Телефонный звонок в полдень - это совсем не страшно. Вот когда ночью трезвонить начинают, тогда начинаешь дергаться и тревожиться. Телефон надрывается, а ты ждешь, ждешь, ждешь, когда же на том конце провода поймут, что уже ночь, что никто ночью с ними разговаривать не будет, что это не рабочий, в конце концов, телефон - домашний! А днем-то - пустяк. Тем более теперь, когда уже не работаешь, и не ожидаешь внезапного крика начальника - все пропало, все упало, беги-лети скорей туда-сюда, без тебя все никак...
- Алло, - хрипло сказал в трубку Михаил Петрович, недовольно глядя на себя в зеркало, уже много лет висящее прямо над тумбочкой в коридоре.
Зеркало показывало его плохо. То есть, показывало-то оно хорошо, но все равно плохо. Если повернуть голову, то вот тут отвисает. А если глядеть прямо, то вот тут щеки и эти, как их, брыжи, что ли? И еще мешки под глазами.
- Алло, да? - сказал он с подчеркнуто комичным киношным кавказским акцентом.
- Миша? - зазвенела трубка незнакомым женским голосом. - Мишенька? Как ты там теперь? Ты же не работаешь больше? Ну, говори, говори же, милый! Что, как, какие дальше планы, как жена, как дети?
- Кто это? - он скорчил себе рожу в зеркало и растянул губы, показывая зубы в жестоком волчьем оскале.
Зубы были желтые.
Нет. Не красавец.
- Как - кто? Миша, ты, что, не узнал меня? Вот же умора! Буду рассказывать всем нашим, как ты меня просто не узнал! Теперь богатым будешь... Ой, то есть, это я теперь буду богатой!
Михаил Петрович молча положил трубку и пошел на кухню.
Знает он такие звонки. Ишь, развести хотят на поговорить, как лоха какого. А он уже на пенсии. И ничего у них не получится. Кроме квартиры все равно ничего у него и нет больше.
Тут его как кто-то подтолкнул - квартира!
Вот оно, значит. Начинается. Не зря по телевизору предупреждали.
В четыре вечера - он как раз поставил чайник - снова позвонили. Теперь голос был не звонкий, а такой гулкий, что ли. Контральто - вспомнил Михаил Петрович. Это называется контральто. Такой женский бас.
- Михаил, - вещал голос. - Ты там как сам-то? В порядке? Здоровье - как? А то дети спрашивают, что случилось с отцом. Не видно нигде, не слышно совершенно.
- Что, квартиру мою хотите? - закричал в трубку Михаил Петрович. - Так хрен вам всем по вашей хитрой рыжей морде!
- И вовсе я не рыжая! - обиделось контральто и отключилось.
Михаил Петрович не только положил трубку, но и выдернул вилку из розетки. И еще порадовался, что знает такие простые русские слова: вилка, розетка. А то везде стали сплошные коннекторы и штекеры.
Чай перед телевизором на кухне под большой бутерброд с маслом и куском красной рыбы, оставшейся от праздничного ужина в связи с его выходом на пенсию, был хорош. Чай пах не сеном, а мятой и лимоном. И был не черным-черным, а прозрачным и благородно янтарным. А по телевизору между тем говорили, что правильно и вовремя он ушел с работы. Там у них опять очередные кризисы, и сокращения начнутся. А он, Михаил Петрович, бывший начальник службы, в домике. Как ни смешно такое звучит. Он - в домике. Как в детстве. И уже совсем ничего не боится.
...
Утром после обязательной неспешной зарядки и завтрака, перед самым выходом на обязательную же прогулку - он решил продолжать режим и график и вообще все полезное - Михаил Петрович снова включил телефон. Тот зазвенел, казалось, быстрее, чем ток по проводам достиг катушки.
- Бать, - басил какой-то молодой парень. - Ты чего телефон отключаешь? Мы же тут волнуемся все. Меня даже хотели ночью к тебе посылать, проверять, что и как. Представь, да? Я, значит, ночью буду долбиться в твои двери. А ты, как положено, вызывать милицию, потому что света в коридоре опять нет. Ну, представь, да!
Михаил Петрович ругаться не любил, хотя умел. Он просто аккуратно положил трубку и пошел на улицу. Мимо консьержки, мимо бабок на крыльце, обсуждающих его внешний вид:
- Ишь, какой весь важный, да манерный пошел. И пошел себе, и пошел... И вот так он всегда. На самом-то деле - никому он не нужен. Пенсионер. Простой пенсионер. А гонору-то, гонору! Тьфу!
По парку он гулял долго, дыша воздухом и радуясь, что в рабочий день здесь почти никого не было. Пахло зеленью и сыростью. Редкие молодые мамаши катали разноцветные коляски. На лавочках там и тут сидели девушки с книгами.
