1
Чем дальше в лес тем больше лета,
где все разуты и раздеты.
Но меньше нас, и меньше сна, 
и жизнь судьбой замещена.
И перспективы нет, поскольку
над каждым парком черный Горький
как сладкой ваты антипод,
стоит и никого не ждет.

2
А город, где полно знакомых лиц 
мне ни на миг и ни на грош не дорог, 
скорей враждебен, и тому лет сорок.
Название годится в супер-блиц
так коротко для кривичских столиц
и далеко от труб иерихонских -
не возопить и не завоевать.
Хоть умиротворяют стол, кровать,
и визуальный ряд декамеронский,
и блюдечко с каемкой голубой,
и все, что предначертано судьбой. 
Вживайся в эти стены, бей посуду,
и ты еще полюбишь дикий край
в благословенный день, когда  вай-фай
восьмым каким-то чудом здесь пребудет.
А если чуда ждать не первый год,
любой завулок душу украдет.  

3
Слышишь, гудит Татарская слобода -
можем попасть в какой-нибудь переплет,
раз уж пришли, и лопастями винта
все огребли у берега: сыть, чарот.
Стены лепи как хочешь, 
а мост не сгнил -
правь между свай, дождемся твоей звезды.
Видишь, никем не узнанный  Радзивилл 
тоже забрел на пристань не ради мзды.
Знаешь, в какие заросли нас вело, 
больше не дам за лоцию ни рубля.
Нет ничего надежнее, чем весло,
чем без ветрил усердствовать и руля.
Нет ничего... 
Гуденье, и мы с тобой
тянем под кожу ветер, песок и гарь.
Только Немига плещется под землей
и не мигая в землю глядит фонарь.

4
Мы все еще упрятаны балконом. 
Испытывая парусность бетона, 
считает  ветер метры этажей. 
И мы, осоловев, считаем лица, 
плененные мускатом и корицей
и гипсовой фигурой в неглиже. 
Мир движется за контуры ампира, 
и Свислочь уплывает штрих-пунктиром. 
Сжимается предместье в кулачок 
и катится под Троицкую гору. 
И месяц золотится, и менора. 
И в каменной калыске горячо.

5
Не принимается в расчет,
как ниспосланье или драма,
витиеватый генокод
произошедших от Адама.
В его магическом плаще
мы обогнули третий город, 
никем не узнаны вотще
в любом году, в любую пору.
В кромешном мраке, 
при свече,
стопой варьируя и ритмом,
за грань зазорливых речей, 
шляхетность Речи Посполитой,
за чей-нибудь иконостас,
благочестивый ропот святцев,
мы выходили и не раз,
и не хотели возвращаться.
Мы покидали до утра
удушье старой каменицы,
влекомы таинством пера
и бронзой, стынущей на лицах.
И фон менялся -  то гроза, 
то жарко делалось и сухо.
Мы проглядели все глаза,
пока расслышали вполуха, 
что плащ забросив на плечо, 
свою пролистывая книгу,
Адам над Вавелем течет,
незаглушаем как Немига.