крохи с барского стола мало приносили радости для души.
И всё-таки была у него одна мечта, которая мягкими кошачьими лапами влезла в сердце ещё в отроческие годы, улеглась там, и умиротворённо урчала в предвкушении своей исполнимости, согревая сердце и душу своим теплом. Дело в том, что Борис вырос в маленьком провинциальном городке, носящем гордое имя одного из вождей революции. Город стоял в живописной по красоте долине, над которой как белый за?мок возвышалась высочайшая вершина гор, на которой был выложен профиль вождя пролетариата. Чередующие контрасты зелени долины и белизны гор завораживали и притягивали любого, хоть однажды побывавшего здесь. В те времена на горы ходило много людей и своих, и приезжих. Считалось за честь в юбилей вождя подняться на вершину и, обложив профиль дровами и хворостом, зажечь его. Этой чести удостаивались передовики производства, комсомольские и партийные активисты и другая прилегающая к этим категориям лиц публика. Как хотелось маленькому Бориске под звуки оркестра и нескончаемые овации присоединиться к этим людям, подняться вместе с ними на пылающую белизной вершину, и уже там, на вершине, набрав полную грудь воздуха крикнуть, чтобы этот крик услыхали внизу в городе, чтобы знали, что существует он, Бориска, романтик и мечтатель, весельчак и балагур, добряк и преданный товарищ.
Но о его намерениях никто не догадывался, а сам он не был выскочкой, чтобы распространяться о своих чувствах. По малости лет его просто никто не хотел замечать. И, наверное, тогда, когда профиль вождя ярко пылал на вершине в наступивших сумерках, он и дал себе слово, что непременно, когда-нибудь, должен покорить эту, уже ставшую в мечтах его, высоту. Может быть, именно это обстоятельство давало Борису силы не замечать надменного взгляда начальства, завистливых перешёптываний за его спиной своих же товарищей, ложь и клевету, возносимую на него с подачи руководства подразделения, в котором он служил. И когда пришла пора последнему времени выслуги, он, ни минуты не сомневаясь, подал в отставку.
На его решение уйти из армии и уехать, повлиял также случай, произошедший с его сослуживцем, принадлежавшим к офицерскому окружению воинской части, в которой им вместе довелось служить. Его приятель, также как и он сам, был из рабоче-крестьянской семьи. Воинских корней как у одного, так и у другого, не было. Это обстоятельство позволяло свысока смотреть на них, сынков высокопоставленных армейских чинов. И как это часто бывает, влюбился его приятель в местную девицу из администрации оборонного предприятия, защиту которого и осуществляло их воинское подразделение. И тут-то его, ещё старшим лейтенантом, приметила жена командира части, осуществлявшая функции председателя женсовета. Пока мужья этого, с позволения сказать, коллектива предавались забавам в саунах и на природе с девицами лёгкого поведения, это змеиное гнездо беспредельничало в само?м воинском городке, подыскивая для себя новых любовников и раболепствующих поклонников. Такие бабьи угодники, как правило, весело продвигались по службе с подачи своих протеже в юбках, которые сами частенько и задирали вверх. Командование же части, любившее вволю погулять на свободе, старалось не замечать шалостей своих "верных" подруг, и угождали их требованиям, лишь бы они не нарушали традиций элитно-воинского союза старых необстрелянных совдеповских офицеров из командования части. Их загулы после приезда какой-нибудь комиссии из центрального воинского округа могли затягиваться на неделю, а то и больше. В общем, это бабье царство было предоставлено самим себе и куражилось от души. Тут-то и предложила жена командира приятелю Батюра стать подругой одной из немолодых, приближённых к ней членов этой бабьей секты. Тот в резкой форме отверг навязываемые посулы, и женился на той единственной и, как ему казалось, неповторимой любви. Надо отметить, что в закрытые городки с предприятиями оборонного значения, набирали самых талантливых и внешне привлекательных специалистов даже с центральных городов страны. И не мудрено, что офицеры и солдаты часто связывали свою судьбу с местными красавицами. Но отгуляв свадьбу, уже состоявшиеся мужья вдруг чувствовали, что влияние женсовета части распространяется и на гражданское женское население. Эта неразрывная связь повлияла и на семейную жизнь приятеля Батюра. Его жена быстро превратилась в стерву, тёща изводила постоянными упрёками и обещаниями пожаловаться командованию. Председатель женсовета, помня резкие высказывания в свой адрес, пожаловалась своему мужу, и тот, чтобы не связываться со своей сварливой половиной, не нашёл ничего лучше, как отправить новоявленного молодожёна в песчаные районы страны, от чего тот отказался. Отказ был воспринят как невыполнение приказа, и офицера уволили без выходного пособия. Его жена быстро переметнулась к более перспективному кандидату, а неудачник потихоньку спивался в местной кочегарке. Борис частенько заходил к своему приятелю. Не подавая вида сострадания, приносил бутылку водки или коньяка, и тогда хорошо протопленная, с весело подвывающей огненной тягой и ухоженная с воинским самосознанием кочегарка становилась самым уютным местом на всей земле. Посидят так мужики, попьют, покурят, поругают начальство, социальный строй и как-то веселей становится, и проблемы куда-то уходят. Иллюзии... Иллюзии... А потом всё по новой...
С самого детства Борис был приверженцем порядка и дисциплины. Немногочисленные кутежи со сверстниками он быстро заменил спортом, после привода в нетрезвом состоянии в милицию. Посчитав раз и навсегда для себя резонным бегать по беговым дорожкам стадиона, а не в магазин за вином, он отгородился плотным графиком легкоатлетических тренировок от соблазнов которыми увещевали его нерадивые приятели. Спортивные навыки пригодились ему в популярной по тем временам игре "Зарница". Он намертво, и с сознанием дела пришивал погоны, чтобы "вражеские" солдаты не вырвали их, что означало бы "смерть". Первым врываясь в ряды "врага", он направо и налево хватал подвернувшихся ему под руку пацанов и "уничтожал" их, обрывая еле пришитые разноцветные бумажки на их плечах. За это он часто отмечался на школьных собраниях и комсомольских активах, как пропагандист военно-спортивного движения. Уже тогда о нём заговорили, как о потенциальном кандидате в военное училище. Подтянутость и выправка, сила и выносливость, сыграли решающую роль в выборе профессии и, окончив Высшие командные курсы, он был направлен для дальнейшего прохождения службы по месту назначения.
Но военная служба не принесла ему ожидаемого удовлетворения. Оказалось, что в частях продвижение по службе происходили по принципу кумовства и личной преданности, родственных связей и взяток. Мало кому из офицеров удалось дослужиться до полковника или подполковника без "протекции". Вспоминались курьёзные случаи, когда на должность заместителя начальника штаба ставился офицер, умеющий хорошо парить в бане приезжую комиссию и вышестоящее руководство, а потом выяснялось, что у этого "зама" за плечами, ни много ни мало, был всего лишь техникум животноводства. Некому было дать молодому офицеру, закончившему военное училище, нужный совет как и с кем себя вести. Поэтому расставание с армией не было для него столь трагично, как для некоторых его бывших сослуживцев, не представляющих себе жизнь без армейских будней. Но всё это было уже позади, а впереди пустота, неизвестность, навевающая тревогу, и вечный российский вопрос: "Что делать?"
Когда-то на стадионе, на котором тренировался Бориска, умер всеми любимый и уважаемый "дядя Ваня". Безотказный по своей натуре, Иван Иванович на стадионе был и дворником, и сторожем, и мастером по починке спортинвентаря. Местная спортивная ребятня любила его за участие и доброту, с которой он к ним относился. Иной раз проигравший участник расстраивался даже до слёз, и тут дядя Ваня мягким прикосновением своей большой тёплой и сильной ладони погладит бедолагу по голове, скажет пару тройку тёплых утешительных слов -- глядишь, на сердце и легче станет. Иногда выпивши, ненавязчиво рассказывал про разные страны, в которых якобы побывал. Собеседники хоть и слушали старика с почтением, но между собой улыбались и перемигивались: "Эка старый заливает!" В тот день старик сидел в тени, отставив метлу в сторону, положив большие, натруженные руки себе на колени. Увидев проходящего мимо Бориску, подозвал к себе, и, взяв паренька за плечо, дружески скомандовал:
-- А ну-ка сынок, принеси-ка из сторожки моей водицы испить! А то чевой-то худо мне стало. Видать на солнушке перегрелся.
При этом он вымученно улыбнулся и мягко шлёпнул убегающего пацана по мягкому месту. Пока Борис бегал выполнять просьбу старшего товарища, всё было кончено. Бездыханное тело лежало на брусчатке и над ним суетились подоспевшие работники стадиона. Расстроенно-возбуждённый директор стадиона, подоспев к месту происшествия не нашёл ничего лучшего, взял из его рук банку с водой и не отрываясь, большими судорожными глотками влил себе в рот.
-- Ты хоть знаешь, кто умер-то? -- спросил он Бориску, задумчиво глядя на грузимое в "скорую помощь" тело.
Паренёк вопросительно посмотрел на директора.
-- Да... Великий был когда-то спортсмен! -- глядя куда-то вдаль, констатировал директор. И, повернувшись к Борису, поднял палец вверх:
-- Соратник самого Брумеля! Вместе когда-то капиталистов на аренах мира обыгрывали!
Только сейчас Борис, всматриваясь в такое, вдруг помолодевшее лицо покойного, вспомнил пожелтевшую от старости фотографию в музее спортивной славы. На ней был запечатлён снимок двух спортсменов в обнимку. В одном из них угадывался великий легкоатлет современности, а в другом -- так изменившийся за последние годы их "дядь Ваня", волею судьбы заброшенный в дальний городок бывшей нашей большой страны. Под фотографией плакатным шрифтом было выведено: "ДРУЗЬЯ В ЖИЗНИ -- СОПЕРНИКИ НА СТАДИОНЕ".
