Карнишин Александр Геннадьевич : другие произведения.

Миниатюры

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 8.96*5  Ваша оценка:

  -- Про будущее
  
   - Вот вы - фантаст. Так скажите, что вы думаете о будущем?
   - Какое будущее? Я точно знаю, что в будущем нас с вами не будет.
   - Ну, а дети наши?
   - Вот детей жалко.
  
  -- Отдача
  
   - А Иванову моих книг больше не продавать! - заявил автор романов, повестей и рассказов. - Так и напишите на обложке - Иванову не продавать!
   - За что же вы его?
   - Он читает меня, понимаете? Читает! Я точно знаю! Я даже однажды давал ему автограф! Но он ни разу не написал отзыв, не похвалил и не поругал, наконец, просто "лайк" не поставил в сети! Так что - всем, но исключительно кроме Иванова!
  
  -- Знатоки
  
   - Ты знаешь, какая была надпись на кольце Соломона?
   - Э-э-э... Made in China?
  
  -- Условный рефлекс
  
   - У меня кот. Хороший, умный. Но уж больно гулять любит. А погуляв, садится под дверью и орет - противно так орет. Чтобы, мол, я ему дверь открыл. И вот я сделал ему такую дверцу в двери. Автоматизированную. С педалькой. Это чтобы не сквозило и чужие не прокрались. Надо педальку нажать - дверца открывается. Заходи. Заорал кот, я вышел, подтащил его к дверце и его лапой нажал на педаль. Показал, то есть. И потом еще и еще раз.
   - Ну, и как?
   - Теперь он орет и не заходит, пока я не выйду и его лапой не нажму на педаль...
  
  -- Интервью
  
   - Мне сказали, что вы один из лучших работников компании...
   - Я стараюсь. Хозяин добр - он кормит меня.
   - ...Э-э-э... Юмор? Да, смешно. Но все-таки, как вы попали в такую крутую фирму?
   - На наш корабль напали пираты... Потом они убили всех раненых, а нас продали на рынке в Кафе.
   - В каком, извините, кафе?
   - Не в каком, а в какой! Кафа - город такой. Там тепло, там море.
   - Что-то у нас не выходит, кажется. Но все-таки, как вы оказались здесь?
   - Мой хозяин был торговцем. На его караван напали казаки, всё разграбили, раненых убили, женщин продали в Крым - там хорошо, тепло и море...
   - А вы?
   - А я теперь работаю в этой компании. Хозяин добр - он кормит меня и не сильно наказывает.
   ...
   - Кого вы нам подсунули?
   - Так вы просили - из лучших. Вот, получайте.
   - И они все такие?
   - Зачем же. Начальники отделов вполне вменяемые. А директора департаментов - просто артисты разговорного жанра.
   - Но вы дали нам этого...
   - Так вы же просили - из лучших! Из работников!
  
  
  -- Кличка
  
   - Как зовут твою лошадь?
   - Это конь! - он даже обиделся.
   - Ну, хорошо. Как зовут твоего коня?
   - Когда он еще бы жеребенком, то был очень озорной. Поэтому его зовут Азар.
   - Не хочу тебя обижать, но слово "озорной" пишется через "о".
   - Озар, что ли? Или, скажешь еще, Азор? Тьфу!
  
  -- Смерть блоггера
  
   Известный и популярный блоггер умирал. Не надо слов, прикрывающих как-то, не надо увещеваний и обещаний - умирал.
   Говорили же ему врачи, говорили! Чем пить литрами пиво при таком давлении, возьмите лучше коньяка! Да хоть стакан - но не залпом, конечно. И потихоньку его... Но литры жидкости, когда и так каждое утро начинается с таблетки? Не рекомендуем, говорили врачи. Запретить они не могли, потому что свобода личности, потому что каждый сам решает для себя...
   Говорят, перед смертью перед глазами пролетает вся жизнь. Врут! Вспоминались удачные снимки после взрывов, пожаров, аварий. Кровь на асфальте, мертвые тела. И сотни тысяч просмотров.
   - Х-х-х, - выдыхал он, уходя в темноту. - Врача! Доктора!
   Над ним стояли люди. Каждый вытянул руку перед, и у каждого в руке был смартфон. И каждый мог оглянуться и позвать, покричать, и чтобы пришла помощь... Но в это время, пока не в фокусе, могло случиться - а ты не готов. Ты отвернулся и не комментируешь...
   - Ему хуже, ему определенно хуже. Видите? Он задыхается, - бормотали в микрофоны не такие известные и успешные блоггеры.
   Да все они - не успешные! Это он...
   - Док-то-ра...
   - Пропустите! Пропустите же! Ну, что вы, в самом деле? Прямо как нелюди какие-то, что ли? Пропустите!
   Энергичный женский голос из-за спин столпившихся людей заглушил бормотание. Заглушил его тяжелое дыхание.
   - Да что такое? Он же умирает!
   Нехотя, медленно, как занавес, расступилась толпа. Вперед выскочила девушка с растрепанной прической, с горящими глазами. Она наклонилась к умирающему, посмотрела ему в лицо...
   ...И ткнула к губам смартфон:
   - Скажите, что вы чувствуете сейчас, умирая? Ну? Как вам все это? Запись идет - говорите!
  
  -- Решение вопроса
  
   Мне посчитали все мои покупки - хлеб, гречка, кусок копченого сала. Потом девушка за кассой в удивлении подняла глаза:
   - А алкоголь?
   Она так это сказала, будто я просто был обязан, но почему-то забыл. А я, может, и не забыл. Я, может, и хотел бы - да вот средства не позволяют. С пенсии куплю бутылку. А до пенсии - просто никак. Но не будешь же это вслух говорить молодой и симпатичной девушке. Хотя...
   - Да я денег не взял с собой.
   - Так и не надо! - широко улыбнулась она. - Это вы просто не в курсе, наверное! А нам теперь возмещают, если что. Так что вам - бесплатно. Вы же пенсионер, правда?
   Я был пенсионер. Он самый. Но - бесплатно?
   - Как - бесплатно?
   - А так. Правительство приняло решение. У них на увеличение пенсии просто денег уже нет. А так вот - вроде и облегчение пенсионерам. Так что водка вот или сигареты - это вы можете брать, сколько угодно. Нам-то возместят, понимаете? - она со значением задрала подбородок вверх.
   - То есть... Вот, сколько хочешь?
   - Ну, машину - это вряд ли. А ящик водки, скажем... Или вот пару блоков сигарет - почему нет?
   Она замерла в выжидании команды, не щелкая пальцем по последней клавише кассы.
   А я задумался: ящик - бесплатно? Сигареты? Ну, и что, что не курю. Друзьям. Или вот продать кому. А водку я и сам пью, кстати. У меня с Нового года до сих пор стоит бутылка в холодильнике. Там осталось - на палец. Стопка или полторы. Но все тянул, тянул... А тепрь, выходит, взять ящик... И выпить весь? Или поделиться с теми, кому нужно. Вот друзьям отнести на шашлыки. Или еще...
   - Да, - уверенно проговорил. - Ящик водки мне. И блок сигарет. нет-нет. Один. Вот тех, с синей этикеткой.
   Уже уходя, обернулся практически от выхода. А девушка сидит такая, пригорюнившись, будто навек провожает.
   - Извините, - сказал. - А вы не в курсе - я-то без телевизора - а в чем смысл?
   - Так это понятно. Смысл простой - чтобы Пенсионного фонда всем хватило. Ну, всем, кто останется.
   Или уж не пить тогда? Из принципа, типа?
  
  -- Офисное чмо
  
   Познакомились мы легко и сразу, как обычно и бывает между командировочными в приличном гостиничном номере далекого от столиц города. Петрпалыч этот приехал по своим делам на комбинат, а я - туда же, к финансистам. Сходили, взаимно уступая друг другу дорогу, на ужин в ресторан первого этажа. Хорошо и приятно посидели над горячей рыбой в кляре и холодцом с хреном, и по сто граммов водки, и по кружечке местного светлого пива. А в киоске у входа взяли еще пива и полосатика, и кальмаров всяких вонючих. Семечек не брали - что мы, "пацанва с раёна", что ли?
   Потом долго сидели за столиком напротив телевизора, тыкали рыбьими хвостами в экран, ругались на власть, рассказывали друг другу о жизни, обсуждали непосредственное руководство, хвастались местами дальних командировок.
   После, как всегда бывает, дошел уже разговор до армии, и стали размахивать руками и доказывать, у кого злее был замкомвзвода, а где страшнее климат, и вообще насчет службы и о том, что сегодняшние, не служившие - они все же жидковаты против нашего-то поколения. Да и служившие - что такое один год?
   Петрпалыч полез в бумажник и показал фотки себя. Жены и своих детей. Я включил нетбук и предъявил соответственно своих. Поговорили о свадьбах и разных обычаях, о ЗАГСах и музыке и машинах, и обязательных мостах, замках на цепях и ключах. Еще и еще о совершенно дебильных, типа старинных, обычаях, которые иногда просто даже обижают, право слово!
   О родителях поговорили. Сбегали вдвоем, чтобы не было никому неудобства, еще за пивом. И потом, попозже, еще раз, но теперь взяли уже с таким запасом, чтобы и на завтрашний день. Завтра будет понедельник, вот после первого рабочего дня и расслабимся немного. Потом я отошел в туалет. А когда вернулся, этот самый Петрпалыч уже храпел, рухнув на свою кровать и даже не раздеваясь.
   А я выпил еще пива и стал перещелкивать каналы на телевизоре. Телевизор был маленький, но зато японский. Правда, половины каналов уже не было, потому что было поздно. Но я щелкал и щелкал, пока не наткнулся на какую-то идиотскую американскую комедию. Ну, дурацкую же совершенно! Там даже специально смеются за кадром, чтобы было понятно, когда смешно. Идет мужик, скажем, а у него вдруг штаны падают - ну, не смешно это! А когда так подряд три раза? Я стал вздрагивать и посмеиваться. Откашлялся пару раз. Громко так откашлялся. Ну, будить специально Петрпалыча я не собирался, все же интеллигентные мы люди, специалисты к тому же. А вот так, случайно, вполне можно. Он уже подремал, должен был на свежачка поучаствовать в просмотре.
   Гоготнул погромче. А он все храпит.
   Походил, нагнулся к нему и громко ему в ухо - ха-ха-ха! А он перевернулся, подушкой ухо закрыл и храпит, зараза!
   На экране пошел какой-то боевик. Там все было не по-настоящему. Я стал отпускать замечания в адрес режиссера и всей этой американской киностудии. Петрпалыч не подключался к разговору. Тогда я стал материть их последними словами, потому что и правда - совершенно дебильное кино. Наше старое гораздо интереснее.
   В общем, я хмыкаю громко, шумлю всяко, рыгаю после глотка пива, хлопаю пакетами, взрываюсь хохотом... А этот...
   Этот Петрпалыч спит! Нет, прикинь - интеллигент какой! Тут компания, можно сказать. Пива еще до этого - вам по пояс будет, если что. Тема для общения всяко есть. Вон, кино разобрать хотя бы или про ту же политику опять и снова, или вот про гостиницы эти вонючие, да про соседей совершенно случайных и таких же дебильны, как кино. И я ведь еще свеженький, главное дело! А этот, так его, Петрпалыч - спит!
   В общем, растолкал я его, объяснил ему, гаду этому, какое он, в сущности, совковое подлое быдло и полнейшее чмо, и мерзкий и ничтожный, в общем, человечишко.
   И лег спать уже практически на рассвете, обиженный до глубины души таким к себе отношением.
   А ведь поначалу этот Петрпалыч выглядел вполне нормальным мужиком!
  -- Угольки
  
   Зачем черные угольки вмуровывают так глубоко в хлеб?
   Чтобы, выковыривая их за утренним кофе, ты мог подумать о глубинах мироздания.
  
  -- Фантастика и реальность
  
   - А теперь не могли бы вы указать, по какому признаку вы вдруг решили отправить свою рукопись именно нам? Или вы не знаете, что наше издательство публикует только фантастику? Знаете? Тогда что это? Нет, я просто хочу понять, как вы сами себя и свою работу воспринимаете. Причем написано живо, с умом, интересно... Но где тут фантастика?
   - Ну, вот же - я пишу тут о мировом кризисе, который приводит к войне.
   - Так и бывает. Но это не фантастика - это прогноз. Это совсем иной тип литературы.
   - А потом война становится мировой.
   - Ну? Это не фантастика, как вы не понимаете?
   - Но вот же, вот! В конце прилетают инопланетяне и всех спасают. И войну останавливают. И кризис рассасывается.
   - Голубчик... Ну, как вам объяснить? Это не фантастика, а единственный, понимаете, единственный реально возможный выход из всего этого, так сказать, малой кровью. Единственный, статистически почти невозможный... Но нам больше не на что надеяться. Только на них. На высокоразвитых. А вы: фантастика, фантастика!
  
  
  -- Терпеть нельзя!
  
   - ПисАть, как и пИсать надо тогда, когда не можешь больше терпеть!
   - А вот тут ты врешь, врешь... Терпеть нельзя. Нисколько не полезно и даже вредно. Особенно для почек и мочевого пузыря.
   - А кто сказал, что надо терпеть?
   - Ты и сказал. так что - писАть, как и пИсать надо тогда, когда хочется, понял? И никакого терпежа.
  
  -- Украсьте праздничный стол!
  
   Новый популярный на рынке продукт - "Сырная тарелка из полиуретана"!
   Полная копия сырной тарелки, как подают ее в лучших ресторанах страны!
   Девять сортов сыра, мед и виноград - все это исполнено так, что выглядит даже лучше, чем блюдо, приготовленное вручную на кухне. Эту сырную тарелку можно ставить в холодильник. И тогда при открытии дверцы не возникает ощущения пустоты и холода. Ярко-желтые, кремовые и сливочные тона разных сортов сыра красиво смотрятся в белом внутри холодильнике, освещенным теплым электрическим светом. Этот продукт так же красиво будет выглядеть посреди праздничного стола. И никто при фотографировании стола не заметит разницы между сыром натуральным и искусственным. Более того, постояв на столе натуральный сыр заветривается, тонкие пластинки спелых сортов начинают скручиваться, выпускать влагу, а в дальнейшем покрываться плесенью. В данном же случае гарантируется многолетняя готовность к любым экстремальным условиям - даже летом и на солнце.
   Рекомендуется всем.
   В ближайшем будущем наша фирма будет выпускать искусственные номерные стейки и искусственную рульку, выглядящую гораздо лучше приготовленных в домашних условиях.
   Отдельно укажем, что вы можете быть спокойны: никто не съест этот сыр до праздника, не испортит внешнего вида блюда.
  
  -- Хотите?
  
   Хотите прославиться?
   Попробуйте писать, разбивая строку на короткие строчки и располагая их столбиком. Иногда разбивайте и слова - переносами. Но обязательно - короткие строчки и столбиком. Могу уверить вас, что найдется немало людей, которые тут же объявят вас поэтом. Причем, чем менее осмысленным был прозаический текст, тем более поэтичным, ярким, образным и напевным назовут его "специалисты".
   Что-то типа:
  
   Попробуйте писать, разбивая
   Строку на короткие строчки
   И
   Рас-
   Полагая их столбиком.
   Иногда
   Разбивайте и сами слова -
   Переносами.
   Но короткие строчки и столбиком -
   Обязательно.
  -- Жизнь - это дорога
  
   Это шаблон, штамп, навязшее в зубах и в перьях борзопишущих сочетание слов. Мол, есть некая широкая и прямая магистраль, а есть тропки по сторонам, ответвления разные, проселки грязные. И каждый, мол, по своей колее тянется вперед, за горизонт...
   А на самом деле все не так.
   На самом деле по темному чужому городу без карт и схем двигаются беспорядочно машины. Кругом нерегулируемые перекрестки. Вот по этой дороге ехать трудно - пробка, потому что сбились в кучу некоторые и тянутся друг рядом с другом, не давая себя обогнать.
   И если поглядеть, высунувшись из двери, пробка длинная, еле ползущая. Можно свернуть вправо или влево, попытаться найти объезд. В темноте, в чужом городе. Если там тесно - снова свернуть, снова искать обходы и объезды. Потом вдруг понять, что впереди тупик, вернуться туда, где гудят и мигают фарами, и уже на подъезде к так и тянущейся пробке обнаружить, что горючее закончилось. Машина больше не идет.
   И все едут, все движутся, но никто не знает, куда и зачем.
   Некоторые пережидают возникшую многокилометровую пробку во дворах покинутых домов. Они ставят свои автомобили на прикол, сами заселяют удобное жилье и поглядывают регулярно из окна: вишь, ты... Едут и едут. И куда едут? Зачем? Если и тут вполне хорошо можно жить.
   Издалека слышен грохот - кто-то пытался по параллельным обогнать основную колонну и попал в аварию, столкнувшись на нерегулируемом перекрестке с другой большой железной машиной. Теперь кто-то из них останется на обочине. Или обе.
   А кто-то, улыбнувшись, показал трос проезжающим, и его пожалели, "цепанули", и тащат, тащат, тащат, надрывая движок и сжигая горючку. А он едет, выставив в окно босые ноги, слегка поворачивая двумя пальцами рулевое колесо и экономя свой бензин. На черный день, на будущее.
   На какое еще будущее?
  
  -- Подумалось
  
   Текст, написанный автором, не пахнет бумагой и типографской краской. И не имеет форму бумажного параллелепипеда с картонными сторонами.
  
  
  -- Информация - штука такая...Многообразная
  
   Информацию можно воспринимать, грубо говоря, "по-мужски" и "по-женски". Это чисто условное название, никакого отношения к гендерной принадлежности не имеющее.
   Первые воспринимают, что именно сказано. Вдумываются в смысл слов и предложений. Рассматривают доказательства и собирают ошибки.
   Вторые же - больше на эмоциональном уровне. Им главнее, не что произнесено или написано, а как это сделано. И еще - кем.
   То есть, сообщаешь новость, и один вдумчиво ее переваривает, а другой первым делом спрашивает, а кто это сказал, откуда известно и когда.
   При этом именно второй вариант бывает в жизни предпочтительнее.
   Например, идешь ты темной ночью по пустому переулку к дому, а из густой тени раздается:
   - Братан, закурить не найдется?
   И первый тип восприятия информации заставляяет остановиться и начать общаться с "братанами", объясняя, что некурящий.
   А второй оценивает темноту, тень, голос - и выдает тут же итог: бить будут. Надо бежать.
  
  
  -- Рабочее
  
   - От работы кони дохнут... А я не хочу умереть молодым и здоровым...
   - Ты хочешь умереть старым и больным?
  
  
  -- Чтобы долго жить
  
   - Чтобы долго жить и обмануть смерть, надо просто устроить перепутаницу!
   - Как это?
   - Очень просто! Смерть приходит ко всем живущим. К огромному большинству из нас она приходит, когда мы в постели, со слабостями и болезнями, со склерозами, язвами, опухолями, больной головой, аллергиями на все, аритмией, давлением и прочими болячками старости. Мы, люди, и так мучаемся, страдаем от болезней, теряем память, а тут и она на пороге, и давай убивать, и давай тащить за собой... Надо ее обмануть!
   - Не понял...
   - Чего непонятного? Все спят ночью? Ты ночью работай! Все работают днем? Ты днем гуляй! Все завтракают утром и ужинают вечером? Ты ужинай днем, а завтракай ночью.
   - Чего-то стремно...
   - Подумай, подумай! Она придет за тобой ночью, а ты - на работе. Она днем попрется за тобой на работу, а ты - гуляешь. Она придет к ужину, а у тебя - завтрак! Понимаешь? Пе-ре-пу-та-ница! Мое изобретение!
   - Постой... Ты все о смерти... А жизнь я перепутаницей не обману?
   - Чего-чего?
   - Представляешь, жизнь... Она же такая... Такая прекрасная, такая уютная, такая милая, такая живая и непосредственная... Она ко мне - а я на работе. Она на работу, а я - гуляю. Она к ужину с улыбкой и цветами, с романтичным настроением, с любовью под ручку... А у меня - завтрак и соответствующее настроение. Пе-ре-пу-та-ница!
  
  -- Каллиграфия
  
   - Ну, что же... Неплохо. Хотя, все буквы из прямых линий и углов, то есть испортить такую надпись можно, только если очень сильно постараться. А подпись свою поставишь?
   - Подпись? Под этим?
   - А кто тебе мешает написать такое, под чем не стыдно расписаться? Настоящий каллиграф и саму подпись исполнит, как произведение искусства.
   - Но если использовать эвфемизмы, то будет больше букв. И они будут очень разными по конфигурации. Будет нарушено соответствие между вертикальными, наклонными и горизонтальными линиями.
   - Тоже верно. Тут все ясно и правильно, но - не подписать. А если то, что не стыдно, так опять же не подписать, потому что не соответствует каллиграфическим ценностям. Но не оставлять же в таком виде? Давай, будет не подпись, а просто я внизу напишу, что это произведение великого каллиграфа такого-то. И поставлю уже под этой надписью свою подпись. Так будет нормально?
   - Понимаешь, это сместит центр внимания на многословную надпись, сотворенную тобой. И получится, что внимание основное будет не этим трем буквам, выписанным с любовью и с изяществом, а многобуквенному, но не несущему каллиграфического посыла твоему писанию.
   - Тогда, что же... Оставим так?
   - Боюсь, да следующего дня не доживет. Но это и есть признак искусства. Оно не вечно на самом деле. А поговорка насчет иного, что, мол, "арс лонга", а "вита бревис" - она скорее шутлива. То, что монументально - оно не может быть искусством. Вот этот забор. Он же переживет и надпись мою, и меня самого, да, пожалуй и тебя?
   - Железобетон. Да, крепко построили.
   - Вот. А каллиграфия наша, сохраненная традицией, даже и с подписью - все равно будет жить меньше. Или ты думаешь, что моя подпись под этими тремя буквами как-то защитит их от времени и погоды?
   - Ты прав, учитель. Но все же - как жаль, что искусство каллиграфии преходяще. Ну, увидит человек. Ну, два... Три! А там - дождь, ветер, мороз, просто неграмотные люди, перекрашивающие забор...
   - Это ничего, ничего. Мы сейчас с тобой пойдем и напишем еще. И еще. И снова и снова. Ты тоже потренируешь руку. Все не смоет! Все не закрасят! Пока мы живы - живо наше искусство!
  
  -- Одна буква
  
   - Вы приглашали специалиста. Я - специалист. Смею надеяться, высокого класса. Более того, в этой области я - лучший. И единственный в городе.
   Он выглядел, как обычный консультант. Но вел себя необычно. С каких пор на собеседовании так себя хвалят? Хвалить должны другие. Должны быть рекомендательные письма, какие-то характеристики, другие бумаги, подтверждающие уровень. А он задирал подбородок и хвастался.
   - Единственный в городе? Да вы шутите! Вас, таких единственных, на рубль - пучок. Вон у нас очередь под дверями - все хотят работать с нами.
   - Те, кто в очереди, ничего не понимают в нашем деле. Или просто неправильно прочитали объявление.
   - Как можно неправильно прочитать? Тут ясно написано: Требуется налоговый консультант для минимизации налогов.
   - Минуточку... Вы вот тут путаете. Вот тут. Прочитайте медленно и побуквенно. Ну?
   - Мимимиза... Это же просто опечатка! Одна буква! И все, кто стоит в коридоре, прекрасно поняли, о чем речь в объявлении.
   - И я прекрасно понял. Я - единственный в городе налоговый консультант по мимимизации налогов.
   - Мимимизация - это как?
   - Самое главное - это неподсудно. Все, что я делаю, абсолютно законно. Ни один налоговый орган не возражает против моих консультаций.
   - Так что вы делаете?
   - Мимимизирую. Все остается, как есть, но налоги просто перестают вас тревожить. Они становятся такими милыми, такими, знаете ли, ми-ми-ми...
  
  -- Парижане
  
   Ну, что - исполнили мечту. Подкопили деньжат, справили паспорта, получили визу и рванули в Париж. Ранней весной - в Париж. Долетели, устроились, а потом пошли гулять. Вот он - город мечты. Тот самый, который увидеть, и... Хотя, нет, умирать мы не собирались. Ноги сбили, таскаясь по улицам-переулкам. Красота же! Уже под вечер купили в магазинчике бутылку шампанского, сыра нарезку. Вышли к набережной Сены, нашли ступеньки. Бутылку, как тут положено, в пакетик непрозрачный вставили. Достали стаканы пластиковые. Разлили, чокнулись, сказали привычное "дзынь". За спиной набережная. Впереди Сена. Вон там справа - Эйфелева башня. Шампанское французское. Сыр тутошний. Ну, просто праздник. И тут за спиной:
   - Вот, мама, смотри. Вот это - парижские клошары. Вот так они и живут от бутылки до бутылки. Но при этом, мама, обрати внимание - они почти ничем не отличаются от наших бомжей. Кроме того, что чистые. И бутылка у них в пакете. Все же Париж, культура...
  
  -- Нам здесь жить
  
   С самого утра он работал. Выходил на дорогу, присаживался на обочину. Ветку, подобранную по дороге, ветром сбитую, очищал от коры острым блестящим ножиком. Медленно и аккуратно очищал от коры. Потом строгал неторопливо, сея под ноги мелкую стружку. Иногда трогал лезвие ножика, качал недовольно головой, вынимал специальный точильный камушек и правил на нем.
   Подъезжали подводы. Крестьяне всегда ходили караваном, собравшись человек по двадцать на всякий случай. Старший подбегал, совал в раскрытый мешок денежку. Переминался, заглядывая в глаза:
   - Ну, так мы поедем?
   Этот, отложив веточку и ножик, заглядывал в мешок, потом щурился на стоящие подводы, груженные товаром, кивал степенно:
   - Езжайте, что ли... Потихоньку.
   Мужики радостно гомонили - "дозволено". Проезжая, снимали шапки, кивали-кланялись с уважением.
   А он опять - веточку, ножичек. И так каждый день. Ну, кроме дождей и зимних непогод.
   Жил в деревне неподалеку. И все его уважали по жизни.
   Говорил мало, но солидно и окончательно. И если уж сказал чего, то так и было всегда.
   А иначе - как? Кто ж против пойдет? Своя голова - она всегда на плечах должна быть. А то этот-то - и ножик у него, и веточка, да и мало ли кто в лесу.
   Уже потом, когда скончался он по старости, когда дом его сожгли на радостях, когда следствие по всему этому делу было, спрашивал городской:
   - А чего же вы все боялись-то?
   - Так разбойников, ясно дело!
   - И что, сильно разбойничали? Пострадавшие есть?
   - Да какие пострадавшие, что вы, ваше степенство! Мы же люди умные - платили, сколько надо. Вот нас и не трогали.
   Городские собирались во дворе, что-то рассказывали друг другу и громко невежливо смеялись.
   Но им-то - что. Приехали, посидели, да уехали.
   А мужикам тут жить.
  
  -- Гарри
  
   Мама держала его за руку и умирала. Ну, а что тут притворяться и говорить что-то еще? Сожаления, разные слова... Умирала просто от старости. Восемьдесят лет, да по местному климату, да с воздухом местным - это она, выходит, просто долгожитель.
   - Сынок, - распахнулись широко, как будто вдруг вспомнила что-то, ее глаза. - Я должна тебе сказать...
   - Тише, мама, тише, не напрягайся! Я слышу, слышу.
   Он вытер глаза, чтобы она не заметила ничего, с напряженной улыбкой наклонился ухом к еле шепчущим губам.
   - Сынок. Ты уж прости нас с отцом. Прощаешь?
   - Да за что же, мама? Все у нас было хорошо! Вот, на пенсию в будущем году выйду. Отработал свое тоже, как и вы с отцом. И детство у меня было хорошее. И вообще - за что? Вы же мои родители!
   - Нет, сынок. Мы не твои родители. Мы твои воспитатели. А твои родители погибли давно, очень давно.
   Отец, когда умирал, никого уже не узнавал. Звал сына, но и его не узнавал, ругался, буянил, требовал настоящего, а не поддельного. А мама была в памяти все время. рассказывала про детство. Спрашивала о жизни, узнавала, улыбалась. И вот, выходит, у нее тоже началось...
   - Мама, ты только не волнуйся. Я здесь, все в порядке.
   - Я уже не волнуюсь, сынок. Пришло мое время. Вот поэтому не могу врать - ты не наш. Пойми... Мы должны были хранить тебя от врагов, поэтому и увезли так далеко от места, где ты родился. И никто-никто не знал об этом. Кроме тех, кому положено знать. Но мы тебе никогда не говорили. Понимаешь, время здесь такое было...
   Она помолчала, отдыхая. Потом медленно высвободила свою руку из его, показала сухим дрожащим пальцем.
   - Там, в секретере - письма.
   - Я знаю, мама.
   - В самом низу... Там пачка - тебе. Ты поймешь.
   Она устало прикрыла глаза и с удовлетворенной улыбкой задремала.
   А он, пожав плечами, полез, покряхтывая от боли в спине, в секретер. Вот они, письма. Много разных писем. Есть и его, из армии. Тогда писал каждую неделю. Их просто усаживали, давали тетрадный лист, и под наблюдением ротного замполита все разом писали письма домой. Вот эта пачка, перевязанная бечевкой - это папины, старые. Когда он мотался по командировкам. Вот эти - опять из армии. Свежих писем не было. Потому что вышло из моды писать письма. Так легко включить телефон и поговорить. Или компьютер - там даже можно в лицо друг другу поглядеть. Великая вещь - цивилизация.
   Так, вот эти, наверное. Ого, какая пачка! Раз, два, три... Пятьдесят два письма. Точно, раз в год. Последнее, выходит, пришло только месяц назад. Как раз на его день рождения.
   С хрустом развернулся лист толстой мелованной бумаги. Буквы, написанные переливающимися разными цветами чернилами на неизвестном языке, сложились вдруг сами в ясное и понятное:
   - Дорогой Гарри! Мы ждем тебя первого сентября в Хогвартсе...
  
