Карнишин Александр Геннадьевич : другие произведения.

Предсказамус настрадал

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Почти самые настоящие предсказания получились

   Аномалия
  
   - Деда, а расскажи чего-нибудь...
   - Вот, как время отдыха, так все тебе чего-то не спится... Да что же я тебе такого расскажу? Ты теперь, поди, больше меня знаешь.
   - Ага, знаю. Сеть все расскажет и покажет. Сегодня, говорят аномальное похолодание. Самый холодный день за последние годы - всего восемьдесят градусов!
   - Ого! Стоит записать в твою тетрадь, правда?
   - Я уже записал. А восемьдесят - это как?
   - Ну, как... Восемьдесят - это пузыри по коже и мутная жидкость в них. Щиплет, но протыкать пузыри нельзя. Надо помазать заживляющей мазью вокруг, а когда подсохнет немного, аккуратно срезать...
   - Да это я знаю! Этому нас учили А у вас было восемьдесят, деда?
   - Нет, восемьдесят у нас не было. У нас рекордом было сорок пять.
   - А сорок пять - это как?
   - Сорок пять, это когда двигаешься медленно-медленно только в тени, а на солнечную сторону не выходишь, потому что..
   - Помереть можно, ага.
   - Ну, помереть-то - не помереть, конечно. Хотя, некоторые все же умирали. Если сердце слабое.
   - Так еще бы! У нас вон восемьдесят - уже говорят, что аномально холодно! А если сорок пять - это ж просто смертельно, наверное! А что ты еще помнишь из старого?
   - Ну, что... Вот, помню, трава зеленая была, а потом она желтела и стояла такая желтая до самой осени.
   - А как это вы траву видели ночью? Разве зеленый цвет ночью не черный?
   - Э-э-э... Зеленый ночью черный - это несомненно. Но если днем смотреть, на свету, он зеленый.
   - Как это - днем? Вы что, жалюзи открывали днем?
   - У нас этих жалюзей тогда и не было вовсе, помнится...
   - Вот нам правильно говорят, что жили раньше плохо. Как без жалюзи? Без них нельзя! Без них помереть же можно! А еще обязательно замкнутое кондиционирование! Деда! У вас было замкнутое кондиционирование и фильтрование?
   - Кондиционеры были, помню. Только они воздух засасывали с улицы, даже дырки специально добили в стенах, чтобы воздуховод такой пропустить.
   - Вот! Так у вас и кондиционирования правильного не было. Кто же будет тянуть с улицы? На улицу можно только выбрасывать! Или ты просто смеешься надо мной? А? Деда!
   - Нет-нет! Я рассказываю, как помню. Вот утром я всегда завтракал, когда на работу еще ходил. Потом одевался специально по уличному и выходил на улицу. И шел на остановку автобуса, чтобы доехать до работы.
   - Ух, ты-ы... А тоннелем почему не пользовался? По улице... Трудно вы жили, деда. Просто странно, как выжили еще.
   - Говорят, мы тогда крепкие были. Генетика такая, понимаешь.
   - Да тут не в крепости дело, не в генетике! Это ж додуматься было надо: по улице ходить!
   - Ну, так все тогда так ходили...
   - Беднота. Жалко мне тебя, деда. Вот сейчас-то лучше жить, правда?
   - Лучше, да. Только иногда хочется на воздух. На небо взглянуть, на солнце...
   - Ты что, дед! Мы же тебя любим и уважаем! Рано тебе еще под небо выходить! Не спеши! Ты мне еще не все рассказал, как у вас что было! Это ж просто аномалия была какая-то: температура сорок пять, без жалюзи, по улице ходят!
  
   В Москву
  
   - Ну, и что мне вам еще рассказать?- к концу уроков учитель расслабился, успокоился, стал улыбчивее и добрее.
   - Расскажи нам про Москву, учитель! Да, да, про Москву! Хотим слушать про Москву!
   - Это в который уже раз-то? Небось, сами наизусть уже все знаете?
   Классная комната в школе была всего одна. Если поперек, то шагов пять, а вдоль - все десять. На лавках, уставленных по периметру и застеленных цветными яркими половичками, связанными на уроках труда девчонками, сидели школьники. Вся школа большого села. Все пять человек. Это на трудах мальчишек и девчонок учили отдельно, потому что потом у них труд будет другой, разный он будет. В прошлый раз, например, трех девчонок водили на ферму и учили доить коров. А парни в это время помогали резчику колоть барана.
   А на обществознание и на историю все собирались вместе. Говорят, раньше тут сидели плотно-плотно, и даже зимой приходилось открывать форточки, потому что было душно. Теперь вот - всего пятеро. Но это еще хорошо, потому что у соседей, говорят, в этом году школа и вовсе не открылась - некого стало учить.
   - Ну, что ж... О Москве вам, значит...,- учитель подошел к окну, выглянул на улицу зачем-то, посмотрел наверх, на серые осенние тучи, обложившие небосвод.
   В школе было тепло. Дров заготовили в этом году с запасом, и если что - детей можно было держать здесь, под хорошим присмотром, хоть целый день.
   - Москва, говорили те, кто видел ее, очень и очень велика. Если к нашему селу добавить еще пять соседских, то и все равно получилось бы меньше, чем Москва.
   - Потому и называли ее всегда - большое село!- выкрикнул с места чернявый Аман, сын местного кузнеца.
   - Да, за размеры так и называли,- подтвердил учитель.- Только жили там совсем не так, как мы живем. Не было у них своих садов и огородов, не было чистой речки, из которой носим мы воду в наши бани, не было глубоких колодцев и прозрачных ключей. А жили москвичи в многоэтажных домах. Вот если дом поставить на другой дом, а тот еще сверху, и еще, и еще, то и получается такой вот многоэтажный дом.
   - Хи-хи...,- кто-то хихикнул, не сдержавшись, потому что знал, о чем будет речь идти дальше.
   - ...И сортиры в таких домах были прямо там, где люди живут. А все то, о чем вы сейчас подумали, стекало вниз по трубам и растекалось толстым слоем по земле на специально выделенных полях около Москвы, пока там не высохнет полностью и не впитается в землю...
   - Ой, фу-у-у!- сморщился кто-то из девчонок.
   - Да-да, запах в Москве стоял тяжелый. Много народа, очень много. Много машин. Вот у нас в селе есть трактор, и вы нюхали, как пахнет из выхлопной трубы. А представьте, что этих тракторов сто или даже все двести, и они стоят возле домов, разъезжают по улицам, из труб вылетают облака вонючего дыма... А в домах люди гадят прямо там, где едят, где живут, и все это ползет по трубам, частично сливаясь в воды реки Москвы, частично на те самые поля орошения...
   ...
   - А еще Москва всегда брала с нас дань. Самую тяжелую дань за все времена, самую позорную. Дань людьми. Она требовала присылать к себе самых умных, сильных и активных. И потом они никогда не возвращались обратно. Так что мы даже не можем сказать, зачем их туда свозили, что там с ними делали. Но из моего рассказа, надеюсь, вам стало ясно, насколько тяжело жилось нашим предкам, и как страшен далекий город Москва, оставшийся для нас на сегодня просто исторической легендой.
   После уроков Аман с Джохаром забежали за общинный амбар.
   - Ну? Ты и теперь будешь говорить, что учитель всегда прав? Он рассказывает эту сказку о страшной Москве уже десятый раз, я считаю! И ни разу ни в одном слове не запнулся, слово в слово повторяет. Заучил - и теперь рассказывает из года в год одно и то же.
   - Ну и что? А может, он правду говорит? Правда - она тоже не меняется. Так?
   - Может и правду. Только как проверить? Вот когда опыты химические показывает - там проверить можно. А про Москву... Уйду я сегодня,- вдруг резко оборвал обсуждение учителя Джохар.
   - Куда?
   - На Север пойду. В саму Москву. Дядька мой ушел туда. И дед мой туда ушел...
   - Так они же не вернулись...
   - А ты не подумал: может, там так хорошо, что и уходить оттуда не надо?
   - Хорошо? Если хорошо, они вернулись бы за нами. Они бы позвали всех с собой.
   - Ага, как же. Держи карман шире! А если там хорошо, но очень тесно? На всех хорошего-то не хватит. Наоборот, надо всем сказки рассказывать, как страшно в Москве, как плохо, как гадко...
   - Так ты не веришь, что там дома, как каменные пещеры, вонючие и тесные? Что на улицах там дышать нечем? Что...
   - Да все это сказки. Ты подумай головой. Ну, поставишь ты дом на дом. А там второй и еще. Сколько он говорил? Девять домов враз? А как входить и выходить? А? Не бывает таких лесенок! Потому что не бывает таких деревьев. А там, в Москве, наверное, чистые реки и ручьи, булыжная гладкая мостовая, большое подворье у каждого дома, арыки к огородам, чтобы не таскать воду ведрами, большие теплые сортиры за домами со стеклянным окном в двери, откуда виден весь огород, огромные поля, чтобы скакать на лошади, леса с грибами, птицей и зверем... Там хорошо, в Москве. Потому никто оттуда и не возвращается. Ну, что им после Москвы у нас может понадобиться...
   - А я?
   - А ты пока оставайся. Но помни, если я не вернусь - там очень хорошо. Тогда ты тоже приходи в Москву. Будем там вместе на лошадях скакать, на медведя ходить. Будем, как братья.
   - А что мне сказать в школе?
   - Ничего не говори. Не надо. Пусть сами у моих родителей спрашивают, если хотят. Ну, брат...
   Они подняли кулаки, стукнулись ими слегка, и тихим полушепотом проскандировали:
   - В Мос-кву. в Мос-кву, в Мос-кву!
  