И сейчас, вспоминая эту историю и судьбу некогда великолепного спортсмена, Батюр вдруг осознал свою ничтожность и мизерность в этом большом и суровом мире, с его вечным "Что делать?" На душе кошки выцарапывали что-то вроде лёгкой паники. И как подсказка откуда-то свыше, тут-то и вспомнилась ему та давняя детская мечта, которая помогала пережить все тяготы и лишения воинской службы и перипетий жизни.
Сомнения отпали сразу, как только он приехал в свой город детства. Всё также величественно возвышались над зеленью долин высокие белки? гор. Всё также умиротворяюще действовал контраст зелени и белизны на сознание. Сам город изменился, но далеко не в лучшую сторону. Обшарпанные памятники ушедшей эпохи с укоризной наблюдали за продолжавшимся течением жизни из зарослей нестриженых деревьев. Здания старых построек давно не ремонтировались, нового строительства не велось. Но город, на удивление, не опустел, как это было со многими другими городами его уровня после развала великой страны. Перевезённые ещё в годы войны стратегического значения предприятия работали, выпуская уже, казалось бы, мирную продукцию, но востребованную на военные цели уже в других, не на шутку развивающихся, регионах мира. Одно время это обстоятельство очень сильно будоражило умы людей производящих свинец, медь, цинк, но так уж устроен человек, что если с ним ничего страшного не происходит, то тревога проходит сама собой и частично забывается. Забыться помогало и, невесть откуда взявшееся вдруг, алкогольное зелье разного характера. После времён "героической" борьбы с зелёным змием, резкое изобилие привело к тому, что многие забыли общечеловеческие ценности вместе с моральными устоями, так положительно характеризующие общество в прошлом. Пришедший на смену старых порядков новый, ещё не до конца сформировавшийся строй, заставлял людей больше думать о своём собственном благополучии, а не о морально-физическом состоянии ближнего и стратегических целях стран и регионов.
Гостиница, в которой поселился Батюр, представляла собой довольно сносное здание после капитального ремонта. Окна номера выходили на центральную улицу города, по которой сновали в обе стороны "иномарки" разных мастей. В постсоветское время считалось престижным иметь именно такой автомобиль, пусть даже он был более чем наполовину угроблен в той стране, откуда прибыл. В больших городах уже давно отказались от них из-за дороговизны обслуживания, и старались брать поновее и попрактичней, но на периферии это обстоятельство считалось одной из форм благосостояния, и обыватели из кожи лезли вон для их приобретения. Такое положение дел было выгодно дельцам разных стран. Оно приносило немалые доходы, и поэтому поощрялось на государственном уровне.
Его мысли об этом прервал стук в дверь. Не ожидая ответа, в дверном проёме появилась расфуфыренная блондинка за тридцать, и бесцеремонно объявила, что она является эксклюзивным гидом гостей промышленной корпорации, и что ею можно располагать в любое время суток. После этого дверь опять распахнулась, но уже без предварительного стука и не менее расфуфыренная уже маленькая толстая брюнетка с криком: "Катька, дура, наш клиент этажом ниже!" -- ворвалась в номер, схватила блондинку за рукав, и бесцеремонно выдернула её из комнаты. Их возбуждённые голоса ещё не утихли в конце коридора, когда в дверь опять робко постучали, и после разрешения войти на пороге появилась миловидная горничная с постельным бельём на руках.
-- Кто это? -- удивлённо спросил Батюр, показывая кивком в сторону удаляющихся по коридору женских голосов, и в то же время оглядывая вновь появившуюся женщину.
-- Это работники службы сервиса при заводском управлении, секс-эскорт, как их у нас называют, -- информативно сообщила горничная, чуть повернув голову в его сторону и сдёргивая покрывало с кровати. -- Они встречают и развлекают гостей корпорации. За это им платят деньги. Правда небольшие, но на жизнь хватает -- добавила она, уже повернувшись к нему лицом и надевая наволочку на подушку.
-- В городе работу найти не так-то просто, но они и такой рады -- добавила она и в её голосе послышались более мягкие интонации.
-- А вы своей работой довольны? -- спросил он в большей степени для поддержания разговора, чем для получения информации.
-- Я по образованию экономист, -- ответила она, разглаживая красивой рукой белую простынь -- Но чтобы получить работу по специальности, нужно заплатить много денег тем людям, которые могут решить этот вопрос, а у меня пока их нет. Все средства идут на воспитание сына и на житьё.
-- У вас что, мужа нет? -- осенила его вслух догадка, но невольно вырвавшаяся, как-то резанула слух.
Она взяла покрывало, повернулась лицом к кровати, накинула его, взяла в руки подушку уже с накинутой на неё белоснежной наволочкой, на секунду задумалась, глядя куда-то в пустоту, и нехотя произнесла:
-- На шахте часто бывают аварии, в одной из них он и погиб.
Батюр достал сигарету, размял её между пальцами, больше для того, чтобы заполнить досадную паузу, прикурил от зажигалки и пустил дым в сторону окна.
-- Извините, что невольно вторгся в вашу личную жизнь. Просто хотелось поддержать разговор -- наконец вымолвил он.
-- Ничего, я уже немного прихожу в себя. Как говорится, время лечит -- произнесла она уже более весёлым голосом. -- Ну вот! -- показала она на аккуратно застеленную кровать. -- Если что-то будет нужно, позвоните вниз по телефону.
"Время лечит" подумал он. "Сколько раз люди произносили эту фразу за время своего существования? Сколько раз от безысходности человека спасало только это -- "Время лечит?" Сколько людей столько и судеб, и для каждого -- "Время лечит". Как будто людской род проклят высшими силами и должен вечно жить под лезвием дамоклова меча этой фразы "Время лечит". И ничего нельзя изменить или придумать, ничего нельзя поломать или построить! Всё уже придумано -- "Время лечит"...
После таких мыслей на душе становилось смутно и тягостно. Хотелось побыть среди людей, хотелось какого-то участия. Чтобы отвлечься от навевающейся тоски, он позвонил по телефону дежурной и спросил, как можно заказать чай в номер. Минут через пятнадцать та же горничная с горячим электрическим чайником без электропроводящего шнура вошла к нему в номер. Объяснив, что шнур не полагается по соображениям пожарной безопасности, она уже хотела уходить, когда Борис предложил ей провести этот вечер вместе, на что она неожиданно согласилась.
Уже утром, после бурно проведённой ночи, она вдруг спросила его:
-- Если не на работу, то зачем ты сюда приехал?
Батюр рассказал про цель своего визита, опустив сентиментальные подробности. На это Лара (так звали его новую подругу) немного подумав объяснила, что в горы уже почти никто не ходит, все дороги к ним проходят через разбитый военный городок, оставшийся после вывода дислоцировавшейся там воинской части. И что там живут сейчас одни бомжи, встреча с которыми может быть опасной.
-- У меня там отец служил прапорщиком. -- пояснила она, -- После расформирования части, отца сократили, выплатили ему компенсацию, но деньги быстро закончились и сгорели, вложенные в липовые акции типа "МММ", и теперь он перебивается случайными заработками.
Он помнил эту воинскую часть "химарей", как их тогда называли. Подразделения химических войск, аналогичные этому, были разбросаны по всей стране, неся скрытую угрозу для окружающей внешней среды. И не напрасно люди, перешёптывающиеся по углам об опасности соседства с такими объектами, приписывали им зловещую роль. В один прекрасный солнечный день на складах, охраняемых и обслуживаемых этим подразделением, случилась утечка химически активных веществ. В результате этого пострадало много солдат и офицеров -- "единиц личного состава", как писалось в официальных отчётах. Прилегающий к части лесной массив был выжжен, птицы и звери погибли. Ещё в армии, в одной из хроник, привезённых для просмотра в воинскую часть, где служил Батюр, показывали, как уничтожают ядерные отходы, сбрасывая их в морскую пучину. Тогда он уже мог себе представить, что случится, когда антикоррозионные свойства контейнеров, в которых сбрасывались эти отходы, выработают свой ресурс. В этой же хронике показывали марши протеста против размещения химического и ядерного оружия в западных странах. При этом он задавал себе вопрос: "Почему такие же марши и протесты не прошли после аварии в его городе?" Было запрещено публично говорить вслух об этом инциденте и упоминать его в средствах массовой информации. Виновные в этом происшествии даже не были названы, показательного суда не состоялось, и всё постепенно забылось, как будто ничего и не было. Поговаривали, что командир этого "прославившегося" подразделения в пьяном офицерском застолье выразил своё мнение о происшедшем словами: "Всё в порядке и ничего не случилось, а если что и случилось -- то и это в порядке вещей, потому что всегда что-нибудь да случается". После этого он был переведён на Дальний восток, где благополучно со временем вышел в отставку. Переводы из части в часть такого характера были в армии на каждом шагу. Вспоминался случай, когда офицера, ранившего по пьянке из табельного оружия своего товарища, не разжаловали и не посадили, а просто сослали в дальний военный гарнизон на исправление. Правда, потом выяснилось, что провинившийся был племянником высокопоставленного чина в штабе округа, но об этом старались не упоминать.
И был ещё один день и ещё одна ночь, которые они провели вместе, но уже в её квартире. На протяжении всего этого времени Лара пыталась отговорить его от этой нелепой и, по её словам, опасной затеи. На что Борис отшучивался или отвечал в присущей всем русским людям манере, типа: "Да ладно, как-нибудь уж...", или: "Где наша не пропадала!" При этом он широко, по простецки, улыбался, что сразу обезоруживало. Не помогла его убедить даже жирная, запекаемая Ларой в духовке, утка в тесте под чесночным соусом, издававшая такой вкусный аромат, что слюны выделялось при каждом его вдохе всё больше и больше, и наконец, одним мощным глотком она отправлялась внутрь, и процесс начинался сначала.
С напряжением и полным отсутствием терпения ждал окончания приготовления блюда и Ларин сынишка Женька, трёх лет от роду, с которым Борис сдружился сразу, купив ему маленький, трёхколёсный детский велосипед, и на котором сейчас ошалевший от счастья мальчуган ездил, давая передний и задний ход, по маленькой кухне и часто спрашивая: "Ну ского?!" Борис как то сразу привязался к этому маленькому, бесцеремонному, больше похожему на какого-то забавного зверька существу, с двумя голубыми глазами на миленькой мордашке. При первом их знакомстве Женька с большой опаской отнёсся к новому знакомому. Но когда Борис, взяв его под мышки, несколько раз подбросил вверх высоко над собой, тот вцепившись ему в штаны и глядя снизу вверх, требовательно заявил: "Ессё хотю!", все дружно рассмеялись и решили произвести поход по магазинам.