  
  -- Люди - такие прикольные!
  
   Некоторые из них твердо уверены, что знают больше меня, потому что регулярно смотрят телевизор.
  
  
  -- Детство и взрослость
  
   - Самолеты - это красиво. Мы в большом селе жили, так к нам на луг прилетал самолет из экспедиции. Летчики в форме, девушки в клетчатых ковбойках. Они за водкой прилетали в наш магазин. Наши-то пили свою, чистую. магазинную почти никто и не покупал. А эти сразу брали ящик, а то и два. И так несколько раз за лето. А мы, дети, всей толпой сбегались на луг и смотрели на самолет. Даже потрогать можно было. А самые наглые успевали сесть в кресло пилота и понажимать какие-то кнопки - ну, пока их не погонют с матюками разными. Вот такое детство и вспоминается: лето, зеленый луг, синее-синее небо, самолет, летчики в красивой форме, девушки в ковбойках и панамах... У нас тогда многие решили в летчики пойти. Или в геологи, чтобы тоже в экспедиции ездить и вот на таком самолете летать в соседнее село за водкой.
   - А ты, значит...
   - А я - по мамкиным стопам. Вот, торгую той водкой и жду самолета, который опять возьмет ящик или два. Вот на БТР приезжали, так выгребли всю тушенку и старые макароны - план выполнили за один раз. Теперь жду авиацию. Мамка мне так и говорила: есть те, кто за водкой летает, а есть те, кто водку продают. Вот я, значит, как мамка.
  
  
  -- Не Галатея
  
   Скульптор смотрел на нее влюбленными глазами, а она, нисколько не стесняясь своей наготы, вертелась, сгибалась и разгибалась перед большим, во всю стену, зеркалом. Да и чего ей было стесняться, если она столько времени даже не знала, что такое одежда?
   - Это что? - спросила она.
   - Где?
   - Вот это. Что это такое? Что это за складочка? - она недовольно повернула прелестную головку и показала оттопыренным пальцем на свой бок.
   - Ну, радость моя, это - складочка, которая всегда появляется, если согнуться вбок, но она красивая! Ты вся красивая! Это правда! Я люблю эту складочку! Я люблю всю тебя! А иначе бы...
   - ...Ну, нет, - не слушала та, - складочку придется убрать. Лик-ви-ди-ро-вать, - по слогам, со вкусом произнесла она новое слово, пришедшее в голову.
   - Но как же, солнышко...
   - А это, вот это - что такое, а?
   Она похлопала себя ладошкой по подбородку.
   - Ты мне что, второй подбородок приделал, что ли?
   - Какой второй подбородок? - в ужасе всплеснул он руками. - Что ты выдумываешь?
   Она опустила голову вниз, плотно прижав подбородок к груди, и посмотрела искоса в зеркало:
   - Вот же! Ты что, не видишь? Тоже мне - художник! Нет, так не пойдет. Это тоже надо будет убрать, - она еще раз взглянула в зеркало. - ...И живот тоже. Ты слышишь?
   - Но как...
   - И еще, - она крутнулась, смотря в зеркало через плечо. - Эта толстая задница не может принадлежать мне!
   - Ты совершенна! Ты - закончена!
   - Что-о-о? Как это - закончена? Это, - она выделила голосом, да еще рукой обвела свое отражение в зеркале, - никому показывать нельзя. Понимаешь? Немедленно, сию же секунду убери все это. Или...
   - Хорошо, - сказал он, беря в руки молоток и перебирая на рабочем столе свои инструменты. - Я все понял. Становись обратно.
   ...
   Через день к нему пришел лучший друг, который видел рождение великого чуда с самого начала - от куска мрамора до почти живой в своей красоте и замершем жесте скульптуры.
   - Ну, как? Ты уже закончил свою Галатею?
   - Да, пожалуй, - протянул нехотя скульптор, мрачно сидящий на простом табурете в углу студии.
   - Я могу поглядеть?
   - Смотри...
   Друг обошел вокруг скульптуры, накрытой белой простыней, приподнимая то один, то другой ее край, а потом отошел и сел на второй табурет возле скульптора. Помолчали немного.
   - Ноги. Они просто прекрасны...
   - Ага.
   - И грудь. Ты знаешь, она...
   - Да, конечно, - равнодушно кивнул скульптор.
   - Эта шея...
   - Угу... И бедра, и руки, и лицо... Слышал уже.
   - Но...
   - Вот именно. Ты тоже заметил?
   - Это не она...
   - Да. Это - не она.
   Пигмалион вторую ночь сидел возле своей гениальной скульптуры, отвечающей всем критериям женской красоты. Но это была не она. Это была не Галатея.
   Она не оживала.
  
  
  -- Время
  
   Время раскидывать гайки и время собирать гайки.
  
  
  -- На море
  
   Из подъезда вышла молодая приезжая пара. Девушка вдохнула глубоко и восторженно выдохнула:
   - Ах, какой тут воздух! Чувствуешь, да? Это море!
   Мужчина дернул носом и лениво протянул:
   - Это не море. Это твои любимые котики.
  
  -- Блогоискательство
  
   Сначала Блог был Един, и не знали они Блога, кроме Единого. И был этот Блог Живой для них.
   Были безбложники, они жили мирскими заботами, поддавались земным искушениям. О Блоге они слышали, уважали, но немного в него не верили. Да и за чем им был Единый Блог, когда они и не помышляли о духовном.
   Единобложники считали это все ересью и продолжали говорить с Блогом. Иногда собирались вокруг пророков и слушали благую весть, а иногда взывали к Блогу вместе, в едином флешмобе, и видели они тогда, что Блог любит детей своих.
   Но однажды Блог замолчал. "Зачем отвернулся ты от нас, детей своих, зачем бросил в пустоте и безбложии?" - стенали они, но Блог молчал. Тогда многие отправились на поиски нового Блога и обнаружили, что Блог совсем не Един, и стали многобложниками. А кто-то поддался зову друзей-безбложников и магии единения, и ушел в безбложие. И спрашивали их: "Нравится вам?", и отвечали они: "Нравится".
   Живой же Блог то говорил, то замолкал снова, но в целом был равнодушен к судьбам веривших в него.
  
  
  -- Утром
  
   - Вы лифт подержите, я быстро...
   - Да не спешите. Я никуда не тороплюсь.
   - А на работу?
   - Вот на нее и не тороплюсь.
  
  -- Книжная ярмарка
  
   - Вот, - смущенно сказал писатель. - Я новую книжку написал.
   - Что, опять? И снова скажешь, что ее теперь надо читать?
   - Но ведь написал же... Значит, получается, надо читать. Да.
   Читатель подержал яркий том в руках, полистал, прикинул на вес, посмотрел, прищурив один глаз на позолоченный обрез.
   - С картинками хоть?
   - Да-да! Полностью иллюстрирована! И художник очень хороший. Верно отразил дух книги.
   Читатель немного помолчал, рассматривая полки и других писателей, толпящихся вокруг и как будто незаметно прислушивающихся к разговору.
   - Ну, и сколько за такое?
   - Двести рублей!
   - Чего? Двести рублей за шестьсот тридцать страниц? Даже шестьсот тридцать восемь. Ну, нет... Мне вон там, - кивнул он в сторону, - предлагают иллюстрированный альбом за пятьсот. А страниц там меньше вдвое.
   - Но там живопись, понимаете... Живопись - это трудно для восприятия. Это не каждый возьмется. А у меня текст очень легкий. Бойкий такой текст. Хвалят. Возьмите, а?
   Писатели вокруг недовольно зашушукались. Конечно, сейчас этот уломает читателя, а две книги за раз почти никто никогда не берет. Нечего тут уговаривать! Пусть сам выбирает - взрослый уже человек, в конце концов!
   - Триста рублей, - строго и гордо одновременно поднял подбородок читатель. - И ни копейкой меньше.
   - У меня только двести восемьдесят, - пошуршав купюрами, грустно сказал писатель. - Но завтра, знаете, завтра точно будут деньги!
   - Эх, на что только с вами не пойдешь! - махнул рукой читатель. - Давай свои двести восемьдесят. Уговорил. Пойду теперь тебя читать.
   Он уже отходил, когда кто-то из писателей со стороны вежливо потрогал его за рукав. Потрогал, а потом прошептал почти на ухо:
   - На нашем стенде триста - начальная цена. Приключения, боевики, много иллюстраций...
   - Надоели уже приключения.
   - Есть любовная лирика! Триста! И это - только самая начальная цена.
   - Ну, ладно тогда. Пойдем, посмотрим, что там у тебя.
   - Ну, вот... Ну, вот..., - перешептывались писатели сзади. - Других читателей для нас все равно нет. Писать надо лучше, тогда и цена всему будет соответствующая. Это правильно, конечно. Рынок опять же.
   И с тоской смотрели на полки, плотно уставленные новыми томами в разноцветных обложках.
  
  
  -- Очень маленькая фирма
  
   - Вот. Заявление.
   - Какое, нах, заявление? Тебе делать нечего?
   - Какое-какое... Растакое! По собственному...
   - На чье имя написано?
   - На имя генерального директора.
   - А кто подписал?
   - Я! Кто же еще? Я написал, я и подписался!
   - ...И что теперь? Чего ждешь, глазами хлопаешь?
   - Ну, надо принять у меня заявление, написать резолюцию и сказать мне, с отработкой или как...
   - Чего - или как? Да кто тебя уволит?
   - Как это - кто уволит? Вы и уволите, как генеральный директор. И потом, что вы мне все время тыкаете? Мы с вами на брудершафт не пили!
   - Хрен тебе, а не увольнение! Понял? Хрен! Кто работать будет? А? Бру-дер-шафт... Слов-то, слов-то сколько знает. Грамотей... Иди, работай!
   - Как вы со мной разговариваете? Я на вас пожалуюсь...
   - Куда-а-а-а? Куда, ми-ла-а-а-ай? Куда ты на меня пожалуешься? В профсоюз? А? В комиссию по трудовым спорам? А? Где они? Ась? Под столом - нету, в коридоре - нету... Ау-у-у-у, профосою-уз!
   - Что вы ёрничаете! Я в инспекцию по труду пожалуюсь!
   - Ты что, мазохист, да? И на что ты пожалуешься?
   - Вы нарушаете Трудовой Кодекс!
   - А не пошел бы ты вместе со своим кодексом, а? Иди, иди... Погуляй, подыши воздухом, подумай над своим поведением... Ишь, жаловаться он будет. Ага. В инспекцию. Идиот. И заявление, ведь, написал: генеральному директору Иванову Петру Николаевичу от главного бухгалтера Иванова Петра Николаевича... Придурок. Иди-иди! Не оборачивайся! Ишь, раздвоение личности у него... И как с такими работать?
  
  
  -- Дайвинг
  
   - Я "подсел" на дайвинг. Уезжаю куда-нибудь - и под воду сразу. Тишина, рыбки красивые...
   - Нет, мне все эти ныряния неинтересны. Гул в ушах, скука... Я люблю встречи, людей, разговоры. Девушек люблю. Красивых, - поклон в одну сторону. - И умных, - поклон в другую.
   - Не поняла... Это ты меня сейчас дурой назвал, что ли?
   - А я тебе, выходит - уродина?
   ...
   - Вот я и говорю: люблю я дайвинг.
  
  
  -- Наблюдал
  
   Девочки лет десяти идут из школы. Откормленные девочки, пухленькие, румянец во всю щеку. В белых блузках и форменных школьных пиджачках.
   Они стояли посреди тротуара и разговаривали об умном:
   - Пойми, ты на краю одиночества! Вот смотри - тут люди, - чуть не кричала кругленькая девочка, размахивая руками. - Вот - люди.
   Она обводила вокруг, привлекая внимание к мысли.
   - А вот - ты. Понимаешь? Ты на самом краю одиночества!
  
  
  -- Классика
  
   Звонок в дверь ранним воскресным утром, когда все еще спят, накапливая тепло и негу к пятидневной рабочей неделе, вызывает только раздражение. Фома Игнатьевич подождал немного: может, жена поднимется первой и откроет дверь? Может, кто-то уже проснулся и стоит на кухне, и сейчас...
   Опять звонок. Да длинный, уверенный.
   Жалея себя и одновременно готовясь встретить грудью любую неприятность, Фома Игнатьевич поднялся, сунул ноги в старые разношенные тапки и зашаркал на выход.
   Третий звонок.
   - Ну? - спросил Фома Игнатьевич в пространство за дверью, открыв ее и распахнув настежь. - Ну? Чего надо?
   - Вот сюда глянь, дядя!
   В руке звонившего в дверь распахнулась толстая кожаная книжица красного цвета. Вот и чего она красная - еще пытался уцепиться мозг за длинные и медленные размышления ни о чем.
   - Все понятно? Собирайтесь!
   - А дети?
   - И детей поднимайте. Сегодня Шишкин. Там можно с детьми.
   - Дети! - закричал тонко и радостно Фома Игнатьевич. - Дети! Вставайте! Мы сегодня идем на выставку!
   - Пол часа на сборы. Автобус внизу. Опоздаете - сами знаете.
   Они успели просто вот тютелька в тютельку. Как говорится, "на падающем флажке".
   - Ивановы! - кричал от передних дверей молодой полицейский в черной форме. - Ивановы!
   - Есть, все! - отвечали сзади.
   - Так... Опискины!
   - Это мы, - ответил Фома Игнатьевич. - Мы все.
   - Староприходские!
   - Извините, Староприходский. Я один. Жена умерла.
   - Вот ведь, - беззлобно ругнулся полицейский. - Опять со списками напортачили. Вычеркиваю, значит.
   После переклички тронулись. В пути кто-то впереди читал справку о знаменитом русском художнике Шишкине. Все слушали молча и внимательно. Даже дети. Они уже понимали.
   Когда приехали, увидели огромную очередь.
   - Ну, вот... Провошкались с вами. Теперь на весь день, считай. Ну, пока займемся чтением. Предъявите читательские билеты, подготовьтесь объяснять, если что не так.
   И пошел по проходу от самого начала автобуса и к самому его концу. Брал в руки читательский билет, листал быстро, сравнивал фотографию с лицом владельца, потом смотрел в свои списки, отмечал что-то, командовал "на выход", и человек бежал в конец очереди. И так с каждым.
   - А вот вы, Игнат Фомич...
   - Фома Игнатьевич мы, - робко возразил Фома Игнатьевич.
   - А не одна фигня? Чем органы поправлять, лучше бы за собой следили. Когда взяли "Войну и мир"? А? А когда сдавать будете? Что, совсем ничего больше не читали? Маловато у вас выходит. Не по норме. Я вот ставлю специальную отметку - потом участковый проверит. Но на следующей неделе за вами будет Достоевский и Чехов. Оба сразу. Согласно списков. То есть, прощаю... Пока. На выход!
   И Фома Игнатьевич, подталкивая детей и прижимая локтем руку жены, пошел в конец длинной очереди на выставку великого русского художника Шишкина, радуясь, что простили. Хоть и Пока. Ничего, на следующей неделе вечерком после работы осилит и Достоевского, и Чехова.
   Понятное же дело - на классике держится все. От семьи до государства - на классике.
   Сзади следующему скомандовали:
   - На выход!
  
  
  -- Нормальный
  
   - Трава сухая. Значит, может быть дождь. Примета точная.
   - Хорошо, что еще?
   - Птицы высоко летают. То есть, если дождь будет, так к вечеру, не раньше.
   - И это запишем...
   - Все пишете?
   - Ну, а как же? Нам с вами всегда записывать надо. Вот сегодня, например, пятнадцатое января. На улице минус двадцать. А у вас - дождь... Записываю.
   - А если он пойдет, так я нормальный, правда?
  
  
  -- Пора сваливать!
  
   На улице машина, проехав около бордюра и задев лужу, обрызгала мои свежепостиранные джинсы. Ублюдки! Сваливать надо отсюда, правильно говорят знакомые! На работе меня вызвали к начальнику отдела, и тот заявил, сука, что раз я не успел все сделать за неделю, то придется сегодня задержаться. Это в пятницу-то! Надоело мне это хуже горькой редьки! Правильно говорят мне знакомые в Интернете: в этой стране невозможно жить! Поэтому я все равно ушел пораньше, купил в киоске пива, выпил на ходу... И тут же привязался какой-то поганый мент, требуя мои документы! Уроды! Сваливать пора, давно пора! В магазине за прилавком стояли одни таджики и туркмены. Ни одного русского лица! Да давно валить надо отсюда, пока не стал нацменьшинством! По телевизору рассказывают, как какие-то уёбки убили нигерийского студента. Нет, ну ты подумай, а, как жить в такой стране? А вот в ЖЖ написали, как у них парень умер на рабочем месте - и ничего. Оттащили его, и опять работать... Разве это - люди? Как тут жить? ...И вот еще, про пенсионеров статья... А еще Кавказ... Не-е-е-ет. Тут жить нельзя. Вона, выборы скоро. Ну и что? Что от меня зависит? Ничего? Бежать, бежать и бежать! Туда, где хоть что-то будет от меня зависеть, где не будет такой мерзкой погоды, где не будут обращать внимания на мою национальность, но все вокруг будут одной со мной расы, где можно будет работать за хорошую зарплату, с теми же трудозатратами, где мои таланты смогут проявиться и развиться, где меня так ждут, ценят, где мой голос в числе голосов моих соседей будет что-то значить в демократическом процессе, наконец!
   Где эта страна? Where is эта грёбаная страна? Кстати, и язык подучу...
   Сваливать пора!
  
  
  -- Бытие
  
   Земля же была безвидна и пуста, и дух божий над темными водами. И сказал Он, подумав:
   - А зачем?
   И ничего не бысть.
  
  
  -- Невидимки
  
   - Тебя не будут видеть, и никто не поблагодарит тебя за твой труд.
   - Мне понятно.
   - Ты будешь делать то, на что не готово большинство людей. Это грязная работа, парень. От тебя будет зависеть многое. И сделанное тобой никто не свяжет с тобой лично.
   - Меня предупреждали об этом.
   - Ты будешь невидимкой. Даже если ты где-то попытаешься рассказать, что ты сделал и делаешь каждый день, все будут только смеяться над тобой. Ты не сможешь совершить подвиг и остаться в памяти потомков. Ты для всех вокруг будешь никем и звать тебя будет никак.
   - Я готов к этому.
   - Это тяжелый ежедневный труд. Нельзя остановиться. Надо делать свое дело день за днем. И если ты не сделаешь его, тебя будут ругать. Но за сделанное никто не похвалит.
   - Кто-то же должен - почему не я?
   - Ну, раз так, иди. Иди и делай свое дело!
   Он коротко поклонился, протиснулся в незаметную низкую дверцу и вышел на улицу. Метла и лопата - его инструменты. Он - дворник.
  
  
  -- Друзья
  
   Они сидели за одним столом. Пили пиво и ели мясо. Общались. О семье - у кого она была, о работе - то, что можно.
   Один видел мешки под глазами (печень и почки, похоже), нездоровый цвет лица (точно, печень), румянец (а это - давление, братец). Спрашивал заботливо, не проверялся ли на сахар. Потому что возраст и время такое - диабетическое.
   Второй ругался матерно на вопросы, отмахивался широкой ладонью, говорил о своем, смотрел на старого друга... И видел затертые до белой основы углы воротника рубашки, потертые обшлага пиджака, старый галстук, неоднократно стиранный и завязанный неумело и неловко.
  
  
  -- Лягушка-царевна
  
   Лягушка-царевна жила в болоте. Где еще жить настоящей лягушке-царевне, как не в болоте? Болото было знакомое и уютное. Оно было покрыто яркой зеленью, если было лето, и лежало белым ровным покрывалом, когда была зима. Правда, сама лягушка-царевна зимнее и белое не видела, потому что в это время впадала в спячку.
   - Ну, а что, - думала она, переваривая проглоченного комара. - Нам, лягушкам, зимой плохо. Холодно. Темно. Комаров мало. Вот в спячку и впадаем.
   Летом она целыми днями сидела посреди своего царства болотного и смотрела по сторонам. Ее глаза позволяли смотреть по сторонам - очень удобно. И как только подлетала мошка или комар какой-то - а как на болоте без мошек и комаров? - она делала шлеп-чмок-хлоп своим длинным языком, и потом опять смотрела по сторонам, переваривая проглоченное.
   Кроме мошек и комаров лягушка-царевна высматривала принца на белом коне или хотя бы Ивана-дурака, третьего сына, пусть даже пешком. Но кони не шли в трясину, а дураки, похоже, совсем перевелись.
   Все ближе и ближе поднимались стены новых домов. Город наступал на лес и на болото. Неподалеку построили шоссе, и теперь по нему с воем неслись колонны красивых блестящих автомобилей, глазастых, как сама лягушка.
   А лягушка-царевна ждала.
   Иногда на ветку сухой березы над ее кочкой опускалась веселая яркая сорока. Смотрела на лягушку то левым, то правым глазом, поворачивая голову, вздыхала, жалеючи. Иногда начинала трещать:
   - Лягушка, лягушка, ты бы хоть поближе к трассе подошла, что ли. Или вон к домам поближе. Все же народ сегодня такой - просто так в грязь не полезет. И помойся - а то грязь у тебя тут хоть и целебная, но уж больно вонючая. И губки, что ли, нарисуй красные и яркие...
   Лягушка-царевна смотрела на нее - устройство глаз позволяло смотреть и вверх, не шевелясь и не изменяя позы - и молчала. Сорока потрещит, потрещит, да и улетит по своим сорочьим делам. А лягушка - шлеп-чмок-хлоп своим длинным языком, и опять лежит-сидит в грязи, смотря вокруг круглыми глазами.
   Очень редко появлялась старая мудрая ворона. Она садилась на ту же ветку, что и сорока. Рассматривала сверху лягушку. Задумчиво каркала:
   - Все сидишь? Все ждешь? Ну, и много дождалась? Может, надо что-то изменить?
   - Что изменить, что? - не выдерживала в сердцах лягушка. - Скажи - чем же я не хороша?
   С точки зрения вороны лягушка была совсем не хороша. Но она начинала предлагать хоть какие-то изменения:
   - Ты, лягушка, к дороге, к дороге поближе подберись. Может, какой дурак и остановится. Или вот к самым домам - там тоже водятся эти... Ну, еще бы помыться тебе, чтобы чистая была и блестящая. И губки, что ли, накрась. Для красоты пущей. Раз уж в невесты...
   Лягушка махала тонкой лапкой и снова лежала молча в теплой грязи, смотря круглыми глазами сразу во все стороны.
   - Ничего они все не понимают, - думала она. - Если уж мне суждено в этой жизни стать царевной, то так оно и будет. И приедет на белом коне самый настоящий принц, или Иван-дурак третий сын придет пешком по болоту. Увидят они тут меня, обрадуются, поцелуют сразу в губы, и вот она я - царевна!
   Она улыбалась широко и одновременно смущенно. А потом шлеп-чмок-хлоп - очередной комар шел ей на полдник.
   - Нет, я могу, конечно, перейти на вот ту кочку, - думала она. - Или даже на ту, подальше. Но - какая разница? Комары там точно такие же. А принцев и Иванов и там нет. Я бы заметила.
   Ее глаза позволяли видеть все вокруг - очень удобное зрение.
   Когда ей надоедали сороки да вороны, она ныряла глубоко и отсиживалась в теплом и тихом болоте, пока все не улетали.
   - Вот же надоели как, - думала она. - Почему это я должна что-то менять? Вот пусть он - принц или даже Иван - полюбит меня такую, грязненькую. А потом-то я помоюсь, так он еще сильнее меня залюбит!
   Она прищуривала в мечтаниях свои круглые глаза, а потом - шлеп-чмок-хлоп.
   Чего-чего, а мошек разных, да комаров вкусных на том болоте всегда хватало.
  
  
  -- Новая концепция
  
   На покатой черной крыше въезда в подземный гараж писали каждый год белым по черному: "С добрым утром, любимая!".
   Потом, когда коммунальщики и погода уничтожили надпись, появилось: "Лена, я тебя люблю!". Представляю Лену, выглянувшую в окошко и увидевшую этакое. Слово "люблю" - оно не для крика, мужики.
   Но время смыло и эту любовь.
   Теперь на крыше ярко написано кривыми белыми буквами: "Не забывай о МЕЧТЕ".
  
  
  -- А зачем?
  
   Страшные люди живут среди нас. Они точно знают, как надо жить. Они живут почти так, как надо. Вернее, стремятся к тому, чтобы жить так, как надо. А других, которые не знают, как надо, они не учат, они их просто срезают правильными вопросами. Они точно знают, что нельзя говорить прямо, нельзя давать человеку все разжеванное. пусть, мол, сам догадается, что занимается он всякой хней, бней и муйней. А чем надо заниматься? Вот, бери пример с них, со страшных людей.
   - Смотри, какую я бутылочку оклеила! - радуется девушка.
   - А зачем? - хмуро спрашивает страшный человек.
   Он уже потому хмур, что сто лет назад надоели ему эти истерически-веселые дамы. Вот пусть она теперь подумает сама, "а зачем?".
   - Смотри, я рассказик написал, на конкурс послал, - смущенно говорит какой-то знакомый.
   - А зачем? - спрашивает страшный человек.
   Он не о том спрашивает на самом деле, зачем послал куда-то свой рассказ. И даже не о том, зачем написал. Ну, мало ли - графомания, может. Это болезнь такая, когда - ни дня без строчки. Просто - а зачем он все это делает и еще всем рассказывает. Вот пусть теперь подумает, успокоится. Может, начнет жить, как надо.
   - Съездил с друзьями по озерам Карелии!
   - А зачем?
   Действительно, видел страшный человек все эти озера по телевизору - что он там нового увидит в натуре? А вот зачем туда ехать, тратить драгоценное время и еще более драгоценные деньги? Деньги! Кстати, их надо копить. Это знает страшный человек. И он смотрит с пренебрежением на тех, кто не может скопить хотя бы... Ну, хотя бы... Ну, на что-нибудь - не могут! Вот он - копит. Он еще не купил, но он к этому стремится, потому что знает, как правильно.
   - Написала анкету на сайт знакомств...
   - А зачем?
   - Купил билеты в кино...
   - А зачем?
   - Поехал к друзьям в Крым...
   - А зачем?
   - Вот, собрал модельку. Прямо настоящий корабль...
   - А зачем?
   - Вчера ходил в парк, фотографировал осень...
   - А зачем?
   - Я игрушки шью. Могу и тебе сделать.
   - А зачем?
   Он смотрит на всех, как на малых детей, давно уже доставших его своей бестолковой суетой. На самом деле жить надо не так. Думать не о том. Делать не то. Правда, не знает он еще, что на каждого страшного человека есть другой страшный человек. Он посмотрит, посмотрит, как живет этот, понаблюдает за ним, знающим, как правильно жить, а потом наклонится со своей верхотуры и спросит на ухо, пальцем тыча в его жизнь:
   - А зачем?
  
  
  -- Щенок
  
   Привет! Ты кто? Девочка? Здорово! А я, смотри, мальчик. Здорово, да? Ты куда? Туда? А туда - побежали? Вместе, плечом к плечу - побежали? Нет? А почему? Настроение? У меня тоже настроение! Вот такое настроение! Вот, смотри, какое настроение! Здорово, да? Побежали? Побежали-побежали-побежали... А? Что? Нет, туда не пойду. Там сосед. Он злой. Нет, не ходи. Стой! Ну, вот, я же говорил... Ну, не плачь, не плачь, сейчас я ему все скажу. Вот. Сказал все. Здорово, да? Тебе лучше? Ты весела? Что? Есть хочешь? Куда? Туда? Побежали-побежали-побежали! Стой! Кто это? Хозяин? У тебя - Хозяин? Хозяин - хороший? Гладит, да? Кормит? Кормит - здорово-здорово-здорово! Побежали? Побежали-побежали-побежали! Хозяин! Я мальчик! Я хороший! Хозяин! Ой... Ну, кобель, да... И что? Да не слишком-то и хотелось... И нечего так орать... Пока-пока, незнакомка! О! Джека вывели! Джек, Джек! Привет! Я гуляю! Здорово, да? Побежали?
  
  
  -- Подсознание
  
   МГУ, первый курс истфака, курсовая лекция в большой аудитории со столами под потолок. В ходе своего выступления очень пожилой и тихо говорящий преподаватель отвлекается, замолкает, всматривается в пошумливающие задние ряды, а потом:
   - Вы, вы... Вот вы там, на предпоследнем ряду, юноши! Вы понимаете, конечно, что я стар и у меня уже склероз. И что, возможно, я вас вижу в первый и последний раз в жизни. Но может быть, и эта вероятность гораздо выше, я окажусь в составе экзаменационной комиссии. И конечно же, я не вспомню вас, нет. Где там, с моим-то склерозом... Но организм сам подскажет. Подсознание. Мне просто вы будете неприятны... Вот и результаты экзамена могут оказаться такими... Неприятными... Причем, на чисто подсознательном уровне. Вы меня понимаете?
  