   Вооруженный народ
  
   В духоте и толкучке тесной очереди голоса сливались в монотонное жужжание. Никто здесь не говорил громко. Вполголоса переговаривались с ближними в очереди:
   - А какие еще документы требуют?
   - Паспорт, вроде...
   - И все? А военный билет или там справки какие-нибудь еще нужны?
   Очередь, когда в ней стоят одни мужики, всегда негромко разговаривает.
   Это женская очередь - молчаливая. Женщины рассматривают друг друга, то есть враг - врага. Такое у них всегда выражение лиц, что все в очереди - их личные и непримиримые враги. И все только и ждут, чтобы кто-нибудь открыл рот. Ох, тогда они выдадут всю информацию, что думают и знают об этих ничего не понимающих и ничего не знающих понаехавших глупых телках! Вот если очередь "смешанного типа", то есть в ней и мужчины и женщины, то тогда женщины разговорчивы и улыбчивы. Они расцветают и показывают свою красу и мудрость на сером фоне остальных ничего не знающих и не понимающих, да еще и понаприехавших и понаостававшихся с каких-то странных причин, да и ноги у нее кривые, кстати, а грудь-то, грудь... Нет, ты на меня погляди! Я, вон какова, и как красиво говорю! Правда как раз мужики в этой очереди, когда с женщинами, чаще отмалчиваются и смотрят понуро куда-то в сторону. Ничего не понимают они в настоящем стоянии в очередях!
   А когда в очереди нормальные мужики...
   Тут вот однажды была такая очередь в местном участке. Стояли за штрафами от дорожной полиции. Так все душевно было, с улыбками. И даже парень голубоватый какой-то и прилипчивый не вызывал неприязни. Он бегал вдоль очереди и все пытался узнать, что ему будет за нарушение:
   - А что было-то?- лениво переспрашивали мужики.
   - Да превышение сильное.
   - Ну, превышение - это тебе штраф, значит. Но тут все зависит от скорости. Ты что там натворил?
   - На Миклухо-Маклая дал сто восемьдесят!
   - Ого! Ночью, что ли? Там же вечно пробка...
   - Не-е, днем... Так я же по встречке!
   Посмеются мужики добро, попугают пацана санкциями, и двинутся дальше на человека. Так по шагу, по шагу, каждый и получит, что заслужил.
   И тут вот одни мужики стоят. Что, кстати, довольно странно. Потому что у нас все же равноправие полов, и никто не запрещал женщинам тоже приходить. Но здесь, видимо, все дело в мужском менталитете. Это же как - услышать такое, и не прийти? Да ни в жисть! Вот и стоит, волнуется длинная плотная очередь. По лестнице стоит, в холле топчется, на улицу хвост высунулся, да и там в три ряда стоят и посматривают, чтобы никто вперед не проскочил. Хотя, если вдуматься, чего бояться, чего дергаться? Должно всем хватить. Это ведь тоже объявляли и по радио и по телевидению. Говорят, на пять лет запасы есть.
   - А выпускают обратно где?
   - С той стороны, через второй, через автогараж. Иначе бы тут такой водоворот был - что ты!
   Ну, да. Это они правильно. Это туда стоишь с пустыми руками. Ну, то есть, с документами, да пара пакетов пластиковых в кармане на всякий пожарный случай. Мало ли, что, да потому что. Вон, пацаны, кто поспортивнее на вид, даже с рюкзаками пришли. Перешептываются - сразу видно, одна компания. Только зря это они. Все равно будут давать всем одинаково. По справедливости и по закону.
   У дверей снаружи стоят два "полицая" в новой уже форме, в броне и с автоматами. Это чтобы не допустить "эксцессов". А в холле уже все местные были в зеленом и в камуфляже. Там уже армия всем командует. Там все привычное: "товарищ майор", да "товарищ прапорщик". А к этим, снаружи, как обратиться? "Господин полицейский"? Да, ну... Лучше у мужиков спросить.
   - Так это точно, что только паспорт - и все?
   - А что еще надо? Им же сейчас - чем больше выдать, тем лучше. Это как план такой. Еще, может, и наградят. Или премию дадут. Запишут только - и все.
   - А-а-а... Так все-таки запишут?
   - Не, ну ты подумай! Это все равно, что деньги тебе дать просто так. Вроде как от государства в пользование. Чисто на доверии. И что, даже не записать - кому и сколько? Это ж тогда такие злоупотребления будут!
   - Ну, да... Ну, да, конечно...
   Очередь движется. Не так, чтобы быстро, но шаг за шагом, шаг за шагом, покачиваясь, переваливаясь, как пингвины, проходит сквозь распахнутые настежь двухстворчатые двери между "полицаями", потом вверх по лестнице - вот нафига это еще и вверх-то? Могли бы и внизу все устроить!
   - А там у них вся канцелярия. Так что ящики вверх таскают, а потом уже выдают.
   Вдруг колыхнулась толпа, пробежал шепоток, и откуда-то сзади сразу раздалось недовольное:
   - По сотне в руки! По сотне! Не давать больше! А то не хватит больше никому! По сотне!
   Впереди решетка с окном и оцинкованным столом-подоконником.
   - Паспорт?
   - Вот.
   Паспорт передается прапорщику, который записывает в толстую книгу все данные. Сержант выдает автомат, два магазина и отсчитывает пять пачек патронов.
   - Распишитесь! Следующий! Паспорт? Э-э-э... Не пойдет. Прописка не наша. А надо - по месту жительства.
   - Так я тут и живу! Вон, через дом квартиру снимаю. И работаю тут. И у меня еще вот что есть!
   Военный билет офицера запаса кладется рядом с проверенным и отложенным в сторону паспортом.
   - Товарищ майор - тут вот...
   - Ну,- высовывается из двери кабинета взмокший раскрасневшийся майор предпенсионного возраста.- Чего тут?
   - Так - вот, значит...
   - И что теперь? Призовут если - там уже и выдадут, как положено. Никаких, то есть, проблем. А так - как по закону. По месту постоянной регистрации. Все-все. Не задерживайте, гражданин!
   И сзади уже шумят и отпихивают в сторону. Смотрят уже, как в той, в женской очереди. Ишь, понаехали. Так ведь никому никогда не хватит!
   ...
   Через неделю, специально выпросив под такое дело отгул, съездил к себе. Там тоже очередь. Вроде и город-то маленький, а - очередь все равно. Но короче, это правда, и не такая плотная. Пролистали паспорт, сунули старенький потертый АКМ, магазин и две пачки патронов.
   - А чего так мало? В Москве так по сотне давали!
   - Вот в Москве свою сотню и получай. А у нас - сколько есть. По списку. Следующий!
   ...
   Еще пару месяцев мужики ходят с серьезными задумчивыми лицами, перемигиваются, шепчутся в углах о своем, мужском, о железном. Сговариваются, куда и как, если что. Толкуют: "Ничо-о-о... Это им тут не Африка. У нас здесь леса, тайга. Партизаны, мля! История!". С женщинами разговаривают поощрительно и чуть сверху. Женщины все понимают и интенсивно жалеют мужчин. Они боятся. Но пока не объявили "положение", и на работу все равно ходить надо. Кто поумнее, выбрали весь отпуск и все отгулы. Руководство отпускает без разговоров - им и самим бы куда уехать на эти дни, да только нельзя. Начальство - оно, как капитан на корабле. Сначала отпусти всех своих, а потом уже и сам прячься.
   ...
   Все начинается как-то сразу и без предупреждения.
   То есть, сколько уже можно предупреждать-то? Три месяца прошло с того объявления - все вдруг и началось. Ночью город трясет от взрывов ракет, а утром все небо в дыму, и не работает радио и телевидение. Транспорт тоже не работает, поэтому все сидят дома и ждут. Чего ждут?
   Мужики снова чистят и смазывают полученные автоматы, еще и еще раз набивают магазины, складывают в угол у двери рюкзаки с запасом продуктов. В магазинах около дома все резко подорожало. Даже самая простая вода. И кругом стоит полиция в касках и с автоматами. Это против возможных "эксцессов". А то, говорят, в провинции мужики с автоматами устраивали разборки на заправках и в магазинах. У нас, вроде, пока тихо в этом отношении. И следующая ночь такая же бессонная и шумная. И еще одна. А потом как-то вдруг и сразу на улицах оказывается чужая техника, и по самой середине идут елочкой, как и нас учили, только в не нашем камуфляже, с не нашими черными автоматами в руках. Где-то вдалеке постреливают. Жены оттаскивают от окон любопытствующих мужей и детей. Город притих.
   А еще через пару дней включается и телевидение и радио. И Интернет вдруг "оживает". И там везде говорят одно и то же. Что все в порядке, что старая прогнившая власть сметена общенародным восстанием, поддержанным международными силами безопасности. И что теперь опять все будет, как всегда. То есть, бояться нечего.
   Цены в магазинах стали еще выше, а полицию нашу сменили голубые каски. Они на танках и БТР - на каждом перекрестке. Смотрят сверху сквозь черные очки, разговаривают непонятно, смеются...
   Объявляют теперь, чтобы сдали полученное от прежней коррумпированной власти оружие. За каждый сданный автомат с комплектом боеприпасов - десять тысяч рублей. Не великое богатство, конечно. Но ведь все же не отнимают, а дают!
   Принимают оружие не в военкомате - на его месте аккуратная круглая воронка. На площади, где по праздникам устраивают продуктовую ярмарку, стоят грузовики, в которые навалом, без всякого уважения, кидают наши автоматы. За столами сидят наши же, только уже в другой форме. Принимают по счету, проверяют по книгам. Выдают каждому две розовые бумажки. Мужики отходят, переговариваются негромко. Очередь подходит:
   - Паспорт!- быстро листает.- Так, это тебе по месту прописки. У нас тут все по счету...
   - А может, договоримся? А? Ну, куда я теперь поеду? Время-то вон какое...
   - Сержант, сэр, зис стаппид рашен спик эбаут...
   - Нет-нет, все. Ухожу!
   - Блин... Понаехали тут. Олрайт, сержант, сэр!
   ...
   В Можайске за автомат дают всего пять тысяч.
   - В Москве, говоришь, десять? Ну, и сдавал бы в своей Москве,- говорит усталый прапорщик в старой зеленой форме.
   - А, что... Бои-то какие были, нет?- спрашиваешь осторожно.
   - Какие бои, парень? Вот с этим?- он пренебрежительно кидает автомат в пыль, в кучу таких же у бетонной стены.- Это только сами себя если. То есть, если сами с собой.
   ...
   На работе очередная запарка. Не все вернулись из отпусков. И начальства нет. Оно где-то в Испании, на курортах. Говорят, в связи с ухудшением экономического состояния, всем срежут зарплату на треть. А кто не доволен - в новую администрацию жалуйтесь. Это вам не при прежнем режиме. У этих, говорят, все строго. Все на учете и контроле.
   По ночам по улицам ходят пятерками патрули сенегальцев. Или нигерийцев - не понять. Ночью из окна глядеть страшно. Как будто форма серая сама по себе движется. Рук и лиц не видно - такие черные.
   Мужики в курилке переговариваются солидно, что вот если бы как в сорок первом, так, может, успели бы. А так - ну, как тут воевать? Если - раз, и уже все?
   - Вам же оружие давали,- взвивается курящая с ними молодая кудрявая девчонка.- Вам же доверяли!
   - И что? Я теперь должен из своей квартиры по танкам из этой пукалки стрелять, что ли? Потому только, что оружие мне выдали, да? Ты потом моих детей кормить будешь, прошмондовка?- зло ругается сосед по лестничной площадке.
   - Иди, иди, дура малолетняя!- подхватывают остальные.- Ни хрена не смыслишь в военном деле - а туда же! Оружие... Да разве ж это - оружие...
   - Но все же по десять тысяч дали,- вспоминает кто-то.
   - В провинции - всего по пять,- поправляешь.
   - Ну, все равно. То есть, не совсем уж мусор, выходит. Все-таки что-то стоит и такое оружие.
   - И что?
   - Да так, ничего.
   Объявляют, что скоро будут новые выборы. Призывают к политической активности и поддержке демократических изменений в стране. Фамилии в списках все знакомые...
  