Ночью, после жарких Лариных объятий, Борису приснился странный сон. Будто он играет в карты с незнакомым ему, похожим на индейца с чёрными раскосыми глазами из-под широкополой шляпы, ковбоем. При завершении игры индеец выбрасывает вверх карту, как в фильме "Мэверик" и, падая на стол, карта оказывается пиковым тузом.
На следующей день, поднявшись рано утром, он ушёл в гостиницу готовиться к выходу в горы. Через некоторое время к нему в номер зашла Лара. В этот день она заступила на дежурство в свою смену. Прощание было недолгим. В вестибюле гостиницы он поцеловал Лару, не обращая внимания на язвительные взгляды её сослуживцев, и со словами: "Я скоро вернусь" -- зашагал к своей намеченной цели.
Город был маленький, и уже через пятнадцать минут он очутился на его окраине. Перевалив через небольшую живописную гору, составляющую окраину города и являющуюся его лесопарковой зоной, взору открылась величественная картина горного массива, так часто снившегося ему на чужбине. Внизу, под хребтом, вырисовывались очертания брошенного военного городка. К нему с разных сторон вели несколько просёлочных дорог и одна когда-то асфальтированная центральная дорога. Прямая, как стрела она вонзалась в тело колючего кустарника полуразрушенных построек, и там, завязнув остриём, прекращала своё существование. Центральную дорогу пересекала магистраль, связывающая два промышленно развитых соседних региона. Магистраль змеёй скользила то вверх на перевал, то исчезая из виду и появляясь вдали за холмами. На своей спине она несла нескончаемый поток транспорта, двигающийся к границе с Китаем и от неё в обратную сторону. Час ходьбы понадобился для того, чтобы преодолеть расстояние от города до ворот воинской части у подножия хребта. Предстояло пройти по её территории на другой конец, и можно было начинать восхождение.
Это была типичная базовая воинская часть, каких было много во времена общего государства. Она составляла существенное звено в системе обороноспособности страны. Но после размежевания её территория перешла под юрисдикцию другого государства, и часть пришлось передислоцировать в другое место. Сейчас она представляла собой разбитую, как после бомбёжки, территорию неопределённого назначения. Таких разбитых военных городков было много, на территориях, оставленных воинскими контингентами сверхдержавы. Никому не хотелось прикладывать усилия для укрепления обороноспособности уже чужих территорий, хотя там жили всё те же люди, которые когда-то считались одним общественным строем. Всё перемешалось в жизни и умах людей за время, так называемого, перестроечного периода. Что не смогла сделать Великая война, сделали политиканы разных мастей для своей собственной выгоды. Не посчитавшись с миллионами людей, имея только полномочия должностных лиц в высших эшелонах власти, они смогли решить вопросы только собственного благополучия за счёт народа, который выбиваясь из сил строил общество равных возможностей. Но так уж устроен человек, что не может спокойно существовать, когда кто-нибудь живёт лучше него самого. Поэтому не могло быть на свете общества всеобщей уравниловки. Ошибались вожди революции, когда провозглашая лозунги равенства, братства, мира между народами, надеялись на понимание и принятия их народными массами. Только высокотехнологически и морально развитое общество имеет право на подобные высказывания. Бравурные лозунги типа "Вперёд к социализму" или "Выполним и перевыполним" были хороши в начальный период приподнятого энтузиазма и веры в светлое будущее. Но когда людям нечем стало кормить свои семьи, энтузиазм улетучился, оставляя только досаду и разочарование в умах и душах. И если бы можно было понять это сразу, то не было бы сейчас всей этой неразберихи называемой послеперестроечным периодом. Неприятия первыми руководителями страны основных принципов развития общества, привели к его деградации. Ошибка человека заключается в том, что он, отвергая вселенскую доктрину, зашифрованную в десяти библейских заповедях, решил сам строить общество, и жить по своим выдуманным законам, что в конечном итоге неминуемо приведёт его к краху и уничтожению. Такое было уже не один раз на земле за время её существования. Остатки древних высокоразвитых цивилизаций безмолвным призраком напоминают грядущим поколениям глубину своих трагедий. Так и эта полуразрушенная воинская часть была похожа на некогда великую страну, пытающуюся доказать всему миру своё величие, и лежащая сейчас в руинах своей истории.
Батюр огляделся. В развалинах, между уже непонятно для каких целей предназначенных построек, появилось движение. Затем из-за кучи щебня вышли две мрачного вида фигуры и уставились на него. Не обращая внимания на бомжей он легко перепрыгнул через развалившуюся боковую стену какого-то строения и оказался вне зоны их видимости. Через метров пятьдесят стена закончилась, и он опять вышел на открытое место, но с удивлением обнаружил, что бомжи шли с ним параллельным курсом и не упускали его из виду, к ним прибавились ещё двое таких же, как они сами, оборванцев. Это ему уже не понравилось. Остановившись, он достал пачку сигарет, прикурил одну и протянул пачку в их сторону. Бомжи даже не пошевелились. При этом лихорадочный блеск в их глазах говорил об их агрессивных намерениях. Борису надоел весь этот спектакль. Он развернулся, и хотел было уже начать движение, как получил скользящий удар половинкой кирпича по левой ноге. Возмущённый таким поведением он развернулся в их сторону и снял рюкзак. Двое первых уже подбегали к нему со сжатыми кулаками и бешеными рожами. Не долго думая он провёл первому бегущему приём, называемый в простонародии удар пяткой в нос из положения "Стоя". Другому подбежавшему он провёл не менее популярный в народе приём рукой "удар в бубен". Бомжары разлетелись, но двое их товарищей, вытащив из-за пазух железные арматурные прутья, бросились им на выручку. Борис развернулся и забежал за угол закончившейся стены, которая предварительно скрывала его от бомжей. Их поведение было ему совершенно непонятно. Метрах в тридцати он увидел более или менее целое трёхэтажное строение с металлической лестницей, ведущей на крышу. Он подбежал к нему и забрался наверх, рассчитывая занять там оборону. Бомжи не отрывались от него. Один, подбежав, стал неуклюже подниматься за ним по лестнице. Было видно, что его физическая подготовка оставляет желать лучшего. Борис подошёл к краю лестницы, чтобы пинком в голову сбросить бомжару на землю, но в эту минуту тот опёрся на поручни лестницы, они не выдержав прогнулись, и он перевернувшись в воздухе упал спиной на землю. Его товарищи подбежали и сгрудились над ним.
-- Эй, вы! Чего вам нужно?! -- громко крикнул он своим преследователям.
-- А тебе чего здесь у нас нужно?! -- послышалось в ответ снизу.
-- Я в горы иду, пропустите меня! -- ответил он, на что снизу послышался хриплый смех.
-- Знаем мы, в какие горы ты идёшь. Ты что, ментов на трассе не видел? Там ментовской уазик должен дежурить. -- послышался снизу голос одного из преследователей.
-- Ничего я не видел. Как он там? -- кивнул Борис на раненого бомжа.
-- Хреново, позвоночник кажись повреждён. -- отвечал тот же переговорщик, ощупывая раненого товарища. При этом тот болезненно морщился и закусывал от боли губы.
-- Значит ты, наверно, к нам в их пересменку прошёл. Ладно, слезай, разговаривать будем. -- обстоятельно предложили снизу.
Спокойный безэмоциональный голос успокоил Бориса, и он не торопясь спустился на землю.
Раненый лежал на спине и тихо стонал. Двое его товарищей делали ему довольно квалифицированную перевязку. Подошёл ещё один, неся на плечах старое дверное полотно. Он подсунул его под спину раненого, чем ещё сильнее удивил Батюра. Такие приёмы оказания первой помощи известны лишь определённому кругу лиц, в обязанности которых они входят.
-- Так значит, ты правда не за травой пришёл? А мы думали опять конкуренты пожаловали. -- высказал своё мнение старший из них, что было видно по возрасту и по фигуре.
-- Вы кто такие будете-то? -- спросил Борис старшего.
-- Мы бывшие офицеры и сверхсрочники этой части. Для которых Родина не нашла ни места, ни средств для проживания. Вот здесь теперь и живём. Да ментам анашу собираем в виде дани, чтобы они нас не трогали. -- ответил тот.
Борис огляделся. Повсюду вокруг действительно росла ядрёная, в полтора человеческих роста конопля. Её заросли были настолько густые, что, казалось, природа хочет спрятать от стыда и позора следы безответственной человеческой амбиции. Но как спрятать людей природа придумать не смогла. И правильно говорили политики разных уровней, приводя в пример многовековую политику Англии, что нужно проводить линию экспансии вплоть до "...помывки сапог в Индийском океане" и применения грубой физической силы, чтобы не страдать самому.
Он понял, что это были за люди, которых государство после своего развала бросило на произвол судьбы, не предоставив им ни крова, ни средств к существованию. Почти в каждой брошенной воинской части оставались люди, которым командование обещало помощь, но потом, как правило, об этом забывало. И на её списанной казённой территории стихийно возникали подобные этому поселения с семьями, жёнами, детьми и даже домашней скотиной. Территориальное руководство городов сквозь пальцы смотрело на такие посёлки "воинского" типа, и поручало присматривать за ними органам внутренних дел. А те, в свою очередь, использовали их по своему усмотрению.
К горлу подкатил ком. Ещё раз оглядев окрестности, бросив прощальный взгляд на пылающую белизной и до боли манящей своей девственной, как невеста на свадьбе, красотой вершину гор, он уже знал, что будет делать дальше.
-- Раненому надо в больницу. У вас он может не выжить. -- вымолвил он обращаясь к старшему.
-- Нам нельзя покидать своего расположения. Менты боятся, что мы на них донесём. Поэтому и дежурят постоянно на трассе, и еду привозят за травку прямо сюда. -- с досадой ответил тот.