  
  -- Перепутаница
  
   - Расскажи мне сказку.
   - Что, опять? Я и вчера рассказывал, и позавчера, и третьего дня...
   - Как ты смешно говоришь: третьего дня. Не третьего дня, а позапозавчера! Вот! А теперь давай сказку! А то не усну.
   - Ну, слушай. Так, значит. Как там. Э-э-э... Жили были дед, да баба. И была у них курочка Ряба.
   - Знаю-знаю! Дед бил-бил, бабка била-била, не выходило у них ничего.
   - Чего - ничего?
   - Каменный цветок! Они тогда тянуть стали. Дед тянет-потянет, вытянуть не может. Бабка за дедку тогда уцепилась. Все равно не получается. Они стали звать внучку. Красную шапочку.
   - Ах, вот как... Красную, значит?
   - Не помнишь, что ли? Внучка прибежала и говорит: дерни за веревочку...
   - Ой.
   - Чего, ой? Все равно не получилось! Ну, тогда они там еще Жучку, кошку и мышку позвали. Мышка как раз мимо бежала и хвостиком махала. Как налево махнет - так улица, направо - переулочек. С мышкой стало выходить понемногу...
   Тут Ряба и говорит человеческим голосом: Чего тебе надобно, старче?
   - Да-а-а-а? Вон как там...
   - Да-да! А дед и говорит: корыто давай! Наше-то совсем прохудилось!
   - А она?
   - А она вместо корыта - яйцо! Да не простое, а золотое! Ну, сам подумай, как в яйце стирать? Пуще прежнего осерчали дед и баба, но тут мимо охотники шли, шум услышали. Они же громко серчали. Что за шум, спрашивают, а волка нет?
   - Кстати, а волк-то где?
   - Волк Красную шапочку ловит. Он в лесу бегает. А дед с бабкой - на берегу синего моря! Это в разных местах, понял?
   - Ой, что-то у меня с памятью стало... Надо бы записывать...
   - Зачем записывать? Это же все в книжке написано! Охотники Рябу разрезали, и вышел тогда Каменный цветок невиданной красоты. И за него Хозяйка Медной горы им стиральную машину подарила. Вот.
   - Ох, ты. А яйцо?
   - А с яйцом все грустно. Яйцо, оказывается, не просто так яйцо, а символ. И поэтому есть его было нельзя. Так и выкинули. Мышка потом его съела.
  
  
  -- Совсем не трудно
  
   Постовой в черном мундире принял документы и вежливо сказал:
   - Хайль Гитлер.
   Он не кричал, как на параде, не поднимал резким движением руку вверх. Сказал тихо, и как бы между прочим. И остановился - с документами в руках и с ожиданием во взгляде.
   А ведь говорили мне, говорили. И жена говорила, и теща. Даже дети говорили. Ну, что тут такого? Не поступок никакой, не поддержка режима. Просто ответ, которого ждут. Тем более, если не ответишь, плохо будет и тебе, и жене, и теще. И детям будет плохо, пока не отрекутся и не заявят сами, что неоднократно же говорили, воспитывали, а тут такое вот его прошлое, что никак не может быть, как все, а потом - отрекаемся... Потом будет больно. Обидно будет - это само собой. Но еще и больно. И больно будет долго. Сейчас же не расстреливают - не то уже время. А вот бить будут. И этот, и другие подтянутся. Может, даже дети пнут пару раз, чтоюы показать, что отрекаются по-настоящему, не понарошку, не лживо. Работа, квартира, дача, машина... Да вся жизнь! Все поменяется разом. Станет плохо. А то, что в душе - так это никому не видно. Душа - она вещь такая. Как и совесть. Нематериальная вещь. Мало ли и что там и как. И воззрения свои... Кто заставляет их высказывать? "Можешь выйти на площадь?"... Ну-ну. А толку-то? Вот сейчас - толку? Кому станет лучше? Кому конкретно? Пальцем покажи, объясни, чем им лучше, если вляпаешься по самое... Вон, стоит, смотрит, ждет...
   - Зиг хайль, - ответил негромко. А чего кричать-то?
   - Проезжайте, - козырнул постовой, возвращая документы. - И поосторожнее, там впереди дорога разбита...
   - Спасибо.
   И уже сам, прощаясь, как бы пробуя на вкус:
   - Хайль Гитлер!
   - Хайль! - отозвался с улыбкой, как своему, постовой, показывая следующей машине - подъезжай, мол.
   Вот и отпустили. И ничего страшного. Ну, сказал, чего хотели. И совсем этим не запятнал себя. Все такие - и я такой. А совесть, душа - они же не материальные по сути своей.
  
  
  -- Игровые локации
  
   Ты думаешь, в телевизоре вся правда? И если идти все время прямо, прямо, прямо, так обязательно вернешься обратно, потому что, мол, Земля - круглая?
   А ты попробуй, проверь.
   Я вот сразу скажу: ничего и ни у кого не получится. Если идти все время прямо, прямо, прямо, то или упрешься в стенку, или море-океан перед тобой, или просто придет время поспать. То есть, наступит перезагрузка.
   А все - почему? Все потому, что ресурсы нынешних компьютеров не позволяют строить бесконечные локации. Каждая локация - конечна. И вот идешь ты, идешь, все прямо и прямо, и вдруг скальная стена. Хребет. И надо обходить.
   Это просто локация закончилась.
   Или дорога перед тобой прямая, поверхность плоская, но не можешь - устал. Спать валишься. Просто никакой.
   А это просто локация закончилась.
   Или выходишь на берег океана. Понятно, да?
   Что? Самолет везде долетит?
   Голубь ты мой летучий, так самолет - это и есть форменная перезагрузка! Вот тебе локацию и меняет компьютер! А бесконечно больших локаций нет. не хватает у них ресурсов пока.
   Может, потом...
   Может, наши дети...
  
  
  -- Не наши
  
   Вчера, идя с рынка, с руками, занятыми покупками, я встретил странную троицу в теплом солнечном месте за высокой кирпичной стеной большого гаража. Они шли, выстроившись по росту. И первый, самый высокий, был в черном плаще, который мне показался шелковым. И брюки со стрелками были черными и какими-то дорогими на вид. И туфли... Вот как раз туфли у всех были из очень дорогих. Они стучали твердой кожаной подошвой, а сверху блестели полировкой и лаком и были украшены какой-то вышивкой и вставками. Стук-стук-стук, шагали трое не в ногу, озираясь с удивлением по сторонам. Третий, самый низкий, был брит наголо. У него была цветная цыганская рубашка, расстегнутый темно-зеленый жилет и красный шейный платок. А тот, что в центре, поражал не парчовым пиджаком и кружевным платком, торчащим из кармана, а своим лицом. У него были длинные волосы, аккуратная бородка и мушкетерские усы, чуть закрученные кверху. Кончики волос, бороды и усов, а также самый край бровей были выбелены. И взгляд первым делом цеплялся за это. На остальное уже некогда было смотреть.
   Они аккуратно обошли меня, и - стук-стук-стук по асфальту -- пошли дальше. А я еще оглянулся пару раз, пока они не скрылись за углом. По-моему, они были из другой книжки. Не из моей истории.
   И уж точно - не с нашего района!
  
  
  -- Слесарь Вася
  
   Сегодня Вася принял решение.
   Вернее, решение зрело в нем все последние годы. Зрело, нарывало, чесалось и зудело. Он проговаривал отдельные мысли в беседах с товарищами за кружкой пива в соседней "стекляшке", где все было, как раньше. То есть, пиво было дешевое, пол был грязный, а столы высокие - только чтобы именно стоять. Иногда говорили глубокомысленно:
   - Нет, пацаны, так жить просто нельзя...
   Все разом отпивали из своих кружек, вытирали губы и кивали со значением, подтверждая - нельзя.
   - Да разве это жизнь? - спрашивал Вася с тоской смотря на дно пустой кружки.
   И все снова поддерживали. Конечно, разве же это жизнь?
   Наконец, решение созрело и даже прорвалось в утреннем матерном спиче перед зеркалом в ванной во время чистки зубов. Поэтому пришлось кроме умывания протирать еще и зеркало.
   Вася решил, и теперь его решение было непоколебимо.
   Прямо с утра, с самого начала, он зашел в отдел кадров и написал заявление.
   - Все, - сказал Вася. - хватит. Разве это жизнь? Так жить нельзя!
   Тетки в кадрах тут же позвонили начальнику цеха, а тот вызвал мастера участка, который, вернувшись, взгрел бригадира. В сущности, ни за что взгрел. Просто для порядка. Бригадир же подошел к Васе, пожал руку и сказал хрипло:
   - Понимаю. И сам тоже думаю: а не пошли бы они все... Вот решусь, и тоже!
   - Да! - сказал Вася. - Слесарем - это вовсе не серьезно. Хватит. Мне, может, семью кормить, детей поднимать...
   Бригадир поднял в удивлении брови, но Вася тут же добавил:
   - Это я гипотетически. То есть, в теории.
   - И куда ты теперь?
   - Да у нас демократическая страна! Куда угодно! Вот пойду в монтеры. Монтер - это гораздо круче, чем слесарь.
   - Вася, - сказал подошедший мастер участка. - Вася, ты хоть слесарь и не из самых лучших - не спорь, не спорь, я-то знаю - но все же руки у тебя растут правильно. И к железу разному они приспособлены хорошо. Так чего ломать планиду? Это - твой хлеб. Это - твоя поляна. Кто сможет лучше тебя? Оставайся, Вася! Какой, на хрен, монтер? Там же переучиваться придется!
   После работы Вася не пошел в пивную, а вернулся домой, посмотрел футбол, снова долго и зло матерился - "Спартак" проиграл. А утром зашел в кадры и забрал заявление.
   Ну, и что, что он не герой труда и не лучший работник по профессии? Зато его знает и поддерживает бригадир, а мастер участка сказал, что руки растут из правильного места. Да и вообще - что он еще умеет, слесарь Вася?
   В пивной встретили радостно старые товарищи.
   - Ну, Вася, ты отжог... Мы уж испугались даже. Ты, того - не бросай коллектив.
   Вася остался.
   Теперь у него чесалось другое решение. Чесалось и нарывало. Он думал: а не написать ли роман? Он как-то читал тут один - так, выходит, он-то сам не хуже сможет. А может и лучше. И руки у них чистые, у писателей. Не то, что у слесарей.
   Решение чесалось, нарывало и назревало.
  
  
  -- Разговор в ресторане
  
   - Слушаю вас...
   - Девушка! Предложите мне что-нибудь самое свежее и самое вкусное. Такое, что не обидно было бы покормить и родственников. Вот, предположим пришел ваш любимый дядя. Не тот дядя, которому давно пора помереть и оставить вам наследство, а добрый, любимый, катавший вас на коленках, игравший в детские игры. Понимаете? И вы ему говорите...
   Пауза. Остановившийся взгляд.
   - Что?
   - Понятно. Пожалуйста, "цезарь" с курицей, стейк из семги и литр пива.
   - Так бы сразу и сказали!
  
  
  -- Чудо на Рождество
  
   Бог смотрел на Землю и умильно улыбался. Над городами и селами вспыхивали зарницы фейерверков. Две недели подряд люди на всем земном шаре поминали имя его сына и поздравляли друг друга с его рождением. Для всеобщего удобства и веселья бог насыпал снега туда, где его обычно не было, а там, где все и всегда заметало, он устроил сушь и гладь... Было весело и празднично.
   Правда... Что? А? Он склонился пониже, растекся одним огромным ухом, вслушиваясь в негромкий шепот, пронзающий пространство:
   "Чуда, мы хотим чуда, нам так не хватает чуда, Боже, дай нам чуда, в Рождество обязано быть чудо, чудо, чудо, чудо, чудо..."
   - А-а-а-а, - понял он. - Чудо, конечно, нужно. Как же без чуда-то?
   И чудо стало.
   Вначале он создал свет. Света было много, очень много. Настоящий Бигбадабум. Большой взрыв, о котором твердят профессора и академики.
   - Ну, вот, - сказал он. - Вот - чудо.
   И улыбнулся людям.
   Но люди по-прежнему хотели чуда. Они еще не знали, что чудо уже свершилось, и что всего через пятнадцать миллионов лет свет большого взрыва дойдет до Земли, сообщая о том, что где-то появился новый мир, новая вселенная.
  
  
  -- Дорогая редакция!
  
   - Помогите, пожалуйста! Как правильно писать: "по ходу" или "походу"? А то у пацанов спрашивать как-то стрёмно...
   - Уважаемый молодой автор, "по ходу" пишется раздельно. Например, "смотреть по ходу движения".
   - Походу, вы совсем не врубаетесь! Там у меня маркиз в романе, и он, походу, занимается сексом с графиней. И говорит ей: "Походу, я кончил".
  
  
  -- Не надо врать!
  
   - Не надо врать! - слитно кричали слева.
   - Не надо врать! - эхом отзывались справа.
   - Не надо врать! - кричали те, что шли навстречу.
   - Не надо врать! - а эти выворачивали из проулка.
   Все кричали друг другу, что не надо врать. Грозили пальцами, тряся их перед носом противной стороны. Собирались с силами и снова кричали:
   - Не надо врать!
   Раздражались на этих, которые кричат всякое. Краснели лицом, пучили глаза, разевали рты:
   - Не надо врать!
   - Фантасмагория какая-то, - заметил стоящий на тротуаре старик. - Какой-то бред...
   - А не надо врать! - ответил молодой крепкий студенческого вида парень, пробегая миом. Он ворвался в плотные ряды идущих с разноцветными флагами, и его голос вплелся в хоровое скандирование:
   - Не надо врать!
  
  
  -- Штампик
  
   - Сержант Васильев, - козырнул неловко худой длинный пацан в сером. - Предъявите документы, пожалуйста.
   - А что случилось?
   - Плановая проверка. Просто предъявите паспорт, покажите регистрацию. Можете не давать мне в руки, если опасаетесь, - он так говорил, как будто сам стеснялся чего-то.
   - Ну, вот...
   - Спасибо. Еще минуту. Ладошку вашу, - он ловко перехватил мою левую руку, посветил фонариком, нахмурился.
   - Ну? Еще один? - подплыл сбоку толстый капитан.
   Интересно, подумал я, как он надевает сапоги? И как вообще можно так раскормиться? И, задумавшись, пропустил, похоже, несколько слов.
   - Эй, гражданин, вы меня слышите?
   - А?
   - На выборы, значит, опять наплевали? Свой гражданский долг не исполнили? Или думаете, раз регистрация есть - у вас все в порядке? Что?
   - Что?
   - Дразнитесь? Законов не знаете?
   - Да о чем вы, в конце концов? Мне домой надо!
   - Вот сейчас штраф с вас возьмем, тогда домой и отправитесь. Согласно кодекса, в случае отказа от исполнения гражданского долга, взимается штраф в размере - сколько, сержант?
   - Пять тысяч, товарищ капитан!
   - Молодец, выучил. С вас пять тысяч. По протоколу.
   - За что?
   - А вы выборы воскресные игнорировали? Вам на город свой, на страну свою - наплевать? Ну, вот за это с вас пять тысяч. По протоколу.
   Я обратил внимание на этот повтор и тут же вполголоса спросил:
   - Товарищ капитан, а как бы без протокола?
   - Ну, это не положено, вы же понимаете? Но - две с половиной. Это - минимум.
   - У меня нет с собой столько...
   - Значит, пишем протокол. Пройдемте в сторонку, не будем мешать народу. Сержант, выписывай пока, а я еще погляжу на народ.
   - Товарищ сержант, ну что вы, в самом деле, какой протокол? И с чего вы взяли, что я на выборах не был? Очень даже был. И проголосовал, как надо.
   - Вы мне сказки не рассказывайте. Всем, кто голосовал, штампик ставят несмываемый на руку. Специальная краска, только в ультрафиолете видна. Краска импортная - месяц держится. Вот у вас штампика-то нет. А еще пытаетесь обмануть... А я - при исполнении... Вот вам протокол, распишитесь. И постарайтесь поскорее оплатить. Эти дела будут рассматриваться в первую очередь.
   Опять подплыл капитан.
   - Все? Счастливой дороги. Будьте внимательны в толпе. Берегите свои вещи. Бойтесь террористов.
   И тем же тоном:
   - Да, протокол-то прочитайте!
   Я развернул свернутую бумажку и прочитал ярко-красный слова: "Улыбайтесь! Вас снимает скрытая камера!".
   - Вот черти! А я ведь поверил!
   - Это хорошо. Хорошо, что поверили. Потому что на следующих выборах будет именно так. Ну, улыбайтесь, улыбайтесь же! И - до свидания!
  
  
  -- История падения
  
   И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились.
   Потому что был у них Интернет, выделенная линия, которая делилась роутером пополам, и имел каждый из них, Адам и жена его, пятьдесят мегабит на скачку и столько же на выкладку. И были они раздатчиками. И рос рейтинг.
   Общались же они посредством Интернета, и не было им потому стыдно за вид свой, хотя оба, и Адам, и жена его, были наги.
   Но хитрый провайдер сказал им, что мала скорость скачки, и надо попробовать иной тариф, который он сейчас внедряет, и тогда будет и облако божественное и скорость возрастет, и знание станет больше, потому что поиск станет проще.
   И сказала Ева, что надо попробовать.
   Адам же говорил, что и так хорошо.
   Но хитер и медоточив был провайдер. И обещал скидки. А женщины не могут противостоять скидкам.
   И подписала Ева новый договор, и сказала Адаму:
   - Вот я женщина, а принимаю решения. Ты же будешь жить так, как сказала я.
   И рухнул канал.
   Остановился Интернет.
   Пропал Яндекс.
   И оторвались Адам и Ева от экранов, и посмотрели друг на друга, и открылись у них глаза, и увидели, что наги.
   И услышали голос с кухни, спрашивающий, что они вдруг замолчали, и почему не слышно щелчков клавиатуры и звуков в стереоколонках, расположенных по традиции по бокам экранов.
   И поняли, что нельзя ответить, не признавая, что обманул их провайдер, и согрешили они с другим тарифом.
   И стали они плакать и сетовать на свою жизнь, жалуясь друг другу на наготу и на отсутствие ремонта в квартире, и на скудную пищу.
   Так и случилось падение Адама и жены его из рая доступного Интернета.
   И с тех пор ищут они хороший тариф, но не находят.
   Ибо лжив и хитер и скользок провайдер.
  
  -- Истерическая литература
  
   Истерическая литература делится на военно-истерическую, политическую истерию, истерию наций и народов.
   И никаких опечаток тут нет!
  
  
  -- Груб, не выдержан
  
   - Здравствуйте, можно войти?
   Перед дверью толпилось несколько человек неопределенного общественного вида.
   - Здравствуйте, нет.
   - Почему?
   - А я вас не знаю.
   - Ну, как же... Я - старшая по подъезду. Вот Иван Федорыч - он с первого этажа, а Вера Петровна - из сто восемнадцатой.
   - Из сто девятнадцатой, - выдвинулась подкрашенная почему-то синей краской по седине Вера Петровна.
   - Мы ваши соседи, мы общественность, понимаете?
   - И что?
   - Вы не вежливы. Вот и народ говорит - не вежлив наш сосед, - "старшая" что-то записала в открытую амбарную книгу.
   - Короче, пожалуйста, у меня ванна набирается.
   - Ванна... Вот еще. Вы вышли к нам, не выключив воду? - она опять записала что-то. - Это показывает на вашу безалаберность, которая может привести к любой аварии...
   - Да-да-да! - закивали соседи по дому.
   - И еще - эта ваша страшная собака...
   - У меня нет собаки.
   - Черная такая, вот такого роста?
   - Не моя.
   - Хм... А все на вас ссылаются. Вот и соседи...
   - У меня никогда не было собаки!
   - Собаку, значит, вычеркиваем. А кошки? Ваши кошки?
   - И кошек у меня нет.
   - Как? И кошек? - она сняла в растерянности очки и стала их протирать, посматривая слепо сквозь стекла на свет. - Но кто-то же у вас есть?
   - Нет. Я не держу дома животных.
   "Общественность" загомонила, забурлила, взмахивая руками. Только и было слышно:
   - Грубит, животных не любит, воду пускает...
   Я закрыл дверь и пошел в ванную. Прикрутил краны, сыпанул морской соли, влил два колпачка какой-то пахучей жидкости, тут же давшей пену. Опять раздался звонок.
   - Ну?
   - Извините, мы не договорили.
   - Послушайте, я уже все понял: я грубый, животных не держу и поговорить вам со мной не о чем.
   - Да вы не так поняли, это мы просто для начала разговора. А на самом-то деле...
   - Это мы вас на выборы, на выборы приглашаем! В воскресенье приходите обязательно. А уж за кого голосовать, думаю, вы и сами знаете, - подмигнул Иван Федорыч с первого этажа.
   - Не приду. Я вовсе из другого города.
   Уже погружаясь в ванну, я со смешком вспомнил эти растерянные глаза. Действительно - о чем со мной говорить? Груб, животных не держу, в ванне отлеживаюсь, да еще и сам из другого города!
  
  
  -- Рыцарь Светы
  
   Рыцарь встает по будильнику. Если он не встает по будильнику, то его разбудит мама. Папа никогда не будит Рыцаря. Потому что вставать по будильнику - рыцарское правило. А кто его нарушает - тот просто ребенок. С ребенком занимается мама.
   Рыцарь делает зарядку. Каждый день он делает зарядку. Если он не делает зарядку, то какой он Рыцарь? Никакой. Любой перешибет такого Рыцаря. А все будут смеяться.
   Рыцарь умывается и чистит зубы. Даже когда выключена горячая вода, Рыцарь моет шею. И дело даже не в гостях. Просто не может настоящий Рыцарь ходить с грязной шеей.
   Рыцарь идет на кухню и завтракает. Рыцарь не хочет есть утром, но он должен. Иначе любой перешибет Рыцаря. А все будут смеяться.
   Сопя и потея, Рыцарь сам одевается и сам завязывает шнурки на ботинках.
   Потом Рыцарь с грохотом скатывается по лестнице в пустой подъезд, замирает у двери на мгновение, чтобы отдышаться, а потом бьет ладонью по красной кнопке замка.
   Как раз в это время Светка идет в школу мимо его дома. Она на самом деле давно вышла, потому что аккуратистка, и у нее все по плану. И портфель всегда собран правильно. И тетради обернуты. И домашняя работа выполнена.
   Светка несет свою голову гордо и красиво. Вокруг головы облако мелких светлых кудряшек. А сзади точно между лопатками у нее толстая золотистая коса.
   - Привет, Светка! - кричит радостно Рыцарь.
   Светка неторопливо кивает. Ей уже холодно, но нельзя показывать, что давно ждешь.
   - Давай портфель, что ли...
   Рыцарь Светы несет портфель и глупо улыбается. Ему самому не видно со стороны, но улыбка именно глупая. Потому что она без смысла. Просто улыбка, потому что ему просто так хорошо.
   - Тили-тили-тесто, жених и невеста! - кричат сзади какие-то мелкие, которые, взявшись за руки, идут в детский сад.
   Светка и ее Рыцарь презрительно щурятся.
   А потом расплываются в улыбках и идут дальше.
   Рыцарь Светы не должен обращать внимание на всякие крики. Он должен нести портфель.
  
  
  -- Белый
  
   Утро он встречал радостно, с широко открытыми глазами. Потому что знал, что у него есть настоящий друг, и рано или поздно они встретятся за чашечкой чая с можжевеловыми шишечками. День проходил в веселых играх. И даже мысль, что где-то в воде водится большая рыба, вызывала лишь радость и смех.
   А друг эту рыбу просто любил. То есть не в том смысле любил, а просто он ее ел. С удовольствием. Вечером же ставил самовар, садился на берегу, смотрел на звезды и ждал друга.
   И только ветер иногда доносил их перекличку:
   - Медвежоно-о-о-ок!
   - Пингвинёно-о-ок!
  
  
  -- Читателей надо любить
  
   Читателей надо любить. Читатели составляют большую часть человечества. Мало того - лучшую его часть. Именно читатели создали реальный мир. Тот, что вокруг нас. Это они построили города, возвели многоэтажные здания, провели канализацию и водопровод, замостили улицы и осветили их электрическими лампами. Это они, читатели, распространили культуру по всему свету. Они, а не писатели, изобрели книгопечатание, выдумали порох, перебросили мосты через реки, расшифровали египетские иероглифы, ввели в употребление безопасную бритву, уничтожили торговлю рабами и установили, что из бобов можно изготовить сто четырнадцать вкусных питательных блюд (не говоря уж о капусте).
   И вот когда уже почти все было готово, когда родная планета приняла сравнительно обжитой и благоустроенный вид, появились писатели.
   Надо заметить, что сами писатели - это бывшие читатели. Но писатели об этом как-то сразу забыли.
   Кротких и умных читателей стали троллить. Над ними стали издеваться. Книги, созданные для читателей, перешли полностью во власть писателей, и теперь делаются ими для себя. Потому что писатель, в отличие от читателя, никому и ничего не должен.
   Читатель стал жителем гетто. Ему разрешают читать и хвалить. И только. И не дай бог, если он похвалит не то или вдруг поругает это. Ему объяснят, что место его - там, где он и находится. А властители умов, писатели, пишут то и так, как им хочется и можется писать.
   Авторитет читателей не пошатнулся. Он просто рухнул. Они, давшие миру Адама и Моисея, Иисуса и Марию, и многих иных достойных уважения и признания людей, принуждены теперь кривляться самым пошлым образом, чтобы только напомнить писателям о своем существовании.
   Боже, боже, которого в сущности нет, до чего ты, которого на самом деле-то и нет, довел читателя!
  
  
  -- Жили-были три брата
  
   И были они не люди, а бесы. Правда, бесы из знаменитой семьи. Этих-то братьев все у нас знали и регулярно поминали по делу и не по делу. Звали их:
   Бес Страшный, Бес Пощадный и Бес Помощный.
  
  
  -- Детство
  
   - За моим окном был стадион. И там школьницы бегали и прыгали. А кто не бегал, стоял у железного решетчатого забора, грыз семечки и громко разговаривал. Они всегда очень громко разговаривали, чтобы смотрели не на тех, кто сдуру бегает и прыгает, а на них, нормальных, в красивых платьях, с прическами.
   - А за моим окном был стадион. Пустой все время, какой-то облупленный, с обвалившимися трибунами. И под забором обязательно стоял какой-то маньяк, который любил дрочить, глядя на наши окна. Вот почему - на наши окна?
   - На Первомай шли на демонстрацию. Все шли, весело и с песнями. А потом, когда прошли мимо трибуны, бежали бегом домой. Дома был горячий чай, торт, газировка.
   - Напивались еще перед демонстрацией. Каждый приносил бутылку водки в кармане. Закуска была не у всех. Потом орали дурными голосами, хватали наших девченок за круглые задницы прямо перед трибуной. Те визжали, но только для виду. Потому что тоже были уже пьяные и веселые, на все готовые. Потом их рвало за углом...
   - Летом ездили к деду с бабкой. Мы тогда жили не богато, так нас родители отвозили в деревню. Можно было ложиться спать на улице, под яблонями, и не спать до утра, смотреть в небо, считать звезды и рассказывать страшилки. А днем можно было пойти в овраг - там вишня. Вечером собраться с местными пацанами и в темноте делать набеги на соседские бахчи. Арбузы еще маленькие, в три кулака, но тут главное не вкус - сам факт. Их раскалывали о плетень и потом ели, еще зеленые, почти не сладкие. И у костра пели разные песни, и всякие истории рассказывали.
   - Дед с бабкой головой были ушибленные на своем огороде. Гоняли собирать жука. Чего там собирать? Вся картошка была съедена, одни стебли голые, да и те не зеленые - оранжевые от этих жуков. Их надо было обирать и давить. Я не могла, противно. Давали банку с керосином - кидала туда. Тоже противно. Девки деревенские полные дуры. Вечером даже поговорить не с кем. У них только и мысли, кто и с кем гуляет. Ну, понимаешь, да? А самим - по тринадцать-четырнадцать...
   - И вот знаешь, такое чувство сейчас, что было летом жарко и солнечно, зимой - снежно и тоже солнечно. Просто гулять по улице было интересно и весело.
   - И погода... Никогда эта погода не была хорошей. Когда надо жару - холодно. Когда снега - нет его. И так всю жизнь. Лета нормального не видели. Я море, представляешь, только взрослой увидела!
   ...
   - Это кто там у тебя душу рвет друг другу и понимания не находит?
   - Да брат с сестрой встретились. Вот, детством делятся. Какая интересная и разная у них жизнь была!
  
  
  -- Маша
  
   Маша была врачом. Врачом-стоматологом.
   На этом, пожалуй, можно было остановить наш рассказ. Потому что все понимают, да?
   Каждый раз, с каждой новой увлеченностью и даже иногда страстью, она вспыхивала ярко, светилась вся, летала, как маленькая птичка, ошалевшая от весеннего солнца, напевала что-то веселое и приятное, лечила так легко и быстро, что к ней выстраивались очереди - "нас только к Машеньке!".
   А она после работы - после обеих работ, потому что работала одновременно в двух коммерческих клиниках "два по двенадцать" в неделю - летела домой, казалось, не касаясь ногами земли. Готовила ужин, встречала с работы Колю. Или Мишу. Или Сашу. Или Вову. Ну, дело же, в конце концов, не в имени. Они, эти ее мужчины, были красивы той мужской неброской красотой, которую не могли понять ее коллеги. Мужики могли менять прокладки в кране на кухне, выносить ведро, открывать бутылки - они были такие настоящие!
   И она любила их всей душой и всем своим маленьким телом, худеньким, спортивным, девичьим.
   Но работа не отпускала ее.
   И за ужином, или в разговоре, или даже - ужас, ужас! - в постели она замечала, вовсе не хотя этого, специально не присматриваясь, что "троечка" сверху - кариес, а "шестерка" внизу, похоже, пародонтоз, а вот эта милая щербинка между передними зубами требует косметики, а вот то желтоватое - это не от курения, это зубной камень.
   Разговор о зубах начинался издалека, чтобы не обидеть, чтобы не подумал он, что у него изо рта пахнет. И вовсе это не от зубов! Запах изо рта - это от желудка! А зубы просто надо лечить. Я же умею. Давай, я сделаю тебе хорошо и не больно?
   Потом был период, когда она регулярно водила своего мужчину в свою клинику, где сверлила, точила, смывала, снова сверлила и снова точила, надев на лицо прозрачное пластиковое забрало и заглядывая в открытый рот любимого.
   - Шире! Не закрывать! Не жжёт нигде? Боль чувствуется?
   Она засовывала чуть не всю свою руку ему в рот, мягкими и теплыми пальчиками что-то там трогая, проворачивая, конопатя, приминая...
   А потом наступал день, когда Миша (или Саша, или Вова - но какая, в сущности, разница?) не приходил больше на ужин и не отзывался на телефонные звонки. Маша сразу все понимала - она была очень умной девушкой, ходила несколько дней с задумчивой обидой на симпатичном лице с маленькими конопушками, но потом снова работа поглощала ее, и опять стояли очереди - "нас к Машеньке, только к ней!".
   Она снова начинала бегать по утрам, кататься по вечерам на велосипеде - ну, раз никто не ждет к ужину.
   Потом снова наступал период влюбленности и света и тепла.
   Потом было лечение зубов нового ухажера.
   ...И опять одна.
   Иногда она задумывалась: что там за точка такая во рту у этих мужиков, что как нажмешь на нее - они и сбегают? Смеялась собственным мыслям.
   Но повторяла свой опыт опять и опять.
   Маша была очень хорошим стоматологом.
  