  
   Двенадцать
  
   - Шапку - долой!- внезапно раздался окрик сзади.
   И через мгновение, почти без паузы:
   - Стоять! Предъявиться!
   Я замер, чуть даже присев от неожиданности. Обернулся на окрик. За спиной - какой-то патруль, что ли. Идут, много их, все в гражданском, в темном, выстроившись поперек улицы. И, главное, нет почему-то больше никого этим вечером рядом. Один я здесь. Мне кричат, выходит.
   - Это вы мне?- все еще надеясь на ошибку какую-то, спросил я.
   Ничего же не понятно. Только вот из метро вышел. Только поднялся по улице...
   - Тебе, тебе,- они уже близко, уже окружили, уже смотрят в лицо пристально и с усмешками нехорошими.
   - Ты, что ли, иудей? А?
   - Как это? С чего вы взяли? Русский я...
   - Тебя о национальности и не спрашивает никто. В паспортах нет национальности. Ты колокола слышишь? Крест - видишь?- ткнул вверх рукой тип в длинном черном пальто со шляпой в руке.
   - Колокола?- непонимающе переспросил я.
   - Может, он глухой, а? Братцы, может, больной он, а?- тут же заблажил самый молодой и самый накачанный, крепкий как боровичок, рыжий и патлатый.
   - Помолчи. Ну-ка, ты, человек нездешней породы, предъявись, пока казаков не позвали.
   - Вам паспорт мой? А вы кто?
   - Точно - больной! Или, вернее, иудей. Ишь, как его колбасит от колоколов-то честных...
   - Граждане, то есть, товарищи,- рискнул было обратиться я.
   Мало ли, может, революция какая или переворот очередной. Может, патрули добровольческие...
   - Иудей!- радостно вздохнул еще один, подошедший совсем близко и уже щупающий край моей куртки.
   - И вовсе я не иудей!
   - Крест нательный покажь. А то идет он, колокола слышит, а в шапке, не крестится - и не иудей?
   - А что, без креста - так сразу уж и иудей?- попытался хоть как-то отговориться я.
   - Муслим, штоль? И это проверить легко. Вон, с мурзой нашим в сторонку отойдешь и докажешь ему, что право имеешь. Ну?
   - Вообще-то я буддист...,- и почему так сказал, от привычки, что ли. Всегда этим отговаривался, когда тетки в церковь тянули.
   - Тьфу, ты! Интеллигент, похоже. Ишь, законы заучил. Знает, паскуда, как отмазаться!- плюнул в сторону самый высокий, несущий на плече переломленную двустволку с торчащими наружу гильзами.
   - Не плюйся у храма,- дернул его за рукав тот, что в пальто.- А вы шли бы себе быстрее отсюда, гражданин хороший. Это вам пока еще разрешено тут везде шастать. Но мешать отправлению государственного культа вам уже запрещено. А мне вот кажется, что своим показным неуважением вы как раз мешаете...
   - Да какое же неуважение, что вы?
   - Праздник православный, а вы дома не сидите, а еще буддист. Колокольный звон, а вы шапку не сымаете. Нет, точно, нарушаете...
   Он повернулся чуть в сторону, достал из кармана металлический свисток на цепочке и засвистел в него громко и пронзительно. Буквально тут же из-за угла церковной ограды вывернула верхом пара самых натуральных, как в кино, казаков в лохматых шапках, с шашками у левой ноги, с карабинами, торчащими из-за плеча, с погонами на солдатского вида куртках.
   - Что за свист?- еще издали крикнул один.
   - Иудея, гля, поймали!- радостно закричал рыжий.
   - Да не, не слушайте дурного. Вон, интеллигент буддистом называется, а сам чего-то у церкви шастает. Не иначе, атеист. Только вот доказать не могу.
   - Не можешь? Жаль...,- они подъехали вплотную и уже умело отделили меня от толпы, подталкивая то корпусом лошади, то пиная ногой, вынутой из стремени.
   - Так, говоришь, буддист ты, интеллигент?- наклонился один из них ко мне.
   - Ну, да... Вроде того...
   - Так буддист или все же - вроде того?- с другой стороны уже и второй смотрел требовательно в глаза.
   - Буддист!
   - И что ты нам скажешь, буддист? Скажи, что есть жизнь?
   - Жизнь - это страдание,- радостно выдохнул я заученное еще на втором курсе университета.
   - Вот именно. Страдание. Спасибо, православные, дальше мы уж сами,- кивнул сверху один из казаков, разматывая, расправляя нагайку.- Ну, буддист, пять горячих тебе.
   - За что?- только и прохрипел я, ничего не понимая.
   - Не за что, а потому что жизнь твоя - страдание. И еще, потому что буддизм у нас вера не правая, а всего лишь примкнувшая. И мнится мне - временно примкнувшая... В общем, начнем с пяти, а там - как пойдет. Куда шел-то?
   - Да, в библиотеку я... В историческую.
   - Это вон туда?- он что-то прикинул в уме.- Точно - пятерик. Меньше не сумеешь. А вот больше... Сейчас и проверим, каков твой Будда. Добежишь до двери, цапнешь ручку - свободен. А пока...
   - Р-р-раз!- крикнул первый.
   Боль удара ожгла, как от пули.
   - Два,- спокойно сказал второй, но боль от его удара была не меньше, чуть не сломав по ощущениям мою спину.- Беги, дурилка, беги. Мы же не шутим. И радуйся, что не атеист.
   И я побежал, а за мной легкой рысью скакали два казака и время от времени хлестали длинными витыми нагайками по плечам, по спине, по голове, прикрытой шерстяной шапкой-петушком и капюшоном куртки.
   А за спиной двенадцать человек в обыденном, но без шапок, выстроившись поперек улицы, двинулись дальше, всматриваясь в проходные и заглядывая в темные подъезды.
  
   Демократия - это когда большинство!
  
   - А ну, постой-ка, гражданин хороший!- выдвинулся из тени местный участковый.- Ты чего мимо опять бежишь, с мужиками не выпиваешь?
   - Да я это... Не заметил я вас, извините,- вынужден был я остановиться.
   - Заметил, не заметил... Штрафная тебе.
   - Ну, не могу я никак! Жена дома ждет. И еще... О!- вспомнил я с радостью.- У меня ж предъязвенное!
   Участковый нахмурился, передал куда-то в темноту за спиной два стакана, что держал в радушно распахнутых руках, поправил фуражку. Фуражки теперь они носили по новой моде. Обязательно с очень маленьким козырьком. И обязательно - с захлестнутым на подбородке ремешком, как будто вот-вот вскочат в седло и помчат куда-то совершать угодные обществу дела.
   - Та-ак...,- обошел он вокруг меня, всматриваясь.- Жена у него, значит... И еще предъязвенное еще у него.
   - Да-да!- поддакнул я.
   - А не врешь? Ну-ка дай мне твоих закурить, что ли!
   Я торопливо вывернул из кармана пачку сигарет, носимых для такого случая, открыл перед ним, потом щелкнул зажигалкой. Участковый не торопясь со вкусом затянулся, а потом с прищуром сквозь дым посмотрел на меня:
   - А сам что же? Или брезгуешь с народом перекурить?
   Ну, вот... Опять...
   - Господин участковый, вы же знаете - я не курю!
   - Как это?- прищуренные было глаза распахнулись в деланном изумлении.- Не куришь? Совсем?
   - Ну, так вышло... Не могу я, организм не дает.
   - Не пьешь,- загнул он палец.- Не куришь. Подозрительный ты человек, сосед! Придется пройти.
   - Да вы и так меня почти каждый день проверяете!
   - Что делать, что делать... А у меня, может, техники с собой нет, чтобы на месте проверить. И не должен я все помнить. И вообще - чем вам труднее, тем государству лучше. Ясно?
   Участковый свистнул, и из той же тени вышли два дружинника с красными веселыми лицами.
   - Вот, ребятки, смотрите: не пьет, не курит... Убыток государству нашему приносит. Зачем живет? Кому нужен? А?
   Я молчал. Через день, практически через каждый день я не успевал вовремя скрыться и попадался участковому. И каждый раз он устраивал такой спектакль. С громкими криками, с разъяснением почтенной публике, тут же откуда-то появляющейся во дворе. Потом он по рации вызывал машину. Потом меня везли в райотдел на экспертизу, где врач проверял все мои справки и внимательно рассматривал рентгеновские снимки. Я предъявлял квитанции оплаты акцизных сборов, обязанность уплаты которых теперь была возложена на тех, кто сам не пил и не курил.
   ...
   А начиналось все так просто и даже смешно: решили наши политики по западному образцу запретить курение. Вообще запретить. Пусть, мол, курят по квартирам своим. Пусть никому не мешают своим курением. И тут-то и выяснилось, что такое настоящая демократия. На ближайших выборах сокрушительную победу над всеми остальными политическими силами одержали недавно созданная Партия любителей табака и примкнувшие к ней в качестве верных союзников Партия любителей водки и Партия любителей пива. Созданные вроде на смех, неоднократно высмеянные в анекдотах и разных КВН, они в один момент оказались у руля. Да и деньги табачных и водочных заводов оказались не лишними в предвыборной кампании.
   Хотя, не в деньгах даже дело. Просто оказалось вдруг, что большинство народа - курит. И большинство - пьет. А демократия - это как решит большинство. Вот большинство и приняло новые законы, полностью поменявшие приоритеты.
   "Страна живет с водки и табака!"- а кто и когда спорил с этим? А вот те, кто не пьет и не курит, выходит, подрывают экономическую мощь страны. А потому...
   Ну, и так далее. Все акцизы теперь платят непьющие-некурящие. Штрафы - тоже на них регулярно. Медосмотры платные, чтобы доказал, что пить-курить не можешь. А вот если выясняется, что можешь, но не хочешь - принципиальный, мол. Ну, тогда и административка, а в дальнейшем - уголовное преследование.
   ...
   - Ну, что, отпустили?- стоял на крыльце и опять щурился сквозь дымок сигареты участковый.
   - Отпустили. Вы же и так знаете, что не могу я...
   - Не можешь - поможем, не хочешь - заставим,- отозвался он лозунгом Партии любителей табака, теперь выложенным золотыми буквами под крышей Думы.- Лечиться тебе надо, сосед. Желудок лечить - и пить с мужиками, как все. Голову лечить - и начинать, наконец, нормально курить. А то, как маленький прямо... Ну, ты же не диссидент, я надеюсь? А? Сосед?
   Обратно домой я брел, опустив голову, целый час. Медленно поднимался по лестнице на восьмой этаж: в лифте было слишком накурено. Эх, жена опять будет ругаться, что поздно пришел. И деньги ведь не лишние совсем, которые ежемесячно приходится отдавать в казну за право не пить и не курить...
   А может и правда...
   Как все...
  