-- Я сам его вынесу. Мне они ничего не сделают -- решительно сказал Батюр.
И посмотрев на двух людей, уже поднявших для переноски на старом дверном полотне раненое тело, коротко скомандовал:
-- За мной!
Дойдя до разбитого КПП, они перевалили раненого товарища к нему на плечи, привязав его предварительно старым тряпьём к телу Бориса. До трассы было не более двух километров. Но по разбитой, превратившейся в сплошные рытвины дороге, перенос пришедшего в себя и стонавшего на каждом шагу раненого, превращался в настоящую пытку. Через каждые сто пятьдесят -- двести метров Борис припадал на одно или другое колено переводя дух. Пот заливал глаза. Ноги становились деревянными. При каждом вставании с колена после отдыха, он с силой подкидывал тело за его плечами, чтобы оно не сползало вниз. При этом раненый громко стонал.
-- Держись браток! -- подбадривал его Батюр, -- Скоро дойдём!
Наверное именно сейчас, а не тогда, когда он приехал сюда за своей мечтой, Борис почувствовал свой главный момент истины, момент своей значимости в этой жизни, момент своего предназначения для какой-то высшей цели. Годы спортивных тренировок и воинской закалки слились для него сейчас в этот путь по разбитой, как судьбы оставшихся у него за плечами людей, дороге. С этим незнакомым ему изувеченным человеком за плечами, который менее часа назад мог убить его, и которого ему предстояло сейчас спасти. Всё чаще и чаще он останавливался, чтобы перевести дух. Солнце палило нещадно, силы постепенно уходили. Перед глазами плыли размытые очертания окрестностей, сменяемые картинами из прошлого, красивое лицо Лары в радужных тонах, какие-то люди в белых халатах о чём-то его спрашивали. Прикосновение их рук постепенно вернуло его в реальность происходящего.
Проезжающая на его счастье "скорая помощь" увидев их с трассы, подобрала и доставила обоих в приёмный покой городской больницы. Удостоверение офицера запаса открыло двери больничной палаты для его раненого товарища, и над тем уже суетился медперсонал.
Вглядываясь сейчас в его лицо, Батюр невольно поймал взгляд тех же беспристрастных глаз, из-под широкополой ковбойской шляпы в его сне предыдущей ночью. Борис даже привстал и подошёл ближе, боясь ошибиться. Да это был всё тот же лихорадочный блеск чёрных, как маслины, чуть раскосых глаз человека из его ночных грёз. Батюр опять, как некоторое время назад на трассе, впал в оцепенение: "Что это? Знак свыше?! Я не мог видеть этот взгляд ни в кино, ни в жизни, ни на картинках прочитанных книг. Этот сон... Брошенный на стол пиковый туз... Встреча с Ларой... Она спасла меня своей любовью от фатального исхода -- брошенной на мою судьбу пиковой масти! Я должен был погибнуть! Вот единственное объяснение происшедшего, и Лара, как ангел хранитель, незримо присутствуя, помогла мне избежать смерти. Это знак судьбы. Я был прощён. Всё было не зря!"
Пережитое, каким-то образом перевернуло его сознание и направило в новое, ещё не изведанное им русло доброты и привязанности человека к человеку. Открывшаяся ему так внезапно правда всё ставила на свои места. В данный момент времени Батюр мог оправдать любого и даже не только человека. Но это не было нужно никому. Все были заняты своими собственными делами и судьбами. А переубеждать людей неблагодарное и опасное занятие. Для этого существуют высшие силы с их вечными ценностями. Правда сейчас для него заключалась в том, что его ждёт Лара и её маленький сын, и что встретившись сегодня они уже не расстанутся никогда.
Батюр взял такси, доехал до её дома, вбежал по лестничному маршу к её двери и тихонько постучал. За дверью послышался звонкий детский смех и лёгкие быстрые шаги любимой, он уже это точно знал, женщины. Всё! Дома!
ВАДИМ АРНАУТ.
2010г.
БУРЕВЕСТНИК
Повесть
Посвящается Василию Тюменцеву и Анатолию Лях.
"Человека формирует эпоха, в которой он родился и вырос. Эпоха прививает ту формулу и ту линию, по которой он должен следовать. Отклонение от этой догмы может существенно повлиять на его жизнь и судьбу. Но вырасти, и стать человеком -- это не одно и то же. Все его поступки, отражаются в зеркале жизни, и, в конечном итоге, к нему вернётся всё, что он совершил за прожитые годы. Всё зло, которое скапливается на его счету, вернётся рано или поздно таким же злом ему самому, или его потомкам.
С детства ребёнок впитывает с молоком матери всё хорошее и всё плохое, что даёт ему жизнь. Если хорошего, доброго было много, то и человек живёт счастливо и весело -- с добром, как говорят в народе. Ну, а если наоборот, то и дела не идут, и Бог не помогает. Что остаётся такому человеку, как не махнуть на всё рукой и плыть по течению, куда кривая вынесет? На этом пути встречаются и мели, и подводные камни, попав на которые один раз, можно сломать себе не только ноги, но и шею. В этом большом мире существует много подсказок, которые во многом помогают осознать его и постигнуть. Но человек, распираемый собственной гордыней, и кажущейся значимостью, мало обращает на них внимание. И когда приходят к нему чёрные дни, сетует о том или ином прегрешении. Такова уж суть и природа человеческого бытия, "Поимевши -- не храним, потерявши -- плачем". Вот и выходит, что людям нужно больше уделять внимания высшим силам, а не себе самому. Но они помогут не каждому, а только тому, кто это заслужил..."
Написав последние слова, Бур аккуратно отложил паркер с золотым пером в сторону. Достав пачку "Мальборо", вытащил сигарету. Стоявший за его спиной крепкий телохранитель предусмотрительно поднёс огонь от зажигалки с фирменным клеймом "Ролекс". Жадно затянувшись, он выпустил дым и задумался. Он ещё не знал, кому именно будет адресовано его письмо, его откровения и, может быть, оправдание поступков -- врагам, друзьям, или тем, кто придёт после него? Бур прикидывал в уме, о чём написать дальше. О том, как он, всю жизнь отдавший спорту, в конечном итоге стал никому не нужным. Или о том, как его сначала возвысили, а потом попытались посадить на цепь и сделать послушным, виляющим хвостом дворовым псом, что одно, в общем-то, дополняло другое. Нахлынувшие воспоминания как-то незаметно унесли его в далёкое прошлое.
Вспомнился осенний солнечный день, когда демобилизованный солдат Сергей Гончар, отслужив положенный срок, весёлый и счастливый вернулся домой. Срочная воинская служба, как тренировка футболиста по бразильской системе, делала из молодого человека настоящего мужчину. Дисциплина, так неприемлемо нудная в школьные годы, вносила порядок и спокойствие в сознание во время армейских будней. Физическая подготовка закаляла тело и дух. Тот, кто сказал, что "армия хорошая школа, но лучше её пройти заочно" никогда не поймёт того, какие испытания выпадают молодому человеку за годы службы и как это помогает в дальнейшей гражданской жизни. Был такой момент, когда на военных сборах резервистов возле базы, в лесу, где они дислоцировались, случился пожар. Огонь подбирался к складу ГСМ. За неимением спецтехники нужно было делать противопожарный разрыв своими силами, посредством применения подручных средств и шанцевого инструмента. Паникёры из "пиджаков", внеся сумятицу и панику, бежали от наступающего фронта огня, на позициях остались только "партизаны", прошедшие срочную службу, за что и были удостоены в дальнейшем правительственных наград. А бросивших поле боя с огнём "пиджаков" после, в шутку, поставили к стене склада и "расстреляли", забросав тухлой картошкой с последующей её уборкой ими самими.
Отец, ещё не старый, но уже заслуженный работник производства, за праздничным столом обратился к сыну, наверно с самым на тот момент важным для него вопросом:
-- Ну что сынок, чем будешь заниматься на гражданке? Хочешь, на завод устрою, а там и учиться поступишь?
-- Я, отец, в спортроте служил, приходилось и на международных соревнованиях выступать по армейской линии. Так может, и идти по проторённой дороге. Как ты думаешь, а? -- уклончиво, но неопределённо отвечал Сергей.
-- И то верно, сынок! -- поддакивала мать. -- Там, глядишь, и тренером станешь. А так будешь, как помазок, всю жизнь по грязным цехам мотаться.
Отец возражал:
-- Ведь можно и совмещать работу с учёбой. В этом страшного ничего нет. Главное -- втянуться по-первости, а там само пойдёт!
Дебаты по этому вопросу были недолгими, было решено, что так оно и будет. И уже через неделю Сергей, под чутким руководством своего отца, осваивал токарное оборудование на производстве. Проработав полгода, поступил заочно на первый курс местного педагогического института на отделение физического воспитания. Со времён юности он усвоил уроки борьбы самбо в местной спортивной школе. От природы высокий, стройный, с крепкими мускулами, он нравился девчонкам и был грозой для шпаны. О его крепких нервах и силе духа ходили легенды ещё со школьной скамьи. Однажды в парке, приблатнённый малый по кличке Гнус, дёшево рисуясь, имел неосторожность небрежно, щелчком выбросить сигаретный окурок в его сторону. Бычок упал на тротуар перед мирно гуляющим с одной из своих подруг Сергеем. В мгновение ока он сгрёб хулигана за грудки, и притянув к себе, жёстко потребовал, с ненавистью смотря в его бледное от испуга лицо:
-- А ну, подними!
