Книга в процессе создания, главы периодически выкладываются.

Глава 1.

Ранним весенним вечером во двор дома номер восемнадцать, что на Торговой улице, вошел молодой человек. Росту и телосложения он был среднего, в лице его тоже ничего примечательного не было - обычный молодой человек, каких много шастает по улицам Архангельска. Профессия у него была не совсем обычная, но об этом немного позже.

Войдя во двор, молодой человек остановился и провел рукой по коротко стриженым волосам, оглядывая диспозицию. В это время в Архангельске в самом разгаре белые ночи, поэтому дом и двор можно без труда разглядеть во всех подробностях.

Дом номер восемнадцать был заурядным советским строением о двух подъездах, кривоватое и косоватое последствие одной из выполненных в четыре года пятилеток. А вот во дворе имелась достопримечательность: неимоверных размеров лужа, широкая и загадочная, как русская душа. Ее, по-видимому, питали какие-то таинственные подземные источники, потому что она не просыхала даже летом, в самую сухую и жаркую погоду. По осени же лужа разливалась до таких размеров, что у нее были замечены приливы и отливы.

В доме, кроме двух парадных подъездов, имелись два входа в подвал. Первый ведет в фотоателье, над другим висит малозаметная вывеска "Ремонт обуви". Если пойти этим путем, то, чудом не поломав ног на крутой и неосвещенной лестнице, можно оказаться в тесном и неуютном помещение с вздувшимися от сырости фанерными полами и серыми цементными стенами. Из мебели в мастерской имеется диван, продавленный настолько, что если на него сесть, немедленно задом почувствуешь пол, Здесь ничего нет, кроме дивана, продавленного настолько, что если на него сесть, задом можно почувствовать пол, и витрины, заваленной всякой резиновой и скобяной дрянью.

Человек неопытный может решить, что диван предназначен для ожидания мастера. Просидев на нем с полчаса, так и никого не дождавшись, человек неопытный уйдет.

Казалось бы, при такой постановке дела, мастерская должна была разориться. Но нет, благодаря широкому спектру дополнительных услуг, предприятие процветает. Если пройти в другую дверь, сплошь увешанную табличками "Щитовая", "Высокое напряжение", "Не входить - убьет" то коридор, узкий и кривой, как ход в муравейнике, выведет в другое помещение, побольше и почище. Пара бильярдных столов, рулетка и несколько покерных столов дают некоторое представление о том, какие именно услуги пользуются наибольшим спросом в этом заведении.

Молодого человека звали Максимом, и он работал в мастерской подсадным игроком. Перед тем, как пройти на рабочее место, он внимательно оглядел припаркованные по берегам лужи автомобили - по ним заранее можно было определить, кому из постоянных клиентов потребовался срочный ремонт обуви.

Вот, строгий, изящный и вызывающе розовый "ситроен" Руслана, владельца мастерской. Руслан, по совместительству капитан милиции - энергичный молодой человек, чей образ жизни, увы, находился в сильнейшем когнитивном диссонансе с окладом жалованья. Неоднозначный для мужского автомобиля цвет объяснялся просто: Руслан недавно взял его за долги и не успел перекрасить.

Рядом, аккуратно припаркованный посредине газона черный, пафосный, но невыносимо китайский джип местного депутата. На задней двери его чьей-то дерзкой рукой нацарапано короткое нецензурное слово. Депутат этот появился первый раз три недели назад и с тех пор не пропустил ни одного вечера. Играет, как последний раз. И правильно делает: согласно информации коллег по первой работе Руслана, в недрах кабинетов зреет дело, и скоро депутату, если и доведется сыграть, то скорее всего на сигареты.

Невдалеке от джипа в кустах затаился битый жизнью "запорожец"; его хозяин, чтобы никого не спровоцировать, даже не запирал двери своего автомобиля. Это был человек действительно богатый и влиятельный, по местным масштабам практически олигарх. Богатство его начало складываться в лихие семидесятые, когда за самые невинные коммерческие операции, как то спекуляция или фарцовка, можно было получить до высшей меры наказания. Поэтому всякий нуворишский шик был ему чужд - он, как ниндзя, привык сливаться с местность. Руслан питает к этому клиенту глубокое уважение, вдобавок, олигарх приходится ему дальним родственником. Играть с ним Максиму велено в щадящем режиме - Руслан предпочитал доить родственника небольшими суммами, но долгие годы.

У самого крыльца мастерской уютно устроилась машинка, да такая крохотная, что для нее не нужен был даже гараж: ее, как велосипед, можно было хранить на лестничной клетке. Хозяйка автомобильчика, свежеиспеченная владелица такого же крохотного бизнеса, недавно впервые столкнулась с налоговой службой и теперь пыталась поправить свои дела игрой в рулетку.

А вот кто-то новый, брезгливо поставил в стороне свой серебристый "бентли". Хозяин такого автомобиля явно привык без истерик расставаться с большими суммами.

Получив оперативную информацию, Максим прошел в игральный зал и отдал куртку Петровичу. Петрович, в прошлом штангист, постаревший, растолстевший, пристрастившийся к кроссвордам, но еще способный раздавить в ладони граненный стакан, совмещал в подпольном казино функции гардеробщика и вышибалы.

- Руслан здесь? - спросил у него Максим.

- Здесь. Сейчас придет.

Вечер только набирал обороты, людей было немного. Методом исключения Максим вычислил владельца "бентли". Под сорок, нос, очки, белая нить пробора в черных залакированных волосах; костюм в мелкую полоску, гулстук, запонки. Около начищенного ботинка, как верный пес, расположился упитанный рыжий портфель. Похож на дорогого адвоката или банкира. Скорее все-таки адвокат: такие неестественно честные лица бывают у адвокатов, мошенников и ведущих федеральных новостей.

Появился Руслан, одеты, чтобы не нервировать клиентов, в штатское.

- Ага, ты вовремя, - озабоченно хмурясь, сказал он Максиму. - У нас тут проблемка образовалась. Мужика в очках видишь?

- Ну?

- Гну. Адвокат из столицы...

- Кто бы сомневался, - пробормотал Максим.

- ... зовут Федором Игнатьевичем. Играет очень сильно. Дюша ему пятьдесят штук проиграл и душу.

- Что ему Дюша проиграл? - Максим решил, что ослышался.

Руслан объяснил. Адвокат появился около часу назад и высказал желание сыграть в карты. Адвоката порекомендовали самые что ни на есть уважаемые люди, поэтому ему немедленно был представлен Дюша.

Дюша, в миру Андрей Бец, так же был профессиональным игроком. Играл он как бы самостоятельно, но на деньги Руслана, который у него изымал весь выигрыш, оставляя только на прокорм самого Дюши и его многочисленного семейства. На первый взгляд это было несправедливо, но Дюша не роптал. Он патологически был неспособен ужиться с любой суммой, превышающей стоимость проезда в общественном транспорте. Поэтому ему ни жена, ни Руслан денег не доверяли. Игрок Дюша был средненький: слишком горяч, азартен, любил и передернуть, - но для мелкого провинциального казино вполне годный. Приходилось, конечно, следить, чтобы он не влип. Если выяснялось, что за столом оказался сильный игрок или профессиональный шулер, к игре присоединялся Максим.

Итак, Дюша раздал, и, следуя инструкции, дал лоху немного выиграть. Затем, почувствовав, что клиент на игру подсел, принялся его потрошить. Адвокат, не потея, повышал и проигрывал. И вот, когда перед Дюшей, как он думал, замаячила перспектива стать владельцем "бентли", удача ему изменила. Имея на руках фулл хауз, он пижонски пошел ва-банк и неожиданно проиграл.

Дюша сбегал к начальству и средства для продолжения игры получил. Но адвокат, несмотря на некоторые ухищрения, продолжал выигрывать.

Вновь оставшись ни с чем, Дюша окончательно потерял голову и снова кинулся к Руслану. Тот, видя дюшино состояние, кредитную линию ему перекрыл и порекомендовал отдохнуть до завтра. Дюша, конечно же, совету не внял и даже начал роптать. В ответ на это был в жесткой форме предупрежден, что начиная с этого момента он играет на свой страх и риск, и казино в лице Руслана всякую ответственность с себя снимает.

Дюша поступил как всякий проигравшийся: вернулся к адвокату и предложил сыграть в долг. Федор Игнатьевич на это ответил, что из принципиальных соображений в долг не играет, но готов, если уважаемый Дюша не питает религиозных предрассудков, предложить приемлемую сумму под залог его, Дюши, души.

Уважаемый Дюша был убежденный материалист и в существование души вообще не верил, что не помешало ему оценить свое имущество в пятьдесят тысяч рублей, каковые были ему немедленно выданы новенькими тысячными купюрами. Взамен адвокат под диктовку заставил написать расписку.

Снова сели играть. Дюша, радуясь тому, как легко обвел вокруг пальца придурковатого законника, в предвкушении потирал потные ладошки. В течение следующего получаса деньги адвоката вернулись к своему хозяину.

Клочьями вырывая волосы из и так не слишком густой шевелюры, Дюша умчался, умоляя адвоката не уходить. Он, дескать, сейчас снимет деньги с кредитной карты жены и они продолжат.

- В общем, твой выход, - сказал Руслан.

- Сейчас, только руки помою.

В туалете при казино, тесном и темном, как колодец, отродясь не было полотенец, мыла и туалетной бумаги. В случае крайней необходимости клиентов снабжал пипифаксом Петрович, вырывая страницы с разгаданными кроссвордами из своих сборников. Поэтому Максим помыл руки обычной водой и вытер их о джинсы.

Затем он проверил, на месте ли его талисман - круглый медальон, размером в два евро, коричнево-желтого тусклого металла, очень тяжелый для своего размера. Талисман был покрыт причудливым узором и вещью явно был очень старой. Максим носил его на цепочке сколько себя помнил и свято верил в его сверхъестественные свойства. Таким образом он мог хоть как-то объяснить свое особые отношения с игрой.

Убрав медальон под футболку, Максим вышел в зал, и Руслан проводил его к адвокатскому столу. Пожали руки и уселись напротив друг друга. Руслан положил на стол новую, еще в целлофане, колоду карт и отошел.

Адвокат сорвал пленку с колоды и принялся тасовать карты. Делал он это так быстро и ловко, что пальцев его почти не было видно. Если он так легко разделал Дюшу, вполне мог оказаться шулером.

Не успел адвокат раздать карты, как - легок на помине - в зал ворвался потный и взъерошенный Дюша. Он подскочил к столу. Волнение его было так велико, что на Максима он не обратил никакого внимания: сейчас для него существовал только подозрительно везучий адвокат.

- Федор Игнатьевич! - плаксивым голосом начал он. - Давайте сыграем!

- Вы достали деньги? - удивился Федор Игнатьевич.

Тоскливый взгляд и вдвое поредевшая шевелюра наводила на подозрение, что кто-то из двоих: жена или ее кредитка - не оправдали высокого дюшиного доверия.

- Нет, не достал..., - подтвердил Дюша. - Но, возможно, вас заинтересует моя почка? Отдам за сто тысяч! Везде миллион просят! Вот, уже и расписка готова!

Он принялся совать адвокату под нос тетрадный лист, исписанный фиолетовыми каракулями. Федор Игнатьевич дюшиной почкой не соблазнился и отодвинул от себя страждущую руку. Дюша начал заводиться.

- За пятьдесят, а? - крикнул он в отчаянии. - Только вам, как родному! Или легкое? Хотите легкое? Хорошее легкое - я в школе бегом занимался!

- Андрей, меня не интересует ваш ливер, - утомленно отозвался адвокат.

- Ну, в долг! Десять тысяч, а? Завтра отдам пятнадцать! Ну-у-у, Федор Игнатьевич...!

Максим уже видал своего коллегу в таком состоянии и мог с большой точностью предсказать дальнейшее развитие событий. И точно, когда адвокат снова покачал головой, глаза Дюши загорелись нехорошим огнем.

- Я не понял, ты мне не веришь, что ли? - вдруг загнусил Дюша неприятным голосом.

Он оперся о стол кулаками, нагнул голову и начал заглядывать адвокату в глаза.

- Андрей, я уже говорил вам, что принципиально в долг не играю, - ответил тот, кротко улыбаясь.

По лицу адвоката было видно, что ему действительно стыдно за свои странные принципы, но поделать с собой он ничего не может.

- Принципиальный, значит? - задумчиво переспросил Дюша. - Принципы у него значит! Ты, значит, принципиальный, а я тут хрен собачий?

Претензии, надо признать, у него получались не вполне связные. Дюша почувствовав это, решил дипломатию завершить и перейти непосредственно к боевым действиям. Он широко размахнулся, и залепил бы принципиальному адвокату в ухо, если бы самым нелепым образом не поскользнулся. Ноги его разъехались, и кулак просвистел мимо. Пока он возвращался в боевую стойку, Максим, уронив стул, вскочил и схватил его сзади за руки.

- А ну, пусти! - орал Дюша.

Лишившись подвижности верхних конечностей, сдаваться он не собирался и яростно пытался лягнуть адвоката, целясь по очкам. Опять без особого успеха.

Тут подоспел Петрович. Отпихнув Максима в сторону, он одной рукой схватил Дюшу за шиворот, другой - за ремень, и легко поднял над головой. Дюша продолжал вырываться и орать, перемежая ругательства угрозами. Зафиксировав вес, Петрович вопросительно взглянул на Руслана.

- В карцер, - велел Руслан.

Петрович кивнул, и дюшины крики постепенно растворились в глубинах коридора.

Карцером Руслан называл помещение с железной дверью, находившееся в другом конце подвала. Там, в уединении и прохладе, Дюше предстояло провести остаток вечера и всю ночь, размышляя о своем поведении. Он посещал карцер примерно раз в неделю, в качестве наказания и ради безопасности клиентов, которых мстительный Дюша мог подкараулить у входа в казино. Утром он выходил из подвала совсем другим человеком.

- Федор Игнатьевич, простите за инцидент, - сказал Руслан. - Он ничего не сделает, я ручаюсь...

Адвокат рассеянно кивнул. Безобразная сцена не произвела на него ни малейшего впечатления - сразу видно опытного человека. Руслан, убедившись, что вопрос исчерпан, отошел.

- Вам, Максим, спасибо что вступились..., - начал было Федор Игнатьевич, но оборвался на полуслове.

Взгляд его остановился, и рассеянная улыбка медленно сползла с лица. Максим проследил за его взглядом и увидел, что в пылу сражения его амулет выскочил и теперь болтался на цепочке поверх футболки. Максим спрятал медальон и поднял глаза. Адвокат уже справился с лицом, но взгляд его стал пристальным и тяжелым.

- Удачи и жизни, брат, - тихо произнес он.

- Чего?

- Я говорю: забавная вещица. Можно взглянуть поближе?

- Извините! - покачал головой Максим.

Он был очень недоволен, что кто-то увидел его талисман. Адвокат принялся задумчиво тасовать карты, поглядывая на Максима.

- Я, видите ли, интересуюсь антиквариатом, - небрежным тоном заговорил он. - Меня заинтересовала ваша вещь. Не продадите? Я хорошую цену дам...

- Я думал, вы адвокат. А вы, оказывается, антиквар?

- Адвокат, адвокат, - заверил Федор Игнатьевич. - Специализируюсь на нематериальных и духовных ценностях...

- А антиквариат это духовная или нематериальная ценность?

- Это ценность культурная, а значит - духовная. Ну что, продадите? Дам пятьдесят тысяч. Сразу, наличными!

- Спасибо, я подумаю.

Адвокат бросил колоду на стол и уставился на Максима. Чувствовалось, что так просто он не отстанет.

- Почему же вы сразу отказываетесь? Назовите сумму!

- Извините, не продается.

"Сейчас предложит на него сыграть", - подумал Максим.

- Если хотите, можно на нее сыграть, - кивнул адвокат.

- Я не хочу его не продавать, ни играть...

- Мне кажется, вы передумаете. Вот моя ставка.

Он положил на стол такую же монету, и Максим почувствовал, как к его лицу прилила кровь.

- Можно? - спросил он.

- Сделайте одолжение.

Максим не дыша взял монету в руки и покрутил в пальцах. Она была немного меньше, новее, отличались значки, но это явно была вещь одного происхождения с талисманом Максима. Он вернул монету адвокату.

- Играем? - спросил тот, треща колодой.

- У вас, наверное, еще такие есть?

- А как же! - в качестве подтверждения адвокат сунул руку в карман пиджака и побренчал, намекая, что у него этого добра - полные карманы.

- Играем, - согласился Максим.

- Вот и хорошо, - подтвердил адвокат и немедленно начал раздавать карты.

- Только одно условие!

- Ну, конечно! Какое?

- Вы мне расскажете, что это за штуки.

- Обязательно, - легко согласился адвокат, заглядывая в свои карты. - Если выиграете.

На том и порешили. Максим зря опасался: адвокат не был шулером. Он оказался очень хорошим игроком, возможно лучшим, с кем довелось играть Максиму. Но адвокат не знал его секрета, и через полчаса у Максима было, в придачу к своему, три адвокатских талисмана, расписка на дюшину душу и семьдесят тысяч рублей.

- Неплохо, неплохо, - сказал адвокат, откладывая карты. - Вынужден, однако, прерваться - неотложные дела. Приятно было познакомиться.

- Вы обещали рассказать, что это за монеты, - напомнил Максим.

- Обещал, значит, расскажу, - подтвердил адвокат. - Но не сейчас. Спешу.

- Мы так не договаривались!

- Именно так и договаривались. Вы выиграли, я расскажу. Но вы не поставили условия, когда именно я должен рассказать. Может быть завтра, а может - через год.

Максим подумал, а не выпустить на волю Дюшу. У него сейчас самая злоба пошла... Адвокат тем временем достал из своего портфеля массивную золотую визитницу и золотую же перьевую ручку. Из визитницы он вынул визитную карточку и что-то написал на ней.

- Вы вот что, приходите сюда завтра, часов в двенадцать. Тогда все расскажу.

Он протянул Максиму визитку.

- Приходите, не пожалеете. Только визитку обязательно возьмите с собой, а то мало ли...

Он, не протягивая руки, кивнул Максиму, кивнул Руслану и направился к выходу.

Максим не глядя сунул визитку в задний карман джинсов. Подошел Руслан.

- Сколько? - спросил он.

- Семьдесят тысяч.

- Хорошо. Теперь третий столик. Можешь выиграть все, и в долг тысяч двадцать.

Глава 2.

Кто-то скажет, что охранниками не рождаются, ими становятся в результате длительного духовного и физического самосовершенствования, но к Василию Нужникову это никак не относилось. Самой природой ему было предопределена эта стезя. Редкий отморозок решит связаться с существом двухметрового роста, весящим далеко за центнер.

Правда, габариты его несли в основном представительскую функцию. При всей своей физической мощи Василий обладал настолько нежной и ранимой психикой, что в стрессовых ситуациях глаза его, вместо того, чтобы глядеть в лицо опасности, разъезжались в разные стороны. Причем левый, которому этого казалось недостаточным, начинал совершать быстрые круговые движения. Этот недостаток, конечно, снижал и так не высокие боевые качества Василия, но зато начисто деморализовал противника. Так, например, однажды ночью в магазин, доверенный его охране, вломилась компания из трех пьяненьких молодых людей. Они очень агрессивно отреагировали на отказ продать им спиртное и начали буянить. Продавщицы выпихнули на передовую охранника. По причине численного превосходства размеры Василия не произвели на хулиганов должного впечатления. Сломались они именно на попытке взглянуть испуганному охраннику в глаза, после чего притихли и ретировались, стараясь не поворачиваться к маньяку спиной.

Призвание Василия было закреплено, можно сказать, на генетическом уровне: бабка его была заслуженным вахтером Советского Союза, и даже имела по этому поводу синенькую книжечку, дававшую ей право беспошлинного проезда в общественном транспорте. Мать тоже всю жизнь проработала на проходной гидролизного завода. Благодаря многолетнему общению с работниками вино-водочной промышленности она приобрела необъяснимую способность визуально определять степень опьянения человека с точностью до десятой доли промилле.

Первые замашки охранника прорезались очень рано. Когда ему было семь, мать однажды затеяла в квартиле генеральную уборку. Предложение матери присоединиться к субботнику Василий решительно отверг, вместо этого, взяв игрушечное ружье на караул, заявил, что намерен наведенную старшими чистоту, не жалея сил, охранять.

В школе становление его продолжилось. Учитывая тучность, неповоротливость и бестолковость Василия, лучшей кандидатуры постоять на стреме нельзя было и желать. В случае провала малолетние подельники на него же сваливали всю вину.

Затем карьера его едва не пошла крахом: по причине косоглазия медкомиссия в военкомате признала его негодным к военной службе. Василий понимал, что без службы в армии работы своей мечты ему не видать. В то время когда несознательные сверстники массово косили от армии, бросился к военкому и сумел умолить его. Такой патриотизм произвел благоприятное впечатление, и Василий отправился служить в танковые войска, в хорошую часть почти без дедовщины и после недолгого обучения стал оператором-наводчиком танкового орудия.

Отслужил Василий так хорошо, что ему предложили остаться в части на контрактной основе. Но для него служба была лишь средством достижения заветной цели, поэтому от лестного предложения он отказался.

Прибыв по месту прописки, он на следующий же день устроился охранником в магазин и всей душой отдался любимому делу. Он удивил своими блестящими способностями даже опытных коллег. Никто лучше Василия не умел приклеиться к подозрительному, на его взгляд, покупателю, преследуя его по пятам по всему магазину. Немало женщин заработали нервный тик и икоту, внезапно обнаружив на себе жуткий немигающий взгляд затаившегося за ящиками, как лев у водопоя, Василия.

Как никто умел он несколькими скупыми фразами поставить на место возомнивших продавщиц, решивших использовать бесхозно болтающегося мужика в качестве грузчика, разнорабочего или электрика. Впрочем, ничего руками он делать и не умел. Все его способности без остатка ушли в дело охраны торговых предприятий и материальных ценностей.

Магазину услуги Василия обходились недорого. Сверх весьма скромного жалования, лишь немного превышающего пособие по безработице, брал он немного, только для удовлетворения своих текущих потребностей: пиво, чипсы, всякие крупы-консервы по мелочи. Эти экспроприации сам Василий называл "надбавкой за вредность", а руководство магазином списывало на порчу крысами.

Впрочем, вскоре крысы стали портить слишком много, и руководство, спохватившись, за недостачу стало штрафовать продавцов. В какой-то момент, работники магазина, недовольные поборами, устроили бунт, и Василий оказался безработным. Горевал он недолго, в течение недели сделавшись сторожем музея Лажова.

Сам Лажов был сказочником-балалаечником, местной знаменитостью, даже немного известным за пределами области. В юности, еще до революции он занимался все понемногу и чем попало, по широте дарований будучи практически ренессансным человеком. Он бродил по деревням, играл по трактирам на балалайке, рисовал, собирал фольклор, вел среди крестьян коммунистическую пропаганду и крал лошадей. Царское правительство таких талантливых самоучек угнетало, и Лажов оказался в тюрьме. Но даже там он не стал унывать и сдружился с соседями. Надо сказать - не зря: его однокамерником оказался будущий начальник областного ЧК комиссар Выжигов. Не мудрено, что после революции именно Лажов возглавил местный Пролеткульт.

Лажова административная карьера почему-то не радовала, он хотел творческого признания. Благодаря положению и связям книги печатались, выставки организовывались, но все как-то вяло, без огонька.

Все изменилось, когда грянула Великая Отечественная война. Лажов, как глава Пролеткульта, занимался благоустройством многочисленных советских писателей, эвакуированных из Москвы и Ленинграда. От него зависело распределение жилья, пайка и прочего. Именно в это страшное время, будучи уже пожилым человеком, Лажов начал выдавать свои сказки, которые и принесли ему долгожданную известность и признание. Биографы великого сказочника объясняли это совпадение тем, что Лажов к этом возрасту накопил критическую массу впечатлений и количество перешло в качество.

После смерти Лажова все его рукописи, архивы и личные вещи попали в городской музей. Позднее решено было создать персональный музей, и было выделено отдельное здание, так называемый "особняк Панина". Затем в нем сообразно ухабам истории находился дом английского посланника, дворянское собрание, магазин, управление ЧК, райсовет.

Ныне в музее был ремонт, который велся согласно местным обычаям очень неспешными темпами. Высокий деревянный забор, заклеенный афишами, стыдливо скрывал распотрошенное здание. Василий понял, что нашел тут приют на долгие годы, если не десятилетия и принялся облагоустраиваться.

Отопление и электричество на время ремонта было отключено, и Василий скромно занял маленькую бытовку, для обогрева которой хватало тепла тучного тела. Старая, заляпанная краской тумбочка уже имелась, на нее были возложены обязанности стола. Вдобавок Вася нашел и притащил выброшенный кем-то практически новый диван, взял в кредит крошечный переносной телевизор на батарейках - в общем, устроился с комфортом.

Деньги в музее платили совсем небольшие, но Василий на признание и не рассчитывал, и к скудным гонорарам давно привык. Плохо было то, что брать в музее было ну совершенно нечего, и таким образом Василий лишался своей "надбавки за вредность".

Вообще Василию в музее нравилось. По сути дела он попросту спал за деньги. Здесь было тихо и спокойно, никто ничего не требовал и не проверял. Василий, продолжавший жить в однокомнатной квартирке вместе с матерью и бабкой, с возрастом начал ценить тишину и покой. Дома его постоянно заставляли что-то делать, и наседали с вопросом: когда же Василий, наконец, женится? Бабке, несмотря на возраст, нестерпимо хотелось размножаться и нянчить внуков. А мать считала, что сын занимает в их крохотной квартирке непропорционально много места, и выдумала, что женившись, Васятка съедет к жене.

Нет, жениться Василий был не против. Иногда даже очень не против. Новая работа, кстати, предоставляла место для уединения. В музее ночью никого, кроме сторожа, не было, и теоретически он мог водить на работу девушек. Оставалась самая малость: отыскать девушку, которая согласилась бы войти с Васей ночью в заброшенное здание. Вдобавок сам Василий в отношении женщин проявлял неожиданную и труднообъяснимую избирательность.

- Полюбить, так королеву, - думал он, шагая на работу.

Но в глубине души он чувствовал, что устал ждать и готов на некий компромисс с реальностью. Пусть королеве будет за сорок, пусть она будет не модельной внешности, даже с ребенком, а хоть бы и с двумя, лишь бы появилась.

- Молодой человек! - раздался вдруг позади женский голос. - Можно вас на минутку?

Василий, вздрогнув, оглянулся и увидал девушку, которая держала в руках карту города, всю в квадратных складках, как бабкина парадная скатерть. Сердце Василия на секунду замерло, а затем забилось в ускоренном темпе. Перед ним стояла даже не королева - богиня! Высокая, статная, с волной темно-рыжих волос и неестественно яркими зелеными глазами, - одним словом, полностью соответствовала требованиям эстетствующего сторожа и даже немного их превосходила.

- Не подскажете, где здесь находится музей Лажова? - повернулась девушка к Василию картой.

Василию так усиленно его вдыхал запах ее дивных духов, что пропустил пару выдохов, и у него закружилась голова.

- Вот, не могу разобраться... Должен быть где-то неподалеку...

- Это вот тот красный дом, - махнул рукой Василий, переводя дыхание.

- Ой, спасибо вам огромное! Я уже полчаса здесь кручусь, не могу найти.

Она скомкала карту, сунула ее в сумочку и улыбнулась на прощание.

- Только музей не работает! - крикнул ей вдогонку Василий.

- Как не работает? - обернулась девушка.

- Ремонт. Лет пять уже.

- Что же теперь делать? - спросила девушка так печально, что Василий почувствовал себя виноватым.

- Если хотите, экспозиция здесь рядом, в музее Арктики, через дорогу. Только он тоже закрыт.

- Тоже ремонт?

- Нет, они до пяти работают.

- А, все равно, - махнула рукой незнакомка. - Мне нужно попасть в само здание.

- Вам зачем? - удивился Василий.

- Какая теперь разница...

Все складывалось слишком удачно, чтобы быть правдой.

- Я могу вас провести, - сказал Василий.

- Вы? - девушка взглянула на него другим взглядом. - Каким образом?

- Я там сторожем работаю, - признался Василий.

- Вы серьезно? Вот так совпадение!

- Это да. Так зачем вам в музей?

- Слушай, - говорила девушка, взяв его под руку и увлекая в сторону музея. - Тебя как зовут? Ничего, что я на "ты"?

- Пожалуйста. Меня зовут Василий Петрович Нужников...

- А меня - Кира. В общем, я приехала из Питера. Учусь в строительном техникуме на прораба...

Василий недоверчиво посмотрел на нее. Как-то слабо она представлялась на стройке.

- Специально приехала к вам, архитектуру посмотреть, как раньше строили. В Гостиных Дворах уже была, Англиканскую церковь видела, теперь по плану - музей Лажова.

Они подошли с черного хода, и Василий отпер дверь.

- Осторожно, - предупредил он, протиснувшись первым. - Смотри под ноги.

Полутемным коридором он провел гостью к себе в бытовку. Потом трясущимися руками долго пытался поджечь керосиновую лампу.

- Какой антиквариат, - засмеялась Кира.

В самом деле, лампу эту Василий нашел на чердаке, и, скорее всего, в прошлой жизни она была экспонатом музея, забытым при эвакуации.

- Ну что, когда пойдем смотреть? - спросила Кира.

- Может быть, лучше завтра с утра? - замялся Василий. - Там мусор повсюду, ноги можно переломать...

Согласно инструкции, сторож должен был во время дежурства каждый час совершать полный обход здания, чего Василий никогда ночью не делал, так как боялся темноты.

- Я хочу сейчас! - закапризничала Кира. - Ну, пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста! - она как ребенок повисла у него на руке.

Как мог Василий отказать своей рыжеволосой богине? Попроси она сейчас переписать на себя его гараж, Василий не задумываясь сделал бы это, даже если бы его имел. Поэтому, без дальнейшего сопротивления, он взял электрический фонарь, для обходов и предназначенный, и повел Киру на экскурсию, попутно излагая историю музея. Благо директриса музея, Елизавета Георгиевна Выжигова, это историей ему прожужжала все уши.

- Дом этот построил генерал Петра I, граф Панин. Царь сюда приехал корабль какой-то спускать, генерал - с ним. Тут генералу понравилась дочка английского купца. Красивая девушка была, женихи в очереди стояли. А она замуж не хотела, всем отказывала. Генерал этот дом построил, хотел ей как свадебный подарок преподнести. Но она и генералу отказала... В этом зале, кстати, сатанисты хотели кошку в жертву принести...

- Какой ужас! А что дальше?

- А, не успели. Полиция нагрянула, сатанистов поймали, а кошка сбежала...

- Нет, я про невесту генерала...

- Один из женихов, когда она ему отказала, решил ее похитить. Дружков подговорил. Приехали к ней ночью, а ее и след простыл. Так ее больше никогда и не видели. Генерал, как про это узнал, пришел в такую ярость, что этого жениха тоже больше не видели. Генерал к себе в Петербург укатил. Говорят, тосковал по ней очень... Это вот лестница в подвал, но туда лучше не ходить.

- Почему?

- Крысы там. Они не любят, когда их беспокоят.

- Ненавижу крыс! - воскликнула Кира.

- Я тоже, - признался Василий, поражаясь тому, как много у них общего. - Но они в основном в подвале тусуются, наверх редко поднимаются.

Василий галантно освещал Кире путь. Он с волнением ощущал, что девушка, после истории о крысах, держится так близко, что он чувствовал исходящее от нее тепло.

- Вот лестница на второй этаж, - показал Василий лучом фонаря. - Туда пойдем?

- Конечно!

- Тебе на самом деле интересно?

- Еще бы! Первый раз вижу такие оригинальные мезонины и... крокелюры.

Они поднялись по кованной чугунной лестнице и направились по коридору, попутно заглядывая в пустые помещения.

- Говорят, генерал здесь клад зарыл для своей невесты, - вещал Василий. - Сокровища, говорят, несметные. Искали-искали, ничего не нашли. Говорят, клад скрыт от человеческих глаз. А чтобы он открылся, надо сыграть что-то из Чайковского...

В этот момент луч выхватил из темноты толстую крысу, сидевшую к ним спиной посредине коридора. Кира завизжала так, что у Василия заложило правое ухо. Крыса обернулась и окинула людей оценивающим взглядом. Не усмотрев для себя опасности, она отвернулась и продолжила свои крысиные дела.

- Крыса! - продолжала визжать Кира.

Василий не нашелся, что возразить.

- Прогони ее! - потребовала Кира.

Василий с сомнением поглядел на широкую и мускулистую крысиную спину. Легко сказать: прогони. Вон она какая здоровущая, матерая.

- А ну, кыш! - крикнул Василий и храбро топнул ногой.

Крыса снова обернулась. Теперь в ее взгляде читалось некое брезгливое удивление: она словно прикидывала, не будет ли ниже ее достоинства связываться со всякой двуногой шелупонью, шляющейся по ее зданию.

- Кыш! - повторил Василий потише.

Крыса грузно развернулась и поднялась на задние лапы, широко, по-борцовски, растопырив передние.

Тут Василий почувствовал, как Кира к нему прижалась, несомненно, в поиске защиты. В мирной душе увальня встали бесчисленные поколения его предков, жертвовавших на войне и охоте жизнями ради безопасности и довольства своих женщин и детей. Василий перехватил фонарик наподобие дубинки, и заслонил Киру своей широкой спиной.

Крыса явно отступать не собиралась. Она угрожающе покачивалась на задних лапах и глядела исподлобья. В памяти Василия мелькнуло услышанное где-то, что крыса способна допрыгнуть до лица человека. Больше всего он почему-то волновался за уши. Ладони вспотели. Конечно, окажись он с крысой tet-a-tet, давно бы оставил поле боя, как всякий разумный человек предпочитая уют и тепло своей бытовки территориальным спорам с агрессивными грызунами. Но сейчас отступать было не куда - за ним стоял женщина, почти что ЕГО женщина...

Видя, что грубой сило проблему не решить, Василий проявил смекалку. Неожиданно нагнувшись, он схватил валяющийся под ногами кусок кирпича и запустил его в крысу. Хотя он не попал даже рядом, крыса, пискнув на прощание что-то обидное, смылась в трещину в полу.

Василий выдохнул. Кровь кипела от адреналина. Он повернулся к Кире, и она прижалась к нему всем телом, дрожа от пережитого ужаса. Василий, помедлив, осторожно ее обнял, и она не отстранилась.

- Ну, все, все, - говорил он, поглаживая ее по спине.

- Ты такой храбрый, - тихо сказала Кира.

Они постояли молча.

- Пойдем к тебе, - прошептала Кира.

Василий не сразу понял, что она сказала, а поняв - не поверил. Он хотел ответить, что к нему нельзя: дома мать и бабка, - но сообразил, что она имела в виду каморку сторожа.

Оказавшись в своей бытовке, Василий начал пыхтеть и мяться, не представляя, что делать дальше.

- Что с тобой? - встревожилась Кира.

Василий понял, что глаза его глядят в разные стороны.

- Это от нервов, - признался он.

- Надо чего-нибудь выпить, - решила Кира.

- Сейчас сбегаю, - хриплым от волнения голосом сказал Василий.

Час был уже поздний, и алкоголь уже не продавали. Василия это не смущало: поблизости имелся бутлегерский магазинчик, торговавший горячительным круглосуточно. Он лихорадочно подсчитывал свои финансы, соображая, хватит ли средств, чтобы купить шампанское - не пиво же предлагать своей королеве, - и контрацептивы. Насколько он помнил свои активы (три дня до аванса) хватало на что-то одно. А нужно было все, сразу и как можно быстрее: девушка могла в любой момент опомниться от сокрушительного Васиного обаяния и покинуть здание.

- Сейчас сбегаю, - повторил он, соображая, у кого в столь неурочный час можно было занять недостающую сумму.

- Не надо, у меня с собой есть, - остановила его Кира и открыла свою сумочку.

Она извлекла и поставила на стол оплетенную бутыль. У Василия отлегло от сердца. Вопрос с предохранением не решился, но удача ему сегодня явно благоволила. "Как-нибудь выкручусь", - подумал он.

- У тебя есть куда налить, котик? - игриво спросила Кира.

Куда налить у котика нашлось. Себе Вася взял подаренную ему на день рождения кружку, из которой пил чай или, если повезло, пиво. На кружке был рисунок: толстый довольный кролик (в этот год по восточному календарю родился Василий), с длинной морковкой нехарактерно фиолетового цвета наперевес. Картинка была совершенно невинной на первый взгляд, но возбужденное Васино воображение ухитрилось увидеть в ней подтекст и хорошее предзнаменование. Кире был выделен парадный граненный стакан, который Вася держал для гостей.

- За знакомство! - воскликнула Кира, подняв свою чашу.

Они чокнулись и выпили. Это был какой-то крепкий бальзам; от запаха трав у Василия закружилась голова, и задрожали ноги. Кира оказалась рядом, глаза ее явственно светились в полумраке. Василий неуклюже ее обнял и попытался поцеловать, но Кира, тихо рассмеявшись, от поцелуя уклонилась.

- Как ты себя чувствуешь, котик? - спросила она, пристально глядя в глаза.

- Что-то мне не хорошо, - с трудом произнес Василий.

Язык его сделался шершавым и непривычно ворочался во рту, с трудом выговаривая слова. В голове его зашевелились смутные подозрения.

- Ничего, это сейчас пройдет, - пообещала Кира.

В ее глазах пылало такое беспощадное хищное веселье, что Василий все понял. "Клофелинщица", - мелькнула в гаснущем сознании запоздалая мысль. Но зачем? Неужели, что завладеть казенным фонариком?

Стоять он уже не мог, поэтому опустился на четвереньки, ожидая, что сейчас немедленно и умрет. Но, напротив, ему стало гораздо лучше. Голова перестала кружиться, лапки твердо стояли на земле. Кира наклонилась и погладила его за ушком. Это было необыкновенно приятно, и Василий, хотя хвост его ходил ходуном, не удержался, замурлыкал и, простив хозяйке ее коварный поступок, принялся тереться о ее ноги.

- Хороший котик, - сказала Кира, открывая дверь в коридор. - А теперь за работу.

Глава 3.

Когда-то очень давно Архангельск был единственным морским портом России. Порт, правда, функционировал только летом, но других не было, и город процветал. Под кирпичными сводами Гостиных дворов ворочала делами Английско-Московская компания, со всего света сюда приходили корабли, груженные разнообразными товарами, которые затем, на санях и телегах расползались вниз по карте.

Появление Санкт-Петербурга поставило крест на радужных надеждах. Утратив веру в светлое будущее, Архангельск принялся жить славным прошлым, успев напоследок одарить мир юным помором, рванувшим из родных мест с рыбным обозом в Москву, продолжать удачно начатое у местного попа образование. Звали этого юношу Михаилом Васильевичем Ломоносовым.

Странная вещь: то ли Михайло Васильевич в одиночку выскреб весь выделенный Богом на целую губернию талант, то ли же местные власти из его эпичной прогулки сделали выводы, приняли меры и утечку мозгов из региона прекратили, - но только ничего путного отсюда, ни с рыбным обозом, ни с каким-нибудь другим, более не вырвалось.

Неудивительно, что в местной топонимике фамилия Ломоносова нещадно доминирует, тесня даже вездесущего вождя пролетариата. В Архангельске есть целый Ломоносовский округ, проспект Ломоносова, университет им. Ломоносова, лицей им. Ломоносова, центральная библиотека им. Ломоносова, музей им. Ломоносова, и областной театр имени, как можно догадаться, Ломоносова. Многое еще носит имя великого помора. Интересно, почему железнодорожный вокзал не им. Ломоносова, - Михайло Васильевич, учитывая его страсть к путешествиям, оценил бы.

День рождения знаменитого помора является праздником областного масштаба, соразмерным с Новым годом, Днем Победы и выходом сборной по футболу в четвертьфинал, празднуется широко и эффектно. Проводятся концерты, на которые приглашаю звезд разной степени свежести, симпозиумы, конференции, утренники и субботники, парады, салюты и фейерверки, денег из бюджета не жалеют.

На трехсотлетие со дня рождения, за месяц, а то и за два до знаменательной даты, не только сам Архангельск, но и все окрестные населенные пункты, села, веси, и дачные кооперативы покрылись агитационными плакатами: "Ломоносов - величайший гений России", "Слава Ломоносову", "Да здравствует Ломоносов" и подобными в том же духе, вызывающие дежавю культа личности. Автор своими глазами видел, как в чистом полюшке, километрах в двадцати от ближайшего населенного пункта, на каком-то древнем покосившемся заборе, что-то, возможно, огораживавшем лет сто назад, висел транспарант, неизвестно кого и зачем убеждающий в величии Ломоносова.

Все это великолепие не оставляет благодарным потомкам никакой возможности хотя бы на минуту забыть о великом счастии быть земляком гениальному помору.

Впрочем, кому-то этого показалось мало, и в городе, в тех самых Гостиных двор, открылся еще и ресторан "Ломоносов". Причем в этом самом ресторане Ломоносов присутствует аж в трех лицах. На входе встречает и сопровождает посетителей до стола, в напудренных буклях, чулках и камзоле, первая ипостась Михаила Васильевича, в возрасте основания Московского университета. За барной стойкой, зачем-то в красной расшитой петухами косоворотке, мешает коктейли Михайло периода учебы в Славяно-греко-латинской академии. Третий из Ломоносовского триумвирата скрыт от глаз посетителей. Это Эдуард Геннадьевич Ломоносов, шеф-повар ресторана, и тому самому он приходится всего лишь однофамильцем.

Надо отдать должное, несмотря на этот поморский кич, ресторан отменный и заслуженно пользуется любовью у самых обеспеченных горожан и гостей города. Начнем с того, много ли ресторанов в России находятся в здании семнадцатого века? Ко всему прочему, здание расположено в красивейшем месте городской набережной, а из огромных сводчатых окон виден, хотя и со спины знаменитый памятник Петру Первому, тот самый, что украшает пятисотрублевую купюру.

Если же пройти внутрь ресторана, то напротив гардероба вся стена завешана почетными грамотами и дипломами в рамках, подтверждающими достижения Ломоносовских поваров и официантов. И, надо сказать, не врут дипломы, не обманывают почетные грамоты: кухня и обслуживание в ресторане - первоклассные. Диво как хороши здесь бараньи котлетки с запеченным по-домашнему картофелем, нежен и ароматен стейк из лося, великолепны пельмени из медвежатины, а дрожащая, словно от стыда, белоснежная пана-кота - найдутся ли слова описать ее нежность.

Цены тоже подходящие для столь солидного заведения. А что поделать? За все в этой жизни приходится платить справедливую цену.

Собственно, все эти качества "Ломоносова" и привели сюда заместителя начальника порта Юрьева.

У многих людей есть хобби. Было оно и у товарища Юрьева. Причем хобби было не сказать чтобы экзотическим: Юрьев увлекался художественным свистом. В основном он свистел молоденьким девушкам про нелегкие моряцкие будни, лишения, цингу, выкашивающую половину экипажа во время кругосветных переходов, про то, какие свирепые сквозняки дуют в Магеллановом проливе, про лично виденного в Бермудском треугольнике "Летучего Голландца", про морских русалок, отличающихся от своих пресноводных родственниц умом и сообразительностью, а также покладистостью и сговорчивостью.

Несмотря на эти просоленные морем рассказы и носимую под рубашкой тельняшку, на корабле морской волк Юрьев бывал лишь дважды, оба раза с какой-то инспекцией, и оба раза его жестоко укачало, несмотря на полный штиль и тот факт, что суда стояли в порту, пришвартованные.

В "Ломоносов" Юрьев пришел не один, а с дамой. Стоит упомянуть, что отношения его с этой дамой, очень молодой и симпатичной блондинкой по имени Светлана, прочно застряли на букетно-ресторанной стадии.