  
   Партия
  
   В старых квартирах кухни очень маленькие. То есть, не в самых старых-старых, в которых раньше помещались шесть столов и шесть газовых плит, например, да и не шесть, а и побольше, а просто в старых. Ну, в тех, где удобно сидеть и, протянув руку, доставать из ящика стола ложки, снимать чайник с плиты, вытаскивать из холодильника холодную бутылку. И все - сидя. Удобно, конечно. Но только если не больше двух человек, потому что больше в кухне просто уже не помещаются. И сейчас там сидело ровно двое. Ароматный табачный дым вытягивало сквозняком в форточку, краснели остатками кагора в толстых хрустальных стопках, купленных по случаю в поезде дальнего следования, стояли уже изрядно потрепанные кухонной жизнью тарелочки и блюдца с разной вкусной мелочью.
   - Точно тебе говорю, все от его полной безыдейности. Была бы идея, был бы стержень в нем, не поддался бы искушению. А - нет стержня. Мягкий он у тебя, вот и увели...
   - Да не увели еще, мама!- чуть не рыдала Софья.- Никто и никого и никуда не увел. Он же сам честно пришел и сказал...
   - Вот! Сам сказал! Значит, думает уходить. Иначе, о чем было говорить? Может, он еще колеблется, так, вроде, посоветовался... А сам - мягкий, без стержня. Точно уведут.
   - И что же мне теперь?
   - В райком!- решительно ткнула в окно сигаретой поджарая и загорелая южным загаром мать.
   - Да он же беспартийный. Так ведь и не вступил тогда. Говорит, не верю. А без веры, говорит, нельзя - это будет просто обман какой-то.
   - Вот! Вот - бесхарактерный! Тут же не вера нужна, а доверие. И - знание. Как он может не верить или верить, когда ничего еще не знает? Походил бы на учебу, как все. Поизучал бы классиков. Поприсутствовал бы на собраниях партийных у нас в райкоме. А то - ишь, не верит! Да как он может верить или не верить, когда ничегошеньки не знает?
   - Да если бы собрания были прямо на работе, так все бы, независимо от хотения, попал. А так - идти куда-то. Зачем-то. А он же упрямый. Упертый такой...,- как будто даже с восхищением сказала Софья.
   - Вот! Слабый, но упрямый. Это его сдвинут чуть, а он уже на старое место и не вернется, потому что упрям. Собрания... Собрания - только в райкоме. Нечего тут опрощать партийную работу. Это раньше так было, при коммунистах - на предприятиях, в бытовках. И что? Чем все закончилось? Вот, то-то! Должна быть торжественность. Распорядок должен быть и расстановка. Должно быть отличие от работы и от домашнего повседневного быта. Партия - это тебе не по каморкам ныкаться. Это надо идти, бить ноги, думать по дороге, что скажешь, готовиться морально... Привычка такая должна возникнуть у человека, что без собрания чтобы - просто как больной. А ты представь, как у нас бывает на партконференциях! Конференция - это же тебе уже не простое собрание. Тут такой подъем, такое вдохновение! Поешь со всеми партийный гимн, и мурашки по коже, и слезы восторга на глазах. "А с трибуны гранитно-багровой улыбается наш секретарь!" Тебе, кстати, тоже уже давно пора в партию. А то как-то странно: мать у тебя старая активистка, бабка была в той еще партии - а ты вон, хвостом за мужем, а больше и никуда. Потому и страдаешь, ду...
   Она закашлялась, выдыхая дым от затлевшего фильтра, вдавила окурок в блюдце, сплюнула в сердцах.
   - Дурочка, ясно? Это я любя. А так-то разобраться - дура-дурой.
   - Мам,- осторожно спросила Софья.
   Она всегда очень осторожно разговаривала на эти темы, понимая, как легко оскорбить ни с того ни с сего настоящего партийного. Причем, оскорбить не со зла, а просто по незнанию темы, по непониманию важности для людей партийных всех этих ритуалов, собраний, конференций, чисток, наконец.
   - Мам, а это ничего, что мы о нем сейчас за глаза? Это как с партийной точки зрения - морально?
   - Ну, точно - дура,- махнула рукой мать.- Только так и надо. Нельзя человеку вот так просто в лоб сказать, что он не гож, что не так делает. Это можно только в порядке дружеской критики, на собрании, когда кругом все свои, все партийные, и все так же критикуют друг друга и одновременно занимаются самокритикой. Коллектив, собрание - вот тут только при нем. А пока мы как бы готовимся, ясно? Мы обсуждаем темы для критики, чтобы потом повлиять на критикуемого. Ясно тебе?
   - Но ведь он не может в райком? Он же беспартийный?
   - Все мы когда-то беспартийными были. И что хорошего, кстати? Нечем гордиться. Беспартийный он... Вот как все - так и он чтобы. Где принимают в партию? В райкоме. Кого принимают? Беспартийных. Вот надо прийти, поговорить, присмотреться. С секретарем нашим поговорить. Наш секретарь - очень сильный, знаешь ли. Его и в центре уважают, зовут в столицы, но он отказывается. Ему наша первичная организация ближе. Ему мы, простые партийцы - роднее. Хороший у нас секретарь... Так он вот поговорит с твоим, побеседует. Раз поговорит. Два поговорит. А там, глядишь, и выведут его перед собранием, твоего-то, да и примут в партию со всем его желанием. А уж в партии грешить - ни-ни! Все по закону и по нашей партийной морали! И никуда он тогда от тебя не денется. Ну, как?
   - Ой, мам, да если бы не ты - хоть в петлю лезть. А ты так все разъясняешь, так все понятно и правильно...
   - Так я в партии уже двадцать лет - вот и считай. Тут мой партийный опыт, моя вера в светлое будущее, мои товарищи, наш секретарь, наконец. Все тут!- она звонко шлепнула себя по лбу, поморщилась - не рассчитала силу удара, потерла лоб, собираясь с мыслями.
   - В общем, готовь своего к тому, что в субботу он со всеми вместе, как нашенский, родной, а не какой-то там иностранец, пойдет в райком. А уж там я его к секретарю подведу, подведу...
   - Но, мама, как же готовить-то? Он же упрямый - не пойдет!
   Мать пожевала тонкими губами, подняла стопку, заглянула внутрь, будто ища там ответ. Вдруг расплылась в торжествующей улыбке:
   - Так мы же тебя поведем с народом знакомить! Заявление там сразу напишешь. Устав возьмешь для изучения. Программу почитать надо опять же. Как он тебя одну в райком отпустит? Это же тебе не церковь какая - это ПАРТИЯ!
  
   Политика
  
   По субботам, обычно сразу после футбола, показывали политику. В два - футбол, то есть когда народ в основном уже проснулся после вечера пятницы и после рабочей недели, протер глаза и даже уже позавтракали многие. А в шестнадцать, к обеду, как лучшее блюдо, как десерт, давали политику.
   Старики говорят, что раньше политику вообще никто не смотрел. Мол, скучная она, эта политика.
   Ну, старики же, что с них взять. Темные они совсем. Политика - это ж самое интересное, что есть в телевизоре!
   Сначала всегда играли гимн, показывали флаг, а потом... О-о-о! Потом все и всегда было по-разному. Даже был специальный канал, где можно было, послав SMS с коротким номером, поучаствовать в розыгрыше догадок: а что там будет в политике этой субботой, сразу после гимна?
   Петр Мамонов, сорока лет от роду, токарь пятого разряда, отличный семьянин, беспартийный, отец двух дочек, таких вот SMS не посылал ни разу. Это ж чистая разводка для лохов! Там и деньги со счета снимают не малые. Конечно, если выиграешь - приз просто офигенный. Но мы, что, говорил он жене, бедные, что ли? Одеты все, обуты, накормлены, телевизор вон - во всю стену. Чего еще надо нормальному человеку?
   И все равно каждую субботу он садился к телевизору и, поболев за родное и с детства любимое "Динамо"... А! Вот это еще надо объяснить. Он болел за "Динамо", потому что жил недалеко от стадиона, и от завода имел годовой абонемент. Вот как пришел на завод, еще пацаном совсем, так и стал абонемент использовать по назначению - ходить на футбол. Потом-то пришлось делиться. У старшей дочки парень тоже футболом увлекся. Да и погулять молодым хочется отдельно от родителей. Вот Петр и отдавал абонемент (он был на предъявителя) Ольге Петровне - дочке своей. А сам, следовательно, с двух часов подпрыгивал в кресле у телевизора, настроенного на футбольный матч любимой команды.
   После футбола был пятнадцатиминутный перерыв, во время которого можно было выйти на лоджию, перекурить, отдышаться, вспоминая перипетии матча, поругать вполголоса своих защитников или похвалить нападающих, но как только звучали первые такты гимна, беспартийный токарь Мамонов опять сидел перед телеэкраном во всю стену и в нетерпении подзуживал:
   - Ну, начинайте уж вашу политику, начинайте!
   По рейтингу субботняя "Политика" стояла на первом месте. Статистика утверждала, что эту программу смотрело практически все население страны. Продажа дисков с записью прошлых сезонов "Политики" приносила весомый вклад в бюджет государства.
   К "Политике" с кухни приходила и жена. Пока шел футбол, она смотрела по второму телевизору очередной бесконечный сериал про "Маменькиных сынков". А вот к "Политике" - шла к мужу, втискивалась в то же кресло, обнимала его, приникала всем телом тепло и приятно, шептала на ухо:
   - Ну, Петь, что сегодня-то, как думаешь?
   Петя думал с минуту, солидно сдвинув брови, а потом отвечал:
   - А какая разница? Все равно ведь не догадаемся!
   - Нет, ну ты как думаешь?
   - Я думаю...,- он делал паузу, вспоминая, что и как происходило.- Я думаю... А как фамилия-то нового?
   - Вроде, Карапетян, что ли.
   - Ну, тогда на почве национальной розни, наверное.
   Гимн заканчивался, на экране начиналась любимая передача миллионов "Политика".
   Происходила полная смена руководства страны, покушения удачные и неудачные, убийства с применением всех видов оружия, вмешательства зарубежных спецслужб, вооруженные и мирные перевороты, раз даже просто уход в отставку был - вот кто-то , наверное, обломался тогда на своих СМС-ках... Еще эпидемии с заражением и смертями, смертники в поясах и на грузовиках со взрывчаткой, крушение поездов и падение самолетов... Один президент просто умер в прямом эфире во время собственного выступления - инсульт, одного отставили церковным собором, доказав, что он - воплощение антихриста на земле...
   Если повторы и были, то только в общем сюжете: что-то обязательно должно было смениться. А вот что и как? Этого не знал никто.
   Два часа, даже дольше футбольного матча, шла эта программа. И два часа народ у телевизоров только и мог стонать:
   - Нет, ты подумай, а... Что придумали... Да как же такое можно было догадаться, а? А кого поставили? О-о-о... Да ни в жисть! И что, есть сегодня победитель? А-а-а, мать, смотри, смотри, я же почти догадался!
   Этого, сегодняшнего, действительно "уговорили" по национальному и религиозному поводу какие-то чернявые мужики в зеленых масках, из-под которых торчали бороды, и один из них даже был в чалме.
   Потом, как водится, наводили конституционный порядок. Потом передавали власть преемнику, чтобы страна не осталась без власти ни на час. Потом официально сообщали о времени новых выборов, которые тоже происходили с помощью телефонных SMS всегда на следующий же день, в воскресенье. Традиция такая с давних пор - голосование в воскресенье.
   Ну, а с понедельника все опять шли на работу. С понедельника политикой заниматься было некогда. Надо было работать. Разве только в курилках мужики обсуждали, как оно все прошло на этот раз, и кого выбрали главным, и кого он поставил на министерские посты, и чего можно еще ждать к следующей субботе. К четырем часам, сразу после футбола.
  