Никому он не нужен, ага. Если бы так. Вон, телефон просто обрывают. Да и раньше, когда был молодой - тоже ведь было. Только успевай, отбивайся. И блондинки разные, и совсем наоборот - брюнетки. Но он тогда уже точно знал, что всем им, красивым и понаприехавшим и уже даже понаостававшимся, нужна была только его квартира. Прописка - и ничего более. И он сам, как дополнение, сопутствующий товар, в комплекте к прописке.
Потом, когда уже уселся на хорошей должности и стал ездить по городам и странам, тоже всякие появлялись. Уже старше. Крепкие телом и умом. Хитрые, умные и опытные во всем. Они умели вкусно готовить, разбирались в футболе и даже в Формуле-1, понимали его... Могли за компанию и водочки. М-да...
А на самом деле всем нужны были его деньги. И еще квартира, конечно. Михаил Петрович отлично видел эти скользящие по стенам взгляды, как бы измеряющие общую и жилую площадь, вычитающие коридоры и места общего пользования, делящие и умножающие на стоимость квадратного метра. Эти их мечты о будущем. Не о своем, они же тоже старели, эти проходящие мимо женщины. Они уже думали о будущем своих детей. А он как раз о детях совсем не думал. Ну, не нужны ему были дети. Не любил он их. В любом возрасте не любил - хоть в младенческом, хоть в школьном.
Вот так и жил. Рос трудовой стаж, росла зарплата. Квартира обставлялась и снова менялась мебель. Техника всякая новая появлялась и исчезала, и снова появлялась. А Михаил Петрович оставался один, и был собой и своей жизнью вполне доволен. Он шутил всегда, что с хорошим человеком, с собой, любимым, ему интереснее и лучше, чем с кем-то посторонним, который, как совершенно правильно говорилось в "Иронии судьбы" - "туда-сюда, туда-сюда".
После прогулки он зашел в "магазин шаговой доступности", в который постоянно ходил все последние годы. Долго выбирал кисломолочную продукцию. Внимательно читал этикетки на полуфабрикатах. Прикидывал в уме размер пенсии и стоимость товаров. Покупал не килограммами, чтобы закинуть в холодильник на неделю, а штуками, на раз-два. Лучше всегда покупать свежее. Опять же полезно для здоровья, потому что заставляет двигаться хотя бы до магазина и обратно.
Дома встретила длинная телефонная трель. Телефон, казалось, даже стал теплее наощупь.
- Ну? - сердито спросил Михаил Петрович в трубку.
- Пап! Это ты? Все у тебя нормально? Может, приехать надо? Помочь чем? Постирать там, приготовить? А?
Ну, вот - очередной женский голос. Теперь совсем уже молодой. Не школьница, конечно, но все равно.
- Девушка, - сказал он насколько можно мягко. - Вам совсем не стыдно? Беспокоите старого человека. Заслуженного пенсионера. И все зачем? Для какой своей надобности? Квартира вам моя нужна? Так не получите вы мою квартиру, как ни старайтесь!
- Пап, ты что? - обиделся голос, и связь снова оборвалась.
Он жестко, со стуком, положил трубку, длинно со вкусом выругался в воздух и пошел на кухню готовить полезный ранний ужин. Овощи, подсолнечное масло, лук и чеснок. И кефир. Вот так он решил сегодня ужинать.
Теперь звонили уже в дверь.
- А вот это, пожалуй, лишнее, - сказал Михаил Петрович, посмотрев в глазок.
На лестничной площадке было темно. Кто-то там шевелился, что-то кричал, но рассматривать и вслушиваться никакого настроения не было. Ужин - на одного. Гости не ожидались.
Михаил Петрович вызвал полицию.
Потом был шум на лестнице, стук сапогом в дверь, непонятный разговор, что вот к вам ведь пришли, а вы тут патруль вызываете, попытка пропустить пришедших к нему в квартиру... Ага, сейчас. А цепочка на что? И даже удостоверение сержанта какого-то не заставило Михаила Петровича открыть двери шире. Он только предупредил, что завтра придет и напишет заявление. И пусть тогда на всех возбуждают. Ему понравилось это слово, и он еще раз сказал с угрозой:
- И пусть тогда возбуждают!
...
И пошел утром после завтрака в отдел полиции. Раз обещал, да еще и настроение ему вчера испортили. И дошел, и написал заявление, как ему стали звонить какие-то неизвестные лица, как стали чего-то от него требовать, а вчера даже пришли к нему, когда уже было совсем темно. И что он никого не знает и знать даже не хочет. И вообще он - заслуженный пенсионер. В общем, писал он, обеспечьте мне спокойную старость. И без всяких никаких.
Капитан за стеклом прочитал заявление, полистал паспорт, вздохнул и сделал запись в толстой книге.