Окружающие свидетели этой сцены затаили дыхание. А имеющий уйму приводов в милицию, гроза танцплощадок и завсегдатай дешёвых пивных, на подогнувшихся ногах, не отрывая испуганного взгляда от его лица, шарил рукой вокруг ног в поисках окурка. Подняв первый попавшийся, бросил в рядом стоящую урну. При этом его дружки, моментом собравшиеся в кучу, только с интересом наблюдали за его унизительным положением, и не предпринимали никаких действий, чувствуя серьёзность момента. Свидетелем этой сцены был шебутной, но порядочный по натуре и добрый по нраву, местный пересмешник и весельчак Иван Онуфриев. Окружающим он представлялся под красивым, как ему казалось, именем Кирилл, и отличительной его чертой был подвешенный с одесской иронией, острый на слово язык. Он был постарше всех присутствующих персонажей этой сцены и не побоялся впрячься в разборку на стороне Сергея, оттащив его от начинающей звереть агрессивно настроенной шпаны. В дальнейшем, описывая этот момент заварухи, он не стеснялся в выражениях:
-- Ну братцы мои, Серёга как хватанёт Гнусяру за грудки, а тот возьми да и пукни, да так оглушительно, что у меня ажно уши заложило и лампочка на фонаре лопнула в мелкую крошку! А от вони слёзы из глаз! Ну думаю надо вынимать малого из толпы, что и сделал!
При этом рассказе он геройски рисовался, всем видом подчёркивая свою значимость, а также залихватски покуривая сигарету и стряхивая пепел на сторону, сбивая его частым постукиванием указательного пальца по ней сверху вниз. Окружающие любили слушать байки Кирилла и всегда пересказывали их другим, перевирая подробности.
В армии Сергей был чемпионом округа, два раза выезжал на соревнования для выполнения мастерского результата. И сейчас, когда стала дилемма кем быть -- работником производства или спортивным функционером, он не задумываясь выбрал второе. В институте, узнав о его высоком спортивном уровне, предложили тренировать группу студенческого общества "Буревестник", на что он с удовольствием согласился. Передавая свой борцовский опыт молодёжи, повышал и свой спортивный уровень.
Быстро пролетел год. За это время Серёга, как его звали на работе и в институте, стал неплохим токарем. Физическая работа и трудовая дисциплина, базирующаяся на армейско-спортивной закалке, сыграла свою роль и в его выступлениях по борьбе. На крупномасштабных соревнованиях он выиграл звание чемпиона Управления учебных заведений Всесоюзного спортивного общества "Буревестник". Выполнил заветный норматив, о котором мечтает каждый спортсмен, и теперь на лацкане его пиджака красовался значок "Мастер спорта СССР". Перед последней решающей схваткой, перед самым выходом на ковёр, ему принесли телеграмму от его трудового коллектива с пожеланиями успеха. В конце телеграммы была согревающая душу на чужбине приписка: "Не пухуя, не пердуйя!" и подпись: "Кирилл". Это обстоятельство так воодушевило Сергея, что он не дал ни единого шанса своему противнику, являющемуся чемпионом Союза, и заломив ему руку на болевой приём одержал более чем убедительную победу.
И в личной жизни у него намечались перемены в лучшую сторону. Однажды, собираясь на свидание со своей подругой, его отвлёк телефонный звонок. Звонил одноклассник:
-- После ранения с армии приехал Витька Лавров, все пацаны сегодня у него встречаются! -- прокричал в трубку возбуждённый голос.
С Витьком они были закадычными дружками ещё со времён тренировок в спортивной школе. Хотя Сергей был и старше, но Витёк не уступал ему ни в силе, ни в росте, ни в весе. Вместе дрались, защищая спину друг друга, с пацанами из соседнего квартала. Вместе бегали в горы за диким луком. Вместе ходили в кино на фильмы до шестнадцати. Однажды в Богом подаренный тёплый и ясный солнечный день, сидя на вершине одной из диких сопок, окружавших город в котором они жили, после просмотра очередного западного сеанса, между ними возникли дебаты по поводу жизни.
Хрустя краюхой белого, тёплого, с нежной мякотью, запашистого хлеба. Сергей сказал:
-- Вот видишь, Витёк! Как люди хорошо на западе живут. И улицы у них чистые, и в кафешку можно зайти, и порядок в общем во всём... Наверное и получают хорошо. А у моего отца, на производстве, его напарник на дачах людям за деньги разводку на воду мастерил, так его на собрание вызвали и предупредили, что он закон нарушает. Он оправдывался, что вроде хотел помочь соседям, а ему всё равно выговор впаяли. А если бы доказали, что деньги брал и посадить бы могли.
Витёк, запив чистой водой из горного родника пережёванный дикий лук с хлебом, возразил:
-- Мой отец говорит, человек кается, чтобы жить да не маяться, а потом всё по новой.
-- Ты так говоришь потому, что у тебя отец милиционер. А ты что, сам бы деньги не брал, что ли, за свою работу? -- спросил Сергей.
-- Не знаю Серёга. Не знаю... -- вздохнув, ответил тот, глядя куда-то вдаль и думая о чём-то своём.
И, тем не менее, с Витьком их также связывали те невинные шалости, которыми они занимались в эпоху всеобщего дефицита. Молодому человеку тех лет, чтобы приодеться или достать что-то стоящее, требовались большие финансовые затраты. Достать хорошую импортную вещь можно было у спекулянтов, которые пользуясь всеобщим спросом без зазрения совести ломили за них баснословные цены. Расплодившаяся на фоне всеобщего товарного беспредела, эта публика наживалась на простом работяге, вселяя тем самым в сердца простого народа презрение и ненависть. Исходя из всеобщих, на тот политический момент, соображений относительно этих "барыг", друзья без особых церемоний общались с ними, выплачивая спекулянту только номинальную стоимость. Все позывы к сопротивлению они компенсировали грубым физическим и психологическим давлением начинающимся с фразы: "Сколько сто?ит в магазине?" И, прилепив червонец на лоб сверх номинала, заканчивали "Чтобы тебя здесь больше не видели". В дальнейшем такие деляги старались или не попадаться друзьям на глаза, или задобрить их добровольными пожертвованиями. Вездесущий Кирилл, иногда сопровождавший друзей на такие мероприятия, всегда вставлял своё веское слово успокаивая барыг мелодичностью его звучания:
-- Отдай по-хорошему, пока дяди добрые. а то ведь оно как бы... --и дальше шла белиберда на счёт здоровья, которого, как известно, на базаре не купишь. Иногда попадались и хамовитого вида упрямцы, не желавшие расставаться с предметом собственной наживы, при этом грубо выражавшие своё субъективное мнение. В таких случаях Кирилл пожимал плечами, и расставив руки в стороны обращался к друзьям со словами:
-- Дядя ему добра желает, а он упирается. Ребята, я сделал для него всё, что мог. а он дядю обидел. Теперь он ваш.
Теперь разбираться наступала очередь друзей. Со словами:
-- Ты за что нашего дядю обидел? А ну, пойдём, разберёмся!
В лучшем случае, для барыги в данной ситуации, было очень быстро ретироваться, не привлекая к себе всеобщего внимания, а также внимания компетентных органов, призванных следить за регулированием цен на рынках и распространением вражеской крамолы в народе.
И сейчас, когда сказали, что Витёк, его друг Витёк, ранен -- это настораживало. Почувствовав смутное чувство тревоги, Сергей нервным движением распустил наполовину повязанный стильный галстук. Накинул повседневную куртку и через пятнадцать минут был у, с детства знакомой, квартиры. Дверь была приоткрыта и из щели доносились людские голоса. Сергей решительно открыл дверь и зашёл внутрь квартиры. На пороге его встретил отец Виктора, бывший участковый, а теперь отставник. Он нервно докурил сигарету, затушил её в стоявшую на столике в прихожей старую консервную банку, посмотрел на него и мрачно произнёс:
-- Вот такие у нас, брат, дела... Ну, заходи. -- и мягко положив свою руку на плечо Сергея, завёл его в комнату.
В комнате, возле окна, в инвалидном кресле на колёсах, худой и бледный -- сидел его лучший друг Витька -- в окружении школьных товарищей. Рядом с ним уже сидел Кирилл, что-то методично нажёвывая про физкультуру и специальные упражнения, по его словам, якобы, способствующие скорейшему выздоровлению.
Увидев, кто вошёл, он с возгласом: "Серёга!" повернул колёса и пустил коляску в его сторону. Опередив его, Сергей сделал несколько шагов вперёд и, наклонившись, обнял друга за плечи. Весь последующий вечер прошёл за разговорами о том и о сём, стараясь не затрагивать тему его ранения. Был накрыт широкий стол. Вино быстро кончилось и Серёга под руководством Кирилла побежали в магазин за добавкой. Собранных денег хватало лишь на маленькую толику того, что могло успокоить и развеселить друзей. Без тени сомнения Кирилл первым вошёл в магазин, предварительно шепнув приятелю: "Подыграй". Ужом проскользнув к прилавку, улучил момент на отвернувшуюся продавщицу и положив руку на прилавок, с видом только что отдавшего чек клиента, замер в позе непринуждённо ждущего путника. Замотавшаяся работник прилавка не сразу заметила "скромно" стоящего в сторонке клиента.
-- Чего здесь к витрине прилип? Вставай в очередь! Вон, все стоят. -- она неопределённо махнула рукой в зал.
-- Довольно странно вы изъясняетесь, уважаемая, -- хорошо поставленным голосом начал Кирилл, при этом незаметно подмигнув напарнику. -- Я очередь отстоял, чек вам на четыре бутылки отдал. А вы меня на второй круг посылаете. Обидно даже слушать рабочему человеку такие оскорбления!
И сделав надменно обиженное лицо, отвернулся.
-- Я может быть сам бы и не пришёл, да брательник с севера приехал, десять лет не видались, а Вы...
Он так вошёл в роль, что глаза его увлажнились. Его сценическое мастерство, полученное в драмкружке, раскрылось в полной своей красе.
-- Какое безобразие! -- Сергей незаметно толкнул локтём рядом стоявшего в очереди человека. -- Рабочего человека не уважают!
-- Да, да... Безобразие и беззаконие! -- раздухарился тот.
Толпа зашумела.
-- Да давайте уже быстрее там! -- Серёга всё больше нагнетал обстановку из очереди.
Продавщица -- запыхавшаяся клуха, обсчитавшая на своём веку немало клиентов, для вида проверив наколотые чеки, выдала от греха подальше требуемое вино и занялась следующим покупателем. Кирилл не спеша составил бутылки в авоську и, сухо поблагодарив, вышел из магазина. Дойдя до угла здания он свернул в переулок, и перейдя на мелкий галоп исчез в каменных джунглях жилых кварталов. Сергей увидел его уже разливающим живительную влагу на квартире у Витька. Немало повеселившись пережитому приключению, друзья продолжили застолье.