  
   Предсказание
  
   Все начнется однажды осенью. Темной промозглой московской осенью, когда черно под ногами и черно над головой, а с деревьев уже не сыпятся никакие листья, только черные корявые ветви тянутся к низкому небу, и дворники по утрам уже не шаркают метлами, задавая ритм всему кварталу.
   В один из дней почти незаметно с начала просто не придет автобус по расписанию, вывешенному на картонном глянце над стальной будкой остановки. Следующий-то как раз придет. А этого, который раньше - не будет. Потом вдруг выяснится, что они ходят как бы между расписанием, между графиком. То есть, просто вместо двух рейсов в семь ровно и в семь, скажем, пятнадцать придет только один, но в семь десять. И из следующих двух опять - всего один. Народ будет возмущаться тихонько, но разница в десять минут не является критичной, на работу все успеют.
   А потом как-то вдруг станет один уже вместо трех. И вместо четырех потом. И его еще надо будет ловить, потому что угадать, который из них, из четырех, ставший одним, придет по графику, будет почти невозможно. И тогда толпы будут собираться пораньше, выходя заранее из теплых квартир, а некоторые даже и поднимаясь для этого раньше.
   Народ будет кучковаться вокруг остановки с семи утра, развернув зонтики, потому что осень, а под крышу не зайти, ведь есть те, кто пришел еще раньше.
   Настанет день, когда некоторые, а потом уже и многие, разочаровавшись в долгих часовых ожиданиях автобуса, будут срываться прямо от своего подъезда и - левой-правой, левой-правой, с резкой отмашкой рукой, с дыханием свистом сквозь сжатые зубы, а некоторые "паровозиком", с горящей сигаретой в углу рта - бежать на метро. Ведь метро - самый надежный транспорт в Москве. Только очень тесный.
   Под землю будет набиваться в полтора раза больше народа, чем обычно. Люди будут стоять, прижавшись друг к другу плотно на платформах, стараясь только не упасть вниз на рельсы, упереться хоть как-то на скользком от нанесенной сверху влаги мраморном полу. В духоте и жаре будут падать в обморок слабые, будут толкаться зло и свирепо, продираясь к распахнувшимся дверям, сильные, будут кричать друг на друга, даже драться за место на платформе и в вагоне. И там, внизу, в подземелье метро, людей будет все больше и больше.
   Это бензина или там масла может не хватить для автобуса, а вот с электричеством у нас все в порядке, ведь так? Вот только для электричества нужен тоже не только вольный ток речной воды с верховьев до самого синего моря, а в большей части как раз мазут, да уголь, уголь, да мазут. Которых вдруг как-то станет не хватать, невзирая на слова о неисчерпаемости наших бездонных недр в наших бескрайних просторах. Словами же топить печки пока не научился никто.
   И однажды...
   То есть, это только с начала - однажды. Мигнет свет раз, да еще другой, а потом вдруг погрузится в темноту район. Или даже два. Или сразу полстолицы. Хлынут из-под земли толпы народа, но и наверху будет темно, а автобусов - нет, как и не было их раньше. И это будет день, когда многие не выйдут на работу. Просто не доберутся.
   Но это еще только начало! Отключенные отопление и подача воды в высокие многоэтажки, скребущие черными затылками по черным же тучам и стружками ссыпающими дождь и первый снег на черные улицы. Лифты, тормозящие вдруг между этажами и часами дожидающиеся ремонтников. Телевидение, заикающееся и вдруг заменяющее картинку белым снегом на экране. Радио, квакающее радио, передающее какие-то успокаивающие народ сообщения от специально созданной по такому редкому случаю антикризисной комиссии. И народ, который, послушав слова, что все будет хорошо, угрюмо выстраивающийся в очереди в продуктовые магазины. Даже в ущерб рабочему времени. А что там, какое там рабочее! Все равно транспорт не ходит, и добраться с края Москвы до другого края, как многие привычно делали раньше, станет просто невозможно.
   "Посыплются" вдруг банки. Ведь за продукты надо платить наличкой, "живыми" деньгами - кто же будет теперь брать ваши карточки? А налички на это количество населения в Москве просто не предусмотрено.
   В один из вечеров, когда снова погаснет свет, теперь выключаемый по графику, "веерно", для "смягчения кризисных явлений", народ, качнувшись в очереди, снесет витрину первого магазина. И пойдет звон по всему городу. Сначала-то это будет продуктовый магазин. Но под шумок, под лязг вскрываемых ломами железных дверей и опущенных роль-ставней, зазвенит хрусталем небьющееся стекло, повалится на мостовые и из витрин автомагазинов, универмагов, огромных моллов и прочих трговых центров.
   А потом город притаится. Настанет день, когда никто не выйдет из квартир, а все будут сидеть дома на сделанных запасах муки, тушенки, масла и сахара, крутить ручки настройки радиоприемников и вслушиваться в сообщения западных голосов о начале второго этапа кризиса в одном из крупнейших городов мира. Будут сидеть в смраде забитых туалетов и мусоропроводов и ждать, что вот-вот все наладится. Снова загорится свет, задуются свечи, зажурчит в трубах вода, и придут специально обученные мужики, которые сделают все как надо. Как было.
   Когда же выяснится, что в других-то городах такого нет, что все в пределах нормы, что банковский кризис никак не повлиял на урожайность картофеля, которого есть и будет на всех, но только в провинции, когда и про бензин узнают, что есть он - но там, ближе к источнику черной вонючей нефти, тогда кинутся толпы из города, как муравьи из смертельно больного муравейника. Потащат на себе свои запасы, поволокут тележки, понесут детей.
   И кончится ненавидимый многими город, уйдет в историю, станет фактом археологии для будущих поколений историков.
   Но это будет потом.
   А пока вы выходите к остановке автобуса, присматриваетесь к расписанию движения, смотрите на часы, поворачиваете голову и видите выворачивающий вдали из-за угла освещенный изнутри автобус. В нем тепло, в нем просторно. Он довезет вас на вашу такую нужную для всех работу, за "нужность" которой вы получаете свою скромную или не очень заработную плату...
   Но помните, что однажды он просто не придет. Один. А потом - другой. А там, глядишь, будет ходить один вместо трех...
  
  
   Спасатели
  
   - Но я все равно не понимаю, почему мне так уж надо отсюда уезжать...
   Человек в темном костюме вздохнул, достал из кармана носовой платок в крупную клетку, медленно промокнул лоб, потом вытер руки - тоже, наверное, вспотели. Он сидел за столом, отделенном от других таких же столов, выстроенных длинной шеренгой, прозрачными вертикальными стенками, создающими звуконепроницаемую кабинку - консультационный пункт для отъезжающих.
   Это название было официально утверждено, согласовано во всех инстанциях, и даже на дверях снаружи висела красивая синяя табличка со звездочками кругом, на которой тем же золотом так и написано было:
   "Консультационный пункт для отъезжающих".
   Пункт этот был устроен очень просто: холл, в котором толпился народ перед автоматом, выдающим билетики с номером очереди, длинный коридор и в конце большой зал. Раньше тут был школьный спортзал, и даже запахи эти еще сохранились - пота, пыли, резины, гниющего наполнителя тяжелых матов. Теперь вдоль всего зала стояли длинной линией столы, отделенные друг от друга аккуратно поставленными прозрачными переборками.
   За столами сидели люди в деловых костюмах. Костюмы как бы подчеркивали официальность и законность их деятельности. Они принимали документы, беседовали с отъезжающими, принимали первичное решение о месте и времени отъезда, ставили в углу документов штампики, вписывали дату, обсуждали различные возможности...
   Ровно в пять каждый вечер пункт закрывался, как и сотни других по стране. Ровно в восемь утра каждый день - открывался. Но уже к восьми народ толпился в холле с билетиками, затравленно посматривая друг на друга и на экран, по которому плыли цифры: чья очередь подошла, и к какому из столов следует подойти.
   - Понимаете, молодой человек...
   - Нет, не понимаю,- прервал клерка молодой парень в простой синей джинсе.- Не понимаю, вот хоть что вы со мной делайте.
   - Но ваши родители...
   - Родители мои взрослые, я - тоже. Пусть они едут, куда угодно. Почему я тоже должен?
   - Взрослый вы по меркам этой страны. А у нас вы еще несовершеннолетний. Вот, по нашим законам за вас решают родители.
   - А по нашим - я уже совершеннолетний. И меня могут даже в армию призвать. А я могу еще и жениться!
   Человек в костюме снова тяжело вздохнул. Работа у него была неблагодарная. Эти местные жители - они такие странные. Уже который раз приходится с самого ноля, как они говорят "танцуя от печки", разъяснять, объяснять... Да чуть ли не уговаривать! Вот ведь до чего дошли: их уговаривают уехать, а они сопротивляются, выходит. А раньше-то все было совсем наоборот.
   - Да, вы совершеннолетний по законам вашей страны, поэтому вас пригласили отдельно от родителей.
   - Значит, я имею право отказаться?
   - Нет, вы не можете отказаться. Потому что ваши родители выезжают и забирают вас с собой.
   - Ничего не понимаю... Я - совершеннолетний?
   - Да.
   - Я могу принимать решения?
   - Да, можете... Но только в том случае, если ваши решения не противоречат общепринятому законодательству.
   - Общепринятому - это как? Я, между прочим, целый курс юридического уже закончил. Так что разъясните мне, что вы имеете в виду под "общепринятым законодательством".
   Ну, вот как ему объяснить, что есть законы, которые едины почти для всего мира? А если и не совсем едины, то хотя бы признаются в большинстве стран? А законы этой варварской страны не признаются никем и нигде.
   - Давайте еще раз начнем с самого начала,- ласковым голосом, как психиатр со своим клиентом.- Вы хотели быть юристом?
   - Да.
   - Вам будет предоставлена такая возможность. Государство, в которое вас вывезут, оплатит обучение, а вы впоследствии отработаете - так положено. Это такой закон.
   Парень широко улыбнулся:
   - Вы не понимаете ничего, что ли? Я никуда не выезжаю!
   - Нет, это вы не понимаете. Более того, вы просто не хотите ничего понимать. Здесь у вас жить нельзя. Это установлено всеми возможными комиссиями. Государство такого типа существовать просто не должно. Это признал мировой парламент. Народ такого государства должен быть спасен от опасности полного исчезновения. Мы вас спасаем, понимаете?
   - Меня не надо спасать!
   - Ну, нельзя здесь жить! Так жить - нельзя! И климат у вас не для жизни, и природу всю испортили, превратив ее в одну сплошную экологию. Нет у вас природы - только наука о ней! И законы ваши, и порядки ваши... Ваш народ вымирает! Мы спасаем вас!
   Парень посмотрел хмуро:
   - Честно говоря, мне плевать на тот народ, который вымирает. Ясно?
   - Вы нацист? Или вам мешают принять иную точку зрения ваши религиозные убеждения?
   - Я... Э-э-э... Вы о чем?
   Платок снова прошелся по лбу. Как же тяжело с ними! Как же их оболванили тут. Как сильна идеология прошлого, буквально тянущая за ноги.
   - Если вы не нацист, и не ксенофоб, то проживание в другой стране не должно доставить вам неудобство. Если вы верующий, то назовите тот культ, к которому принадлежите, ту церковь, и мы направим вас именно в ту страну, где поддерживаются и даже поощряются именно такие воззрения...
   - Да почему же я должен жить в другой стране? Мне и здесь хорошо!- взорвался посетитель.
   - Господи, да вразуми ты неразумного этого! Как же вам здесь может быть хорошо? Здесь жить нельзя! Самые активные, умные, богатые, наконец, они давно уехали, бросив вас на произвол судьбы... Мы - ваши спасатели, понимаете? Это все равно, как если бы вы тонули в океане, от вашего корабля остались одни мачты, за которые вы цепляетесь холодеющими руками, но продолжаете отталкивать спущенную вам со спасательного вертолета лестницу. Это же неразумно, в конце концов!
   Парень развел руками, хлопнул себя по бедрам, обернулся вокруг, чтобы привлечь внимание к приезжему идиоту. Но прозрачная кабинка была звуконепроницаема, а в других таких же сидели, склонившись вперед, вслушиваясь внимательно в каждое слово, кивая согласно, его земляки.
   - Кто вам сказал, что мы здесь погибаем? Кто вам сказал, что нам нужны спасатели?
   - Хорошо. Тогда я вам разъясню еще раз. Мы, цивилизация, приняли решение, что вы - тонете. Вы - погибаете. Нет, еще хуже. Вы больны, заражены, и потому просто не понимаете своей болезни. У вас извращено видение окружающего. Вы можете умереть в любой момент. И вот приходит врач с жизненно необходимой вакциной, а вы толкаете его, выгоняете из дома... Знаете, что делают в таком случае в нормальном мире? Вызывают полицию! И ставят укол все равно! Насильно!
   - Вот это уже другой разговор... То есть, вы еще и угрожаете, так?
   - Никаких угроз, что вы. Это простая констатация факта. Мы - спасатели. Мы хотим спасти вас. И мы вас спасем, даже если для этого придется применять силу. Но сначала мы вывозим тех, кто сам что-то осознает, кто еще в здравой памяти, с кем не надо бороться, кого не надо уговаривать.
   Он отодвинул от себя паспорт.
   - Идите домой, молодой человек.
   - Минутку! Вы штампик-то мне поставьте!
   - Нет.
   - Я только что был на приеме в консультационном центре! Поставьте мне свой гребаный штампик!
   - Да зачем же мне это делать?
   - Затем, что у нас теперь проверяют документы. Понимаете? Это же так демократично! Без штампика - задерживают. И везут с утра снова к вам. А я уже у вас был. Вот только что. Ставь штамп, гнида заграничная!
   - Вот видите, вы злитесь. Вы ругаете. Вы - больны. Ничего, ничего... Походите к нам, поговорите с родителями, посидите в участке, обсудите все с друзьями... У нас есть время. Целый год. Так что - вы свободны. Или я должен вызвать охрану, чтобы вас вывели? Вы же не хотите уезжать?
   - Не хочу,- плюнул парень под ноги, пряча паспорт в карман.- Не хочу! И хрен вы меня увезете!
   - Все уедут, и вы уедете.
   - Все уедут - я останусь!- оскалился он.- Останусь и буду жить там, где я хочу!
   - Все. Разговор наш окончен. Следующий! А вас я жду опять завтра с утра. И еще. И еще. И опять. И снова. Пока вы сами не захотите уехать отсюда. Из этой ужасной страшной страны.
  
