Летом тут все-таки было гораздо лучше. Ну и пусть жара, пусть портянки иногда не успевали просыхать. Зато не надо навьючивать на себя много всего. И не холодно. Холод страшнее. Холод, мороз и ветер, который почему-то всегда в лицо.
А еще, когда жарко, сержантам тоже лениво гонять свои отделения. Они тоже все норовят куда-то в сторону, и чтобы никого не было видно.
То вот придумали нам день уборки техпарка и потом общую стирку хэбешек...
Ну, что там убирать? Подключили пожарные рукава к гидрантам и под напором смыли всю пыль и отмыли асфальт дочерна. Стал он, будто вчера положили. А потом прямо на асфальте разложили, что с себя сняли, намыливали коричневым хозяйственным мылом, жамкали, давили, били об асфальт под струей воды, смывали, еще раз смывали, выжимали, кидали на капот ближайшей машины. К вечеру все были в чисто выстиранном, а сами к тому же неплохо загорели на летнем сибирском солнце.
...И даже если кросс задумает кто из старших по званию, то обязательно до подъема, с раннего утра, по холодку, чтобы не перегрелся никто и не свалился.
После ужина у всех было личное время.
Кто писал письма, кто подшивался, задумываясь надолго над каждым уколом иглой. Дембеля и сержанты, распустив ремни и расстегнувшись до пупа, лежали на койках, слушая проигрыватель, на котором крутилась пластинка Софии Ротару.
Проигрыватель и пачку пластинок купили еще зимой, вскладчину, проведя работу среди личного состава. По весне ушли те, кто был инициатором, а проигрыватель остался как память (еще через полгода проигрыватель геройски погибнет, когда комбат, разъяренный поведением дембелей, решивших послушать музычку с открытыми окнами в тот момент, когда он устроил общее построение, ворвался вдруг, кидал табуретками вдоль прохода, а потом просто подхватил аппаратуру, выдернул с мясом шнуры и выкинул с четвертого этажа на улицу).
По проходу прогрохотали сапоги. Кто-то из чумазых водил в промасленной форме, специально надеваемой при работе в гараже, склонился к койке, на которой развалились поперек сержанты, раскинув ноги по вымытому и блестящему свежим лаком полу.
Еще минута на переглядывание и тихое обсуждение.
- Взвод, строиться! Форма номер раз! - рявкнул старший сержант Павлов.
Осенью он уходил на дембель, поэтому последние месяцы был немного расслаблен и спокоен, за что уже получил втык от комбата на одном из батальонных построений.
- Первое отделение - становись! Второе отделение..., - тут же заблажили сержанты, встав у мест построения своих отделений.
Через пять минут у ворот военного городка переминался почти весь взвод, отсвечивая обнаженными торсами. Даже дембеля не утерпели посмотреть, в чем там дело у "водил", и стояли кучкой, хоть и чуть сбоку, но все же тут, вместе со своими.
Павлов отошел в сторону, переговорил тихонько с дежурным, тот дал отмашку и ворота медленно распахнулись.
- Левое плечо вперед, - рыкнул Павлов. И почти сразу, - Прямо!
Это не кросс. Это совсем в другую сторону. И главное - не бегом. Кросс - это страшно, особенно после ужина. Тут же идем вольно, гремим сапогами по асфальту. Потом шуршим по траве. Потом под ногами оказывается мягкий песок.
- Стой! Вольно! Р-р-разойдись!
На пруд нас пару раз водили. И опять мы на этом пруду. Только вечер, и скоро станет темнеть. Солнце село, только самый край неба еще почти белый.
- Ну, и какого вы тут? - слышно бурчание Павлова.
- Да, помыться заехал...
- Ну?
- А тут дно такое.
- А ты?
- Я газовать стал...
- Два наряда.
- Есть два наряда, - угрюмо пробубнил водила. - Но кто же знал, товарищ старший сержант!
- Тебя чему учили, салага? Кто же газует, раз вляпался? Ну, ладно... Взвод! Ко мне!
И уже стопившимся вокруг него негромко, но отчетливо:
- Мужики, тут, это, такое дело. Салага нас всех подставил немного. "Газон" чуть не утопил. В общем, раздеваемся все - и тянем. Иначе всем же потом отдуваться.
- А дернуть если? - раздался голос кого-то из дембелей.
- Ты слепой? Вон, смотри - додергались уже.
На берегу стоял ГАЗ-66. От него в воду уходил трос, и в темноте виднелся осевший в воду по самую кабину такой же "газон".
- Ничего, зато искупаемся перед сном!
С матерком, прибаутками, взвод спустился в теплую воду, облепил со всех сторон застрявший автомобиль.
- Так! Раскачиваем, ясно? Мы раскачиваем, чтобы оторвать, со дна приподнять, а с берега дергают. Ясно? Начали!
Ага, начали. Тут сам-то постепенно уходишь в песок чуть не по колено. Какого черта он полез в воду на машине? Помыть можно было и из ведра! Раз-два, раз-два... В резонанс, раз-два, раз-два... Тяни, так твою! Толкнуть-отпустить, толкнуть-отпустить... Шлепнуться, поскользнувшись, выбраться второпях, протиснуться опять плечом к плечу и - раз-два, раз-два...
Это наша машина. Это наш взвод. Все в воде, даже Павлов. Вон он, бугрится в темноте, побухивая, как в ведро:
- Раз-два, раз-два... Тяни, так твою!
С берега дергает второй "газон".
- Да не дергай, вытягивай потихоньку!
Воет двигатель, летят комья земли из-под задних колес.
- Раз-два, раз-два... Да он же, блин, чуть до рамы не утоп! Раз-два, раз-два...
Мы упираемся в кузов руками и толкаем-отпускаем, толкаем-отпускаем, гоня волну по пруду. Машина закачалась, поддаваясь понемногу, стала по сантиметру, буквально по чуть-чуть подаваться в сторону близкого берега.
- А-а-а! Давай-давай! Нажмем! Раз-два, раз-два!
Под какой-то хруст, под натужный рев двигателя, наш "газон" с чавканьем вырывается из песка, выплывает к берегу. Тут же заводится и на малых-малых оборотах тянется на буксире до самого асфальта.
Взвод кувыркается в теплой летней воде. Недовольных, кажется, нет. Хотя...
- Товарищ старший сержант!
- Ну?
- Так, это...
- Что, блин, опять?
- Так, вы ж мне кузов снесли с рамы!
- Б...! Воин! Мы тебя от "губы" спасли! Б...! Пять нарядов, понял? Пять нарядов! И ремонтировать - сам! Повторить!
- Есть пять нарядов...
- И чтобы вас тут не было через пять минут. Исполнять! Вашу такую и разтакую мать...
Грузовики осторожно, "на цыпочках", укатывают в темноту, а мы бултыхаемся в теплой воде. Вверху, в совершенно черном небе горят нереально яркие и большие звезды. В кустах и траве скрипят кузнечики.
- Ну, что, мужики? Еще полчаса - и баиньки?
- Час, товарищ старший сержант! Можно - час?
- Ну, а чего же нельзя..., - закурил, присев на берегу, Павлов. - Это ж ваше личное время.