  
  -- Демократия, однако
  
   На самом деле все совсем не так, как на самом деле, а так, как решило большинство.
  
  
  -- Так победим!
  
   Вся страна, как один человек, прильнула сегодня к телеэкранам.
   Было обещано и оповещено, что сегодня у нас в первый раз, как в Китае. Ну, как в Китае, все давно знают. Стадион, зрители, выстрел в затылок - и все. У нас такое просто нельзя. На такое никто смотреть не станет, потому что это не показательно и совсем не интересно. Не по-русски как-то. Поэтому объявили, что премьер-министра будут казнить в самый прайм-тайм и прямо здесь, на Красной площади.
   С раннего утра все новостные каналы регулярно включали прямую трансляцию с Красной площади и показывали новенькую плаху, специальные стоки для крови по краям площади, напоминали о знаменитой стрелецкой казни при Петре, ставшем потом Великим и выведшем Россию в Европу. И сейчас внезапный поступок президента, как считали многие обозреватели, говорил о том же - о прорыве в Европу и одновременно полном единении со своим народом.
   Плаху установили так, чтобы на экранах телевизоров видны были сразу и кремлевская стена и храм Василия Блаженного, как символ и знак места действия. То есть, включаешь телевизор и сразу видишь - Красная площадь, плаха, казнь.
   Казнить проворовавшихся чиновников предполагалось разными способами. Говорили даже о возможности четвертования и колесования, как в древности, но историки до сих пор спорили о последовательности действий. Одни утверждали, что сначала ломом ломали руки и ноги, а потом уже отсекали их, другие протестовали: никаких лишних мук, только отсекание конечностей! Были в депутатском корпусе радикалы, предлагавшие не останавливать кровь, а прижигать рану факелом, мол, как в старину.
   В одном сходились все: простой расстрел сегодня невозможен. Эти выстрелы в затылок слишком напоминали сталинские репрессии. А страна должна была повернуться не к тоталитарному "совку", а к гордой и мощной империи.
   За пять минут до указанного в программе передач часа все каналы телевидения, даже частные и кабельные, прекратили обычную болтовню и показали заставку: трепещущий на ветру трехполосный флаг.
   Со звуком последнего удара часов из ворот Спасской башни выбежали солдаты в парадном обмундировании и выстроились с двух сторон прохода. А потом палачи в красных атласных рубахах, кидающих на все алые отблески, и таких же красных колпаках, закрывающих лица, повели под руки премьер-министра, одетого в кипенно-белую рубаху и такие же белые штаны.
   До того уже было решено, что он останется премьером до самого момента свершения казни, чтобы все видели, что у нас нет незаменимых и тех, кто неподвластен закону.
   Невысокий щуплый премьер-министр шел медленно и чинно, согласно протоколу. Все, что творилось сегодня, должно было стать в дальнейшем традицией.
   Вот к премьер-министру подошел священник, специально выбранный для этой роли. Он выслушал исповедь, во время которой камеры тактично отвернули в стороны, показывая празднично украшенные дома и радостные лица людей, собравшихся ради такого зрелища на Красной площади.
   Вот камеры снова сфокусировали на спокойном, как бы немного даже заторможенном, если можно так выразиться, лице премьер-министра. Потом они снова мазнули по толпе, по трибуне, как бы спрашивая, а кто - следующий? Кто станет во главе правительства? Этот? Тот? И чем он закончит?
   Камеры приблизили улыбающееся лицо президента, который поднял руку, как бы показывая: я вас вижу, я с вами, сегодня мы - вместе!
   Вот премьер-министра подвели к плахе и поставили на колени. Он долго укладывает голову, пробуя то так, то этак.
   Потом ему долго читают приговор. Трижды в течение чтения, услышав "приговаривается", палач поднимает свой огромный топор. И трижды останавливается, слушая далее длинный список прегрешений.
   Наконец, чтение закончилось. С трибуны спускается президент и подходит к плахе.
   Палач замер, ожидая команды. Премьер-министр замер, ожидая удара.
   Но президент вдруг сам опускается на колени, поднимает премьер-министра, обнимает его, и они сливаются в братском всепрощающем и все понимающем поцелуе.
   Камеры показывают народ на площади. Народ ликует со слезами на глазах.
   Через пять минут все камеры уже вокруг премьер-министра, который, улыбаясь, отвечает на вопросы:
   - Буду краток. Мне понравилось. Думаю, эту традицию нам надо продолжать. Мы еще подумаем, кто будет следующим. Да, еще надо немного приподнять плаху - неудобно стоять. И под колени подложить что-нибудь. Главное же, что вот таким образом, регулярно проводя очистку аппарата, мы сможем прийти к окончанию системного кризиса, покончить с коррупцией. Так победим!
   Звучит гимн.
  
  
  -- Взаимопонимание
  
   - Она меня в упор не видит! Родную дочь, представляешь?
   - Да ты что? Не может такого быть! Любит она тебя, любит...
   - Да? Любит? Я вон волосы в красный цвет выкрасила. Ноль внимания. Даже ничего не сказала. В ухо семь сережек вставила, да полголовы постригла коротко, чтобы видно было сразу - опять, будто ничего не случилось. Она даже не смотрит, выходит! Вернее, смотрит, но не видит... Какая уж тут любовь?
   ...
   - Эх, молодые нынешние... Выходит на кухню утром, смотрю, а у нее волосы красные. Натурально красного цвета, как старый флаг. Молчу, креплюсь. Тут ведь как: скажешь что-нибудь не так, сразу во враги запишет. Это ж возраст такой, переломный. Так она над собой и над окружающими как только не издевается... То штаны во всех местах дырявые наденет, то вот в ухо семь сережек, то пострижется страшным образом.
   - А ты?
   - Так ведь люблю ее... Вот и терплю. Молчу. Жду, когда перебесится.
  
  
  -- Поденки
  
   - Вот бабочки-подёнки. Видишь?
   - Еще бы. Лезут во все щели...
   - Они живут всего один день. Вылетели, спарились, отложили яйца - и умерли. Всего один день по нашим меркам. У них проходит вся жизнь. Это я тебе для построения цепочки аналогий. Ты же материалист, правда?
   - Да.
   - Итак, мы материалисты и мы верим в бесконечность мира и времени, который никто и никогда не создавал, а он существует всегда и везде.
   - Ну, примерно так.
   - Вот подёнки... А вот - мы. Для нас их жизнь, их век - всего лишь один день. А предположим, мы будем рассматривать этот день с точки зрения морских черепах с Галапагосских островов. Тогда этот день - вообще не заметен. Миг - и нет никого. Но пойдем дальше в наших рассуждениях. Если мы признаем бесконечность миров, то должны признать и то, что в бесконечном количестве миров может быть что угодно. Все, что угодно. В рамках науки, конечно. Мы же не обсуждаем магию и эльфов, уплывших на какие-то западные острова.
   - Ну? Давай уж свою аналогию.
   - И вот тогда где-то живут такие существа, жизнь которых длится тысячелетия. И для них тогда наш век - всего лишь мгновение. даже не день - секунда! Не искра в темноте. Искра - это целая цивилизация. А люди - это как подёнки, только еще быстрее умирают. Вот представь: вот ты, вот твои жалобы на жизнь, твой труд тяжелый, твои победы и поражения, твои болезни, твоя длинная жизнь и медленное старческое угасание... А для них - всего лишь миг. Они не заметят твоих мук, твоей великой любви, твоей ненависти... Они и цивилизацию-то не заметят, если не присмотрятся. А мы, соответственно, не заметим их. Как подёнки не замечают нас - мы для них лишь преграда свободному полету.
   - Ты говоришь о богах?
   - Нет-нет, ни в коем случае. Мы с тобой стоим на материалистической точке зрения. Эти существа должны быть абсолютно реальны и материальны. Просто мы не видим их. А они не замечают нас. Но они есть, понимаешь?
  
  
  -- Масленица
  
   - Сегодня последний Масленицы! Праздник такой, понимаешь? Жечь чучело, радоваться приходу весны...
   - Да ты мне уже все уши прожужжала! Неделю только и твердишь: весна, весна! Блины, водка и весна, ага. Сделал я тебе чучелко. Вон, на дворе стоит. Собирай народ.
   Народ радостно собрался. Потому что были блины, была водка, была Масленица. Народ любит праздники. Тем более - такие.
   Из канистры окатили чучело бензином - на всякий случай. Пролили дорожку чуть дальше. Щелкнули несколькими зажигалками сразу.
   - Хорошо горит!
   - А чего она у вас какая-то яркая и симпатичная? Даже губы накрасили.
   - Так весна же всегда яркая! Надо как-то от зимы отличать...
   - Так мы что жгем?
   - Чучело Весны, как и заказывали! Кто кричал - встреча весны, встреча весны?
   - Идиот! Когда встречают весну - жгут чучело Зимы! Мужики! Тушите!
   Но было поздно. Бензин, солома, легкий ветерок в минуту превратили яркую и цветущую Весну в горсть золы и пепла, которые тут же и разлетелись по двору.
   - Ё-маё... Что же теперь будет?
   - Ничего не будет! Все нормально! Придумали себе какие-то приметы... Все фигня! Завтра придет весна!
   ...
   Весна не пришла и через две недели.
  
  
  -- Носитель информации
  
   - С заказами стало сложнее. Хотя, деньги все-таки идут, идут...
   - Да-а... С заказами - это да. Это точно.
   Два мастера похаживали вокруг гранитной плиты, оглаживали ее со всех сторон, рассматривали вблизи, низко наклонившись, перебирали свои инструменты.
   - Хорошая плита, друг, - говорил один. - Большая.
   - Все равно, весь кодекс не поместится. Места мало.
   - А мы - с двух сторон!
   - А как же читать?
   - Вертикально поставим, и тогда можно с двух сторон. Обходишь - и читаешь.
   - Голова... И камня какая экономия выходит. Это выходит, вдвое меньше нам камня нужно будет. А плату мы получаем за каждый знак. Хорошо.
   Они приготовились к работе, встав над плитой с резцами и деревянными молотками-киянками.
   - А эти-то, которые на кирпичах глиняных пишут, утверждают, что письмо на камне себя изжило.
   - Ну, глина, она же дешевле, конечно. Но наше - сохранится на века. А у них - так, до первого потопа.
   - А еще, слышал я, в стране на Западе, у великой реки, придумали писать на тростнике. Простыми чернилами - на тростнике. Представляешь?
   - Это эскапизм какой-то. И работа впустую. Ну, напишешь ты на тростнике кодекс. А через год он сгниет. Не кодекс - тростник твой сгниет. А наше-то - на века! Нет, врут все, кто пророчит гибель каменного письма! Нет, конечно, что-то будет и на глине. Что-то - совсем такое, временное, разовое - и на тростнике. Но наше письмо будет всегда. Потому что - вечно. Камень - вот носитель информации. Его и пощупать можно, и постучать по нему. И помыть, если запылился. Камень - только он будет всегда. В отличие от глины или там тростника или чего еще придумают для удешевления.
  
  
  -- Старость
  
   Сначала по утрам болит голова. Или спина. Или просто общая вялость, мешающая быстро проснуться и сделать утреннюю зарядку. Нет, ты ее делаешь, но вместо тридцати отжиманий сегодня можно и двадцать или десять или так просто - раз-два... А потом ты понимаешь, что опаздываешь на работу. По любому опаздываешь, если не на такси. Затем ты чувствуешь, что работа так утомляет тебя, что если бы не обеденный перерыв - смерть полная. И тогда ты стараешься, чтобы обеденный перерыв занимал все до секундочки отведенное время. Чтобы даже руки помыть после обеда - именно после обеда. Каждую минуту - мимо работы!
   В выходные ты начинаешь спать. Долго спать утром и днем до обеда. Затем спать после обеда, потому что устал за рабочую неделю, и надо же отдохнуть. Ужины длятся все дольше и дольше, совмещаясь с просмотром телевизора. Что, сходить в кино? Нет, слишком устал. Совершенно не хочется двигаться, одеваться, выходить куда-то. Да там еще и за деньги? Нет уж, ты уж как-нибудь так. Так как-нибудь...
   Все реже и реже живое общение с друзьями и товарищами. Они утомляют своими разговорами о проблемах в семье, о своей работе - а что они еще могут сказать? И ты начинаешь отнекиваться, отказываться от встреч, ссылаясь на усталость и болезни.
   Все чаще и чаще нагоняют эти самые болезни. Грипп, ангина, бронхиты и летние аллергии наваливаются вдруг практически каждый месяц. Скорей бы отпуск, - думаешь ты. Чтобы можно было отлежаться, отоспаться, отваляться и вылечиться.
   Больше не тянет читать умные книги. Когда их читать? Тут и на покетбуки простейшие времени не хватает, а уж умными голову забивать...
   Вдруг замечаешь изменение фигуры. Именно вдруг. Вчера еще было вот так, а сегодня уже - ого-го. И надо идти покупать новые штаны - старые-то совсем не налазят.
   Тут еще противный LiveJournal. Совершенно не о чем в него писать. Кроме мата по поводу работы, вонючего метро, гадских пробок на дороге, плохого здоровья и ожидания пятниц и отпуска - совершенно нечего писать. И незачем. Все равно в писатели не выбиться.
  
   И погода... Погода всегда не та, которую ждешь.
   ...
   Это старость, дружище.
   Независимо от того, сколько тебе лет.
  
  
  -- Телефонный разговор
  
   - Вы только не ругайтесь, пожалуйста, я, наверное, что-то делаю неправильно... У меня так все перепуталось...
   - А что вы делаете?
   - Я не знаю, что я делаю...
  
  
  -- Печалька
  
   В этих ваших интернетиках сплошная печалька.
   Пожарчики, кризисики, разрушка, войнушка, оппозицийка... Погодка вот тоже...
  
  
  -- Разговор в будущем
  
   - В древности, с учетом плохой экологической и демографической обстановки, каждый мужчина был обязан посадить дерево, построить дом и родить сына.
   - Ну, дерево - это понятно. Экология, она и сейчас... Дом построить - тоже ясно. Главное место найти и правильный чертеж нарисовать. А вот сына родить - жесткач!
   - А что поделать? Такой был закон.
  
  
  -- Сила воли
  
   Сила воли вовсе не в том, чтобы бросить пить и курить, а в том, чтобы продолжать пить и курить, невзирая на давление окружающих.
  
  
  -- Гыук
  
   Гыук был тощ, слеп и упорен. Он воркал на воркстейшне - фонил задник. Лытдыбрами он занимался в свободную минуту, когда глаза уже переставали воспринимать пиксели и шейдеры. Говорили, что он на глаз, надев очки с толстыми стеклами, определял тактовую частоту любой видюхи. Для лытдыбров этого было не надо. Лытдыбры писались плавно и напевно, переходя с экрана в виртуальное пространство рунета.
   "Гыуки!"- писал он, сосредоточенно тыкая пальцами в буквы виртуальной клавы. - "Мой лытдыбр не для лохов педальных! Не знаешь харда и софтвера - молчи и слушай. Считаешь, что знаешь? Ты - гыук!"
   Гыуки внимали.
   Гыуки были сильны своей массой и своим ноухау.
   Гыуки никого не боялись.
   Кроме админа.
   Админ имел логин на сервере. Кто имеет логин на сервере - тот не гыук. Тот выше. Спорить с ним нельзя. Только говорить "ку!" - и все. Иначе одним гыуком могло стать меньше.
   Но если делать "ку!" правильно и вовремя, то добрый админ мог ввести в дворянство и называть с тех пор простого гыука д'гыуком.
  
  -- Аббревиатуры
  
   К аббревиатуре МТА (молодой талантливый автор) для полноты картины следует добавить МНТТА (молодой, но не такой уж талантливый автор), НМТА (не молодой талантливый автор), МНТА (молодой не талантливый автор), НМНТА (не молодой и не талантливый автор), НА (не автор).
  
  
  -- Редакция
  
   - Вот тут вы написали... Вот, сейчас, сейчас... Ага! Вы написали, что в магазин входит тридцать патронов.
   - Ну, и что? Правильно.
   - Я рекомендую написать здесь не магазин, а обойма. И патронов не тридцать, а тридцать пять.
   - Но это же будет не правильно, так же не бывает!
   - Вот и ладно. Вот и пусть, что не бывает. Но зато зацепится глазом специалист по оружию, начнет листать книгу, увидит, что не правильно, напишет об этом, смеясь, ему не поверят и тоже полезут читать вашу книгу, и тоже увидят... И так по цепочке все больше и больше людей, которые прочитали вашу, безусловно полезную и нужную книгу.
   - Ну, если вы так считаете...
   - Именно так! Мы - специалисты. Не первую книгу выпускаем. У вас это какая? Тоже не первая? Нет-нет, вы слушайте специалистов. ... Так... Дальше... Вот я прочитал всю книгу, но не нашел ни одной эротической сцены. Это просто никуда не годится.
   - Но...
   - Что - но? Что - но? Разве вы писали в расчете только на детскую аудиторию? Если так, то наше издательство не может гарантировать...
   - Нет-нет, я вас слушаю. Что там с эротикой?
   - Здоровый эротизм просто необходим, понимаете? И это должна быть именно эротика, и чтобы никакой порнографии... Поэтому, записывайте: стройные длинные ноги, затянутые - и так далее... Высокие полные груди, обтянутые бархатистой кожей - и так далее... Большие карие или синие, блестящие и вожделеющие глаза с прыгающими бесенятами - и так далее... Ну, вы же взрослый человек, должны понимать!
   - Хорошо, я сделаю.
   - Вот, как с оружием, так чтобы и с эротикой. Слушайте и пишите. И будет вам тираж. И кстати, что за странное название вы придумали? Кто на это купится?
   - А что... Мне казалось, нормальное название: "Квантовая физика, часть третья".
  
  -- Право на мат
  
   Все попытки воспрепятствовать моему выражению эмоций являются ущемлением моих законных прав. Вы говорите, что, матерясь я унижаю и оскорбляю окружающих. Но это совсем не так. Мат в моих текстах не оскорбление, а сам текст. Не надо подходить к моему мату, как будто я специально кого-то ругаю. Я не ругаю. Я просто матерюсь в свое удовольствие. Вы боитесь, что от моего мата пострадают ваши дети? Но ведь с экрана телевизоров льется иногда гораздо больше вреда. Так запретите лучше телевизоры, чем бороться с моими выражениями. И мнение, что матерящихся надо изолировать от остального общества в специальных гетто - оно совершенно не демократично! На самом деле мат не вредит ничьему здоровью - нет ни одного доказанного официально случая заболевания или смерти именно от мата. Нет этого! Более того, на самом деле матерится огромное большинство населения. Просто некоторые матерятся, закрывшись дома, боясь какой-то там ответственности. За что ответственность? За откровенное выражение эмоций? Даже психологи говорят, что нельзя скрывать, сдерживать эмоции - от этого могут быть различные психические и сердечные заболевания. А вы твердите мне, чтобы я не матерился? Вот некоторые тут спрашивают хитро: мол, не хотите ли вы, чтобы и ваши дети матерились? Отвечу просто: а вот детей не тронь. Дети, они вырастут и сами решат, материться им или нет. И вообще, прежде чем бороться с моим матом, сначала ликвидируйте безработицу, поднимите зарплату, очистите воздух, закройте дебильные программы на телевидении, исправьте власть... Много есть еще сфер приложения рук тем, у кого кое-где чешется. А мат не троньте! Мат - это искреннее и открытое выражение эмоций, когда одним емким словом можно выразить любую сложную мысль. И главное, всем будет понятно.
   Матерился, матерюсь, и буду материться, несмотря ни на что.
  
  -- Сисадмин
  
   Все двери здесь были сделаны под правую руку. Все красивые деревянные двери, покрытые светлым лаком, с блестящими начищенными ручками "под бронзу" открывались направо. Так все и ходили - открывая правой рукой и выходя в коридор учреждения.
   И только сисадмин всегда открывал левой. Распахивал, замирал на миг на пороге, выглядывая налево. Потом делал шаг вперед и заглядывал за открытую дверь - направо по коридору. Потом аккуратно закрывал дверь и бесшумно шел длинным коридором, притормаживая перед поворотами и делая шаг в сторону, к середине, на ковровую дорожку.
   И никто этого не замечал.
   До тех пор, пока однажды он не забыл сохраниться.
   С тех пор у них здесь появился новый сисадмин.
  
  -- В каждом - ребенок
  
   В каждом остался ребенок. Даже в том, кто это тщательно от всех скрывает. Даже в том, кто неодобрительно ругается на соседей - ишь, в детство впали, ишь, ребячатся...
   Только этот ребенок - он же такой разный, как разными мы были в детстве.
   В одном сидит любознательный и жизнерадостный пацан. Он сует нос везде, лезет через забор с колючками, чтобы выяснить, что там такое белеет в кустах, спрашивает и переспрашивает, слушает и задает вопросы. Ему интересно все вокруг, и он, бывает, видит то, что не замечают другие.
   В другом - послушный ученик. Если ему говорить и показывать - он все поймет, и будет делать правильно. Но если не показать, так и останется на всю жизнь учеником.
   В третьем - капризный избалованный ребенок, которому объяснили, что он - самый лучший. Он не стал лучшим, потому что становиться никем не надо. Он уже - лучший. А кто так не считает, тот просто завидует ему черной завистью, а сами никто и звать их никак.
   В четвертом - плакса, с детства отвечающий на камень на дороге, на дождь с неба, на грубость товарищей только плачем, только нытьем.
   В пятом - задира и хулиган. Он повзрослел, но с удовольствием выпускает задиристого хулигана на волю и отпускает вожжи.
   В шестом - хитрый проныра, готовый на все ради достижения своих целей. Он холоден и расчетлив, скользок и неуловим. И всегда добивается своего.
   В каждом - тот, маленький. Даже в том, кто с детства вел себя, как маленький злобный старичок. Вот таким он и живет всю жизнь.
  
  -- Себе надо нравиться
  
   Не так, что - фи, все равно найдется, кому понравлюсь! А так, чтобы искренне радоваться своему отражению в зеркале и любоваться иногда и выбирать правильный поворот головы, и глазами, глазами играть и сверкать! И чтобы идти по улице и посматривать в глаза встречных: оценили? Поняли класс и качество? И радоваться, видя отклик.
   Надо, чтобы и то, что выходит из-под собственных рук - нравилось. Шьешь? Чтобы красивое было и приятное, чтобы хотелось оставить себе. Пишешь программу? Чтобы щекотно в животе было от удачно вставленной функции и скорости работы. Сочиняешь рассказ? Чтобы и потом, через год или два, читать свое произведение было приятно и интересно и пробивало до слез иногда.
   И тогда сразу улучшится походка, выпрямится спина, исчезнут угри, пропадет диарея, наладится кислотно-щелочной баланс и стабилизируется давление, улучшится сон, исчезнут боли то там, то сям, и станет на улице светло и совсем не холодно.
  
  
  -- "Писатели"
  
   Они вяло толкали друг друга ладошкой в плечо, изредка стонуще спрашивая:
   - Кто ты такой?
   - Нет, ты кто такой, а?
   - Кто ты такой, сколько у тебя читателей?
   - Нет, ты кто такой? Кто тебя знает и какой у тебя рейтинг в Яндексе?
   - Нет, кто ты такой, а? Да тебя даже "пираты" не воруют!
  
  
  -- Аберрация зрения
  
   - Доктор, я очень болен. Я уже давно не вижу ничего зеленого. Вот деревья за окном - они черные. Вот лужайка - она же белая! Черное и белое. Черное и белое...
   - Голубчик, у нас зима длится пять месяцев... Чего же вы хотите? Ваша болезнь лечится очень легко - самолетом.
  
  -- Человеческая логика
  
   Когда Тим бесился, это было страшно. Он носился по каюте, разбрасывал вещи, ругался черными словами, таращил глаза - а глаза у Тима и так немаленькие. Мог и зашибить невзначай. Потом-то извинялся и каялся. Но - потом. Поэтому надо было сразу перевести его жажду деятельности в вербальную стадию. Пусть выговорится.
   - Тим, проблемы? Нужна помощь?
   - Ы-ы-ы... Какая помощь? Чем мне можно помочь? Ну, чем ты лично можешь мне помочь?
   - А ты излагай, излагай. Громко и отчетливо.
   Он остановился в центре каюты, сложил передние хватательные конечности в молитвенном жесте, потом сложил вторую пару опорных, первую вытянул перед собой и рухнул на мягкий синтепол.
   - Эти гуманоиды... Прости. Но эти так называемые люди...
   - Да что там опять?
   - Они говорят, что мы можем спрашивать, что нам не понятно. Но тут спрашиваешь, а они сами ничего сказать не могут! Вот, например. Вот, сейчас. Ага - вот! У них четыре конечности. Да, всего четыре. И вот они делят год на четыре квартала. Логично ведь, правда? И легко запомнить: четыре конечности - четыре квартала. Но ты слушай дальше! Они каждый квартал делят на три месяца. Понимаешь? На три! Чего у них три? Пальцев - пять. Глаз и ушей - по два. Чего у них три? Откуда - три? Спрашиваю, говорят, что это так повелось, и надо просто запомнить. Ну, ладно, запомню. Но дальше! Они делят месяц на четыре недели. Логично, правда? Ага. Я тоже так думал. А то, что на четыре недели делится только один месяц - это вот как понимать? А остальные - больше! И сама неделя делится на дни. Ну, ты подумай, порассуждай и скажи - сколько дней в неделе?
   - Пальцев - пять. В неделе может быть пять или десять дней.
   - Семь! Семь! Откуда? Почему? У их насекомых - шесть конечностей. У пауков - восемь. У людей - четыре. Пальцев - пять. Ну, откуда, откуда там семь дней в неделе?
   - Наверное, стоит просто запомнить? Это как исключение такое - просто запомнить.
   - Да? Там у них все можно только запомнить! Я тебе так скажу: когда день делится на двадцать четыре часа, а дней в месяце тридцать один, а месяцев почему-то двенадцать... А в неделе семь дней. А в часе - шестьдесят минут. А в феврале - я выучил - двадцать восемь дней! А иногда, представь, да - двадцать девять! А рук - всего две! А пальцев - пять на каждой... Я так не могу! Я не вижу логики! Я с ума сойду с ними!
   Логики действительно не было.
   - Ну, не все же логично. Есть еще такое слово - традиция.
   - Традиция... Традиция! Их бог создал все за шесть дней! Почему за шесть? Откуда тут - шесть? Где - шесть?
   - Погоди... Ты говорил, что в днях считают недели. И дней тех семь.
   - Вот! А у них в традициях так: бог создал все за шесть дней. То есть, абсолютно все создал бог! А потом был седьмой день, в который бог ничего не делал. Потому что отдыхал от тех шести! Вот тебе - семь дней в неделе! А в месяце четыре с половиной недели. А в году - тоже не ровное число... Но погоди, погоди... Как думаешь - сколько у них дней в году? А? Молчишь? Правильно! Не догадается никто и никогда! Триста шестьдесят пять! А иногда - представь себе- триста шестьдесят шесть! И теперь скажи, как должна работать их техника и электроника при такой логике? Шестьдесят - двадцать четыре - семь - четыре с половиной - тридцать один - двенадцать! А-а-а!
  
  -- Куда уходит детство?
  
   А оно никуда не уходит.
   Оно не гость из "правильных", который понимает, что пора и совесть знать, да и съедено-выпито все, и поэтому начинающий сам собираться, одеваться, прощаться с хозяевами, и уходящий в ночь с улыбкой удовлетворения, потому что долг вежливости соблюден, сеанс общения произошел, ужин был, а теперь можно и поспать. И хозяева остаются довольными, потому что и ужин был, и общение, и гость оказался "правильный", и не стал слишком долго утомлять своим присутствием.
   Вот детство - оно совсем не такое. Оно не пришло, и поэтому ему и не уходить. Оно всегда с нами. И только если его вежливо выпроводили, как засидевшегося и обжившегося уже гостя, если не просто намекнули, а прямым текстом произнесли "волшебные" слова, вот тогда оно уходит. В никуда. Оно просто умирает.
   Поэтому никогда не говорите детству: "Я уже старенький (кая). ...Что ж я, как маленький (кая). В моем возрасте..."
   Детство никуда и никогда не уходит. Его выгоняют. "Выпинывают". Выкидывают. Прогоняют.
   Не надо этого делать. Некрасиво... Оно же - детство.
  
  
  -- Объявление
  
   Лысый, седой, где не лысый, пузатый, низенький, беззубый шестидесятилетний холостяк с массой вредных привычек познакомится с высокой спортивной красивой девушкой 18-20 лет, без жилищных проблем, с богатыми родителями, для совместного проживания и создания семьи.
   Интим не предлагать.
  