На первом свидании, проходившем в кафе "Полюс", Юрьев подарил Светлане одинокую гвоздичку. Вопреки его ожиданиям, свидание прошло в довольно прохладной атмосфере. Во второй раз Юрьев пригласил девушку в гриль-бар "Айсберг" и презентовал средней паршивости букетик из хризантем. На прощание, перед тем как сесть в такси, Светлана подставила щечку для поцелуя.

Юрьев приободрился, почувствовав, что движется в нужном направлении. В третий раз он прислал Светлане на работу букет из девятнадцати роз - в цветочном как раз была акция "две розы по цене одной" (оставшуюся одинокую розу из двадцати он подарил законной супруге) - и пригласил в недорогой ресторан "Северное Сияние". После чего Светлана позволила отвезти ее домой. Нельзя не заметить, что циркуполярная тематика тоже популярна в городе.

Юрьева подобный темп развития отношений и расходов категорически не радовал, но форсировать было сложно: Юрьев был существенно старше Светланы, и вообще не был завидным женихом. Скорее даже наоборот, был он, как уже говорилось, женат, причем давно и очень удачно. Забавный парадокс, несмотря на свое семейное положение, в душе Юрьев оставался убежденным холостяком.

Казалось, он все делал правильно: Светлана охотно принимала цветы, отличалась хорошим аппетитом, смеялась над его шутками, часто поправляла во время беседы волосы и вообще заигрывала. Но дальше этого дело не шло.

Нравилась девушка Юрьеву чрезвычайно: он вложил в нее слишком много сил и средств, чтобы отступать. Тогда он решил идти ва-банк. На этот раз флористическая часть была представлена букетом дорогих голландских роз, реквизированных таможней порта как контрабанда, а кулинарная - приглашением в "Ломоносов". Такие бронебойные намеки Светлана должна была оценить.

Итак, Юрьев под руку со Светланой прошел мимо факелов, горевших около входа в ресторан. Они оказались перед старшим Ломоносовым, который осведомился, заказан ли у них столик, и, узнав, что заказан (не такой человек был Юрьев, чтобы полагаться в таких вопросах на волю случая), проводил в гардероб. Юрьев помог разоблачится своей спутнице, тайком пялясь на гибкую талию и голые плечи. Светлана явно не пренебрегала фитнесом. "Ножки, наверное, сильные", - плотоядно подумал он. Ломоносов-отец провел их к столику в зале с баром, усадил, и, убедившись, что гостям удобно, удалился.

В зале был почти пустой, только у окна расположилась компания из трех женщин лет сорока, на вид типичных бухгалтерш, отмечающих квартальную премию. Они перестали шушукаться и уставились на пару.

Возле столика материализовался официант во фраке и белых перчатках. Официанты в "Ломоносове" были видом и обращением точная копия дореволюционных, какими их представляли советские кинорежиссеры. Все, как на подбор, они носят прическу а-ля Капуль и отчаянно грассируют.

Подошедший официант, изящно изгибаясь и пошаркивая ножкой, подал гостям меню, обтянутое в дорогую кожу винтажной потертости.

- Могу-с порекомендовать наше блюдо дня, - сказал официант. - Наши эксклюзивные баварские колбаски-с.

- Чем же они эксклюзивные? - мрачно поинтересовался Юрьев. Цены "Ломоносова" всегда вводили его в меланхолию.

- Их делает настоящий немец-с-ш, - ответил официант, слегка не справившись на повороте с произношением.

- Пленный? - еще мрачнее спросил Юрьев.

- Нет, почему же-с, - любезно ответил отменно вымуштрованный официант на эту, прямо скажем, хамскую шутку. - Доброволец, по обмену. Наш второй повар сейчас готовит в Мюнхене треску по-верхнетоемски.

Дама, пренебрегая местной кухней, заказала самое дорогое - дораду, запеченную в морской соли, и акриды cordon blue; Юрьев - гулять так гулять - фаршированных ананасами рябчиков а-ля буржуа. Вина заказали французского, по каким-то странным соображениям разлитого по бутылкам в Краснодарском крае.

В ожидании блюд, Юрьев отпустил совершенно погрязшего в глухих свистящих официанта, чтобы наполнить бокалы самому. Он, если честно, уже рассчитывал Светлану не столько очаровать, сколько напоить.

Юрьев поднял первый тост за прекрасных дам. Светлана взяла бокал и пригубила. Юрьев запротестовал и потребовал за дам - до дна. Светлана уже почти согласилась, как вдруг уставилась на что-то поверх правого плеча своего кавалера и вспыхнула как маков цвет.

- Там мой бывший, - объяснила она, закрывая лицо ладонью.

Юрьев, в груди которого немедленно вспыхнула ревность, обернулся и увидел, как за два столика от них Ломоносов-старший рассаживает элегантного молодого человека, по последней моде заросшего бородой; горчичного цвета брюки обтягивали его толстые ляжки как лосины. За столом уже сидела жгучая загорелая брюнетка. Усевшись, молодой человек немедленно принялся втирать что-то такое, отчего брюнетка принялась хихикать на весь зал.

- Твой бывший парень? - спросил г-н Юрьев, от ревности покрываясь пятнами, как осьминог.

Светлана поглядела на него с брезгливой жалостью, как на дурачка.

- Он мой бывший парикмахер!

Юрьев слегка успокоился. Светлана рассказал, что с парикмахером она познакомилась на какой-то дискотеке, когда еще училась в школе. Они пару раз сходили в кино, и он вскоре начал ее стричь.

Специалист он был неплохой; по большому счету, все у них было хорошо. Ну, несколько раз не получилось мелирование, но он объяснил, что просто очень устал, и мелирование вообще лучше делать с утра.

Да, репертуар у него был не слишком велик, но что он умел делать - делал хорошо. Когда Светлане хотелось чего-то новенького, парикмахер умело аргументировал, почему такая прическа не подойдет к ее форме лица, цвету глаз и размеру обуви.

Неожиданно выяснилось, что он стриг не только Светлану, но также одну ее подругу. Что самое обидное - с ней получалось и ламинирование и омбре, и даже брондирование.

- Видимо, форма лица у нее другая, - зло сказала Светлана.

Она решила отомстить, и однажды, когда парикмахер ушел в отпуск, Светлана ему изменила с одной женщиной, имевшей самые положительные рекомендации. С женщиной, рассуждала Света, как бы в понарошку, и не считается. И ей понравилось. Она попробовала с другим мастером, уже мужчиной, и ей понравилось еще больше. Светлана потеряла голову и пошла по парикмахерским рукам.

Новые мастера холили ее и лелеяли, шли навстречу ее капризам, флиртовали и напрямую льстили ей, дарили пробники шампуней и бальзамов для волос, делали скидки, - короче, всячески заманивали ее в свои липкие ароматные сети. Светлана, помня прошлый опыт, связывать судьбу своих волос с кем-то конкретным не спешила, опасаясь, что опять начнется рутина.

Однажды, в качестве эксперимента, она даже сходила в новый, а потому модный креативный салон, где ее одновременно постригли сразу три парикмахера, и вынесла оттуда поистине незабываемые впечатления.

Отправленный в отставку куафер пробовал ее вернуть: непрестанно звонил, требовал объяснений, угрожал, - она перестал брать трубку. Он засыпал ее сообщениями, даже попробовал подкараулить ее возле дома. Но девушка в очередной раз задержалась допоздна у нового мастера, на дворе был ноябрь, парикмахер замерз и не дождался.

Светлана, нагулявшись, подумывала к нему вернуться, ей вдруг захотелось стабильности. И вот надо же, встретила его тут, с какой-то выдрой крашеной.

Вдруг Светлана выпрямилась и заговорила граммафонным голосом, растягивая гласные:

- Я хочу вна-ачале чтобы ты мне сделал ка-арэ на пробор, а па-атом жестко отмелировал сзади...

Юрьев, естественно, от таких заявлений слегка опешил. Мимо их столика в сторону туалета прошел экс-куафер, и Юрьев понял, что именно для него предназначались эти непонятные слова. После его ухода Светлана не унялась, а продолжала глядеть мимо Юрьева, сверля глазами спутницу парикмахера.

- Укладку ей сделал, - сообщила она. - Мне такую никогда не делал, скулы у меня, видишь ли, не те. Что он ей, интересно, про меня наплел? Пялится сидит. Вот ведь ..., - тут Светлана присовокупила короткое словцо, которым, видимо, женщины между собой называют любительниц частой и креативной стрижки.

Юрьев решил сделать тактическое отступление, чтобы собраться с мыслями и обдумать стратегию, или, другими словами, сходить покурить.

Стоя на улице, возле факелов, Юрьев курил и размышлял. В девять в ресторане была обещана живая музыка. Оставалось только надеяться, что сочетание дорогого ресторана, алкоголя и романтической музыки поможет растопить ледяное сердце примороженной красавицы. В противном случае, штурм этой крепости, во избежание дальнейших бессмысленных расходов, решено было прекратить.

Возвращаясь к своему столику, в фойе ресторана Юрьев натолкнулся на Ломоносова-старшего, с которым препиралась молоденькая девушка весьма экзотичной внешности. Волосы ее были окрашены в голубой цвет и заплетены во множество тонких косичек; уши, брови и ноздри обильно украшены пирсингом. За спиной у нее висела гитара в чехле, и девушка поминутно поправляла ремень, соскальзывающий с узкого плеча.

Юрьев, как человек старшего высокоморального поколения, неформальную молодежь не любил, но наметанным взглядом ловеласа отметил, что, несмотря на причудливую сервировку, само блюдо весьма и весьма аппетитно: глухое черное платье с высоким воротником продуманно подчеркивало соблазнительные изгибы стройного тела, даже пирсинг нисколько не портил хрупкой, словно не до конца сформировавшейся красоты лица.

Ломоносов-старший нависал над ней, всеми своими буклями и бантами выражая неодобрение внешностью юной посетительницы. Если бы Юрьева не ждала дама, он с удовольствием подзадержался бы и подслушал, о чем спорит восемнадцатый век с двадцать первым.

Впрочем, можно было не спешить: ничего не изменилось. Светлана продолжала ехидничать в адрес парикмахера и его спутницы. Однако Юрьев заметил, что пока его не было, Светлана допила свой бокал, глазки ее заблестели, смех сделался громче и смелее. Приободрившись, он разлил по бокалам остатки вина и заказал еще бутылку.

Тем временем Ломоносов-младший притащил на возвышение для оркестра барный табурет и пюпитр с микрофоном. Из неприметной двери за стойкой появилась девушка с гитарой. Она прошла на сцену, со второй попытки она вскарабкалась на высокий стул и втянула за собой гитару. Потом она щелкнула микрофоном и объявила из колонок, расставленных по углам зала:

- Всем приятного вечера! Меня зовут Камилла Гагарина, и сегодня я буду петь для вас...

Юрьев мрачно смотрел на сцену. Он понял, что и есть хваленая живая музыка. Ожидать от певицы с таким внешним видом романтики не приходилось. Более того, он начал опасаться рэпа. А вот Светлане певичка неожиданно понравилась.

- Ого, какая! - сказала она. - Смотри, какие дреды...

- Что? - не понял Юрьев.

- Эти косички называются дредлоки, - объяснила Светлана. - Или просто - дреды. Прикольно смотрится, правда?

- Прикольно, - понуро согласился Юрьев.

- Как думаешь, мне пойдет такая прическа? - Светлана накручивала пальцем локон, пожирая певичку глазами.

Юрьев почувствовал, что смертельно устал от волос. Мелькнула даже мысль сходить покурить по-английски, оставив Светлану разбираться со своим парикмахером и счетом. Эту крамольную мысль Юрьев в зародыше придушил. Так истинный джентльмен поступить с дамой не мог. Кроме всего прочего, у них со Светланой были общие знакомые, и столь негалантное поведение могло самым плачевным образом сказаться на его будущих похождениях.

Певица проиграла на гитаре вступление, смутно знакомую мелодию, попсовую, но довольно приятную, и тихонько запела, кажется, на итальянском. Тут произошло странное. Юрьев почувствовал, как будто его стукнули по голове чем-то тяжелым, но мягким, потом сорвали скорлупу черепа и погрузили мозг в мед сладостных звуков. Юрьев перестал понимать кто он, где находится и зачем. Он окончательно собрался помереть от счастья, но песня закончилась. С трудом, по частям, Юрьев вернулся на грешную землю и огляделся, пытаясь понять, что произошло.

В зале все было по-прежнему. Женская компания тихонько шипела, что-то обсуждая; блудливый парикмахер, заказавший капеллини, широкими профессиональными движениями наматывал пасту на вилку и поедал, казалось, непосредственно бородой. Младший Ломоносов за стойкой пригорюнился, и задумчиво глядел вдаль, подперев рукой подбородок.

Ни на кого, кроме Юрьева, песня не произвела впечатления. Только Светлана, почуяв неладное, забеспокоилась.

- Ты хорошо себя чувствуешь? - заглянула она в лицо своему ухажеру.

Юрьев, с трудом отодрав взгляд от певицы, промычал, что его действительно немного укачало. Он хотел сходить в уборную, сполоснуть лицо, но тут снова раздалась музыка. Песня снова была на итальянском, но в этот раз Юрьев, по-прежнему не владевший иностранными языками, чудесным образом понял, хотя и в общих чертах, ее содержание.

Голос глубокий как море и чистый, как ветер, обещал тихую гавань, которую стороной обходят штормы, где ветер не рвет паруса, а лишь ласкает волосы любимой, которая ждет его на берегу. Смолк последний звук, Юрьев постепенно опомнился, но уже не окончательно. Ему начало казаться, что он пришел сюда ради чудесной певицы, встречи с которой он ждал всю свою жизнь, и она знает это, и поет только для него, единственного.

Светлана, проследив направление остекленевших глаз своего кавалера, почувствовала, что законная добыча от нее ускользает. Она положила свою лапку на руку Юрьева, который ее прикосновения даже не заметил.

- Тебе нравится пирсинг? - спросила она, поглаживая руку Юрьева.

Юрьев с трудом сфокусировал взгляд на Светлане.

- У меня тоже есть, смотри! - Светлана игриво высунула острый язычок, на кончике которого действительно блеснул красный камешек.

Получасом ранее Юрьев пришел бы в восторг от столь пикантного украшения своей пассии, но сейчас она только мешала.

- Да, да, конечно! - подтвердил Юрьев, даже не поняв, что она говорит. - Светочка, во сколько, вы говорили, вам нужно быть дома?

Но чем меньше Светлана интересовала Юрьева, тем сильнее за него цеплялась.

- Я думала, мы потом к тебе поедем, - надула она губки. - Помнишь, ты обещал показать свой кортик...

- Кортик? - Юрьев поморщился, вспомнив, что действительно, был такой разговор. - В другой раз, обязательно, не позже ноября...

Тут его накрыло снова. Вокруг выл ветер, волны переваливались через борт, руль рвало из рук, но он знал, что если будет плыть на голос, то его ждет необыкновенная и чудесная награда.

В реальность его вернула увесистая пощечина. Светлана поднялась и гордо продефилировала прочь. Подруга парикмахера громко и злорадно расхохоталась ей в след, а в компании бухгалтеров раздались аплодисменты.

- За что? - запоздало обиделся Юрьев, ощущая пульсацию в пострадавшей щеке.

Он не знал, что, пока душа его парила в высших сферах, Светлана снова попыталась обратить на себя внимание. Тогда тело, оставленное без присмотра, в довольно грубой форме велело Светлане помолчать, а, еще лучше, взять такси и валить домой.

Юрьев, немного отрезвленный благотворным воздействием пощечины, по инерции метнулся следом за своей дамой. Но, заметив, что сцена опустела, забыл о Светлане навсегда. Куда же делась певица? Мимо пройти она не могла, так что, вероятнее всего вышла в дверь за стойкой, откуда появилась в начале вечера.

Юрьев кинулся за стойку, распахнул дверь и оказался на кухне. Несколько поваров, застыв в разнообразных позах, глядели, как он мечется среди столов и плит.

- Что происходит? Немедленно покиньте помещение, - загрохотал огромный мужчина в белоснежном одеянии, с окладистой патриаршей бородой и колпаком на голове.

Юрьев не обратил на него никакого внимания. Сняв крышку, он заглянул в первую попавшуюся кастрюлю, и, окончательно убедившись, что певицы на кухне нет, выскочил обратно в зал, затем устремился к гардеробу. Вырвав из рук гардеробщика свою куртку, он кинулся прочь. На выходе он столкнулся с суровым официантом, который, перекрыв выход, протянул какую-то кожаную книжицу. Юрьев, кивнув, сунул книжицу в карман, но официант все равно его не пропустил. Юрьев попытался официанта отпихнуть, но тот, словно моллюск, намертво прилип к двери.

Официант, очевидно, решив, что попытка смыться без оплаты счета приравнивается к брудершафту, перешел на "ты":

- Ты куда собрался? Кто платить будет?

Юрьев взглянул на его горло безумным взглядом, но в вестибюль вошел другой официант, следом за ним появился метрдотель Ломоносов с зажигалкой и сигаретой в руках. Оказавшись в окружении, Юрьев понял, что иного выхода нет. Вынув из кармана книжечку, он заглянув внутрь и увидал счет. Подпрыгивая на месте от нетерпения, Юрьев долго изучал цифры, шевеля губами.

- Погодите! А это за что триста рублей? - даже сквозь пелену безумия он разглядел подозрительную строчку.

- Ваша дама-с изволила заказать такси-с, - учтиво ответил официант, вновь обретая старорежимный прононс.

Платить за такси не хотелось совершенно, но время было дорого, и, в отчаянии взвыв, Юрьев расплатился и выскочил на улицу.

Он пробежал до перекрестка, развернулся и кинулся обратно. Улица была совершенно пуста, лишь у входа в ресторан возвышался Ломоносов-старший с анахроничной сигареткой в зубах, с любопытством наблюдавший за метаниями клиента.

Юрьев подбежал к ученому и рыдающим голосом вопросил:

- Умоляю, Михайло Васильевич, скажите, кто она? Где я могу ее найти?

- Кого? - выдохнул струю дыма Ломоносов.

- Певица! Камилла Гагарина! Она же работает у вас?

Ломоносов почесал парик мизинцем.

- У нас джазмен сегодня заболел, думали, вообще сегодня музыки не будет, но вот эта нашлась на замену...

- Но ведь вы же знаете, как ее найти?

Ломоносов скорчил сложную гримасу, ничего не утверждая и не отрицая.

- Говори, где она! - потребовал Юрьев, хватая ученого за камзол.

Ломоносов с недоумением поглядел на его руки, затем внимательно заглянул в глаза. Юрьев как-то сразу вспомнил, что Михайло Васильевич был не только гениальным ученым, но отличался также буйным нравом и драчливостью, поэтому руки немедленно снял и даже пригладил помявшийся бархат.

- Я должен ее найти! - рыдающим голосом простонал Юрьев.

Ломоносов опять скорчил сложную гримасу, и до Юрьева, наконец, дошло, чего от него хотят. Он достал кошелек, а из кошелька - голубую купюру. Ушлый академик сунул деньги за обшлаг камзола, в последний раз затянулся, аккуратно выкинул окурок в урну, и, уже взявшись за дверную ручку, указал направо, в сторону Дворца пионеров:

- Туда пошла...

Юрьев, даже не вспомнив о припаркованной возле ресторана машине, кинулся в указанном направлении. Он добежал до нелепой махины Дворца пионеров, где силы его оставили. Он оперся о фонарный столб, пытаясь отдышаться. Бежать дальше он не мог: сердце, не привыкшее к таким нагрузкам, тяжело и возмущенно ворочалось в грудной клетке.

Передохнув, Юрьев огляделся. В голову ему заглянула удачная мысль, что юная певица вполне могла укрыться во Дворце пионеров. Здание окружала трехметровой высоты ограда из стальных прутьев, ворота, по причине позднего времени, запертые. Юрьев попробовал просочится сквозь прутья, но расстояние между ними было так мало, что не пролез бы самый захудалый и тощий пионер, не говоря уже об упитанном морском волке. Предавшись гордыне, он попытался прутья отогнуть, но, после нескольких попыток, решил, что забор будет легче перелезть. Довольно удачно добравшись до верха, он обнаружил, что прутья заканчивались наконечниками, любовно заточенными напильником до рабочего состояния.

Неизвестно, с какими потерями он сумел бы преодолеть ограду, но тут двери Дворца распахнулась, и появилась старуха с суровым лицом мушкетера, вооруженная веником. Она закричала на Юрьева:

- Куды лезешь, окаянный? А ну кышь! Вот я тебя! - и взмахнулась веником.

Юрьев, не удержав равновесия, рухнул вниз. При падении его левая нога застряла между прутьев. Он рванулся, как из капкана. Что-то громко хрустнуло. Припадая на поврежденную ногу и затравленно оборачиваясь, Юрьев убежал от страшной старухи в близлежащие кусты.

Отсидевшись, он высунулся из кустов, и убедился, что сторожиха ушла. Размышляя, как бы проникнуть во Дворец, минуя охрану, он вдруг услыхал голос, несомненно, принадлежащий Камилле. Юрьев выбрался на тротуар и поковылял на голос. Более всего он боялся, что нить разорвется и волшебный голос уйдет из его жизни навсегда. Но песня не прерывалась, наоборот, с каждым шагом звучала отчетливее.

Голос привел его стройке, огороженной деревянным забором. Юрьев, уже обладая кое-каким опытом в этих делах, забор переполз и свалился по ту сторону на кучу кирпичей, в кровь разбив голову. Голос звучал рядом, Камилла несомненно находилась внутри строящегося здания. Юрьев, взобравшись в окно первого этажа, хромал по темным коридорам, спотыкаясь о разбросанные повсюду доски, кирпичи и торчащую арматуру. Поднимаясь по лестнице без перил на четвертый этаж, он зацепил ногой оголенный провод. Посыпались искры, он кубарем пролетел несколько пролетов. Поняв, что не может подняться, он простонал:

- Камилла! Камилла!

- Я здесь, милый.

Над ним склонилось юное прекрасное лицо.

- Камилла! - счастливо вздрогнул он

Уже теряя сознание, Юрьев успел почувствовать, как она припала к его горлу.

Глава 4.

Максим, лежа на диване, разглядывал потолок. Нестерпимо хотелось спать, но стоило закрыть глаза, как немедленно раздавался выбешивающий бессильной ненавистью комариный писк.

Он пришел с работы заполночь, очень усталый, наскоро перекусил и завалился спать, но уже через час проснулся от нестерпимого зуда в искусанных руках. Раздирая ногтями кожу, он на кухне поливал волдыри ледяной водой из-под крана.

Когда зуд немного утих, Максим хотел включить фумигатор и удушить проклятую тварь, но с ужасом обнаружил, что закончились все пластины антикомариного средства. Он перевернул квартиру, не завалялась ли где-нибудь синяя пластинка, притомился и решил, что комар уже наелся и более его не потревожит. Однако едва он выключил свет, раздался заунывный писк. Максим пытался заснуть с включенным светом - выяснилось, что закрывать глаза тоже против правил. Он прикинулся спящим, наблюдая окрестности сквозь ресницы, чтобы выманить комара на живца, но тот явно потешался, наблюдая за провокациями жалкого млекопитающего из своего убежища. Не следовало также исключать версию, что действовала банда.

Судя по изощренным повадкам, это был не лесной комар, шумный и туповатый здоровяк, тактика которого налететь на жертву всей толпой, в надежде, что кому-то повезет. Нет, в квартире Максима орудовал комар городской, зверь бледный, сутулый, с достоевщинкой. Кровь для него не главное, как настоящий интеллигент, он, прежде всего, жаждет общения. Часами он будет кружить над добычей: укусит - отлетит, укусит - отлетит. Даже если ему удасться проткнуть кровеносный сосуд своим кривым хилым хоботом - покоя не жди, он до утра будет изводить жертву своими гамлетовскими монологами.

Полное латинское название этого насекомого culex pipions molestus, или, по-русски, "комар пискун занудный", и было оно придумано каким-то Линнеем подобной бессонной ночью. Обитает комар занудный в залитых водой подвалах, которыми так богата наша отчизна, в квартиры пробирается через вентиляционные каналы, днем спит, а ночью вылетает на свое лихое дело.

Погружаясь в теплый туман сна, Максим вспомнил одного своего знакомого, человека необычайно хорошего и доброго, все достоинства которого уничтожались занудством, в искусстве которого он мог соперничать с подвальным комаром. Так же кругами он будет гундеть вокруг какой-нибудь темы, бесконечными повторами вызывая желание прибить его газеткой.

Максим не удержался и закрыл глаза. В тоже мгновенье у самого уха раздался писк. Максим дернулся, как труп от электрошока, и проснулся. И снова не заметил никаких следов поганого насекомого. Он готов был поручиться, что слышит тихое писклявое хихиканье.

Выход был один: идти в ближайшую круглосуточную аптеку, в надежде, что она работает и в продаже имеется противокомариное снадобье. Когда он, чертыхаясь, натягивал джинсы, из кармана выпало что-то круглое и покатилось. Максим наступил на кругляш ногой и подобрал. Это была монета, выигранная вчера у столичного адвоката. Денек выдался хлопотливый, было так много клиентов, что Руслан даже амнистировал Дюшу. Так что Максим совершенно забыл про адвоката и свой странный выигрыш. Пошарив в карманах, Максим отыскал еще две монеты и визитную карточку адвоката.

Забыв про комара и аптеку, Максим опустился на диван. Он повертел монету в руках. Интересно, сколько такая может стоить? Ему вдруг показалось, что узоры на монете на самом деле письмена какого-то древнего языка; почудилось даже, что он такие уже видел, еще секунда, небольшое усилие, и он вспомнит... Максим с удивлением понял, что монета вовсе не из металла, она вдруг стала стеклянной, и через мгновенье у него в руках осталось лишь круглое отверстие, словно окружающий мир был искусной картиной, которую он проткнул своим любопытным носом.

Осторожно заглянув в отверстие одним глазом, он разглядел по ту сторону темную комнату и силуэты мебели. Чертовщина какая-то... Вдруг он почувствовал, что не может оторвать взгляд от отверстия, его неудержимо потянуло в темноту, мгновение он летел вниз, потом вздрогнул и проснулся.

Приподнявшись на локте, он огляделся. Незнакомая комната, кровать. Рядом с ним тихо сопела в подушку длинноволосая девушка. Максим сел и им овладели странные, незнакомые ощущения. Он не мог определиться, как будто чего-то не хватало или наоборот, было лишним. Пытаясь определить причину своего беспокойства, он поглядел вниз и увидел у себя женские груди. Это озадачивало. "Спокойно", - подумал Максим. - "Ты заснул, и тебе приснилось, что ты женщина. Ничего в этом страшного нет".

Он осторожно перебрался через свою соседку по кровати, включил свет и огляделся. Одну стену целиком занимал шкаф-купе, зеркальные дверцы которого отражали всю комнату, оформленную в бело-розовых зефирных тонах. Из-за стекла Максима с интересом разглядывала девушка лет двадцати, единственной одеждой которой были белые кружевные трусики.

Завозилась вторая девушка. Она приподняла голову и сквозь сон поглядела на Максима.

- Ты чего не ложишься? - спросила она

- Я скоро, - пообещал Максим женским голосом. - Спи.

Он выключил свет, и девушка со вздохом повалилась на подушку.

Максим прошел на кухню. Он открыл окно, взял из пачки на подоконнике сигарету и закурил, глядя на ночную улицу. Здание напротив, с ярко-зеленой вывеской банка, круглосуточный магазин, неисправный мигающий светофор, пустая автобусная остановка - он несомненно знал это место, более того, это было недалеко от дома, где в реальности жил Максим. Он вдруг вспомнил, что не курит, с удивлением поглядел на дымящуюся сигарету, и с отвращением сунул ее в жестяную банку из-под растворимого кофе, до середины заполненную окурками.

За спиной раздался шорох. На кухню вразвалочку вплыл пушистый черный котяра. Он басом мяукнул и красноречиво поглядел на пустую миску, как бы намекая, мол, все равно проснулись, так отчего бы тогда, на пример, не покушать? Максим наклонился его погладить, но кот расширил зрачки, зашипел, полоснул когтями протянутую руку, и метнулся в темноту.

От боли Максим проснулся. Он по-прежнему лежал на диване в своей холостяцкой берлоге, с монетой в руке. Сон был так реален, что Максим взглянул на руку, но никаких царапин не заметил, были лишь волдыри от комариных укусов, которых, как будто, стало больше.

Какой странно яркий и отчетливый сон! Обычно Максиму снился черно-белый винегрет, мутный и не логичный. Максим вспомнил свое женское отражение в зеркале. Интересно, как можно интерпретировать такой сон по Фрейду?

Максим отложил белую монету и взял другую, потяжелее, желто-серого металла, украшенную мелкими разноцветными камнями. Небольшое усилие, и узор снова начал складываться в буквы, снова открылся глазок в другой мир. Максим потянулся и, после короткого ощущения невесомости, очутился в большом зале, на ярко-освещенной сцене, от которой в темноту разбегались ряды пустых зрительских кресел.

Максим был на сцене не один, вокруг сидело множество людей с разнообразными музыкальными инструментами в руках. Их можно было бы принять за филармонический оркестр, если бы они не были одеты так легко, пестро и безвкусно. Особенно поражали психоделическая гавайская рубашка навыпуск и коралловые шорты дирижера. Впрочем, никого вокруг не удивляли выставленные напоказ толстые и до неприличия волосатые дирижерские ноги, хотя тот и надел с сандалиями носки.

Сам Максим держал в руках - впервые в жизни - скрипку и смычок; сами руки опять были женскими.

- И-и-и, раз! - крикнул дирижер и взмахнул палочкой.

Максим мгновенно вскинул скрипку, прижал ее к подбородком к груди и заиграл. Вернее, играли, совершенно автоматически, руки, Максим же, скосив глаза, наблюдал, как лихо елозит по струнам смычок. Он откуда-то знал, что играли "Венгерский танец", хотя в классике совершенно не разбирался.

Дирижер одним движением раздраженно оборвал мелодию на полуслове и принялся что-то втолковывать флейтистке. Остальной оркестр принял вольно, расслабился и зашелестел. Максим встал, положил скрипку на сиденье стулу, чтобы его никто не занял и решил пройтись по сцене. Режиссер, закончив вразумлять флейту, поднял голову, и взгляд его упал на Максима.

- Свиридова! - раздраженно заорал он. - Куда собралась?

От его крика Свиридова испуганно вздрогнула, и Максим проснулся.

Он долго сидел, тупо глядя в пол. В голове зрело понимание происходящего. Он взял в руки третью монету. Дело, видимо, было в привычке: Максим, почти не прилагая усилий, сразу увидел в открывшемся окошке кафельные стены и шагнул вперед.

Он очутился в ванной комнате, сидящим на опущенной крышке унитаза, с телефоном в толстой, поросшей кудрявым рыжим ворсом, руке. Одет он был изящно, но просто: белая майка-алкоголичка, просторные семейные трусы игривой расцветки и домашние шлепанцы. Живот солидно возлежал на коленях. Максим поймал себя на том, что чутко прислушивается к звукам за дверью.

Поднявшись, он взглянул в зеркало над раковиной. Отражению было на вид лет пятьдесят, изношенное лицо и лысина в окружении кудрей, отражающая свет экономичной сорокапятиваттной лампы; глаза, брови и остатки волос были одинакового ржаво-рыжего цвета.

Максим заглянул в телефон. Толстяк переписывался с некоей девушкой, носящей псевдоним karamel1992. "Экий похабник", - подумал Максим, вскользь просмотрев переписку. Он зашел на страничку карамели, и с интересом ознакомился с фотографиями, на которых она тщательно скрывала лицо, но взамен умело демонстрировала веские достоинства своей фигуры. Несмотря на расцветку трусов, у толстяка губа была не дура. "Что она в нем нашла?", - наивно подумал Максим и немедленно наткнулся на расценки карамели, которые поначалу принял за телефон.

Дальнейшее расследование показало, что карамель была не единственной пассией рыжего незнакомца. Была еще shokoladka1990 и некий funtik, без года рождения. Максим с некоторым недоумением оглядел тесный санузел, дешевый советский кафель, страшную ванну в черных пятнах и трещинах. Убогость обстановки плохо вязалась со щедростью рыжего Казановы в амурных делах. Воздержавшись пару недель от сладкого, толстяк мог на сэкономленные средства сделать отличный ремонт.

Все это вызывало интерес к финансовым делам рыжего. Пошарив в телефоне, Максим нашел приложение, управляющее счетом толстяка, и, увидав суммы вкладов, присвистнул.

Максим решил разведать обстановку за пределами ванной комнаты, узнать, кого так боится рыжий. В целях конспирации спустив воду, он выскользнул в коридор, пряча телефон за спиной, и сделав пару шагов, очутился в комнате, где на кровати лежала с модным журналом в руках, мощная женщина в бигуди.

- Опять запоры? - равнодушно спросила она, поглядев на Максима поверх журнала. - Сходи к врачу, весь вечер туалет занимаешь.

- Схожу, дорогая, схожу, - басом согласился Максим. - Съел чего-то не того.

В этот момент у него зазвонил телефон - рыжий конспиратор забыл выключить звук. Глаза женщины блеснули подозрением.

- Ты что, с телефоном в туалет ходил? - спросила она, грозно хмуря брови.

Максим, не зная, что ответить, сильно ущипнул себя за руку, предоставив толстяку самому разбираться со своими проблемами.

Вернувшись, Максим начал соображать, как можно проверить свои подозрения. Он снова взял в руки монету рыжего толстяка, а затем, вернувшись, принялся ждать. Прошло пять минут, десять, пятнадцать. Начало подкатывать чувство разочарования, как вдруг телефон Максима звякнул: пришло сообщение о том, что на его счет поступило пятьдесят тысяч рублей от неизвестного отправителя.

Сон сошелся с реальность, безумная догадка подтвердилась. Там, в подпольном казино он выиграл у странного адвоката человеческие души, упакованные в монеты. Он стал их хозяином, и когда брал в руки такую монету, душа отступала в тень, предоставляя ему полную власть над человеком.

Нахлынуло ощущение всемогущества, руки затряслись так, что Максим выронил монету. Она покатилась по полу, весело блестя гранями, а далеко-далеко, за тысячу километров, охнул рыжий толстяк, у которого вдруг закружилась голова.

Он мог почти все. Он мог распоряжаться жизнью этих людей, как хотел. Он мог забрать все деньги, заставить подписать любой документ. Их руками он мог нарушить любой закон, совершить любое преступление, и ни один следователь его не заподозрит, ни одна камера его не увидит.

Неожиданно накатила тоска при мысли, что старая жизнь окончательно и безвозвратно закончилась. И, как ни великолепна будет будущая, прежнюю было жаль, как жаль выбросить старую игрушку, какого-нибудь плюшевого тигренка, с которым в пять лет не мог расстаться ни на минуту.

Максим взял со стола визитку адвоката. Безукоризненный дизайн, бумага такая плотная, словно и не бумага вовсе, а тончайшая пластинка слоновой кости. Надпись старинным шрифтом "Федор Игнатьевич Ибисов", "Юридический дом "Г. Панин и партнеры". Логотип слева, какое-то растение с белым цветком, похожим на четырехлистник клевера, и длинным черным корнем. Адреса на визитке не было - его адвокат Ибисов написал на обороте.

"Завтра в двенадцать", - вспомнил Максим.

Завтра в двенадцать все решится. Нужно больше монет, гораздо больше. У Ибисова еще оставались чудесные монеты, и он, очевидно, знал, где их можно достать. Значит, завтра в двенадцать...

Максим, забыв про усталость и сон, бегал из угла в угол, возбужденно бормоча что-то неразборчивое. Раскачегаренный мозг выдал идею. Понятно, что с помощью монет можно входить в тело человека и управлять им. Но такое ручное управление казалось грубым и малоэффективным. Если монет будет больше, замучаешься туда-сюда бегать. Интересно, будут ли они подчиняться, если отдать приказ через монету, не входя в тело? Ему вспомнилась девушка из первого сна. Надо сказать, в личных отношениях Максиму фатально не везло, и та девушка ему очень понравилась. Жила она неподалеку, так что проверить новую идею можно было опытным путем и немедленно.

Максим взял душу девушки, и, изо всех сил напрягая волю, отдал ей приказ. Теперь оставалось только ждать. Чтобы скоротать время, Максим включил телевизор. Попереключав каналы, он остановился на передаче модного цикла о русской истории. Сегодня говорящая голова диктора рассказывала об использовании обезьян в хозяйстве Советского Союза, перемежая рассказ архивными фотографиями и видеосъемкой.

Начал ведущий издалека. Попытки применения обезьян в военных целях начали предпринимать еще в царской России. В то время это была модная тема во всем мире. Теоретики военного дела сочли эту идею чрезвычайно перспективной: обезьяны гораздо сильнее человека того же размера, имеют противопоставленные пальцы, а значит способны научиться пользоваться холодным и огнестрельным оружием, тем более, что у животных отсутствуют привитые цивилизацией предрассудки относительно убийства людей.

Первопроходцем была Франция, вслед за ней потянулись остальные великие державы. С некоторым запозданием к гонке вооружений присоединилась и Россия. Потерю в темпе решено было компенсировать масштабами. Сразу была закуплена огромная партия обезьян, впоследствии было еще несколько крупных поставок.

В России, кстати, к обезьянам относились гораздо лучше, чем в других странах. По причине сурового климата их тепло одевали, содержали в отапливаемых помещениях. В целях повышения общей культуры с обезьянами работали учителя и священники.

К сожалению, применению в военных целях специально обученных обезьян мешал ряд серьезных проблем. Животные с трудом адаптировались к суровому русскому климату, для питания им требовалось огромное количество фруктов. Конечно, все эти недостатки искупили бы высокие боевые качества, которые так ожидали теоретики обезьяньих войн.

Главным разочарованием оказались дорогостоящие гориллы. При всех своих великолепных физических данных они оказались неспособными причинить человеку мало-мальски значительного вреда и поголовно вымерли от изжоги и тоски по джунглям. Поэтому основные надежды были возложены на относительно мелких, но гораздо более буйных и живучих шимпанзе. Им на Руси неожиданно понравилось.

Во время первых же учений пробный обезьяний гренадерский полк был почти полностью уничтожен без малейшего участия со стороны противника. Обезьяны кидали гранаты не далеко, не вовремя и не всегда в нужную сторону. Использование обезьян в качестве подрывников-смертников было признано негуманным и запрещено высочайшим соизволением.

Зато зверушки охотно размножались, с фруктовой диеты их удалось перевести на кашу, сало, чеснок и самогон. Они успешно освоили ношение одежды; некоторые трудности возникли с ботинками, а вот валенки понравились настолько, что обезьяны носили их даже летом. Правда, от галстуков после нескольких несчастных случаев пришлось отказаться. Неудивительно, что вскоре, перескочив сразу несколько ступеней эволюционной лестницы, обезьяны заговорили.

Поначалу словарный запас был небольшим, говорили обезьянки плохо, но охотно. Как выяснили ученые, в мозгу обезьян речевой центр находится рядом с центром удовольствия. Иными словами, разговаривать зверушкам очень нравилось. Из нового занятия они старались выжать максимум удовольствия и практически не затыкали рта, а так же очень полюбили петь хором. Фотография: обезьяна, растянув гармонику, широко раскрыла рот. Но писать они не научились, видимо, не нашлось подходящего центра в мозгу.

К сожалению, эти умные и, несомненно, очень полезные животные оказались очень доверчивыми. Не обладая критическим мышлением, все, сказанное человеком, они воспринимали на веру и одинаково охотно слушали и священников и революционных агитаторов. Но идея разрушения старого мира приглянулась им гораздо больше абстрактных религиозных идей. В рядах обезьян начались волнения, за несколько лет они превратились в яростных врагов русской монархии, не понимая, что сами возникли как военный проект этой самой монархии. Тут повествование перебила шипящей и мигающей синематографическая съемка: митинг, в толпе людей отчетливо видны обезьяньи морды под портретами Дарвина и лозунгами "Обезьяны тоже люди!", "Люди тоже обезьяны!", "Заставим увидеть в нас людей!" и "Долой всех!".

Последовал закономерный итог. Когда грянула революция, обезьяны перебили всех подвернувшихся под руку людей: смотрителей, учителей, священников, а заодно и агитаторов.

Гражданская война разделила род обезьян на две части. В Белой гвардии их в основном использовали как тягловую силу, и большее, на что могла рассчитывать обезьяна, было звание унтера. У красных, как классово близкие, обезьяны делали порой головокружительные карьеры. Боевые качества у них нисколько не улучшились, и от обезьяны с гранатой в основном страдали однополчане. Зато в ЧК они ценились на вес золота. Никого лучше на роль злого следователя нельзя было и желать. Фотография: с дерева свисает, зацепившись одной ногой и хвостом за ветку, крупный шимпанзе в кожаной куртке, держа в другой ноге маузер.

Сохранились многочисленные свидетельства обезьяньего зверства во время Гражданской войны. Пользуясь полной поддержкой новых властей, обезьяны сбивались в шайки, организовывали патрули и обыски у населения. Выяснилась новая поведенческая деталь: звери люто ненавидели очки. Старый режим, очевидно, подавлял эту ненависть, после его падения обезьян уже ничего не сдерживало. Очки были достаточной причиной для расстрела на месте. Обнаружив их при грабеже, то есть при обыске, животные уничтожали все семейство.

В годы второй мировой...

Максим выключил звук: во двор дома въехала и остановилась машина. Хлопнула дверь. Максим кинулся к окну и разглядел багажник разворачивающейся "волги". На лестнице послышались шаги и в дверь постучали. Максим, теряя тапки, подбежал к двери. Он заглянул в глазок, но ничего не увидел: лампочки в подъезде неизвестно куда исчезали через полчаса после вкручивания.

Он открыл дверь, и свет из квартиры выхватил из темноты женскую фигуру. Максим посторонился, и девушка, зябко ежась, вошла.

- Проходи в комнату и раздевайся, - охрипшим голосом велел он.

- Да, господин, - тихо ответила девушка, не поднимая глаз.

- Подожди! Ты принесла то, что я тебе велел?

- Да, господин.

Она протянула руку, на запястье Максим увидел три параллельные царапины. На ладони у нее лежала синяя пластинка для фумигатора.

Глава 5.

До недавнего времени в Архангельске, городе довольно крупном, было всего два музея: изобразительных искусств и краеведческий.

Изобразительные искусства были представлены в основном живописью, конкретно - многочисленными портретами неизвестных, принадлежавших кисти неизвестных же художников. Раньше эти портреты украшали дома дворян и купцов, которым после революции резко сделалось не до изящных искусств и фамильных ценностей. По просьбе новых властей они передали все движимое и недвижимое имущество так сказать народу, а сами исчезли в неизвестном направлении, не успев сообщить новым владельцам, кто и кого изображал на картинах.

Краеведческий музей представлял собой скромный зал, уставленный чучелами зверей и птиц, запечатанных в застекленные ящики. По задумке создателей это должно было иллюстрировать несметное, хотя и скудное богатство северного края. На скале из папье-маше гнездились десяток чаек, изображавших птичий базар, высовывалась из стены половина моржа (вторая половина была дорисована). Северный олень косился на цинично выставленных рядом двух волков, длинных, тощих, сутулых, подозрительно похожих на собак.

Чучела были облезлы и побиты молью: набили их еще до революции. Городской таксидермист революцию не принял и, как следствие, не пережил, поэтому технология была навеки утеряна.

При советской власти число музеев не увеличилось. Советская власть вообще больше налегала на промышленный комплекс и успела построить в городе судостроительный завод, целлюлозно-бумажный комбинат, несколько портов и несметное число лесозаводов. После распада Советского союза, большинство предприятий обанкротилось, оставшиеся влачили самоедское существование. Новые власти экономика не волновала, они больше интересовались культурой, которую представляли себе как тотальную музеефикацию города.

Нефть дорожало, деньги было некуда девать, и через несколько лет каждый второй дом в центре был занят музеем. Это привело к неожиданным проблемам: при таком несметном количестве музеев стало не хватать экспонатов.