Ближе к полуночи захмелевшая компания разошлась по домам. Оставшись вдвоём, Сергей не выдержал:
-- Брат, как тебя угораздило-то?.. -- кивнул он на коляску.
Виктор откинулся на спинку сидения, и глядя прямо в глаза произнёс:
-- Я там был... -- неопределённо показал он кивком головы в пустоту.
Сергей сразу понял, на что он намекает. Об этом вводе советских войск для выполнения интернационального долга в сопредельное азиатское государство, говорить было не принято. По телевизору передавали, как наши солдаты помогают бедной стране подняться на более высокий уровень развития. Показывали радушные приёмы наших ответственных товарищей и военных лиц с цветами и подарками, и никогда не говорилось о проводимых там военных действиях, составлявших государственную тайну. "Глас народа" Кирилл по этому поводу выразился очень лаконично в нецензурной форме: "Эти пид...ры добьются, что скоро всё развалится, и все от них разбегутся". Что в общем-то в дальнейшем и произошло.
-- Там, Серёга, война капитальная идёт. Видал, как меня садануло. Врачи говорят, что может буду ходить, а может нет. Через месяц опять на комиссию. Только в нашей роте с десяток пацанов уже убили, но этого я тебе не говорил. -- он с вызовом посмотрел другу в лицо.
Сергей задумался. Он краем уха слышал, что привозят "груз двести", как это принято было называть в армии, но столкнулся с реальностью и осознал количество потерь только сейчас. Солдаты строили дома, садили деревья, в перекрестии оптических прицелов и биноклей, непримиримой оппозиции азиатских боевиков.
-- Да, Витёк... Кается, чтобы жить да не маяться. -- вспомнил Сергей их давнишний спор.
Пришла очередь задуматься и Витьку.
-- А чего мы там делали, братан, я и сам до сих пор не пойму. Говорят "паны дерутся, а у холопов чубы летят". -- продолжил он свою мысль.
На дверях старого платяного шкафа висел солдатский китель с орденом и тремя медалями. Отблески от медалей отсветами легли на противоположной стене и напоминали новогодние праздники, только более строже и торжественнее.
Витёк становился философом. Это обстоятельство заставляло задуматься и самого Сергея. Детская наивность и безрассудство уходили в прошлое. Предстояло взглянуть на мир совершенно другими глазами, и, оценив все обстоятельства, принять правильное решение как дальше жить, и какую жизненную позицию занять. С такими мыслями он вернулся домой и лёг спать.
Наутро в цеху его окликнул местный парторг и сказал, что в три часа тот должен быть на заводском общепартийном собрании. На партсобрания иногда приглашали представителей из комсомольского актива, к числу которых он и принадлежал, поэтому полученное распоряжение его не удивило. В приёмной ему сказали, чтобы он подождал, и он, послушно сев в мягкое кресло, стал изучать графики перевыполнения производственного плана. Из дверей кабинета парторга доносились возбуждённые голоса. Из услышанных обрывков фраз было видно, что кому-то шили "политическое дело".
-- Ты это кого имел в виду, когда краснопузой сволочью ругался. А?! -- гремел возбуждённый голос парторга.
Другой, плаксиво заискивающий, вторил ему подобострастно, но с иронией:
-- Я же понарошку. Извините, ежели я чой-то не то сказал. Никого не имел в виду, клянусь мамой.
Сергей сразу узнал голос Кирилла. Тот занимался последнее время в местном драмкружке и чего-то там напортачил с пьесами советского содержания. Из последующего полушёпотом вещания секретарши выяснилось следующее: Кирилл, игравший в пьесе о гражданской войне, играл белогвардейского офицера. И с присущёй ему манерой вставлял от себя некоторые моменты, как ему казалось, реалистичности. Он спорил с парторгом приводя пример Станиславского, который якобы ставил реализм в театре во главу угла. Парторг, только понаслышке знавший, кто такие Станиславский и Немирович-Данченко, уже в менее грубой манере выговаривал назидательным тоном:
-- Я тоже люблю в театр с женой сходить. Но нельзя же орать дурным матом со сцены полуматерные слова в адрес существующей власти, ржать как лошадь, и ещё и к залу аппелировать. Как ты там сказал, глядя в зал? "Ну что, картечью по товарищам", что ли? А?! А народ над этим потешался!
Он вытер носовым платком вспотевший загривок.
-- А красные командиры, во главе со Щорсом в это время за кулисами винцо попивали и были с поличным мною лично за этим занятием застигнуты -- обращался он уже к главному режиссёру.
Дебаты по этому поводу продолжались ещё чуть более получаса. После этого из дверей кабинета выползли взмыленный главный режиссёр народного театра и за ним ленивой походкой со всегдашней ухмылкой Кирилл.
-- Я же тебе говорил... -- умоляюще обратился к нему режиссёр. -- Не городи отсебятину. Ты нас когда нибудь под монастырь подведёшь.
Кирилл, почувствовав поддержку в лице Сергея встал в театральную позу:
-- А как же реализм? -- протянул он руку к режиссёру и украдкой подмигнул товарищу.
Режиссёр зло плюнул в угол и вышел, громко хлопнув дверью. Через некоторое время из дверей, где проходило заседание, выглянул парторг и, увидев Сергея, пригласил войти.
Войдя, он очутился в центре большого кабинета на мягком, приглушающем шаги, ковре. Парторг, шедший сзади, обогнав, сел перед ним в кресло за широким столом и, обращаясь к присутствующим, а их было не менее двух десятков, показывая на него рукой, произнёс:
-- Ну, вот он, наш буревестник! -- произнёс он, намекая на его причастность к студенческому спортивному обществу "Буревестник", -- Прошу любить и жаловать. -- обратился он к присутствующим, которые впились глазами в предложенную им на обсуждение персону.
Назвав его буревестником, тот даже не подозревал, как накрепко прирастёт это наводящее впоследствии ужас прозвище, к самому Сергею. А сейчас он стоял в центре кабинета в недоумении, и с нарастающим возмущением озирался вокруг. В партийных кругах тех лет, была своего рода тактика воздействовать психологически на человека массовым прессом, чтобы тот, оставшись в одиночестве против коллектива, осознал свою мизерность и ничтожность. Но стоя сейчас здесь, Сергей ощутил кроме раздражения на всю эту толпу ещё какое-то, пока ему самому непонятное чувство брезгливости и неприязни к этим сытым, самоуверенным лицам, с надменностью буравящих его сейчас глазами.
-- Мы, обсудив с товарищами вашу кандидатуру, решили делегировать вас на работу с подрастающим, так сказать... -- ухмыльнулся парторг -- поколением. Будете работать в горисполкоме. Там вам всё объяснят. Работа не пыльная, за институт не беспокойтесь, поможем.
Сергею не понравилось ни предложение, ни тон, с каким это всё было произнесено.
-- Я подумаю. -- хмуро сказал он, и сел на первый попавшийся ему на глаза стул.
-- Я вам не предлагал присаживаться. -- выпучил на него глаза парторг.
-- Вы извините. Я только что из-за станка. -- с вызовом ответил Сергей.
Парторг, сдерживаясь, проглотил брошенную ему Сергеем "пилюлю" и продолжил:
-- Ваш вопрос уже решён, товарищ Гончар. -- сухо процедил тот сквозь зубы. -- С завтрашнего дня сдавайте своё рабочее место и приступайте к новым обязанностям.
-- Я подумаю. -- упрямо повторил он, смотря прямо в глаза парторга и, резко встав со стула, не обращая внимания на окрики остановиться, вышел из кабинета.
Во всём этом спектакле чувствовался какой-то подвох. Его подставляли. Но подо что подставляли, это ему предстояло ещё выяснить.
Доработав смену, по дороге домой он забежал к Витьку. Тот, сидя в кресле, делал силовую гимнастику, подаренными ему Сергеем гантелями. В короткой форме описав сегодняшний вызов в партком, он хотел услышать обо всём этом его мнение.
-- Скорее всего, они хотят предложить тебе какую-то "жопу", которую другие просто не потянут -- выслушав, ответил тот.
-- И что мне теперь делать? -- развёл руками в стороны Сергей.
-- Не дразни гусей. Прими всё как есть, а потом видно будет -- со знанием дела сказал Витёк. На том и разошлись.
На следующий день, по приходу в цех, он сдал всё вверенное ему имущество, расписался в служебной документации, и в назначенное время прибыл в здание городского исполнительного комитета. После доклада, секретарша попросила его зайти к первому заму председателя исполкома.
-- Ваша работа, товарищ Гончар, будет заключаться в воспитании... Ну, скажем, не совсем опустившейся молодёжи. -- начал тот с пафосом обрабатывать Сергея.
Советская власть держалась на таких вот, как этот партократ, представителях постепенно загнивающего строя. Для поддержки своего шаткого положения им необходимы были сильные, волевые, преданные люди. Своими крикливыми, несостоятельными лозунгами они старались привлечь их на свою сторону, а потом использовать в своих интересах. Таким они хотели видеть и Сергея.
-- Партийный комитет решил поручить вам ответственное задание. Будете работать воспитателем в трудовом лагере для трудновоспитуемых подростков. С теми, кто ещё не перешёл грань закона, но если мы... -- он с деловым видом поднял указательный палец вверх. -- Вовремя не вмешаемся, это может произойти. Ваше руководство рекомендовало вас, как ответственного и принципиального товарища. Мы надеемся на вас! Выезд завтра, за вами заедут.