  
  -- Последнее письмо
  
   Он неторопливо открыл левый верхний ящик письменного стола и достал из надорванной пачки лист бумаги.
   В верхнем ящике россыпью валялись шариковые ручки, частично купленные по случаю, частично подаренные на разные годовщины или в ходе каких-нибудь рекламных акций. Так же медленно, буквально нехотя, с недовольным выражением на лице он пошевелил указательным пальцем одну, другую ручку, пока не остановился на подарочной, зеленой, похожей на хорошо отполированный осколок мрамора.
   Вздохнул, повозил лист по гладкой поверхности стола, будто разглаживая. Да чего там было разглаживать?
   Нет. Никак не получается. Он встал, оттолкнув кресло, вышел на лоджию, открыл фрамугу, постоял, смотря на снег, сыплющийся на город. Несколько раз резко вдохнул и выдохнул, как учили в свое время тренеры. Тяжелый комок, подвисший, казалось, сразу под ребрами, не рассасывался. Все было не так. Все было неправильно. Но и дальше так продолжаться не могло.
   Вздохнув, не закрывая за собой дверь, он вернулся в комнату, постоял немного над столом, рассматривая единственное светлое пятно - лист бумаги, лежащий чуть левее центра. Нагнулся, поправил его, передвинул так, что лежал он теперь ровно посередине. Ручку шариковую положил сверху, чуть наискосок. Посмотрел со стороны: стол темного дерева, настольная лампа, лист бумаги, темно-зеленая ручка. Хорошая композиция, подумал он, а потом смахнул все со стола широким взмахом руки, и снова вышел на лоджию.
   Ну почему, почему все не так? Ведь было же оно, счастье? И любовь была? И эти горящие глаза. И встречи. А как она прислушивалась к каждому слову, сказанному им! Как не просто прислушивалась, а - вслушивалась, разбирала по словечку, думала над каждым словом!
   А может, и не было никакой любви, и он сам себя обманывал? А вот теперь, когда он ослабел немного, все это и проявилось? Тут же пропал огонь в глазах, сразу же стали неинтересны его рассказы...
   Эх-х-х-х... Тьфу! - плюнул он вниз на заснеженный тротуар.
   Можно было напиться. Какое-то время он только этим и спасался. Но ее этим не вернуть. Она только смеялась над ним, пьяным. И потом, врачи уже запретили столько пить. А если не пить, сразу лезут мысли в голову: "Кто он? Зачем он? Не было бы лучше ей, если бы его не было?".
   А и правда... Может, хватит выяснять отношения и доказывать что-то друг другу?
   Он резко повернулся, как когда-то, уверенно прошел обратно к столу, подвинул кресло, сел. Достал новый лист бумаги, не глядя схватил шариковую ручку - любую, лишь бы писала. Поднял руку над листом бумаги. Задумался, буквально на секунду, а потом размашистым почерком написал:
   "Я устал. Я ухожу."
   Слова вдруг нашлись. Они легко связывались друг с другом в знакомые рубленые фразы. Не было никаких упреков, никаких жалоб, никаких претензий. Просто он устал. Возраст, наверное...
   ...
   За слегка приоткрытой дверью кашлянули негромко:
   - Борис Николаевич, операторы готовы...
  
  
  -- Старое кино
  
   Свой среди чужих - это "наш" храбрый разведчик среди врагов...
   Чужой среди своих - это "их" подлый и трусливый шпион среди наших...
   Свой среди своих - это нашего разведчика обнимают, награждают орденами и новыми погонами за выполненное задание, ведут с собой куда-то и наливают ему водки...
   Чужой среди чужих - это когда он докладывает о выполнении, выходит один на улицу, закуривает и с тоской смотрит в небо...
   Ну и правильно - что там хорошего, у чужих, может быть? Он же не среди своих, а среди чужих остается!
  
  
  -- Медицина
  
   - Если болит рука от напряжения, от работы тяжелой, надо повязать шерстяную нитку на запястье и не снимать две недели. А если горло разболелось, то нитку надо по шее пустить, но с правильным амулетом, потому что без амулета только ослабление боли, но никакого лечения. А если чирьи замучили, то помогает собачья шерсть, потому что у собак чирьев не бывает. Безрукавка из собачьей шерсти помогает и от чирьев, и от простуды и колотья в спине. А если болит голова, нажать на точки над бровями. Или еще помогает, если массировать левый мизинец. А если...
   - У меня - вот. Нога. Подранили слегка, а теперь не заживает никак. Сочится сукровицей и сапог надеть - больно.
   - Это раньше надо было приходить - давно бы уже на коне скакал. Но и так, по запущенному, все равно есть хороший рецепт. Надо взять красную тряпку. Очень красную, самую красную, какую найдешь. И на ночь завяжи ногу этой тряпкой.
   - И все?
   - И все.
   - А заклинание какое-нибудь?
   - Какое заклинание? Вы о чем, мужчина? Это вам не шарашкина контора какая-нибудь, а солидное медицинское учреждение! Заклинания... Придумают же тоже. Хотя, если какие-то знаете на отворот крови, то почитайте. Вреда не будет.
  
  
  -- Прогресс
  
   Вот вы всему верите. Новостям разным верите, особенно когда они о плохом. Верите соседям. Коллегам на работе. Слухам верите. Ведь, раз говорят - это же неспроста? Только в прогресс никак не поверите. В науку. В технологии разные. смеетесь над "нано". Читаете фантастику, четко понимая, что все это - сказки. Фильмы фантастические смотрите для того же - пощекотать немного себя изнутри, понимая, что все это сказки. Так просто не бывает.
   Не бывает?
   А вы пользуетесь, например, Скайпом? Программа такая, в которой разговариваешь с другими городами и странами, и видишь собеседника... А-а-а... Знаете, да? Хорошо. Как вы видите друг друга? Камера! У вас ноутбук, да? И камера встроена в его крышку и всегда направлена на вас. Как вы считаете, если вы не в Скайпе, камера работает? Что значит - нет? Оптика как-то ломается сразу? Или не подается напряжение на контакты? Или как вы себе это представляете, что вот вы видите друга, а потом - раз, и сразу не видите? Программа отключается? Так это Скайп отключается. Это программа связи всего лишь. А камера - она у вас встроена в систему. Она питается той же энергией, что и весь ноутбук. И оптика у нее - стеклянная. Стекло же не отключается? Вот вы отошли зачем-то. А камера смотрит на комнату. Она все видит. Все, что в комнате - принимается на ее сенсоры. Что вы говорите? Вы отключаете свой компьютер? У вас не ноутбук, а "большой"? То есть, камера отдельно? Такая кругленькая или кубиком таким - да? А вы не думали, почему она больше, чем та, что глядит из крышки ноутбука? Кто вам сказал, что она лучшего разрешения? Да у них у всех разрешение одно и то же. Чтобы видеть вас и вашу комнату, и все, что в этой комнате делается. И нужно камере минимальное питание. В ноутбуке питание от ноутбука. А если камера отдельно стоит? Вот, правильно понимаете - потому она и больше размером - из-за элемента питания.
   Вообще нет камеры? Что вы говорите? И компьютера нет? А телевизор - есть? Как он показывает, представляете? Люминофор реагирует на электрический ток и светится по-разному. Вот картинка и проявляется на экране. А если - наоборот? Если светить на люминофор, а с контактов снимать информацию? А?
   Потому что свет - он и есть свет. И пишет свет на сенсоры, что вот это - хозяин. А вот - гость...
   Кстати, вы не слышали, что там рассказывали насчет программы распознавания лиц?
   Это уже не говоря о том, как вы себя ведете, когда дома никого. И жарко. И скучно.
   Не верите мне? И в прогресс не верите?
   А сплетням разным, новостям идиотским про политику - верите? Вот такие вы странные и нелогичные.
  
  
  -- Жизненное
  
   Жил был офис. И был в офисе системный администратор. Он был очень хороший системный администратор. Поэтому в офисе все работало и никогда ничто не ломалось. Сервер не падал ни с того, ни с сего, сети не рвались, программы и пакеты информации не улетали в неизвестность. Синих окон смерти, кстати, тоже не было ни у одного пользователя.
   И однажды финансовое управление этого офиса, рассмотрев все затраты, пришло к выводу, что системный администратор им, в принципе, не так уж и нужен. Сидит там у себя в комнате мужик какой-то. Никто его почти и не видит. Получает зарплату и даже премии на уровне с другими. А толку?
   Системный администратор был уволен, штатная единица сокращена, расходов стало меньше.
   Через месяц сервер начал падать, сети отваливаться, программы зависать, а на мониторы пользователей регулярно вылетать синий экран смерти.
   И вот тут всем и всё стало понятно...
   Всё стало понятно!
   Это гадкий ленивый бездельный бывший системный администратор, уходя, наколдовал там что-то, что теперь все стало ломаться! Это, выходит, слишком поздно они его уволили! Давно надо было с ним расставаться! Мерзкий тип, мерзкий...
   Теперь в том офисе работает целый айти-отдел из пяти человек. Все они, работники отдела, очень загружены работой. Настолько загружены, что откладывают срочные вызовы на дни и даже целые недели. И все видят, как много трудов у настоящих системных администраторов. Не то, что у этого, бывшего, самого хитрого, которого слишком поздно раскусили.
  
  
  -- Бука
  
   - Ух, ты! Красота какая...
   - Вот тут, смотри - настоящая тисненая кожа. И вот это вот все - натуральное золото. Золото не тускнеет со временем и не ржавеет. Значит, будет всегда так же блестеть.
   - Такие узоры клёвые! Здорово получилось!
   - Да ты открой, открой!
   - Оп-па! Это же буквы!
   - Ага. Тут все страницы с буквами, представляешь? Вот это - страница. Ну, ты понял?
   - Не совсем. Страница - она все же другая немного. Во-первых, размер и разрешение. Вот тут сколько дюймов?
   - Ну-у... Примерно, десять. Чуть больше даже. Это такой специальный формат. Раньше его называли "а-пять".
   - А чего тут - пять? Если сам говоришь, что десять?
   - Ну, название такое, понимаешь? Просто фирменное название. Оно с размером не связано. А в дюймах - десять.
   - Не девять, не одиннадцать... Неформат какой-то? А разрешение какое? Сколько тут точек на дюйм?
   - Разрешение тут исключительно от того, как печатать. Если типографский шрифт с заливкой краской - так очень даже высокое. Ну, и от качества бумаги еще зависит. Это, кстати, бумага. Как в древности. Самая настоящая.
   - Бумага? Погоди, но я знаю бумагу. Она совсем не такая! Сейчас даже с подсветкой бывает. А тут батареи на сколько часов хватает?
   - Тут вообще нет батареи.
   - Ну, и какая же тогда это страница? Батареи нет, размер неформатный, бумага, выходит, недействующая...
   - Понимаешь, это не электронная бумага. Это - настоящая. Как в древности.
   - Дорогая, небось?
   - Не дороже электронной. Даже дешевле.
   - Ну, хорошо, хорошо. Бумага. Пусть - бумага. А как же ее читать, раз нет батареи? Вот я прочитал тут все сверху вниз. И дальше как?
   - А вот так!
   - Ничего себе! А дальше?
   - Вот еще. И еще. Видишь, листаю?
   - Черт! Это же как на экране! И без кнопки! Прикольно!
   - Тут и рисунки могут быть. И цветные, и простые - черным по белому.
   - А размер шрифта как менять?
   - До этого я еще не дошел. Сам не знаю.
   - Хотя, вроде, и так разборчиво все. И без батареи... Это выходит, вечная штука-то!
   - Вот! Ты понял! Именно - вечная! Подзарядки совсем не требует!
   - Ну, и как ты назовешь свое чудо человеческого гения?
   - Скажешь тоже - гения... Это - бука. Вот есть е-бука, но тут же электроники вообще никакой. Значит, просто - бука.
   - Бука... Красиво. Дашь почитать?
  
  
  -- Актуально-праздничное
  
   Вова приехал на новогодний праздник на метро, выпил бутылку "Гжелки" по сто двадцать рублей, а потом портвейна, принесенного друзьями, а еще сладкого шампанского вместе с девушками, и запил все двумя бутылочками "Сибирской короны"...
   Петя приехал на "бэхе-семерке" с личным шофером, оставшимся за рулем. Потом Петя выпил в одно лицо бутылку "Абсолюта", затем употребил поллитра "Бейлиса" под разговоры с девочками, после под бой курантов и под концерт выкушал крымского брюта, залакировал двумя бокалами фирменного разливного Гиннесса из соседнего паба...
   Как же им обоим было одинаково плохо 1 января!
   Независимо от материального положения и невзирая на экономический кризис...
  
  -- Политическое
  
   И спросил тогда Тот, что пришел Оттуда:
   - Скажи мне, чего же ты хочешь?
   И ответил Василий Алексеевич, что хочет он, блин, как бы это сказать, черт, в общем, типа, чтобы не было никаких коммуняк этих, нахрен, совсем, типа, и чтобы история, значит, шла, как ей положено ходить, без всяких там революций и большевиков.
   И сказал Тот, что пришел Оттуда:
   - Да будет так.
   И стало так.
   И возопил Василий Алексеевич:
   - Где мой дом? Где мой автомобиль? Где счет в банке и заводик, мною управляемый? Где все мои деньги, мое богатство, мой авторитет и мое место в обществе?
   И было ему отвечено свыше:
   - Твое место, мурло немытое, в полях за плугом. А не нравится на земле трудиться, так в заводской общаге.
   И горько заплакал тогда Василий Алексеевич. Ибо не был он тут в новой жизни дворянином и князем или графом. И купцом первой гильдии не был. Даже третьей - не был все равно. И был он никто и звать его было никак.
   И возжелал он тогда революции.
   Но не было ея.
  
  -- Черный телефон
  
   Вот ты будешь спокойно спать, а среди ночи вдруг раздастся телефонный звонок. Схватишься, скатишься с постели, подхватишь трубку, будешь вслушиваться, но на том конце волны или провода будет только непонятная далекая музыка и какие-то смутные шорохи.
   - Алло, алло! - будешь бесполезно кричать в трубку.
   Будешь потом ломать голову, кто же мог тебе позвонить в такое неурочное время. Будешь ругаться и даже отключать аппарат. А назавтра - опять такой же звонок в самый разгар хорошего сна, когда про лето и друзей, и еще про подруг.
   А это Черный телефон набирает твой номер. Это Черный телефон молчит при соединении. Это Черный телефон по ночам доводит людей до сердечного приступа.
   Бойся Черного телефона!
   А если не боишься...
   Вот ты будешь спокойно спать, а среди ночи вдруг раздастся телефонный звонок. Схватишься, скатишься с постели, будешь вслушиваться, но на том конце волны будет только непонятная далекая музыка и какие-то шорохи.
   - Алло, алло! - будешь кричать в трубку.
   Поздно кричать. Бесполезно.
   Черный телефон уже нашел тебя.
  
  -- Стыдная болезнь
  
   Скрипнула дверь. Олег нажал комбинацию клавиш, сворачивая все окна, потом щелкнул мышкой, открывая "Цивилизацию". Щелкнул еще раз.
   - Бум-м-м! - гулко отозвались пушечным залпом колонки.
   Сзади нависла тень. Олег свернул "Циву", щелкнул мышью и открыл старенькие "Меч и магия". Снял с паузы и врезал "звездным дождем" по зеленым драконам.
   - Ш-ш-шах-х-х! - влупило яркими искрами по крылатым.
   Тень не уходила. Олег поставил на паузу, свернул окно "М&М" и включился в разгадывание квеста в нереально красивом мире "Myst". Он помнил, что игра, в принципе, проходима. Но тут можно было и не рваться никуда, не отгадывать ничего, а просто рассматривать окружающее, прорисованное до нереальной четкости. Вот бабочка села на тропинку. Можно нагнуться и посмотреть на рисунок на крыльях. Справа розовеет восход над бескрайним океаном. Слева - какие-то чугунные конструкции в заклепках. Видна ржавчина там, где никто годами не касался металла. Шумит ветер, скрипят какие-то насекомые в зарослях. Яркие тропические птицы летают над головой.
   Олег прислушался. За спиной дышали. Что еще надо? Ну? Он повернулся в своем крутящемся кресле и спросил:
   - Ну? Чего за спиной стоим?
   - Ты играешь?
   - Играю - видишь же!
   Он повернулся к экрану и опять по очереди бухнул из пушки, атакуя город, махнул свитком с заклинаниями, нажал несколько кнопок с иероглифами на чугунной двери.
   - Вот, играю.
   - Но это же, я смотрю, всё старые игры? А почему ты не играешь в новые?
   Почему, почему... Потому что в новых играх нет пошагового режима! И на паузу не поставить. Все слишком реально - оторваться невозможно. Но как это объяснишь? Что значит - оторваться? Зачем - оторваться?
   - Ну, понимаешь, это мои любимые игры. Вот есть просто новые и хорошие, а есть - любимые, понимаешь?
   - Не понимаю. Мы с отцом тратим такие деньги. Покупаем тебе самое новое. Самое лучшее. И компьютер у тебя специальный - игровой. А ты играешь в какое-то старье? Да еще в три игры одновременно? Не верю! Ты опять начинаешь? Опять?
   - Что я начинаю? - недовольно пробурчал Олег. - Ну, что?
   - А вот, что!
   Над плечом мелькнула рука матери, она умело ткнула мышкой в вордовский ярлык, развернувший документ на весь широкоформатный экран.
   - Вот! Я так и думала! Ты опять за старое?
   Олег понурился, вжал голову в плечи. Сейчас начнется...
   - Мы с отцом с таким трудом оторвали тебя от этой гадости. Мы сил не жалеем, работаем, даже на пенсии, не покладая рук, чтобы обеспечить тебя всем самым новым, передовым. Мы с отцом готовы на все. Даже сериалы покупать в подарочном исполнении. Даже антологии кино. А ты - опять за свое?
   - Ну, ма-ам... Это же просто маленькая сказка... Я обещал...
   - Ты и нам с отцом обещал! Говорил - всё. А сам? Нет, придется все-таки вызывать специалиста. Они, говорят, кроме игр и кино знают и другие очень эффективные способы излечения от этой позорной болезни. Логорея... Графомания... Фу, сын! Стыдись! Тебе уже пятьдесят!
  
  -- Прикольно
  
   - Прико-ольно, - сказала она в очередной раз, смешно вытаращив глаза и вытянув губы трубкой.
   - Послушай, ну, разве нет других слов? Я тебе что ни покажу - все у тебя "прикольно". Что за слово - паразит? А ведь столько можно найти других эпитетов... Ну, например: офигительно, офигенно, охренительно, классно, ништяк, полный отпад, умереть - не встать, железно... Да, у нас так говорили о чем-то хорошем - железно! Или еще - четко, шикарно, мурчибельно, кошкам нравится, просто очуметь, кавайно... Наконец, самое простое - блеск! Ну, что скажешь?
   - Прико-ольно...
  
  -- Другой жизни не будет
  
   Пауза была длинная, как в театре перед коронной репликой. Или после короткой, когда артист стоит и ждет аплодисментов и восхищения зрителей. Ждет, ждет, а - ничего...
   - Сколько тебе лет-то? - спросил он, наконец.
   - А какая разница? Ну, двадцать семь, - шмыгнула она носом.
   - А до скольки жить собираешься?
   - Чего?
   - Ну, сколько ты жить-то будешь? Не думала? Ну, примерно!
   - У нас в семье все долго живут, - вспоминала медленно она. - Дед до восьмидесяти дожил, а бабка так и вовсе под девяносто...
   - Ну? А ты - до скольки?
   - А если скажу до восьмидесяти - и что? - окрысилась она.
   - И все. И ты вот так до восьмидесяти будешь плакаться, как плохо живешь и все тебе не так?
   - А вдруг...
   - А вдруг не бывает. И принцев на самом деле нет. И будет у тебя или так - или по-другому. Вот и все. До восьмидесяти.
  
  -- Политическая история
  
   - Ленин породил Сталина. Сталин породил Берию и Маленкова. Берия породил Андропова, а Маленков породил Брежнева. Андропов породил Горбачева, Шеварнадзе и Алиева, а Брежнев породил Черненко и Лигачева. Горбачев породил Ельцина...
   - Постой, постой! А Хрущев?
   - А Хрущева никто не породил. Он был самородок.
  
  -- Амруская область
  
   - Это что? - брезгливо толкнул лист по полированной поверхности стола президент. - Это как?
   - Упал самолет, комиссия вылетела для проверки.
   - Да черт с ним, с самолетом! Это какая область?
   - Э-э-э...
   Да, некрасиво вышло. И не просто некрасиво, а совсем плохо. На таком уровне ошибок не прощают.
   - Вы меня совсем за лоха держите, что ли? Я, мол, свою страну не знаю? Проверяете? Чья это работа? На кого работаете? - голос поднимался все выше, лицо краснело, кулаки сжимались и стучали по краю дубовой столешницы.
   - Это не ошибка. Это ваша новая область.
   - А почему в Интернете ничего не говорят? Когда у нас область новая появилась?
   - Да уже с неделю. Там потому самолеты и летают - перебазируемся. По вашему распоряжению.
   - Знаю я, что по распоряжению! Не хватало еще, чтобы бомбардировщики летали без моего ведома... Но помнить все свои подписи не обязан. Для того у меня есть администрация. То есть, ты и твой народ. Так что там, с областью?
   - Прошу полчаса для составления аналитической записки.
   - Двадцать минут. Время пошло.
   ...
   - Идиоты! Теперь быстро за работу! Расхлебывать будем вместе. Откуда эта мерзость?
   - Из Интернета. Из Газеты.ру. Ну, ошиблись они.
   - Садись на телефон - никаких ошибок. Пусть не правят.
   - Так нет такой области - Амруской!
   - Теперь есть. Или нет тебя, умник. Выбирай.
   - Так точно, есть Амруская область!
   - Ты, молодой, по блогам политическим пробежаться. Устроить кампанию протеста и кампанию поддержки исторического решения. Пару новостей от соседей. Протест от американцев. Хотя, нет. Протест американцев и ответ нашего МИД - это тебе, Вань. У тебя опыт, ты уже такое организовывал.
   - А демонстрацию и праздник во вновь присоединенной области?
   - О! Сделать видеорепортаж. Кто там у нас записки пишет? Сколько тебе еще времени?
   - Заканчиваю.
   - Молоток! Быстро схватываешь! А про Думу там будет?
   - Конечно! Ратификация и все такое.
   - Все - время, время, время! Давай свою писульку. Ого, сколько! Молоток. Премию получишь.
   - А нам?
   - А вам - работать, негры! Он сейчас в Интернет полезет, читать о новой области. Так что и в Вики и куда там еще - везде, чтобы. Быстро! Пока я там беседую...
   ...
   - Вот, аналитическая записка.
   - Так... Неоднократные обращения. Всенародное волеизъявление. Протест американской администрации. Эти, как всегда, недовольны... И чего лезут не в свои дела? Наша нота на протест. Молодцы. МИД не дремлет, значит. Закон. Дума. Ратификация. Президент подписал... Это когда? А-а-а... Что-то было, точно. Тогда много всякого подписывал.
   - Так что - никаких ошибок. Новая область. Вот там и бомбардировщики поэтому.
   - А где хоть на карте-то? Покажи!
   ...Ой, как неудобно... И где она... И чтобы никого не задеть... Ой, как неудобно...
  
  -- "Хуй"
  
   Так было написано на заборе жирной черной краской, матово блестящей на заходящем солнце.
   - Блиа, - воскликнул фанат. - Это ж точно! Тут ни прибавить, ни убавить. Это все, как есть, Одну игру еще туда-сюда, вторую - с трудом, а на третью - не стоит! Гениально короткий анализ и четкое видение проблемы! Да никогда! Так оно и будет все время! Потому что - читай сам!
   ...
   - Да-а... Распустилась молодежь. Чтобы вот так, на заборе, практически в центре города. Это показатель, тут даже и не поспоришь. Показатель уровня нашей культуры. Показатель, что бы там ни говорили, уровня совка в крови. Это надолго, если не навсегда. Так жить нельзя.
   ...
   - Вот, посмотри, что написано. И как ты думаешь, что там, за забором? А-а-а-а... То-то. А там совсем не то. Это снова обман. Дурят русский народ. Всю жизнь дурят. Вот такие и дурят, кто пишут невесть что на заборе...
   ...
   - А ведь написана правда. Все именно так и есть. В такой стране, в таком государстве жить нельзя! Что значит, там не о том? Там именно о том самом! Это вы читаете как-то не так и относитесь предвзято!
   ...
Утром пришла пожилая женщина в оранжевом жилете, покачала головой, достала из мешка распылитель и залила толстым слоем серой эмали яркую жирную надпись. В два слоя, дождавшись, чтобы первый подсох.
   ...
   -... Суки, не принимают критики! Все правильно было написано, значит!
  
  
  -- Откуда пошел футбол
  
   В древности завоеватели запретили завоеванным народам иметь металлическое оружие. За меч-кинжал-нож сразу рубили головы.
   И народ научился биться на дубинах и шестах.
   Тогда им запретили длинные шесты и дубинки.
   Народ придумал каратэ и всякое кунг-фу. Специально, чтобы без оружия. Рука и нога стали оружием.
   И тогда завоеватели поняли, что надо что-то делать с этим народом. Как сделать так, чтобы мальчик с детства не руку набивал на макиварах, а был увлечен чем-то достаточно тяжелым физически, но не дающем никакой практической пользы в случае восстания или каких-то иных противоправных действий?
   Итак, во-первых, надо было сделать так, чтобы не дрались руками, чтобы не развивали руки и плечи, чтобы попавший в руки простого населения меч не стал смертельным оружием, чтобы дубина или шест не угрожали рыцарю. То есть, руками - ни-ни! Нельзя руками!
   Во-вторых, если уж не руки, а ноги - так было решено, то надо запретить поднимать их выше плеча, чтобы не могли ударить в голову, победить в бою ногами.
   В-третьих, при всем при этом нужны были выносливые и сильные рабы, которые умеют тупо подчиняться и могут работать в большом сплоченном коллективе, четко выполняя свои функциональные обязанности.
   Вот так и появился современный футбол - совершенно бесполезный спорт с точки зрения прикладного боевого искусства, с совершенно бесполезными правилами, приучающими лишь к одному: не думать, почему надо делать так, а не иначе, а выполнять требования того, кому положено требовать.
   Ко всему прочему, эта игра еще отлично отвлекает от размышлений народные массы, сами не участвующие в футбольном матче.
  
  -- Наша песня
  
   Худой, скрюченный, весь какой-то угловатый м дерганый мужик остановился у скамейки, на которой сидели с пивом студенты, слушая магнитофон.
   - О, мля! Строубери филдз форева! Блин, аж прослезился! Только у нас ее пели иначе, порезче немного, поритмичнее. А так тоже неплохо, но очень уж грустно получается. Что за запись, пацаны?
   - Ты что, мужик, офонарел? Это ж "Битлз"!
   - О, как! И название наше, правильное. "Жуки"... Мы там как жуки как раз и были. Ты хоть понимаешь, о чем в песне поется, молодой?
   - Языкам обучен..., - усмехнулся пренебрежительно один.
   - Да мне похрен твой язык, салабон. Тут же не в языке дело, в сути самой. Это ж про меня песня, про нас всех, про тех, кто, - он немузыкально напел фразу из только что отзвучавшей песни. - Давай, крути назад. Включи еще, порадуй деда!
   - Не, мне лень, - вытянул ноги хозяин магнитофона. - В падлу мне, ясно? Дальше слушать будем.
   - Ты не понял, что ли? Это ж наша песня, понимаешь? Наша! Мы ж под нее - с утра до ночи!
   - Иди, бомжара вонючий, не отсвечивая и не нарывайся. Этой песне уже сорок лет скоро будет...
   - А я о чем? Это вечная песня! Как вечны эти поля с длинными грядками, за горизонт. Как вечны эти нормы. И каждый день, понимаешь, каждый день в любую погоду мы выходили и ползли, как жуки, на четырех костях с корзинками на шее туда, за горизонт. Строубери филдз - форева-а-а-а... Мать! Нет, ребята, вам не понять, пока сами не испытаете, что такое - навсегда. Не просто так навсегда, а земляничные поля - навсегда. Навсегда - это пожизненно. Да даже если и не пожизненно, а всего лишь десятка - это тоже почитай навсегда, когда разогнуться не можешь, кровь стучит в голове, от запаха этого тошнит уже, на еду смотреть не можешь, и понимаешь, что это всего лишь один маленький день из трех тысяч шестисот пятидесяти трех длинных дней... Строубери филдз форева-а-а-а...
   - Три тысячи шестьсот пятьдесят.
   - Студенты, что ли? Двоечники? А високосные года срок не сокращают, увеличивают... Эх... Не включишь еще? Нет? Ну и ладно. Только запомни, пацан - это страшная песня. Это песня невольников. Это стон души русской. Это - земляничный поля, блин, навсегда! Эх...
   Он махнул рукой и пошел дальше, чуть скривившись набок и придерживая сумку, висящую на шее.
   - Чего это? - переглянулись студенты.
   - А ну его, в задницуу! Включи-ка лучше погромче про еще один кирпич в стене!
  
  -- 3D
  
   Днем показывали небо. Сквозь тучи делали такие разрезы в параллель и поперпендикулярно и показывали небо.
   Старожилы смотрели и ругались ругательски.
   - Раньше-то, - говорили они, - Небо было вовсе не такое. Выше оно было как-то. И синее или голубее - тут уж как кто произнесет. И не так оно светилось от солнечных лучей. Кстати, и Солнце светило ярче и желтее. Фигня эта ваша три-дэ.
   А молодежь, не зная, как было раньше, радовалась и чуть не аплодировала:
   - Небо! Солнце! 3D!
  