Был найден весьма остроумный выход, и имеющуюся экспозицию было решено равномерно размазать по многочисленным музеям, заполнив освободившееся пространство чем попало. В дело пошло все: швейные машинки, пришедшие в негодность еще при Сталине, примусы, керосиновые лампы, бидоны, деревянные детские игрушки, газеты, избежавшие участи макулатуры или туалетной бумаги, тяжелые как гири чугунные утюги, чугунные же санки в лихо загнутых полозьях которых было что-то турецкое, деревянные, раскрашенные акварелью прялки с примотанными к ним клочьями шерсти доисторических животных и прочие предметы советского быта. Львиную долю новых экспонатов приволокли сами музейные работники, разгрузив таким образом свои балконы, подвалы и чердаки.

Музей Лажова занимал почетное место среди архангельских музеев. Лажов был свой, прожил на севере всю жизнь, оставив после себя немало продуктов жизнедеятельности. Директор музея Лажова, Елизавета Георгиевна Выжигова... Впрочем, историю Елизаветы Георгиевны лучше начать с биографии ее папеньки, Георгия Абрамовича Выжигова, личности легендарной, оставившей яркий след в истории родного города.

Жизненный путь Выжигов-старший начал не слишком удачно. Его выперли из гимназии, он попал в дурную компанию. К 17-му году имел две судимости по уголовным делам и находился под следствием по третьему. Сгинуть бы ему пожизненно на каторге, но вовремя грянула революция. Как оказалось, царский режим подавлял многочисленные таланты этого незаурядного человека, а революция не только освободила его, но и направила эти таланты в нужное русло.

После выдворения интервентов, Выжигов возглавил местный ГубЧК. С небывалой энергией он принялся наводить революционный порядок и избавлять губернию от балласта лишнего населения. Именно ему принадлежит заслуга создания на Русском Севере многочисленных концентрационных лагерей. За свою бурную деятельность Выжигов имел множество наград, включая именной маузер и серебряный портсигар - подарок своего непосредственного начальника М.А. Кедрова. Выжигов не курил, и вообще вел здоровый образ жизни, поэтому в портсигаре стал хранить кокаин.

Георгий Абрамович не был обычным сталинским костоломом. Да, из-за происков царских жандармов он не получил образования, но, тем не менее, его всегда влекло к культуре. Он был лично знаком с Горьким; вдохновленный его ярким образом Михаил Светлов посвятил ему стихи; Лажов, глава губернского Пролеткульта, был другом семьи. Бравому комиссару было недостаточно признание только административных заслуг, он жаждал внести вклад в культурную жизнь родного города. И по мере сил вносил.

Именно Георгию Абрамовичу принадлежала инициатива установки памятника жертвам интервенции. Он представлял собой стелу, воздвигнутую над братской могилой расстрелянных интервентами пятидесяти коммунистов.

Активность Выжигова заметили и оценили. Сам Георгий Абрамович чувствовал на дне своего триумфа горечь разочарования, и на то были причины. Что там какие-то пятьдесят расстрелянных? Только в Холмогорском концентрационном лагере, всего лишь в одном из многих, организованных неутомимым комиссаром, в первую же зиму его работы от холода и голода сгинуло восемь тысяч заключенных. Несмотря на эти достижения, никто памятника Георгию Абрамовичу ставить не спешил.

Затем им овладела новая затея. Он решил переименовать Архангельск. В самом деле, даже нейтральным Вятке, Твери и Самаре были найдены новые, благопристойные советские имена; на их фоне вызывающе контрреволюционное имя родного города выглядело преступным упущением.

Спустя неделю творческих мук, Выжигов придумал городу новое имя. Вариант был абсолютно беспроигрышный: Сталинопорт!

Местное руководство эту затею по всем пунктам полностью одобрило: ссорится с озабоченным культурой комиссаром дурных не нашлось. Заодно решили сменить и герб. На старом, созданном по эскизу самого Петра Великого, был изображен архангел Михаил, попирающий сатану. Этот герб был признан устаревшим и несоответствующим текущей обстановке на полях сражения добра и зла. Новым символом города единогласно было выбрано изображение усатого якоря.

Переименование готовилось громкое, его решили приурочить ко дню рождения Сталина, с речами, флагами, мирной демонстрацией и пирамидой из трех комсомольцев. В самый разгар приятных хлопот из Москвы пришла телеграмма, переименование города запрещающая. Выжигов, не разобравшись, ответил телеграммой на пяти листах, в которой отчитывался о ходе подготовки к знаменательному событию. На следующий день Выжигову позвонили и велели оставить город в покое.

Выжигов сгоряча командировался в столицу, решив объясниться лично. Приехав в Москву, первую неделю он посвятил своему культурному развитию. Каждый вечер он посещал знаменитый на всю столицу салон Зои Денисовны Пельц. Побывав в гостях у своего давнего друга Генриха Ягоды, Выжигов ознакомился с последними достижениями кинематографа. Ягода имел домашний кинотеатр и богатую коллекцию редких фильмов, которую показывал только самым близким друзьям. И, наконец, осуществилась заветная мечта Выжигова: в приемной венеролога он познакомился со своим кумиром - Владимиром Маяковским.

Выжигова приняли в Кремле и внимательно выслушали. Когда он закончил, на него блеснули стеклами пенсне и сказали всего два слова: "Нэ нада!"

Эти два слова произвели на Выжигова ошеломительный эффект, до него дошло, что он сунул свою голову куда нэ нада. В двадцать четыре часа комиссар очистил столицу от своего присутствия. Он так спешил, что вынужден был простить Маяковскому карточный долг в пятьсот рублей. Вернувшись в Архангельск, Выжигов переименование города запретил, на всякий случай, свалив всю ответственность на одного особо нелюбимого зама. Вообще после того разговора он умерил свою активность, благодаря чему в городе уцелело немало культурных и исторических ценностей.

В тридцать пятом году карьера Выжигова была на взлете. У него родилась дочь. Казалось бы, жизнь его складывалась как нельзя лучше. Никто, конечно, не знал, и знать не мог, что через два года его начальник и покровитель Кедров будет арестован. Затем, почти сразу, будет арестован Генрих Ягода, а его коллекция перейдет по наследству к Ежову. А еще через полгода в Лефортово попадет и сам Выжигов, будет осужден и расстрелян.

Так должно было произойти, так и произошло, во всем, за исключением судьбы Выжигова. Закончить свой путь на расстрельном полигоне на Калужском шоссе ему помешали события крайне странные, можно сказать - мистические. Карьера Выжигова закончилась неожиданно даже для тех былинных времен.

Весной тридцать пятого, очень рано, еще до утренних расстрелов, патруль привел в управление НКВД странного гражданина, который в Александровском саду подошел к милиционерам и завел с ними разговор. Дежурный, увидав этого человека, немедленно связался с заместителем Выжигова, который в свою очередь привел задержанного в кабинет начальника управления. Сдав задержанного, заместитель, как выяснило потом следствие, немедленно сбежал с рабочего места домой и спрятался под кровать, прихватив с собой недельный запас сухарей и курева. Дальнейшие события стали известны со слов секретаря, случившегося в кабинете Выжигова по какому-то делу.

Выжигов хотел было наорать на зама, беспокоящего его такими пустяками, но, увидав задержанного, передумал. Перед ним стоял человек лет пятидесяти, одетый в белоснежный парадный мундир царского адмирала, со всеми цацками и причиндалами: золотым шитьем, аксельбантами, звездами и дерзкими усами. Оказавшись в кабинете Выжигова, задержанный без разрешения уселся на стул и закинул ногу на ногу. Затем он представился, заявив, что он - Великий бог Пан, и в настоящий момент он разыскивает одну благородную даму. Имеются веские основания полагать, что она находится здесь, в ведомстве господина Выжигова. Он, великий бог Пан, предлагает господину комиссару немедленно, во избежание ненужных проблем, отпустить эту даму. От господина комиссара даже не потребуется приносить даме извинений, их Пан великодушно согласился взять на себя, признавая, что в сложившейся ситуации есть отчасти и его вина.

Тут, понятное дело, в кабинете на некоторое время воцарилась тишина. Выжигов напряженно соображал. Хотя его и выперли из гимназии за неуспешность, дураком он себя не считал. Он быстро сообразил, что задержанный, по-видимому, польский шпион, сошедший с ума на религиозной почве и по этой причине сдавшийся органам.

Поначалу Выжигов обрадовался: бог Пан отлично подходил под задачи ведомства. С другой стороны, пороть горячку не следовало. Шпион, конечно, в результате сложнейших оперативно-разыскных мероприятий пойман и обезврежен. Но у вышестоящих товарищей мог возникнуть резонный вопрос: как так получилось, что после двадцати лет плодотворной выжиговской деятельности по городу, среди бела дня и при полном параде, разгуливают иностранные шпионы?

Выжигов дернул щекой. Манера общения арестованного тоже оставляла желать лучшего. Кажется, здесь, в кабинете Выжигова шпион чувствовал себя вполне комфортно. Допускать такое нельзя было ни в коем случае.

Комиссар вскочил и обежал стол, на ходу расстегивая кобуру. Выхватив пистолет, он сгоряча засунул дуло в рот распоясавшегося бога и предложил пану шпиону прекратить изображать сумасшедшего, а вместо этого взять и начать чистосердечно сотрудничать со следствием.

Шпион, выкатив глаза, замычал и, когда комиссар вытащил пистолет у него изо рта, уже вербально согласился на сотрудничество. И действительно, немедленно за это сотрудничество принялся, и очень активно, хотя, стоит отметить, несколько своеобразно.

Для начала он схватил со стола увесистый бюстик Сталина, который Выжигов использовал как пресс-папье, и ударил им приготовившегося слушать чистосердечное признание комиссара по голове. Выжигов, к такому обращению не привыкший, растерялся и упал на пол. Бог Пан ловко подхватил выпавший из руки комиссара пистолет и застрелил прибежавшего на шум часового. Затем он велел слегка пришедшему в себя комиссару подняться и заложить руки за голову. Секретарь, видя, что буйный задержанный к нему лично интереса не проявляет, укрылся под столом.

Плененного комиссара Пан вывел в коридор, где произвел несколько выстрелов в потолок. Тут одновременно всех находящихся в здании накрыл невыносимый сверхъестественный ужас. Несмотря на то, что большинство сотрудников имели оружие и богатый опыт его применения, никто даже не сделал попытки воспрепятствовать сумасшедшему. Охваченные паникой сотрудники кинулись прочь из ужасного здания.

Позднее, во время следствия, свидетели показали, что видели, Пана и комиссара спускающимися в подвал, и дальнейшая траектория их движения осталась неизвестной. Здание окружили, но, до прибытия вызванных на подмогу военных, никто не решался войти внутрь. Когда управление захватили и обыскали, никаких следов ни Выжигова, ни Пана обнаружено не было. Более того, пустыми оказались все подвальные камеры, в которых по спискам должно было находиться более тридцати заключенных. Зато были обнаружены трое сотрудников, которые по каким-то причинам не сумели вовремя покинуть здание. Они забились кто в шкаф, кто под стол, двое из них поседели, третий, возможно, тоже поседел бы, если бы не был лыс. Психическое здоровье всех трех вызывало серьезные опасения.

Все выезды из города были перекрыты, в городе начались повальные обыски, но, несмотря на предпринятые усилия, никто и никогда более комиссара Выжигова не видел. Очевидно, иностранный шпион, действовавший под псевдонимом Пан, затеял всю эту клоунаду с адмиральским мундиром для того, чтобы проникнуть в управление НКВД и похитить Выжигова. Затем, применив неизвестное психотропное средство, он сумел каким-то образом просочиться через оцепление и увел комиссара в неизвестном направлении. В этой версии оставалось множество несостыковок, противоречий и неясностей, но в работу была принята именно она, как самая реалистичная. Не сквозь землю же, в самом-то деле, шпион провалился, прихватив с собой комиссара.

Произошедшее был засекречено на определенный срок, комиссара приказано было считать пропавшим без вести при выполнении особо секретного задания. Управление НКВД, от греха подальше, переехало, а в этом доме поселился райисполком.

Дочери Выжигова, малолетней Лизе, несмотря на трагичность событий, можно сказать, повезло. Вместо того, чтобы после ареста родителей отправиться, как дочь врагов народа, в приют, Лиза выросла с матерью и всю жизнь пользовалась негласной поддержкой уцелевших друзей и коллег папеньки.

Елизавета интеллектом пошла в мать и, благополучно окончив школу, поступила в местный педагогический институт на исторический факультет. Получив диплом, она решила продолжить образование. Она благополучно защитила кандидатскую диссертацию на тему "Комсомол - верный помощник КПСС", после чего сочла себя достаточно образованной и устроилась работать в райисполком, который, как мы помним, находился в бывшем управлении НКВД. Сам черт водила Выжиговых вокруг проклятого дома.

Когда Елизавета Георгиевна вошла в должности, прорезались гены отца. Она загорелась мыслью увековечить имя своего героического родителя, назвав в его честь какую-нибудь улицу. Однако ввиду засекреченности судьбы Выжигова-старшего, особенно касательно ее финала, его дочери было отказано. В качестве компенсации разрешили переименовать улицу Молотова, удачно впавшего в опалу, в честь М.А. Кедрова, бывшего папенькиного начальника, расстрелянного и реабилитированного в хрущевскую оттепель.

Колесо истории покатилось дальше. Неожиданно развалился Советский Союз. Выжиговой такое развитие событий крайне не понравилось. Вдобавок она увидела фильм "Утомленные солнцем" и потеряла покой.

- Придут, - думала она. - Обязательно придут! Припомнят тогда и наградной маузер, и портсигар, и улицу Кедрова...

У Елизаветы Георгиевны начались проблемы со сном. Ночи напролет ее мучили кошмары, в которых она отстреливалась из папенькиного маузера от идущих в психическую атаку царских офицеров в белых мундирах. Особенно ей пугал один, появлявшийся, когда у Выжиговой заканчивались патроны. Его интеллигентное лицо в очках доводило ее до крика.

Чтобы противостоять белогвардейской угрозе Елизавета Георгиевна предприняла ряд мер. Она закопала на даче все папенькины регалии, а рублевые сбережения - на случай, если придется податься в диссиденты - через знакомых фарцовщиков перевела в валюту, что очень помогло ей во время дефолта. Для пущей надежности, она решила сменить работу. После распада Советского Союза ниша райисполкомов в экосистеме города оказалась не занятой, здание пустовало, и Выжигова, используя старые связи, выпросила здание под музей. Был в этом некий посыл новым властям: сижу, мол, в музее экспонатом, какая-никакая, а история. Другой у вас все равно нет. Так что трогать меня не надо.

Сначала она хотела открыть музей истории Революции, но у отцов города, видимо, были свои кошмары с белогвардейцами, и под революцию музей не дали. "А под культуру можно?" - спросила Выжигова. "Под культуру - можно", - разрешили отцы города. Так и появился на свет музей Лажова, или, сокращенно, МУЛАЖ.

Время шло, а у власти оставались все те же советские лица; белогвардейцы за ними так и не пришли. Выжигова, поняв, что боялась зря, вначале исподволь, а потом все смелее и смелее, начала действовать. После распада СССР вокруг было огромное количество выморочного имущества несуществующей страны. В дело пошли знание структур власти, старые связи, валюта, и Елизавете Георгиевне удалось приватизировать несколько зданий в центре города. Она бы и здание МУЛАЖа приватизировала, но тут обнаружилась проблема.

Как оказалось, в лихие послереволюционные годы здание не было национализировано, как-то забылось в кровавом угаре. Была правда, расписка, о передаче дома якобы прежним владельцем временному управляющему, подписанная почему-то карандашом. Оспорена она могла быть студентом любого курса юрфака.

Получалось, что Губчека, райисполком и теперь музей это здание занимали абсолютно незаконно. Проклятый дом, погубивший отца, никак не давался в руки. Выжиговой была невыносима сама мысль, что какие-то потомки белогвардейцев в любой момент могут приехать, выселить нелепый МУЛАЖ и забрать многомиллионную недвижимость в центре города.

Тогда Елизавета Георгиевна решила дом погубить. Она закрыла МУЛАЖ на ремонт, и с помощью друзей в администрациях семь лет тянула деньги на ремонт из городского, областного и федерального бюджетов. Никакого ремонта, естественно, не велось, деньги весело пилились; в главном зале музея дожидались своего звездного часа груды горючего мусора и канистра с бензином. Выжигова даже наняла сторожа, чтобы дом не сгорел раньше положенного срока.

В день Х Елизавета Георгиевна поднялась рано, в начале пятого. Ей опять приснился проклятый белогвардеец и она решила - пора. Выжигова напилась зеленого чаю, третий, предпоследний раз заварив одноразовый пакетик.

Потом она долго тревожила сон своего супруга шуршанием целлофана, хлопаньем дверей и топотом пяток. В тревожной полудреме ему казалось, что квартира состоит из одних дверей. Чтобы попасть из кухни в туалет, Елизавета Георгиевна ухитрилась хлопнуть пятью дверями, на обратно пути их число выросло вдвое. Пятками она стучала так, что ухитрившемуся задремать супругу приснился короткий кошмар, будто он висит над костром, привязанный к жерди, а вокруг него голодные дикари бьют в тамтамы.

Наконец, обмотав ноги портянками, Елизавета Георгиевна со скрипом влезла в резиновые сапоги, натянула свою любимую фуфайку и выкатилась из квартиры, в последний раз грохнув дверью. Ее муж, каждое утро дожидавшийся этого звука как благословения, с облегчением зевнул и блаженно вытянулся под одеялом. У него проблем со сном, если не считать Елизавету Георгиевну, не было.

Автобусы в такую рань еще не ходили, но от дома Выжиговой до музея было не более пяти километров, которые она преодолела минут за сорок. Когда она подходила к музею, из-под забора прямо под ноги Елизавете Георгиевне выпрыгнула огромная жирная крыса. Не обратив на человека ни малейшего внимания, крыса затрусила прочь, к соседнему дому, в подвал которого она, затравленно озираясь, и канула. В самом факте появления крысы не было ничего странного - дом ими буквально кишел. Настораживало другое: вид, или, если позволите, выражение морды грызуна.

Несмотря на размеры и упитанность, вид у крысы был жалкий, и даже какой-то отчаявшийся, в бусинах глаз застыл тоскливый ужас. Впечатление грызун производил такое, будто взял ипотеку на квартиру, а заодно кредит на автомобиль, не рассчитал сил, и за него принялись судебные приставы.

Елизавета Георгиевна сделала пару шагов, и под ноги ей вывернулась другая крыса, помоложе и постройнее. С первой ее роднил ужас в глазах, может даже градусом повыше, словно она, в попытке покрыть кассовый разрыв, образовавшийся из-за ипотеки и кредита, воспользовалась услугами микрозаймов, и к приставам присоединились еще и коллекторы.

Выжигова с растущей тревогой проследила, как вторая крыса, хромая на переднюю правую лапу и панически пища, скрылась в кустах.

На третью крысу, пожилую, одышливую, с развесистыми седыми усами, смотреть было попросту больно. На морде грызуна явственно читалось желание уйти куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Было очевидно, что она стала свидетелем чего-то ужасного, и теперь ее, подобно директрисе музея, всю оставшуюся жизнь будут мучить кошмары.

Окончательно встревожившись, Елизавета Георгиевна обошла забор и, внимательно глядя под ноги, подошла к черному входу музея. Но не успела она ступить на крыльцо, как из подвала послышались рычание, писк и возня. В широкую трещину между отмосткой и фундаментом на свет божий, с трудом протиснувшись, вылез огромный, размером с рысь, и полосатый как тигр котяра. Из его пасти трагически свешивалась мертвая крыса. Выбравшись, кот опустил труп на землю, выплюнул застрявшую в зубах шерсть и отряхнулся. Затем, поставив на крысу лапу, он задрал морду к тающей в утреннем небе луне и завыл.

Как ни далека была Елизавета Георгиевна от религии, рука ее сама перекрестила. Кот, повыв, огляделся и, заметив директрису, кинулся к ней. Сердце Выжиговой екнуло. Она попятилась прочь от дикого животного, одновременно пытаясь извлечь из кармана папенькин маузер, который по ностальгическим соображениям всегда носила с собой. Но кот не проявил никакой агрессии, напротив, радостно мурлыча, он терся о сапоги. Он так умилительно вставал на задние лапки, так трогательно тыкался холодным носиком в ладонь, что даже железное сердце Елизаветы Георгиевны дрогнуло, и, хотя она не любила животных, тем более, бродячих, почесала его за ушком.

Отперев дверь, Выжигова вошла в музей. Кот, восторженно мурча, просочился следом за ней. Елизавета Георгиевна заглянула в каморку сторожа, но Василия в ней не обнаружила. Фонарь стоял на тумбочке, значит, сторож не на обходе. Значит, отлучился, или, что наиболее вероятно, спит дома. В другое время Елизавета Георгиевна пришла бы в негодование, но сейчас разгильдяйство сторожа было ей на руку: легче будет свалить на него ответственность за пожар. Выжигова взяла фонарь и вышла в коридор.

- Вася! - позвала она на всякий случай. - Васенька!

Понятное дело, никто не отозвался, только кот отрывисто мявкнул и с такой силой ткнулся головой в сапог, что едва не свалил ее на пол. Елизавета Георгиевна в сопровождении кота отправилась в зал, откуда должен был начаться пожар.

Она взялась за ручку двери и замерла, заметив пробивающийся из-под двери свет. Никакого света в музее быть не могло: электричества было отключено, а окна - наглухо закрыты металлическими ставнями. Неужели опять в музее поселился бомж и разводит костры?

Чертыхаясь, Выжигова достала маузер, распахнула дверь и в изумлении застыла на пороге. Последний раз Елизавета Георгиевна была здесь три дня назад, и за это время зал разительно изменился. Не осталось и следа кирпичных стен со сбитой штукатуркой и мусорных куч. Пол был выложен плиткой, искусным узором имитирующим ковер, золоченая лепнина на потолке обрамляла фреску с фигурами зодиака.

Оглядывая зал, Выжигова начала сомневаться: может быть, она где-то недоглядела, и как-то так получилось, что часть украденных денег по ошибке пошла на ремонт. Впрочем, эту нелепую мысль она немедленно отвергла. Елизавета Георгиевна была слишком опытна, чтобы допустить такую промашку.

Вдруг она поняла, что за разглядыванием интерьеров она ухитрилась не заметить главного: посредине зала стоял стол, за которым мужчина в костюме курил трубку и с интересом наблюдал за Выжиговой.

- Елизавета Георгиевна! - воскликнул он, вскакивая. - Дорогая моя! Заходите, не стойте на пороге! Искренне рад познакомиться с вами...

Выжигова осторожно прошла в комнату.

- Ты кто такой? - сурово спросила она. - Что здесь делаешь?

- Извините за беспорядок, - нисколько не смущаясь, продолжал разглагольствовать неизвестный. - Только что въехали, ремонт полным ходом. Сами понимаете: ремонт это полпожара! - он лукаво подмигнул директрисе. - К вечеру, думаю, закончим.

- Куда это ты въехал? - возвысила голос Выжигова. - По какому праву здесь распоряжаешься? Ты вообще кто такой? Где Вася?

- Вася? - решил ответить на последний вопрос незнакомец, игнорируя остальные. - Вася тут... неподалеку...

- Это он тебя пустил? - уже не стесняясь в полный голос орала Выжигова, приближаясь к столу и размахивая маузером. - Ну, он у меня получит!

- А вы, Елизавета Георгиевна, не беспокойтесь, - посоветовал незнакомец. - Вы присаживайтесь!

Вдруг у Выжиговой перехватило дыхание, она несколько раз судорожно глотнув воздуха, без сил опустилась в кресло, стоящее напротив стола. Рука ее по-прежнему сжимала верный маузер, но Выжигова понимала, что против этого человека он бесполезен. Перед ней сидел, вежливо улыбаясь, белогвардеец из ее кошмаров. Только теперь на нем вместо формы с золотыми погонами был костюм в полоску и галстук с рубиновой булавкой.

- А, узнали? - с удовлетворением молвил белогвардеец, откинувшись в кресле. - Ну, так даже лучше. Теперь по порядку. Ваш Вася теперь работает, так сказать, у нас...

- У кого это "у нас"? - с остаточным напором спросила Выжигова.

- По порядку, по порядку, - напомнил адвокат. - Прежде всего, позвольте представиться: адвокат Ибисов. Я представляю интересы законных владельцев здания.

- Что? - завопила Выжигова, вскакивая. - Это мое здание! То есть это народное достояние! Охраняется государством!

Ибисов, нисколько не пугаясь ее гнева, глубоко затянулся трубкой.

- Пфффф, - выдохнул он дым в сторону Выжиговой. - Давайте в правовом русле: имеются ли у вас документы на дом? Или, быть может, у народа, раз это его достояние?

Он махнул рукой и Выжигова снова очутилась в кресле, продолжая по инерции разевать рот, но уже без звука.

- У вас что ли, документы есть? - мрачно поинтересовалась Выжигова, справившись, наконец, с голосовыми связками.

- Обязательно, - ответил Ибисов. - Вот, не угодно ли взглянуть...

Он щелкнул застежкой портфеля, не глядя достал желтую бумагу с печатями, орлами и ятями, и протянул ее Выжиговой.

- Свидетельство права собственности. Как видите, еще дореволюционное...

Елизавета Георгиевна выхватила бумагу из рук адвоката, в мгновение ока изорвала ее, и начала, урча, давясь и хихикая запихивать обрывки в рот и глотать. Ибисов же, вместо того, чтобы накинуться на нее и попытаться вытащить драгоценный документ из пасти эксцентричной директрисы, улыбнулся и ласково спросил:

- Водички не прикажете, запить?

Выжигова кивнула: бумажка, действительно, была суховата. Ибисов любезно подал стакан воды. Дело пошло веселее. Наконец она доела документ, вытерла выступившие от натуги слезы и вернула стакан адвокату.

- Спасибо.

- На здоровье, - ответил адвокат. - Это, конечно, была копия, - Выжигова разочаровано икнула, - Оригинал будет предъявлен в нужное время и в нужном месте...

- Я не отдам вам здание, - с железной решимостью ответила Выжигова.

В ее голове мгновенно созрел простой и, в тоже время, элегантный план: вызвать милицию, выдворить белогвардейца из музея, восстановить инсталляцию из пиломатериалов и сжечь все к едрене матери. Пусть потом со своими бумагами доказывает, что пепелище принадлежит ему.

- А вас никто и спрашивать не будет, - любезно ответил Ибисов. - Но, хотя, как я вам уже доказал, все необходимые документы у нас имеются, приходится учитывать уязвимый статус культурного наследия и специфику российского судопроизводства. Мы понимаем, что реституция может потребовать времени...

Выжигова нахмурилась: ей не понравилось незнакомое слово, больно уж на "проституцию" похоже

- ...нам же здание необходимо прямо сейчас. Поэтому, в знак благодарности, что вы сохранили здание, - тут Ибисов усмехнулся, - хотя и в потрепанном виде, мы хотим предложить вам компенсацию...

Выжигова вздрогнула, как старый боевой конь при звуке горна:

- Сколько?

Адвокат отрицательно покачал головой. Рубин в его галстуке вспыхнул и погас. Ибисов снова щелкнул застежкой портфеля и протянул Елизавете Георгиевне лист толстой и упругой, как фанера, гербовой бумаги.

Выжигова приняла документ. Щуря дальнозоркие глаза, она ознакомилась с содержимым. После чего она схватилась за сердце, обессилено выронив бумагу. Ибисов вскочил и поднес ей новый стакан воды. Выжигова осушила его залпом, а адвокат тем временем поднял лист с пола, и всунул его обратно в застывшую, как у манекена, руку музейщицы.

Елизавета Георгиевна взяла себя в руки и перечитала документ. Приказ на гербовой бумаге с тангерными картушами, за подписью министра, с гербовой же печатью внизу, извещал, что Выжигова Елизавета Георгиевна назначается временно исполняющей обязанности директора Эрмитажа. Вступить в должность Елизавета Георгиевна должна была послезавтра.

Существует такое суеверие, что у каждого человека на правом плече сидит ангел, а на левом - черт, которые совместно осуществляют руководство человеком, чем объясняется извилистый путь большинства биографий. В этот момент Выжигова явственно услышала их голоса.

- Быть этого не может, - шепнули с правого плеча.

Голос с левого, не вступая в спор, громко поинтересовался, сколько может стоить на черном рынке, например, Рубенс? С правого плеча ей напомнили, как совсем недавно сама Выжигова утверждала, что ничего путного от нынешнего министра культуры ждать не приходится. С левого же весело возразили, что на поверку министр оказался отличным парнем. Грустный голос справа предположил, что Выжигову попросту хотят использовать в какой-то грязной афере...

- К сожалению, мы сможем удержать вас на этой должности только неделю, - зашептал в левое ухо неизвестно как оказавшийся у нее за спиной Ибисов. - Вам хватит недели?

- Неделя! Хо-хо! - воскликнули хором Выжигова и черт с левого плеча. За неделю энергичная Елизавета Георгиевна действительно могла сделать многое.

- Так вы согласны?

Разумеется, Выжигова была согласна.

- Тогда подпишите, - сказал Ибисов, перебив очередные возражения ангела, и подсовывая Выжиговой под нос очередную бумажку.

- Что это? - спросил ангел, пытаясь прочитать бумажку.

- Расписка о том, что вы не имеете никаких претензий к юридическому дому Панина, что бы ни произошло, - объяснил Ибисов.

- Да это же кидалово! - заорал ангел.

Но Выжигова уже по горло была сыта ангельским нытьем, отвлекающим ее от обладания шедеврами мировой культуры и , не вдаваясь в подробности, она подписала бумагу.

- Ну, как знаешь, - устало сказал ангел и умолк навеки.

- Вот и хорошо, - похвалил ее Ибисов, убирая расписку в портфель. - Паспорт у вас с собой?

- Всегда с собой! - по-пионерски ответила Выжигова, любуясь подписью министра.

- Тогда немедленно поезжайте в Петербург...

- Куда? - вздрогнула музейщица.

- Пардон, пардон, в Ленинград, - поправился Ибисов. - Поезд через два часа...

- Не лучше ли самолетом? - засомневалась Выжигова.

- Самолетом дорого, - напомнил ей Ибисов. - Время терпит, вы вступаете в должность только послезавтра. И потом, вас не пустят в самолет с маузером.

- Ах, и правда, - спохватилась музейщица.

- Строжайшая тайна! - продолжал инструктировать адвокат. - СМИ ничего не должны знать. Вот вам на расходы... Домой не заезжать! Никому не слова! - тараторил Ибисов, за локоть подводя Выжигову к двери и выпихивая ее в коридор.

Хлопнула дверь. Выжигова стояла в коридоре, чувствуя себя слегка контуженной обилием информации. В голове ее кружил хоровод из министров, котов, крыс и картин Рубенса.

В этот момент на секунду дурман развеялся, Выжигова пришла в себя и с удивлением огляделась. Коридор менялся прямо на глазах. В кабинет Ибисова она заходила по заляпанным краской нестроганным доскам, теперь под ее ногами был паркет черного дерева. На стенах, пока еще кривых и ободранных, уже наросли золотые светильники, горевшие ровным теплым светом. Мутное и грязное оконное стекло, плавилось и стекало вниз, открывая необыкновенной красоты витраж.

В голове Выжиговой елозили многочисленные вопросы. Куда все-таки делся сторож? Почему нельзя заехать перед отъездом домой? Как белогвардеец из ее кошмаров сумел проникнуть в музей? Что за странные метаморфозы с музеем?

Но, взглянув на приказ, она выкинула все эти глупости из головы. На радостях она раскошелилась на такси и уже через полчаса покупала билеты в кассе железнодорожного вокзала. Уже в поезде она мельком вспомнила о муже. "Из Ленинграда позвоню", - решила Выжигова и более о нем не вспоминала.

Глава 6.

Было около шести часов утра, когда спортивный журналист Иннокентий Евгеньевич Кривоструев влез в окно музея Лажова.

Впрочем, начнем по порядку.

Как гласит "Словарь современного русского языка" у слова "халява" есть два основных значения:

1. перен. Получение чего-л. бесплатно, даром; дармовщинка.

2. Неряха, неопрятный человек.

Нельзя сказать, чтобы второе значение этого прекрасного русского слова к Иннокентию Евгеньевичу вовсе не имело отношения. Имело. И немалое. Но несравнимо ближе ему было значение первое: главным смыслом жизни Иннокентия Евгеньевича было именно получение чего-л. бесплатно, даром.

Отношения халявы с Иннокентием Евгеньевичем были трогательны и полны романтики. Он любил ее больше, чем Ромео - Джульетту, Данте - Беатриче, и даже больше, чем выпить. Он был ее рыцарем без страха и упрека, верным паладином, ненасытным любовником и благоговейным жрецом. Он стремился к ней, искал и находил, но это не утоляло голод. Получив что-л. на халяву, Иннокентий Евгеньевич только сильнее распалялся.

По профессии Кривоструев был, как сказано выше, спортивным журналистом. Но встретить его можно было на любых мероприятиях, как профильных, так и не имеющих к спорту отношения никакого. С равным успехом это мог быть детский утренник и конференция патологоанатомов. Главное, возможность разжиться бесплатными воздушными шарами, бесплатными ручками, блокнотами и прочим. Особенно уважал Иннокентий Евгеньевич фуршеты.

Попав на фуршет, он греб в свои бездонные карманы все, что не мог употребить в пищу немедленно. Бесплатные образцы товаров и рекламная канцелярия набиралась в максимально возможных объемах. Как следствие, возникали разногласия с организаторами и охраной. В этом случае Иннокентий Евгеньевич предпочитал ретироваться, отгораживаясь от гонителей, как крестом от нечистой силы, своим удостоверением, угрожая журналистским расследованием и оглаской происшествия во всех местных СМИ.

Впрочем, зря боялись спонсоры и организаторы огласки или журналистского расследования. При всем желании, Иннокентий Евгеньевич не смог бы выжать из себя ничего, кроме небольшой заметки, посвященной какому-нибудь юбилейному матчу ветеранов сборной области по керлингу.

Как это ни прискорбно, нужно признать: писать Иннокентий Евгеньевич не умел, и, как следствие, не любил. Как же он сумел стать журналистом, хотя бы и спортивным? А вот так.

Когда Кеше исполнилось семь и настало время идти в первый класс, его характер полностью сформировался. Себя он считал венцом творенья, которому все вокруг должны. Но другие дети ему не верили, и просто так ничего отдавать не хотели. Что несказанно юного Кривоструева огорчало. Кеша пробовал применить силу, но ребенком он был субтильным, и его били даже девочки.

Как-то весной, во втором классе, во время диктанта учительница громко, на весь класс, похвалила его почерк. На всю жизнь запомнилось слепящее солнце, и голос, возникший из сияния, который поставил его в пример всем ученикам. Чувство превосходства над копошащейся за партами серой массой было так сладостно, так упоительно, что он немедленно решил стать писателем.

Учился он плохо. По окончании школы неожиданно выяснилось, что для карьеры писателя, одного красивого почерка - увы - недостаточно. Тогда Иннокентий, в качестве ersatztraum, решил пойти в журналисты.

Тут в его биографии зияет белое пятно размером примерно в три года, по прошествии которых Кривоструев обнаружился в Москве с двумя полезными приобретениями.

Во-первых, левую его руку украсила татуировка: летучая мышь, держащая в когтистых лапах цифры 8 и 9. Татуировку эту Иннокентий охотно предъявлял в качестве доказательства своей службы в воздушно-десантных войсках, которую, по его словам, он успешно завершил в 89 году. Правда, несложные арифметические действия с этой датой и годом рождения нашего героя неизбежно приводили к выводу, что эта татуировка украсила его предплечье в шестнадцать мальчишеских лет. Видимо, в трудное для Родины время, патриот Кривоструев ушел на фронт добровольцем, завысив возраст в военкомате.

Вторым его приобретением был диплом выпускника отделения международной журналистики, выданный "Кооперативным Институтом при Московском Метрополитене". Времена были сложные, и каким-то образом, несмотря на свой диплом, он сумел устроиться работать по специальности. Стоит поблагодарить высшие силы, что маленький Кеша мечтал стать писателем, а не врачом.

Кривоструев уверенно влился в журналистскую среду и начал оттачивать свой стиль. Визитной карточкой его стали короткие предложения, не отягченные знаками препинания, затертые сравнения, пафосные, но безнадежно устаревшие эпитеты, и неотвратимо пролезающие на бумагу из устной речи слова-паразиты.

Поначалу все шло неплохо. Бывали и трудности, как без них... Главной проблемой оказалась география, которую журналист-международник Кривоструев не знал вовсе. Был случай, когда он в прямом эфире ухитрился сборную Узбекистана назвать сборной Таджикистана, отчего поимел неприятности от обеих команд. В другой раз перепутал Исландию с Ирландией, но эти кривоструевское невежество пустили на самотек. После того, как он эпично перепутал Монголию с Монако, его вызвали на ковер.

- Иннокентий! - допрашивал его главный редактор. - Как же это могла получиться? Я все понимаю, но Монголию с Монако!

- Я не обязан знать все эти африканские страны! - орал возмущенный Кривоструев.

Стало понятно, что до международной журналистики Иннокентий еще не дорос, и его перевели на отечественную. Он и тут своего не упустил, приехав комментировать домашний матч сборной Саратова в Самару. Главред наконец удосужился ознакомиться с документами Кривоструева, после чего тот отправился торговать носками в подземном переходе своей альма-матер.

Убедившись, что бизнес тоже не его, Иннокентий вернулся на родину, где неожиданно оказался востребован. Тут кого-то удивить орфографическими ошибками и энциклопедическим невежеством было сложнее, чем в столице. А на диплом Московского метрополитена посмотрели с таким уважением, словно Кривоструев закончил Оксфорд.

На родине слог его продолжал мужать, и постепенно язык кривоструевских репортажей достиг стилистических высот болельщицких речевок. Одним из его любимых жанров стало автоинтервью. Выглядело это так. Вначале он сам себя представлял читателям, именуясь известным, а в периоды обострения, и знаменитым журналистом. Далее обычно разыгрывался диалог между безымянным интервьюером и светилом спортивной журналистики. Посредством своего простоватого собеседника Кривоструев немного свысока, но снисходительно, освещал события спортивной жизни страны и области. В конце интервью обязательно перечислялись все звания и регалии дорогого Иннокентия Евгеньевича, коими он за двадцать лет служения музе спортивной журналистики обзавелся в избытке.

Вершиной его культуртрегенской деятельности было звание "Помор Года", по версии еженедельника "Поморская клубничка". Еженедельник этот, кстати, печатал совсем не то, что можно было ожидать от издания с подобным названием. На самом деле, это была газета для садоводов-любителей.

В "Клубничке", например, печатали лунные таблицы дней благоприятных или, наоборот, неблагоприятных для посадки и сбора различных культур - такая сельскохозяйственная астрология, вдруг кто-то не знает, очень популярна в провинциях. Давались рецепты по борьбе с тлей, слизняками, кротами, кошками и прочими вредителями. На несколько лет растянулась дискуссия о сравнительных достоинствах разных видов навоза; знатоки этой темы в большинстве своем склонялись к мнению о безоговорочном превосходстве навоза говяжьего перед конским и, тем более, свиным.

Имелась в газете рубрика "Спорт", где давались советы, как любая пенсионерка может легко одолеть ночного похитителя картофеля и помидор, воспользовавшись обычной мотыгой и приемами самообороны, с пояснительным рисунками, которые наводили на мысль о том, что приемы эти были заимствованы из китайских фильмов про кун-фу годов этак восьмидесятых. Вел рубрику лично сэнсей Кривоструев.

Обычно звание "Помор Года" присваивалось кому-нибудь из рекламодателей, со статьей на первой полосе, с фотографией счастливчика и подробным рассказом о том, как он сумел придти к такому успеху. Но все прежние рекламодатели уже были поморами года, а новых в тот неурожайный год не случилось.

Тогда решили двинуть своего. Естественно, как не золотое перо сельхозальманаха, дорогого Иннокентия Евгеньевича было удостоить высокой чести. Вдобавок, золотое перо громче всех орало, скромно напоминая о своих заслугах, и даже грозилось уйти к конкурентам, в кулинарный еженедельник "Сладкие штучки". Редактор задумчиво чесал голову. Кривоструев пошел ва-банк и заявил, что его звали обратно в Москву, на телевидение, и судьба премии была решена. Диплом, распечатанный на цветном принтере самим лауреатом, занял почетное место в квартире помора года.

Так и жил бы он себе спокойно, комментируя матчи и воруя ручки, если бы не одно событие, раз и навсегда изменивший взгляды и убеждения Иннокентия Евгеньевича.

Как-то его занесло на бесплатную лекцию то ли по геральдической генеалогии, то ли по генеалогической геральдике, с легким бизнес-ланчем в заключении. Лекцию вел питерский профессор, который, во время бизнес-ланча окучив более презентабельных слушателей, на всякий случай подсел к Кривоструеву. Нисколько не удивляясь тому, что пресса прямо во время беседы заворачивает бутерброды в салфетки и рассовывает по карманам, профессор с журналистом разговорился.

Кривоструев, пропустивший всю лекцию, и явившийся собственно ради фуршета, узнал, для начала, что генеалогия это не то же самое, что гинекология. Затем профессор поинтересовался фамилией журналиста и сообщил, что фамилия Кривоструевых не только редкая, но и очень древняя, и Иннокентий Евгеньевич запросто может оказаться отпрыском вымершего старообрядческого рода купцов Кривосуевых. Кто знает, возможно, в его жилах течет кровь самого князя Василия Косорукова, прославившегося тем, что все три города, в которых он поочередно княжил, у него отжали кузены, князья Рукосуевы.

Иннокентий Евгеньевич слушал профессора, как ребенок, открыв рот. Он даже забыл о конфетах, еще остававшихся в вазочке. Его накрыло то самое чувство превосходства и исключительности, как тогда, во втором классе, когда божественный голос похвалил его почерк. И он, не колеблясь, согласился узнать тайну своего происхождения.

Энтузиазму у него, возможно, убавилось бы, узнай он, что они с профессором закончили одно учебное заведение, с той только разницей, что Иннокентий Евгеньевич получил диплом на станции метро Комсомольская, а профессор - на площади Восстания.

Стоит ли говорить, что древность и знатность рода соискателя напрямую зависела от размера добровольного благотворительного взноса в фонд научно-исторического общества, которое возглавлял профессор? Архивы, экспертизы, эксгумации - все это стоило так дорого.

Был у профессора-герольда один клиент, очень богатый, но напрочь потерявшим связь с реальностью банкир с немецкой фамилией. Услыхав сумму благотворительного взноса, банкир по простоте душевной решил, что она названа не в рублях, а в условных единицах. Ошалевший от счастья герольд, в результате сложнейших исследований, выяснил, что благодетель ведет свое происхождение напрямую от Габсбургов и хоть сейчас может претендовать на престол Австро-Венгрии. Банкир, в принципе был не против, хотя лично ему гораздо больше понравились портреты предков, за которые пришлось доплатить отдельно. Предки были изображены в доспехах, камзолах, мундирах, в соответствии с эпохой, но у всех присутствовало явное портретное сходство со своим славным потомком. Картины украсили картинную галерею, и банкир приобрел привычку, перед принятием важных решений наведываться туда сразу после астролога, чтобы, как он выражался, пообщаться с духами предков. В завершение плодотворного сотрудничества банкиру были предоставлены очень красивые грамоты, с солидными гербовыми печатями, подтверждающие его высокое происхождение.

