Давным-давно, в одной далекой-далекой галактике...
В общем, в то время и в том месте, где слова "политическая борьба" относились только к чужим странам, самый толстый учебник в институте назывался "История КПСС", а Можайский полиграфкомбинат выпускал полное собрание сочинений В.И.Ленина на монгольском и вьетнамском языках, за что получал редкие монгольские и вьетнамские ордена, несколько лет я проработал в организации, которая была направляющей и контролирующей силой в Можайском районе Московской области.
В четырехэтажном новом кирпичном здании в центре города Можайский горком партии занимал один этаж. Холл, кабинеты слева и справа с обозначением только названия отделов и номера кабинета, по два-три инструктора в кабинете. В таких же кабинетах сидели заведующие отделами, но уже по одному. У секретарей горкома кабинеты были больше, потому что они регулярно собирали курируемые отделы на различного рода совещания и "летучки". Сразу из холла двустворчатая дверь вела в просторный зал заседаний бюро горкома, украшенный огромным деревянным профилем В.И.Ленина, портретами маслом Маркса и Энгельса, и большими напольными старинными часами с боем, привезенными из какой-то давно разрушенной усадьбы.
Я работал в отделе пропаганды и агитации, и среди многих и многих обязанностей и очень иногда интересных дел (например, провести заранее, до выборов, социсследование на предприятии, выяснить отношение к руководству, создать кадровый резерв, дать предложения по смене секретаря партбюро, предложить меры по улучшению внутризаводского климата и т.п.), мне досталось, как и всем остальным, работа с письмами. А работа эта заключалась в том, что на каждое письмо требовалось ответить. На каждое, кроме "анонимок". На анонимки отвечать было некому и не положено, но с ними все равно разбирались, искали в них факты, и отписывались для "дела", в которое и складывались письма и ответы. И было правило: горком письменных ответов не дает. Только устно. Надо было либо пригласить человека и с ним побеседовать, либо выехать к нему, и там, на месте, так же устно успокоить, провести политбеседу, как-то ответить на жалобу, что-то пообещать, а потом отписаться о проделанной по письму работе и поставить в график контроля, что и когда должно быть сделано по нему.
...
Шаги в коридоре, заходит завотделом, кидает мне на стол тощую картонную папку:
- Ознакомься. Сейчас придет человек, разберешься и ответишь..., - и тут же выходит, не спрашивая, чем занят, есть ли свободное время, нет ли его.
Соседи, а нас трое в кабинете, понимающе переглядываются, и потихоньку выползают из-за столов. Кто на предприятие, в партком, кто - в архив. Я остаюсь один.
Открываю папку. Там три письма, каждое на трех листах формата А4. Буквы выписаны цветными чернилами. Отдельные слова обведены для важности три-четыре раза. В конце каждого письма выведена подпись с множеством завитушек, но нисколько не сокращенная, а полностью фамилия и виньеточки разные, росчерки и завитушки вокруг. Самое смешное, что письма из совсем другого и дальнего Волоколамского района, но отвечать на них придется тем, к кому они пришли...
Быстро просматриваю письма. Смысл жалоб человека в следующем:
Его, как он считает, облучают. Его каждый день утром и вечером облучают из-за стены каким-то специальным прибором. После этого у него очень болит голова, режет в глазах, и он слышит в голове радио. Сосед за стеной -- уважаемый в доме пенсионер, работавший ранее на "закрытом" предприятии. Имеет, значит, связи в КГБ. Это известно еще и потому, что автор писем уже писал ранее в КГБ, жаловался на облучение, но там не помогли, а просто посоветовали больше с такими вопросами к ним не обращаться. Выходит, это как раз от КГБ какая-то их спецоперация. Он понимает, что так, видимо, изучают действие облучения на человека, но ему очень плохо от него, у него от этого болит голова, он не может нормально работать. Сосед - член партии, и поэтому автор письма надеется, что по партийной линии на соседа повлияют, и он перестанет облучать его каждый день. Утром и вечером.
Стук в дверь. Входит маленький и худой мужичок в сером костюме.
- Можно?
- Да-да.
Откладываю папку с письмами, предлагаю присесть, спрашиваю, какое у него к нам дело. А он смотрит обрадованно-узнавающе на папку:
- Да вот же, вы же как раз с моими письмами разбирались!
- А-а-а-а... Иван Иванович?
- Да, это я, я писал вам письма, но мне не отвечали, и вот я тогда сам записался на прием и пришел к вам, и хочу, наконец, выяснить, почему мои письма игнорируют, почему мне никто не отвечает, почему...
- Иван Иванович, уважаемый! Инструктор, который занимался вашим вопросом, проявил просто преступную халатность. Он строго наказан в дисциплинарном порядке. Его дело передали мне, как специалисту по вопросам контрпропаганды, - солидно так говорю, слово "контрпропаганда" выделяю голосом, со значением смотря ему в глаза. - Вы меня понимаете, Иван Иванович?
Он тут же прекращает говорить, впивается своими глазами в мои, кивает головой, придвигается еще чуть ближе, ерзает на стуле, смотрит по сторонам:
- Понимаю, - уже вполголоса, негромко.
- Я провел беседу с работниками КГБ, которые санкционировали эти мероприятия, а потом отказали вам. Кроме того, я вызывал в горком вашего соседа, члена партии, и с ним по-партийному, по-простому была проведена беседа. Он обещал, что раз такое дело, больше такого не повторится.
Еще какое-то время мы беседуем о том, как именно он ощущал облучение, в какое конкретно время все начиналось, что и как происходило. Говорим о "перестройке" и о том, что с перестройкой стало возможно жаловаться "даже на КГБ". Успокоенный беседой, человечек с благодарностью жмет мне руку и уезжает к себе в Волоколамский район. А я захожу в кабинет к заведующему отделом, и меня встречает там дружный хохот всего отдела, с нетерпением дожидающегося моего прихода.
- Ну, что, почувствовал вкус партийной работы? - смеется завотдела. - Он ведь к нам каждую весну и осень приходит. Но в больницу его не сдать - тихий, не буянит, не мешает никому. Вот все по очереди с ним и беседуют...
- Больше не придет, - уверенно бросаю я.
И он действительно больше не приходил, но где-то через год прислал еще одно письмо, теперь уже конкретно на мою фамилию, а следовательно, неофициальное, не требующее разбирательства и обязательной реакции. В этом письме он благодарил за мою помощь, сообщал, что все действительно стало лучше поначалу, и облучения эти резко прекратились. Но вот недавно сосед-пенсионер снова включил свой адский прибор. Правда, опасаясь теперь горкома партии, он сместил график облучения, и теперь облучает не утром и вечером, а днем и ночью...