  -- "Черный критик"
  
   - Не могли бы вы поругать нашу книгу?
   - А за что же мне ее ругать?
   - Ну, ведь плохая, да? Скажите, что она плохая!
   - Вот если, извините, говно пахнет. За что же мне его ругать? Оно все равно будет пахнуть. Даже вонять. Так что вам надо постараться, милейший, чтобы ваша книга была обругана мной. Очень постараться.
   Трубку положить аккуратно на оба рычага. Трубка тяжелая, красивая, старинная. И телефон такой же - под старину. С рогами-рычагами. Тяжелый, со стола не сдернешь, не смахнешь в сердцах. Все должно быть таким, чтобы не бояться внезапного проявления чувств. Вот и монитор - старый. Не тонкие эти пластинки, а большой, пузатый и со специальным защитным экраном, наброшенным сверху. Тут хоть плюйся в него, хоть кидайся карандашом - ничего не случится. И мышка на толстом крученом проводе. Ты ее - на пол, а она не долетает, а подскакивает на пружине - и опять на стол. Углы у стола оббиты мягким. Стены до человеческого роста - в мягкой обивке. Это все на всякий случай. На случай - мало ли что. Бывает, да. Срывается. Но нельзя же своему здоровью вред наносить! Потому что работы много. Очень много. Вон, пачки книг выстроились, ожидая своего рецензента и критика.
   Он снял с пачки верхнюю, нажал кнопку на клавиатуре, оживляя компьютер.
   - Чё-орный кри-итик, что ж ты пи-ишешь...
   Замурлыкал, всматриваясь в цветастую обложку.
   Ишь, ведь как. Всем-то он нужен. Все хотят ругательное. А то кругом сплошь патока и славословия, а книжка-то не продается. Вот, мол, "черный критик" обругает, так сразу и продаваться начнет. Можно подумать, если про говно написать, что оно мерзкое на вид и запах, так все сразу кинутся его скупать, чтобы убедиться. Нет, голубчики, говна тут маловато. Даже говна в патоке. Тут особо отличиться надо...
   Так, о чем эта книжка? Что там в аннотации?
  
  -- Коллайдер
  
   Перед ремонтом решили разобраться с завалами на антресолях, во встроенных шкафах, на балконе, наконец. 
   - Мам, - говорила она с нажимом. - Балкон - это же так важно! А если вдруг окурок сверху прилетит? И зачем тогда нам делать ремонт? 
   Мама бегала за дочкой и буквально хватала за руки:
   - Это нужное! Это от папы осталось!
   - Что осталось? Что? Туфли? И кто их будет носить теперь?
   - Ну, мало ли..., - задумывалась, поджимая губы, мама. - Может, пригодятся еще.
   Целый день, с утра до вечера, с перерывами на чай, на обед, снова на чай и разговоры. Мешок за мешком уходил к мусорным бакам, где уже караулили, ходя кругами, местные краснолицые и резко пахнущие мужики.
   - А это еще что?
   - Ну, дочка, как же... Это нужно. Это адронный коллайдер. Он ускоряет...
   - Я знаю, что он ускоряет! Грамотная. Только он же - большой? БАК, то есть?
   - БАК - это во Франции. А у меня Небольшой Адронный Коллайдер. НАК, то есть. Еще от папы остался.
   - НАК? Ну, и нак, то есть, зачем он тут у тебя стоит?
   - Мало ли, - уклончиво ответила мама. - Может, пригодится. На черный день.
   - Все, мама! Все! Черный день пришел. Покажи, как будешь использовать этот свой НАК! Покажи, покажи!
   Поздно ночью, уже уходя домой, пыхтя от злости, дочка выволокла к мусорным ящикам большой обруч светлого металла.
   - Во, смотри, - тут же оживились тени. - Совсем народ заелся. Коллайдерами кидается. Чур, этот мне!
   - Чего это - тебе? Надо по совести!
   - Вот скажи, зачем тебе - коллайдер? Ну?
   - А тебе - зачем?
   - Мне - ясно, зачем. На всякий случай. На черный день, так сказать... В хозяйстве сгодится.
  
  -- Серьезный писатель
  
      - Хосспадя, - говорит она утомленно, читая очередной пост в ЖЖ или Фейсбуке. - Вот же - еще писатель выискался...
      У нее вышли две книжки. Нет, уже три! Она курит тонкие сигареты через длинный черный мундштук. Смотрит по сторонам чуть сверху и как будто немного над.
      Сама она уже - там. А эти, копошащиеся вокруг и ниже, они все еще здесь. И они ведь что-то пишут, пишут, пишут... Корябают. А у самих - сплошные ошибки! И грамматические, и орфографические, и стилевые...
      - Где, где ошибки? Это просто опечатка здесь!
      - Хосспадя, а ведь туда же, в писатели...
      Иногда она поддерживает "срач" и кидает реплику-другую-третью, объясняя автору поста, какое же он, в сущности, чмо, когда описывает свою нищебродскую жизнь или свое "нижеплинтуса" мировоззрение.
      Сама она пишет редко. У нее есть норма: не более, чем...
      Она не может писать в ЖЖ часто, потому что пишет роман.
      Роман она пишет по-настоящему. То есть, никому не показывает ни кусочка, скрывает даже от кота, пытающегося заглянуть через плечо, когда проходит по спинке дивана. Она сидит на диване, прикрыв шалью ноги, курит тонкую сигарету через длинный мундштук и пишет длинный роман о настоящей жизни настоящей интеллигенции. Никакой фантастики или, не дай бог, сказок каких!
      Она серьезный писатель.
      Очень серьезный.
  
  
  -- Апокалипсис
  
   Ты подумай, подумай...
   Что делать будешь, когда денег не станет, знакомые вдруг отвернутся, работа закроется, жилье накроется поганым ведром - что ты станешь тогда делать? Что говоришь? Дети тебе помогут? У тебя ребенок есть, да? Так вот еще страшнее - твой ребенок заболел. Он уже большой, да, сам работает и живет отдельно давно, твой ребенок. Но он заболеет. И никто не может ему тут помочь, а чтобы помогли там, нужны большие деньги. А у тебя никогда не было таких больших денег. То есть, что такое большие - ты представляешь. Видел не раз. Может, даже держал в руках. Но всегда не свои, чужие. А теперь нужны свои, сразу и очень много. А у тебя как раз голод, безденежье, безработица и бездомное кочевание по знакомым, в которых постепенно превращаются друзья. Вот был он тебе друг - а стал знакомый. Потому что дружба дружбой, но у него все же своя семья и свои дела, а ты тут мечешься, мешаешься, живешь, лезешь, показываешь всем, как тебе плохо - и так изо дня в день. Никому не нужный жалкий мерзкий человечишка. Тут же никакая дружба не выдержит, и станешь ты просто знакомым. А со знакомым совсем другое дело, чем с другом. Знакомый знакомому на самом деле помогать ничем не должен. Он даже намекнуть может, что пора тебе, унылому и тусклому существу, поискать себе, наконец, постоянную работу и квартиру. Сколько же можно на чужой шее сидеть? До тех пор, пока знакомство-приятельство не превратится во вражду, что ли? Когда придешь, обстучав своими каблуками все тротуары в поисках хоть чего-то, хоть какой зацепки, а твои сумки у порога, и тебе говорят, честно глядя в глаза: уходи. Осточертел ты - и даже более того. Ты стоишь с этими сумками на улице, и скоро зима, и денег нет, и - да, ребенок же! Тебе надо себя кормить и на лечение какое-то что-то искать. Ну? Чем ты тогда займешься? Как будешь сам выживать и помогать выжить ребенку своему? Это же не тот случай, как после армии, чтобы просто закрепиться, ты готов был хоть в дворники идти, хоть даже учителем в самую дальнюю сельскую школу или простым участковым на границу области. Лишь бы платили хоть что-то и хоть какое-то жилье. Общага даже, койка в комнате на шестерых - пусть! А теперь кто тебе даст такую общагу? За что? Кому ты нужен? Какой от тебя прок и толк?
   Но тебе нужно жить, тебе нужно есть, пить, мыться - чтобы не завонять. И надо как-то собирать средства, скажем, на операцию. Это просто вот такое предположение. То есть, локальный, совсем маленький, твой личный апокалипсис. Не так, как в книгах, когда всем плохо, везде разруха и всем одновременно надо выживать. Нет. Только тебе одному. И никому ты не нужен совершенно. Проходят люди с равнодушными лицами. Видали они таких, как ты. Родители? Где те родители, а где ты. Да и есть ли еще те родители? Ну? Что, пойдешь на вокзал чемоданы тырить? По карманам в метро шарить? Квартиры и дачи вскрывать? Или встанешь у метро с протянутой рукой? А то и по поезду вдруг пойдешь, со стонущим голосом рассказывая, как же тебе плохо и как нужны деньги? Ну? Решай, что делать будешь, как зарабатывать и чем зарабатывать. Как жить? В церковь еще можно пойти. Там тебя успокоят, там могут одеть - сейчас есть такая мода, чтобы старую одежку в церковь относить. Даже покормят кое-где. А дальше? На всю оставшуюся жизнь - так? По церквам? "Подайте убогому"? Центр занятости, наверное, даст тебе занятость. Ту, которая не позволит умереть с голоду или от холода, когда полуспишь-полутерпишь, свернувшись клубком на колодце канализации. Оттуда воняет нестерпимо, из колодца. Но воняет теплом. И еще одну ночь переживешь, может быть. А дальше? Дальше? Седина в бороду, а ты в центре в очереди на хоть какую занятость. И у тебя была зарплата - ого-го! Но кто же там тебе даст такую? Вот, санитаром в психиатрическую больницу. Или консьержем в новый дом. Что? Ты не привык работать за такие деньги? А это уже, извини, никого не касается. Твои привычки, твои знания, твои умения и твой высокий ум - кому они в сущности нужны? Ты - один.
   Выживай
  
  -- "Удавить"
  
   Он прочитал очередное письмо о том, что в какой-то зимбабвийской или эфиопской лотерее его почтовый адрес выиграл восемьсот тысяч "паундз" и ткнул в верхнем меню на кнопку "Удавить".
   И только после сделанного увидел, что криворукие программеры опять переписали интерфейс и добавили кнопок. Теперь кроме "Удалить", "Спам", "Переслать", появилась и непонятное "Удавить". Хотя, чего тут непонятного? Удавить - это удавить. Привязать за шею и сдавливать, пока человек или нелюдь какая не перестанет совсем дышать. Говорят, очень неприятная смерть и очень не эстетичная.
   Вот когда нажмешь "Удалить" - письмо оказывается слева в "Корзине". И его можно вернуть обратно. Если в "Спам" - то там можно открыть папку спамерскую и указать, если вдруг ошибся, что не спам вовсе, а нормальное письмо. И чтобы в дальнейшем спамоловка его пропускала. А если "Удавить"?
   Он для пробы нажал "Удавить" еще на нескольких письмах.
   Ни в "корзине", ни в других папках ничего не появилось. Но как же "откатить", если вдруг ошибся?
   Он еще пять раз нажал "Удавить". Ничего, вроде.
   А еще? Заело? Кнопка "Удавить" не нажималась.
   Зато звякнул сигнал "мэйлера" и в верхней строке появилось письмо от администрации:
   "Уважаемый пользователь системы почтовой связи! На сегодня ваш лимит удавленников исчерпан. Бесплатный аккаунт позволяет повесить в день не более десяти спамеров. Но, заплатив всего десять долларов в месяц, вы получите право довести это число до ста."
   И почти тут же опять звякнуло, и вышло еще одно письмо:
   "Исполнено. Десять повешено."
   Как - повешено? Кто - повешено? Кем? Почему?
   И главное - не вспомнить, на чьих письмах он нажал эту новую кнопку. Ну, чисто для пробы же!
  
  -- Анекдот
  
   - Привет! Как жизнь?
   - Ну, как бы тебе объяснить... Вот, помнишь анекдот, как молодожен просыпается в субботу после пятничного бракосочетания и горячей ночи в постели с любимой и весь день из постели выйти не может, так же и в воскресенье, а в понедельник, со звонком будильника, вскакивает и одевается второпях, приговаривая восторженно: "На работу, на работу, на работу..."?
   - Ну?
   - Так вот у меня - точно так же. Только без постели и без любимой...
  
  -- Мужской шовинизм
  
   - Вот ты говоришь, что я, типа, мужской шовинист... Ну, и что ты имеешь в виду? Как это? Я вот не понимаю, может!
   - Да все ты понимаешь! Всё вы, мужики, понимаете!
   Кухня - это то самое место, где можно говорить о чем угодно. Особенно, когда знакомы давно, и жизнь друг друга известна чуть не с детских лет.
   - Нет, ты скажи, скажи, не отнекивайся. Или сказать нечего?
   - Ну, хорошо... Вот так если... Вот у тебя же есть и сын и дочь, так?
   - Какое отношение...
   - Постой, не перебивай. Вот, скажем, твоя дочь замуж выходит...
   - Ну, нормально. Взрослая уже.
   - Угу. А муж старше ее.
   - И это правильно! Мужик должен быть старше!
   - Ты сказал - мужик должен?
   - Ну, ладно, не так сказал. В общем, считается, что когда мужик старше - семья крепче.
   - А он старше на двадцать лет...
   - Ты о ком? Ты что-то знаешь?
   - Да я просто гипотетически!
   - Вот дура... А я поверил... Хотя, двадцать лет, говоришь? Это значит... Угу. Ну, не смертельно. Ей же с ним жить. Может, она его любит... И он крепче любить будет. Молодую-то.
   - Так. Зафиксировали позицию. Понятно. А теперь к пацану твоему обратимся.
   - А чего к нему обращаться? Он учится еще...
   - Да не спорь раньше времени, дай сказать!
   - Ну?
   - Вот он приходит и говорит: бать, я решил жениться. У нас любовь-морковь и все такое...
   - Ну, молод еще, конечно, но что делать.. Любовь, говоришь?
   - Ага, любовь. А она старше его на двадцать лет!
   - Ё-о-о-о!
   - Вот это и есть мужской шовинизм. Понял?
  
  -- Дамба
  
   Вдоль высокой стены ходили парами и тройками мальчишки лет по десять. Они внимательно смотрели на кирпичную стену, ковыряли закаменевший раствор, спорили о чем-то, показывали пальцем вверх, куда им никак было не добраться без лестницы. По другую сторону стены был лес. Не фантастический, не страшный и опасный - самый простой лес.
   - Это что они тут делают?
   - У нас такая традиция, понимаете? Если вдруг в дамбе появится отверстие, дырка, если по-простому, то мальчик тут же сунет палец, и ее не размоет. А мальчику потом памятник, и книжку про него напишут, и еще много разных вкусностей...
   - Не понял... А с чего в дамбе - дырка?
   - Вода, знаете ли, она даже камень точит. а тут - всего лишь дамба!
   - Какая вода? Там лес!
   - Археологи наши копали в том лесу. Говорят, раньше тут было море. И сказка про мальчика, который своим пальцем остановил настоящий потоп - тоже говорит об этом. А раз море было, значит, оно снова может прийти. Как угадать момент? Как дождаться и прямо сразу найти ту дырку? Вот - никак. Они и ходят... Я вот тоже, когда маленький был, ходил. И отец мой ходил, и дед. А вон тот, рыжий - это внук мой. Может, ему повезет?
  
  -- Трусы
  
   - Это что такое вы мне принесли? - наливался краской и гневом по самую макушку коротко стриженный могучий человечище. - Это как понимать? Вы на что намекаете?
   - Извините, вы о чем? Какие намеки, что вы? Стринги - это очень удобно! Очень! Вот хоть какую женщину спросите...
   - Причем здесь женщины, а? Я пришел в магазин мужского белья, а не женского! Мне нужны просто трусы!
   - Вот, я вам и даю трусы. Как вы и спросили.
   - Но это... Это веревка в жопе, а не трусы!
   - Именно, именно веревка и именно там! Но какая экономия для текстильной промышленности! Вы подумайте, сколько можно всего нового сшить!
   - Какая экономия? Эта веревка еще и стоит дороже!
   - И это правильно! А как же? Это специально разработанный синтетический материал, который не натирает, извините, попу... Вот у меня как раз такие. очень удобно, знаете.
   - Да как это - ЭТО - может быть удобным?
   - Ну-у-у... Вы же взрослый человек, не мальчик в детском саду. Вы должны понимать, чтобы оценить - надо попробовать. как вы можете говорить о неудобстве, если сами ни разу не носили? Вот возьмите, попробуйте...
   - Да я не хочу пробовать! Я хочу простый трусы! Понятно? Хоть семейники сатиновые, хоть боксеры, хоть плавки... Тру-сы! А не веревки!
   - А других, извините, нет. Теперь выпускают только такую модель. И ни в одном магазине вы не найдете других.
   - Тьфу! Ничего... Ничего. Жена сошьет.
   - Представьте себе: вы нагибаетесь, такой сильный, такой даже страстный я бы сказал, а у вас из штанов - самодельные "семейники"... То ли дело - веревочка стрингов! нет, вы подумайте - как вы сможете носить свой домашний "самопал", когда все - понимаете, все - будут в стрингах?
  
  -- Сказка о далеком будущем
  
   В далеком светлом будущем производством занимались машины. Всем производством: и выплавкой металла из руды, и штамповкой из полученного металла деталей, и сборкой других машин, для переработки и для услуг. И производство пищи было автоматизировано. Машины контролировали температуру и качество сырья, машины создавали в автоклавах белковую и углеводную структуру, из которых другие машины буквально "шили" любую еду высокого качества. И добычей полезных ископаемых занимались машины. И охраной окружающей среды - тоже они. И планированием доходов, и бюджетированием затрат - машины. Ремонтом машин занимались тоже машины. Сверхмощные сервера были объединены в одну огромную нейронную сеть, опутывающую всю Землю. Вся Земля стала копией мозга - огромного мозга, в подкорке которого мечутся сигналы, передающиеся в конечности - к машинам-производителям.
   Люди? Люди занимались составлением тех программ, по которым работали машины. Людей, понимающих в этом и разбирающихся в программировании, было много. Целый миллион!
   А больше людей на Земле не было.
   Потому что человек не может жить без дела и без цели.
   Так решили специальные машины, обобщающие данные, которые получили другие машины в ходе исследования человеческого общества потребления.
  
  -- Телефонный звонок
  
   Звонок:
   - Привет, это я.
   - Да?
   - Ты говорить не хочешь?
   - Я на работе.
   - А я тебе в аське стучу-стучу, в одноклассниках написала, Вконтакте записку кинула.
   - Ага.
   - Ты чего не отвечаешь?
   - А ты ничего не спрашиваешь.
   - Тебе нечего мне сказать, что ли?
   - А что тебе надо сказать?
   - Ты занят?
   - Я занят.
   - Я перезвоню...
   Звонок:
   - Это я.
   - Ага.
   - Ну, ты как там?
   - Нормально.
   - А у нас сейчас такенный дождь, прямо ливень за окном такенный...
   - Аналогично.
   - А что ты делаешь?
   - Работаю.
   - Ты не хочешь со мной говорить? Почему ты мне почти ничего не отвечаешь? Я тебе и в аське стучу, и в одноклассниках, и Вконтакте вот записку написала. Тебе не интересно со мной разговаривать?
   - Да я вообще как-то с незнакомыми людьми...
   - Кто это? Это не Вася?
   - Нет.
   - А как вас зовут?
   - Александр.
   - Саша, можно я с вами поговорю?
  
  -- Блоггинг
  
   - Я - антисемит! - гордо заявил он в своем блоге.
   - Ах-ах-ах, он антисемит, он антисемит, - понеслось по пространствам Интернета, и тут же его зафрендили тысяча антисемитов, чтобы ссылаться на него и читать его, и пятьсот сионистов, чтобы ругаться с ним и показывать на пальцах его глупость.
   Прошла неделя. Рейтинг пошел вниз.
   - Фашизм - будущее России! - кинул он клич.
   - Ах-ах-ах, он фашист, он говорит правильно, нет, он говорит неправильно, нет, он просто феерический мудак! - зазвучало со всех сторон и рейтинг немного неуклюже, но неуклонно стал выправляться.
   - Нефть кончится. Это все научно доказано. Через пару лет мы все замерзнем. Но это через пару лет. Сначала резко подешевеет жилье и будет экономический кризис, - пустил он новый шар.
   Но Интернет как-то вяло отреагировал на экономические выкладки.
   Что там с рейтингом? Рейтинг колебался. Он был неустойчив.
   Нужна была идея. Вернее, Идея. Только так. С большой буквы.
   - Сиськи-и-и-и-и! - заорал он. - Разные сиськи! Крупным планом!
   Идея была признана основополагающей в блоггинге. Он стал классиком.
  
  -- Шутка
  
   Скажите женщине, что она одевается и красится для мужчин, чтобы им нравиться, и вы получите горящие глаза и яростный крик, что все не так, что она именно так одевается, так причесывается и так красится, потому что ей именно так нравится! А вовсе не для мужиков, которые по сути своей - известно кто. И нижнее белье вот такое, да. И каблук отакенный - это все только потому что ей именно так нравится. А вовсе не для мужиков...
   Скажите писателю, что он пишет для читателей...
  
  -- Они долго жили вместе
  
   Он научился болтать ни о чем и о всем сразу, только чтобы заполнять паузы.
   Она научилась молчать. Это очень трудно - просто молчать, но она научилась.
   Он научился делать то, что надо ей. Буквально пальцем ткнет - он уже готов делать то, что ей надо.
   Она поняла, что он не всемогущ и научилась желать понятного и исполнимого.
   Он научился не спать ночами, рассказывая ей новости и смеясь собственным шуткам.
   Она научилась засыпать под любой шум.
   Он никогда не обижался на нее.
   Она...
   Она стала подумывать, не пора ли купить новый телевизор и подписаться на "НТВ+".
  
  -- Мужчинам жить легче
  
   Мужчинам просто намного легче жить. Например,
   - Нам не надо думать о диете, потому что у нас не бывает целлюлита. А пивной животик - это даже модно, им даже гордятся.
   - Нам не надо ломать голову над цветом нижнего белья. Нам главное, чтобы не было дыр в трусах.
   - Нам не приходится мучиться в выборе одежды: есть один костюм и джинсы. Раз не в театр, значит, джинсы.
   - И с обувью мы не напрягаемся. Одни кроссовки и одни туфли - и все.
   - А уж как мы не напрягаемся с косметикой и парфюмерией! И совершенно не понимаем мы слез, когда после долгих выборов и покупки чего-то дорогого женщина вдруг понимает, что эта туалетная вода ей совершенно не идет...
   - В любом коллективе нам проще, мужчинам. Никто не смотрит на твою грудь. Пристально и одновременно задумчиво никто не смотрит на грудь. Никто не рассматривает сзади, когда проходишь по коридору. Никто не пристает и не распускает руки.
   - А если у тебя голова болит с утра или настроение не очень, то все понимают - выпил мужик накануне, мучается. И ничего больше не придумывают.
   - Нам не надо бояться беременности и постоянно думать об этой боязни в постели.
   - Нам не надо носить перед собой тяжелый живот, а потом таскать маленького ребенка, нагружая спину.
   - Да и просто в туалет нам, мужчинам, сходить гораздо проще, когда припрет. Даже если мороз на улице.
   - И про любовь мы совсем по-другому понимаем, и не мечтаем дурацкие мечты о принцах на белых конях.
   - И с запахами у нас проще.
   - И с депиляцией. Кстати - серьезная проблема для женщин! А нам, мужчинам, все пофиг. некоторые даже бороды и усы не стригут.
   - И работаем мы спокойнее, потому что по большому счету нам работа пофиг.
   - И живем спокойнее...
   И вообще...
  
  -- Странно
  
   - Водку хочешь?
   - Нет.
   - ...А почему?
  
  -- Ожидание
  
   На лестничной площадке было темно. Это было хорошо. Но все равно стоять под дверью было нельзя. Алекс прислушался... Нет, в квартире царила тишина. Ну, так и должно было быть, он же пришел раньше. Черная куртка, черная шапочка-афганка, которую можно натянуть на лицо в виде маски, черные мягкие кроссовки. Некоторые любят тяжелые берцы, но Алекс предпочитал кроссовки. В них удобнее. Конечно, по грязи или в лес в кроссовках не полазишь, но тут совсем другое дело.
   Внизу хлопнула дверь. Алекс насторожился, потом быстро и, мягко ступая, поднялся на два этажа выше, откуда стал не торопясь спускаться обратно, буквально по ступеньке, с ленцой. Одновременно он поглядывал на экран телефона. Кстати, если у человека в руке телефон, то замечают именно его, а не лицо. Такая странная избирательная память у большинства. Потом скажут, что держал в руке Нокию из последних, или Соньку раскладную с клавиатурой. Шаги снизу приближались. Вот они простучали по нужной лестничной площадке, каблуки зацокали дальше.
   - Здравствуйте, - кивнула головой женщина, похожая на учительницу. С черной сумкой на боку. В красном пальто. Два пакета с продуктами в руках.
   - Здравствуйте, - вежливо ответил Алекс, пропуская ее мимо себя.
   Он спустился до самого низа, выглянул на улицу. Посмотрел на часы. У него были хорошие часы - водонепроницаемые и с противоударным механизмом. По времени выходило, что вот-вот. Плюс-минус пять минут. А может, и прямо сейчас.
   Он сунул руки поглубже в карманы, взбежал вверх по лестнице, остановился этажом выше и стал наблюдать за дверью квартиры, одновременно усиленно дыша носом, насыщая мозг кислородом.
   Ждать на улице осенью было бы гораздо хуже. Вот, скажем, была бы дверь подъезда закрытой - что тогда? Где-нибудь за углом, или вон, на детской площадке у дерева, или гулять туда-сюда от подъезда к подъезду, привлекать внимание. А так - тепло, сухо. Даже руки не мерзнут. Он пошевелил пальцами в карманах - точно, не мерзнут.
   Дверь внизу хлопнула снова. Алекс насторожился, вынул руку из кармана, посмотрел на часы.
   Похоже, дождался.
   Он присел на корточки, смотря вниз через решетку, закрывающую лестничный проем.
   Шаги? Один человек. Это хорошо. Рука на перилах. Похоже, точно дождался.
   Он стал медленно спускаться навстречу, к двери квартиры, рассчитывая так, чтобы оказаться сразу за спиной.
   Лязгнул вставляемый в замочную скважину ключ, щелкнул замок.
   - Не закрывай, - хрипло сказал Алекс. Хрипло - потому что долго молчал.
   - Лёша, ты опять забыл ключ? Давно стоишь?
   - Да что ты, мам! Только подбежал. Мы с парнями играли...
   - Ну, пошли, пошли домой. Ужинать и насчет школы разговаривать.
  
  -- Натурально, фентези
  
   Эйван с подозрением осматривал стоящего перед ним непонятно кого. Зеленоватая кожа, низкий рост, худой, аж все ребра наружу, длинные, до колен, руки, клыки, торчащие из рта...
   - Ты кто такой вообще будешь-то?
   - Эльфы мы, - солидно объяснил зеленокожий, стеснительно прикрывая клыки ладошкой.
   - Да как же - эльфы! А рост? А кожа? А зубы? А красота где эльфийская?
   - Болели мы сильно. А так-то - эльфы. Натуральные.
  
  -- Скорей бы весна!
  
   Женщина думает:
   - Скоро весна. Хочу новое платьице. Светлое, короткое, разлетайку такую. И влюбиться. Скорей бы весна!
   Мужчина думает:
   - Скоро весна. Надо проверить спиннинг. Заменить колеса. Масло поменять. Скорей бы весна!
  
  -- Гостиница
  
   Седьмой этаж... Почему седьмой? Ведь есть же второй. Ну, третий, на крайний случай. Даже четвертый - если выпрыгнуть в коридоре, в торце, в окно и там сразу на крышу пристройки-кафе. А потом вниз и переулком в сторону. А с седьмого - ну, никак, кроме как по лестнице или лифтом.
   Он распахнул окно и высунулся, держась за трубу отопления, торчащую в углу. Нет, гладкая стена. Ни ухватиться ни за что, ни влезть никуда.
   Простыни? Он откинул покрывало и примерился, как рассечь простыню и пододеяльник с вложенным одеялом на полосы шириной в ногу, чтобы не порвались. Связать вот так, скрутить жгутом, чтобы наверняка... Нет, все равно не получается. Слишком высоко.
   В дверь коротко и уверенно постучали.
   Ну, вот... Начинается. Он просканировал этаж. Так. Один стоит на выходе из коридора. Прямо у лифтов. Еще трое группируются возле двери. Причем, правильно группируются, умело. Он прикинул разлет, угол охвата - нет, никак не получалось уверенно зацепить всех троих сразу. То есть, кто-то наверняка сможет ответить. И еще этот, что в коридоре, у лифтов. И седьмой этаж!
   Он рванул чемодан, кинул его на кровать, распахнул одним движением и стал лихорадочно собирать бластер, выуживая детали из комков мятой одежды, присоединяя их друг к другу с мягким щелчком...
   Снова стук. Они не отстанут. Они уже здесь.
   Пряча оружие за спиной, инопланетянин Иванов (такое ему дали условное псевдо для врастания в местную цивилизацию), щелкнул замком и хмуро спросил в открывшуюся щель:
   - Ну?
   Стоящая первой из той троицы, что таилась за дверью и простенками, худощавая женщина в черном, лет тридцати пяти с небольшим гаком, наклонилась чуть вперед и мягко, душевно спросила:
   - С девушкой не желаете развлечься?
   - Достала! - заорал во всю мощь легких инопланетянский шпион под псевдо "Иванов". - Убью, зараза!
   - Ну, не хотите, как хотите, - сказала она недовольно. - Пошли девочки! Еще в семьсот тридцать первую новенький заехал!
  