Пока банкир тряс в Европейском суде по правам человека своими грамотами, доказывая, что земля Франца-Иосифа принадлежит непосредственно ему, - почему-то именно там он собрался восстанавливать монархию - профессор счел за благо уехать куда-нибудь подальше, например, в Индию, где он и провел полгода в ашраме одного мудреца-йога. Несмотря на род деятельности, профессор-герольд сам охотно потреблял эзотерический продукт. Там, в ашраме, под наблюдением авторитетного йога, он начал просвещаться, и напросвещался настолько, что вспомнил свое прошлое и позапрошлое воплощение в бесконечном круговороте сансары. Не исключено, что это было побочным эффектом едких курительных смесей, которыми злоупотребляли мудрецы. Он бы и дальше вспомнил, но банкирский гонорар закончился, и герольд вынужден был вернуться к своим баранам.

Интересно, что йог тоже не находился на вершине пищевой пирамиды. Он, в свою очередь, был убежденным социал-марксистом. Скопив достаточно денег, мудрец подстриг отросшие за двадцать лет аскезы когти и бороду, и, оставив на хозяйстве своего зама, надел костюм в клетку и уехал в Лондон. Он давно мечтал побродить по улицам, помнящим поступь творца "Капитала". На обратном пути он заодно заехал в Париж - выпил чашечку кофе в любимом кафе Пол Пота.

Кривоструев, в отличие от банкира, в средствах был ограничен. И в результате, произошел из незнатного и малоизвестного казацкого рода. Впрочем, ему хватило и этого.

В качестве бонуса, но за дополнительную плату профессор предложил изготовить подробное генеалогическое древо рода Кривоструевых. Иннокентий Евгеньевич напрягся, взял кредит в банке, и средства изыскал. Через пару месяцев рядом с дипломом "Помор года" висело пышное генеалогическое древо Кривоструевых, которое венчал суровый лик самого Иннокентия Евгеньевича. Древо был распечатано матричным принтером на дрянной бумаге - очевидно, деньги целиком ушли непосредственно на исследование кривоструевского происхождения.

Все эти события спровоцировали острое духовное преображение журналиста. До знакомства с герольд-профессором Кривоструев был ярым сталинофилом. Обретение корней не изменило его политических взглядов, но причудливым образом наложило поверх новые: вдобавок он сделался монархистом и резко оправославился. Он выучил все церковные праздники и с удовольствием отмечал их наравне со старыми, советскими. Однажды его в шутку спросили, как правильно сочетать соблюдение Великого поста с празднованием 23 февраля, и потом минут двадцать не могли заткнуть.

Корни зудели. Иннокентий Евгеньевич раздобыл казацкую форму, с есаульскими знаками отличия, решив, что по совокупности заслуг достоин этого звания. В магазине сувениров была приобретена алюминиевая катана, которую он ласково называл "шашкой", в магазине бдсм-атрибутики - нагайка. Он часто примерял форму, надолго застывая в позе Наполеона перед зеркалом. В редакции же, вместо прежних воплей: "в СССР лучшая медицина в мире была! Хлеб - десять копеек! Трамвай - пять!", он развивал причудливые идеи коммунистическо-православного толка.

Он яро агитировал возрождение пионерской организации в школах, но в новом формате - принимать в пионеры только крещеных детей. В каждой школе, наряду с психологом и завучем, нужно было ввести дополнительную штатную единицу - батюшку, который выполнял бы функции политрука-пионервожатого, заодно приглядывая за нравственностью учителей.

Обновки пробили брешь в бюджете, и Кривоструев начал собирал деньги на памятники одновременно Сталину и Николаю Второму. Не собрав нужной суммы ни на один, вопрос с деньгами он замял. Затем он разродился в "Клубничке" большой статьей, где предлагал садоводам-огородникам сколотить в родном городе добровольческую дружину для помощи полиции в деле охраны духовных скреп, традиционных ценностей и урожая.

Коллеги и поклонники на словах всецело поддерживали идею нравственного возрождения родного края, но записываться в дружину почему-то не спешили. Помаявшись в одиночестве, журналист решил, что городу нужен герой. Он, Кривоструев, начнет - остальные, вдохновленные его примером, подтянуться.

Было не очень раннее утро. В это время набережная города полна бегунов, велосипедистов и собачников. В полном есаульском облачении, позвякивая амуницией, Кривоструев вышел на тропу войны. На груди у него красовалась медаль, изготовленная из юбилейного советского рубля, английской булавкой приколотого к георгиевской ленте. Ушанка со звездой была лихо заломлена на левое ухо. В руке журналист держал нагайку.

Для начала он остановил пробегающую мимо трусцой девушку, спортивные шорты которой, по его мнению, были слишком коротки и фривольны. В ответ на сделанное замечание спортсменка изумленно оглядела журналиста и послала его куда подальше. Кривоструев вынужден был вынести ей первое предупреждение, после чего был послан совсем уж далеко. Спускать подобное на тормозах было нельзя. Он замахнулся нагайкой, чтобы отхлестать хулиганку по богохульным ягодицам, но был сбит с ног набежавшим на него здоровенным мужиком в футболке. Как выяснилось впоследствии это был супруг похабницы, отставший по причине развязавшегося шнурка. Несмотря на совершенное владение Кривоструевым кун-фу, потный спортсмен без труда намял есаулу бока, отнял шашку, после чего цинично сдал подоспевшему на шум патрулю. Милиционеры, выслушав обе стороны конфликта, почему-то взяли под руки не безбожника-спортсмена и его подельницу, а самого поборника нравственной чистоты и препроводили ряженого в участок.

На свободу он вышел через пятнадцать суток, изрядно потрепанным. Туземному населению камеры и милиционерам одинаково не понравились крики есаула, уверявшего и тех и других: "Вы чего ребята, я же свой!". Кривоструев хотел разразиться циклом разоблачительных статей об оборотнях в погонах, но ничего, кроме привычного "в очередной раз наша ледовая дружина доказала", выдавить из себя не смог и обиду вынужден был проглотить.

Неудача его не охладила. Хотелось громкой славы, достойной отпрыска древнего рода. Известность в кругах садоводов-любителей перестала удовлетворять мятущуюся душу самозваного атамана. Поразмыслив на досуге, он решил попробовать силы в проверенном временем жанре - скандальной журналистике.

С начала времен людей больше всего интересуют тайны, скандалы, грязное белье и скелеты в шкафу. Новая стезя громкую славу обещала. Было на пути к ней две основные проблемы. Во-первых, конкуренция здесь была гораздо сильнее, нежели на ниве спортивного овощеводства. Город был, как на грех, спокойным и патриархальным. Грязное белье ценилось на вес золота, скандалы случались раз в полгода, на каждый скелет в шкафу приходилось по пятьдесят голодных журналистких ртов. Вторая трудность заключалась в том, что для скандальной прессы писать нужно было хлестко и быстро, и Кривоструев банально не поспевал за конкурентами.

Справедливости ради нужно сказать, что однажды Кривоструев все же сумел опередить соперников и явился на место событий первым из представителей прессы. В тот раз ему крупно повезло. Заезжая поп-звезда из восьмидесятых, в честь своего ухода со сцены, затянувшегося на двадцать лет, совершала творческий чес по русскому северу. После концерта она поднялась в свой президентский люкс со всеми удобствами и застала там какого-то неопрятного мужчину, роющегося в мусорном ведре. Когда охрана ловила неизвестного по коридорам гостиницы, тот орал что-то про Гаагскую конвенцию. Везение Кривоструева заключалось в том, что его приняли за бездомного, а потому не сдали в милицию, и почти не били.

Пока Кривоструев путаясь в деепричастных оборотах и эмоциях, пытался изложить свои приключения, шакалы-конкуренты начали по кускам растаскивать буквально физически выстраданную тему. Пришлось прибегнуть к испытанному методу и быстренько взять у себя интервью. Из опубликованной в экстренном выпуске "Поморской клубнички" статьи получалось, что выходка затухающей поп-звезды была не менее чем кощунственным посягательством на самое святое - свободу слова. Себя Кривоструев ставил в один ряд с Пушкиным, Герценым и Достоевским, тоже, как известно, пострадавших от рук москвичей.

В общем и целом, Кривоструев посчитал произошедшее крупной творческой удачей, и решил эту схему в дальнейшем творчестве использовать почаще. В самом деле, изобретенный Иннокентием Евгеньевичем метод был прост и надежен. Проникаем в жилище объекта. Если не застукают, можно обзавестись компроматом и сувенирами. В случаи поимки объявить произошедшее журналистским расследованием; противодействие - затыканием рта свободе слова. Оставался риск физической расправы, но Кривоструев счел его приемлемым. К тому же, с агрессоров можно будет стрясти что-нибудь в досудебном порядке в качестве моральной компенсации.

Тут как раз подвернулось подходящее дельце.

- Слушай, Евгенич, - обратился к нему главред "Поморской Клубнички". - Тут как раз есть для тебя дело - больше никто не справится. В общем, есть в городе такой музей - музей Лажова, слыхал? Ну, не суть, адрес я тебе скажу. Там, типа, ремонт сейчас идет, денег вбухали столько, что реально должны стоять золотые унитазы...

Золотые унитазы частенько всплывали в речи главреда и являлись эфмеизмом границы доступной разуму роскоши. По его мнению, этими изысканными аксессуарами обзавелась практически вся политическая, финансовая и часть культурной элиты страны.

- ... Вот ты туда проникни и посмотри, так сказать, незамыленным взглядом. Сейчас с коррупцией стало модно бороться, вот давай внесем лепту...

- Так там, поди, сторож есть? - разумно заметил Кривоструев, традиционно чуткий к личной безопасности.

- Да какой там сторож, пацан какой-то. Ну, напугай его удостоверением, мне тебя учить? В крайнем случае, дашь рублей пятьсот, он тебе еще и экскурсию проведет. На вот, если не понадобится, вернешь!

Тем утром, когда Выжигова, отправилась принимать бразды правления Эрмитажем, Кривоструев бродил вокруг музея, выискивая лазейку. Выданные на взятку деньги он собирался сэкономить (он как раз копил на новую папаху), поэтому пришел пораньше, в пять утра, в тот час, когда сон сторожей наиболее крепок.

Внимание Кривоструева привлекло окно рядом с черным ходом, в отличие от прочих не закрытое ставнями. Стекло было разбито, а проем был заколочен крест-накрест, но между досками оставался зазор, в который мог пролезть не слишком толстый человек. Журналист принялся вынимать из рамы осколки разбитого стекла, поминутно оглядываясь и приседая при звуках проезжающих автомобилей. Он осторожно спускал осколки вниз и аккуратно складывал на отмостку, самые крупные прислоняя к стене.

Расчистив себе путь, Кривоструев в последний раз воровато оглянулся, и полез в окно. Пик его физической формы остался далеко позади, но навыки не забылись, и размеры лаза удачно совпали с личными параметрами журналиста. Он протиснулся внутрь почти без потерь, если не считать ободранную о доску руку и порванные на колене о незамеченный гвоздь брюки.

Со звуком павшего на пол мешка с картофелем, Кривоструев очутился в тесном помещении, в котором, судя по обстановке, обитал сторож, когда бывал на месте.

Журналист прислушался. В здании царила тишина. Его внимание привлекла кривая тумба, но ничего интересного внутри нее Кривоструев не обнаружил. Осторожно приоткрыв дверь, он высунул нос в коридор. Втянув воздух ноздрями, он выполз в коридор целиком, напряженно вслушиваясь, готовый при первом же тревожном звуке юркнуть обратно.

Широкий коридор уходил вдаль в неярком свете настенных светильников. Странно, снаружи здание казалось гораздо короче. Кривоструев покрался вдоль стены, оглядывая обстановку. Надежд на скандальное расследование с раскрытием коррупционной цепочки с каждым шагом становилось все меньше. Судя по царящей вокруг имперской роскоши, руководство музея не только не присвоило ни копейки, а, пожалуй, еще и добавило из личных сбережений. Стены до высоты метра были обшиты панелями темного дерева, а выше - обтянуты мерцающим шелком. Освещался коридор разлапистыми золотыми светильниками, выполненные в виде канделябров. Время от времени попадались двери, украшенные резьбой и медальонами.

Кривоструев решил открутить на память пару канделябров. Он извлек из кармана свою походную отвертку, но он не смог разобраться, каким образом светильник крепится к стене. Складывалось впечатление, что тот буквально рос из стены. Та же неудача постигла его с дверной ручкой.

Озадаченный, журналист продолжил свое расследование, и вскоре наткнулся на нишу с выставленным в ней рыцарским доспехом черного, с золотой отделкой, металла, с клювообразным шлемом и пышным плюмажем. Кривоструев почесал отверткой ухо, прикидывая, нельзя ли что-нибудь отвинтить от рыцаря. Внутри доспеха что-то негромко скрипнуло. Журналист с опаской взглянул на широкую полосу меча, крестообразную рукоять которого сжимали латные перчатки и, нервно оглядываясь, поплелся дальше.

В следующей нише на низкой малахитовой колонне, стоял бюст какого-то древнего деятеля, в пышном парике с буклями. На каменном лице застыло выражение брезгливого недоумения. Кривоструеву деятель тоже не понравился: как коммунист и православный активист он питал провинциальные предрассудки относительно мужчин в париках.

Кривоструев насторожился. Ему послышались шаги. Так и есть, кто-то спускался по лестнице. Кривоструев в панике заметался по коридору, как мышь в ведре. Он наудачу толкнул первую попавшуюся дверь, и она, вопреки ожиданию, легко открылась, не произведя ни малейшего скрипа. Журналист нырнул внутрь, и затаился, приложив ухо к замочной скважине.

Шаги прозвучали по коридору, миновали дверь и затихли вдали. Кривоструев подумал, что неплохо обследовать помещение, раз уж его занесла сюда судьба. Он обернулся и уперся в развесистые кусты, покрытые крупными пахучими цветами. Мелькнула мысль, что дверь вывела его на улицу, но снаружи музея никаких кустов он не помнил. Да и слишком тепло для улицы. Запахом экзотических цветов в заброшенном особняке посредине холодной северной весны парила жаркая средиземноморская ночь.

- Парники у них здесь, что ли? - подумал Кривоструев.

Он осторожно раздвинул кусты и выглянул. Нет, не парники, скорее уж баня. Зелень окружала бассейн, выложенный темно-синим камнем, до краев заполненный водой. Бассейн уходил влево и постепенно превращался в широкий ручей, который в свою очередь питал водопад, низвергающийся с высокой скалы.

Как в небольшом здании поместились скала, водопад и ручей, было совершенно непонятно. Впрочем, в настоящий момент Кривоструева больше волновало другое. В помещении он был не один. Баня оказалась женской.

Под водопадом, будучи самым возмутительным образом голыми, три гражданки совершали водные процедуры. Это обстоятельство всерьез смутило журналиста. Голых женщин он не любил и даже опасался. Никогда не знаешь, чего ждать от голой женщины. Зато налицо были те самые скандальные обстоятельства, которых он так настойчиво искал. В музее, в общественном месте творится что-то непотребное. Предположение, что водные процедуры совершают, закончив ночную смену, работницы музея, Кривоструев, тщательно взвесив, отверг.

Девушки были столь хорошо сложены, что Кривоструева заподозрил руководство в том, что здание сдали в аренду какому-нибудь олигарху-извращенцу, облюбовавшему провинциальный музей для своих оргий. Эта версия многое объясняла, включая царящую вокруг роскошь. Одна девушка, с рыжей копной волос и длинным гладким телом, явно была за главную. Две других, блондинки, крутились вокруг рыжей, и, чирикая что-то, неслышное из-за шума водопада, омывали ее.

- Фу ты, пакость какая, - думал наш поборник нравственности, прикидывая, как бы всю сцену половчее сфотографировать на мобильный телефон. Кривоструев справедливо опасался, что у читателей могут возникнуть сомнения в правдивости его рассказа, и решил запастись доказательствами. Как он радовался, что буквально на днях его древний кнопочный телефон, после непродолжительной болезни, приказал долго жить, и Кривоструев вынужден был раскошелиться на новый, с фотокамерой.

Пока журналист копался в настройках телефона, пытаясь вспомнить инструкции, которые ему давал продавец-консультант при покупке, на ветку рядом с ним вспорхнула какая-то заграничного вида птица с длинным изумрудным хвостом и ярко-красной грудью. Птица взволнованно скакала по ветке и встревожено курлыкала.

Кривоструев шикнул на нее, но подлая птица, отлетев, вернулась и уселась на ветку повыше, вне досягаемости. Кривоструев решил, сделав пару снимков, немедленно из музея убраться. Он и так увидел достаточно.

Наведя фокус на девушек, он нажал пуск. Будучи человеком технически девственным, он так и не сумел справиться с настройками. Телефон лязгнул, в точности, но гораздо громче, воспроизводя звук затвора фотоаппарата, а вспышка, которую он забыл в авторежиме, шарахнула так, что птица свалилась с ветки и полетела прочь, истерически вереща и петляя.

Журналист замер, надеясь, что каким-то чудом остался незамеченным. Тут за его спиной раздался глухой, тревожный звук. Кривоструев медленно, как это любят, для нагнетания страха, показывать в фильмах ужасов, обернулся и понял, что на этот раз влип серьезно. Позади него, на траве сидели несколько огромных, черно-коричневых псов, непонятно, как и откуда взявшихся. Они с неприятными интересом разглядывали обмирающего представителя.

Самый здоровенный, лоснящийся мускулами, зверь вежливо приподнял верхнюю губу, демонстрируя превосходные клыки, и повторно издал тот самый тревожный звук. Время Кривоструева все еще было тягучим и медленным, и он во всех деталях успел разглядеть, как с правого клыка чудовища стекла и упала на траву капелька слюны.

Нервы журналиста не выдержали. Он завизжал и кинул в морду пса телефон, променяв вещдоки на шанс спастись. Маневр его имел неожиданный успех. Никакого вреда противнику телефон не причинил: Кривоструев, несмотря на мизерное расстояние, ухитрился промахнуться. Но собаки, повинуясь охотничьему инстинкту, всей бандой кинулись за телефоном, лишив Кривоструева своего внимания на время, достаточное, чтобы выскочить за дверь.

Кривоструев, вцепившись в ручку двери, чувствовал, как с обратной стороны в дверь ломятся звери. Сердце журналиста, рывками, как альпинист в колодце, упиралось в стенки пищевода и ползло наверх. Вдруг толчки прекратились, и сердце на секунду свое восхождение прекратило. В этот момент распахнулась соседняя дверь, и свора выкатилась в коридор.

Пальцы Кривоструева еще держали ручку двери, почерневшие от ужаса глаза глядели, как по коридору катится черно-коричневая волна, когда ноги, решившие, что дурак-хозяин исчерпал лимит доверия, обрели автономность и понесли его прочь, к спасительной окну в бытовке сторожа.

Кривоструев оглянулся. Псы, не размениваясь на лай, молча летели следом, но шанс ускользнуть был. Когда спасение казалось столь близким, из ниши, скрипя и позвякивая, вышел доспех и по-вратарски встал посредине коридора.

- Лыжню! - взвыл Кривоструев.

Но рыцарь давать ему лыжню не стал. Журналист на полной скорости врезался в доспех и отрикошетил от него как теннисный мяч. Проехав на спине по паркету несколько метров, Кривоструев успел перевернуться и встать на четвереньки, когда на него налетела собачья стая.

Рвать его почему-то не стали. Подошел доспех. Он легко поднял журналиста за шкирку, и, взяв его под мышку, понес в обратном направлении. Собаки шли рядом. Кривоструев, не зная, что в таких ситуациях принято делать, ругался и угрожал журналистским расследованием. Делал он это скорее по привычке, смутно подозревая, что бродячий доспех вряд ли побоится огласки.

Кривоструева внесли обратно в баню, по дороге больно ударив о косяк двери, и как дрова, свалили на траву. Он немного полежал, продумывая свои дальнейшие действия, потом поднялся и с достоинством принялся отряхиваться. Девицы, все три, не удосужившись прикрыться хотя бы листиком, глядели на журналиста так, словно голым был именно он. Рыжая стояла посредине, блондинки - за ней, как свита. Два самых внушительных пса расположились у ног рыжей, остальные молчаливым конвоем обступили журналиста.

- Здрасте, - сказал Кривоструев, озираясь.

Ответа не последовало.

- Что ж это, гражданочки, собачки-то у вас без намордников? - сварливо заметил Кривоструев. - Они ведь так и укусить кого-нибудь могут ненароком.

Девицы продолжали молча его разглядывать. Кривоструев затомился. Рыжая протянула руку, и один из псов подошел к ней, держа в зубах телефон журналиста.

Насчет телефона Кривоструев, был спокоен: при покупке, за отдельную плату, продавцы-консультанты поставили на него пароль. Как всякий, любящий соваться в чужие дела, журналист трогательно оберегал свои. Но наглая и нагая девица, не смущаясь паролем, зашла в телефон и в два движения нашла свою фотографию.

- Горизонт завален, - сказала он и небрежным движением выкинула телефон в бассейн.

Кривоструев с тоской посмотрел, как, обреченно булькнув, затонул девайс, за который ему предстояло заплатить в банк еще четыре взноса.

- Ты че творишь? - не выдержал журналист. - Ты мне ответишь..!

Он умолк, так и не сообщив, каким именно образом понесет ответственность голая анархистка, потому что псы, разом, как по команде, зарычали и изготовились к броску. К счастью, в этот момент появился еще один человек.

Кривоструев, уже порядком разочаровавшийся в голых женщинах как в стороне переговоров, с радостью необычайной увидел, что подошедший - мужчина, причем одетый, причем очень прилично одетый и даже при очках.

- Салют! - сказал тот, с интересом разглядывая всю сцену. - Что происходит?

- Моя фамилия Кривоструев, - начал журналист, решив, что подошедший обратился к нему. - Я...

- Рад, искренне рад, что вы заскочили к нам на огонек, уважаемый Иннокентий Евгеньевич! - радостно закричал подошедший. Он схватил кривоструевскую руку, стиснул и потряс с таким энтузиазмом, что у журналиста застучали зубы. - Меня зовут Ибисов. Я являюсь адвокатом госпожи Трубецкой, - он показал застекленными глазами на рыжую нудистку. - Что у вас стряслось?

- Я журналист, а меня тут собаками травят - с достоинством сказал Кривоструев, с трудом выдернув из адвокатских лап помятую ладонь. Он достал из-за пазухи журналистское удостоверение, взмахнул им перед лицом Ибисова, после чего спрятал обратно. Он опасался, что адвоката может заинтересовать, представителем какого издания является незваный гость, и, увидав название "Поморская Клубничка", может всю ситуацию в целом истолковать превратно.

- Что вы говорите? Быть этого не может! - воскликнул адвокат, даже не взглянув на удостоверение. - Не беспокойтесь, Иннокентий Евгеньевич! Произошла досаднейшая ошибка! Мы сейчас скорейшим образом во всем разберемся и все уладим!

Эти слова Кривоструева несказанно обрадовали. Ибисов выглядел очень солидно, и вместе с тем, благодаря очкам, опасным не казался. Получалось, что его, Кривоструева, не только не будут бить или кусать, но, возможно, компенсируют телефон, а, если повезет, то и штаны. Судя по обстановке, запросить за телефон можно будет втридорога... да еще моральный ущерб... И самое главное, в голове уже горел заголовок статьи "Ночь в музее", где будет детально описано, как заезжие олигархи, их адвокаты и проститутки травили собаками честного журналиста при исполнении. Вначале надо, конечно, снять побои - синяки, царапины, порванные брюки... Потом сразу заявление в полицию... А потом статью...

Однако эти радужные мечты были погублены в самом начале. Ибисов взялся за дело с профессиональной хваткой.

- Кира, а давай его утопим! - обратился адвокат к голой госпоже Трубецкой, нимало не заботясь, что Кривоструев стоит рядом и слышит каждое его слово. Блондинки хором хихикнули, а Кривоструев затравленно пискнул.

- Где? - задумчиво спросила рыжая.

- Да вот здесь! - чертов адвокат указал на бассейн.

- Я, вообще-то здесь купаюсь! - брезгливо поморщившись, ответила госпожа Трубецкая.

- Ну, мы же труп потом вытащим! - весело возразил кровожадный адвокат.

При слове "труп" Кривоструев облился холодным потом.

- В редакции знают, куда я пошел! - хриплым голосом соврал он.

- Иннокентий Евгеньевич, прошу вас, не беспокойтесь! - убеждал Ибисов, положив руку на плечо дрожащему журналисту. - Я гарантирую, что дело решиться к полному вашему удовольствию!

Он говорил так убедительно, что Кривоструев на секунду успокоился и даже снова начал фантазировать относительно нового телефона, разоблачительной статьи и морального ущерба.

- Потерпите еще немного, - продолжал адвокат. - Моя клиентка почти согласилась на выполнение ваших условий! Осталось оговорить лишь пару нюансов...

- Можно в реке тогда! - снова обратился он к своей клиентке. Видимо, мысль утопить Кривоструева адвокату очень приглянулась, и он никак не хотел с ней расстаться. - Тут река рядом...

- Собакам его отдать можно, - задумчиво предложила рыжая.

Кривоструев начал медленно отступать и уперся спиной в холодный металл рыцарского доспеха.

- Я заслуженный гражданин города! - запричитал он. - У меня знакомые бандиты и губернатор! Меня искать будут! Вас всех, всех, всех, - он поочередно тыкал пальцем в голую госпожу Трубецкую, в нарядного Ибисова, и даже в собак, - найдут!

Он зарыдал.

- Иннокентий Евгеньевич, ну что же вы! - приобнял его адвокат. - Ну, успокойтесь, успокойтесь! Это же шутка, невинный розыгрыш. Никто не причинит вам ни малейшего вреда!

Кривоструев снова, как по волшебству начал успокаиваться, хотя уже не до конца доверяя паскуде-адвокату.

- Я только попрошу вас, - продолжил Ибисов. - Пообещайте, что все произошедшее останется между нами. Во избежание, так сказать, несчастных случаев на производстве. Обещаете?

- Обещаю! - по инерции всхлипывая, искренне кивал журналист, при этом думая про себя: "Щаз тебе!"

- Ну, вот и хорошо, вот и ладненько. На дорожку с нами не выпьете? - спросил адвокат, и в руках у него появилась фляжечка и три тонконогих бокала.

Кривоструеву действительно до смерти хотелось, после пережитых потрясений, выпить. Адвокат раздал бокалы Трубецкой и журналисту, взяв один себе.

- Выпьете и мы вас сразу отпустим, - пообещал он Кривоструеву, разливая содержимое фляжки по бокалам. - Кстати говоря, это бесплатно...Ну, со знакомством!

Госпожа Трубецкая рассмеялась и чокнулась с Кривоструевым.

- Будем! - сказал Кривоструев.

Он лихим гусарским жестом разом отправил все содержимое бокала в свою широкую глотку. Жидкость была сладкая, ароматная и очень крепкая. Журналисту так дало в голову, что заслезились глаза. Протерев их, Кривоструев увидел, как адвокат с озабоченным видом сливает из своего бокала и бокала своей клиентки нетронутую жидкость обратно во фляжку. В животе журналиста тревожно заурчало.

Глава 7

Когда Максим проснулся, первое, что он увидел, были глаза неизвестной девушки, светящиеся неестественным обожанием.

- Что такое...? - отпрянул Максим к стене.

- Доброе утро, господин! - воскликнула девушка и, не сдержавшись, поцеловала его руку.

Не сдержавшись, она поцеловала ему руку, и Максим вспомнил свои ночные приключения.

- Э-э... Я забыл, как тебя зовут?

- Марина!

- А, да, точно. Ты это, Марина, чего?

- Господин будет чай или кофе? - спросила Марина, дрожа от желания услужить.

Господин пожелал кофе. Пока Марина шуршала на кухне, Максим с удивлением озирал свое жилище: в квартире царил непривычный порядок и чистота. Исчезли завалы одежды на стульях, вещи прибраны, пыль вытерта и даже, кажется, вымыты полы.

- Когда же ты это все успела? - спросил Максим, прихлебывая кофе.

Марина радостно отрапортовала, что вчера, когда удовлетворенный господин заснул во время расслабляющего массажа, она решила, насколько это в ее силах, улучшить его жизнь. Она прибралась, вымыла полы и окна, а так же руками - чтобы шум стиральной машины не потревожил сон господина - выстирала всю его одежду.

Его похвалу Марина восприняла со сдержанной радостью хорошо воспитанной собаки, увидавшей хозяина после долгой разлуки. Максим подумал, что, пожалуй, слишком прогнул ее волю. Он всего лишь искал доказательства своей теории; превращать ее в домашнюю рабыню не планировал. Взяв ее душу, он велел Марине возвратиться домой, выспаться и забыть все произошедшее ночью.

После ее ухода Максим в глубокой задумчивости принял душ и позавтракал. До назначенного Ибисовым времени оставалось еще больше часа, но ждать было невмоготу. Прихватив выигранные вчера монеты, Максим отправился на встречу.

Оказалось, что по указанному в визитке адресу находился старый и явно необитаемый дом. На стене располагалась богатая золоченая, похожая на надгробную плиту табличка, извещающая, что это историческое здание XVI века, и охраняется оно, если вдруг что, государством. Было какое-то многозначительное несоответствие между роскошью таблицы и плачевным состоянием исторического здания. Складывалось ощущение, все средства государства ушли на это предупреждение, на ремонт сил уже не хватило. Максим недоуменно переводил взгляд с визитки на синюю табличку с адресом на торце здания, думая, что ошибся. Но нет, все было правильно.

Скорее всего, неместный адвокат перепутал адрес, и найти его будет сложно. Придется просить Руслана и выдумывать мало-мальски правдоподобное объяснение, зачем ему понадобился вчерашний клиент. Возможно, прощелыга-адвокат, чтобы избежать объяснений с Максимом, попросту его кинул и дал левый адрес. В этом случае, даже с посильной помощью компетентных органов, найти его не удастся. Тогда у Максима будет три монеты и множество вопросов, на которые он вряд ли когда-нибудь сможет найти ответ.

Максим решил отработать самую маловероятную версию, что адвокат на самом деле проживает в этом доме. Оглядев закрытые серыми металлическими ставнями окна первого этажа, парадную дверь, красноречиво запертую - охраняется государством! - на огромный навесной замок, Максим решил поискать другой вход. Двор здания огораживал высокий деревянный забор, заклеенный перезимовавшими афишами. Несколько досок были оторваны, и возле образовавшегося прохода был припаркован знакомый белоснежный Бентли. Значит, эксцентричный адвокат в самом деле здесь поселился, и, самое главное, он дома.

Проникнув за забор, Максим обнаружил ветхую дверь черного хода, покрытую коростой осыпающейся от старости белой краски. Вход располагалась довольно высоко, и к двери вело условное крыльцо в три ступени, сколоченное из оставшихся при сооружении забора досок. Максим поднялся, и, испытывая неожиданное волнение, постучал в дверь. Подождал немного и постучал громче. Потом еще громче. Приложив к двери ухо, он прислушался и ничего не услышал. Тогда Максим толкнул дверь, ожидая, что и она заперта. Но, неожиданно, дверь распахнулась с приятным мелодичным скрипом.

Максим просунул внутрь голову и крикнул:

- Простите!

Тишина.

- Есть кто-нибудь?

Секунду поколебавшись, Максим ступил внутрь, и двинулся по коридору. Не успел он пройти и пяти шагов, как из-за угла вылетела целая собачья стая. У Максима похолодело в животе, но, несмотря на грозный вид, собаки оказались очень гостеприимным существами. Окружив Максима со всех сторон, они виляли хвостами, радостно повизгивали. Особенно неистовствовал один ротвейлер. Скорчив свою жуткую морду в умильную улыбку, он все норовил лизнуть гостю руку.

Максим собак не то чтобы не любил, но, скажем так, относился к ним с недоверием. От него так же не укрылось, что радушные звери как бы невзначай увлекают его по коридору прочь от входной двери. Поэтому Максим очень обрадовался, когда в коридоре появился человек, одетая в похожее на хитон платье блондинка.

- Прошу прощения! - окликнул ее Максим.

Девушка обернулась и вопросительно на него взглянула.

- Я ищу господина Ибисова..., - начал Максим.

- А-а, ну, тогда пошли, - кивнула девушка.

Максим пошел за ней следом, по-прежнему окруженный собаками. Девушка привела его к какой-то двери.

- Сюда пройдите.

Дверь за Максимом закрылась, оставив в коридоре провожатую блондинку и собак. Он оказался в небольшой, заставленной мебелью комнате. Посредине стоял массивный овальный стол, покрытый белой скатертью с пурпурной каймой, словно снятой с мертвого римского патриция. Еще был кожаный диван, резной застекленный шкаф и несколько кресел, расставленных там и сям. Стол был загроможден медными сосудами, бутылками, тарелками с закусками, вазами с цветами и фруктами.

Ибисова в комнате не было. Зато в кресле у окна сидела, держа в руке бокал, рыжеволосая девушка неприятной хищной красоты. Как вначале показалось Максиму, из одежды на ней были только золотистые туфли.

- Ой! - сказал он, выпучив глаза, и отступая назад. - Я... извините...

- Ищете кого-то? - как ни в чем не бывало, спросила голая красотка.

- Я это... простите, - начал, было, Максим, но голос его сорвался. Позорно поперхнувшись, он долго кашлял в кулак.

- Выпейте чего-нибудь, - предложила она, указав на стол.

Максим схватил первый попавшийся бокал. Он лихорадочно отхлебнул и поперхнулся заново: в бокале был сладкий отвар из трав, отдающий алкоголем.

- Извините, - сказал он, наконец, прокашлявшись. - Я ищу господина Ибисова... Мне сказали, что он здесь.

- Ибисов? - девушка рассмеялась. - Он сейчас придет. Присядьте пока, подождите.

- Спасибо, - Максим умостился на краешек кресла, поджав под себя ноги.

Девушка, время от времени делая глоток из бокала, с холодной улыбкой разглядывала Максима. Чтобы скрыть смущение, он начал озирать комнату. Повсюду были разбросаны шкуры экзотических животных. Сквозь душный маслянистый аромат ладана пробивался едва уловимый запах зверинца. На подоконнике стояло чучело птицы, которую, по причине ярко-красной шапочки, Максим принял за дятла, но сразу передумал: не бывает таких огромных дятлов.

Затем взгляд его упал на шкуру льва, на которой стояло кресло рыжей красавицы. На макушке львиной головы, окруженная пышной гривой, красовалась солидная, вполне человеческая лысина; на морде навеки застыло растерянное выражение. Грустные стеклянные глаза словно говорили: "Вот так бывает в жизни: еще вчера ты царь зверей, гроза саванн, но стоит сделать один неверный шаг и ты - украшение будуара". Девушка, поймав взгляд Максима, улыбнулась и поставила туфельку прямо льву на лысину. Максим машинально посмотрел на очаровательную ножку, поднял глаза выше, и понял, что девушка была вовсе не голая, просто платье ее было легким и прозрачным до полной незаметности. Лицо его залила краска.

- Почему вы не пьете? - спросила хозяйка. - Зачем вы стесняетесь?

Максим, не зная, что ответить, снова отпил из своего бокала. Он чувствовал, что молчание его становится невежливым, но он никак не мог придумать, что можно сказать голой красотке, и как вообще к ней обращаться. В такой ситуации, что ни скажи, все равно будешь выглядеть глупо. В голове, уже слегка закружившейся от снадобья, крутилось идиотское начало: "Девушка, а разрешите представиться!".

Когда терзания стали совсем невыносимыми, неожиданно пришло спасение. На шкафу, под самым потолком, послышалась возня, посыпался мусор, и на стол, кряхтя, спланировал упитанный белый какаду. Он неуклюже приземлился, цепляясь когтями за ткань и опрокидывая бокалы. Сложив крылья, он бочком стал подбираться к Максиму.

- Однако, здррравствуйте! - поздоровался он. - Кеша - хоррроший! Крррасивый почерррк! Благоррродное пррроисхождение!

Максим протянул руку и осторожно погладил попугая по шейке. Птиц, поняв, что произвел благоприятное впечатление, воровато оглянулся на рыжую хозяйку и перешел на хриплый шепот:

- Кеша - хороший! Кешу похитили! Кошмаррр! Кошмаррр! Поморррская клубничка! Спонсоррры! Коррупция! Золотые унитазы! Ррраследование!

Прервавшись на полуслове, Кеша сунул клюв подмышку. Пошарив, он выдернул перо и звучно выплюнул его на стол.

- Братан! Беги отсюда! Звони в полицию! - шепнул он, уже почему-то без своего попугайского акцента.

- Кешка, ну что за глупости ты болтаешь? - все-таки услышала его рыжая. - Кто тебя похитил?

Попугай, вздыбив хохолок, принялся истерить:

- Скандальные подррробности! Похищение журррналиста! Гррруппа захвата! Ррруки за голову! Морррды в пол!

- Хочешь, открою тебе окно? - предложила девушка. - Лети куда хочешь!

Попугай оборвал свои претензии на полуслове и замотал головой.

- Как проголодается, начинает чушь какую-то нести, - объяснила рыжая. Она взяла со стола румяное яблоко, и, кривым, как медвежий коготь, ножом отрезала ломтик.

- Кеша, хочешь яблочко? - позвала она.

Попугай по чарли-чаплиновски засеменил к ней через весь стол, болбоча:

- Война войной, а обед по ррррасписанию!

Подкрепившись, попугай потоптался возле девушки, но, видя, что больше ему ничего не предлагают, снова переместился к Максиму. Что-то в нем попугая чрезвычайно интересовало. Он водил своим клювом из стороны в сторону, громко принюхиваясь. Максим с брезгливым удивлением заметил, что из ноздрей попугая торчат пучки седых волос. Вдруг птица полезла к нему в нагрудный карман куртки.

- Осторожно, может укусить, - предупредила девушка.

- Клевета! - отозвался попугай и немедленно ущипнул Максима за палец.

Кое-как отогнав назойливую птицу, Максим сунул руку в карман и нащупал за подкладкой кармана несколько семян подсолнечника, завалившиеся туда в незапамятные времена. Получив их, попугай радостно взвыл, тряся головой и подпрыгивая, как подросток на дискотеке.

- До чего дурацкая птица, - произнесла девушка, глядя как счастливый Иннокентий, закатывая глаза и дергая ногой от наслаждения, разгрызал семечки.

Максим мысленно с ней не согласился. Лично он впервые видел такого умного попугая. Из всех птиц, которых довелось знать Максиму, лишь три было условно-говорящими: их общий лексикон едва ли превышал дюжину слов. Иннокентий же, как прикинул Максим, обладал словарным запасом слов в двести, а то и триста.

- Знаете, - задумчиво сказал Максим. - У меня в детстве была книжка со сказками; очень мне нравилась. Помню, была одна сказка, про волшебницу, которая превращала мужчин в свиней, волков или львов, согласно их достоинствам.

- Этим волшебством занимается всякая красивая и неглупая женщина, - улыбнулась рыжая.

Попугай, насытившись, рыгнул. Люди перестали его интересовать. Громко топая, он взял разбег и тяжело, как перегруженный бомбардировщик, взлетел. Сделав пару кругов под потолком, птица убралась к себе на шкаф.

- И в кого чаще превращаете? - спросил Максим.

- По-разному...

Максим поймал себя на мысли, что с каждой секундой хозяйка нравится ему все больше и больше. Вообще, он бы с удовольствием остался с ней навсегда. Или, например, встал на колени и прижался щекой к ногам рыжей богини. "Это еще что такое?" - удивляясь себе сам, подумал Максим.

- Интересно, - вслух сказал он. - А в кого бы я превратился?

- А вот сейчас и посмотрим, - ответила девушка.

Она встала в картинную позу и, указав на Максима, произнесла что-то вроде:

- Канис! Лупус! Фамильярис!

Максим почувствовал, как волосы у него на голове встали дыбом. У хрустального бокала, из которого он только что пил, с громким треском лопнула ножка, и остатки вина разлились по скатерти жутким бордовым пятном. Раздался неприятный рокочущий звук. Но более ничего не случилось, и это очень удивило девушку.

- Что за ерунда? - пробормотала она, разминая пальцы. - Ты заземлен, что ли? Так, давай попробуем другое, - она снова указала на растерявшегося Максима. - Сус! Скрофа! Доместикус!

На этот раз результат был еще скромнее: из одной бутылки лишь вырвалось облако зловонного дыма, да оплавились зубья близлежащей вилки.

- Да что такое-то? - возмутилась девушка, глядя на Максима с откровенным раздражением. - Ладно, подожди, сейчас еще попробуем...

Она протянула к Максиму обе руки и напряглась. Максим, начав понимать, к чему идет дело, решил не дожидаться новой пробы. Вскочив, он кинулся к девушке. Та уже раскрыла рот для нового заклинания, и Максим не придумал ничего лучше, чем схватить ее за горло и перекрыть доступ воздуха.

План сработал. Девушка, как рыба, разевала рот, но не сумела произнести ни звука. Зрачки ее расширились. Одной рукой она вцепилась Максиму в предплечье, раздирая ногтями кожу, а второй попыталась выцарапать ему глаза. К счастью, руки Максима были гораздо длиннее, но все равно, в сложившейся ситуации он чувствовал себя немного неловко.

- Если я вас чем-то обидел, прошу прощения, - говорил он девушке, закатывающей глаза. - Я вас сейчас отпущу и тут же уйду. Обещаю, никто ничего не узнает. Вы согласны?

Девушка из последних сил кивнула.

- Еще раз извиняюсь, - сказал он и выпустил девушку.

Она бухнулась на диван, тяжело дыша и глядя на Максима с изумлением.

- А ну, пошел на хрен отсюда, скотина! - крикнула она.

- Спасибо, доброго вам дня, - сказал Максим и выскочил в коридор.

Изнутри в дверь что-то ударилось, и послышался звон стекла. "Неудобно-то как получилось", - подумал Максим. Самое главное, Ибисов так и не обнаружился. Коридор был пуст, только у какого-то фикуса, растущего из краснофигурной вазы, пасся лохматый козел пегой масти. Он оторвался от своего обеда, и уставился на Максима мутным взглядом.

- Здрасте, - на всякий случай поприветствовал его Максим.

Козел качнул роскошными витыми рогами и мемекнул. Максим пошел по коридору в противоположную от него сторону. Наудачу он открыл первую попавшуюся дверь. Заглянув, он увидал на полу окровавленное тело, над которым на корточках склонилась девочка с прической из множества косичек.

- Прошу прощения, вы не видели господина Ибисова? - по инерции спросил Максим.

Девочка подняла жуткие, совершенно черные глаза. Кровь густо стекала по ее подбородку на пол. Косички, шипя и извиваясь, приподнялись и повернулись в сторону Максима.

- Тысячу извинений, - сказал он, стараясь не хлопнуть дверью.

Следующая дверь была заперта, за ней что-то монотонно гудело и брякало. "Это что, лифт?" - удивился Максим. Зачем в двухэтажном здании лифт? Гудение приближалось, раздался звук вставшей кабинки. Загремели ключи. Сухо щелкнул замок, и из лифта вышел адвокат Ибисов.

Глава 8.

День не задался с самого начала. Началось с того, что доктору Морошкину пришлось не в свою очередь дежурить в приемном отделении. Весна - время обострений психических заболеваний, работы было много. С утра пораньше привезли первую пациентку, снятую с поезда Архангельск-Санкт-Петербург сумасшедшую старуху, которая пыталась выкрасть у своего соседа по плацкарту картину, какой-то пейзажик. Любитель живописи попробовал возразить, на что старуха вынула огромный пистолет и заявила, что она - директор Эрмитажа, и властью рабочих и крестьян экспроприирует картину, которая, по ее словам, была ничем иным, как шедевром Рембрандта. Желающих спорить с ней не нашлось, пассажиры, стараясь не делать резких движений, рассредоточились по соседним вагонам. Когда в Няндоме в поезд ворвалась полиция, старуха, забаррикадировавшись в туалете вместе с картиной, пела "Варшавянку" и обещала отстреливаться до последней капли крови.