При этих словах он встал и протянул руку. Спорить было бесполезно. И Сергей, пожав протянутую мягкую, вялую, не натруженную руку партийного чинуши, вышел из кабинета. Мелькнула мысль: "Кого ставят в партийные и управленческие аппараты?" Из тех, кто вчера присутствовал на партсобрании, не было ни одного из рабочей среды. Все были или чьи-то выдвиженцы или родственники высокопоставленных чиновников. Видно было невооружённым глазом, что руководящим органам всех уровней власти в управленческом аппарате не нужны были честные, преданные, сильные люди, люди рабочей закалки с богатым жизненным опытом. Им нужны были послушные волеисполнители всех прихотей и желаний вышестоящего руководства. Что в конце концов и привело к краху того социального строя, который создавали люди, надеясь на справедливое будущее.
Придя домой, он попытался развить эту тему в разговоре с отцом, ища сочувствия и участия. Но тот, отвернувшись в сторону и пряча глаза, ответил ёмко и лаконично:
-- У каждого, сынок, в жизни своё место. Не прыгай выше головы, шею сломаешь.
Последнее предложение было произнесено с сожалением и тревогой. Как будто бы он, предвидя что-то нехорошее, предусмотрительно предостерегал своего сына от нежелательных поступков.
Сергей вспомнил, как когда-то, когда он был ещё подростком, отец пришёл с работы мрачнее тучи. Из услышанных отрывочных фраз разговора отца с матерью он понял, что трёхкомнатная квартира, на которую они претендовали, была отдана сыну одного из партийных деятелей завода. И что отец ходил добиваться отмены несправедливого решения, и что ему тогда сказали, он не говорил даже матери, но после этого место мастера, на которое претендовал отец, было отдано другому. В дальнейшем отцу несколько раз предлагали перевод мастером в другие цеха, но он, ссылаясь на недостаток опыта работы с людьми, отказывался. И сейчас, уже отработав не один десяток лет возле своего станка, он избегал ненужных, по его мнению, крамольных разговоров, касающихся политики и руководства, и отговаривал от их ведения других, в частности -- своих близких.
На следующий день за ним заехал милицейский УАЗик, и милиционер в форме капитана по дороге вкратце объяснил суть его работы. Она заключалась в том, чтобы в период исправительных работ вся "шпана" находилась под присмотром и не болталась в городе. В период школьных занятий за их воспитание несёт ответственность школа и участковые милиционеры на местах. А сейчас, всё это "партизанское формирование", как сказал капитан, поступает в полное распоряжение Сергея и его напарника, который уже находился на месте в лагере. Дорога до лагеря пролегала по живописной равнинно-горной местности. Именно чередование этих природных ландшафтов придавало местности красоту, схожую с полотнами великих фламандских живописцев эпохи Возрождения. Но их путешествие не обошлось и без приключений. На одном из спусков с очередного перевала, впереди идущий гружённый брёвнами лесовоз вдруг стремительно понёсся вниз, оглашая трассу тревожными гудками. На одном участке дорога немного выровнялась и водитель лесовоза, включив ручной тормоз, попытался его остановить. Застопорённые колёса издавали жуткий, душераздирающий вой. Идущие навстречу автомобили съехали кто в кювет, кто на обочину, пропуская несущийся вниз, уже горящий колёсами, болид. На очередном выровнявшемся участке лесовоз либо по велению судьбы, либо подчиняясь воле и мастерству водителя, сбавив скорость, съехал с дороги и врезался в здоровенный, в два обхвата, растущий возле дороги тополь. Водитель, видимо, пострадал мало. Он выскочил из кабины и, отбежав на некоторое расстояние, с ужасом наблюдал, как его автомобиль всё больше и больше охватывается языками огня. Бросившиеся было тушить пожар водители с огнетушителями остановились, боясь взрыва бензобака, и оставались сторонними наблюдателями происходящего.
-- Н-да... -- протянул досадливо милицейский капитан. -- Вот так и в жизни, кто вовремя тормозит, потом всё равно погореть может.
Глубокий смысл сказанного заставил Сергея задуматься.
-- Вы хотите сказать, что человек, один раз оступившийся в жизни, безнадёжен, так что ли? -- в его вопросе прозвучало удивление.
-- Как там в "Калине красной" Шукшин сказал? "Попасть то можно, вот как выкарабкаться? -- капитан оторвал взгляд от горящей машины и внимательно посмотрел на Сергея. -- А вылезают мало кто.
Он достал из пачки последнюю сигарету и, закурив, сделал глубокую затяжку.
Тем временем водитель горящего лесовоза сидел на сырой земле, обхватив колени трясущимися руками, и смотрел на объятый пламенем лесовоз. Его била мелкая дрожь. Кто-то из водителей прикурил, и дал ему сигарету. Кто-то накинул на его плечи старую рабочую спецовку. Из толпы собравшихся спросили:
-- Тебя как угораздило-то, а? Парень?
И тут нервный срыв дал о себе знать, как говорится "на всю ивановскую". Из горла водителя сначала приглушённо, потом всё с нарастающей мощью послышались рыдания.
-- Не дай Бог такое пережить!
Милицейский капитан бросил окурок под ноги и, раздавив его носком сапога, ловко запрыгнул на переднее сиденье.
-- Трогай! -- приказал он водителю.
И УАЗик, проскочив по обочине и захватив часть кювета, вырвался из столпотворения сгрудившихся автомобилей.
По прибытию на место их встретил подтянутый, в армейской полевой форме без погон, старший воспитатель, как его представил милицейский капитан. Местность, в которой располагался лагерь, представляла собой долину, окружённую старыми горными хребтами, поросшими смешанным лесом. От долины вдоль трассы простирался сосновый бор, посаженный пленными немцами и японцами ещё в конце войны. За время его существования бор разросся, деревья стояли могучие, раскинув над собой свод из сосновых лап с шишками. Под сводом царила полутьма и прохлада.
В это самое время в лагере старший воспитатель проводил перекличку и определение фронта работ. Но, как показалось Сергею, вся эта показуха была подготовлена к их приезду. Чувствовалось, что молодые люди уже давно томились в строю, и сейчас стояли безучастные ко всему происходящему. По-военному доложив обстановку старший воспитатель предложил пройти в свою палатку.
Под сенью брезента была прохладная полутьма, нарушаемая резким затхло-спиртовым, бьющим в нос, запахом. В центре палатки стоял старый, обшарпанный стол с тремя стульями. На столе лежала нехитрая закуска. Алексей Гнедко, как звали его напарника, открыл стоявший тут же большой металлический сейф, достал бутылку водки и разлил её в три приготовленных заранее гранёных стакана.
-- Ну, за знакомство! -- предложил капитан, и горькая быстро исчезла в его утробе.
Сергей, отпив небольшой глоток, поставил стакан на стол и, взяв со стола ломтик солёного огурца, закусил.
-- Зря отказываешься. Без этого здесь трудно. Вот Лёха знает. -- кивнул капитан в сторону военного, смачно прожёвывая кусок солёного сала с хлебом.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что они однокашники, вместе служили в милицейском спецназе. При выполнении одного из заданий Гнедко был ранен, а капитан Ларин из-за этого понижен в должности и переведён в городское отделение. Гнедко уволили в запас по состоянию здоровья, и после выздоровления направили сюда на работу. Сейчас Ларин полностью курировал его работу и помогал старому товарищу, чем мог.
-- Напарники у меня держатся не больше месяца, потом сбегают. Ну, ты, я смотрю, парень вроде крепкий, выдержишь, а? -- Гнедко вопросительно посмотрел на Сергея.
-- Посмотрим. Жизнь покажет -- жёстко сказал тот, уже сознавая, в какое дерьмо вляпался, и взяв со стола свой не допитый стакан с водкой залпом вылил себе в рот.
-- Ну вот, это по нашему. -- сказал капитан, встав со стула и пожимая Сергею на прощание руку. -- Держитесь мужики!
После того как Ларин уехал, Гнедко познакомил Сергея с документацией, списками и расположением объекта. Лагерная структура была проста. Всё население, представлявшее из себя учеников городских школ и допризывников, делилось на отряды. У каждого отряда был свой командир. Попадали сюда за проступки, граничащие с нарушением закона: мелкий грабёж, воровство, хулиганство. Молодёжь не верила в идеалы светлого будущего, плакатами и лозунгами которых краснели улицы и площади городов. Брошенное обществу вызывающее поведение молодых людей было формой протеста против засилия бюрократизма, демагогии, и неправды, которыми их пичкали каждый день представители уже наполовину прогнившей власти. Чтобы не прятать такой контингент в колонии, им предлагали исправительные работы в подобного рода лагерях. Каждый день, утром, приезжали представители различного рода организаций, и разбирали парней на выполнение работ, от выгрузки вагонов до уборки территорий. Кто сбегал -- объявляли в розыск, и при поимке отправляли дела в суд. Но чаще всего, чтобы "не выносить сор из избы", беглеца вылавливали и наказывали сами, ставя их на самые тяжёлые виды работ. Кроме этого, в свободное от несения трудовой повинности время, в обязанности воспитателей входила военная и физическая подготовка подопечных. Жизнь в лагере проходила по распорядку дня от самого рассвета до отбоя. Противоречивость характеров воспитанников лагеря ярко выражалась в просмотре фильмов, привозимых по разнарядке с воспитательной целью. Пацаны из простых рабочих семей не скрывая эмоций смеялись над недотёпами белогвардейцами, и плакали в голос когда вражеский пулемёт расстреливал плывущего по реке Чапая. Младшаки играли в немецких рыцарей, надевая на головы старые кастрюли с дырочками для глаз. После попадания по такому защитному шлему палкой, голова иной раз гудела до следующего дня. Мушкетёры же короля вели непримиримую борьбу с гвардейцами кардинала, благо, что маленьких привлекали только на лёгкий труд по уборке территорий до обеда. И в разных концах лагеря постоянно слышалось: "За короля!", "За кардинала!" В родительский день приехавшие родственники, немало удивлялись физической подготовленности и ловкости своих, вставших на путь исправления, отпрысков. В общем, могли и поработать, умели и отдохнуть, вселяя в сердца родителей надежду и уверенность в завтрашнем дне своих чад.
В обязанности Сергея входила физическая подготовка по курсу школьной программы. Но в своих занятиях он намного превышал предложенные курсом обучения рамки. Показывая изощрённые борцовские приёмы из своего спортивного опыта, он снискал уважение среди непростого мира этих уличных пацанов. Многие знали его по занятиям в студенческом обществе "Буревестник", и за глаза называли коротко -- Бур.