  
   Так победим!
  
   Вся страна, как один человек, прильнула сегодня к телеэкранам.
   Было обещано и оповещено, что сегодня у нас в первый раз, как в Китае. Ну, как в Китае, все давно знают. Стадион, зрители, выстрел в затылок - и все. У нас такое просто нельзя. На такое никто смотреть не станет, потому что это не показательно и совсем не интересно. Не по-русски как-то. Поэтому объявили, что премьер-министра будут казнить в самый прайм-тайм и прямо здесь, на Красной площади.
   С раннего утра все новостные каналы регулярно включали прямую трансляцию с Красной площади и показывали новенькую плаху, специальные стоки для крови по краям площади, напоминали о знаменитой стрелецкой казни при Петре, ставшем потом Великим и выведшем Россию в Европу. И сейчас внезапный поступок президента, как считали многие обозреватели, говорил о том же - о прорыве в Европу и одновременно полном единении со своим народом.
   Плаху установили так, чтобы на экранах телевизоров видны были сразу и кремлевская стена и храм Василия Блаженного, как символ и знак места действия. То есть, включаешь телевизор и сразу видишь - Красная площадь, плаха, казнь.
   Казнить проворовавшихся чиновников предполагалось разными способами. Говорили даже о возможности четвертования и колесования, как в древности, но историки до сих пор спорили о последовательности действий. Одни утверждали, что сначала ломом ломали руки и ноги, а потом уже отсекали их, другие протестовали: никаких лишних мук, только отсекание конечностей! Были в депутатском корпусе радикалы, предлагавшие не останавливать кровь, а прижигать рану факелом, мол, как в старину.
   В одном сходились все: простой расстрел сегодня невозможен. Эти выстрелы в затылок слишком напоминали сталинские репрессии. А страна должна была повернуться не к тоталитарному "совку", а к гордой и мощной империи.
   За пять минут до указанного в программе передач часа все каналы телевидения, даже частные и кабельные, прекратили обычную болтовню и показали заставку: трепещущий на ветру трехполосный флаг.
   Со звуком последнего удара часов из ворот Спасской башни выбежали солдаты в парадном обмундировании и выстроились с двух сторон прохода. А потом палачи в красных атласных рубахах, кидающих на все алые отблески, и таких же красных колпаках, закрывающих лица, повели под руки премьер-министра, одетого в кипенно-белую рубаху и такие же белые штаны.
   До того уже было решено, что он останется премьером до самого момента свершения казни, чтобы все видели, что у нас нет незаменимых и тех, кто неподвластен закону.
   Невысокий щуплый премьер-министр шел медленно и чинно, согласно протоколу. Все, что творилось сегодня, должно было стать в дальнейшем традицией.
   Вот к премьер-министру подошел священник, специально выбранный для этой роли. Он выслушал исповедь, во время которой камеры тактично отвернули в стороны, показывая празднично украшенные дома и радостные лица людей, собравшихся ради такого зрелища на Красной площади.
   Вот камеры снова сфокусировали на спокойном, как бы немного даже заторможенном, если можно так выразиться, лице премьер-министра. Потом они снова мазнули по толпе, по трибуне, как бы спрашивая, а кто - следующий? Кто станет во главе правительства? Этот? Тот? И чем он закончит?
   Камеры приблизили улыбающееся лицо президента, который поднял руку, как бы показывая: я вас вижу, я с вами, сегодня мы - вместе!
   Вот премьер-министра подвели к плахе и поставили на колени. Он долго укладывает голову, пробуя то так, то этак.
   Потом ему долго читают приговор. Трижды в течение чтения, услышав "приговаривается", палач поднимает свой огромный топор. И трижды останавливается, слушая далее длинный список прегрешений.
   Наконец, чтение закончилось. С трибуны спускается президент и подходит к плахе.
   Палач замер, ожидая команды. Премьер-министр замер, ожидая удара.
   Но президент вдруг сам опускается на колени, поднимает премьер-министра, обнимает его, и они сливаются в братском всепрощающем и все понимающем поцелуе.
   Камеры показывают народ на площади. Народ ликует со слезами на глазах.
   Через пять минут все камеры уже вокруг премьер-министра, который, улыбаясь, отвечает на вопросы:
   - Буду краток. Мне понравилось. Думаю, эту традицию нам надо продолжать. Мы еще подумаем, кто будет следующим. Да, еще надо немного приподнять плаху - неудобно стоять. И под колени подложить что-нибудь. Главное же, что вот таким образом, регулярно проводя очистку аппарата, мы сможем прийти к окончанию системного кризиса, покончить с коррупцией. Так победим!
   Звучит гимн.
  
  
   Удмуртский марш
  
   На "Тверской", внизу, там, где вход в подземный торговый центр и постоянное место встреч, привычно дежурил сдвоенный патруль в сером. Народ шел мимо сплошным потоком. Потому что выходной день, и народ уже разгулялся после обеда. От эскалатора подбежал рыжеватый паренек:
   - Извините, как на Пушкинскую пройти?
   - Прямо и налево.
   За ним подошли еще двое:
   - А на Тверской бульвар...
   - Прямо и налево - там все ваши собираются.
   - Кто собирается-то?- спросил пожилой прапорщик, прикрывая ладонью ядреный "выхлоп".- Что у нас там сегодня опять?
   - Удмуртский марш. Вон, земляки мои пошли. Вотяк вотяка видит издалека.
   - А, так ты тоже из Удмуртии? То-то они все к тебе обращаются...
   Патруль продолжал патрулировать. То есть, стоять кучкой у бронзовых перил и смотреть по сторонам, чтобы ничего не случилось. И отвечать на разные вопросы, если что. Мол, прямо, налево и наверх - там все собираются.
   Наверху сбивались в колонну и разворачивали транспаранты. Надписи ярко блестели в свете поднявшегося над крышами солнца.
   "Удмуртия - для удмуртов!", "Вера, история, нация!" и опять же веселый, для отвлечения внимания и привлечения своих "Вотяк вотяка видит издалека".
   - О! А ты тут чего? Я вроде тебя на татарском марше видел?
   - Какая, слышь, разница? Я - за идею! За принцип! И потом, ты сам-то что делал на татарском?
   - Так, это, опыт, значит, перенимали. Они же тогда красиво прошли. И тюбетейки еще всем раздавали - молодцы. И с музыкой своей. Ничего, у нас тоже будет музыка. И девушек поставим в первые ряды. В следующий раз - обязательно!
   - Пошли, пошли! Двинулись!- пронеслось по колонне, и все слаженно понесли флаги и транспаранты вниз по Тверскому бульвару.
   - Чего это?- спросил крупный парень в черной кожанке и с банданой в черепах у стоящего в оцеплении полицейского.- Это кто вообще?
   - Удмурты сегодня,- лениво ответил тот, еле шевеля губами.- Заманали уже своими маршами. Все ходят и ходят...
   - А чего они тут? Ехали бы тогда в свою Удмуртию!
   - Вот тут вы не правы, товарищ. Абсолютно не правы,- вмешался в разговор полный интеллигент в очках и обязательной шляпе.- Национальные марши - они не только для поднятия национального самосознания, но и для защиты прав указанной нации. В Удмуртии, однако, удмуртов никто не притесняет и даже не думает о том. А вот в Москве - вполне могут. Хотя они вроде как русские совсем уже, но все же... Потому они тут и маршируют. Тут, где этих удмуртов - меньшинство. Понимаете? Вот вы на русский марш ходили, вижу?
   - Ну, ходил,- кивнул "прибанданеный".- А нельзя, что ли? Официально разрешено...
   - Да нет, я не о запрете или разрешении. Я о самом смысле марша. Вот идет в центре России по русскому городу толпа русских же людей и кричат, что им, русским, в России нужна защита. Ну, понимаете, да? Для национального осознания - оно вроде как нормально. Это сплачивает, это создает связи между людьми. А вот в качестве меры по защите русских... Ну, не тут, не тут. Этот марш вам надо было проводить в Риге, в Вильнюсе, в Варшаве, в Пекине, наконец. Там, где русских мало, где они как раз требуют внимания и защиты. Понимаете меня? А тут, где вас и так - куда ни плюнь...
   - Я те плюну,- предупреждающе сказал парень.
   - Цыц,- вмешался спокойно и лениво полицейский.- Вот будет русский марш - там и ругайтесь. Сегодня - удмуртский. В следующий выходной, согласно графика - коми пойдут. Их объединили. Их там две группы. Потом, значит, сводная группа от народов Дагестана... А русские уже прошли. Им теперь - через полгода. Тогда и лайтесь. А лучше, правда, в Ригу какую-нибудь. А то уже замотали своими маршами - все выходные работаем!
  