Вагон с мятежной бабулей отцепили, и поезд продолжил свой путь. Посовещавшись, полицейские решили, что это не их дело, и прицепили вагон к поезду, следующему обратно в Архангельск. В Архангельске, рассудив, что директор Эрмитажа не их юрисдикция, хотели тем же способом отправить подарочек в Петербург, но тут кто-то обратил внимание, что из туалета более не доносится ни революционного пения, ни стрельбы. Когда дверь вскрыли, оказалось, что утомленная событиями дня старуха мирно спала в обнимку с картиной.

Провели экспертизу обеих, которая показала, что безумная старуха имеет такое же отношение к Эрмитажу, как пейзажик к творчеству Рембрандта. Картина оказалась на кой-то черт купленной в сувенирном магазинчике репродукцией картины художника Кукуева "Рассвет над Двиной". Старуху опознали как Елизавету Георгиевну Выжигову. Она и в самом деле была директором, но не Эрмитажа, а местного музея.

Следователь, внимательно выслушал ее рассказ о крысах и белогвардейцах, в результате чего Елизавета Георгиевна оказалась в приемном отделении психиатрической больницы.

После того, как Выжигову водворили в палату, начался форменный дурдом. В больницу принялись названивать различные высокопоставленные лица, интересующиеся ее здоровьем. Приехал нарочный от губернатора, который во время конфиденциальной беседы обещал доктору Морошкину всякие блага, вплоть до пожизненного бесплатного проезда в общественном транспорте, если Выжигова окажется на свободе к концу недели в сравнительно адекватном состоянии. После этого разговора, врач, пропустивший обед, отправился в больничную столовую, чтобы не принимать успокоительное натощак.

Перекусив, Морошкин вернулся на рабочее место. Дежурное отделение представляло собой большую квадратную комнату, стены которой были выкрашены в такой унылый зеленый, что могли самостоятельно вызвать приступ депрессии. У окна стояло два стола, сдвинутые вместе, один для медсестры, второй - для дежурного врача. Для посетителей предназначалась секция из пяти откидывающихся кресел - такие раньше ставили в кинотеатрах - намертво прикрученных к полу и стенам.

В креслах дожидались приема три человека. Слева сидела женщина пост-бальзаковского возраста, с шиньоном, мощной грудью и игривыми усиками. Наметанный глаз психиатра сразу определил в ней лидера группы. Справа по борту оперся локтями о колени молодой человек спортивного телосложения, одетый в строгий темный костюм. Рубашка его была распахнута до третей пуговицы, галстук отсутствовал, левая рука обмотана грязным бинтом. Он тайком косился, как под рукавом пиджака перекатывается могучий бицепс, после чего кидал ревнивый взгляд на двоих санитаров, почетным караулом застывших у двери.

В центре, с двух сторон зажатый мясистыми плечами, съежился нарядный субтильный юноша. С ним явно приключилась какая-то беда: кремовый костюм во многих местах испачкан и порван, болталась на проволочке изломанная бутоньерка, под левым глазом наливался обширный фингал. Уши зачем-то были закрыты огромными пухлыми наушниками. Взглянув на стянутые зеленым галстуком руки кремового юноши, доктор Морошкин нахмурился: он не любил самолечения. Смирительная рубашка гораздо комфортнее и надежнее.

Поздоровавшись, врач уселся за свой стол и принял из рук сестры лист поступления. Ознакомившись с содержанием, врач поднял глаза на посетителей.

- Итак, - сказал он. - У нас имеется жених... Анатолий Михайлович. Доставлен прямо со свадьбы. Не знаю, есть ли смысл поздравлять... Это, видимо, вы?

Молодой человек на слова врача никак не отреагировал. Возможно, услышать вопрос ему мешали наушники. Вместо него кивнула женщина.

- Вы, рискну предположить, - прищурил глаз врач, - новоиспеченная теща Анатолия Михайловича.

Женщина снова кивнула, пораженная проницательностью врача.

- Как вас простите?

- Раиса Леопольдовна Лосева.

- Раиса Леопольдовна, отлично, отлично... А вы, - доктор повернулся к набычившемуся богатырю, - очевидно, какой-то близкий родственник со стороны невесты, брат или дядя.

- Брат, - лаконично подтвердил короткостриженный спартанец.

- Ну-с, теперь, когда со всей родней определились, хочу спросить, что такое произошло с Анатолием Михайловичем, что вы решили обратиться к нам.

- Жениться не хочет, - лаконично объяснил свидетель.

- А невеста, видимо, в положении?

Молодой человек снова кивнул.

- Здоровые рефлексы, - пожал плечами врач. - Я полагал, что времена карательной медицины давно прошли. Может быть, стоило вначале в компетентные органы? Суд, милиция...

Видя, что врач не понимает сути проблемы, слово взяла Раиса Леопольдовна. Начала она издалека. Жених, которого она по-родственному называла Толиком, учился в школе, в одном классе с ее дочерью, Полиной. Сама Раиса Леопольдовна в этой же школе преподавала географию. Толик учился плохо, и дочь, круглая отличница, решила взять над ним шефство. Так Толик начал часто бывать в доме Лосевых.

Толик после девятого класса покинул школу, чтобы продолжить образование в мореходном училище, но дружить с Поленькой не перестал. Получив диплом моториста плавучего средства, он ушел плавать на иностранном судне, или, как это называют, "под флагом". Всем прочим флагам он почему-то предпочел бело-красный полосатый флаг Либерии. Теперь он стал надолго уходить в море, встречи ребят сделались реже, но как вскоре выяснилось, интенсивнее.

Однажды, вернувшись из очередного полугодового рейса, Толик застал Поленьку на четвертом месяце беременности. Он попробовал усомниться в своих отцовских чувствах, но, после непродолжительной беседы с братом Аркадием, мастером спорта по греко-римской борьбе, понял, что больше всего в жизни хочет завести семью.

Была назначена дата свадьбы. Толик, единственный сын у родителей, решил недостаток родственников возместить однополчанами, и пригласил на свою свадьбу пятерых коллег по службе Либерийскому флагу.

Раисе Леопольдовне, благодаря школьной программе знакомой с царящими в свободной Либерии нравами, обилие иностранных подданных на свадьбе дочери не понравилось. Опасаясь поругания чести славного дома Лосевых, она порекомендовала брату Аркадию взять на свадьбу собратьев-спортсменов. Что он и сделал, пригласив двоих друзей, таких же хмурых, молчаливых и увесистых.

Как мы видим, на легендарной свадьбе торговый флот Либерии получил двукратное количественное преимущество над отечественным спортом. Количественное, но, как показали дальнейшие события, не качественное. Да-с, не качественное.

Начало свадьбы беды не предвещало. Либерийцы все, как один, оказались русскими и, более того, местными уроженцами. Как выяснилось, на либерийском корабле служили исключительно россияне и эстонцы, а уроженцем Либерии был только один, однажды пытавшийся зайцем сбежать с родины. Ссадить его не представлялось возможным: обнаружили его посреди океана. Поэтому либерийца приняли временно исполняющим обязанности юнги, а потом как-то забыли списать. Со временем он настолько прижился на судне, что даже фигурировал в списке корабельного имущества.

Молодые расписались в загсе, согласились любить друг друга до скончания времен, зажгли свечи и поцеловались. Жених вел себя хорошо, хотя было заметно, что праздновать он начал задолго до загса, и намеревался напиться на своей свадьбе как пират.

Очаги то и дело вспыхивающих конфликтов, родственники старались гасить заблаговременно. Свидетель назвал одного из спортсменов "быком", что тот по простоте душевной воспринял как комплимент. Едва не произошла беда на мосту, через который, по старинному русскому обычаю жених должен был перенести невесту. Стройненький жених, которого уже качало под собственным весом, едва не уронил с моста пышнотелую невесту. К счастью, бдительный Аркадий, приставленный подозрительной тещей к жениху, вовремя подставил свое мощное плечо, предотвратив обмытие сестры.

Все же у судьбы в тот день в расписании обязательным пунктом стояли водные процедуры.

Один из моряков, неудержимо влекомый родной стихией, не справился с распиравшим его счастьем и сверзился с моста в реку. В воде ему полегчало, он самостоятельно доплыл до берега, наскоро обсушился в развозящем гостей автобусе, и продолжил веселье.

Веселились и все остальные участники. Веселилась Раиса Леонидовна. Ее радовало и то, что выдала старшую дочь, и еще больше радовал успех младшей дочери Викуши у моряков.

Веселился жених, целующийся с невестой и под "горько" и по собственному почину, и откровенно мнущий ее обильные и многочисленные прелести уже на законных основаниях.

Очень и даже слишком веселились моряки, измученные морским сухим законом. Поминутно слышались крики: "братишка", "дай краба", "полундра", "пиастры" и прочие морские термины.

Больше всех веселился загадочный родственник из Воронежа. Он, по его же утверждению, приходился родным дядей кому-то из брачующихся, но когда у него пытались узнать, кого именно, умело переводил тему.

Не веселился один Аркадий. Во-первых, нельзя было терять бдительность, во-вторых, его мощную шею нестерпимо давил галстук.

Тут жених, прервав повествование Раисы Леопольдовны, завозился, и предпринял попытку подняться. Санитары у дверей, как спаниели при виде утки, сделали стойку, но Аркадий, не поднимая рук, одним мощным движением дельтовидной мышцы впечатал виновника торжества обратно в кресло.

Раиса Леопольдовна продолжила. Отгуляв обязательную программу по городу, в ресторан прибыли с небольшим опозданием. Ресторан был из тех, которые на свадьбах - чтобы не вводить молодоженов в чрезмерные траты - разрешают приносить свой алкоголь и даже продукты сверх минимального свадебного меню. Поэтому стол был богат сказочно: всякие заморские яства, контрабандный ром, браконьерская икра и контрафактные сыры.

Либерийский свидетель со свойственной джентльменам удачи прямотой в просоленных морских терминах склонял свидетельницу к выполнению старинного обычая во славу новой ячейки общества. Спортсмены не пили, чинно налегая на контрабандные протеины. Моряки, которых от вида икры передергивало, в основном пили, наверстывая упущенное в море.

Раиса Леонидовна, не чуждая некоторой эстетики, при организации свадьбы запланировала культурную программу. Тамада отвела конкурсы, отплясал женский танцевальный ансамбль в разноцветных обтягивающих стройные фигурки костюмах, чем вызвавший бурное одобрение моряков. Потом был фокусник, с карточными фокусами и левитирующими предметами, едва не сбивший с ног и до икоты перепугавший своим летающим столом возвращавшегося из туалета воронежского дядю.

Напоследок была приглашена за каким-то чертом певица-растаманка. Свадьба мощно набирала обороты, и на нее никто не обратил внимания, главное чтобы не мешала. Певица установила микрофон и тихонько запела.

- Тут морячки жалами то и заводили, - рассказывала Раиса Леопольдовна, обладавшая своеобразной лексикой, перенятой у старших бедовых классов.

Жених, прервав на самом интересном месте очередной поцелуй, принялся внимательно слушать. Вслед за моряками примолкли и остальные гости, только продолжал совершенно не в такт музыке танцевать ничейный дядя из Воронежа.

- Что она пела? - поинтересовался доктор Морошкин.

Выяснилось, что никто не помнил, что и про что она пела. Помнили, что задело только флотских, остальных гостей оставив равнодушными. Помнили, что выглядела странно: африканские косички и пирсинг. Когда она допела, моряки кинулись к ней, предводительствуемые женихом. Отпихивая друг друга, они наперебой делали комплементы и приглашали танцевать. Жених даже подарил ей розу, цинично изъятую из букета невесты. Девушка танцевать наотрез отказалась, но разрешила проводить ее, когда закончится заказ. И снова запела.

Видимо, ее пение обладало кумулятивным эффектом: после второй песни поведение моряков резко ухудшилось. Жених сцепился из-за певички со своим сослуживцем. Аркадий развел их по углам, и принялся втолковывать жениху о предосудительности такого поведения на собственной свадьбе. Свободолюбивым морякам это не понравилось до крайности. Они решили вступиться за жениха, налетев всей бандой на Аркадия. Тогда из-за стола поднялись заскучавшие было спортсмены. Бросился разнимать молодежь воронежский дядя.

Несмотря на двукратное, как было сказано выше, количественное преимущество моряков, их пьяный кураж волной налетел на несокрушимую греко-римскую фалангу и отхлынул, оставив на поле битвы пару опрокинутых столов и распростертое тело воронежского родственника. На его миротворческие усилия никто не обратил внимания, при столкновении стихий его смяли, как бумагу. На фоне русских витязей Либерийский флот смотрелся, прямо скажем, жидковато. Обескураженные жестким отпором моряки, посовещавшись, решили, что это, мол, дело семейное, вмешиваться в него не стоит, пусть Толик сам со своей родней разбирается. Воронежского дядю подняли, и он снова отправился в туалет, запрокидывая голову, чтобы не залить костюм хлещущей из носа кровью.

Невеста, огорченная таким поведением суженого, ревела белугой. Раиса Леопольдовна пыталась разрулить ситуацию. Она обратила внимание Аркадия, что кашу заварила певичка. Кинулись ее искать, но она во время заварушки неизвестно куда исчезла. И правильно, надо сказать сделала: никто не знает, во что бы вылилось для бедной девушки противостояние сборных команд либерийского торгового флота и отечественного спорта, умело науськиваемых географичкой, которая привыкла у себя в школе разделять и властвовать.

Моряки решили немедленно покинуть мероприятие и разыскать певицу. Остальные гости, понятное дело, их решение полностью одобрили. За друзьями попробовал увязаться жених, но ему снова указали на его место рядом с рыдающей невестой. После непродолжительного прощания и раздачи крабов, моряки удалились. Они отправились в вояж по портовым кабакам в поисках исчезнувшей певицы и новых приключений.

После отбытия группы поддержки жених присмирел. Выпив водки, он выразил желание немедленно посетить - цитируем - гальюн. Теще его прыть не понравилась, но отказать в столь естественных нуждах она пока не решилась. Однако через несколько минут, после того, как жених отчалил, из туалета вернулся многострадальный воронежский родственник с торчащими из ноздрей клочками окровавленной туалетной бумаги. Он, немного гундося, сообщил о новых чудачествах жениха. Теща, не дослушав его рассказа, немедленно послала в туалет верного Аркадия.

Ворвавшись в туалет, Аркадий обнаружил, что в помещении остались только жениховские ноги в лаковых туфлях и застрявший в узком вентиляционном окне зад. Основная часть виновника торжества уже находилась на улице. Аркадий ухватил ноги и втянул отчаянно сопротивлявшегося жениха обратно.

Последовал короткий экспрессивный разговор. Жених, ухватив Аркадия за лацкан, заявил, что свадьба была ошибкой, а он больше жизни любит Камиллу, которую он немедленно отправляется искать, а его, Аркадия, он просит быть человеком и отпустить. Секунд тридцать ушло у Аркадия, чтобы сообразить, что Камиллой звали треклятую певичку, из-за которой разгорелся весь сыр-бор. Можно предположить, что, во-первых, именно в этот момент лицо жениха украсил фингал, и, во-вторых, что борец Аркадий не чурался ударной техники.

Как ни странно, физическое воздействие оказало на Толика благотворное отрезвляющее действие. Он перестал сопротивляться, цепляться, звать Камиллу и почти без посторонней помощи вернулся в банкетный зал с притихшей родней. За неимением невесты, которую в данный момент в женском туалете успокаивали подружки, Толик был усажен рядом с тещей. Жить молодые, ввиду отсутствия собственной жилплощади, все равно собирались в ее квартире, так что пусть привыкает.

Когда опасный Аркадий, решивший, что пик жениховской активности миновал, легкомысленно повернулся к жениху спиной, Толик совершил поистине пиратский поступок, бросивший тень на весь торговый флот Либерии. Вскочив, он схватил освободившийся таким образом стул и ударил им шурина по голове, а затем попытался проскочить мимо него на скоростях.

Вероломное нападение окончательно убило в Аркадии надежду на установление нормальных взаимоотношений с диковатым родственником, но рефлексов, к счастью, не притупило. Вытянув руку, он схватил пробегавшего мимо Толика за шиворот и приподнял.

Глядя на жениха, болтающего ногами в воздухе, гости одновременно вспомнили, что в пылу происходящего молодые забыли сплясать свой свадебный танец. Толик, сообразив, что его пути к счастью снова встал назойливый шурин, вывернулся внутри костюма и вцепился зубами в удерживающую его руку. Аркадий взвыл и с размаха швырнул зятя на пол. Справедливо опасаясь реванша, он послушался совета матери и связал Толика своим галстуком. Жених продолжал сопротивляться и кричать, что слышит пение Камиллы, и он должен ее во что бы то ни стало найти. Диджей догадался надеть на него наушники и включить шансон. Родные мотивы и побои немного успокоили жениха до приезда скорой.

- И что он в ней нашел? - вздыхала Раиса Леонидовна, глядя на отбывающего на каталке Толика. - Такая лядящая. Толи дело Поленька...

Надеждам Морошкина на спокойный вечер не суждено было сбыться. Вскоре привезли еще троих молодых людей, с одинаковыми симптомами: буйное поведение, слуховые галлюцинации и маниакальное стремление найти какую-то женщину. Все трое были сильно помяты, словно их несколько раз уронили этажа этак с третьего, а потом на большой скорости проволокли по асфальту. У двоих были сломаны руки, третий имел сотрясение мозга и рваные раны на ногах. Оказалось, что все трое коллеги-моряки, и служат на одном судне.

Уточнив, не под либерийским ли случайно флагом ходит судно, и, получив утвердительный ответ, доктор Морошкин немедленно позвонил куда следует. Сообщив подробности дела, он присовокупил свое предположение, что возможно еще двое моряков гуляют по городу, или, учитывая травмы своих коллег, не гуляют, и гулять уже никогда не будут.

Глава 9.

- Можешь не пристегиваться, - сказал Ибисов, повернув ключ зажигания.

Максим, на секунду задумавшись, все же пристегнулся. Скоростью разгоняющегося автомобиля его вжало в кресло.

- Ну-с, теперь можешь спрашивать, что тебя интересует, - разрешил Ибисов.

- Почему души сделаны в виде монет? Хотели сделать их похожими на настоящие деньги?

- Тебя только это заинтересовало?

- Ну, про остальное я сам догадался, - ответил Максим, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало самодовольство.

Ибисов кинул на него быстрый косой взгляд.

- Если коротко, то все было наоборот: смертные увидели монеты, как всегда, ничего не поняли, но собезьянничали и создали свой карго-культ металлических кружочков. Появились храмы новой религии, которые стали называть банками, и жрецы, соответственно, банкиры. Ложь, в которую поверили все, стала истиной. Жрецы так заморочили головы и себе и остальным, что бесполезные кусочки металла стали главным в жизни большинства людей. Так появились "новые деньги". Настоящие, чтобы отличить, мы теперь называем "старыми деньгами".

Смертные на достигнутом не остановились, и стали поклоняться бумажкам. Теперь еще появились крипто-валюты. Думаю, такими темпами лет через пятьдесят люди будут верить буквально в ничто. Мы им не мешаем, нужно же им как-то коротать свои жизни. Забавно, но новые деньги оказались не таким уж бесполезным изобретением. Чтобы добыть их, люди готовы на все, и управлять ими стало гораздо легче. Собственно, эта резаная бумага смертными и управляет, мы лишь следим, чтобы они не слишком увлекались.

В виде монет души делают в честь колеса Фортуны. Но вообще это быть любой предмет, обычно небольшой: перстень, раковина, в таком духе. Но не обязательно, одно время было популярно вкладывать душу в недвижимость - в дома, замки. Слыхал про дома с привидениями?

- А сюда вы зачем приехали? Чтобы выигрывать души?

- Много тут выиграешь! - усмехнулся Ибисов. - Наш дом в этом городе организует "Большую Игру", ежегодный праздник в честь богини Фортуны. Почтить ее съедутся бессмертные со всего света.

Максим ничего не понял, но его взволновало словосочетание "Большая Игра".

- А я могу на нее попасть? - робко спросил Максим.

- Любой бессмертный может, - пожал плечами Ибисов. - Если у тебя достаточно монет, конечно.

- А "достаточно" это сколько?

- Конкретной суммы нет, но, учитывая характер игры, не меньше пятидесяти монет. Да, забыл, у тебя должно быть приглашение организатора...

Максим вспомнил про свои жалкие три монеты и разочарованно вздохнул. Ибисов снова искоса на него глянул.

- Мы вечером собирались с ребятами перекинуться в картишки. Если хочешь, можешь присоединиться.

- Не знаю, у меня так-то были планы на вечер. Может быть, зайду, - равнодушно ответил Максим, намертво задавив в себе желание издать ликующий вопль. - Во сколько?

- Ближе к девяти, у Киры. Знаешь, дверь такая, со львами...

- Я, кажется, случайно к ней сегодня попал. У нас - как бы это сказать? - небольшой конфликт вышел. Я, конечно, извинился, но мне кажется, она обиделась...

- Да? Ну, ничего, она дама отходчивая. Я с ней поговорю, не бойся... Все, приехали, дальше пешком.

Они вышли из автомобиля, и Ибисов уверенно углубился во дворы. Сквозь заросли сирени и развешанное на веревках белье они подошли к девятиэтажному дому. Ибисов достал из портфеля увесистую связку ключей. Воровато оглянувшись, он отпер железную дверь, ведущую в накопитель мусоропровода. Стараясь не задеть ни груд мусора, ни зловонных стен, они прошли по техническому коридору. Очутившись на улице, Максим застыл в недоумении, он никак не мог сообразить, как так получилось, что, войдя в девятиэтажный панельный дом, они вышли из деревянного двухэтажного

Ибисов так широко и уверенно пошагал, что Максим еле за ним поспевал. Как будто потеплело, но воздух висел плотный и затхлый, как в шкафу. Они шли по вымощенной булыжником мостовой, с обеих сторон которой громоздились отлично сохранившиеся деревянные дома, готовые хоть сейчас простоять и сто и двести лет.

- Где мы находимся? - спросил Максим.

- Какая разница? - пожал плечами Ибисов.

- Такой улицы у нас в городе нет, - с уверенностью сказал Максим.

- Когда-то была, - непонятно ответил Ибисов.

Максим решил узнать название улицы самостоятельно, но как ни крутил головой, ни на одном доме не увидел синей таблицы с адресом. Судя по отсутствию проводов, столбов и тарелок спутникового телевидения, они попали в какую-то глухую деревню. Максим достал мобильный телефон, и убедился, что сигнала нет.

Максим заметил, что трава, которая густо лезла из-под домов, жилистая, деревенская, понятия не имеющая о выхлопных газах, была не зеленая, а какая-то желто-серая. И тут до него дошло, что все вокруг было цвета пожелтевшей от времени черно-белой фотографии. Даже небо было блекло-коричневым, в мутных кляксообразных пятнах.

- Можно спросить...? - начал Максим.

- Все, пришли, хватит болтать. Иди строго за мной и не вздумай отстать.

Они остановились около высокого забора с мощными, обитыми железными полосами, воротами, в одной из створок которых была прорезана входная дверь нормального размера. Ибисов отпер дверь, и узкой тропкой, извивающейся среди густых кустов и ивовых зарослей, они вышли к двухэтажному деревянному дому, почерневшему от старости. К входной двери поднималось высокое крыльцо, украшенное грубой резьбой; окна были наглухо закрыты ставнями. К крыльцу была пристроена собачья будка с круглой дырой и крышей, поросшей мхом.

Метрах в двадцати от крыльца Ибисов затормозил. Из будки медленно, в несколько приемов, выбрался крупный старый пес, ошейник которого соединяла с будкой массивная ржавая цепь. Он поглядел на пришельцев недобрым взглядом из-под густых старческих бровей и несколько раз сипло, как будто был простужен, гавкнул. Судя по виду, пес не только старым, но и очень больным. Он хватал воздух пастью, словно задыхался, и покачивался, с трудом держась на ногах.

Внутри дома послышался стук, скрежет железа о железо, и, взвизгнув, открылась дверь. На крыльце возник высокий тощий человек в стеганном ватном халате, подпоясанный вязаным полосатым шарфом. Он оперся о перила и козырьком приложил ладонь к бровям.

- Чего надо? - крикнул он. В голосе его слышались те же сиплые нотки, что и в лае пса.

- К барину! - крикнул Ибисов в ответ.

- Нету барина! - прохрипел в ответ человек и вернулся в дом, громко хлопнув дверью.

Пес, поняв, что хозяева непрошеным гостям не рады, немедленно на них кинулся. Ибисов безразлично смотрел, как в шаге от него зверя откинула назад натянувшаяся как струна цепь. Вблизи стало понятно, что пес не просто плохо выглядит, а, похоже, давно сдох. Среди клочьев свалявшейся шерсти зияли прорехи, сквозь виднелись серые жилы и желтые кости. Но мутные глаза пса горела искренней живой ненавистью.

Снова заскрипела дверь. Пес перестал рвать цепь, хотя продолжал рычать.

- Заходи! - крикнул человек в шарфе и исчез в темноте дома, оставив дверь открытой.

Когда Ибисов и Максим по узким и крутым ступеням поднялись на крыльцо, пес окончательно заткнулся и разочарованно поплелся к себе в будку.

Пригнув голову, чтобы не стукнуться о притолоку, Ибисов первым прошел в дом. В тесном предбаннике их дожидался долговязый в халате, держа в руке разлапистый канделябр. Кивнув, он повел их в глубину дома, бережно прикрывая ладонью пламя свечей.

Максим поежился: спину резал ледяной сквозняк и пахло плесенью, словно они оказались в хорошо меблированном погребе. Дрожащее от страха погаснуть пламя свечей выхватывало из темноты приземистые шкафы, сундуки, двери, портреты в тускло мерцающих позолотой рамах. Максим, который из-за спины Ибисова совершенно не видел дороги, налетел коленом на какой-то угол. Зашипев от боли, он принялся растирать онемевшую ногу. Огонек свечи удалялся. Над ухом Максима кто-то сипло задышал. Максим совершенно забыл о боли и в несколько прыжков догнал Ибисова, едва не врезавшись ему в спину.

- Осторожнее, - сказал он.

Максим пошел, оглядываясь в темноту позади; он не мог избавится от ощущения, что следом за ними кто-то крадется. Наконец, провожатый привел их в большую комнату с камином, в котором весело трещали березовые поленья. Небольшой отряд свечей в канделябрах, расставленных в стратегических точках, с попеременным успехом боролся с наползающей из углов темнотой.

Спиной к камину, за столом сидел пожилой господин в старинном мундире. На груди у него красовался тускло мерцающим орденом, похожим на шестерню стимпанковского механизма. Пламя свечей отражалось в лысине господина как звезды в луже; оставшиеся волосы были собраны на затылке в тощий хвостик и повязаны черным бантом. Господин был занят раскладыванием пасьянса, который он прервал, чтобы поприветствовать гостей.

- Агорей! - радостно воскликнул господин, с явным трудом, и даже скрипом, выпрямляясь.

- Асмодей! - еще радостнее воскликнул Агорей-Ибисов, прижимая ладонь к груди.

Несмотря на сердечное приветствие, они не сделали попытки приблизится друг к другу, скорее наоборот: Асмодей глядел на Ибисова со злым недовольством, а адвокат встал так, чтобы контролировать одновременно и хозяина и выход из комнаты.

- Давно вас не было видно! - с некоторым упреком произнес Асмодей.

- Да, давненько! - радостно подтвердил Агорей. - Все дела, дела! Как здоровье?

- Благодарю, не очень... Сильные нынче морозы стоят?

- Отнюдь! Нынче май.

- Май? Гммм..., - засомневался Асмодей. - Отчего же так холодно?

- Вам же полезен холод?

- Полезен, полезен... Суставы только болят.

Приятели слегка взгрустнули, видимо, размышляя о пагубном влиянии холода на здоровье суставов.

- Вы к нам по делам, или на море приехали? - осторожно поинтересовался Асмодей.

- По делам. Командор в этом городе организует Большую Игру.

- Большая Игра? - встрепенулся Асмодей. - Почему здесь?

- А что такого? Город старый, достойный. Однажды Игра здесь уже проходила. Так что мы рады будем вас видеть.

- Вы сюда пришли, только чтобы лично меня пригласить?

- Так точно.

- Право, не стоило. Могли бы кого-нибудь прислать...

- Мне не сложно, я по пути. Да и кто, кроме меня, сможет до вас добраться?

- Позвонить можно было...

- Неужели телефонизировались?

- А то! - Асмодей с важным видом достал из кармана мобильный телефон, который, наподобие пробки в ванной, цепочкой крепился к петлице жилета.

- Сюда сигнал доходит? - изумился Ибисов.

- Нет, не доходит, - вздохнул Асмодей и спрятал телефон. - Ну что же, спасибо за приглашение, я обязательно приду.

- Будем рады.

- Всенепременно.

- Собственно, тогда у меня все.

- Правда? - приятно удивился Асмодей, по-прежнему глядя на Ибисова с подозрением.

- Да, полно дел. Дениса еще надо встретить... .

- Поклон ему мой передавайте! - с явным облегчением произнес Асмодей.

- Обязательно.

- И командору, конечно, мое почтение...

- Всенепременно.

- Увидимся на Игре.

- Всего наилучшего!

- Да! Чуть было не забыл! - воскликнул Ибисов уже в дверях.

Асмодей, расслабившийся и уверовавший, что адвокат сейчас уберется, не выдержал и выругался. Ибисов вернулся и с довольной улыбкой уселся напротив Асмодея, наблюдавшим за его возвращением с кислой миной.

- Так вот, - заговорил Ибисов, устраиваясь поудобнее. - До командора дошли слухи, что у вас находится душа Ирины Сирениной.

- Врут! - ответил Асмодей, не задумавшись и на долю секунды.

- Да, такое бывает, - легко согласился Ибисов. - Слухи - вещь ненадежная.

- Совершенно ненадежная, - подтвердил Асмодей. - У меня так много врагов...

- Завистники?

Асмодей горестно покивал.

- Кстати, представляете, недавно в Трибунал вызывали графа Растопчина, - сообщил Ибисов.

- А что такое?

- У него тоже обнаружилась заблудшая душа.

- При его богатствах не мудрено и забыть что-нибудь, - заступился Асмодей за неаккуратного графа. - А сам он что говорит?

- Да известное дело: враги, говорит, подкинули.

- А враги что говорят?

- Враги говорят: не подкидывали.

- Но ведь могли!

- Запросто. Но Трибунал не стал эту версию рассматривать. Дело закрыли.

- Вот как?

- Да, полностью оправдали.

- Как славно! - порадовался за графа Асмодей. - Но, видимо, пришлось кое-что занести?

- Это уж как водится. Растопчин говорит - четыреста монет содрали.

- Ужас какой!

- Ну, вы же его знаете: раз говорит четыреста, значит, на самом деле, двести.

- Все равно много.

- А вы что хотели? Обвинение в контрабанде это вам не игрушки. Дело вообще шло к Ревизии.

Услыхав про Ревизию, Асмодей загрустил.

- Чисто теоретически, - медленно подбирая слова, заговорил Асмодей. - Вдруг я что-то позабыл, и душа Сирениной действительно где-то у меня завалялась?

- Ну да, ну да - опять-таки согласился Ибисов. - И такое бывает. Всего ведь не упомнишь?

- И я про то же! Хозяйство-то большое!

- Тогда - тоже чисто теоретически - а как она к вам могла попасть?

- Не припомню. Может быть, выиграл. Может быть - купил.

- А у вас и купчая имеется?

По тоске, промелькнувшей в тусклых глазах Асмодея было понятно, что купчей, скорее всего, не имеется.

- Понятно, - сказал Ибисов. - Напомню, что подав жалобу в Трибунал, отозвать ее невозможно. Заплатите и положенный штраф, и пеню за незаконное использование чужой души!

Асмодей вдруг взорвался.

- Я не использовал! - орал он, вскакивая. - Мне на хранение ее отдали! Да и не используешь ее - она в убежище!

- Ах вот оно что! - тоже заорал Ибисов, поднимаясь. - На хранение! Вы себя кем возомнили, швейцарским банком? И кто вам ее отдал на хранение, позвольте полюбопытствовать?

Асмодей поморщился. Было понятно, что выдавать своего клиента он не хочет.

- Впрочем, можете не утруждать себя, - продолжал Ибисов. - И так можно догадаться...

- Ну, Воронцов дал...

- Кто бы сомневался! И он сможет подтвердить?

Асмодей выпучил глаза.

- Так он же уже сто лет как того...

- То есть подтвердить не сможет! - сделал вывод Ибисов - А позвольте поинтересоваться: вы когда-нибудь под Трибунал попадали?

- Не припомню такого, - как-то неуверенно ответил Асмодей.

- Довольно странно, учитывая ваш род занятий. Ну, допустим, Воронцов отдал вам ее душу на хранение. Но подтвердить он этого, по понятным причинам, не может. Это во-первых. Во-вторых, мы сомневаемся в законности владения этой душой самим Воронцовым. Тем более, у командора есть основания считать, что эта душа принадлежит ему, и он готов оспорить это в судебном порядке. В-третьих, и самых главных: по результатам следствия Трибунал может провести ревизию ваших душ. Выборочную, а если потребуется и полную. А если, вдобавок, выявятся злоупотребления и нарушения прав трудящихся, то дело легко может дойти до Инквизиции.

При этих словах Асмодей откровенно запаниковал.

- Сколько душ вы, так сказать, "взяли на хранение"? - орал Ибисов, на две головы возвышаясь над съежившимся Асмодеем. - Беглых вы укрываете, вот что! Думаете, мы не знали? Командор все про вас знает знает, да глаза закрывал. И вот как вы его отблагодарили!

Асмодей исподлобья затравлено зыркал на разбушевавшегося адвоката.

- Что же теперь делать? - тихо спросил он.

- А будете другой раз думать, прежде чем брать чужое!

- Это я понял. Теперь-то что делать?

Ибисов мгновенно успокоился и вернулся в свое кресло.

- Верните имущество командору, - предложил он.

- Вы мне предлагаете кинуть клиента? Кто мне после этого поверит?

- Вы же понимаете, что Воронцов вряд ли сможет выставить претензии. Впрочем, могу предложить приемлемый со всех сторон выход, не ущемляющий ничью честь. В досудебном порядке.

- И какой?

- Благородный поединок.

Асмодей задумчиво глядел на адвоката, барабаня пальцами по сукну.

- Проиграете - игра снимает все претензии, - убеждал Ибисов.

- А выиграю?

- Тогда у нас к вам претензий нет. Нам лордов Трибунала лишний раз тревожить желания нет. Будете владеть этой душой на законных основаниях.

- Ну, хорошо, согласен, - разродился Асмодей.

- Вот и отлично, - улыбнулся Ибисов.

У Асмодея в руках появилась колода карт.

- Что за молодой человек? - спросил Асмодей, тасуя колоду длинными узловатыми пальцами.

- Он из наших.

- Бессмертный?

Ибисов кивнул.

- Я буду играть с ним, - заявил Асмодей.

- Это еще почему? - удивился Ибисов.

- Он из ваших, он присутствовал при вызове, он бессмертный. А вы, Агорей, не уточнили, кто конкретно будет участвовать в поединке.

- Вот уж не думал, что вы такой любитель формальностей и будете крючкотворствовать...

- А я буду именно крючкотворствовать, - сказал Асмодей. Кажется, он уже полностью оправился от испуга. - Иначе, получается, вы сами не можете ответить на свой же вызов.

- Ну что же, - вдруг улыбнулся Ибисов. - Да будет так. Максим Николаевич, будьте добры.

Ибисов уступил свое кресло, и Максим оказался напротив хозяина.

- Коль скоро речь у нас идет о даме, предлагаю считать победителем того, кто первый вытянет даму.

- Неплохо. Черную, красную? - уточнил Ибисов.

- Без разницы.

- Согласен.

- Я тяну первым, - заявил Асмодей.

- С чего бы это?

- Вы бросили вызов, поэтому первый ход мой.

- Но колода - ваша, - уточнил Ибисов. - Поэтому первый ход наш. Или мы будем настаивать на своей колоде.

- По жребию? - предложил Асмодей.

- Идет.

Асмодей достал из кармана монету и подкинул ее. Монета, блестя боками, упала на сукно и прилипла, словно упала на магнит. Асмодей взглянул на нее и поморщился.

- Тяни, - велел Ибисов Максиму.

Максим взял верхнюю карту и показал всем даму бубей.

- Я думаю, все стороны поединка довольны результатом? - спросил Ибисов.

- Ну что ж, - проскрипел Асмодей, глядя на Максима с ненавистью. - Провели вы меня. Повезло. Посмотрим теперь, как у вас получится вытащить ее из убежища.

Ибисов, не обращая внимания на его слова, кивнул Максиму, и тот забрал со стола монету.

- Ну, не будем более вас задерживать, - сказал Ибисов. - Вы же, Асмодей Эридович, понимаете, что в ваших же интересах, чтобы произошедшее осталось между нами?

Без приключений они вернулись к автомобилю. Пока Ибисов выруливал на центральный проспект, Максим крутил в руках свой трофей. Эта монета отличалась от тех, которые он видел раньше: знаки были другими, словно из другого языка, а в середину монеты был вставлен ярко-синий камень бесконечной глубины. Максим перевернул монету и присвистнул: на реверсе, на месте камня зияло отверстие, сквозь которое Максим видел свою ладонь. Максим захотел заглянуть в эту душу, и принялся читать значки. У него даже начало получаться, как вдруг его откинуло назад, а автомобиль тряхнуло, словно он с размаху наехал по лежачего полицейского.

- Ну-ка, дай сюда, - сказал Ибисов, и, не отрывая от дороги взгляда, протянул руку и забрал у Максима монету.

Пошарив в кармане, он достал пару монет и отдал их Максиму.

- Это тебе за труды.

- Спасибо, - обрадовался Максим, разглядывая новые игрушки.

Тем временем Ибисов вырулил к железнодорожному вокзалу, двухэтажному зданию, фасад которого, для удобства пассажиров, украшали огромные электронные часы, спешащие ровно на десять минут.

- Мы кого-то встречаем? Или провожаем? - спросил Максим, отстегиваясь.

- Забираем, - буркнул Ибисов, чем-то недовольный.

Чтобы попасть внутрь вокзала, нужно было пройти сквозь рамку металлоискателя, возле которой вели непринужденную беседу два охранника, одетые в мешковатую черную форму. Они очень ответственно исполняли свои обязанности: чтобы не создавать очередь, пропускали всех желающих, вне зависимости от того, загорался ли датчик металлоискателя зеленым или красным.

Когда в рамку ступил Ибисов, лампа мигнула вначале красным, потом зеленым, затем нештатным оранжевым, и, напоследок жалобно взвизгнув, датчик погас навсегда. Охрану поломка металлоискателя удивила и расстроила, но на процедуре досмотра никак не сказалась.

На первом этаже вокзала располагались кассы, туалеты, справочная и многочисленные ларьки, продающие в дорогу хлеб насущный, в основном выпечку и лимонады, а так же пищу духовную, главным образом сборники кроссвордов и дорожных анекдотов. На втором этаже находился зал ожидания.

Они поднялись по лестнице. Вопреки ожиданию, Ибисов не стал никого искать в толпе флегматично жующих и читающих отъезжающих, провожающих и встречающих, а сразу направился в дальний конец зала, к малозаметной синей двери, укрывшейся в густой тени разлапистой искусственной пальмы. Забавно, что Максим знал, что именно находилось за синей дверью.

Когда Максим был молодым и неопытным второклассником, он увлекся одновременно первыми в своей жизни отношениями с симпатичной рыжей девчушкой из параллельного класса и шатаниями по улицам. Новые хобби не преминули сказаться на успеваемости: Максим понабрал троек. До поры до времени различными хитроумными отговорками ему удавалось скрывать от родителей дневник, избегая неприятных разговоров, но было понятно, что вечно так продолжаться не может. Вдобавок рыжая девчушка оказалась на поверку довольно ветреной особой. Максим решил начать незаладившуюся жизнь с нуля и сбежать из дома в Москву.

К побегу он подготовился основательно: запасся провизией (полкило шоколадных батончиков) и денежными средствами на сумму пятьдесят четыре копейки, которые, за неимением кошелька, были уложены в спичечный коробок. Этих средств, по мнению Максима, должно было хватить на билет в плацкарте и на первое время жизни в столице. Он, конечно, предпочел бы купе, но до появления стабильного дохода деньги следовало беречь.

В целях экономии до вокзала он добрался пешком. В те времена террористов еще не боялись, никакой системы безопасности не было. Вспомнив услышанную в родительском разговоре фразу, что на вокзале полно жуликов, Максим решил действовать наверняка. Он подошел к первому попавшемуся дяденьке-милиционеру, и, бренча не поместившейся в коробке мелочью, спросил у него, где здесь можно приобрести билеты до Москвы, где его, дескать, ждут срочные дела.

Дяденька-милиционер с интересом поглядел на нового Ломоносова и поинтересовался, почему он один, и где его папа с мамой. Максим к такому повороту беседы был готов, и объяснил, что он привык путешествовать налегке, без багажа и родителей, которых оставил приглядывать за домом. Милиционера такое объяснение полностью удовлетворило, и он согласился посодействовать юному путешественнику в приобретении билетов. Именно так Максим узнал, что за синей дверью находится опорный пункт милиции.

Дежурный вошел в его положение, и предложил выписать бесплатный детский билет. Для этого ему потребовались личные данные пассажира: фамилия-имя, класс-школа и домашний адрес. До отправления поезда оставалось еще несколько часов, которые Максим провел в компании гостеприимных милиционеров. Его напоили чаем с бутербродами, после чего он, от нечего делать принялся разглядывать на стенде "Розыск" фотороботы еще не пойманных преступников и фотографии уже сбежавших. Потом появился отец, каким-то чудесным образом узнавший, где находится его блудный сын. Милиционеры, прежде чем вернуть сына, о чем-то с ним в сторонке поговорили, и Максиму за его побег ровным счетом ничего не было.

С тех пор милицию переименовали в полицию, но за синей дверью все было по-старому, разве что на столе дежурного вместо печатной машинки появился монитор компьютера. Даже брутальные лица на стенде с ориентировками как будто были те же самые, словно за все прошедшие годы их так и не поймали, хотя и продолжали на это надеяться.

В прокуренном кабинете, помимо двоих полицейских, молодого капитана и пожилого лейтенанта, на диване, дерматин которого от старости стал волнистым, как шифер, разместилась странная компания. В центре громко, с замысловатыми переливами храпел, запрокинув голову, кудрявый юноша. Выглядел он, по меньшей мере, странно, так, словно лауреата конкурса молодых пианистов заперли в темном подвале, откуда он, спустя несколько дней, сумел бежать. Фрак его был испачкан мелом, правый рукав порван, левый отсутствовал вовсе; из нагрудного кармана торчал скомканный галстук-бабочка. Сорочка была сера от грязи и немилосердно заляпана. Венок из виноградных листьев сполз набок и висел на левом ухе.

По обе стороны от лауреата спали две девушки, очаровательно симпатичные, но, судя по всему, в стельку пьяненькие. Одна, свернувшись калачиком, положила светло-русую головку на впалую грудь юноши; вторая, брюнетка, судя по руке, пристегнутой наручниками к батарее отопления, успела провиниться.

- Здравствуйте, - сказал Ибисов полицейским, глядя на спящего юношу с нескрываемым отвращением. - Мы приехали вот за этим. Вам должны были позвонить.

- Звонили, звонили, - на распев подтвердил полицейский. - Можете забирать.

Ибисов подошел к лауреату, положил руку ему на плечо и сильно встряхнул.

- Денис!

Денис никак не отреагировал, разве что храп его стал на полтона ниже. Зато проснулась прикованная к батарее брюнетка.

- Ты кто такой? - уставилась она на Ибисова мутными и дикими глазами. - Тебе чего надо? А ну, иди отсюда!

Адвокат, не обратив на нее внимания, продолжал трясти Дениса. Тот, не приходя в сознание, немедленно приспособился к неудобствам и принялся храпеть в такт качке. Полицейские с интересом наблюдали за происходящим. Тогда Ибисов изменил тактику. Придерживая правой рукой голову юноши, адвокат левой закатил ему звонкую пощечину. Денис, судорожно всхрапнув напоследок, дернулся и начал просыпаться.