  -- Вот такой
  
   Да, я такой и сякой и вообще плохой.
   Но я не потому такой весь из себя плохой, что я именно плохой, а потому просто, что вы такие хорошие.
  
  
  -- На приеме у психоаналитика
  
   - ...Доктор, как же все это понимать? Я плохой сын: мало интересуюсь жизнью родителей. Я плохой отец: не дергаюсь по поводу своих детей. Я плохой муж... Вернее, уже не муж: развелись. Я плохой любовник: ни одна женщина не остается со мной больше года. Я плохой патриот: я не люблю слишком многое в своей стране. Я плохой гражданин: я нарушаю законы и не плачу налоги. И при этом все мне говорят, какой я хороший, какой я славный...
   - Ах-х-х, какой же вы славный, какой хороший!
  
  -- Аномалия
  
   - Деда, а расскажи чего-нибудь...
   - Да что же я тебе расскажу? Ты теперь, поди, больше меня знаешь.
   - Ага, знаю. Сеть все расскажет и покажет. Сегодня, говорят аномальное похолодание. Самый холодный день за последние годы - восемьдесят градусов!
   - Ого! Стоит записать в твою тетрадь, правда?
   - Я уже записал. А восемьдесят - это как?
   - Ну, как... Восемьдесят - это пузыри по коже и мутная жидкость. Щиплет, но протыкать пузыри нельзя. Надо помазать заживляющей мазью вокруг, а когда подсохнет немного, аккуратно срезать...
   - Да это я знаю! Это учили. А у вас было восемьдесят, деда?
   - Нет, восемьдесят у нас не было. У нас рекордом было сорок.
   - А сорок - это как?
   - Сорок, это когда идешь только в тени, а на солнечную сторону не выходишь, потому что...
   - Помереть можно, ага.
   - Ну, помереть - не помереть, конечно. Но некоторые умирали. Если сердце слабое.
   - Так еще бы! У нас вон восемьдесят - уже говорят, что аномально холодно! А если сорок - это ж просто смертельно, наверное! А что ты еще помнишь?
   - Ну, что... Вот трава зеленая была, а потом она желтела и стояла такая желтая.
   - А как вы траву видели ночью? Разве зеленый цвет ночью не черный?
   - Э-э-э... Зеленый ночью черный - это несомненно. Но днем, на свету, он зеленый.
   - Как это - днем? Вы что, жалюзи открывали днем?
   - У нас жалюзей тогда не было...
   - Вот нам правильно говорят, что жили раньше плохо. Как без жалюзей? Без них нельзя! Без них помереть же можно! А еще замкнутое кондиционирование! Деда! У вас было замкнутое кондиционирование и фильтрование?
   - Кондиционеры были, помню. Только они воздух засасывали с улицы. даже дырки специально добили в стенах, чтобы шланг такой пропустить.
   - Тю! Так и кондиционирования правильного не было. Кто же будет тянуть с улицы? На улицу можно только выкидывать! Или ты просто смеешься надо мной?
   - Нет-нет! Я рассказываю, как помню. Вот утром я завтракал, когда на работу еще ходил. Потом одевался и выходил на улицу. И шел на остановку, чтобы доехать до работы.
   - Ух, ты-ы... А тоннелем не пользовался? По улице... Трудно вы жили, деда. Просто странно, как выжили еще.
   - Говорят, мы крепкие были. Генетика такая, понимаешь.
   - Да тут не в крепости дело! Это ж додуматься надо: по улице ходить!
   - Ну, так все тогда так ходили...
   - Беднота. Жалко мне тебя, деда. Вот сейчас-то лучше, правда?
   - Лучше, да. Только иногда хочется на воздух. На небо взглянуть, на солнце...
   - Ты что, дед! Мы же тебя любим и уважаем! Рано тебе еще под небо выходить! Не спеши! Ты мне еще не все рассказал, как у вас что было! Это ж просто аномалия была какая-то: температура сорок, без жалюзей, по улице ходят!
  
  -- Эвфемизм
  
   - Добрый вечер.. Добрый вечер... - раздалось со всех сторон. Улыбаясь, кивая, махали руками, зовя за стол, в беседу.
   - Да чего там... Чего доброго? Вон, дождь... Кризис опять же... Чего доброго?
   - А-а-а... - понимающе переглядываются. - Гипербола, мля!
   - Ну, как ты, что ты, где ты?
   - Все там же. Все так же. Скучно.
   - Ой, скучно, ой, скучно, - заохали, заглядывая в глаза, жалея.
   - На, вот, поужинай, - сгрудились вокруг стола, в рот смотрят с интересом.
   - Знаете, мне бы одному побыть...
   - Одному? А-а-а... Эвфемизм! Это вон туда. Свет справа включается.
  
  -- Руководству Киевского вокзала
  
   Мне пацаны сказали, что у вас есть такая камера забытых вещей, и туда можно прийти и забрать свои потерянные вещи. А если никто не приходит, то вы реализовываете. Так я прошу пока не реализовывать мою сумку, пока я не пришел за ней.
   Дело было так:
   Я приехал на электричке, потому что пацаны в Интернете сказали, что на выходе из метро шмонают. Когда я уже прошел в здание вокзала, я увидел, что ко мне направляются менты. Я сумку на всякий пожарный "сбросил".
   Потом меня шмонали, а потом отвезли в отделение "до выяснения". Отпустили уже под полночь и велели быстро уезжать и не попадаться. А что я сделал-то? Я же просто стоял на вокзале! Может, я собирался куда!
   В общем, прошу мою сумку пока придержать, и я приеду дней через несколько.
   Она темно-синяя, по бокам надписи на иностраном "Адидас". Внутри два кухонных ножа - это я пацанам в общагу нес, а то у них там совсем с ножами плохо. И еще кусок арматурины, ручка сделана из синей изоленты. Это чтобы мясо отбивать. Не "мясо", а мясо, ясно?
   В общем, мне пока велено в Москву не ездить на Киевский, но я вскорости приеду, и прошу мою сумку никуда не девать, она мне еще очень пригодится.
  
  -- Господин полицейский
  
   - Господин полицейский!
   Иван дернулся, шарахнулся в сторону, заоглядывался испуганно...
   - Господин полицейский, господин полицейский! Ха-ха-ха! - плясали вокруг и смеялись подкравшиеся незаметно школьники.
   Ну, что с ними делать? Дубинкой? А за что? Они же вежливо.
   - Господин полицейский! - басом вмешались старшеклассники в красно-белых майках. - Господин полицейский!
   Иван сделал вид, что это все его не касается, и прошел на платформу. Там с лавочки тут же подскочил какой-то полуинтеллигентный, наподобие тудента. Он дурашливо напоказ раскланялся, и стал гудеть в курчавую бороду:
   - Господин полицейский, господин полицейский!
   И в вагоне метро при входе Ивана тут же нашлась троица, подскочившая с мест, типа, чтобы уступить, и в поклоне махавшая руками - сюда, мол, сюда:
   - Господин полицейский! Господин полицейский!
   И на улице, в том небольшом промежутке между станцией метро и квартирой все смеялись в лицо, махали, приветствуя, руками, кричали хором и по одиночке:
   - Господин полицейский! Господин полицейский!
   Все. Он решил. Все. Завтра сдаст документы, бляху, дубинку, форму необношенную. Нафиг такие издевательства терпеть. Это скоро и друзья начнут смеяться и обзывать "господином полицейским". Нет уж. Лучше в дворники. Там тоже квартиру дают. И никто не обзывается. Все уважают.
   Уже у самых дверей дома за спиной снова раздалось:
   - О! Смотрите! Вон, вон!
   И хором:
   - Господин полицейский! Господин полицейский!
  
  -- Наш "Дед Мороз"
  
   Новый мэр был из Сибири. Он ходил по городу, недовольно крутя головой и презрительно щурясь:
   - И вот это у вас называют снегом? И вот из-за этого пробки? И вот это - чистить?
   При этом слово "это" он произносил так, как будто его вот-вот вытошнит. Местные тоже оглядывались, пожимали плечами в полной своей непонятливости и пытались что-то говорить:
   - Ну, в том-то году совсем ничего не было. А в этом - прямо настоящая зима! Вон, сугробы какие!
   - Это - сугробы?
   В общем, все было не так. И зима была не такая, и город зимой - совсем не такой. Поэтому мэр принял меры. Из далекой Сибири вместо порожняка эшелоны потянули снег, которого там всегда хватает. Дворники так же шоркали и шваркали большими жестяными лопатами по утрам. Вот только они теперь не убирали снег, а разбрасывали его, привезенный ночью на самосвалах в каждый двор. Специальным, самым чистым и мягким сортом снега, самым дорогим (а что вы думали, снег - бесплатно, что ли?) дворники аккуратно посыпали стоящие во дворах блестящие разноцветными бортами автомобили.
   - Ну, вот..., - радовался, вздыхая полной грудью, мэр, рассматривая снимки с вертолета. - Вот это - пробка. А вот это - снег! Вот теперь есть с чем бороться представителям префектур. А не будут бороться, я их совсем снегом завалю.
   "Наш Дед Мороз" - так ласково называли мэра жители города.
  
  -- Встреча
  
   - Ты знаешь, я соскучилась... Может, увидимся?
   - Наверное, не стоит.
   - Почему? Я правда соскучилась.
   - Тебе как сказать? Как на самом деле?
   - Конечно, я всегда жду правду, какая бы она ни была горькая!
   - Если мы увидимся, мне может опять захотеться грубо говоря - потрахаться с тобой. Или не захотеться. Если не захочется - это может обидеть тебя, как женщину. Нет-нет, ты не перебивай. Пусть будет так: грубо но честно... А если захочется, то тут будут два варианта: тебе тоже захочется или не захочется. Если мне захочется, а тебе - нет, то зачем мы встречаемся, и не обидит ли это меня, и не будет ли мне плохо от этого? А если тебе тоже захочется... Ты представляешь? Мы опять будем вдвоем. Опять ласки. Медленное раздевание. Поцелуи, сначала холодные, а потом все горячее и горячее. Кожа к коже. Грудь к груди. Соски торчком... Темнота в глазах. Сердцебиение...
   - Сволочь ты. Куда приезжать?
  
  -- Ленточки
  
   ...А чего, у вас, правда, только на один день в году ленточки? Странно... У нас так прямо индустрия ленточная существует. Некоторые только ленточками и зарабатывают... Раньше-то, помню, все семечки жарили, сбрызгивали маслом, чтобы блестели, потом сами и грызли... А теперь вот - ленточками занимаются. Ленточки - они же красивые и полезные. Сразу видно, какой день и почему ленточка. Вот у нас, если Первомай, красную ленточку все вешают. На новый год - голубую с серебром. Если Рождество, то розовую с золотом. А на Пасху - черную с золотом. Еще на свадьбу - белую. И на похороны - черную. И на 23 февраля - защитного цвета. И на 8 марта - голубую. И на валентинов день - тоже ленточка, в сердечках. На Николу зимнего и на Николу летнего - свои ленточки. На Троицу - ярко-зеленую. На родительскую - тоже есть. На День печати - белая такая ленточка с буквами разными. А на день Радио - с частотами популярных радиостанций. Еще ленточки у нас повязывают на деревья и на кусты разные. На мосты и на ворота. На антенны, на карманы, на рюкзаки, на обувь - вместо шнурков, на шею - красиво очень у девушек, на руку, как браслетик, в косы вплетают, у кого косы есть, еще в петлицы вдевают, еще банты вяжут и на карман прикалывают... А у вас только на один день ленточки? Странно это...
   Ничего вы в ленточках не понимаете...
  
  -- Сеть
  
   Он сидел в своей каморке и скучал, перебирая воспоминания. Вот симпатичная, беленькая такая. Она все рвалась куда-то, рвалась... А этот - почти приятель. Вон та была красивой до невозможности, но все суетилась, жужжала чего-то... Регулярно он проверял, не позвал ли кто его на обед или ужин. Нет ли сообщения какого. Сеть была его жизнью. Здесь, в сети, находил он их, своих красивых и не очень, приятелей и почти товарищей.
   О! Кажется, опять сигналят?
   ...Маленький мальчик, наклонившись, внимательно рассматривал паутину. По всей ее ширине были разбросаны серые сухие комочки, бывшие когда-то мухами или бабочками, или даже пчелами, пойманными большим пауком. От дыхания паутина колебалась, подрагивала, и сидевший в самом темном углу паук перебирал всеми восемью лапками, пытаясь угадать, откуда идет эта дрожь, куда кинуться, как отреагировать.
  
  -- Лучше и хуже
  
   Давным-давно в одной очень-очень далекой галактике на самом краю вселенной Свет победил Тьму. Навсегда победил.
   Давным-давно в одной очень-очень далекой галактике на другом краю вселенной Тьма победила Свет. И тоже - навсегда.
   А совсем даже в другой галактике, ближе к центру нашей вселенной, астрономы до сих пор спорят, что лучше: вспышка сверхновой или черная дыра...
  
  -- А что такое - любовь?
  
   - ...А вот когда видишь его, и ни о чем думать больше не можешь... Слов не понимаешь, не слышишь... Только бы прикоснуться, прижаться, поцеловать... А прикасаешься - и как будто током бьет... А целуешься - и в глазах сразу темно становится, ноги подкашиваются, в животе сладко-сладко...
   - Это не любовь, это - страсть. Она проходит...
   - Ну, тогда так... Вот они идут вдвоем по парку. Медленно, по шуршащим листьям. Старенькие, седые. Она держится за его руку. Потом они садятся на скамеечку, а он потихонечку идет за мороженым, и они еще долго молча сидят, едят медленно мороженое, смотрят на пруд, на уток, на бегающих кругом детей... Я видела, я завидовала...
   - А это - привычка. Страсти уже нет. И любви нет, о ней уже не помнят. Остается привычка...
   - А если только с ним могу говорить, о чем угодно? Вот, о чем угодно - совсем-совсем о всем! Ни с кем больше, только с ним. И не стыдно совсем, и не трудно.
   - Это - искренность. Не со всеми удается быть искренним, но это еще не любовь.
   - А вот на вечеринке в большой компании танцую с красивым-красивым парнем... Ну, такой красивый, что даже смотреть на него страшно, понимаешь? И ему, чувствую, очень приятно на меня смотреть и со мной танцевать. И вообще... И мы уже все дальше от народа, все дальше... И - можно. Никто никогда ничего не узнает. И - хочется. Но останавливаюсь...
   - Это верность. Всего лишь верность. Это как дать слово кому-то. Сама дала, сама можешь и нарушить, но не хочется, не можется, неприятно...
   - А вот когда он танцует с другой - просто на части бы ее порвала. Вроде, и нет там ничего - ну, танцуют и танцуют... А киплю вся, готова в драку лезть, готова с кем угодно уйти...
   - Это ревность. Говорят, что любви без ревности не бывает. А вот ревность без любви - сколько угодно.
   - ...Грубить ему не могу. Иногда очень хочется срезать, особенно когда говорит абсолютную чушь. Ну, я же слышу, что - чушь... И молчу. И даже поддакиваю, если в компании. Вроде, бывает, и накричать хочется, прям, пнуть со всей силы... Но - никогда.
   - Это уважение. И очень хорошо, когда оно взаимно.
   - ...Утром просыпаешься медленно-медленно... Под одеялом тепло, приятно. Можно долго потягиваться, протирать глазки, хихикать, вспоминая сон, в подушку... Из кухни слышно позвякивание - там моется посуда и готовится кофе. И так все хорошо, так правильно - вот просто до слез иногда...
   - А это - счастье.
   - Так, что же тогда - любовь?
   - ...
  
  -- Далекое светлое будущее
  
   В далеком светлом будущем производством занимались машины. Всем производством: и выплавкой металла из руды, и штамповкой из полученного металла деталей, и сборкой других машин, для переработки и для услуг. И производство пищи было автоматизировано. Машины контролировали температуру и качество сырья, машины создавали в автоклавах белковую и углеводную структуру, из которых другие машины буквально "шили" любую еду высокого качества. И добычей полезных ископаемых занимались машины. И охраной окружающей среды - тоже они. И планированием доходов, и бюджетированием затрат - машины. Ремонтом машин занимались тоже машины. Сверхмощные сервера были объединены в одну огромную нейронную сеть, опутывающую всю Землю. Вся Земля стала копией мозга - огромного мозга, в подкорке которого мечутся сигналы, передающиеся в конечности - к машинам-производителям.
   Что делали люди? Люди занимались составлением тех программ, по которым работали машины. Людей, понимающих в этом и разбирающихся в программировании, было много. Целый миллион!
   А больше людей на Земле не было.
   Потому что человек не может жить без дела и без цели.
   Так решили специальные машины, обобщающие данные, которые получили другие машины в ходе исследования человеческого общества потребления.
  
  -- Про любовь
  
   Придя на работу, он обходил свои владения, заглядывал в каждую урну и строго показывал дворнику на страшные огромные "пальцатые" листья каштана, улегшиеся на крыльце. Потом снимал серое, слегка побитое молью по обшлагам пальто - не уследил этим летом, вешал его на вешалку и становился у дверей. Его работой было встречать гостей. Открывать двери, склонять голову в приветствии, аккуратно принимать скинутые на ходу, буквально сами соскользнувшие с загорелых спин яркие и невесомые шубки, откладывать их давнему знакомому - гардеробщику, говорить густым басом "спасибо" за каждые пять рублей, сунутые на ходу в его руку, обтянутую белой перчаткой...
   Она сновала по залу, следя за каждым движением гостей. Вот только кто-то поднял голову от зеленого стола, а она уже рядом с подносом, уже предлагает бокал прохладительного или маленькую тарталетку на закуску.
   - Ну-ка, постой, не уходи, - говорили ей и делали ставку. А потом, бывало, счастливо и расслабленно смеялись, и совали в кармашек на фартуке или даже, совсем распустившись, за кружевной ворот, купюру или две...
   Рано утром, когда еще было темно, они уходили с работы. Он всегда дожидался ее, она никогда не уходила без него. Они были очень странной парой - пожилой длинный седой мужчина с нафабренными усами с загнутыми вверх, под Дали, кончиками в сером прямом старомодном пальто, и невысокая, даже маленькая совсем молодая девушка, по виду студентка, в простеньком китайском пуховике непонятной расцветки с куриными перьями, вылезающими из швов.
   - У меня сегодня тысяча, - хвалился он.
   - А у меня - пять! - гордо заявляла она, приобняв его за талию.
   Потом она нажимала кнопку на плеере, они делили два наушника, распутывая провода, и шли дальше, в обнимку, плотно прижавшись друг к другу, стараясь попасть в ногу, в такт сложной мелодии:
   ...Они никому не верят, и никогда не плачут -
   Бог, открывающий двери, и ангел, приносящий удачу...
  
  -- Кавайная сказка
  
   Жили были две пусечки. Одну звали Ня, другую - Кавай. И такими они были миленькими, красивенькими, мягонькими и большеглазенькими, что все их сильно-сильно любили. А когда они выходили на улицу, то только и слышали со всех сторон:
   - Ня-а-а... Кава-а-а-ай!
   Пока они были маленькими пусечками, им это только нравилось. Они и сами любили потереться розовыми щечками, приговаривая нежно:
   - Ня-а-а-а... Кава-а-а-ай...
   Но потом пусечки выросли, и им стало противно. Они решили измениться. Покрасили лица белым, волосы, губы и ногти - черным. Посмотрели друг на друга с восхищением и вышли на уоицу.
   - Ня-а-а! Кава-а-ай! - услышали они со всех сторон.
   Тогда на другой день они вбили себе по семь гвоздиков в ухо, вставили штангу в нос, железячку в язык.
   - Ня-а-а-а! Кава-а-а-ай!
   Задолбали.
   Пусечки закончили ВУЗ, пошли работать и продвинулась до больших начальников. Они стали носить строгие костюмы и белые блузки. Очки в тонкой оправе подчеркивали их ум и индивидуальность. Они строили навытяжку коллектив, сокращали рабочие места, ругались, как строители (а строители - это вам похуже сапожников!). После тяжкого рабочего дня пусечки возвращались домой, принимали ванну с разными вкусно пахнущими пенками, надевали яркие халаты и выползали на кухню, где их встречали их мужчины:
   - Ня-а-а-а... Кава-а-ай!
   Тьфу, черт!
   Закрываясь в квартире, отключая на выходные дни свои телефоны, выгоняя всех гулять или по магазинам, пусечки крепко обнимали своих любимых котэ и нежно шептали им в мохнатые уши:
   - Ми-ми-ми...
   Только наедине с собой они могли так расслабиться.
   - Они такие пусечки, такие пусечки, - щебетали дети, хвастаясь своими мамами.
   Но наступил возраст, и их перестали узнавать. Никто не кричал при встрече:
   - Ня-а-а-а! Кава-а-ай!
   Никто больше не называл пусечками.
   Более того, однажды на автобусной остановке - они снова стали ездить общественным транспортом - им сказали:
   - Сучки крашенные!
   Пусечки поглядели друг на друга, прыснули в ладошку, потом поехали на кухню и там долго пили вкусные коктейли, вспоминая молодость и шепчась о чем-то своем, пусечном.
   А потом дети привезли внуков.
   А внуки, увидев бабушек, расплылись в беззубой улыбке и завопили:
   - Ня-а-а! Кава-а-ай!
   - Ми-ми-ми, - растроганно прошептали пусечки, тиская внуков.
   - Ах, какие же они пусечки, - радовались, убегая по своим делам, дети.
   - Ня-а-а-а... Кава-а-ай, - сказали пусечки, глядя друг на друга, и беззубо радостно засмеялись вместе с внуками.
  
  -- Не интересно
  
   Старший сын быстро смел свою порцию и вскочил с места, собираясь выскочить во двор.
   - Стоп! - строго сказал отец. - Что сначала сделать надо?
   - Зарычать? - спросил средний сын. - Вот так - р-р-р-р-р...
   - Нет!
   - У-у-убежать? - заикнулся старший, косясь глазом на приоткрытую дверь.
   - Нет! Сказать что надо?
   - А-а-а! Я знаю! - подскочил младший. - Мы с тобой одной крови, ты - и я!
   - Тьфу, дурень... Спасибо кто сказать должен?
   - У-у-у... - недовольно сморщились все трое. - Спасибо - это не интересно...
  
  -- Сказка о воздушных шарах
  
   Воздушные шары были самые разные. Цветные, пятнистые, в полоску, с фигурами животных, со знаками зодиака. И форма их была разнообразной, а если бы кто-то взялся измерять их размеры, то убедился бы, что ни одной пары одинаковых шаров не было. Одинаковым было одно: они все рвались в небо. И еще было одинаковым у них то, что в небо улететь им не удавалось. Разве только одиночкам, вырвавшимся как-то из детских рук и рванувшим вверх, вверх, вверх! Выше, еще выше! А оставшиеся внизу только провожали завистливыми взглядами этих, освободившихся и свободных, вздыхали, морщили бока, тяжелели... Иногда под конец жизни, сморщенные и мягкие, они оказывались на долгожданной свободе. Их больше никто не держал за ниточку, за веревочку... А улететь, как мечталось в детстве - уже не было сил...
   - Эх-х-х, - говорил какой-нибудь весь цветной и красивый шар, - вот бы мне в небо, ух, я бы тогда...
   - Да-а-а... - поддерживал его другой, в виде глобуса, - уж тогда-то... Да-а-а... Летать на свободе... Это... Это необъяснимо. Это просто присуще нам, воздушным шарам. Иначе, зачем мы? В чем смысл нашей жизни? Только в полете! Полет - наша жизнь! А здесь... Разве здесь - жизнь?
   Остальные шары только вздыхали в ответ, качаясь на крепко держащих их нитках, веревках, канатах с якорями.
   - Земля держит, - солидно говорил какой-нибудь небесно-голубой "профессор". - К земле тянутся наши путы. Не было бы связи с землей - не было бы и помех нашему полету. Обрубить, обрезать, снять эту паутину - вот великая цель, за которую не жалко ничего... Даже собственной жизни.
   - Что вы говорите такое, коллега? - щурился ехидно ярко-зеленый, вытянутый огурцом. - Так-таки - земля? Может, это вовсе и не путы, а наши корни тогда? Думали ли вы об этом? Может, живем мы, пока привязаны к земле, пока связаны с ней накрепко. А обрубишь наши корни - и всё. Конец этой жизни.
   - Но как же те, кто освободился? - робко спрашивала молодежь. - Мы видели, они летали...
   - Они не летали, дети мои! Они - улетали. Я бы даже сказал - отлетали! Хоть один из них вернулся оттуда? Хоть один подал нам знак? Пролетел над нами, воззвал к нам? Нет.
   Но шары не слушали умных бесед. Их тянуло вверх. Они рвались в небо. И чем сильнее они рвались, тем крепче становились их путы.
   Те, кто привязывал их к земле, накидывал сети с грузилами, наматывал нитку на указательный палец, точно знали, что смысл жизни воздушных шаров вовсе не в полете, а в том, чтобы приносить радость. Ведь, если отпустить шар, знали они, он улетит и лопнет там, в вышине. А здесь он будет радовать собой взрослых и маленьких. И поэтому надо привязать его крепко-крепко, чтобы он ни за что, ни в какую бурю, ни на какую-такую свободу не сумел вырваться.
  
  -- Б-га нет!
  
   - О, б-же, как же мне хорошо, - мурлыкнула она из-под одеяла, пока он собирался на работу.
   - Правда? - обернулся он от зеркала, перед которым завязывал галстук.
   - Ей б-гу! Зачем мне тебя обманывать?
   - Ну, мало ли...
   - Да мне, слава б-гу, притворяться с тобой не надо. Я тебя просто люблю.
   Он с улыбкой до ушей шел по проспекту. До места работы - полчаса неспешным ходом. Все друзья этому завидовали.
   Возле входа в метро между колоннами стоял нищий и просил милостыню, истово крестя лоб.
   - Б-г подаст! - привычно ответил ему, пробегая мимо и посматривая на часы.
   Поперек проспекта колыхались праздничные растяжки:
   "Слава Б-гу!" - прочитал он выписанное золотом на синем полотнище и разулыбался еще больше, вспомнив ее утренние слова. Ах, любовь...
   Выскочившая из-за угла большая черная машина со скрипом тормозов остановилась в полуметре от его коленей.
   - Ф-фух..., - выдохнул он. - Спаси, б-г..., - и размашисто перекрестился.
   - На б-га надейся, а сам не плошай, - раздалось из открывшейся двери. - Ты куда с такой мордой довольной с утра идешь? Ты же по сторонам не смотришь совсем! Хорошо, машина у меня новая, тормоза... А если бы грузовик? Счастливый твой б-г, а то ведь костей бы не собрал!
   - Б-г защитил бы, - отмахнулся герой рассказа.
   - А вон и гаишник...
   - Ну, б-гу б-гово, а кесарю, как говорится...
   ...
   Бог слушал, слушал все это, пока не надоело, а потом раздвинул тучи, громыхнул молнией, да как закричит страшно:
   - Б-га нет! Нет и не будет больше б-га!
  
  -- Подчеркивая эмоциональность
  
   - ..., воздух, ..., как весной, ..., ..., ...! - сказал он, выйдя на улицу, вдохнув широко и тут же прикурив первую сигарету.
   - Ага, ..., ..., просто ..., ...! - подтвердила она, следя за летящими в ярко-синем небе лохматыми облаками.
   - А мы, ..., ..., ..., на работу, как ..., пидорасы, ...!
   - Зато, ..., ..., пятница, ...!
   - Что, ..., ..., ..., ...?
   - И чо, ..., ..., делать, ..., вечером?
   - Праздник, ...!
   - Весна? ..., ..., ...!
   - Весна, - подтвердил он, и, подчеркивая эмоциональность текста, грязно выругался.
  
  -- Скидки
  
   - А что, милейший, правду ли говорят, что когда начались события нехорошие в Египте, и напуганные европейцы прекратили свои поездки, и египтяне объявили о снижении цен на туризм, то наши туда рванули буквально валом?
   - Точно так-с... Так все и было. Буквально валом.
   - Хм... А вот когда эпидемия страшная объявилась в Мексике, и даже поговаривали о закрытии границ и прекращении полетов туда, то опять, говорят, наши валом кинулись в туры по сниженным ценам?
   - Просто рвали друг у друга, просто хоть на аукцион выставляй!
   - И когда арабы с иудеями сцепились, и в тот район правительства всех стран не рекомендовали ездить своим гражданам, и чуть не рухнул рынок туризма, то именно наши там оказались? И опять - толпой, что ли?
   - Да-с, ваше сиятельство!
   - Ну, иди, иди, пожалуй. Благодарю за помощь.
   - Рад стараться!
   ...
   - Ну, что скажешь, министр? Все слышал?
   - Так, ваше сиятельство, это же показывает на храбрость нашего народа!
   - Я о другом. Ты вот с Кавказом справиться все не можешь, а я тут тебе подсказки даю. Ну, думай!
   - Не понял...
   - Вижу, что не понял. Объявить народу о резком снижении цен на кавказские сафари. Мол, лицензия на отстрел одного боевика теперь будет стоить смешные деньги - обдумай там сколько конкретно.
   - И?
   - И все, дубина ты стоеросовая! И - все. И не будет проблемы. Как заполонили Египет, как спасли Мексику, как гуляли под выстрелами в Палестине, так наши толпой как ломанутся на Кавказ... Лицензия-то - со скидкой!
  