  
   Хороший праздник
  
   Солнце всходило над огромной страной. Двенадцать часов без малого катилось оно по небосводу с востока на запад, а с ним приходило утро, и приходил день и вечер в города и села.
   Сегодня был не простой день. Сегодня был день памяти. К нему готовились заранее. Дружины отрабатывали приемы рукопашного боя и обматывали арматуру цветной изолентой. Церкви отмывались и отчищались так, что первые же лучи солнца, отразившиеся от высоких куполов, вызывали слезотечение. Армия и ОМОН выходили на улицы для поддержания порядка.
   А порядком было то, что указано и заповедано было предками. Двадцать восьмое июля - День крещения!
   С восьми утра патрули пошли по домам. В каждый дом, в каждую квартиру, в каждую семью. Там, где горели лампады и висели в красном углу иконы, пришедшие просили вежливо показать свои кресты, обязанность ношения которых была прописана в законе, выпивали за праздник, если подносили, просто обнимались с единоверцами, если не подносили, крестились часто, и шли к соседям. Нет иконы? Нет креста? Выходи! И без шума, без сутолоки!
   Некрещеных сводили к центральной площади, на которой были уже расставлены купели для детей, стояли переносные колокольни, празднично раздававшие свой звон всему городу. В тех местах, где была река, вели к реке. Погода была летняя, хорошая. Некоторые из нехристей заранее надевали купальники и плавки, чтобы поплавать всласть.
   Специально обученные люди устраивали беспорядки, красиво и картинно не подчиняясь законным требованиям властей. Тогда в бой вступал ОМОН, так же красиво и картинно размахивая длинными резиновыми дубинками и выпуская в разные стороны гранаты со слезоточивым газом, подкрашенным по поводу праздника в голубые и красные тона. Сопротивляющихся с молодецким уханием, с раскачиванием на руках кидали силком в воду. А потом окруженный ладанным дымом священник в золоте совершал таинство крещения. И все становились крещеными.
   На этом праздник не завершался.
   Была еще нация, которая не только не крестилась, но и причастна к празднику была совсем с другой стороны.
   - А чего они, а?- раззадоривали друг друга только что окрестившиеся мужики.- Чего они - нашего Христа так не по-человечески?
   Военные и ОМОН выстраивали коридор, по которому мокрые и возбужденные, получившие после купания по стакану церковного кагора, шли куда-то, где оказывался дом, как правило отдельно стоящий, чтобы не было вдруг пожара на весь город. Ворота были помечены заранее шестиконечной звездой. Ценности особые сданы в банк на хранение. Ну, если нормальный человек, понимающий. В больших городах даже организовывали не один дом, а целый квартал, да еще со своей еврейской молодежной милицией. И вот тут уже шла стенка на стенку.
   После обязательного погрома, после разгона с улиц всех, не похожих на православный люд, после массовых драк своих со своими под теплой охраной ОМОНа и армии, народ успокаивался, размякал, и сидел в открытых для такого дела кафешках и простых забегаловках, обнявшись сбитыми руками, плача от умиления, радуясь единству народа в такой день - 28 июля.
   - Правильный праздник,- говорили старики, кивая головами.
   - Правильный праздник,- потирали руки торговцы крестиками и иконками.
   - Очень правильный праздник,- говорили власти.- Он с одной стороны объединяет, а с другой - дает выход эмоциям. Очень правильно предки придумали такое.
   Говорили, подумывают в верхах о введении чего-либо подобного, так, чтобы ежеквартально. А не раз в год.
   Хотя, и так хорошо, соглашались все.
   Хороший праздник.
  
  
   Штампик
  
   - Сержант Васильев,- козырнул неловко худой длинный пацан в сером.- Предъявите документы, пожалуйста.
   И откуда их берут только? Всегда такие неуклюжие, смешные даже. То куртка велика, то брюки коротки. И молодые-молодые...
   - А что случилось?
   - Плановая проверка документов. Просто предъявите ваш паспорт, покажите регистрацию. Можете не давать мне в руки, если опасаетесь чего-то,- он так говорил, как будто сам стеснялся чего-то.
   - Ну, вот, смотрите...
   - Спасибо. Еще минуту. Ладошку вашу,- он ловко перехватил мою левую руку, посветил фонариком, нахмурился, сведя белесые брови.
   - Ну? Еще один попался?- подплыл сбоку толстый капитан.
   Интересно, подумал я, как он только надевает сапоги? И как вообще можно так раскормиться?
   - Эй, гражданин, вы меня слышите?- помахал капитан рукой перед моим лицом.
   - А?
   - На выборы, значит, опять наплевали? Свой гражданский долг не исполнили? Или думаете, раз регистрация есть - у вас все в порядке? Что?
   - Что?- переспросил я, ничего не понимая.
   - Дразнитесь? Законов не знаете? Так незнание закона не освобождает от ответственности. Слышали такое?
   - Да о чем вы, в конце концов? Мне домой надо!
   Мимо текла толпа. Народ ехал с работы домой. И только изредка чей-нибудь взгляд скользил по нашей группе, задерживался - тогда становилось неуютно. Как карманника какого-то допрашивают.
   - Вот сейчас штраф с вас возьмем, тогда домой и отправитесь. Согласно кодексу, в случае отказа от исполнения гражданского долга, взимается штраф в размере - сколько, сержант?
   - Пять тысяч, товарищ капитан!
   - Молодец, выучил. С вас пять тысяч. По протоколу.
   - Да за что же?
   - А вы выборы воскресные, зачем игнорировали? Вам на город свой, на страну свою - наплевать? Ну, вот за это самое с вас пять тысяч. По протоколу.
   Я обратил внимание на этот повтор и тут же вполголоса спросил:
   - Товарищ капитан, а как бы без протокола?
   - Ну, это не положено, вы же понимаете? Но - две с половиной. Это - самый минимум.
   - У меня нет с собой столько...
   - Значит, пишем протокол. Пройдемте в сторонку, не будем мешать народу. Сержант, выписывай пока, а я еще погляжу на народ.
   - Товарищ сержант, ну что вы, в самом деле, какой протокол?- зачастил я, когда капитан отошел.- И с чего вы взяли, что я на выборах не был? Очень даже был. И проголосовал, как надо, за кого сказано.
   - Вы мне тут сказки не рассказывайте. Всем, кто голосовал, штампик ставят несмываемый на руку. Специальная краска, только в ультрафиолете видна. Краска импортная - целый месяц держится. Вот у вас штампика-то на руке нет. А еще пытаетесь обмануть... А я - при исполнении! Вот вам протокол, распишитесь. И постарайтесь поскорее оплатить. Эти дела будут рассматриваться в первую очередь.
   Опять подплыл капитан.
   - Все? Счастливой дороги. Будьте внимательны в толпе. Берегите свои вещи. Бойтесь террористов.
   И тем же тоном:
   - Да, протокол-то прочитайте, прочитайте!
   Я развернул свернутую бумажку и прочитал ярко-красные слова: "Улыбайтесь! Вас снимает скрытая камера!".
   - Вот черти! А я ведь поверил!
   - Это хорошо. Хорошо, что поверили. Потому что на следующих выборах будет именно так. Ну, улыбайтесь, улыбайтесь же! И - до скорого свидания!
  
   Последняя машина
  
   Реклама - двигатель торговли. Лучшая реклама - та, что бьет по мозгам сильнее водки и заставляет перечитывать еще и еще раз.
   Когда на крупнейшем автосалоне повесили световое панно со словами, что последний купленный автомобиль - бесплатно, народ сразу выстроился в очередь. Как в игровых салонах прошлого, когда ловили джек-пот по разным точкам, так и тут стояли у всех торговых точек, наблюдая, как меняются цифры, стремясь к нулю. Тик-так, еще на десяток легковушек меньше. Тик-так, вот и тысяча пролетела... Огромный город впитывал губкой новые и новые автомобили, сгружаемые с платформ грузовых составов и автопоездов.
   - Лучше уж сидеть в тепле и в одиночестве, или вот с тобой целоваться в своей машинке, чем пихаться локтями в метро или мерзнуть на остановке в ожидании своего автобуса.
   - Целоваться - это хорошо... Это правильно. А денег-то хватит?
   - В кредит возьмем в крайнем-то случае. Хорошую, с кондиционером, с тонировкой, с большим салоном. Там будет удобно. И если поехать куда-то - легко и просто.
   - К маме, на дачу!
   - Ну-у... Даже и на дачу к твоей маме, да.
   Разговоры такие слышны были постоянно.
   После духоты и тесноты метро, после ожесточенного толкания в троллейбусах и автобусах даже самая длинная и долгая пробка в своей машине - в новой современной красивой импортной машине - казалась отдыхом. Опять же, можно телевизор посмотреть или радио послушать. Или вот книжку почитать, если совсем мертво стоим...
   ...
   - Сейчас ваша очередь?
   - Нет, блин, твоя! Иди, давай, плати!
   - Но вы стояли впереди...
   - Не твое дело, баклан! Считай, мы тебе уступили!
   Троица выглядела живописно и понятно: короткие "дутые" пуховики по талию, черные широкие брюки, бритые головы, высовывающиеся сразу из могучих плеч, как будто нет никакой шеи. Они и разговаривали, поворачиваясь всем телом - точно без шеи!
   Со стороны могло показаться, что они стоят тут уже неделю. На самом деле, бригада менялась. Одни отъезжали, сдавая очередь своим компаньонам, другие становились, посматривая верх, на огромное табло, на котором шел обратный отсчет проданных автомобилей.
   - Мужики, вы тут того, не быкуйте...,- подошел сбоку охранник.
   - За мужиков ответить можно!- огрызнулся тот, что стоял в центре.
   - Ладно тебе, Тёма, пацан молодой еще, порядка не знает. Ну его!
   Очередной звоночек, очередная покупка, очередная касса мигает зеленым фонарем - свободна.
   - Проходите к кассе.
   - Пропускаю...
   - Да нет же никого, проходите!
   - А мне пофиг, есть кто или нет! Я - пропускаю...
   Салон работал круглые сутки. Всякий имел право рассматривать модели, выбирать, а потом договариваться о кредите в круглосуточном отделении Автобанка или платить в кассу сразу всю стоимость, если позволяли средства.
   - Но тут просто так нельзя стоять...
   - А мы не просто так. Мы выбираем. Правда, братва? Выбираем?
   - Ага, ага... что тут у вас самое дорогое? А покажите нам самое дорогое!
   Тикали часы, позвякивали, сменяясь, цифры на табло. Горел транспарант:
   "Последний автомобиль - бесплатно!".
   Это только в рюмочных разных и в пивняках гнилых, если берешь сразу три порции - первая, типа, бесплатно. Это завлекалово такое, чтобы больше пили. Потому что все равно закусывать будут - вот и окупится все. А тут наоборот. Это не завлекалка - это все по-честному. На все вопросы журналистов и даже по телевизору директор салона заявил, что да, так и есть, что последний автомобиль, который выкатится за ворота автосалона, будет оформлен совершенно бесплатно.
   Чем дальше, тем медленнее сменялись цифры.
   Девять.
   - Проходи, проходи, мужик!
   - Но вы же впереди стояли?
   - Пропускаем мы, понимаешь? Да ты не ссы! Все равно не последний берешь!
   Восемь.
   - Девушка, а что вы стоите тут? Вот же - свободная касса.
   - Я последнюю машину жду.
   - Это зря. Последняя машина - наша,- сказано было настолько твердо и уверенно, насколько и угрожающе. Трое в черном с блестящими в свете лазерных фонарей, выписывающих какие-то фигуры в воздухе головами и раздавленными в уличных боях ушами подтолкнула девушку к кассе.
   - Вперед, блондинго! А нет денег - не стой тут, не отсвечивай! Это автосалон, а не биржа труда!
   Семь.
   - Инвалида - убрать нафиг. Быстро подарить ему таратайку какую-нибудь, и пусть катится.
   Шесть.
   - Не стойте, не стойте тут! Сейчас еще наши подъедут, и кто будет мешаться - ой, не завидую...
   Пять.
   - Ну, кому еще халявы отсыпать?
   Четыре.
   - Вашу мать! Что еще не понятно? Какая милиция? Мы тут вам и милиция и полиция. Мы законов не нарушаем. Наоборот, порядок поддерживаем. Марш к кассе, нищеброд!
   Три.
   - Бабуся, а у вас деньги есть? Нет? А что вы тут торчите? Подарок сынку? Ну, так мы тоже насчет подарка, только не сынку... Проходите, проходите. Все равно у каждой кассы - наши. И не ждите тут ничего!
   Два.
   - Приготовиться, братва! Внимание всем кассам!
   Один.
   - Есть! Есть! Последний!
   Защелкали выключатели, гася свет в залах. Вышел директор салона из своего кабинета, чтобы поглядеть на везунчика. Везунчик блестел вспотевшей лысиной и облизывал губы. Братки в черном стояли полукругом сзади, наблюдая за процедурой.
   - Вон ту, ту, ага! Самую дорогую!
   - Наш салон выполняет свои обещания. Итак, последний автомобиль - бесплатно! Получите документы. Распишитесь. Вот ключи. Бак заправлен. Счастливого пути!
   Огромная черная машина мягко тронулась с места. Ни шума двигателя, ни выхлопа сзади - новенькая, отрегулированная, большая, дорогая! Внутри натуральная кожа и дерево, телевизоры в спинках кресел, телефоны, бар, холодильник, компьютер, кондиционер - ну, все, что душа пожелает...
   Автомобиль выкатился из ворот и уперся носом в стоящие сплошь такие же большие, а рядом и маленькие, черные и разноцветные автомобили.
   - Пробка опять?
   - Стоим. Ждем.
   Сзади постепенно гасли окна и витрины автосалона. Охрана принимала и закрывала пустые залы и складские помещения. Директор очищал стол, убирая в портфель все, что когда-то принес с собой: фотографии, какие-то сувениры, календарь с пометками - для истории...
   - Что-то не двигается, вроде?
   - Проверь там, в Интернете, как объехать.
   - Оп-па... А никак!
   На экране красным мигала вся транспортная сеть огромного города.
   - А как же это? О! Смотри, местные-то пешком расходятся!
   Последняя машина была именно последней каплей в сосуде, последней песчинкой в часах, той искрой, которая попала в пороховой погреб. Последней она была, потому что больше продавать было нечего и некому. И главное - некуда. Все машины стояли в пробках. В них работали кондиционеры, играла музыка, телевизоры показывали веселые передачи, кто-то целовался...
   Это была не пробка. Это был коллапс.
   И вызвала его последняя машина.
  