- Начальник, че за беспредел? - бормотал он, с трудом приоткрыв один глаз.

Ибисов, закрепляя успех, по-христиански залепил ему по левой щеке.

- Ай-яй! - заорал Денис, пытаясь спрятать голову под мышкой. - Вы чего творите!

- Подъем!

Нечеловеческим усилием воли Денис сумел открыть второй глаз и сфокусировать взгляд на своем обидчике. Еще несколько секунд ушло на идентификацию. Опознав Ибисова, Денис немедленно умилился.

- Агорей! - с пьяной сердечностью воскликнул Денис. - А мы тебя ждали-ждали! Ты чего так долго?

- Идиот, - сказал Ибисов безнадежно. - Бери его, - велел он Максиму.

Вдвоем они подняли Дениса. На ногах он, как ни странно, держался, хотя и гнулся во все стороны как резиновый. Поддерживая Дениса с двух сторон, они поволокли его к выходу. Покинутые девушки с грустью глядели им в след. В дверях Денис неожиданно заартачился.

- Ну, что такое? - спросил Ибисов.

- Менады! - бормотал тот, упираясь.

- Что "менады"?

- Менады со мной! - втолковывал Денис непонятливому адвокату, кивая на девушек.

- Мы с ним! - подтвердила прикованная к батарее девушка.

- Сиди давай! - прикрикнул на менаду лейтенант.

- Других найдешь, - сказал Денису адвокат, пытаясь протолкнуть его в дверь.

- Хочу этих! - заявил Денис, растопырившись в проеме всеми конечностями.

- Кто они такие? - устало спросил Ибисов у полицейских.

Капитан пожал плечами.

- Мы забираем девушек тоже, - решил Ибисов.

- С чего бы это? - флегматично поинтересовался капитан.

- Вам звонили! - напомнил адвокат.

- Звонили, - согласился полицейский. - По поводу молодого человека. Его, пожалуйста, забирайте. А за девицами сейчас приедут. Должен же кто-то за все безобразия ответить. Вы представляете, что они в поезде устроили?

Ибисов поглядел на равнодушного капитана, на Дениса, ничего не соображающего, но намертво вцепившегося в дверной косяк, на притихших девушек.

- Я выйду на пару минут, - сказал Ибисов.

Капитану было все равно. Ибисов отпустил Дениса и вышел из кабинета. Выпущенный на волю Денис мгновенно вернулся на диван, где его облепили благодарные девицы.

- Простите, - обратился Максим к капитану. Ему было ужасно любопытно происходящее. - А что именно они устроили в поезде?

Капитан дернул плечом, и несколько раздраженно, но подробно принялся рассказывать.

Молодого человека, судя по обнаруженным у него билетам, звали Денис Бромов-Валашский. Никаких документов, кроме измятых, испачканных и, кажется, даже пробованных на зуб билетов, у него обнаружено не было. Он сел на поезд в Петербурге и ехать должен был в вагоне бизнес-класса. Однако, согласно показаниям пострадавших, уже через два часа после отправления он обнаружился в плацкартном вагоне, распивающим водку и распевающим под гитару в компании двух студенток театрального училища, возвращавшихся из Петербурга в родной город на каникулы. Гитару они позаимствовали у соседа по купе, какого-то кочевого музыканта.

Далее последовал длинный список правонарушений. Конфликт с проводником, пытавшимся выдворить шумного мажора из подведомственного вагона. Разбитое в отместку стекло. Драка с тремя свежедемобилизовавшимися из армии пассажирами, имевшими на студенток свои планы. Неожиданный переход проводника на темную сторону силы и присоединение его к дебошу. Нападение девушек на музыканта, пытавшегося вернуть гитару. Попытка полиции в Няндоме ссадить хулиганов с поезда. Прочесав весь поезд, полицейские хулиганов не обнаружил, и на всякий случай задержали ни в чем не повинных дембелей. После отбытия наряда компания обнаружилась в вагоне-ресторане, где и продолжили веселье. Среди прочего Бромов-Валашский пытался обратить своего соседа по купе, командировочного священника, в язычество. Причем из всех доступных язычеств он выбрал почему-то немодное нынче древнеримское. В случае согласия святому отцу была обещана должность верховного фламина Вакха...

Неизвестно, сколько бы продолжался список населенных пунктов вперемешку со статьями уголовного кодекс, если бы рассказ капитана не прервал телефонный звонок.

Лейтенант взял трубку и сказал:

- Дежурный!

В ответ телефон повелительно прокаркал нечто такое, отчего глаза у лейтенанта сделались круглыми и шальными. Он молча сунул трубку начальнику. Капитан нахмурился, но трубку взял.

- Капитан Никонов...

Трубка не дослушав, снова каркнула. Капитан, уронив стул, вскочил и вытянулся как на параде.

- Так точно! - говорил он, застегивая левой свободной рукой верхнюю пуговку рубашки. - Понял... Полнейшее содействие... Понял...

В кабинет вернулся Ибисов. Заметив обращенные на него безумные взгляды полицейских, он удовлетворенно кивнул. Капитан повесил трубку и отдал честь телефонному аппарату. Сообразительный лейтенант, не дожидаясь указаний начальства, уже отстегивал брюнетку от батареи.

- Прошу прощения за досадное недоразумение, - сказал капитан, жестом регулировщика махнув рукой в сторону дивана. - Все, разумеется, свободны, - он махнул в сторону двери. - Вам их помочь погрузить? Или, быть может, подвезти?

Ибисов от помощи в погрузке-доставке отказался.

- У него вещи какие-то при себе были? - спросил Ибисов.

Капитан поморщился и вздохнул. Открыл ящик стола, он вытащил прозрачный пакет для вещдоков, из которого вытряхнул на стол початую упаковку жевательной резинки, губную гармонику, мятые билеты, надорванную купюру в пятьсот рублей и горсть монет. Ибисов тщательно собрал мелочь, проигнорировав остальное.

Девушки, несмотря на свое состояние, ловко подхватили Дениса под руки и потащили вслед за Ибисовым. Шествие замыкал лейтенант, приданный для предотвращения возможных недоразумений.

Спустившись к машине, девушки закинули Дениса на заднее сиденье, а сами разместили у него по бокам. Денис, крикнув на прощанье: "К цыганам!", обмяк и погрузился в глубокий здоровый сон.

Глава 10

До революции самым высоким и красивым зданием Архангельска был Святотроицкий кафедральный собор. Городская дума даже издала специальный указ, запрещавший строительство в городе зданий выше него. Это был центр культурной жизни города: каждое воскресенье городская элита съезжалась сюда на воскресную службу, отсюда начинались военные парады и народные праздники.

После революции собор стал бельмом на глазу новой администрации. В конце концов, начальник Губчека Выжигов попытался собор взорвать. Взрывчатка ли оказалась некачественной, саперы ли сплоховали, но храм выстоял, хотя и дал длинную трещину по фасаду. Лишь после привлечения иностранных специалистов собор удалось разрушить.

На фундаменте Святотроицкого собора, по завету Белинского, решено было построить другой храм, на этот раз храм искусств - новый городской "Театр Сатиры". Советское здание не было ни красивым, ни высоким; больше всего оно напоминало здание оккупационной администрации на какой-нибудь мятежной планете. Рядом с театром разбит небольшой парк с фонтаном, где летом горожане обожают выгуливать детей и собачек.

В этом году, уже после закрытия театрального сезона, заборы запестрели афишами городского театра: "Гастроли! Единственное выступление! Иммерсивный театр "Панин и партнеры"! Пьеса "Царь Эдип"! Неклассическая постановка с бесплатный фуршетом по системе "все включено"! Режиссер Д. Бромов-Валашский. +18"

Неизвестно, что больше повлияло: внесезонные гастроли, загадочное слово "иммерсивный", заманчивое возрастное ограничение, бесплатный фуршет или все разом, - но билеты в кассах закончились в первые часы продаж.

В день представления народ начал скапливаться на небольшой площади перед театром задолго до указанного времени, причем в количестве, явно превышающем число посадочных мест в обоих залах театра вместе взятых. Ажиотаж был такой, что воскресла категория страждущих лишнего билетика. По габитусу большинства пришедших было понятно, что их привлекла не столько неклассическая постановка классического произведения сколько милая русскому сердцу система "все включено" вкупе с символической ценой билета.

Близилось время начала, а театр по-прежнему был заперт. Толпа начала волноваться. Особо страждущие дергали медные ручки и, приложив ладони домиком к холодному стеклу входных дверей, пытались заглянуть внутрь. Напряжение нарастало. Самые нетерпеливые театралы начали стучать в двери каблуками ботинок, впрочем, без малейшего эффекта. Стало понятно, что неожиданные гастроли - банальный развод, и нужно срочно ломать двери. Но, в тот момент, когда несколько крепких молодых людей оторвали в парке скамейку, намереваясь использовать ее в качестве тарана, двери театра неожиданно распахнулись. Толпа, словно не веря, на секунду замерла на пороге - и, вмиг, обширный холл заполнился людьми.

Интересно, что никто не проверял билеты, не было ни охраны, ни рамок металлоискателей. Гардероб, по причине теплой погоды, был закрыт. Вместо него был организован буфет, где всем желающим бесплатно выдавалась по рюмке водки странного черного цвета и, на закуску, бутерброд с кровяной колбасой или салом, на выбор.

Зрители, немного разогретые черным напитком, шушукались между собой, опасаясь, что громкие обещания бесплатного фуршета исчерпываются этим несерьезным перекусом. Кто-то попробовал встать в очередь в буфет во второй раз, и ему без заминки повторили. Остальные шумно выдохнули и последовали его примеру.

Одним словом, когда прозвенел первый звонок, большая часть зрителей основательно подготовилась к встрече с прекрасным. По лицам некоторых театралов было понятно, что они с трудом осознают, где они очутились и зачем. Несколько благообразных супружеских пар, пришедших видимо, все-таки ради зрелищ, трезво оценили изрядно потеплевшую атмосферу и благоразумно покинули театр.

Прозвучал второй звонок. С трудом оторвавшись от буфета, зрители заполняли главный зал театра, при этом то тут, то там вспыхивали очаги конфликтов. Безбилетники, толпившиеся в проходах, все норовили занять пустующие места, и уступали их законным владельцам крайне неохотно, заявляя, что "надо было приходить раньше". Зрители, честно заплатившие за билет, в свою очередь опасались, что из-за зайцев "все включено" может на всех не хватить, а они, уповая на банкет, не ужинали, и закуски в гардеробе скорее распалили, чем удовлетворили их аппетит. Только третий звонок, и погасший сразу после этого свет предотвратили неминуемый, казалось, раскол зрителей на две противоборствующие стороны.

Послышался приближающий бой барабанов, и зрители примолкли. Поднялся занавес, и зал хором выдохнул: на сцене стояли длинные столы, уставленные бутылками и снедью. Четыре девушки спортивного телосложения, одетые в леопардовые одеяния, вынесли открытый паланкин, в котором спал худощавый молодой человек в смокинге. Осторожно, чтобы не расплескать, девушки поставили кресло посредине сцены.

Барабаны стихли. Зрители уставились на молодого человека в паланкине, который, однако, не подавал никаких признаков жизни. Тогда одна из девушек почтительно, но сильно пихнула его в бок. Юноша вздрогнул и уставился на зрителей.

- Что, уже начинаем? - спросил он.

Девушка кивнула. Молодой человек попытался подняться, но у него ничего не получилось. После нескольких безуспешных попыток он решил оставить все как есть.

- Дорогие дамы и господа! - начал он. - Товарищи! Как вас, однако, много. Такая у вас тяга к искусству! Я, как режиссер спектакля, рад поприветствовать вас в нашей, не побоюсь этого слова, революционной постановке. Вы спросите, - говорил он, хотя его, натурально, никто не спрашивал, - а я попытаюсь объяснить, чем моя постановка такая уж революционная... Что есть наша жизнь? - спросил он зал и сам себе ответил: - Театр! А что есть театр?

Он с ожиданием уставился на зрителей.

- Согласно классической формулировке, - не дождавшись реакции, продолжил молодой человек, - театр есть союз, или, как выражаются в компетентных органах, сотрудничество трех стихий: того, кто смотрит, то есть зрителя; того, кто играет, соответственно, актера; и, наконец, того, кого играют, - роль или персонажа. Ну, если совсем по-простому, то вы, зрители, приходите в театр смотреть как кто-то кого-то играет в там... я не знаю... в пьесе. И все! Вот и все, что вам, зрителям, разрешено: смотреть! В крайнем случае, актеры пройдут на сцену через зрительный зал. Или критику разрешат пискнуть свое "не верю". Практически, театр со времен Софокла и Аристофана не изменился вовсе..!

Тут режиссер притомился. Одна из девушек поднесла ему бокал, к которому он надолго припал. Напившись, он воспрял духом и предпринял новую попытку подняться, на этот раз успешную. Режиссер прошел по сцене, разминая ноги.

- И вот мы решили покончить с этой дискриминацией зрителей и создали новый театр, основанный на совершенно других принципах! Мы решили слить все три стихии в одну, - тут режиссер ударил кулаком правой руки о ладонь левой, - и совместить зрителя, персонажа и актера. То есть зритель сам становится актером и играет, что хочет! Моя задача, как режиссера, сводится к тому, чтобы предоставить зрителю необходимые для этого условия. Таким образом достигается эффект полного погружения зрителя в замысел автора, его вольная трактовка, а так же, что немаловажно, достигается немалая экономия на зарплате актеров!

Итак, товарищи, сегодняшнее представление целиком в ваших руках! Играйте кого хотите, как хотите, куда хоти... э-э-э... дайте полную волю своей фантазии! Своим наклонностям, плохим, хорошим - все равно! Отдайтесь порыву! Здание театра в полном вашем распоряжении! Так же как еда и напитки местного производства, включая алкоголь!

При слове "алкоголь" толпа взликовала. Поднялся неимоверный шум, аплодисменты переросли в овацию, со всех сторон слышалось "Браво"! Режиссер, очень дольный произведенным эффектом, раскланивался. Наконец, он поднял руку, требуя тишины, и зал мгновенно замер, боясь пропустить хотя бы слово гениального режиссера.

- Я попрошу еще несколько минут вашего внимания, товарищи! Как режиссер, я по опыту знаю, как трудно начать, поэтому я вас немного подтолкну к действию. Внимание! Кто знает, как зовут главного героя пьесы?

Зал молчал.

- Никто не знает? - удивился режиссер.

Одна из девушке что-то прошептала режиссеру на ухо.

- Ты думаешь? - удивился он. - Хорошо. А кто-нибудь помнит, как называется пьеса?

Публика безмолвствовала.

- Напомню, пьеса называется "Царь Эдип", - сказал режиссер. - Как зовут главного героя?

Тишина стояла такая, что закрыв глаза, можно было подумать, что зал совершенно пуст.

- Ну, смелее! - подгонял режиссер. - Как зовут главного героя пьесы, которая называется "Царь Эдип"?

- Царь Эдип! - выкрикнул кто-то из прохода на галерке.

- Браво! - крикнул режиссер и захлопал. Зал немедленно его поддержал. Девушки в леопардовых шкурах изловили пытавшегося скрыться зрителя, и под аплодисменты вывели его на сцену. Это оказался мужчина лет сорока, солидного телосложения, выражавшегося в пивном животе и начинающейся лысине. Он стоял на сцене, щурясь и моргая от яркого света софитов.

- Как вас зовут? - спросил режиссер счастливчика.

- Владимир...

- Владимир? Прелестно! Очень в тему. Итак, вы, Владимир, будете сегодня царем! Сегодня вы - главный герой! Товарищи, поаплодируем царю Эдипу! Все аплодируем царю Эдипу!

Режиссер, усадив новоявленного монарха в свое кресло, накинул ему на плечи багровую мантию и возложил корону.

- Прошу вас, ваше величество, - почтительно сказал режиссер, поднося царю стопку.

Под завистливые взгляды зала, Эдип выпил водку и закусил соленым огурцом. К тому моменту, когда он поставил пустую стопку на стол, часть зрителей из первых рядов перекочевала на сцену и хозяйничала на столах. Компания молодых людей, пытавшаяся при штурме театра оторвать скамейку, ушла обследовать закулисье.

- Товарищи! - вдруг закричал царь, тревожно оглядываясь.

Все замерли и уставились на него.

- Где режиссер?

Режиссера, действительно, нигде не было видно.

- Смылся! - весело крикнул кто-то из зала.

- Но-но-но мне тут! - оборвал весельчака царь, вживаясь в роль. - Что мы без режиссера делать-то будем?

- Слышь, начальник! - крикнули с галерки. - Ты теперь, типа, главный, вот и командуй!

Их величество задумчиво почесал голову, которую с непривычки натирала корона. В этот момент из-за декораций раздались восхищенные вопли.

- Что там еще? - недовольно спросил царь. Его очень раздражало то, что он не знал, как реализовать неожиданно свалившуюся на него власть.

Оказалось, что за сценой обнаружились четыре ящика того чудесного черного напитка, которым угощали в гардеробе. Царь воспрял и велел раздать один ящик народу, остальное оставив в качестве стабилизационного фонда. Компанию молодых людей он отправил на дальнейшие поиски в буфет, где, по его расчетам, должны были находиться напитки и провизия. Он предвидел, что продуктов на столе надолго не хватит. Еще одна рюмка произвела благотворное действие на монарха. Он стал как-то увереннее и раскованнее.

- Кто-нибудь вообще знает, о чем пьеса? - спросил Эдип у народа.

- Если бы мы знали, то зачем бы пришли? - ответил народ.

- Тоже верно, - не мог не согласиться царь. - Но хотя бы в общих чертах?

Царь напряженно вглядывался в народ. Освещена была только сцена, и Эдип совершенно не видел, что происходит в темноте зрительного зала.

- Про любовь там, наверное! - предположил женский голос.

- Дура! - сказал какой-то молодой человек рядом с царем, сооружавший бутерброд из ржаного хлеба и шпрот. - Пьеса эта про трудности в престолонаследии у древних греков.

- Ты откуда знаешь? - удивился царь.

- Студент я, с исторического, - объяснил молодой человек. - Мы проходили.

- Так мы, что, получается, древние греки? - спросил царь.

- Получается так, - неразборчиво ответил студент, целиком запихавший бутерброд в рот.

- Очень хорошо, - сказал Эдип. - Будешь у меня министром.

Студент так обрадовался, что даже поперхнулся.

- Министром чего?

- Министром истории, - ответил Эдип.

- Может быть, культуры?

- Может, культуры, - легко согласился монарх.

Товарищи вокруг стола зашумели. Им тоже захотелось чинов и званий. Выпили за самое главное в любой пьесе - за кадры, после чего как-то сам собой нашелся министр обороны, бывший лейтенант запаса, и министр внутренних дел, который, по его словам, в восьмидесятые был внештатным сотрудником контрразведки. Царь с некоторым сомнением поглядел на руки нового министра, забитого многочисленными синими татуировками, но ничего не сказал.

- А что ты говоришь у древних греков за трудности такие были? - вызнавал у министра культуры царь, которого вопросы престолонаследия последнее время стали волновать

Министр тем временем нашел на столе сушеную воблу.

- У них, у древних греков, - отвечал министр, изо всех сил колотя по столу деревянной воблой, - наследник должен был убить царя, чтобы править.

- Дикость какая! - неприятно удивился царь. - Меня-то за что?

Министр равнодушно пожал плечами - его гораздо больше сейчас волновала мумифицированная рыбина, никак не желавшая размягчаться.

Пока царь с министром культуры вели разговоры в духе просвещенного абсолютизма, министр внутренних дел развил бешенную деятельность. Он нашел себе двух заместителей, секретаршу, палача и начал формировать сеть осведомителей. Министр обороны от него не отставал, вербуя в армию добровольцев, соблазняя усиленным пайком в случае боевых действий.

- Так ты, значит, говоришь, что мы - древние греки? - допрашивал Эдип министра культуры, обмявшего и обколотившего свою воблу до условно съедобного состояния.

- Древние, - подтвердил министр.

- А на каком тогда языке мы должны говорить?

Министр культуры так глубоко задумался, что даже временно забыл о своей закуске.

- На древнегреческом. - молвил он, впрочем, не очень уверенно.

- В точку! - воскликнул царь. - А ты знаешь древнегреческий?

Министр снова задумался, видимо, пытаясь припомнить, если ли среди языков, которыми он владел, древнегреческий.

- Нет, - признался он. - У нас в школе немецкий был.

- Понятно, - сказал царь, у которого в школе тоже был немецкий.

Он взял из рук минкульта воблу и громко постучал ею по столу, привлекая внимание придворных.

- Эй, хлопцы! Кто-нибудь знает древнегреческий?

Никто, никто, естественно, не знал.

- Неудобно как-то, - огорчился Эдип. - Мы же вроде как древние греки.

- Надо его придумать! - воскликнул находчивый минкульт, деликатно изымая из рук монарха свою воблу.

- Кого?

- Древнегреческий!

- А так можно?

- А что такого? - удивился министр. - Не мы первые. Я слыхал, древние греки давно вымерли, так что они против не будут. Да и кто его знает, какой он на самом деле был, этот древнегреческий? Кто будет сомневаться - в рыло! Мы - древние греки! Это наш язык! Он у нас в крови!

- Ой, как ты хорошо говоришь-то! - заслушался царь, подперев ладонью голову.

- Есть такая древнегреческая народная мудрость - не боги горшки обжигают! - хорохорился вошедший в раж минкульт. - Мы сейчас начнем, основы набросаем, дальше само пойдет!

Тут начальство решило, что сейчас самое время подкрепить силы и выпить за культуру. И выпили.

- С чего начнем, товарищи? - открыл заседание Эдип.

- Я думаю, - неожиданно подал голос министр обороны, от которого никто никаких предложений не ожидал в принципе, - начать нужно с того, чтобы узаконить слово "ложить"! А то невестка задрала меня поправлять: "папа, папа, что вы как из деревни? Правильно говорить "класть", - писклявым голосом видимо передразнил невестку военный. - А я всю жизнь лажил, лажу и буду лажать! - он стукнул своим могучим кулаком по столу. - То есть лажить! У меня невестка - училка по русскому в школе, - пояснил он потише.

При этих его словах министр внутренних дел сверкнул очами и что-то чиркнул в свою записную книжку. Все согласились: мудрый Минобороны попал не в бровь, а в глаз - треклятое "класть" попортило немало крови древним грекам. Таким образом, "лажить" стало первым древнегреческим словом. Далее, таким же методом, в древнегреческом появились следующие лексические единицы: ихний, евонный, исчо, заместо и вкраций. Так же было узаконено ударение в слове "звонит" на первый слог. Впрочем, пока можно было и на второй, а то греки уже начали путаться.

- Что дальше?

- Одеть-надеть! - встрепенулся министр внутренних дел.

Его предложение встретили аплодисментами. Решили коварный двуличный глагол, как политически вредный, вообще убрать из древнегреческого, а вместо него использовать политкорректное "натягивать".

После этого минкульта, из опасения, что силовики вносят слишком большой вклад в развитие родной культуры, предложил дать официальное название чудесному черному напитку, который, кстати говоря, начал заканчиваться. Министр обратил внимание, как после употребления напитка всех тянет на разговоры, и предложил назвать его "бормотухой".

В это время вернулась экспедиция из буфета и сообщила, что из съестного обнаружилось только две коробки овсяного печенья, зато бормотухи - еще двадцать ящиков. Министр внутренних дел хотел взять народное достояние под охрану, но Минобороны заявил, что это дело армии. У них вышел даже конфликт, закончившийся дракой. Минобороны подбил сопернику глаз и оторвал рукав у серой вязанной тоги министра внутренних дел. Тот временно отступил, но обещал скорые счеты.

После дополнительных возлияний, снова вернулись к филологии. Вскоре словарь древнегреческого обогатился новыми словами: съездий, итадалее, калидор, заплотишь, пинжак, тама-здеся, текет, салафан и дык. Затем их величество, при поддержке кабинета министров, грузно взобрался на стол и с него произнес прочувствованную, хотя и логически несвязную речь, о том, что их родная Древняя Греция долго находилась под властью иноземных захватчиков, но знание древнегреческого языка есть залог воскрешения бессмертной славы Эллады.

После это, чтобы разгрузить правительство, была организована специальная языковая комиссия, под руководством минкульта, в обязанности которой входили дальнейшие филологические изыскания, а так же обязанность обучения древних греков их родному языку. Министра внутренних дел обязали всячески помогать комиссии в этом нелегком деле. Он, выпросив своему министерству право телесных наказаний, немедленно расширил штат палачей.

Неожиданно выяснилось, что пока начальство маялось филологией, зрители, не занятые госслужбой, заскучали и разбрелись по всему театру в поисках развлечений. Поэтому правительству озаботилось созданием пограничной службой и, во избежание незаконной эмиграции, расставило посты у всех входов и выходов театра.

Государственные заботы навалились и продыху не давали. Было принято решение о немедленном вхождении Древней Греции в ЕС и НАТО. Сгоряча хотели даже войти во Всемирную Торговую организацию, но оказалось, что в стране не производится ничего, кроме эксцентричных политиков, дубоватых чиновников и вселенских обид, поэтому решили пока что погодеть.

Был назначен министр иностранных дел - какой-то мутный деятель, угодивший государю вовремя поднесенным на закуску бутербродом со смальцем. Ему было велено незамедлительно связаться с главами европейских государств, и организовать безвизовый въезд граждан Древней Греции в страны Шенгенского договора.

Бюрократический аппарат рос как на дрожжах. Мужала и набиралась опыта молодая древнегреческая армия. Компания молодых людей, когда-то давно отправленная на поиски буфета, объявила себя спартанцами. Они находили все новые и новые ящики бормотухи, запрятанные в самых неожиданных уголках театра. До государства доходила уже только часть найденного: спартанцы сориентировались в ситуации и стали представлять собой самостоятельную силу, пока, впрочем, поддерживающую монархию.

Министр внутренних дел очень уместно обратил высочайшее внимание на то, что в фойе на стенах висят изображения варварских угнетателей. По приказу Эдипа портреты Станиславского, Чехова, Софокла, Гоголя, Еврепида и непонятно как затесавшегося в эту компанию Платона, были немедленно сорваны и свалены в кучу посредине фойе.

Царю поднесли факел. Он лично поджог портреты, и с удовлетворением глядя на огонь, приговаривал на древнегреческом:

- Нама здеся Платонов не нать. Мы таперича себе сами Платоны.

Взамен уничтоженной чужой культуры, было решено поставить свою на недосягаемый уровень, так, чтобы перед Европами было не стыдно.

Перво-наперво под руководством министра культуры были организованы раскопки в подвале театра и немедленно найдены, и в огромных количествах, берестяные грамоты древних греков. Историки объяснили, что Святотроицкий собор был построен московитами на месте древней колонии гениальных греков, которые, очевидно, были полностью истреблены некультурными варварами. Грамоты, надо отметить, были написаны на чистейшем древнегреческом.

Так же минкультом был представлен новый культурный проект: забавная девка, танцующая древнегреческие танцы, и поющая матерные частушки. Был дан концерт, на котором присутствовал сам Эдип, и всем певица очень понравилась.

- Ай, любо, любо! - кричал царь, глядя на танцующую танец живота певицу.

Министр внутренних дел шепнул царю на ухо что-то такое, отчего тот покраснел.

- Что? - вскричало его величество. - Минкульта сюда!

Стража, или, по-древнегречески, вертухаи немедленно доставили дрожащего министра.

- Это что такое? - орал царь, указывая на певицу, стыдливо потупившую глазки. - Это что, правда, переодетый хлопец?

- А в чем дело? - поинтересовался министр, поправляя измятый вертухаями хитон.

Он объяснил, что певица действительно формально была мужского полу, и это не что иное, как дань традиции. В древнегреческом театре, например, все женские роли исполнялись мужчинами.

- Во как! - удивился такому казусу Эдип.

- К чему эти комплексы, ваше величество? - кричал разгорячившийся минкульта.

Сомнения царя, таким образом, развеялись, и концерт продолжился. У населения певица пользовалась чрезвычайным успехом, ничего другого все равно не было. Эдип даже присвоил ей звание народного артиста Древней Греции, а так же сообща решили, что она будет представлять державу на Евровидении. В конце концов, Эдип настолько проникся ее творчеством, что, наплевав на условности, взял да и женился на певичке.

Вроде бы все шло гладко. Однако с периферии начали доходить тревожные вести. В темных коридорах, ведущих к складу декораций, завелся маньяк. Разжившись, в гримерных пушкинской крылаткой, он подкарауливал одиноких эллинок и бросался на них, распахивая свой плащ надетый на голое тело и крича, что он - Бэтмен. Никакого вреда от него, кроме приступов брезгливости у женщин, не было, но настораживало, что весь мощный аппарат силовых ведомств ничего не мог с ним поделать, несмотря на личный контроль министра внутренних дел. В другом конце театра объявился олигарх-старообрядец с бандой, контролирующий автоматы с шоколадками, отбить которые не смогли даже доблестные спартанцы.

Пока царь отдавал все свои силы службе родине, случилось несчастье: царицу застукали за кулисами с каким-то спартанцем. Портить отношения со спартанцами царь не захотел, поэтому ограничился фингалом царице и спустил дело на тормозах.

Едва уладили дело царицы, министр внутренних дел сообщил о раскрытии заговора. Он обвинил министра обороны в шпионаже в пользу московитов. В качестве доказательства приводились личные слова Минобороны, о том, что его невестка является учительницей русского языка. После экспресс-допроса на найденной на складе декоративной, но исправной дыбе, которую называли прокрустовым ложем, обвиняемый признался, что в прошлом служил в советской армии.

Была собрана судебная тройка, во главе с Эдипом, которая вынесла шпиону смертный приговор. Стали думать о способе казни. Под воздействием бормотухи у царя неожиданно всплыли сведения из школьной программы, что в Древней Греции шпионов было принято сбрасывать в пропасть. Минкульта возразил, что шпионов побивали камнями, а в пропасть сбрасывали некрасивых мальчиков.

Посовещавшись, решили, что бывший министр, при всех его недостатках, все-таки мальчик, и красотой, действительно, не блещет. За неимением пропасти решили выкинуть его из окна пятого этажа. Минкульта даже вспомнил подходящее слово - "дефенистрация", но его в последний раз попросили не умничать.

Вяло упирающегося осужденного подняли на пятый этаж. Палач с помощниками, одетые в черные кожаные костюмы из модернисткой постановки "Венеры в мехах", взяли осужденного за руки и ноги, раскачали и на счет три дефенестрировали.

Предатель, вылетев в окно, на долю секунды замер, после чего полет его приобрел ярко выраженную вертикальную направленность. Палач удовлетворенно послушал удаляющийся крик жертвы, и с чувством выполненного долга отправился докладывать министру об исполнении. Министр, в свою очередь, отчитался перед царем, и в награду за бдительность был награжден недавно учрежденым орденом Эфиальта, одного из знаменитых трехсот спартанцев.

К счастью, по закону жанра именно под окном, посредством которого казнили предателя, находились мусорные баки, и министр не пострадал. Несколько человек, прогуливающиеся в парке с детьми и собачками, подбежали и помогли слегка оглушенному министру выбраться. Они попытались узнать, что произошло, но ничего не поняли из-за странного говора пострадавшего. Вызвали скорую, и, на всякий случай, полицию.

Тем временем в театре произошло то, что давно должно было произойти. Царь Эдип очень не вовремя прилег вздремнуть, и, заснув законным монархом, проснулся государственным преступником и московитским шпионом. Пока царь смотрел сладкий сон, в котором проклятые московиты, раскаявшись во всех своих прегрешениях, компенсируют вековые обиды Древней Греции огромным репарациями, а затем, чтобы освободить территорию законным владельцам, как лемминги топнут в Северном Ледовитом океане, власть в театре захватила, при поддержке министра внутренних дел, языковая комиссия. Новое правительство вменяла бывшему самодержцу обвинение в шпионаже и недостаточном количестве в своей речи мата. Также он был замечен в правильном употреблении запрещенного слова "класть", что давно уже приравнивалось к государственной измене.

Пока Эдипа допрашивал лично министр внутренних дел, к театру одновременно, хотя и с разных сторон, подъехали карета скорой помощи и автобус дежурной части. Министр, увидав людей в форме, говорящих по-русски, начал злобиться и, в конце концов, бросился на врача.

- Мерзота московитска! - хрипел он в опытных полицейских руках. - Отпущай меня, байстрюк! Отпущай, быдло ватное!

Полицейский вынужден был применить к нему меру физического воздействия, после министр немного оклемался и заговорил на сносном русском, правда, сильно гыкая.

- Я не потерпевший! - заявил он полицейскому, помогавшему врачу пеленать психа. - Я, можно сказать, политический беженец!

- Белая горячка, - констатировал врач, завязывая рукава смирительной рубашки красивым бантиком.

Но когда больной упомянул о чудесной черной водке, полицейский насторожился. Память о громких отравлениях контрафактным алкоголем были еще очень свежа, и полицейский решил известить свое начальство. Он как раз докладывал начальству о произошедшем, когда в небе раздался крик, и в мусорный бак влетело новое тело.

Врач, глядя наверх, чтобы третий пациент не прилетел непосредственно в него, извлек из бака ободранного и заросшего щетиной человек, завернутого в расшитую петухами скатерть с бахромой. Министр, увидав своего царя, попытался скрыться с места происшествия. Эдип тоже узнал предателя.

- С кацапами, значит, спелся, гадина? - шипел монарх, вцепившись своему подданному в волосы и пытаясь попасть кулаком в глаз. Министр, свободу действий которого сковывала смирительная рубашка, по мере сил отбивался от самодержца ногами. Насилу их растащили в разные стороны.

Министр внутренних дел, приземлившись, выбрался из бака самостоятельно. По его словам, коварный министр культуры решил, видимо, поставить государственные перевороты на поток, собрал народное вече и с его помощью избавился от своего коллеги по дуумвирату. Несмотря на перипетии следствия и казни, он сумел сохранить на груди орден Эфиальта.

Вскоре подоспело подкрепление: автобуса ОМОНА и несколько машин МЧС. Полиция отправила переговорщиков к дверям театра, пожарные развернули несколько батутов и фланировали с ними под окнами, задрав головы. Следующим на место событий ожидаемо прибыл министр культуры, который поведал, что спартанцы, воспользовавшись временными трудностями, разогнали народное вече и начали всеобщую мобилизацию.

Переговоры у дверей ничего хорошего не принесли: захватившие театр требовали уважения к границам государства, репараций за все годы угнетения Древней Греции, цистерну бормотухи и три ящика презервативов - новые власти явно готовили массовые репрессии. В случае отказа греки угрожали началом боевых действий, гвардейским спартанским полком и особо секретной бомбой.

Услыхав про бомбу, полицейские ретировались с театра боевых действий и залегли в складках местности. Запросили инструкции у руководства. Начальство, которое, учитывая и так неясную международную обстановку и опасаясь новых санкций, предпочитало ни мычать ни телиться. Пожарные же продолжали отлов батутами граждан, вылетающих из окон через неравные промежутки времени. Вновь прибывшие поведали, что спартанцы, ввиду иссякающих запасов бормотухи, решили сократить число древних греков, и развернули массовый террор. В окно бросали кого попало, без суда и следствия. Интересно, что все выкинутые считали себя политическими беженцами и рвались вернуться на родину.

Тем временем вернулись посланных в театр спецназовцы-разведчики, которые принесли утешительные новости: хваленный спартанский полк представлял собой всего-навсего группу из тринадцати молодых людей, вооруженных деревянными шпагами и мечами из театрального реквизита. Кастрюли и дуршлаки, изъятые из театральной кухни, они использовали в качестве шлемов.

Полиция приободрилась и начала готовиться к штурму. Все было готово. Триста омоновцев в штурмовой экипировки ждали команды, как вдруг из окон окруженного здания повалил густой дым. Двери распахнулись и на площадь повалили перепуганные древние греки. Оказалось, что когда на сцене затеяли жечь новую порцию московитской пропаганды в виде полного собрания Шекспира и Чехова, загорелись кулисы, с которых пламя перекинулось на стены.

Главного спартанца, прежде чем передать его в руки врачей, полиция допросила насчет бомбы. Грек быстро раскололся, что бомба была склеена из картонных коробок и сгорела в самом начале пожара.

Пламя удалось быстро локализовать и погасить, но еще долго по прокопченным лабиринтам бродили врачи, пожарные и полиция. Объединив усилия, они сетями отлавливали полоумных театралов и небольшими партиями везли их за город, в клинику к доктору Морошкину.

Глава 11.

- Извиняюсь, - сконфуженно пролепетал Максим, заглянув в дверь. - Не знал, что вы работаете...

У ног Киры, елозил на коленях упитанный гражданин в черном костюме и ярко-розовой рубашке, придававшей его красному лицу дополнительную яркость. Лысина толстяка, окаймленная жесткой белесой щетиной, разбрасывала блики по всей комнате. Услыхав звук открывшейся двери, он повернул голову и поглядел на Максима с неудовольствием. "Почему она никогда двери не закрывает?" - мысленно возмущался Максим, давая задний ход.

- Подожди! - велела Кира. - Ты чего хотел?

- Ибисов сказал - здесь вечером будет игра...

- Да, проходи. Остальные скоро прибудут.

- Удобно ли? - Максим с сомнением поглядел на коленопреклоненного толстяка.

- Не обращай внимания, - сказала Кира и пнула толстяка в бок, - а ты не отвлекайся!

Тот сдавленно хрюкнул и уставился в пол.

На диване маялся бездельем доберман, поэтому Максим сел за стол. Служанка, стоявшая за креслом Киры, немедленно поставила перед ним чашу, налила вина.

- Спасибо, - сказал Максим. - А чего товарищу надо?

- На волю хочет, - объяснила Кира и снова его пнула. - Хочешь на волю?

- Очень хочу, госпожа, - грустно подтвердил толстяк. - Отпустите, а?

- А что с ним не так? - поинтересовался Максим.

- Ну, давай, рассказывай! - велела Кира.

- Разрешите встать с колен, госпожа? - спросил покорный толстяк. - Ноги затекли - сил нет.

- Ничего, потерпишь!

Толстяк выпрямил спину, и, изредка морщась от боли в коленях, начал свою историю.

Звали его Петром Евграфовичем Гриллом, и был он типичным свиньей-оборотнем. В человеческом воплощении он заведовал городским коммунальным хозяйством, периодически превращаясь в довольно крупного и активного поросенка с соответствующим стилем поведения. Трансформации эти носили спонтанный характер, и никак не зависели от настроения, фазы луны или содержания алкоголя в крови

- Жена, дети, подчиненные - ладно, привыкли. А с начальством всякое бывает. В прошлом месяце выговор влепили. Или, две недели назад, прямо на планерке, в присутствии бургомистра приступ случился, такой позор! Хорошо бургомистр из наших, с пониманием... А позавчера в стриптиз клубе! Так насвинячил - вспоминать страшно, хоть вообще там больше не появляйся. Я как узнал, что вы к нам прибыли, сразу сюда... Великая Госпожа! Превратите меня в свинью насовсем, а?

- В свинью? - удивился Максим. - Вам что же, не нравится быть человеком?

Грилл хрюкнул.

- Вы, молодой человек, не понимаете..., - снисходительным тоном начал он, и немедленно получил каблуком в бок.

- Ты как разговариваешь с бессмертным, свинья?

- Прошу прощения, госпожа... Господин, видите ли, быть свиньей неописуемое блаженство! Никаких ограничений, условностей, ничего не стесняет!

Следующие минут десять Грилл с жаром и необычайным красноречием расписывал достоинства скотского существания, пока Кира, зевнув, не прервала его:

- Ладно, надоел. Проваливай!

Грилл, встав на четвереньки, дождался прощального пинка, и, не поднимаясь, удалился. Доберман немедленно перекочевал с дивана к ногам Киры.

- А почему ты его не освободишь? - спросил Максим. - Мучается же человек...

- А кто работать будет? - удивилась Кира. - Он один из лучших свиней-агитаторов!

Уходя, Грилл неплотно закрыл дверь, и в щель просочился знакомый котяра. Поводив туда-сюда тигриной мордой, он сунулся было к Кире, но на него рыкнул доберман. Делить хозяйку с котом он не собирался. Кот, распушив хвост, выгнул спину и боком ускакал на диван. Запрыгнув на спинку, он фыркнул на пса. С гордым и снисходительным видом, свойственным хорошо откормленным котам, он оглядел окрестности и принялся умываться.

Со шкафа к нему немедленно спикировал попугай.

- Физкульт пррривет! Физкульт пррривет! - ворковал он, бочком подбираясь к коту.

Кот, подняв голову, поглядел на птицу умными глазами и продолжил намывать мордочку лапкой.

- За кого болеешь? - ворковал попугай, подпрыгивая на месте от возбуждения. - Кто так подает? Болельщики не пррростят! В свои ворррота! Трррус не игрррает в хоккей!

Кот продолжал свой туалет, демонстрируя полную индифферентность к туземному спорту. Попугай начал заводиться.

- Кррррым наш! - заявил попугай, агрессивно топорща хохолок. - Можем повторррить! Цигель-цигель! Не служил - не мужик! Оставайтесь на линии - вам ответит перррвый же освободившийся оперрратор! Пиво без водки - деньги на ветеррр! Пррродолжение смотрррите после рррекламы!

Кот, закончив маникюр, вылизывался под хвостом. Кошачье равнодушие выбесило СМИ, и попугай внезапно укусил свою аудиторию за хвост. Кот, однако, был сыт, сонен, а потому к насилию малосклонен. Он бухнулся на бок и лапой стал лениво гонять попугая, который, перепрыгивая через его лапы, как через скакалку, вопил:

- Лапы прррочь, мррразь полосатая! Черррный пояс по боксу!

Тут кот его все-таки зацепил когтем, и попугай заверещал тоном выше:

- А-а, не бейте! Больная печень!

Он сумел вывернуться из кошачьих лап, потеряв пару перьев из хвоста, и, продолжая голосить, благоразумно убрался на другой конец дивана.

- Быдло мохнатое! - крикнул он с безопасного расстояния, и, понемногу успокаиваясь, принялся шарить клювом подмышкой.

В этот момент свет в комнате мигнул, вздрогнул пол, и задребезжали стекла.

- Землетрясение! - крикнул Максим, в панике хватаясь за стол.

- Нет, это Денис пожаловал, - хладнокровно объяснила Кира, пригубив вина.

Лампы, несколько секунд горевшие вполнакала, вспыхнули в полную силу. Кира наклонилась и заглянула под скатерть.

- Добрый вечер, - сказала она. - Ты дома.

Под столом громко завозились, и Максим инстинктивно поджал ноги. Из-под стола, цепляясь за скатерть, как альпинист за веревку, выполз тот самый молодой человек, которого вчера они с Ибисовым забирали на вокзале, Денис Бромов-Валашский. По его всклокоченному виду, густой черной щетине, подступившей к налитым кровью глазам, было понятно, что он только что проснулся, и ему нехорошо.

- Перебрал вчера? - поинтересовалась Кира.

- Тихо-тихо-тихо! - пробормотал Денис, позеленев от ее громкого голоса.

Он схватил первую попавшуюся бутылку со стола и надолго припал к горлышку.

- Бокал хотя бы возьми, - брезгливо поморщилась Кира.

Денис, слишком занятый своими переживаниями никак не отреагировал на ее слова. Высосав бутылку, он поставил ее на стол и замер со страдальческим выражением лица, ожидая исцеления.

Максим краем глаза заметил неясное движение, словно за окном пролетела птица. Он обернулся, и от неожиданности едва не упал со стула. За столом непонятно как оказалась миниатюрная девушка в кожаной куртке, с копной разноцветных косичек на голове. Ни на кого не глядя, ни с кем не здороваясь, она сняла с плеча рюкзачок в виде гробика и достала небольшой металлический термос и полулитровую бутылку водки.

