Иногда он смотрел на нее сквозь стекла очков и думал, что он - крест, который она несла, несет и будет нести всю жизнь. Иногда он смотрел на себя в зеркало и думал, что он - пустое место, ничтожество, полный ноль... И так они играли в крестики-нолики с утра до вечера, а потом с вечера до утра... Иногда друзья спрашивали, почему именно крестики-нолики? Почему они не играют в карты, или, скажем, в домино... Он не знал, и потому молчал. Она знала, и потому молчала.

Иногда ей становилось грустно, а кому не бывает грустно? Тогда она закрывала глаза и что-то шептала про себя. Он не знал, что она шепчет, и никогда ни о чем не спрашивал. Он хотел знать о ней все и не знал ничего. Иногда он закрывался в комнате и думал. Просто думал. Обо всем.

Она знала, о чем он думает, и никогда ни о чем не спрашивала. Она не хотела знать о нем ничего, и знала все.

Иногда им звонили друзья, узнать, что нового. У него всегда был новый роман, у нее - новое платье. Иногда она спрашивала, сколько же можно писать одинаковые шаблонные романы. Он смущался, а потом интересовался, сколько же можно тратить деньги на платья. И тогда они брались за руки и шли гулять. Иногда внезапно начинался дождь, и она вздыхала, что забыла зонтик. Иногда она брала зонтик, но дождя не было.

Он достал из кармана блокнот, открыл его, в центре листка начертил большой квадрат и аккуратно разделил его еще на девять маленьких квадратиков. В левом верхнем квадратике он поставил небольшой округлый нолик и тихо сказал - твой ход. Она поставила крестик в соседнем квадратике справа.

Он увидел ее впервые, когда ей было шестнадцать. Она шла босиком по берегу реки, и ее длинные распущенные волосы едва не касались земли. Она шагала вперед, смело ступая по горячему песку. Едва заметив ее, он понял, что в этой девушке - вся его жизнь. Он побежал за ней с букетом ромашек в руках, крича что-то... Она обернулась и одарила его своей неземной улыбкой, улыбкой, которую он так и не смог забыть...

И тогда она выхватила из его рук лист, разорвала его и сказала: "Ты опять пишешь эту дрянь? Как же тебе не надоело! Неужели ты сам не замечаешь, что повторяешься?" Он отвечал, что ему приходится писать романы, чтобы зарабатывать на ее платья. И тогда они взялись за руки и пошли гулять. Его друзья часто спрашивали, почему он до сих пор ее не бросил. Он не знал, почему, и молчал.

Он нарисовал аккуратный нолик в правом верхнем углу. Она ухмыльнулась и поставила свой крестик в прямо под предыдущим.

Он увидел ее впервые в небольшом провинциальном баре. На ней было черное платье, претендующее на звание бархатного. Она была немного пьяна и как-то криво улыбалась ему, непрерывно снимая с платья прилипающие пылинки. На вид ей было лет двадцать пять, хотя он и догадывался, что она много старше. Он знал, что она ждет, когда он подсядет к ней. Улыбаясь, он встал из-за своего столика, подошел к ней и спросил, свободно ли место рядом.

И тогда она снова выхватила из его рук лист, разорвала его и сказала: "Все, что ты пишешь, ужасно, однообразно и избито. Сколько раз можно говорить тебе, что ты не писатель?" Он отвечал, что ему приходится писать романы, чтобы зарабатывать на ее платья. И тогда они взялись за руки и пошли гулять. Ее друзья часто спрашивали, почему она до сих пор его не бросила. Она знала, почему, и молчала.

Много лет подряд игра заканчивалась ничьей, и они оба привыкли к этому. Он поставил нолик в правом нижнем углу, а она крестик - в соседнем квадратике слева.

Он увидел ее впервые на автобусной остановке в центре города. Она стояла с тяжелой сумкой, набитой продуктами, и кокетливо поглядывала на него, ожидая, что он предложит ей свою помощь. Он улыбнулся обычной для него улыбкой светского человека и сделал первый неуверенный шаг навстречу.

И она опять выхватила из его рук лист бумаги и разорвала его, крича: "Я больше не могу читать такую дребедень! Ты не писатель! Ты никогда не сможешь написать ничего стоящего, да и не пытаешься!" Она хотела продолжать, но он впервые отвечал лаконично и абсолютно спокойно: "Не читай". Сценарий был изменен, изменен без ее ведома и согласия... Ни он, ни тем более она не ожидали такого поворота событий. Она промолчала, но они не взялись за руки и не пошли гулять.

Он увидел ее в последний раз в своем кабинете, когда она стояла у него за спиной, вооружившись кухонным ножом. Он обернулся и спросил, как ей его новый шедевр. Больше он ее никогда не видел.

Она торжественно перечеркнула ряд по вертикали.

Ее улыбка выражала радость серьезной победы, как вдруг она заметила тетрадь на его столе и решила прочитать. Конечно, только из любопытства, не более того.

Он увидел ее впервые в сумасшедшем доме, где он работал лечащим врачом, а она была пациенткой. Он сразу понял, что ей не место среди других психов и способствовал ее скорейшей выписке. Да, она была особенной, не сумасшедшей, но и не такой, как все... не такой, как он. И он часто завидовал ей, ее внутренней свободе, ее яркой индивидуальности. Она привязалась к нему и вечерами читала ему свои рассказы. Он тоже писал, но не так, как она. У него не было таланта, он был никто, ничтожество, полный ноль... Он был крестом, который она несла, несет и будет нести всю жизнь...

И тогда она закрыла глаза и прошептала что-то, а затем горько зарыдала. Она всегда хотела, чтобы он написал о ней... и он написал.