Как водится, в такой среде часто возникают разномастные лидеры с криминальным уклоном. Один такой вожак по кличке Шкал, со своей ватагой, сбил замки со склада продовольствия, и оставил весь лагерь без недельной порции тушёнки и сгущённого молока. Братва, отыскав в лесу злодейский схрон, решила отомстить крысам за свои голодные дни. Бур, прознав о готовящейся расправе, принял альтернативное решение. Он вызвал Шкала на борцовский поединок, на что тот, как правильный пацан не смог ответить отказом. За время борцовской схватки Шкал с десяток раз падал на спину, перелетал через голову соперника и к концу схватки, попав на болевой приём, визжал так, что все поняли -- лидерские дни этого кандидата закончились, почти не начавшись. После этого, если возникали какие-то разногласия в их среде, часто слышалось: "Пойдём к Буру, там разберёмся". Эта дилемма приводила к мирному разрешению возникающих вопросов, и оппоненты расходились на паритетных началах.
Однажды в лагере к нему, с видом заговорщиков, подошла группа парней из отряда "Росичи". Их командир, немногословный, но крепкий на вид и жёсткий по характеру боксёр, по кличке Шпынь, как смог объяснил сложившуюся проблему:
-- Этта... Сергей Иваныч... У нас Тахир на лыжи встал. В город подался за братана впрягаться. У того там какие-то непонятки с чёрными на базаре. Может кипиш случиться. Чё делать, не знаем. -- с тревогой пожал он плечами, глядя на воспитателя.
Сергей почувствовал неладное. Отпустив парней с обещанием разобраться, взял старенькую "копейку" Гнедко, и уже через полчаса был в городе на базаре.
"Стрелку" он заметил сразу при входе на базар. Гневного вида "хачик", выпятив нижнюю губу и подбородок, что-то в резкой форме выговаривал трём парням, в одном из которых он узнал Тахира. Чувствуя, что заварухи можно будет избежать, Сергей направился в их сторону. Первым его появление заметил Тахир. Он досадливо сморщился и отвернулся. Сергей подошёл ближе и, глядя на него в упор, жёстко произнёс:
-- Садись в машину.
После этого он, засунув руки в карманы, повернулся к хачикам.
-- В чём дело, мужики?! Чё за тёрки средь бела дня? -- весело обратился он к носатой толпе.
-- Э, брат! Это наши тёрки, зачем ты влизаэш?! -- растопырив пальцы и вытаращив глаза начал было гневный хачик, но сзади кто-то шепнул ему на ухо, и тот, наполовину умерив свой воинственный пыл, произнёс уже другим, более миролюбивым тоном:
-- Э, всё нормално, брат, ми тебя нэвидэли, ты нас нэвидэл. Хоп?
-- Хоп, хоп -- удовлетворённо произнёс Сергей и направился к машине.
Возле неё нерешительно стоял беглец.
-- Они всё равно брата в покое не оставят. Подсадили, гады, на траву и тянут теперь деньги. -- вперев взгляд в землю проговорил он.
-- Ну заработаешь в лагере, отдашь. -- садясь в машину бросил Сергей. -- Поехали!
Горячие гости с южных окраин страны давно поселились в каждом её городе. Не имея своей промышленности, они надеялись на богатые и обильные урожаи, какие давала им их земля. И снабжая овощами и фруктами заснеженные регионы, имели на этом большие барыши. Но так уж повелось по жизни, что базарная торговля, предусматривающая перевесы и обман, вселила недоверие и презрение в сердца местного населения, переходящие в разного рода стычки. а привозимая в города "дурь" вселяла ненависть и жажду мести.
Когда они приехали в лагерь, Тахир, выйдя из машины, подошёл к Сергею:
-- Что теперь "Росичам" за меня будет? -- выдавил он из себя мучившую его всю дорогу фразу.
-- Отряду по расписанию, а тебя на г...но вне очереди. Но только тс-с! -- приложил он указательный палец к губам.
Тот, улыбнувшись произнесённому из уст наставника полуругательному слову и, наверное больше из благодарности, подняв правую руку со сжатым, похожим на приветствие "Рот фронт", кулаком, удалился.
Суетившемуся с бумагами у стола Гнедко, Сергей коротко объяснил суть происшедшего.
-- Ты всё правильно сделал -- ответил тот. -- Если мы каждого бегунка будем сдавать, то скоро не с кем работать будет. А с ними в ментуре не чикаются, через неделю дело уже в суде, через месяц пацан уже в колонии. Ну, а наказывать или не наказывать отряд -- это я предоставляю тебе самому. Мы сейчас исполняем роль педагогов. Я уверен, что учить детей со школьного возраста должны мужчины.
Он отхлебнул чай из стоящей на столе солдатской дюралевой кружки и продолжил:
-- Я убеждён в одном... Пускай до четвёртого класса ребёнка учит женский персонал, а после, в обязательном порядке -- мужской.
Он достал два гранёных стакана с полубутылкой водки, налил в оба и, не дожидаясь напарника, выпил.
-- Вот проведи сейчас нам с тобой маломальскую двухнедельную переподготовку, -- после некоторой паузы продолжил он свои высказывания, -- Я готовый военрук, ты готовый физрук. Ведь правильно же?! Ведь верно!? -- немного захмелев, обратился он за поддержкой своих философских рассуждений к напарнику.
В его полупьяном откровении был свой резон. Сергей вспомнил, какие маменькины сынки после школьного, женского, истерично-слащавого воспитания, приходят в армию. Но, представив себя в школе вместе с Гнедко, хлещущими водку, невольно рассмеялся.
-- Да-а, Алексей Василич. Мы с тобой там после этой байды бы наработали! -- очертил он стаканом с наполовину налитой водкой предполагаемые границы лагеря. -- Давай лучше выпьем, пока не началось!
Они выпили ещё по сто, и на этом дебаты по поводу инцидента были исчерпаны.
Но вдруг, в один, ничего плохого не предвещающий день, дело дало серьёзный оборот. Брат Тахира попался на глаза таким же, как он, молодым кавказским пацанам. Зная о его долге, те затеяли словесную перебранку по этому поводу, в ходе которой тот нелестно высказался о их родственниках, и в результате этого попал на больничную койку с ножевым ранением.
Весть об этом быстро долетела до лагеря, всколыхнув самую горячую публику города. Чёрную масть, так не любимую в городских кварталах, терпели до поры до времени. Но после того, как те затрагивали житейские устои простых работяг, начинались серьёзные "разборки", переходящие в драки, а иногда и в стрельбу. Лагерная публика моментом оповестившая весь свой контингент, раздобыла где-то три грузовые машины и, погрузившись в них, выдвинулась по направлению к городу. Вооружившись по пути кто чем, через полчаса они были уже на месте. Влетев под дикий визг шин и вой тормозов прямо к базарным прилавкам, толпа с рёвом и громыханием железных прутьев и цепей, повыскакивала из машин, но от неожиданности остановилась. Базар был пуст. Вся территория была оцеплена милицией, и путь к отступлению, по которому они только сейчас въехали, был быстро заполнен спецназом со щитами и дубинками. Бежать было некуда, и толпа пацанов спина к спине встала в круговую оборону.
Предвидя ход событий, городское руководство стихийно разработало план по ликвидации сложившейся обстановки. Для этого к нападавшим, оперативным порядком был подослан сотрудник. Больше всех горлопанивший и призывающий к немедленным действиям, он умудрился сесть за руль головной машины и заманить сейчас бунтовщиков в западню.
Разъярённая толпа, оправившись от неожиданности первых минут, начала с визгом и гиканьем закидывать подступивший на близкое расстояние спецназ, всем, что попадало под руку. Одни ломали ящики, другие бросали в осаждавших обломки кирпичей и камней, третьи, выскакивая из толпы, дубасили по щитам железными трубами и арматурой. В центре толпы выделялись Шпынь и Тахир. Они со знанием дела руководили действиями своих товарищей, успевая подбодрить крепким ругательством своего зазевавшегося или нерасторопного товарища. Рослый парняга по кличке Кныш с разбегу, подпрыгнув, влепил одной ногой по милицейским щитам, но те амортизировали, парень упал возле милицейского строя и был побит резиновыми дубинками. Всё это сопровождалось дикими воплями и ругательством. Стоял невообразимый яростный шум.
Наконец милицейское руководство, стоявшее на некотором расстоянии за спиной спецназа, решило начать переговоры. К ним присоединился и Гнедко, вовремя подоспевший на своей "копейке". Они стояли вместе с Лариным и озабоченно обсуждали происходящее. Уговаривая парней вернуться в лагерь, мегафон переходил от милиции к администрации, от администрации к Гнедко. а затем опять к высоким милицейским чинам, обещавшим разобраться в сложившейся ситуации. На подступах к базару патрулировали наряды дружинников во главе с милицейскими представителями. Вылавливая спешащих на помощь, агрессивно настроенных молодых людей и разного рода деклассирующий элемент, стражи правопорядка набивали ими стоящие тут же милицейские машины. Заваруха получалась нешуточная. Пробравшиеся на соседние крыши малолетние пацаны, с тыла забрасывали милицию и представителей подоспевшей городской администрации камнями. За ними охотились милиционеры и дружинники. Несколько спецназовцев получили ранения кирпично-каменными атаками, и сейчас им оказывал первую медицинскую помощь персонал из "скорых". Руководство благоразумно выжидало паузу и не давало приказа к активным действиям. Когда, наконец, метательные снаряды закончились и в руках осталось только ручное колюще-режущее и дубильно-крушильное оружие, вперёд вышел Тахир, и потребовал выдать им бандита, посягнувшего на жизнь его брата. Его предложение соратники встретили одобрительными возгласами. С мирными предложениями и обещаниями выдать бандита властям, к толпе было вышел представитель чёрной диаспоры, но получив брошенной со всего маху железной трубой по голове, ойкая, закрывая руками повреждённую голову и по-своему ругаясь, благоразумно скрылся за сомкнувшимися щитами.