- Камиллочка, детка, пожалуйста, только не за столом! - вскричала Кира.

- Я вам не детка, - буркнула маленькая девушка, откручивая крышку термоса.

Она взяла со стола первый попавшийся бокал, критически заглянула в него и нацедила из термоса густую красную жидкость, которую разбавила водкой. Кира побледнела и отвернулась, борясь с дурнотой.

- Можно мне трубочку? - невинным голосом спросила Камилла служанку.

Термос и водку она поставила на стол.

- Убери эту гадость со стола, - ледяным тоном велела Кира.

- Почему это? - осведомилась Камилла.

Ей принесли трубочку, и она принялась посасывать свой коктейль с самым вызывающим видом. Кира с трудом взяла себя в руки и заговорила спокойнее:

- Если уж мы живем вместе, то давай договоримся соблюдать правила...

- Чьи правила? - осведомилась Камилла. - Ваши?

- Общие.

- То есть ваши. Мне ничего нельзя, а ваше зверье по всему дому расхаживает!

- Кстати да! - ворвался в перепалку Денис.

Он оживился, лицо его разгладилось, и даже щетина, кажется, втянулась обратно. Он почувствовал прилив сил, которые решил потратить на скандал.

- Фланируют по всему дому! - он сопровождал свои претензии вычурной жестикуляцией, словно выступал со сцены. - Табунами! Это невыносимо! В любой момент ждешь пассажа! Вот, полюбуйтесь!

Денис повернулся и продемонстрировал отпечаток копыта на спине.

- Опять на полу спал? - предположила Кира.

Денис задохнулся от возмущения:

- Попрошу не учить меня, где спать!

Шум привлек попугая, который немедленно перелетел на стол, и крутился вокруг Дениса в надежде что-нибудь выпросить или украсть.

- Я пришел с работы! Имею право! Я еще понимаю собаки, с ними по крайней мере можно договориться! Но козел! - Он на полуслове оборвал свои претензии и нормальным голосом поинтересовался: - Кстати, все хотел спросить: почему именно козел? Откуда ты его взяла?

- Евдоким? Он местный, - ответила Кира.

- Чем же он провинился, что ты его так?

Кира пожала плечами.

- Это не я. Сколько его знаю, он всегда козлом был.

Камилла громко втянула через трубочку остатки своего коктейля. Кира поморщилась и осуждающе на нее взглянула.

- А еще вы чужих клиентов воруете! - немедленно отреагировала на этот взгляд Камилла.

- Кто тебе сказал? - очень правдоподобно возмутилась Кира.

- До меня несколько человек не дошли!

- С чего ты взяла, что это я?

- Их потом у вас видели!

Кира не нашлась, что ответить и решила перевести тему.

- Прекрати спаивать животное! - закричала Кира на Дениса, который под шумок налил попугаю в блюдце водки.

- Тебе жалко, что ли? - Денис закрыл попугая ладонями как пламя свечи на ветру. - Пей, мой хороший!

- Нам еще пьяных зверей в доме не хватало! - присоединилась Камилла.

Попугай, кося черным блестящим глазом на женщин, торопливо, пока не отняли, лакал из блюдца. Максим ошарашено наблюдал за всей сценой. Бессмертные, судя по всему, уживались друг с другом с большим трудом.

Неизвестно, чем бы закончилась эта пикировка, не появись в этом момент Ибисов. Он вошел в комнату, как все нормальные люди, через дверь. Адвокат был устал и хмур. Самое удивительное, на нем не было галстука - таким его Максим видел впервые, считая галстук неотъемлемой частью Ибисова.

Все примолкли. Камилла заранее насупилась. Денис незаметно отпихнул от блюдца захмелевшего попугая, который бухнулся на зад и сидел, ничего не соображая. Кира взглянула на служанок. Ибисова усадили в кресло, налили вина, поднесли бронзовый умывальник с водой, в которой плавали лепестки роз. Адвокат зачерпнул воды и обтер лицо. Влага с его кожи мгновенно испарилась, как с раскаленного утюга. Освежившись, он отпил вина и обвел всю компанию тяжелым взглядом.

- Ну-с, дамы и господа, - начал он без приветствий, - куда делось наше наружное наблюдение?

- Кто? - спросила Кира.

- Два молодых человека, которые со вчерашнего дня следили за этим домом. Они пропали.

- Dammit! - воскликнула Кира. - Не успела! А я их хотела себе забрать...

- Тебе-то они зачем понадобились? - удивился Ибисов.

- У папика на прошлой неделе было хорошее настроение, ну, он у меня двух ротвелеров и амнистировал. Открылись вакансии.

- Понятно. Значит, не ты. Мила!

- Что "Мила"? - возмутилась Камилла. - Чуть что - сразу Мила! Мне они нафиг не сдались. Здесь порт, мне и так еды хватает.

Она сложила руки на груди и возмущенно зыркала на Ибисова исподлобья.

- Денис!

- А? Что? - встрепенулся задремавший Бромов-Валашский.

- Твоя работа?

- Моя, - охотно признался он.

- Ясно. Ну и кто ты после этого?

- Все нормально, начальник! - радостно воскликнул Денис. - Подумаешь, перебрали ребята немного... Проспятся и немедленно вернутся к своим должностным обязанностям. Даю слово!

- Лечиться тебе пора, Денис, - сказал Ибисов грустно. - Порекомендовать хорошего нарколога?

- Само пройдет!

Ибисов некоторое время давил его взглядом, что, впрочем, никакого впечатления на добродушного Дениса не произвело.

- Завтра прибывает командор! - веско произнес Ибисов. - К этому времени - Денис, слышишь? - наше наружное наблюдение должно быть на месте и наблюдать. В конце концов, они никому не мешают. Не тридцатые годы, слава богам, никто за нами группы захвата не присылает. Денис, ты все понял? Смотри, введу санкции - мало не покажется!

Денис, услыхав про санкции, загрустил.

Попугай, все это время просидевший посредине стола, глядя по сторонам мутным расфокусированным взглядом, вдруг громко икнул. Выпучив глаза, он зашипел, заскрипел, как старый патефон, и выдал:

- Ка-ка-ка-ка!

Все поглядели на него с любопытством. Вдохновленный, он продолжил:

- Ка-ка-каким я был! Та-таким я и остался! Ка-казак лихой! Орррел степной!

По всем признакам, Иннокентий пел. С трудом поднявшись, он пустился в пляс, широко размахивая крыльями и роняя посуду, за что Денис выкинул его со стола.

Перелетев на спинку дивана, попугай стал искать, чем занять свою творческую натуру. Взгляд его, мутный и нетвердый, пал на уютно свернувшегося клубком кота. Хохолок попугая встал дыбом. Водка, плескавшаяся в дерзкой птице, требовала развития конфликта. Иннокентий бодреньким зигзагом подбежал к проснувшемуся коту. Балансируя на одной лапе, попугай другой взял опешившего от такой наглости кота за грудки и зашипел:

- Ну что, выйдем, поговорим, морда усатая?

Морда усатая до переговоров не снизошла. Вместо этого кот, не меняя позы, нанес лапкой быстрый и точный удар в клюв разговорчивой птице, отчего дебошир головой вперед, сложив крылья по швам и вытянув лапы, улетел за диван. Кот, взглядом проследив его траекторию, подергал ухом, прислушиваясь. Из-за дивана не доносилось ни звука. Тогда кот перевернулся на другой бок и снова заснул.

- Может, сдох? - с надеждой спросила Камилла.

Проверять не стали.

Кира сделала знак служанкам, и они убрали все со стола, сменив скатерть. Свет в комнате как будто загорелся ярче. На середину стола черная служанка поставила человеческий череп. Крышки у черепа не было, как и нижней челюсти, зато на верхней зубы были в отличном состоянии, некоторые даже украшены золотыми коронками. Бессметные положили перед собой монеты. Самая большая кучка была перед Денисом. Максим достал свои пять монет. В руках Ибисова появилась колода карт.

- Ну-с, приступим? - спросил Ибисов, тасуя колоду.

Он бросил в пустой череп монету, то же самое сделали остальные. Видимо, это был банк.

- Ты играешь? - спросил Ибисов Максима.

Тот взял первую попавшуюся монету и бросил в банк.

Ибисов раздал по две карты. Максим заглянул в свои: двойка червей и четверка пик. Карты были необычные, он никогда таких не видел: картинки были гравюрами тончайшей работы, созданными неизвестным гением, владевшим совершенным рисунком. На двойке червей был изображен жилистый бородатый лучник, прилаживающий стрелу к тетиве. На четверке строитель в капюшоне, закрывающем лицо, держал в руке аршин; на заднем плане был изображен мост. Максим обомлел: рисунок менялся, сами карты были теплыми, словно живыми. Лучник, приладив стрелу, натянул тетиву и принялся целиться в солнце.

Ибисов открыл старший козырь: короля бубей, мужчину лет пятидесяти, с брильянтовым перстнем на среднем пальце, азартно орущего в телефонную трубку.

- Ставку?

Все пропустили, тогда Ибисов открыл и положил справа и чуть ниже короля младший козырь: даму с жезлом. Лицо дамы было очень знакомым, как будто Максим видел ее буквально на днях. Она первая его узнала и улыбнулась, подмигнув, и тогда узнал ее и Максим, а, узнав, - вздрогнул. Это была та самая девушка, которая провела у него вчерашнюю ночь, Марина. Он взглянул на свои монеты - именно ее душой он сделал ставку.

Максим понял, что это за игра. Души, которые бросали в череп, были каким-то дьявольским образом связаны с картами, а сидящие за столом играли человеческими судьбами.

Кира первая, бросив монету в банк, сходила тузом треф, затем взяла из колоды карту. Марина на каникулах решила съездить со своей подругой, которую Максим видел в ее квартире, в Москву - потусить.

Камилла, секунду помедлив, выбрала монету, опустила ее в череп и сходила шестеркой червей. Максима это нисколько не устроило, и он отбил ее карту своей четверкой пик. Строитель на картинке взмахнул аршином, и мост со страшным грохотом обрушился в реку. Марина серьезно поссорилась с подругой.

- Денис, я слышал, вы вчера давали представление? - завел беседу Ибисов.

Денис кивнул, кидая в свой черед карту.

- И как прошло? Судя по всему - удачно?

- Аншлаг и фурор!

- Система Станиславского? - с понимающим видом сказал Ибисов, отбивая карту Дениса.

По завершении первого круга открыли второй младший козырь - молодого человека в белом халате, валета пик.

- Станиславский устарел. Я сейчас использую систему "все включено".

- И не жалко вам людей? - хмыкнул Ибисов.

- Я дарю людям сказку! - обиделся Денис.

- Хорошая сказка, - сказала Кира, делая ставку, - двадцать три человека выкинули из окна.

Ибисов поднял голову и уставился на Дениса.

- Погибших нет, - быстро ответил тот.

- Молодец, - похвалил его Ибисов. - Ведь можешь, когда захочешь.

Игра, сдвинулась с мертвой точки. Марина, поссорившись, ушла гулять одна по городу и случайно встретилась с королем бубей. Она случайно узнала, что он не просто король, а владелец контрольного пакета акций какого-то трубопрокатного завода. Максим понимал, что душа этого человека лежит в банке, и в случае выигрыша достанется ему. У короля пик были серьезные деньги и ценные связи, а у Максима деньги водились только у одной души, но это были сущие гроши по сравнению с доходами трубопрокатного короля. Секунду помедлив, Максим, сходил двойкой червей, лучник выпустил стрелу, и к его ногам упала мертвая птица. Марина, не возвращаясь в родной город, вышла замуж за короля.

- В этот раз никого не съели? - поинтересовалась Камилла.

- А что, и такое бывает? - ужаснулся Максим.

Камилла усмехнулась.

- Денисушка у нас поклонник древнегреческой трагедии, там и не такое бывает.

- Вот только не надо осуждений, - проворчал Денис. - Я просто хочу, чтобы люди раскрылись, показали свой внутренний мир, открыли глубины своей психики...

- Зато триста душ заработал за один вечер, - сказала Камилла.

- Триста пятнадцать, - самодовольно уточнил Валашский.

- Неплохо! - похвалил его Ибисов. - В таком случае хочу напомнить, что вы мне должны тридцать две души. Можете быть так любезны, передать мне их прямо сейчас?

- Могу быть так любезен! - ответил Денис. - Я вообще очень любезный. Если бы я был коньяком, то назывался "Куртуазье".

Он долго смеялся своей шутке, нисколько не смущаясь, что кроме него никто даже не улыбнулся. Максим с завистью проводил глазами щедрую горсть монет, которые Денис, не считая, отдал Ибисову.

- Триста пятнадцать душ за один вечер? - недоверчиво переспросил Максим, с уважением глядя на Дениса, к которому до этого момента относился как к обычному забулдыге, каким-то чудом затесавшемуся в серьезную компанию.

- Это что, - сказал Ибисов. - Прошлым летом наш Денис устроил чес по отелям Турции, прикинулся аниматором. Пять тысяч душ за две недели! Вот как надо работать!

- Да, неплохое было лето, - согласился Денис. - И потерь среди гражданского населения всего пятнадцать человек.

У Максима голова закружилась от таких чисел. Пять тысяч душ!

- Жаль, не все довез! - вставила Кира. - Половину, как обычно, растряс в поездах.

- Я не летаю принципиально, - пояснил Денис.

- Еще бы! В том состоянии, в коем он обычно пребывает, летать не безопасно, - объяснила Кира.

- Поездом-то всяко куда-нибудь да доедешь, - согласился с ней Денис.

- Ты... Вы, что, поездом приехали из Турции? - изумился Максим.

- А что такого? - не понял его удивления Денис.

- Он однажды съездил поездом в Индию и обратно, - сказала Камилла.

- Это вообще реально? - усомнился Максим.

- Легко! - воскликнул Денис. - Хотя нет, не легко... долго... муторно... пересадки... проводники... Но возможно!

Игра тем временем шла своим чередом. Максим, ища способов завладеть деньгами короля, сходил восьмеркой виней, и молодую его жену с пугающей настойчивостью стали посещать всякие нехорошие мысли. В принципе, она короля по-своему любила: с ним было интересно, он был умный, опытный и охотно баловал молодую жену. Но, к ее огромному сожалению, он был лютым собственником. Благодаря сходившему семеркой треф Ибисову, король перед свадьбой заставил Марину подписать брачный договор, по которому в случае развода (по любой причине), она не получала ничего. Зато в случае смерти короля, Марина наследовала все.

Максим решил воспользоваться оплошностью Ибисова и сходил пятеркой червей. Марина решила, что муж не оставил ей иного выхода кроме как его отравить. Будучи девушкой неглупой, она не стала заниматься самодеятельностью и покупать яды через Интернет, а решила найти специалиста. Словно сама судьба благоволила ее замыслу. Камилла тузом червей отбила ибисовскую десятку пик, и Марина случайно встретила своего знакомого, с которым в школе сидела за соседней партой. Одноклассник, тот самый младший козырь, валет виней, когда-то безответно сох по Марине. Окончив медицинский институт, он переехал в Москву, и теперь работал анестезиологом в одной частной клинике.

Максим поддержал игру Камиллы против Ибисова и Киры, кинув тройку червей, а Камилла доделала дело восьмеркой бубей. Врач, после пары бурных свиданий, замороченный Мариной и картами до потери разума, уверовал, что от счастья с красоткой червей его отделяет только старый жадный муж, и согласился на черное дело.

В этот момент кот проснулся, потянулся и спрыгнул с дивана. Он опасливо обошел пса, запрыгнул к Кире на колени, затем на спинку кресла и принялся тереться о ее волосы, громко мурлыча. Камилла посмотрела на кота и нахмурилась.

- Кот видел наши карты! - закричала она. - Он ей все рассказывает!

Действительно, Камилла сидела спиной к дивану, и кот мог заглянуть в ее карты.

- У тебя паранойя, - ответила Кира.

Она почесала кота за ушком, и тот от счастья едва не рухнул вниз.

- Я требую переиграть! - заорал в свою очередь Денис.

В его карты кот заглянуть не мог при всем желании - Денис сидел лицом к дивану - но игра у него не ладилась.

- Гнать кота из комнаты, - предложил консенсус дипломатичный Ибисов.

Посовещавшись, решили, не обращая внимания на возмущенные крики Камиллы и Дениса, не переигрывать, но кота из помещения вывести. В процессе выдворения кот висел мешком, страдальчески возводя глаза к потолку, словно призывая небо в свидетели своей невиновности.

Игра продолжилась. Денис, когда до него дошла очередь, спасовал. Помаявшись совестью, которую Камилла заглушила четверкой червей, принявшей вид бурной, хотя и насквозь фальшивой, сцены ревности, валет рассказал своей любовнице, как с помощью двух продающихся без рецепта в любой аптеке, но конфликтующих между собой медицинских препаратов можно примерно за полгода свести здоровяка короля в могилу.

Теперь и Кира бросила карты. Марина мужа любила, и согласилась на мокрое дело, только получив от валета заверение, что король мучиться почти не будет. С любовником она решила отношений не прерывать до окончания курса лечения - мало ли что.

Король, у которого уже появились первые признаки недомогания, вместо того, чтобы обратиться к врачу, завел себе любовницу - и тут карты сбросил Ибисов. Максим не поверил своим глазам. Теперь у него был шанс получить душу, а значит и деньги короля, напрямую, без лишних проблем и сложностей с наследством. Нужно было лишь избавиться от опекаемого Камиллой валета-врача. Причем нужно было уже спешить, чтобы сохранить не только бизнес короля, но и его здоровье. Благодаря тузу виней от Максима, король заглянул в мобильный телефон, случайно оставленный супругой, и увидел в нем только что пришедшее смс. Само по себе в сообщении не было ничего подозрительного, но Максим сумел отбить Камиллину девятку червей королем виней, и король вдруг заподозрил жену в неверности, воспылал ревностью и обратился к специалисту, рыжему любителю сладкого.

Камилла не ожидала, что Максим пожертвует своей же дамой, но поверх нее легла двойка виней, и король виней из экспресс-допроса врача узнал всю схему, о чем и сообщил своему работодателю. Надо сказать, поступок благоверной не на шутку огорчил короля бубей. Камилла бросила карты. Максим выиграл.

Он высыпал из черепа весь банк, еще плохо соображая от радости. Шестнадцать монет, шестнадцать душ, шестнадцать человеческих жизней принадлежало ему. Самый главный выигрыш, душу трубопрокатного короля, Максим убрал в карман. Им сегодня он рисковать не собирался.

Тут он вспомнил, что две из этих шестнадцати душ - мертвы. Смотреть на них было страшно. Не в меру услужливая память преподнесла ему сцену, которую успел краем глаза увидеть в конце игры, как не спешил он отвести взгляд: два черных, блестящих от дождя, громоздких пакета странных очертаний хмурые люди в мокрых кожаных куртках укладывают в глубокую яму где-то среди деревьев.

- Прошу прощения, - пролепетал Максим, бледнея, - я пропущу.

Он, ударившись коленом о ножку, неуклюже выбрался из-за стола, мельком заметив недоуменный взгляд Дениса и хищную улыбку Киры.

На свежем воздухе ему немного полегчало, в голове прояснилось. Опомнившись от жара и азарта игры, Максим осознал, что он натворил и выругался. Только что ради победы в игре, он пожертвовал жизнью женщины, которая ему ничего плохого не сделала, более того, пусть и всего на одну ночь, была его женщиной. Судьба врача почему-то волновала его гораздо меньше.

Впрочем, постойте! Марина была у него только вчера! Не могло же все произойти за один день! Скорее всего, она даже уехать в Москву еще не успела! А Максим примерно знает, где она живет, по крайней мере, дом - точно. Значит, все еще можно изменить!

Он вызвал такси и минут через пять был возле ее дома. Потом он долго стоял на углу, вспоминая, как выглядел вид из квартиры Марины. Кажется, второй подъезд. Или третий. И третий этаж. А может быть, четвертый.

Дверь третьего подъезда не запиралась, и Максим начал с него. Он решил идти по порядку, снизу вверх. Поднявшись на четвертый этаж, он несколько раз нажал кнопку звонка. Наконец, за обитой древним дерматином дверью послышалось шарканье, и старушачий голос произнес:

- Кто?

Максим прочистил горло.

- Здравствуйте! Мне нужна Марина! - громко сказал он в замочную скважину.

- Кто?

- Марина!

- Нету здесь таких!

- Тогда извините! Может быть, вы ее знаете? Она в вашем доме живет! Такая высокая девушка, русые волосы...

Голос замешкался.

- Это очень важно! - крикнул Максим. - Мне срочно нужно кое-что ей сказать!

- А вот я сейчас в милицию позвоню. Там и поговоришь!

Шарканье удалилось. А ведь и в самом деле, позвонит. Максим собрался постучать в соседнюю дверь, когда хлопнула входная дверь в подъезд. Кто-то стал подниматься по лестнице. Максиму решил, что человек, возвращающийся домой пол-третьего ночи, должен находиться в более благодушном настроении, нежели поднятая с кровати пенсионерка.

Перепрыгивая через две ступени, Максим скатился вниз и на площадке второго этажа столкнулся с Ибисовым.

- Я... Вы? А вы здесь как?

Ибисов из своего портфеля достал связку ключей, выбрал нужный и открыл дверь квартиры.

- Входи.

Ибисов включил свет в прихожей, и, не снимая обуви, направился в комнату. Максим двинулся за ним и обомлел. Он узнал и квартиру, и вид из окна. Именно здесь он был вчера, оказавшись в теле Марины. Все-таки второй этаж. Ну, хотя бы подъезд угадал.

- Где она? - спросил Максим

- Они вчера уехали.

- Вчера? А откуда у вас ключ?

Ибисов усмехнулся.

- Она оставила, чтобы я кормил кота и поливал цветы, пока ее не будет.

- Вы шутите?

Вместо ответа Ибисов направился на кухню, открыл шкаф и взял пакет сухого корма. На шуршание вылез уже знакомый Максиму кот, который принялся тереться о брюки Ибисова, оставляя на них клочья шерсти. Адвокат, поддернув манжеты, засыпал в синюю пластиковую миску корм и поменял воду. Кот с томным урчанием сунул толстую морду в миску и захрустел. Затем Ибисов взял на подоконнике маленькую лейку и полил цветок на подоконнике. Закончив дела, он прошел в комнату и уселся в кресло.

- Ну-с, а ты здесь что делаешь? - спросил Ибисов.

- Я должен найти Марину!

- Кто такая?

- Мы в ее квартире! Вы же сказали, она вам ключ оставила...

- А, понятно. И зачем она тебе понадобилась?

- Я... Мне нужно!

- Успел с ней близко сойтись?

- Я просто проверял, как все это работает...

- Тогда в чем проблема?

- Но, я ее убил!

Ибисов с интересом поглядел на Максима.

- Кого?

- Да Марину же!

- Понятно. - Ибисов достал из внутреннего кармана пиджака курительную трубку. - Ты не возражаешь, если я закурю?

- Она не курит в комнате... Лучше на кухню...

- Она никогда не вернется в эту квартиру.

Ибисов достал из другого кармана лист бумаги, плотно исписанный синими чернилами. Он изорвал бумагу на мелкие кусочки и принялся набивать ими свою трубку.

- Тогда кота надо забрать, - помолчав, сказал Максим.

- Кота заберет подруга, - рассеянно сказал Ибисов, занятый раскуриванием трубки. - На память.

- Извините, - не выдержал Максим. - Вы что, собираетесь курить расписку на чью-то душу?

- Угу, - ответил адвокат, выпуская первый клуб дыма.

Максим ожидал вони, как из горящей урны, но вместо этого по комнате распространился довольно приятный пряный аромат.

- Ты ничего не сможешь изменить, - сказал Ибисов, попыхивая трубкой.

- Я убил ее!

- Ты ее не убивал. Пожертвовал во имя выигрыша - да. И выиграл. Одна из причин, почему со своими душами не нужно быть знакомым. Тем более допускать... ну, то, что ты допустил. Я понимаю, взять наложницей, но вот так, на одну ночь...

- Я попытаюсь исправить. Можно же ее предупредить!

Ибисов вынул трубку изо рта и рассмеялся вежливым смехом.

- Кто же тебе поверит? Конечно, можешь описать, как все будет, и в подробностях, но в такие предсказания люди верят только задним числом. Ты ее даже не сможешь найти. И первый кто об этом позаботится, буду я. Вмешиваться в узор игры - тяжкое преступление.

- Трибунал? - вспомнил Максим разговор с Асмодеем.

- Если повезет. Обычно такие дела идут сразу в Инквизицию.

- Но я ее убил!

- Вот заладил! Сама виновата!

- В чем? Это же я заставил ее все это придумать!

- Значит, у нее была предрасположенность к таким делам. Мы лишь бросаем семя, а раз оно проросло, значит, была подходящая почва. Например, в истинно верующих, даже если сумеешь заполучить их душу, невозможно играть. В некоторых даже заглянуть сложно. Раньше, кстати, из-за этого было полно проблем, не то, что сейчас...

- Как я буду с этим жить? - прервал Максим его воспоминания.

- А, так ты за себя беспокоишься, извини, не сразу понял. Если не можешь с этим жить -прекрати играть...

- Ни за что!

- Что и требовалось доказать.

В это время из кухни появился кот, который благодарно запрыгнул к адвокату на колени.

- Достань-ка ее душу, - велел Ибисов.

Максим пошарил в кармане, нащупал монету Марины и протянул Ибисову. Тот отрицательно помахал трубкой.

- Загляни в нее!

Максим передернул плечами, представив, что увидит, заглянув в мертвеца, но вспомнил, что Марина еще жива. Заглянув в ее душу, Максим увидал белый потолок и неимоверно огромную женщину в белом халате.

- Это больница? - удивился Максим. - Она ни о чем не думает, ничего не помнит. Она что, без сознания?

Ибисов взял у него из рук монету.

- Она переродилась, - сказал Ибисов, разглядывая монету. - Это роддом и сознания у нее действительно пока нет.

- Как переродилась? Марина же еще жива! Она этого своего короля, то есть, извиняюсь, директора еще даже не встретила!

- Ну и что? Ее судьба уже решена, вот душа и нашла себе новое тело.

- То есть, у Марины сейчас нет души?

- Почему? Вот же она, у тебя в руке! - Ибисов явно издевался.

- Та же самая душа, что и в ребенке?

- Ну да...

- Как такое может быть?

- Что тебя смущает?

- Одна душа в двух разных людях одновременно?

- Нет, ты ничего не понял...

- Разные души?

- Надо признаться, утомляешь.

- Ну, объясните!

- Давай попробуем... Сколько в комнате котов?

- Один!

- Уверен?

Максим немного подумал.

- А, где-то еще один спрятался? - догадался Максим.

- Stupido! - в сердцах вскричал Ибисов, выдув из трубки сноп искр.

Он совершил над собой ощутимое усилие.

- Прошу прощения, - сказал он, взяв себя в руки. - Приношу свои глубочайшие извинения...

- Ерунда, - сказал Максим. - Объясните проще!

- Я и объясняю! Сколько котов в комнате?

- Один... Кажется...

- А я вижу, что два, - Ибисов концом трубки указал на отражение кота в зеркальных дверцах шкафа.

Максим умолк, соображая.

- И какая связь?

Ибисов грустно поглядел на Максима.

- Знаешь, не заморачивайся этими вопросами пока, хорошо? Просто прими как факт. Ты бессмертный, у тебя в запасе очень много времени ко всему привыкнуть, разложить по полочкам.

- Ну, ладно, - согласился Максим. - Но тогда объясните хотя бы про перерождение. Раз она переродилась, значит, теория переселения душ верна?

- Нет, ну а как иначе? - язвительно кривясь, выдохнул Ибисов клуб ароматного дыма. - Это надо же было придумать, что боги дают персональную душу каждому новорожденному - а их между прочим появляется по четыре штуки каждую секунду - с тем, чтобы отправлять их в ад или рай!

- Значит, ни ада, ни рая нет? - с некоторым, надо сказать, облегчением сказал Максим. После сегодняшнего вечера у него появились веские основания предполагать, что лично ему рай не грозит.

- Почему это? - удивился Ибисов. - Конечно же, и рай и ад есть. И не один! Но чтобы туда попасть, нужно сильно постараться.

- Но большинство религий...

- Нашел, кого слушать! - махнул трубкой Ибисов. - Сам-то подумай: получается, что в раю и аду должны были скопиться души всех людей за все время. А это больше ста миллиардов! И боги, значит, цацкаются со всей этой прорвой праведников, не говорю уже о грешниках! Нонсенс! Естественно, души идут в переработку. Душа обязана трудиться!

- Они так быстро перерождаются, - задумчиво сказал Максим.

- Сейчас в среднем двенадцать секунд уходит. А раньше бывало, годами ждали. Поэтому часто призраков и видели. Слушай, а мы так и будем тут сидеть и без дела трепаться? Там между прочим, у Дениса триста монет, а мы его с девочками одного оставили. Я так думаю, тебе сейчас приобретение первоначального капитала важнее философии?

В самом деле, когда они на автомобиле Ибисова вернулись в особняк, горка монет у Дениса ощутимо уменьшилась: Кира и Камилла, пользуясь отсутствием остальных, сколотили против него альянс.

Ибисов и Максим заняли свои места. Максим кинул в банк душу Марины, ожидая, что остальные будут возражать против новорожденной, но никто не обратил на это ни малейшего внимания. Очевидно, ставкой могла быть любая душа, вне зависимости от возраста и ценности человека.

"Странно, почему так?" - думал Максим, исподтишка разглядывая бессмертных. - "Было бы логичным за душу богатого человека давать несколько обычных, а новорожденные должны вообще дешево стоить... Видимо, для них все человеческие души были равноценны, а может быть, одинаково малоценны".

Во время игры бессмертные продолжали вести легкомысленную светскую беседу, и Максим решил этим воспользоваться.

- А вот души, откуда они берутся? - спросил он, вклинившись в паузу. - Вы их что, покупаете?

Камилла громко фыркнула. Остальные были сдержаннее, и на их лицах промелькнуло одинаково брезгливое выражение, словно Максим сделал что-то неприличное.

- Какая вульгарщина, - пробормотала Кира.

- Это да, - согласился Ибисов, но все-таки снизошел до объяснения. - Те, у кого есть душа, крайне редко соглашаются ее продать. В жизни, конечно, разное бывает, но вот так чтобы конкретно за деньги - редкость... Забавно, кстати, - продолжал он, отбивая карту Дениса, - что охотнее всего готовы продать душу как раз те, у кого и души-то никогда не было...

- Разве не у каждого человека есть душа? - удивился Максим, делая ставку.

В этот момент раздался громкий саркастический смех. Максим хотел было обидеться, но оказалось, что смеялся очнувшийся и взобравшийся на подоконник попугай Иннокентий. Хмель, судя по всему, еще не покинул его буйну голову. Огорченный вопиющим невниманием к своей особе, он решил использовать испытанный метод и закатить скандалом.

- Поломали крылья соколу! - орал он, бегая по подоконнику туда-сюда. - Волки позорные!

- Надо заметить, это становится невыносимым, - сказал Ибисов, бросая карты.

Попугай, поголосив про крылья, предался абсцентной лексике, а затем, утратив дар речи окончательно, принялся свистеть, шипеть, гавкать и издавать прочие, весьма неблагопристойные звуки. Ибисов, раздраженный полосой неудач, не выдержал. Он взял попугая за шкирку, открыл окно и выкинул упирающегося дебошира на улицу.

Иннокентий захлопал крыльями, сумел набрать высоту, и, слегка кренясь на левый борт, полетел прочь, оглашая улицу разудалыми криками и свиристением. Поглядев ему в след, Ибисов вернулся за стол.

- Так что, не у каждого человека есть душа? - гнул тем временем свою линию Максим.

- Конечно, нет, - сказала Кира, кидая монету в череп. - У многих души нет, никогда не было, и мы тут не причем.

- Как же так? Разве душа не неотъемлемый атрибут человека?

- С чего это ты взял? - сказала Кира, с трудом отбивая совместную атаку Дениса и Камиллы.

- Читал где-то, - признался Максим. - Древние египтяне вообще думали, что у каждого человека три души!

- Три души! - воскликнул Денис, пасуя. - Вот это было бы здорово!

- Ну, у древних египтян может по три души и было... Они, понимаешь, такие были..., - Ибисов покрутил неопределенно пальцами, показывая, видимо, какими они были - древние египтяне. - Люди с тех пор изрядно поизносились: прогресс, рост населения, поп-культура. Опять же душа, она еще не во всякого пролезет. Как говорится, легче верблюду в игольное ушко... Сколько сейчас населения на планете? - спросил он, глядя почему-то на Дениса.

- Семь с лишним мильярдов, - ответил тот.

- Вот, семь миллиардов человек... Думаешь, души можно печатать до бесконечности, как деньги? Что произойдет, если количество душ будет расти вместе с населением?

- Инфляция?

- Вот именно! А так получается, что чем больше население, тем крепче курс души.

- А еще я читал.., - начал Максим.

- Ты что-то много читаешь, - заметила Кира, хмурясь: партия у нее не заладилась.

- Это плохо?

- Нет, не плохо. Просто плебейское какое-то занятие...

- А какие тогда занятия благородные? - слегка обиделся Максим.

- Игра, - пожала плечами Кира. - И охота. Кстати, Агорей, забыла спросить: а почему командор решил устроить Игру в этом городишке?

- Он тебе ничего не говорил? - удивился Ибисов.

- Нет...

- Если тебе не говорил, то почему думаешь, что со мной поделился?

- Мне тут сказали, что командор этот дом построил специально для какой-то бабы..., - сказала Кира.

В лице Ибисова ничего не дрогнуло, а вот Камилла при этих словах нахмурилась и подняла голову, пристально глядя на адвоката.

- И кто это тебе сказал? - спросил Ибисов.

- Точно! - заорал вдруг Денис. - То-то я смотрю - город вроде бы знакомый! Вспомнил!

- Денис, я тебя..., - попытался перебить его Ибисов, но Денис, возбужденный редким визитом памяти, не обратил на него ни малейшего внимания.

- Были мы здесь с командором! - орал он. - Как сейчас помню! При Петре Алексеевиче дело было!

- Денис! - прикрикнул на него Ибисов.

- Нет, пусть он говорит! - настаивала Кира.

Денис впрочем, внешние раздражители игнорировал.

- Крепость тут какую-то строили! Или нет? - засомневался вдруг Денис. - Нет! Наоборот, корабль спускали! Любил Петр Алексеевич это дело! А как потом гуляли! Любил Петр Алексеевич это дело! Патрик Гордон тогда даже за борт выпал!

Ибисов, видя, что воспоминания Дениса были вполне нейтральны, начал успокаиваться.

- Так вот, точно, у командора здесь шашни были с какой-то купчихой, - неожиданно закончил свою историческую реминисценцию Денис.

- Так! - сказала Кира, и в глазах ее полыхнуло зеленое пламя. - Значит, это правда?

- Так это когда было-то! - заюлил Ибисов.

- Командор даже жениться на ней хотел, - продолжал вносить свою лепту в беседу неугомонный Денис.

- Я так и знала, - сказала Кира ледяным голосом.

- Он что, собирается ввести третью невесту? - спросила Камилла, которая до этого момента молчала, но внимательно слушала.

- Как видишь! - воскликнула Кира. - Я этому совершенно не удивлюсь!

- Я тогда от него уйду! - заявила Камилла.

Кира, несмотря на свой гнев, явно была приятно удивлена этим заявлением.

- Девочки! Девочки! - возопил Ибисов.

- Кто она такая? - грозно спросила Кира.

- Понятия не имею, - делая невероятно честные глаза, сказал Ибисов.

- Ну, ясно! - Кира бросила карты посредине игры. - Камилла, детка, можно тебя на минутку?

Камилла, вопреки обыкновению, без споров и претензий, вместе с ней вышла из комнаты.

- Вот зачем ты им все рассказал? - сказал Денис, укоризненно глядя на Ибисова. - Знаешь ведь, какие они ревнивые.

- Идиот! - сказал Ибисов.

Чувствовалось, что сдерживается он с трудом. Он тоже бросил карты и вышел.

- Куда они все? - грустно спросил Денис. - Ну что, давай, раздавай, что ли...

Максим взял в руки забытую Ибисовым колоду. У Дениса, несмотря на потери, оставалась еще солидная горка монет.

Глава 12.

Максим пришел к музею на час раньше назначенного Ибисовым времени. Сегодня его должны были представить командору, и, не то, чтобы Максим очень волновался, но решил, пусть у адвоката будет достаточно времени на инструктаж.

У входа в музей он столкнулся с невысоким плотным мужчиной лет пятидесяти. Одет тот был в новехонький, с иголочки костюм, размера на два больше необходимого: рукава пиджака доставали до первой фаланги большого пальца, брюки гармошкой громоздились над ботинками, прожившими долгую и богатую событиями жизнь. В руках товарищ держал дорогую кожаную папку. При взгляде на его лицо Максим почему-то вспомнил заключительную строчку инструкции к подаренному ему в детстве советскому конструктору: "после сборки изделие следует тщательно обработать напильником". Это изделие в мир выпустили без лишних заморочек с напильником.

Товарищ подпрыгивал около крыльца как воробушек, то и дело заглядывая в кожаную папку. Его, несомненно, обуревали те же сомнения, что и Максима, когда тот впервые пришел в этот дом.

- Разрешите! - хмуро сказал Максим: обладатель папки загораживал ему.

Тот отскочил в сторону.

- Простите! - раздался за спиной заискивающий голос, когда Максим открыл дверь.

Товарищ с жалобным видом глядел снизу-вверх, прижимая к груди папку.

- Мне бы господина Ибисова!

Максим почувствовал себя в крайне неудобном положении. С одной стороны, Ибисову может не понравиться, если к нему приведут непонятно кого с улицы. С другой, ему может еще больше не понравиться, если нужного ему человека перехватит и оприходует Кира, тем более, Камилла.

- По какому вопросу? - как можно суровее спросил Максим.

Тут уже замялся посетитель. Дело, очевидно, было конфиденциальным, и, краснея, он пытался сообразить, как можно донести это до Максима, не обидев его.

- Назначено! - нашелся он.

Максим прикинул: человек знает адрес и пароль; в крайнем случае, вряд ли у Ибисова возникнут проблемы с выдворением незваного гостя.

- Пойдемте, - решился Максим.

Подойдя к двери Ибисовского кабинет, Максим постучал

- А войдите! - послышался голос адвоката.

Максим открыл дверь, и посетитель, отпихнул его, первым вбежал в кабинет. Ибисов сидел за столом и курил трубку.

- Вас вот искал человек, - сказал Максим, указывая на хамоватого посетителя, который озирался, остановившись посредине комнаты.

- Добрый день, - сказал Ибисов, кажется, не проявляя неудовольствия. - Вы по какому делу, товарищ?

Посетитель в качестве приветствия неуклюже изобразил нечто, отдаленно напоминающее реверанс.

- Я - Прорехин, - представился он таким тоном, словно Ибисов должен непременно знать его фамилию.

Ибисов задумчиво выдохнул клуб дыма.

- Не припомню, - сказал он.

- Ну как же! - забеспокоился человек. - Мы с вами, ваше превосходительство, переписывались в интернете! - интимно понизив голос он понес какую-то ахинею. - Я - бугор собака пэфээр точка ру!

- А, так бы сразу и сказали, - как ни странно эту галиматью Ибисов понял, и благосклонно кивнул посетителю.

Посетитель опустился на стул, но тут же вскочил, словно сидение обожгло ему зад.

- Я извиняюсь, - пролепетал он.

- Прошу вас садиться, - пригласил его Ибисов.

Прорехин умостился на краешек стула и, поджав ноги, принялся глядеть на Ибисова преданными глазами.

- Ну-с? - сказал Ибисов.

Прорехин снова вскочил, а Ибисов жестом опустил его обратно.

- Я, ваше превосходительство, вот по какому делу... Мне один товарищ..., - он заколебался, называть ли имя товарища, но, метнув недоверчивый взгляд на Максима, решил пока воздержаться, - сказал, что вы занимаетесь торговлей одной - как бы это выразиться? - одной нематериальной субстанцией...

В этот момент из камина послышался грохот. С лица Прорехина схлынула краска. Шум нарастал, и в камин вывалился огромный кот, кажется Кирин, с ног до головы измазанный сажей, сквозь которую пробивался его природный тигриный окрас. В зубах у него отчаянно трепыхалась крупная рыбина неизвестной породы, - бог весть, как он сумел добыть ее на крыше.

При виде кота посетитель оживился.

- Ваша светлость! - возопил он, прикладывая руку к сердцу и приближаясь к камину. - Дозвольте обратиться...

Кот решил, что чужак вздумал покуситься на его законную добычу, и, не выпуская рыбу из пасти, выгнул спину, распушил хвост и громко зарычал.

- Ай! - воскликнул посетитель, отступая.

Кот, не спуская с него горящих злобой глаз, отволок рыбину за диван, подальше от посягательств. Посетитель явно желал, но не решался последовать за ним.

- Прорехин, сядьте! - велел Ибисов. - Это обычный кот. Ну, может, не совсем обычный, но вас это не касается.

- Но как же? - сомневался Прорехин, не сводя взгляда с дивана, за которым слышалось урчание и треск разгрызаемых костей. - Разве их светлость не хочет присутствовать...

- Кстати, а что это за сторорежимное обращение к животным? - перебил его Ибисов. - Кажется, вы приняли этого кота за кого-то другого?

- Ну как же? - растерялся Прорехин. - Я прошу прощения, не хочу никого обидеть, но вы ведь, некоторым образом, нечистая, я извиняюсь, сила?

- Это еще вопрос, - улыбнулся Ибисов, - кто из нас больше нечистая.

- Я извиняюсь! - обиженно надулся посетитель. - У меня за прошлый отчетный период двадцать ходок в церковь! Два прогула, но у меня больничный есть! - он достал из папки какие-то мятые голубые бумажки и продемонстрировал их Ибисову. - Только за прошлый квартал сто пятьдесят восемь рублей добровольных подаяний! - он снова полез в папку, видимо, собираясь предъявить отчетные документы за подаяния.

- К делу, товарищ! - оборвал его копошение Ибисов. - Не отвлекайтесь!

- Да, ваше превосходительство, простите... Итак, мне сказали, что вы торгуете одной нематериальной субстанцией, или сущностью, сиречь - душою...

Он умолк и стал глядеть на Ибисова.

- Дорогой товарищ, - сказал ему на это адвокат. - Вам ли не знать, что существование данной нематериальной субстанции современной наукой не только не доказано, но и прямо подвергается сомнению.

- Но возможность! Возможность ее существования, - Прорехин по-старославянски воздел указующий перст к потолку, - тем не менее, наукой так же не опровергнута. Вообще, учитывая, что субстанция-то нематериальная, сомнительно, что такие доказательства в области разума вообще возможны.

- Резонно. И к чему все это?

- Это, ваше превосходительство к тому, что возможность совершения операций купли-продажи данной нематериальной субстанции, при условии согласия с фактом существования оной всеми участниками сделки, прямо не противоречит законодательству данной страны.

- Неплохо, - оценил Ибисов.

Прорехин покраснел от удовольствия.

- Поелику, - продолжал он, - будет ли позволено вашему покорному слуге узнать...

Тут его в очередной раз прервали. В дверь кабинета громко и страшно ударили снаружи. Прорехин вздрогнул и уставился на дверь безумным взглядом. Удар повторился, дверь распахнулась, и в комнату вломился козел Евдоким. Он явно был чем-то возбужден. Наклонив голову, Евдокимо потряс бородой, копнул копытом и угрожающе взмемекнул.

Как ни странно, при виде козла Прорехин не только успокоился, но, кажется, даже обрадовался. В глазах его промелькнуло понимание, словно сошелся какой-то пазл. Он вскочил и в пояс поклонился.