   Пенсионный возраст
  
   В отделе кадров девушки немного смущенно и очень вежливо предложили заполнить целую кучу каких-то анкет и опросов.
   - И для чего это еще?- удивился Тимофей Анатольевич, любивший, когда его называли просто Тимом.
   - Так ведь у вас возраст подходит, Тимофей Анатольевич! Пора уже, знаете ли, пора...,- прощебетала, пробегая мимо, вечно куда-то торопящаяся кадровая начальница.
   Тимофей Анатольевич помнил ее еще секретарем и помощником, а потом просто специалистом, главным, завслужбой, а теперь она - большой человек. Занятой человек. Начальник отдела кадров, Мария Ивановна.
   - Чего это у вас Маша такая взмыленная?- спросил он у девушек.
   Девушки еще больше засмущались. Отвечать явно не хотели. Не отвечать - невежливо. Они крутили головами, пожимали плечами, "делали лица", показывали глазами на потолок... Ну, что тут не понятного? Ясно ведь: раз бегает начальник отдела, значит по начальству бегает. По делам.
   Анкеты были длинные и скучные. Тимофей Анатольевич быстро расставил кресты в полях, подписался возле своей фамилии.
   - Можно идти? Все уже?
   - Вот вам еще направление.
   Направление на медосмотр. Когда это такое было, чтобы у них людей гоняли на медосмотр? Ну, если только ты не водитель? А Тимофей Анатольевич водителем не был. Он был главным специалистом, и выше подниматься не спешил. Всегда пропускал мимо тех, кто моложе, энергичнее, "пробойнее" и "пробивнее". А ему - что? Годы уже под пенсию. Зарплаты хватает. Уважения - побольше, чем у некоторых, между прочим! А тут вот - медосмотр ни с того, ни с сего.
   - Да что случилось?
   - Это плановый, государственный. Как время приходит - всех сразу на медосмотр. Вам специально для того дается один день.
   - Без оплаты, что ли?
   - Нет-нет! Все официально. Направляет вас организация, значит, вы ничего в зарплате не потеряете. В табеле будет стоять рабочее время.
   Ничего не понятно. Зачем? Почему?
   Но день дали, значит, можно сходить в поликлинику. Вреда от того не будет.
   И сходил. Все оказалось быстро и аккуратно. И очередь электронная, и проход по кабинетам, и проверки всякие. Только у эндокринолога задержали и долго мяли горло и смотрели в документы. Хотели уже послать на анализы разные, но узнав возраст, отпустили, поставив в карточке фиолетовый штампик.
   Потом как-то все забываться стало, потому что работа, работа, работа. Командировки, опять же. Помнилось только, что в день рождения наступает пенсионный возраст.
   И вот он настал. Тот день рождения, после которого ты уже официально старый. То есть, пожилой.
   Тимофей Анатольевич принес большой торт. Еще принес бутылку водки и закуску разную. Выпивать на работе было нельзя, и он сам лет пять назад подписывался под приказом. Но теперь ему было можно все. Еще и премию дали в размере месячного оклада. Так что - настоящий праздник.
   Но, оторвав от девушек, пьющих чай с тортом, от мужиков, которые чокались водкой и аппетитно хрустели маринованными огурчиками, постучав вежливо в дверь, чтобы успели убрать непозволенное с самого вида, его вызвала в коридор Маша, которая теперь была Марией Ивановной.
   - С днем рождения!- энергично сказала она.
   - Спасибо,- сказал он и улыбнулся чуть смущенно и немного пьяно.
   - К нам зайдете? Прямо сейчас, ага?
   Он подумал. Минуту подумал, наверное. С одной стороны, там все же мужики ждут, и налито. И девушки уже пьют чай с тортом. С другой - если он сначала к мужикам, а потом в кадры, может быть неудобно. Так что лучше сразу все дела сделать, а потом уж спокойно праздновать.
   В отделе кадров дали еще кучу каких-то документов. Просили прочитать внимательно, а если где и что не понятно - спросить. Но не подписывать так просто и сразу.
   Выходило по тем документам, что сегодня у него самый настоящий последний рабочий день. И завтра - пенсия. Маленькая, конечно, но все же... Правда, без работы. Потому что - или работа, или пенсия. Тут уж никак не получается, чтобы и то, и другое. Ну, это всем понятно. В свое время уже обсуждали на всех уровнях: чем работающий пенсионер лучше молодого работника? Да ничем! А почему он получает больше? Вот вопрос. Должность одна, объемы одни, а у одного еще на счет пенсия капает... За что? За возраст? За то, что старый и не может полноценно работать? Ну, так не работай тогда, раз не можешь. И получай свою пенсию на здоровье. Это Тимофей Анатольевич прекрасно помнил. Сам тогда активистом был. Подписи собирал за референдум. Вот, теперь оно его коснулось.
   - Так меня уволили, что ли?
   - Вы не понимаете... Это приказ. Но он начинает действовать только в том случае, если вы выходите на пенсию. А если вы не выходите на пенсию, то вы остаетесь на своей работе. Только ваш оклад уменьшается.
   - Вот тут я не пойму что-то... За что же...
   - А что тут понимать? Неужели вы в своем пенсионном возрасте работаете лучше молодого и энергичного работника? А? Конечно, вы скажете - опыт. Скажете, что одной левой сделаете больше, чем он обеими руками. Но все же. Признайтесь сами себе. Уже выносливость не та. Глаза не те. Память не та. Можете и ошибиться. Вон, государство вам пенсию дает по такой причине. Не зря же так сделано все.
   - Так пенсия ж маленькая...
   - И что? Все пенсионеры на нее живут! Не у всех же в стране была такая зарплата, как у вас!
   Тимофей Анатольевич думал тяжело и мутно. Ему не хотелось терять в зарплате. И уходить тоже не хотелось. Потому что пенсия - это такая штука... Конечно, можно не работать, не подниматься рано утром, не ждать пятницы и выходных... Но ведь денег-то! И ведь как подгадали! Это раньше, лет десять назад, его пытались сманить в конкурирующую фирму. А теперь... Кому он нужен теперь?
   - И еще,- продолжала разъяснять совсем молодая девушка, показывая на пункты в договоре.- Вы теперь имеете право на неполную рабочую неделю или даже неполный рабочий день. Это как раз вам в виде компенсации такой, и еще чтобы не переутомлялись.
   - Да я еще, вроде бы...
   - Ой, да не надо, не надо! Вон, в своем блоге, всегда ведь радовались пятнице и выходным дням. И если предпраздничный день, и на час раньше домой - тоже радовались. Вот вам и дают такую радостную, можно сказать, возможность.
   Он молчал, прикидывая.
   - А если вы все же выходите на пенсию, так тогда еще придется переезжать. Вы об этом думали?
   - Как - переезжать?
   - Ну, у нас же тут считается город высокой стоимости жизни. А вы - пенсионер. Вас, значит, будут переселять в сельскую местность. Там много жилья свободного. Вот будете жить на природе, ходить на речку, в лес по грибы и ягоды. И уровень жизни... То есть, стоимость жизни, конечно, там совсем другая!
   - Маш, это по закону - так вот?- слабо спросил он Марию Ивановну, прислушивающуюся к разговору из-за высокой полупрозрачной стеклянной перегородки.
   - Ой, Тим! Подписывай ты, наконец, новое соглашение, да иди пить свою водку, в самом деле! Мужики, небось, заждались. На тебе еще пахать и пахать можно! Какие тебе переезды? Какие пенсии? Что ты! Ну, будешь на час раньше с работы уходить. Так ведь это даже к лучшему, да?
   Вздохнул Тим, подписал.
   И пошел пить водку. Мужики кричали "ура", узнав, что он остается. Завидовали, что он будет теперь раньше с работы уходить. Или дополнительный выходной день среди недели - это он еще решит. Про деньги как-то никто не спросил. Что им деньги - молодые, здоровые. Им до пенсии еще работать и работать.
  
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"