- Идите, Михаил Петрович, будем разбираться. Вот прямо сейчас участкового подниму. Безобразие, конечно. Если все так...
Они еще сомневаются!
Михаил Петрович опять гулял. Опять заходил в магазин, но ничего не покупал. Он взял специально блокнот и теперь выписывал цены, чтобы сравнить с другим магазином, который немного дальше. Но дальше - это теперь ничего. Это даже хорошо. Надо ходить, надо поддерживать форму.
...
Через три дня он сидел на приеме к психиатру.
- Или я псих, или что? - строго спросил Михаил Петрович молодую врачиху. - И как тогда все это понимать?
Она долго его слушала и что-то писала в свою тетрадь. Потом дала рецепт на таблетки и рекомендовала пить перед сном.
- Так у вас фобия, что ли? - как будто спросила, но видно же, что диагноз у нее уже составился.
- Мобия, блин! Квартира у меня, ясно? - огрызнулся Михаил Петрович.
- Конечно, конечно! - сказала врачиха и еще что-то записала.
...
Через месяц таблетки уже не помогали.
Страшнее всего, что Михаил Петрович постепенно сам разобрался в голосах, узнавал каждый, стал даже что-то отвечать, отругиваться уже в соответствии с теми ролями, которые они сами себе выбрали. С так называемым сыном можно было грубовато пошутить. Так называемую дочку Михаилу Петровичу было жалко, и он говорил с ней ласково, но все равно коротко и зло. Зло у него получалось лучше, а ласково - труднее.
Бабки на крыльце смотрели с укоризной. Поджимали губы, когда он шел мимо. Качали головами, гудели что-то о моральном облике. Он четко посылал их далеко, и регулярно ходил в магазин и на прогулку. В полицию и к психиатру больше не ходил. Потому что и так было ясно: все куплены, все замазаны в деле. Они там из него, если не преступника, так психа обычного сделают. И потом квартира - тю-тю. Вот этому сыну и этой вот, типа, дочке.
Фигушки вам всем! Не дождетесь! Он еще крепкий мужик! Он еще - ого-го!
Хотя, спал плохо. Очень плохо.
И еще очень опухало лицо. Это нервное, конечно, от недосыпа и всяких дум и воспоминаний. Но - кому теперь жаловаться? Сам во всем виноват. Нет никого, чтобы прикрыть, чтобы взять на себя груз. Вот был бы этот, с баском, настоящим сыном, так разобрался бы давно со всеми остальными. Вот тогда и разговор бы пошел иначе. Тогда бы и родство было видно. А так - эх, да что тут говорить?
- Михаил Петрович, - начала скрипуче консьержка, поймав его взгляд. - Нельзя же так...
- А пошла ты в пень, карга старая, - ответил он и даже не почувствовал никакого стыда.
Потому что надоели все. Был бы пулемет - всех бы застрелил. Своими руками.
...
- Ой, дед, ты дома, что ли? А наши все говорят, что ты болеешь, - этот мальчишеский голос был последней каплей.
- Болею я, внук, - сказал Михаил Петрович и почему-то заплакал, сидя на полу у тумбочки.
Плакать старался неслышно, чтобы не пугать парня.
- Болею, да, но - дома. Это такая совсем нестрашная болезнь. Старость называется.
Хотелось говорить и говорить, вслушиваясь в чуть хрипящий...
- А ты что, простыл, что ли? - встрепенулся было.
- Да не-е... Это мы с Витькой с уроков сбежали. Вот, думали, куда кости двинуть.
- С уроков - это плохо, - начал Михаил Петрович, но малец тут же перебил:
- Ага, плохо. Как сам-то в детстве, так было можно, да? А теперь время, значит, другое, ага? Вот только ты еще не начинай, как родаки.
- А я и не начинаю, - все же начал Михаил Петрович.
- Мишка, Мишка! - донеслось из трубки.
Это, наверное, Витька подбежал - Мишкин друг. И так вдруг закололо сердце: Мишка... Внук...
- Дед, так ты нас пустишь с Витькой? Мы у тебя отсидимся до вечера, ага?
- Ага, - кивнул он в зеркало, вслушиваясь, впитывая такой знакомый родной голос. - Приходите, конечно. Я вам тут чаю поставлю. И бутербродов. Тебе, Мишка, и Витьке твоему...
- Ты у меня самый мировой дед! Скоро будем! Жди!
Связь оборвалась.
...
Когда Михаила Петровича хоронили, бабки у подъезда говорили, что вот был ведь человек-дрянь, ну, просто никому не нужный человек. И злобный такой всегда. Гонор свой всегда показывал. И не здоровался. И даже ругался со всеми. А вот же, умер-то с улыбкой. И смотри, смотри - совсем другой же стал. Хороший какой...