- Ваше сиятельство! - радостно обратился он к козлу согласно своего табеля о рангах. - Я так и знал, что вы захотите лично! Я как раз излагал суть своего прошения их превосходительству...

- Господи, за что мне это? - пробормотал Ибисов.

- Ваше сиятельство! Дозвольте вашему покорному слуге обратиться...

Но их сиятельство не было расположено к выслушиванию просьб. Выставив вперед рога, Евдоким издал боевой клич и побежал на Прорехина, быстро набирая скорость.

- Ваше сиятельство! За что? - воскликнул Прорехин.

В последний момент он отпрыгнул в сторону, сорвав козлиную атаку. Евдоким вместо посетителя опрокинул стул, и, собирая скользящие по мрамору копыта, стал разворачиваться.

- Максим, прошу вас, - устало произнес Ибисов.

Максим кивнул. Он деловито ухватил козла, заходящего на новый круг, за витые рога, приподнял его так, чтобы передние копыта не касались пола, и потащил на выход. Прорехин наблюдал за столь непочтительным выдворением их сиятельства с недоумением и трепетом.

Максим выволок козла за дверь и задал ему направление мощным пинком. Евдоким, возмущенно вереща дребезжащим дискантом, поскакал прочь по своим козлиным делам. В кабинете тем временем продолжалась беседа.

- Мы остановились на купле-продаже нематериальной субстанции, - раздраженно напомнил адвокат Прорехину, не спускавшему глаз с двери, в которую вывели Евдокима.

- Так точно, ваше превосходительство, - опомнился тот. - Итак, коль скоро ни вы, ни я не подвергаем сомнению возможность ея существования, то я хотел бы приобрести у вас оную нематериальную субстанцию. Сиречь - душу.

- Вы хотели сказать "продать", - поправил его Ибисов.

- Прошу прощения, ваше превосходительство, я хотел бы именно приобрести.

Адвокат приподнял одну бровь.

- Я так понимаю, ваше превосходительство, что в деньгах вы вряд ли нуждаетесь...

Ибисов сделал движение рукой, что о деньгах, в самом деле, не надо.

- ... ну я так и думал. Тогда смею предложить вам взамен пятьдесят четыре человека.

- И зачем мне ваши пятьдесят четыре человека? - удивился Ибисов. - В бочках солить?

Прорехин почтительно хихикнул, показывая, что оценил адвокатскую шутку.

- Вы можете забрать их нематериальные субстанции...

- Сиречь - души, - задумчиво закончил за него Ибисов.

Прорехин кивнул.

- И каким же образом я их заберу? - поинтересовался Ибисов.

- Они подпишут договор о продаже!

Ибисов молчал.

- Или дарственную! - по-своему понял его молчание Прорехин. - Вообще, подпишут все, что скажете. Если потребуется - кровью!

Ибисов поднял вторую бровь. Прорехин глядел на Ибисова, потея от напряжения.

- А позвольте поинтересоваться, - произнес адвокат, разглядывая посетителя, как экзотическое существо. - Зачем вам еще одна душа? Хотите иметь запасную, на всякий случай?

Посетитель стыдливо покраснел.

- Я, ваше превосходительство, - он понизил голос до едва слышного, воровато оглядываясь, - подозреваю, что у меня вовсе нет души.

- Да? Очень странно... И куда же подевалась ваша нематериальная субстанция? Врожденный дефект или несчастный случай на производстве?

- Я так думаю, что продал, - горестно вздохнул Прорехин. - Или даже подарил...

- Вы что же, не помните?

- Тут в день по сто подписей ставить приходится! Всего и не перечтешь. Такого иногда наподписываешь, - Прорехин махнул рукой. - Если даже и читать, какая разница? Надо будет, и не такое подпишу. Наверняка подпихнули в суматохе бумажку, ну я и подмахнул не глядя.

- А вы что, на работе какие-то бумаги и кровью подписываете? - заинтересовался Ибисов.

Прорехин побелел и пал на колени, дрожа всем телом.

- Ваше превосходительство! - по-вдовьи заголосил он. - Не погубите! Секретность! Я же подписку давал о неразглашении!

- Ну, хорошо, - сказал Ибисов, поднимаясь. - Пройдемте со мной, товарищ.

Прорехин немедленно умолк и, не помогая себе руками, одним неуловимым тренированным движением поднялся с колен.

- Прошу за мной, - пригласил Ибисов.

В коридоре Прорехин закрутил головой, видимо, опасаясь нападения козла. Но Евдокима не было видно, вместо него по коридору метался молодой человек с букетом цветов. Увидав людей, он бросился к ним с застывшим в глазах вопросом.

- Камиллу ищите? - дружелюбно спросил Ибисов, заметив выглядывающую из-под расстегнутого ворота рубахи тельняшку. - Это вам туда надо, видите, дверь с горгульями?

Молодой человек, не поблагодарив его, кинулся к двери.

- Я сказал: с горгульями! - крикнул ему вслед Ибисов. - С горгульями, не грифонами! Вот эта, правильно! От себя дверь! Вот так... А нас с вами вот сюда, - кивнул адвокат Прорехину.

Они подошли к лестнице. Прорехин робко ступил на ведущую наверх красную ковровую дорожку, которую прижимали к мраморным ступеням медные прутья.

- Вам вниз, пожалуйста, - сказал ему Ибисов.

Прорехин колебался: лестница вниз была практически не освещена, вдобавок из подвала поднимался, клубясь и тая, неприятный желтоватый пар.

- Может быть, как-нибудь на лифте? - заискивающе заглянул чиновник в глаза Ибисову.

- Лифт служебный, - сухо ответил тот. - Пешком дойдете. До конца и налево.

Прорехину явно не хотелось вниз, но привычка повиноваться оказалась сильнее. Глубоко вздохнув, он начал спуск, цепляясь рукой, свободной от папки, за влажные от пара перила. Прежде чем окончательно скрыться в клубах пара, он поднял голову и взглянул на Ибисова с жалобным упреком. Тот, улыбаясь, помахал ему ручкой.

- Ну, а нам с тобой - наверх, - сказал Ибисов, когда искаженное страхом лицо Прорехина растворилось в тумане.

Глава 12.

- Я смотрю, ты основательно подготовился к приему, - язвительно сказал Ибисов.

Максим, не понимая, чем он недоволен, взглянул в зеркало. На нем был самый модный и дорогой костюм из всех, которые можно было отыскать в магазинах города, ярко-голубой, и узкий настолько, что Максим избегал в нем садиться, опасаясь услышать треск рвущихся ниток. Консультантка в магазине заверила, что в этом костюме он выглядит сногсшибательно, а она в этом наверняка разбиралась лучше Ибисова.

- А часов побольше на складе, видимо, не нашлось? - продолжал допрашивать адвокат.

Максим взглянул на свое левое запястье и, не сдержавшись, самодовольно ухмыльнулся. Руку его солидно оттягивали огромные, размером с хоккейную шайбу, золотые часы с браслетом, самого благородного швейцарского происхождения. Это был королевский подарок владельца трубопрокатного завода, о котором он сам, правда, и не подозревал. Ибисов, поняв, что его едкие замечания только увеличивают уверенность Максима в собственной неотразимости, от него отстал.

Они находились в "предбаннике", как его назвал Ибисов, небольшом зале на втором этаже, заполненном посетителями. Большинство, разбившись на группы, что-то оживленно обсуждали, некоторые ожидали в одиночестве, время от времени с нетерпением поглядывая на монументальную дверь в другом конце зала.

К Ибисову, отделившись от одной из групп, подошел высокий худощавый господин со смуглым южным лицом и внимательным острым взглядом. Они обменялись поклонами, не пожимая рук.

- Господин Батиат, это Максимус, - представил его Ибисов.

Смуглый наклонил в приветствии голову, исподлобья полоснув Максима взглядом.

- У вас усталый вид, - сказал Ибисов. - Вы здоровы?

- Да, спасибо, - ответил господин Батиат, морщась. - Две ночи не могу уснуть.

- Вы хорошо разместились? - заволновался Ибисов.

- Да, сносно, спасибо госпоже Камилле. Просто эти местные полярные ночи, это что-то ужасное, невозможно заснуть... и комары...

- Я пришлю вам хорошее снотворное и плотные шторы, - сказал Ибисов. - Вы нам нужны в хорошей форме.

- Я всегда в хорошей форме, - высокомерно ответил господин Батиат. - А что, предвидятся какие-то трудности?

- Большая игра, всякое может случиться, - туманно объяснил адвокат. - Кто сейчас у командора?

- Гарпии, - ответил Батиат, недовольно кривя губы. - Полчаса уже торчат.

Дальняя дверь распахнулась, и в зале мгновенно наступила полная тишина. Друг за другом появились три миниатюрные брюнетки. Посетители немедленно расступились, освободив широкий проход и девушки, ни на кого не глядя, ни с кем не здороваясь, вышли. Из-за двери выглянул коренастый старик с седой окладистой бородой. Окинув взглядом зал, он увидел Ибисова и кивнул ему. Шум в зале немедленно возобновился.

- Пошли, - шепнул адвокат Максиму.

Они прошли вслед за стариком, который, видимо, выполняя обязанности секретаря, уселся за стол возле двери, и принялся писать.

В отличие от кабинета Ибисова и будуара Киры, эта комната была обставлена очень просто, даже бедно. Единственным предметом роскоши была небольшая картина в широкой золоченой раме, на которой были изображены два человека в старинных одеяниях, играющие в шахматы.

Белыми играл юноша, который, подперев голову, мрачно уставился на доску, уставленную диковинными фигурами. Дела его были нехороши: половина его войска полегла возле доски, оставшихся теснили черные, сохранившиеся почти в полном составе.

Его противник, усатый господин средних лет, крутил в руке только что взятую ладью, злорадно поглядывая на юношу. Несмотря на незамысловатый сюжет, картина почему-то произвела на Максима чрезвычайное, до гусиной кожи, впечатление. С трудом он оторвал от нее взгляд, хотя в комнате было на что посмотреть, кроме нее.

Так, например, возле окна, занимая чуть ли не половину комнаты, стоял прямоугольный стол, всю крышку которого покрывал исполинский пасьянс. Подобный, но в несколько раз меньше, видал Максим в доме Асмодея.

За столом, в современном эргономичном кресле на роликах, расположился человек. Учитывая, что он был единственным, кто сидел, а также с каким почтением обращались с ним окружающие, это и был командор, глава адвокатского дома "Панин и партнеры", директор эммерсивного театра и одни боги знают чего еще.

Вместо горбоносого демона в красно-черных одеяниях, которого навоображал себе Максим, в кресле развалился пожилой господин обычной, если не сказать, невзрачной наружности, с блеклыми невыразительными глазами, и волосами, заканчивающими седеть и начинающими редеть. Единственной замечательной чертой его был могучий, нависающий над лицом шишковатый лоб.

Справа к его эргономичному трону прислонилась Кира. Она что-то нашептывала ему на ухо, отчего командор рассеянно, но благосклонно улыбался. Слева, на что-то обиженная, дулась Камилла.

В руке командор держал карту и разглядывал пасьянс, размышляя, куда ее сунуть. Наконец, решившись, он пристроил карту, и взял следующую. Камилла, встрепенувшись, что-то ему шепнула в правое ухо, в то время как Кира убеждала в левое. Выслушав обе стороны, командор принял решение и уложил карту в пасьянс. Камилла победно взглянула на Киру, которая, поджав губы, отвернулась. Командор же, откинувшись на спинку кресла, любовался своим творением. Что-то в его позе и в торжествующем взгляде искоса было неуловимо знакомым... Максим перевел взгляд на картину, и понял, что за черных играет сам командор, разве что в жизни он был постарше и без нелепых усов. Судя по тому, какое почетное место занимала картина, командор очень гордился своей победой.

А вот интересно, что делает командор, когда ему нужно дотянуться до отдаленных провинций своего неимоверного пасьянса? Максим представил себе, как командор, мелко перебирая ногами, катается вокруг стола на своем троне на колесиках, и улыбнулся.

Командор нахмурился и поднял голову. Глаза его вдруг приблизились и стали такими огромными, словно он разглядывал Максима в лупу. Максиму вдруг стало нестерпимо стыдно за свой нелепый модный наряд, в особенности за вульгарную золотую шайбу на руке. Покраснев от позора, он спрятал левую руку за спину. В голову его, шипя и извиваясь, заползла чужая мысль, что таким образом он наказан за непочтительные мысли о командоре, и вообще, здесь нужно думать не только о том, что говоришь, но и что думаешь.

- Кого ты привел к нам, Агорей? - спросил Панин. Голос его был таким же бесцветным и невыразительным, как и глаза.

- Этот молодой господин просит допустить его на Игру, - весело сказал Ибисов, выпихивая Максима вперед.

- Вы правда хотите попасть на Игру?

Максим растерянно оглянулся на Ибисова, но понял, что отвечать придется самому.

- Очень, - произнес Максим и на всякий случай поклонился.

- Могу ли я поинтересоваться родом ваших занятий?

- Я игрок!

Командор усмехнулся.

- Игрок, ну конечно... Только это не та игра. Игроки будут весьма высокого уровня, как и ставки. Так стоит ли рисковать своим состоянием... Прошу прощения за прямоту, каково ваше состояние?

- Нормальное у меня состояние, - опешил Максим.

- Тебя про души спрашивают, - прошелестел в левое ухо Ибисов.

- Пятьдесят... семь монет, - ответил Максим.

Командор усмехнулся.

- Вот видите. На беззаботную жизнь молодому человеку в провинции вполне хватит. Стоит ли рисковать необходимым в надежде приобрести излишнее?

- Я и эти монеты выиграл!

- Перестаньте... Играть с Денисом дело, конечно, прибыльное, но не сложное. Вы слишком неопытны, мысли даже свои скрыть не можете. На Игре соберутся очень разные господа...

- Я могу доказать!

- Простите?

- Вы можете меня испытать.

- Это каким же, позвольте узнать, образом? - с насмешкой поинтересовался командор.

- Я могу сыграть за белых! - сказал Максим, указав на картину.

Старик за секретером оторвался от своего письма и с интересом поглядел, но не на Максима, как остальные, а на командора. Ибисов, сохраняя бесстрастное выражение лица, сделал несколько быстрых шагов в сторону.

С командором творилось неладное: глаза его сделались черными и пустыми, лицо медленно багровело. Зрелище, надо сказать, было скорее забавным, но Максим почувствовал, как на него накатывает ужас, густой, беспросветный, липкий. Грозовым облаком страха заслонило разум, и Максим почувствовал, что рад будет выскочить в окно, лишь бы прекратить этот кошмар.

Кира положила командору на плечо свою легкую руку и что-то зашептала ему на ухо, поглаживая. Багровое лицо его пошло бледными пятнами и начало приобретать свою естественную окраску. Максим же почувствовал, что страх стал понемногу отпускать, как все внутри расслабляется и обмякает после чудовищного напряжения. Он провел рукой по лбу и, еще плохо соображая, уставился на мокрую от пота ладонь.

Командор ласково потрепал Кирину руку у себя на плече.

- Ну что же, - заговорил он своим бесцветным голосом, - правильно ли я понял, что вы хотите сыграть за белых в той позиции, которая сейчас изображена на картине?

- Точно так, - ответил Максим, ощущая, что страх окончательно ушел, оставив на прощание лишь легкую дрожь в ногах.

- Надеюсь, вы понимаете последствия вашего проигрыша?

- Вполне.

Старик в углу поморщился и вновь склонился над бумагой.

- Ну что ж, извольте, я принимаю вызов, - молвил командор и вдруг, напрягши жилы на шее, крикнул: - Ангар!

В ту же секунду лампы в комнате взорвались. Максим зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что комната и свита исчезли, а они с командором остались наедине, разделенные шахматной доской, в склепе, освещенном мерцающим тускло-голубым светом. Все: склеп, положение фигур на доске, - было точь-в-точь как на картине, разве что плащ командора был не зеленый, а цвета бычьей крови и оторочен мехом.

Командор, метнув исподлобья взгляд, двинул на Максима своего Ферзя. Плохо выбритый мужчина неопределенного возраста, сидящий на табурете в крохотной неопрятной кухне, подмигнул:

- Ну, чего, понеслась? Нормальная поляна, а?

Поляна представляла собой стол, накрытый цветастой скатертью из рыхлой материи, которая сверху, в свою очередь была накрыта клеенкой. На столе теснилась богатая закуска: нарезанная кусками селедка, щедро посыпанная луком, разваливающиеся и пышущие паром картофелины, гора квашенной капусты в миске, бледный вид которой оживляли морковные нити и ржаной хлеб, нарезанный вдоль, напоминающий о студенческой столовой. Посредине стояла королева застолья - бутылка прозрачной жидкости, увенчанная алюминиевой короной.

Ферзь наполнил рюмки и, в предвкушении потирая руки, спросил:

- Погнали?

Он схватил рюмку, опрокинул одним комком жидкость себе в пасть, скривился и, морщась, спросил:

- Ты чего не пьешь? Твой ход!

Максим пожал плечами: он всегда был равнодушен к застольям. Он без сожаления своим ферзем опрокинул командорского:

- Шах!

Командор озадаченно нахмурился. Он явно не ожидал от своего противника такой умеренности. Закрывая короля, из-за угла выскочил конь, очень упитанный мужчина в черном френче, напоминающий не столько коня, сколько карликового бегемота. С трудом ворочая зажатой воротником жирной шеей, он начал прикрывать своего короля:

- Иго-го! С вами на первом, втором и всех прочих каналах я, Владимир Кисловрев! Я расскажу вам всю сегодняшнюю правду!

Пообещав это, конь понес ахинею про сжимающееся кольцо врагов внешних, козни и происки врагов внутренних, про простоту, крутость и отличную физическую форму своего короля, про грядущую победу на всех фронтах, в ожидании которой он призвал население побольше работать и поменьше кушать. Максим терпеть не захотел, и, сходив ладьей, выключил телевизор. Конь, заткнувшись на полуслове, замер с вытянувшейся от распирающей его невысказанной правды толстой мордой.

- Шах! - сказал Максим.

Черный король, поняв, что придется пошевелится самому, нехотя переполз на соседнюю клетку, где попал под перекрестье прицела белого слона.

- Шах!

Король в отчаянии закрыл лицо руками, но на выручку ему прискакал второй конь, молодой, в фирменной корпоративной жилетке.

- Дорогой клиент! - с отвратительной радостью затараторил он. - Наш банк рад сообщить, что вам одобрен предварительный кредит под 24,9% годовых, с рассрочкой платежа и оформлением золотой ВИП кредитной карточкой с изображением олимпийского лыжника - в подарок! Услуги коллекторов и страхование от несчастного случая в результате их действий оплачиваются дополнительно! Все что нужно - это подписать на каждой странице, там, где галочка...

И конь принялся совать Максиму под нос какие-то бумаги, сплошь покрытыми мелкими буквами.

- Шах! - сказал Максим, снова двинув свою ладью.

Для черного короля начались трудные времена. Уклоняясь от шахов, он крысой метался по доске, в каждой руке по чемодану.

- Ай! - вдруг вскрикнул Максим, отдернув руку.

Взятая когда-то у командора пешка, черный хвостатый уродец, пользуясь тем, что на него не смотрят, потихоньку подкрался и укусил его за палец. Максим схватил пешку за шиворот и швырнул в угол. Остальные вышедшие из игры черные фигуры, пользуясь тем, что на них обратили внимание, вразнобой заорали:

- Ну что ты как неродной-то сидишь? Не хочешь водки - выпей коньяку! - убеждал щетинистый ферзь.

- Не понимаю, чем вызвано такое отношение ко мне! - плаксиво жаловался бывший вражеский офицер. - Взятки брал, но я выполнял приказ! Я подам апелляцию в Европейский суд...

- А это еще что такое? - удивился Максим.

Положение фигур на доске неуловимо изменилось. Хотя, какого черта! Почему неуловимо, очень даже уловимо: король сместился сразу на две клетки, а ладья выдвинулась вперед, закрыв его своим телом.

Максим с возмущением уставился на командора, который смотрел в сторону с таким рассеянным видом, что сразу было понятно: он тут совершенно не при чем. Из тени, отбрасываемой ладьей, вывернулся черный паук и по диагонали пробежал в сторону командора.

- Развелись от сырости, - произнес командор, проследив за взглядом Максима.

Обезопасив короля, командор почувствовал себя увереннее. Игроки обменялись ладьями, и командор двинул в атаку своего слона, стройную брюнетку, которая, повернувшись к Максиму спиной, попросила:

- Будь хорошим мальчиком, помоги расстегнуть молнию...

Максим дрожащими руками взялся за собачку, но замешкался, пытаясь сообразить, что вообще происходит. Брюнетка, изогнувшись, обернулась к нему.

- Чего копаешься? Муж через час вернется! - и платье начало распадаться пополам, обнажая искусно загорелую кожу.

Максим понимал, что этот ход его и погубит, но справиться с собой не мог. Вдруг брюнетка громко вскрикнула, и, со словами: "Урод! Извращенец!", - закатила ему оглушительную пощечину. Максим, опомнился, и все еще слыша звон в ушах, взял командорского слона.

Командор сумел напоследок поставить Максиму шах, но за это потерял коня-ростовщика и пешку. Стало понятно, что он вряд ли сумеет причинить Максиму вред, но и тот, в свою очередь, с противником не сладит из-за форы командора.

- Ничья? - произнес, сам себе не веря, командор, глядя на доску, словно пытаясь припомнить все ходы.

Он вновь сидел за своим необъятным пасьянсом, словно и не было никакого склепа и шахмат. Максим стоял возле стола, с непривычки испытывая легкую тошноту от таких быстрых перемещений.

- Хорошо, - через силу произнес командор. - Да будет так... Освободите маркиза!

На секунду комната погрузилась во мрак, и послышалось хлопанье множества крыльев. Когда тьма ушла, и снова стал свет, все, кроме командора с благоговением глядели на темный прямоугольник на выцветших обоях: все, что осталось от картины. Командор же, наклонив голову, исподлобья созерцал разложенные на столе карты. Пасьянс вдруг перестал ему нравиться, и Панин, корча лоб, принялся перекраиваться его, что-то невнятно бормоча. Так продолжалось в течение нескольких минут тишины. Почтительно кашлянул Ибисов, и командор, вспомнив, поднял голову и уставился на Максима тяжелым взглядом.

- Мы рассмотрели вашу просьбу и решили допустить вас на Игру, - командор, властно взглянул на Киру и Камиллу. - Приглядите за ним!

Спускаются в подвал.

- Прошу вас, - сказал Ибисов, отперев дверь лифта.

Щелкнул выключатель, и вмурованная в потолок лампа залила кабинку лифта, тесную, как двуспальный гроб, тусклым желтым светом. Максим с опаской заглянул внутрь, не спеша заходить. Стены лифта были густо изрисованы. Напротив двери из стены торчал рубильник, кажется, выкованный вручную. Других средств управления лифтом заметно не было. Входить внутрь не хотелось до крайности, но Ибисов так повелительно гремел ключами, что Максим сделал над собой усилие и шагнул в качнувшуюся под его весом кабину.

- Вот и хорошо, - пробормотал Ибисов, закрывая изнутри двери лифта и решетку. Он взялся за рубильник: - Ну что, готов?

Максим промолчал, и адвокат опустил рукоять вниз до упора. Лампа моргнула, кабина вздрогнула, словно очнувшись ото сна, и с пронзительным скрежетом, который может издавать только ржавое железо о ржавое железо, тронулась вниз, постепенно набирая скорость.

Как всякий, оказавшийся в лифте с другим человеком, чтобы ненароком не встретиться с ним глазами, Максим принялся шарить глазами по стенам. Рисунки, покрывавшие их, разительно отличались от обычных образчиков лифтовой живописи: человеческие фигуры, с головами, часто звериными или птичьими, в профиль на плечах, развернутых к зрителю в фас; иероглифы, кошки, лодки, змеи, весы, цапли, крокодилы... Все вокруг: жутковая роспись, рубильник со следами множественных коротких замыканий, заикающийся свет, - будило неясные, но оттого не менее тревожные предчувствия.

- Мы ведь вернемся? - попытался перекричать грохот и уханье лифта Максим.

- Еще как! - заорал в ответ Ибисов и подмигнул.

Кабинка тем временем набрала скорость свободного падения, и Максим почувствовал, как подошвы ботинок оторвались от пола. Чтобы не воспарить, он уперся руками и ногами в стены лифта, пытаясь припомнить какую-нибудь подходящую к такому случаю молитву. Лампа от перегрузок истерически потрескивала, то вспыхивая, то погружая кабинку во мрак; по рукояти рубильника ползали жуткие синие пауки электрических разрядов. От страха ли, от насыщения электричеством ли, волосы Максим встали дыбом. Единственное, что как-то успокаивало, это равнодушный и даже скучающий вид Ибисова, прочно стоящего на полу.

Максим успел дважды полностью прочитать свой любимый псалом, двадцать второй, и, когда он третий раз помянул "долину смертной тени", лифт остановился, или, лучше сказать, врезался в землю. С радостным подрагиванием в коленях, Максим выбрался на твердую поверхность. Пока Ибисов запирал двери лифта, Максим огляделся. На вид это был обычный технический подвал, с ржавыми потными трубами разных калибров по правой стороне и проводами, гроздьями свисающими с потолка. Левое крыло кое-как освещали уходящие вдаль лампы Стефенсона, горевшие одна из трех, направо простиралась неразборчивая темнота. Воздух в подвале был затхлым и теплым, но вдруг Максиму в спину дохнуло ледяным сквозняком, от которого лампы зловеще закачались. Он нервно оглянулся и отпрянул, налетев на Ибисова.

- Что такое? - возмутился тот.

Максим расширенными зрачками указал на неимоверных размеров мраморного дога, непонятно откуда взявшегося в коридоре.

- А, Герберт! - обрадовался Ибисов.

Он потрепал пса за уши, отчего тот принялся прыгать под потолок, норовя лобызнуть адвоката в лицо. Ибисов, отпихивая пса локтем, достал из портфеля хлебную лепешку. Герберт, подпрыгнув до потолка, словил ее на лету и проглотил в один присест.

- Где хозяин? - спросил Ибисов.

Герберт мотнул головой налево, в темный конец коридора.

- Ну, мы не много потеряли, он не очень приятный тип, - сказал Ибисов.

Они двинулись направо по коридору. Герберт поскакал было их провожать, но метров через сто отстал и вернулся. Коридор постепенно расширялся. Как и положено советскому подвалу, он был залит мутной, вонючей водой, о происхождении которой не хотелось даже думать. Посредине шла зыбкая тропка из кочек, островков песка и бетона.

- Осторожнее, - приговаривал Ибисов, прыгая с кочки на кочку. - У нас тут недавно трубу прорвало... подвал залило немного... вода никак не уйдет... постарайся в воду не ступать... там эти могут быть... змеи...

После этих слов Максим принялся скакать строго след в след за Ибисовым. Что-то сомнительно, что подвал затопило недавно: застоявшаяся вода заросла осокой и камышом, возле стен попадались даже заросли плакучих ив.

Постепенно стало посуше, болото сменилось неровным, серым и пористым, как губка, камнем. В коридоре начали попадаться отвороты, арочные проходы и полусгнившие деревянные двери. Иногда рядом проходили сгорбленные бесшумные тени, почему-то пугающие Максима до холодного пота. Наконец, возле зала, освещенного факелами, из которого доносилась варварская музыка и молодецкое уханье, Ибисов остановился.

"Ну, все, заблудились", - подумал Максим.

- Дорогу забыл, - бодро ответил адвокат. - Сто лет здесь не был.. Сейчас разберемся.

И он принялся разбираться. Для начала, достав из своего бездонного портфеля кожаный тубус, Ибисов свинтил с него крышку и вытряхнул накрученный на две деревянные палки папирусный свиток. Отдав Максиму тубус, он развернул свиток и, что-то бормоча под нос, погрузился в чтение. Максим заглянул через его плечо. Папирус был покрыт теми же рисунками и символами, что и стены лифта.

- Ага! - многозначительно произнес Ибисов.

Убрав свиток в футляр, а футляр - в портфель, он властно остановил пробирающуюся по стенке темную фигуру и заговорил на странном гортанном наречии. Фигура молча указала широким рукавом в один из отворотов. Они пошли в указанном направлении. Случайно обернувшись, Максим заметил, что фигура, вместо того, чтобы отправиться своей дорогой, крадется следом. Максим обратил на это внимание Ибисова, но тот лишь равнодушно махнул рукой. Вскоре они вышли к стрельчатому готическому порталу, миновав который очутились в круглом зале.

Стены зала, опоясанные несколькими ярусами тосканских колонн, таких пузатых, их сплющило тяжестью сводов. В нишах между колоннами были устроены полки, заставленные разноцветными банками, бутылями, амфорами, ретортами, графинами, фиалами, кувшинами, колбами, штофами, мензурами и горшками. К одной колонне прислонилось несколько лестниц разной длины, видимо, для прицельного попадания на нужный ярус. С противоположных сторон зала друг на друга глядели две двери, одна темная и бугристая, другая - цвета слоновой кости.

В центре зала, в старом неудобном кресле, запрокинув голову, храпел человек. На груди у него лежали очки на цепочке, видимо, свалившиеся с носа во сне. Судя по жестяной бляхе с номером, блестевшей на отвороте форменного сюртука с высоким воротником, а также дубинке, которую он во сне судорожно прижимал к груди, это был какой-то местный служитель или сторож.

Ибисов, при виде подобного рагильдяйства недовольно поморщился. Он подошел к сторожу, и от души пнул по креслу. Служитель вскочил как ошпаренный. Ничего не понимая спросонок, он замер, вытянув руки по швам. Дубинка с глухим стуком упала на пол и покатилась. Кажется, он ожидал увидеть кого-то другого, потому что при виде Ибисова он откровенно выдохнул, и ужас в его глазах сменился обычным подобострастием.

- С добрым утром, - сказал ему Ибисов.

Сторож угодливо хихикнул, показывая, что оценил шутку начальства.

- Я за Бонемонтаном, - продолжал Ибисов. - Где он у нас?

Сторож задумчиво ссутулился.

- Третий ярус, - ответил он. - Четвертая аркосолия, кажется. Достать?

- Достань, достань, - разрешил Ибисов.

Адвокат занял кресло и достал из кармана пилку для ногтей. Служитель, подобрав дубинку, засунул ее за пояс. Выбрав подходящую по длине лестницу, он перетащил ее к нужной полке. Затем он размашисто перекрестился и потихоньку полез, судорожно цепляясь за перекладины и избегая смотреть вниз.

- Можно полюбопытствовать? - спросил Максим, когда ему надоело наблюдать за его восхождением.

- Не разбей только ничего, - равнодушно сказал Ибисов, занятый маникюром.

Максим взял с полки первый попавшийся сосуд, болезненно напоминающий бутылку из-под водки, закрытый характерной алюминиевой крышечкой. Внутри сидел на корточках забавный человечек, размером со средний палец, в мундирчике с генеральскими погонами. Сапоги его были так самоотверженно начищены, что разбрасывали зайчиков по стенкам сосуда. Увидав лицо Максима, заглянувшего в бутылку, человечек вскочил, подбежал к стенке и неслышно, хотя, по-видимому, и громко, заорал, грозя кулаком и брызгаясь слюной. Стекло немедленно запотело, и человечек, прервавшись, рукавом кителя протер себе окошко, после чего продолжил орать.

Максим оглянулся на Ибисова и поставил сосуд на место. Следующая бутыль была светло-зеленого стекла; пробка ее была примотана к горлышку золотым шнурком, концы которого скрепляла массивная печать красного воску с выдавленным на ней гербом. Внутри, поперек кожаного кресла сидел, перекинув ноги через подлокотник, длинноволосый человек в белой сорочке с кружевными манжетами, и читал книгу. Это, очевидно, был какой-то заслуженный пленник: обстановка в его банке была довольно роскошная, в камине горел огонь, в мутный мрак зеленого стекла уходили ряды книжных полок. Максим постучал по стеклу ногтем. Длинноволосый, неторопливо перелистнул страницу, а затем, не отрываясь от чтения, поднял руку и показал древний как мир жест средним пальцем.

Третий сосуд зарос пылью и паутиной настолько, что внутри ничего не было видно. Максим ладонью протер бок сосуда, заглянул и увидал человечка в ветхом рубище, который, стоя на коленях, истово бился лбом в донышко. Лица его не было видно, он зарос бородой по самые глаза, наружу торчал лишь огромный, бордовый с просинью нос. Притомившись, монах, не поднимаясь с колен, выпрямил спину. Скорбно возведя очи к горлышку, он рукавом утирал пот со лба, когда увидал лицо Максима. На лице его отразился ужас. Осенив себя крестным знамением, он принялся долбиться о донышко с утроенным рвением, при этом кося глазом на Максима, видимо, ожидая, когда наваждение исчезнет.

Служитель тем временем закончил греметь посудой и приступил к спуску. Теперь к груди он одной рукой прижимал массивный кувшин, поэтому спуск у него занял даже больше времени, чем подъем. Прежде чем ступить на перекладину, он тщательно ощупывал ее ногой, кряхтел, сопел и постанывал от напряжения. Наконец, со вздохом облегчения, он приземлился.

- Кажется, этот, - бормотал сторож, разглядывая этикетку сквозь линзу очков, которые он держал на манер увеличительного стекла.

Он передал кувшин Ибисову, который немедленно сорвал печать и крышку. Максим ожидал, что из кувшина полезет нечто вроде джина, но не произошло ровным счетом ничего. Ибисов, поставив кувшин на пол, продолжил холить ногти, а сторож в присутствии начальства принялся демонстрировать рвение. Раздобыв где-то влажную тряпку, он с озабоченным видом протирал банки, покрытые вековым, не меньше, слоем пыли. Максим приготовился к длительному ожиданию, но уже через несколько минут темная дверь с распахнулась, и в зал ворвался лысый бородатый старик. Одет он был в темно-сиреневой одеяние, нечто среднее между халатом и ночной рубашкой, из-под которого несолидно торчали голые ноги, худые и бледные, обутые в старые бархатные тапки с вышитыми на носках вензелями. Старик был так взбудоражен, что с него буквально сыпались искры. Первым ему на глаза попался сторож.

- Как ты посмел, мерзкий ублюдок..! - заорал он на служителя, который, выронив тряпку, встал в боевую стойку и замахнулся дубинкой.

В этот момент старик заметил Ибисова и покраснел еще сильнее. Про сторожа он немедленно забыл. Ибисов, радостно сверкая очками и зубами, поднялся с кресел и распростер объятья.

- Ага..., - сказал старик, что-то соображая. - Теперь понятно... По какому праву...! - принялся он орать уже на Ибисова.

- Прежде всего, здравствуйте, сеньор Бонемонтан! - прервал его Ибисов, прижимая руку к сердцу.

- Приветствую! - сказал Бонемонтан, кланяясь и понемногу успокаиваясь.

- Рад вас снова видеть, Джиованни, - говорил Ибисов, протягивая ему руку.

- Я, собственно, тоже рад, Агорей.

- Как здоровье?

- Отменно, благодарю... Но мне кажется, что вы как-то неверно понимаете слова "вечный покой"...

- Прошу прощения, срочно потребовалась ваша помощь.

- Вы меня разбудили!

- Прискорбно. Однако, почему вы спите днем?

- Сиеста, - ответил Бонемонтан, отводя взгляд. - А без срочных дел, почему вы не догадались заглянуть, узнать, как я тут устроился?

- А что случилось? - с живейшим интересом поинтересовался Ибисов.

- Что случилось? - снова начал закипать сеньор Бонемонтан. - Я вам сейчас скажу, что случилось! Начнем с того, что ваш хваленый повар-француз оказался эльзасцем! Эльзасцем! Вы знаете, что такое эльзасская кухня, Агорей? Эти хрен и капуста во всех видах! - голос старика сорвался.

Ибисов нахмурился и повернул голову к служителю.

- Как такое могло произойти?

- Он по паспорту француз! - огрызнулся служитель.

При этих словах сеньор Бонемонтан взревел, как раненый, и снова сделал движение броситься на сторожа.

- Это конечно, наша оплошность, - сказал Ибисов, удерживая старика. - Это мы, конечно, исправим... Кто у нас есть на замену?

Служитель что-то шепнул ему на ухо.

- Вот есть отличный вариант, - произнес Ибисов. - Превосходный итальянский повар. Даже звезду ему хотели дать, но что-то там не срослось у него с грибами...

- Звучит неплохо, - прищелкнул языком Бонемонтан. - Хотя постойте! Откуда он конкретно?

Ибисов вопросительно взглянул на сторожа.

- Тоскана.

- Ну, хорошо, - капризно согласился Бонемонтан. - Теперь второе: я в который раз прошу отключить смену дня и ночи. Меня раздражает это постоянное шатание солнца по небу. Невозможно сосредоточиться. Зачем вообще было делать источник света таким ярким и вдобавок шмыгающим туда-сюда по небу. И вообще оно меня слепит и бесит. Оставьте мне луну и вечную ночь!

- Этого никак нельзя! - испугался сторож.

- Я настаиваю!

- Вы по правилам должны гулять днем не менее часу! - начал выходить из себя и сторож. - Вы три месяца уже нарушаете! Он три месяца уже не гуляет и спит всеми днями! - наябядничал сторож Ибисову.

- А вы куда смотрите? - грозно вопросил Ибисов. - Вы сюда зачем поставлены, для красоты? Послушайте, Джиованни, так нельзя! Существуют правила, распорядок... Мы, учитывая ваши заслуги, итак пошли вам навстречу: убрали смену сезонов. Хотели вашу любимую осень - пожалуйста.

- За это конечно, спасибо...

Они помолчали.

- Так зачем я вам понадобился? - наконец, произнес Бонемонтан.

- Тут, Джиованни, такое дело: к командору попала душа одной синьорины. Да, той самой, вы правильно поняли... Так что находиться в убежище ей более не нужно. Вам нужно проводить этого молодого человека к ней. А перед этим, загляните к источнику...

Максим, хотя и взял себе за правило ничему не удивляться, с изумлением поглядел на Ибисова. Ни о чем подобном разговора не было.

- А я тут при чем? - удивился Бонемонтан.

- Вы же у нас специалист по лабиринтам. А этот вообще ваша работа.

- Сколько времени прошло, кто знает, в каком она там состоянии, и во что превратился за это время лабиринт. А вы, почему сами не пойдете? Боитесь?

- Времени в обрез. Сегодня вечером начинается Большая Игра, а мне еще маркиза нужно освободить.

- Это которого маркиза? - прищурился Бонемонтан.

- А представляете, того самого.

- Ого! Что это на командора нашло?

- А куда деваться? Этот молодой господин, представляете, сумел свести ту партию к ничьей.

Старик с интересом оглядел Максима.

- Кто таков?

- Местный. Русский.

- О! Русский! - почему-то обрадовался сеньор Бонемонтан. - Сударь! - обратился он к Максиму, тщательно выговаривая каждый звук, словно разговаривая с иностранцем. - Как здоровье государя-императора?

- Кого? - опешил Максим.

- Ну, кто у вас сейчас император? - странный старик пошевелил губами, загибая пальцы. - У вас, если не ошибаюсь, императором должен быть Николай Алексеевич? - он глядел на Максима, вообще не понимающего, чего от него хотят. - Какой вы, однако, бестолковый! - начал злиться вспыльчивый старик. - Ну, царь! Кто у вас сейчас царь?

- Нет у нас сейчас никаких царей, - растерянно ответил Максим.

- Да что вы говорите! И куда же они делись? - ехидно поинтересовался Бонемонтан.

Максима показалось, что Бонемонтан решил, что имеет дело с дебилом. Он открыл рот, чтобы поделиться с неугомонным итальянцем, куда именно делись русские цари, но Бонемонтан, заглянув ему в глаза, вдруг отскочил на пару шагов от Максима, как от ядовитого гада.

- Хтоническая сила! - заорал старик громче прежнего. - Я заявляю! Я ни шагу с этим человеком никуда не сделаю! Я вообще требую: верните меня на место!

- Что случилось? - невинным голосом спросил Ибисов.

- Агорей, вы, приведя этого человека сюда, знали что они, - Бонемонтан ткнул пальцем в Максима, - расстреляли Николая Великого вместе с семьей и наследником в каком-то подвале?

- Разве Николай - Великий? - спросил Максим, с трудом вспоминая школьную программу. - Он же, кажется, Кровавый?

Это замечание явно не добавило ему симпатии в глазах Бонемонтана.

- Вот, пожалуйста! - голосил итальянец. - Они его без суда и следствия с детьми расстреляли, так он у них и Кровавый в добавок!

- Джиованни, это было сто лет назад, - напомнил ему Ибисов.

- Спасибо! Успокоили! Представляю, чем они после этого сто лет занимались! - он снова ткнул пальцем в Максима, которому все эти беспочвенные, но обидные обвинения уже порядком надоели.

- Да пошли бы вы к черту! - посоветовал Максим экспрессивному монархисту. - Я-то тут при чем?

- В самом деле, Джиованни, бедный мальчик ни в чем не виноват. Он, можно сказать, сам в этой ситуации пострадавший. Да и потом, это их цари, что хотят с ними, то и делают. Имеют право.

- Я с этим господином никуда не пойду! - упорствовал Бонемонтан.

Ибисов пристально глядел на старика, вид имевшего крайне упрямый и решительный.

- Джиованни, а помнится во времена Французской революции вы не были таким завзятым монархистом, - тихо произнес Ибисов.

Бонемонтан слегка покраснел, но упрека не принял.

- Дети тогда не пострадали! - заявил он, демонстративно глядя в сторону.

- Да что вы? - поднял брови Ибисов. - Прямо-таки не пострадали?

Бонемонтан покраснел еще больше, но продолжал упрямо молчать.

- Значит, не пойдете?

- Значит, не пойду!

- Ну что же, сеньор Бонемонтан, - официальным голосом начал Ибисов. - Раз вам так не по нраву эльзасская кухня, а сами вы такой завзятый монархист-славянофил, то, боюсь, вам придется привыкать к русской кухне всерьез и надолго.

- К русской? - спросил старик, меняясь в лице.

- О, я вижу, она вам знакома? - оценил его бледность Ибисов. - Прекрасная, прекрасная кухня. Какие изысканные блюда! Окрошка! Кисель! Или, мое любимое, - холодец! Вы знаете, как выглядит холодец, Джиованни?

Джиованни, по-видимому, знал - у него непроизвольно дернулся левый глаз.

- Агорей, зачем же так сразу...?

- А вместо итальянской осени, - не обращая на него внимания, разглагольствовал адвокат, - устроим вам северное лето. Я вас уверяю, это что-то прелестное. Представляете, такой казус: солнце вообще не садится.

- Как это? - обомлел итальянец.

- Это называется "белые ночи", - пояснил Ибисов. - Ночью светло как днем, гулять сможете круглые сутки. И на свечах сэкономите. А чтобы во время прогулок не скучали, тут водятся вот такие комары - Ибисов показал большим и указательным пальцем размер крупного воробья. - Я вас проведаю еще лет через сто, узнаю ваши впечатления.

- Агорей, вы меня совершенно неправильно поняли! - вскричал Бонемонтан.

- Не правильно?

- Абсолютно! Вы же знаете, что самое ценное в нашем мире?

- Что? - решил не рисковать Ибисов.

- Дружба!

- А-а, - одобрительно покивал адвокат.

- Разве же я бы когда-то отказал старому другу? - с некоторым упреком, но очень мягким, произнес Бонемонтан.

- По-видимому, я вас как-то неправильно понял? - догадался Ибисов.

- Абсолютно, совершенно не так! Я с большим удовольствием провожу этого симпатичнейшего молодого человека куда надо.

- Вот спасибо, Джиованни, вот спасибо! Всегда знал, что на вас можно положиться!

- Без вопросов! В любое время!

Старые друзья, расчувствовавшись, обнялись. Ибисов отвел Максима в сторонку.

- Так, это тебе на проезд, - сказал Ибисов, вручая две монеты. - Синьор тебя проводит.