Он всегда торопился с работы домой. Если автобуса долго не было, расхаживал по остановке, нервничал, посматривал на часы, смотрел вдаль, не выворачивает ли его рейс из-за поворота. Активно мучился - лицом и поведением. Если к нему подходил кто-нибудь, чтобы спросить об автобусе, или просто, как проехать к метро, отвечал быстро и тут же отворачивался или даже отходил на пару шагов в сторону. Он боялся людей, которые заговаривают вдруг на остановках с незнакомыми.
Потом, доехав, он быстро поднимался домой, таща пластиковый пакет с хлебом и с колбасой на утренний бутерброд. Открывал дверь, все время опасаясь, что вот сейчас выглянет кто-нибудь из соседей по лестничной площадке, поздоровается, заговорит, а он ведь даже и не знает тут никого. О чем можно разговаривать с совершенно незнакомыми людьми?
Ну, вот, дома, наконец.
Дверь закрывалась на замок и еще на задвижку. Просто так - на всякий случай. Сначала он шел на кухню и включал свет там, и только потом выключал свет в прихожей. По квартире он ходил в тапочках, которые покупал ровно одну пару в год, и стирал регулярно в стиральной машине. В комнате он переодевался в домашнее. Такие же джинсы, только более потрепанные и мягкие, какая-нибудь футболка. Главное - чтобы удобно было. Потом ужин, который он делал себе второпях: два яйца на сковороду, кружка чаю, бутерброд. Посуду мыл всегда сразу, как только закончил есть. Потому что - чего ее копить? Вот - одна тарелка, одна сковорода, одна вилка. Трудно помыть, что ли? Совсем не трудно.
Закончив мыть посуду, шел в комнату, включал там свет. Потом возвращался и выключал свет на кухне. Такая у него была привычка: не любил ходить в потемках. Со вздохом облегчения зайдя в комнату, закрывал дверь, смотрящую в темный коридор, включал компьютер, придвигал к столу кресло.
А потом до самой ночи обсуждал в Интернете проблемы одиночества. Своего одиночества в первую очередь.
И даже, вроде бы, склонялся уже к покупке кошки. Чтобы встречал кто-нибудь у порога. Чтобы ждал.
Говорили о собаке, но с собакой надо гулять. А когда? И потом, в соседней квартире была собака. Она выла, когда нет хозяев. Ей тоже было одиноко. Собаки - они такие.
Или лучше завести крысу - они не воняют, как говорили на форумах, и занимают мало места.
...
Она не спешила домой, часто задерживаясь на работе. На вопросы отвечала всегда весело и залихватски, что никто ее давно не ждет, кроме кота, а кот подождет.
Потом темными улицами добиралась до метро и ехала к себе. От станции метро до дома надо было еще ехать на автобусе. В темноте она шарахалась от всех, кто пытался с ней заговорить. Иногда, когда была плохая погода или просто под настроение, садилась в такси. Молча слушала, какая она красивая, и "вот завтра приеду и замуж возьму - скажи свой телефон". Потом совала приготовленную купюру водителю и быстро выскакивала из машины.
Домой поднималась пешком, хотя был лифт. Она считала, что слишком малоподвижный у нее образ жизни. А это влияет на фигуру и на цвет лица.
Она еще вставляла ключ в замок, а за дверью уже орал Васька. Все коты у нее были всегда Васьки, еще с детских лет так завелось. Из соседней двери выглядывала соседка, и они немного разговаривали о погоде, ценах на продукты питания, корме для домашних любимцев. У той была собака, которая выла, когда все уходили из дома.
Они заговорщицки хихикали, тыча пальцем в соседнюю тихую и всегда закрытую дверь. Там-то, небось, слышат и кота и собаку. Но не выходят никогда и не жалуются даже. Но ведь живет там кто-то!
Наконец, закрыв за собой дверь, она подхватывала Ваську на руки и прижимала к себе, шепча на ухо, что все уже, не надо так орать, она уже приехала, сейчас кушать будем. Васька распластывался на высокой груди, вцеплялся когтями в плечи - "ты осторожнее, осторожнее, больно же!" - и урчал, как большой мотоцикл.
Между порогом и кухней была ванная, в которой она проводила почти час, смывая с лица и с тела всю усталость, и нежась в ароматной пене, пока Васька нервно мяукал под дверью и пытался просунуть лапу в щель снизу.
Ужин всегда занимал много времени. Она считала, что себя надо любить, поэтому готовила много и вкусно. И коту давала того же, что и себе. Сидела долго, медленно съедая вкусно приготовленное и красиво украшенное. Иногда выпивала рюмку коньяка. Когда на работе дарили вино, могла выпить и всю бутылку. Она любила сладкое, хотя читала, что сухое полезнее.
Посуду она сгружала в посудомоечную машину, а сама, подхватив под пузо Ваську, шла в комнату, где со вздохом облегчения падала на диван и включала телевизор. Программ было много, и она их быстро листала, нажимая кнопки на пульте управления, и не забывая гладить урчащего Ваську.
А потом, поглядев на часы, в ужасе бежала в постель - опять не выспится!
И уже в постели, прижимая к себе тут же заползшего под одеяло кота, она немного плакала.
Ей было жалко себя, такую красивую, умную, умелую, домашнюю, уютную такую, но совершенно одинокую.
- Вот так, Васечка, нет у нас никого, - шептала она, засыпая. - Ну и пусть никого нету. Зато у меня есть ты.
Васька тарахтел моторчиком. Ему было сытно и тепло.