  -- Быдло
  
   - Я не могу, просто не могу больше! Эта серая масса, это быдло, эта гопота несносная лезет всюду, размножается, завоевывает, захватывает, жрет в три горла, поет странные песни, говорит на странном языке, когда слова и буквы вроде похожие на наши, но понять ничего нельзя...
   - А ты сделал, как я советовал? Надо было написать на стене крупно: "Мене, текел, фарес". И гулко хохотать ночью.
   - Это я ли не хохотал? Да я так хохотал... Только они хохотали громче. А там, где я писал страшные пророческие слова, они писали свои, еще более страшные, потому что вовсе не пророческие. Они изрисовали все стены во дворце! И снаружи и внутри!
   - Та-ак... Неучи. Ничего не знают из истории... Ну, а собаку? Ты показал им собаку Баскервилей?
   - Все сделал: страшную собаку, фосфор, все светится страшно...
   - И?
   - Они с гоготом и свистом гонялись за ней, пока она не забилась под мостки у ручья. И не вытащить теперь. Визжит, скулит, машет лапами и даже пыталась укусить меня, когда я хотел ее достать.
   - Настоящее быдло. Они и этого не читали... Может, показать им трех всадников Апокалипсиса?
   - Было. Кричали "лошадка! лошадка!" и загоняли до бесчуствия.
   - Затмение?
   - Закоптили все стекла в доме, и скопом смотрели на солнце. Радовались, когда оно совсем скрылось. Собаки воют. Птицы умолкли. А эти радуются!
   - Что еще делал?
   - Участкового вызывал, так они его побили, говоря, что "Нургалиев разрешил". Сманил гопскую компанию с другого края города - мол, подерутся и станет их меньше. Ага. Как же... Они подружились и теперь все живут здесь. Им вместе хорошо...
   - Можно еще крайнее средство...
   - Крайнее?
   - Выкати ты им водки. Столько, чтобы до полного посинения. Водка - она ж дешевая.
   - И что с того?
   - А похмелиться утром не давай. Верный способ. Выведутся, как и завелись - моментом.
   - ...Ну, ты зверь...
   - Не хочешь. Жалеешь, значит... Ну, тогда пиши афишу. Завтра после обеда - концерт классической музыки. Присутствие всех проживающих - обязательно.
   - Думаешь, классическая подействует?
   - Думаю, хватит просто афиши. Главное, выдели цветом и шрифтом: музыка - классическая, явка - обязательна.
   - И все?
   - И все.
  
  -- Психическое
  
   Встретились за пивом идиот, параноик и шизофреник. Параноик предупреждал всех о том, как все плохо, а будет еще хуже, шизофреник талдычил свое, никого не слушая и всех перебивая, а идиот моргал глазами и ничего не понимал. Но психика - вещь странная. И параноик, уходя, почувствовал себя идиотом, шизофреник задумался о своей паранойе, а идиот, укладываясь спать, был уверен в своей шизофрении.
  
  -- Женитьба
  
   - Я, наверное, жениться буду... Ну, понимаешь, все так хорошо у нас... Что скажешь, пап?
   - Постой, не торопись. Я вот тебе сейчас тестик один... Вот... Предположим, с ужина она все к тебе прижимается. То грудью, то рукой, то ногой. То присядет на колени и обнимет. То поцелует невзначай. То потрется, как кошка. Ты, конечно, сразу в душ. Помылся, побрился, зубы почистил, постелил свежие простыни. Лежишь, значит, ждешь. А она не идет. Ворочаешься. А ее нет. Потом прибегает, нагибается, целует в лоб и говорит, что по телевизору идет классный фильм, и она его досмотрит. Ну?
   - Вот черт... Прибил бы!
   - Рано тебе жениться. Ты еще не понял, что для женщин все это - просто так. Просто приятно поласкаться. И никакого секса... Поймешь - женишься.
  
  -- Все мужчины одинаковы
  
   Она сидела на кровати и плакала. Молча и безнадежно. Крупные слезы скатывались одна за другой по щекам, иногда щекоча верхнюю губу, и тогда она слизывала соленую слезу розовым языком, всхлипывая и вздрагивая.
   - Что случилось? Ну, что опять? - кинулся он к ней, протягивая руки, чтобы обнять, вытереть слезы, прижать к себе. - Нам пора собираться... Время, солнышко...
   Ее затрясло. Она с ожесточением отталкивала его руки. Слезы сразу высохли, зато глаза блеснули ненавистью:
   - Пора? Куда пора? Как - пора? Мне нечего надеть, понимаешь? Мне совершенно нечего надеть!
   - Но вот же, - показал он пальцем на раскрытый настежь огромный трехстворчатый шкаф. - Вот же...
   - Вот же? Ты издеваешься? Ты всегда издеваешься надо мной! Куда я могу пойти в этом? А? Вот в этом, а может, в этом, да?
   Она зла выдергивала одно платье за другим, трясла перед ним, бросала на кровать.
   - Ну, можно и в этом, - пощупал он краешек. - Или вон в том. И то вон красивое.
   - Ну, все, - вдруг успокоилась она. - Я такое терпеть не могу. Издевается, смеется внаглую, да еще с таким серьезным выражением лица...
   - Погоди, лапа, я не понимаю... Вот это разве плохое?
   - Это - хорошее. Я в нем хожу на работу!
   - А-а-а... На работу... Тогда - да. А вот то?
   - Я его надеваю дома, когда приходят гости!
   - А вон...
   - Это старое! Ему уже год!
   Он думал совсем недолго, и вот расплылся в идиотской улыбке (он всегда так идиотски улыбается, когда решает, что проблемы нет!) :
   - Так, это... Поехали, купим новое. Сейчас и купим. И будет тебе подарок...
   - Да? - аж взвизгнула она. - Да? Поедем и купим? Вот так просто? Ты не понимаешь...
   Ее опять затрясло. Слезы покатились еще чаще, чем до того. Она снова упала на кровать, закрыв лицо руками.
   - Ну, что ты... Ну, не надо, - пытался утешить он. - Ну, давай купим два, давай, три... Ну?
   - Гад, гад, гад! Три... А куда я их повешу-у-у-у...
  
  -- Миражи
  
   Магазин называется "Продукты". Но хозяйничает там ООО "Мираж". Естественно, на всех ценниках сверху ярко и четко написано "МИРАЖ". В мясном отделе в витрине выложено все красиво, в судочках, друг за другом. И на спичках, воткнутых в куски мяса красуются, загораживая друг друга и прямо бросаясь в глаза: "Мираж. Грудки куриные", "Мираж. Вырезка свиная", "Мираж. Говядина постная"... И т.д.
  
  -- Старый анекдот
  
   - Тпру-у-у... - перед верховыми стояла маленькая девочка в белом фартучке на темно коричневом платье, коротковатом для нее, как это обычно и делают. Кто придумал такую моду - неизвестно, но маленькие девочки всегда носят такие короткие платья, что если бы не фартук...
   - Здравствуй, девочка, - свесился Тим с седла. - Ты потерялась? Тебе нужна помощь?
   - Кто старший в караване? - хриплым басом спросила маленькая девочка и закашлялась.
   - Заболела? - заботливо осведомился Тим.
   - Болтать тут еще будешь? Где старший?
   Старший уже подъехал, чтобы проверить причину остановки, и уже суетливо слазил с высоковатой для него лошади.
   - Я, я старший! - он стянул с головы берет, махнул охране - мол, не мешайте - и низко поклонился маленькой девочке.
   Она какое-то время рассматривала его, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому.
   - Ты меня знаешь, - наконец сделала заключение.
   - Да как не знать? Встречались, встречались!
   - Ну, тогда..., - она разгладила фартучек, засунула застенчиво обе руки в большой карман на нем, поковыряла кокетливо землю носком кожаного сандалия. - Тогда, значит, сто. Ровно сто. И конфеты!
   - Но как же... В прошлый раз было меньше?
   - Но теперь-то мы знакомы, и можно не стесняться, - очень логично объяснила маленькая девочка.
   Лес вокруг стоял, как завороженный. Ни птицы, ни зверя, ни треска какого. Листок не шелохнулся. И ветра не было. В полной тишине старший обернулся к каравану. Тим чуть подал вперед своего коня, шепотом спросил:
   - А чего мы стоим-то? Девчонку - в седло, отвезем в город, так родители еще и спасибо скажут - нет?
   - Ну? - топнула девочка ногой, подняв клуб пыли. - Сто и конфеты. А будете тут шептаться - надену шапку!
   - Сейчас, сейчас, - откликнулся старший, одновременно маша руками на Тима. - А ты отъедь, отъедь в сторону, не мешайся! Родители... Родители, если мы ее привезем, и вовсе ограбят на полную... За такую помощь-то... Дурак ты, Тим, а не лечишься!
   - Да кто это такая, черт побери, что ты так трясешься?
   - Тс-с-с! Это сама Красная шапочка!
   - Из сказки, что ли? Ну, и что?
   - Ты по сторонам посмотри, на лес этот, прислушайся, наконец! И запомни: на самом деле у нее шапка серая, понял ты? Серая! Из волка она, шапка эта! Только носит она ее мясом наружу! Бр-р-р...
  
  -- Настроение
  
   Представляешь мой район? Вот... А еще эта погода. Серое все, промозглое. Влажность такая... И вонь какими-то прелыми тряпками из всех переулков. Облупленные старые пятиэтажки, решетки по окнам, коробки доширака, бомжи замасленные на теплоцентрали...
   Идешь с работы - так бы и поубивал всех. Никакого настроения.
   А тут вот утром встаю, собираюсь, выхожу...
   Розовый восход. Оранжевые редкие облачка. Пар и дым из труб вертикально в небо. Белая изморось на ярко-зеленой траве. Запах свежести, и чуть-чуть морозом пахнет, как огурчиками свежими. А перед подъездом - вишневый "Мерседес S800".
   Мерседес. Вишневый. S800... Перед моим подъездом.
   И погода такая...
   Выщелкнул я ножик, ткнул аккуратно в заднее правое колесо. Аж зашипело...
   Иду к метро, дышу глубоко, улыбка во весь рот.
   Настроение отличное.
   Хорошо!
  
  -- Такая любовь
  
   - Зачем он это сделал? Зачем? Он же все испортил!
   - Тебе цветы не нравятся? Или конфеты? И вообще, разве плохо, когда дарят девушке цветы?
   - Так он же еще и открытку прислал... И зачем он так написал? Ну, зачем? Ну, я же не люблю его...
   - Что, пристает, небось? Козёл?
   - Нет, он мой лучший друг! Он, знаешь, как мог... Вот в мороз он прибегал ко мне в общежитие, и пока я на лекциях, он включал обогреватель и грел мне комнату (ну, нельзя же электрообогреватель в общежитии оставлять!)... А еще он меня всегда провожал домой, когда я с работы ехала - чемодан привозил на вокзал... А какие борщи он умеет варить!
   - Может, скажешь, он еще и посуду мыл?
   - Да вот, мыл. И родители у него такие хорошие... И ко мне так хорошо относятся. Его отец, когда приезжал, всегда ко мне приходил. Мы с ним так хорошо разговаривали...
   - Может, он просто неудачник, тебе такой не нужен?
   - Не-е-е-е... Он метростроевец. Вон, квартиру себе как раз покупает... В Москве.
   - Симпатичный?
   - Оче-е-е-ень (чуть не плача)...
   - Погоди-погоди. Квартира в Москве. Успешно работает. Симпатичный. Борщи варит. Посуду моет. Мусор, поди, тоже выносит? Чемодан за тобой таскает. Любит. Цветы дарит. Родители от тебя без ума... Чего тебе еще надо-то?
   - Да не люблю я его! Мне другой нужен! Он мне цветы не дарит... Он скупой - на чувства... Мы с ним раз в месяц всего видимся... А я вот его люблю зато, не могу без него... А этот. Этот - просто мой лучший друг... Ну, зачем он все портит, зачем открытку написал, а? У-у-у-у... Ну, зачем? Так все было хорошо...
  
  -- Завтрак блоггера
  
   Насыпал в чашку ложку кофе. Посмотрел на объем чашки:
   - ДАЙТЕ ДВЕ!
   И насыпал вторую.
   Поискал сахар. А его как всегда нет.
   - БОЯН!!!
   И положил в кофе две большие ложки варенья. Налил кипятку, размешал все тщательно, глотнул:
   - ЖЖОШЬ!
   Отставил в сторону, немного остыть, пока извлекаю из холодильника йогурт (чуть не написал - ЙАДУ), а из пакета - круглую такую булку с изюмом и орехами...
   Расставил все красиво на столе, попробовал одно-другое-третье, вдохнул с удовольствием кофейный аромат и, глядя в окно на совершенно серую погоду, сказал себе шепотом:
   АФФТАР! ПЕШИ ИСЧО!
  
  -- Еще раз про любовь
  
   Сгущавшуюся на кухне тишину нарушало только редкое позвякивание ложечки о край чашки. Редкое, потому что звяканье это, нарушающее тишину, сразу прекращалось, и сахар он продолжал размешивать плавными медленными движениями, с полной концентрацией на процессе, с аккуратными движениями пальцев, с упорным неотрывным взглядом куда-то вглубь чашки.
   Он еще пил, стараясь бесшумно втягивать горячий чай, а она уже встала у окна спиной к кухне, открыла зачем-то и снова прикрыла форточку. И, наконец, первой не выдержала напряженного молчания:
   - У нас что-то случилось?
   - Что? - старательно сделал он удивленное лицо, приподняв повыше брови, но сердце ухнуло куда-то и вдруг зачастило, зачастило...
   - Я же вижу, чувствую, что что-то не так... Ты стал совсем другой.
   Что он мог сказать? Сказать, что надоело все? Сказать, что уходит? Сказать, что двадцать лет рядом - это слишком много?
   - М-м-м... Ты понимаешь... В общем... Я, кажется, влюбился! - как в холодную воду, рывком. - Только это все пустяки. Она молодая, красивая, а я не красив, не богат - кому я такой нужен?
   - Дурачок, разве в этом дело? Красота, богатство - это не главное, - она прижала его голову к своей груди и не видела, как слезы сами покатились из его глаз от сладкого облегчения: вот, сумел, сказал.
   - Так ты отпустишь меня?
   - Значит, ты меня бросаешь? Я всегда знала. Всегда! - с ударением начла она. - Я знала, что ты обязательно меня бросишь.
   - И как же ты жила, зная это? Как ты жила со мной все это время? - с обидой чуть не закричал он.
   - Так вот и жила. Все эти двадцать с лишним лет. А ты променял меня на молодую, красивую... Ты променял меня на дырку между ног! Когда-то я тебе была нужна. А теперь, выходит...
   - Но, мама, сколько же я могу быть возле тебя, возле твоей юбки? Надо мной уже друзья смеются! Мне уже двадцать лет! Я уже большой!
  
  -- Маленькая пятница
  
   Пятница всегда рождалась в понедельник. Она была такая маленькая, что почти никто ее не замечал. Все бегали, суетились, злились на своих работах.
   Во вторник многие начинали думать, что пятница уже скоро. И она подрастала немного.
   В среду ее замечали все. Народ ходил, улыбаясь и подмигивая друг другу:
   - Маленькая пятница пришла!
   В четверг кроме улыбок и подмигивания начиналось и конкретное планирование. Пятница стояла перед каждым во весь рост. Одни заранее договаривались о встрече, другие планировали поездку на дачу, третьи просто мечтали о встрече пятницы.
   И наконец, она наступала. Она обнимала всех и каждого, расслабляла, веселила, радовала своим присутствием.
   И все не выдерживали. Они как будто срывались с цепи.
   - Пятница! - кричали они в восторге друг другу.
   И одни, опустив голову к земле, углублялись в огородные работы, а другие - садились за огромный стол и праздновали приход великолепной пятницы. В пятницу даже погода никого не интересовала. Пятница была сама себе погодой и климатом. Пятница была тем, чего ждал каждый на своем рабочем месте.
   Но наступала суббота, и пятница погибала в корчах и муках после вчерашнего. Некоторые пытались продлить ее, не ложась спать, а гуляя до рассвета. Но рано или поздно приходилось отдыхать, и именно в это время пятница умирала.
   А в понедельник всегда рождалась заново, как феникс из пепла сгоревших выходных дней.
   С первым же понедельничным стоном:
   - Ох, мама, роди меня обратно! Скорее бы пятница!
  
  -- Музыкальное настроение
   Отцвели уж давно хризантемы в саду,
   А любовь все живет в моем сердце больном...
   Вот, ведь, привязалось... Он шел вниз по эскалатору, нашептывая в темпе марша под собственные шаги:
   Отцвели - раз, два - уж давно - раз, два - хри-занте-емы- раз - в саду...
   Какая-то девушка, стоящая справа у поручня, услышала, повернула голову, взглянула в лицо спускающемуся, сразу отвернулась в сторону. А он успел посмотреть на нее сверху, увидеть сразу всё: тонкую фигуру в простой светлой курточке-непромокашке, с рюкзачком за плечами, с покрасневшими с мороза руками с длинными пальцами... С пальцами без колец.
   И мимо, мимо, вниз - сзади напирают такие же, торопящиеся на работу или на учебу...
   В вагоне он заглядывал в глаза входящим, смотрел в затылки выходящим. Люди были хмуры, утомлены еще до начала рабочего дня, некоторые - просто злы. И только редко-редко встречал он такой же понимающий взгляд из-под рыжей челки, из-под козырька черной кепки, из-под полей низко опущенной на лицо шляпы, из-под надвинутого капюшона. Легкая улыбка, незаметный совсем кивок... Или показалось? Но - приятно.
   Вот и его станция. В толпе, толкающейся, тесной, недоброй, он шел неторопливо, и улыбающиеся губы шевелились:
   На ковре - раз, два - из желтых листьев - раз, два - в платьице прос-том...
   Вот, ведь, распелся с утра... И с чего бы? Ноябрь. Мрачный черный грязный московский ноябрь с пробками на всех трассах и с толпами опаздывающих, бегущих, снося всех на пути, из конца в конец лучшего в мире метро.
   Белый снег - раз, два - серый лед - раз, два - на растрескавшейся земле...
   Вчера, что ли? Это вчера вечером он с девушками общался в Интернете? И они чуть-чуть флиртовали и чуть-чуть заигрывали? Ну и что, что понарошку... А все равно приятно.
   Руки-ноги дэнс, голова бум-бум...
   Завтра будет пятница. Завтра, по слухам, увидимся "живьем", поулыбаемся друг другу, посмеемся, пообнимаемся... А там уже и выходные, и новые встречи и новые разговоры...
   А потом опять:
   Что ты, мама - раз, два - это я дежурю - раз, два - я дежурный- раз, два - по апрелю...
  
  -- Нано-платье короля
  
   - А король-то - голый! - раздался вдруг из толпы звонкий детский голос. - Король - голый! Ха-ха-ха!
   Но никто больше не смеялся. Все скромно стояли и смотрели, как мимо идет король со своей свитой. Только один очень взрослый человек обернулся, присел перед тем мальчишкой и негромко сказал:
   - Ну, как тебе не стыдно. Прекрати немедленно. Все знают, что король не голый. Просто у короля - нано-платье. А ты знаешь, что такое "нано"?
   - Нет, - ошарашенно помотал головой мальчик.
   - Нано - это десять в минус девятой степени!
   - О-о-о! - уважительно покивал головой мальчик. - Десять в минус девятой! О-о-о! Да конечно - нано-платье...
  
  -- Фоменковщина
  
   Пять, десять, пятнадцать, двадцать. Ясно? Только так могли считать люди. Пять пальцев на руке. Десять - на двух. Все охотники-бойцы - пятерками и десятками, и двадцатками. Только так. А иначе - как еще? Что еще повторяется в природе так часто, что может войти в систему счисления и потом в язык, в эпос, в литературу? Вот, смотрим, шесть ног у насекомых. Отсюда ли расчет шестерками и дюжинами? Тогда почему не считают четверками - столько ног у крупных животных? Парами и четверками? Значит, шесть и дюжина - это совсем от какого-то другого народа осталось в людской памяти. Что там у них было с шестью - то ли пальцев по шесть, то ли щупалец, то ли сами они были шестиногими - не сохранилось даже рисунков. Но три шестерки - знак дьявольский - не оттуда ли? Три конечности с шестью щупальцами-хваталами каждая? Сильна была та цивилизация, раз вбился в память людскую расчет дюжинами. Но у людей были союзники. Могущественные союзники! Они считали все семерками. Ну, сами подумайте: с чего вдруг стало, что в неделе - семь дней? От бога, говорите? Он так мир создал? Это он так вам сказал? Нет? Ну, можно их и богами назвать, наверное - тех, кто считал по семь и семижды семь. И во многих культурах семиконечная звезда стала символом вызова могущественных потусторонних сил. Они помогли людям и стерли с лица Земли цивилизацию шестипальцев-шестихватальцев. Стерли до основания, уничтожив все признаки и приметы. Только на генном уровне осталось опасение у людей, опаска такая ко всем, у кого больше четырех ног. Насекомые, пауки, осьминоги - все они вызывают опаску некую. Это оттуда, из глубины даже не истории, а предыстории, которая не осталась в памяти. А куда делись и как выглядели те, что по семь и семижды семь? А они помогли, Землю почистили, свои следы тоже подчистили - и улетели. Не местные они были. Нет в природе семиногов. И семипальцевых часто не встречают ученые. Но - были они. Именно об этом говорят семь дней в неделе и счастливое число семь и три семерки - как вершина того счастья.
   Вот она - настоящая история человечества.
   Будем же ждать, когда те, что по семь и семижды семь вернутся и помогут. И не станет кризисов и снова наступит золотой век и голые люди на голой планете.
  
  -- Свет в конце тоннеля
  
   Ему было плохо. Ему было плохо, как никогда еще не было. Он не помнил, что ел и что пил. Он не помнил, кто он. Он ничего не помнил. Просто не мог. Голова не работала, ее сжимало, как тисками. Он понимал только одно - ох, как плохо!
   И еще ему было страшно. Так страшно, что замирало сердце. Потом оно опять начинало стучать все быстрее и быстрее, на разрыв, и снова замирало в испуге.
   - Я умираю, - понял он и попытался позвать кого-нибудь на помощь. Но смог лишь слабо дернуть рукой, судорожно прижатой к телу, да слегка пошевелить пальцами.
   Сквозь приоткрытые глаза он видел темный тоннель, трубу, ведущую куда-то далеко отсюда. Все тело вдруг ослабло и стало само двигаться вперед, туда в темноту, где страшно...
   - Ну, вот и все, - подумал он, смиряясь с мыслью, что уже умер и видит то, что видели до него многие и многие. Тоннель, свет в конце тоннеля.
   Свет? Вот это и есть конец?
   Белый яркий свет наплывал на него, окружал его, грел. Его тянуло и тянуло в этот свет...
   - Ну, вот и конец, - успел еще подумать он. - Вот и кончилась жизнь...
   Кто-то что-то сделал, он поперхнулся и закричал от боли:
   - А-а-а-а!
   - Мальчик у вас, - услышал он сквозь крик чей-то голос свыше. - Ишь, какой крепенький, крикливый...
  
  -- Парадокс
  
   Как все было безопасно, пока никто не думал специально о безопасности!
   А вот теперь есть ответственные за безопасность, и все сразу стало очень не безопасно.
  
  -- Раньше говорили - пессимист
  
   Теперь он называет себя футурологом.
  
  -- Писатель Вова
  
   Вова был писателем. Так он представлялся новым знакомым, так было написано на простой, в два цвета, визитной карточке. Визитные карточки он раздавал при каждой встрече.
      Писатель Вова писал роман.
      Вовой, несмотря на возраст, его звали все друзья. С самого детства пошло так - Вова, и все. Теперь у него было объемистое брюхо, мягко ложащееся на колени, когда он после завтрака, обеда и ужина садился за клавиатуру компьютера.
      Роман он писал давно, читая по вечерам вслух написанное за день своей маме. Мама плакала растроганно и гладила его по голове, счастливо улыбаясь, а потом хвасталась по телефону старым подругам, какой у нее Вова все же талантливый и даже почти гениальный.
      Вова слышал из своей комнаты эти телефонные разговоры, но не ругался, а улыбался довольно и слегка смущенно. Он тоже считал себя талантливым. И сам, когда никто не видит, перечитывал написанное, и плакал над отдельными абзацами. А потом садился и переписывал раз за разом, добавляя роскошных поэтично-фантастических эпитетов и вкладывая душу в каждую строчку.
      Он писал свой роман уже пять лет. Первые пять глав романа были очень хороши. Это признавали те из друзей, кого он буквально заставил прочитать и дать свою оценку.
      - Нормально, Вова! - говорили они. - Даже лучше разных многих! В магазинах, вон, всякая лабуда. Когда твоя-то книжка выйдет? Мы бы точно купили!
      Вова скромно улыбался. Чтобы книга вышла, она должна быть написана. А роман никак не заканчивался. Вернее, он оставался в состоянии "начался". Пять глав за пять лет.
      Вечером он перечитывал маме переделанный кусок из второй главы. Мама плакала и восхищалась:
      - Какой же ты у меня умный!
      Иногда Вова выезжал на встречи с другими писателями. Он слушал их, разговаривал, перелистывал их новые и старые книги, и хмыкал про себя: он точно знал, что пишет гораздо лучше. Вот только доберется до своего письменного стола, и допишет, наконец, шестую главу. И переделает пятую.
      И вообще все надо бы перечитать еще раз, выловить ошибки и опечатки. Пять лет - пять глав. Зато талантливо и почти гениально.
      Бывало, в разговорах с друзьями он рассказывал о своих знакомствах с известными писателями, чьи фамилии были у всех на слуху, и жаловался, что вот та идея или вот этот момент были им обдуманы и положены в свой текст еще пять лет назад. Но вот теперь придется опять править, менять, потому что вышла книга у того или у этого известного, в которой его мысли используются.
      - Ведь просто поговорили, просто обсудили, понимаешь,- рассказывал он, жалуясь.- А они уже в книгу - и скорее в печать. Вот так у нас бывает, у писателей...
      Вечером после ужина он опять сидел над своим романом. Иногда ему казалось, что он уже знает, о чем пишет и чем все закончится. Но потом перечитывал первые пять глав, вытирал слезы и снова правил, кроил, дописывал и вычеркивал...
  
  
   Пятница
  
   - Что-то вы слишком веселы с утра...
   - Так ведь пятница!
   - Пятница - пятницей, а чего веселиться? Кстати, откуда вы у нас, - начальник быстро открыл и тут же закрыл личное дело, лежащее на столе. - Сибиряк! Это здорово! Сибиряки - это крепкие люди! Но веселиться вам сегодня не положено.
   - Почему? Всем можно, а мне...
   - А вам нельзя. Пятница сегодня. В пятницу вам предписывается Законом о ностальгии грустить светлой грустью, смотреть фотографии и вспоминать со слезой родную рощу.
   - У нас там тайга!
   - Значит, родную. тайгу. Закон надо исполнять. Даже если вы его не знаете.
  
  
   Операция
  
   - Прежде чем мы займемся вплотную вашим делом, должен напомнить, что любая операция несет в себе опасность. Поэтому просто необходимо сначала сдать весь набор анализов. Вот вам направление, сегодня и приступайте.
   Через неделю:
   - Ну, что же. Анализы у вас хорошие. Противопоказаний не вижу. Но есть еще масса различных, грубо говоря, "болячек", которые могут вдруг открыться, и тогда - знаете что? Вот-вот. Нет, я не могу просто сказать, что надо вот то и вот это. Это все вы должны принимать решение. Мое дело - объяснить вам всю необходимость предварительного лечения. Напоминаю, что операция, любая операция - содержит в себе немало опасностей для вашего организма. Вот поэтому предлагаю вам пройти магнитно-резонансную томографию. Тогда мы сможем прямо вот здесь на мониторе компьютера рассмотреть с максимальным разрешением все проблемные точки...
   И еще два дня.
   - Вот видите! Вот здесь, смотрите со мной внимательно. Видите неровные края, немного как бы "плывущий" ореол? Это место, где кости могут подвести вас. Тут, в этих суставах, таится немало опасностей и немало будущих болезней. Я бы рекомендовал замену вот этого и этого сустава на новый, полимерный. А если боитесь новых материалов, то могут поставить и титановый. Что? Нет-нет! Я же не настаиваю. Я вам просто объясняю, что именно эти суставы потом отказывают. Вот поспрашивайте футболистов или просто стариков. Они вам про суставы такого понарассказывают! В общем, я бы на вашем месте вот здесь и вот здесь - полимером... Да?
   Еще два месяца:
   - Вот, совсем другое дело. Но теперь надо и зубки посмотреть, зубки... Что у нас там? Вот они, хорошенькие такие, вот... А это что? Смотрите, тут вот - видите? Пломба, говорите? Но она же не до конца! вот здесь явно до конца - виден материал, отличающийся на снимке по цвету. А тут- вот, вот, смотрите - часть канала осталась пустой. Ну, и что, что не болит. Когда заболит - поздно будет. Что рекомендую? Рекомендую удалить этот зуб. И вот этот еще. Видите, в нем уже зуба почти не осталось - сплошная пломба. Когда начнет разрушаться - даже ухватиться будет не за что. Так что - удалять!
   Еще через неделю:
   - У вас все просто отлично заживает! Просто отлично! Давайте, посмотрим еще раз на все результаты. Значит, это мы делали... Ага, ага... Вот здесь, значит, тоже... Так, зубки. Ага, и тут успели. Вот и хорошо. Вы готовы? Давно готовы? Все же давайте отложим на недельку, чтобы уж наверняка, чтобы организм не был занят никакими болячками. ладно? Записываю: через неделю - наша с вами операция.
   И опять прошла неделя:
   - Ну, вот и дождались... Катя, сделай гражданке прокол. Что? Конечно, без наркоза. что вы - это совсем не страшно почти. Там и нервных окончаний почти нет.
   Негромкий щелчок, ойканье...
   - Тихо-тихо... Уже все. Ну, вот. Можете носить свою сережку. Что? С другой стороны? Придется пройти опять анализы. Да-да-да. Это другая операция, новая, и поэтому вам просто придется еще раз показаться нашим врачам...
  
Оценка: 8.96*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"