Карташов Александр Сергеевич. Путь Плодородного Полумесяца

В предлагаемом вдумчивому читателю пространном повествовании использованы литературные памятники древнейших цивилизаций Востока, собрать которые воедино и адаптировать в занимательной поэтической форме само по себе не лишено смысла при условии бережного отношения к первоисточникам. Несмотря на полушутливый тон, который понадобился для того, чтобы снять налет сакральности с литературных реликтов и обнажить их чисто бытовое содержание, это - серьезное философское произведение, чтение которого потребует немалого времени и интеллектуальных усилий, и пусть утешением читателю будет то, что автору понадобилось всего этого значительно больше, о чем он нисколько не жалеет, так как иметь дело с бесценными сокровищами древности безумно интересно. Однако дидактический аспект - это лишь одна сторона замысла. Многое из происходящего сегодня становится понятным, если посмотреть на современность издалека, - т.е. отторгнуть от себя нынешнюю рутину насколько это возможно, поместив ее в иную историческую среду, и задаться вопросом: изменилось ли что-нибудь в человеческой природе за пять тысяч лет, отделяющих нас от древних шумеров? Несмотря на появление различного рода гаджетов, есть подозрение, что в социально-бытовом измерении технический прогресс никоим образом себя не проявляет. Но об этом пусть судит читатель, имея в виду, что первая часть, построенная целиком на фундаменте Книги бытия, сцементировавшей бесчисленные песчинки предшествующих ей культур многих и многих народов, теряющихся от нашего взора в глубине веков, - это диагноз человечества, а вторую часть, в которой многочисленные древнейшие восточные тексты, переданные по возможности буквально, соединяются вымышленными сюжетами современного происхождения, можно рассматривать, с учетом гигантского временного масштаба такого синтеза, как вполне достоверный прогноз. Автор надеется, что избранная им технология художественного исследования позволила донести до современного читателя нечто разумное, доброе, вечное не столько от своего имени, сколько от бесчисленных безымянных творцов древнейшей культуры человечества.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие

Пролог

Часть 1. СТРАННИКИ

Пикник на обочине

Нет грешной жизни конца

Любовь умножает народ

Бродячей судьбины тропа

Чаша обмана

Плоды мандрагоры

Принцип отбора

Возвращение блудного сына

Ясновидец

Хлебная дипломатия

Не бойся, не лги, не проси

Живет в каждом страннике бог

Часть 2. РУИНЫ ИМПЕРИИ

Вольный ветер пустыни

дежда умирает последней

Бедняк из Ниппура

Сезам

Эквилибристка

Метаморфозы

Путь к себе

Кара богов

Теодицея

Чистилище

Пророк

Бремя власти

Эпилог

ПРЕДИСЛОВИЕ

С рождения видится мне

навязчивое сновиденье:

как будто бы я всякий раз

на некие грабли встаю.

Свой лоб, поврежденный во сне,

рукой потираю весь день я

и неадекватностью фраз

семью удивляю свою.

Но взгляд в окружающий мир

приносит мне успокоенье,

когда вижу через стекло

вагона метро впереди,

что едет другой пассажир,

рукой упираясь в колени,

и держит ладонью свой лоб, -

выходит, что я не один!

Не ведаю, кто положил

на нашем пути эти грабли,

и, главное дело, зачем

идти, спотыкаясь о них?

Зачем нам искать миражи,

садясь на бумажный кораблик,

и вечно ходить без ключей

в дырявых карманах своих?

Что нас заставляет блуждать

дорогами странствий веками,

не представляя куда

дорога в итоге ведет? -

и тысячи лет, как вода,

точить неуступчивый камень

с надеждою, что по следам

потомок дорогу найдет.

Что это за сила - нужда?

А, может быть, лишь любопытство,

с которым игривый щенок

пробует носом огонь,

не устает побуждать

нас оставлять прежний быт свой,

чтобы у новых дорог

временно строить другой?

Не прописала закон

свой человеку природа,

предпочитая ему

слаженный дом муравья.

Поэтому мы испокон

века все бродим и бродим,

решая вопрос: почему,

если ты слаб, то прав я?

Неплохо бы встать на пути,

законы создать и версту к ним,

да выстроить правильный дом,

пригодный на все времена.

Но вот беда! - дальше идти

сможет тогда лишь преступник,

а, значит, своим чередом,

наградою станет вина.

Так, может быть, прав Ломброзо,

что все мы преступны с рожденья,

поставив на благо свое

в развитии главную цель?

Но есть ли при этом резон

в этических предубежденьях,

что якобы мы признаем

добро во всевышнем отце?

Вопросы нетрудно задать,

труднее за это ответить.

Гений людей, что ни век,

ищет на вызов ответ.

Пока путевая звезда

будет сиять на рассвете,

будет искать человек

ответа, которого нет.

Имеет ли право актер

переиначивать роль,

которую предусмотрел

в спектакле ему драматург?

А если в судьбе режиссер

повелевает игрой,

то как создается портрет

неординарных фигур?

Расписанные по статьям

законы дают нам ключи

к дверям, где получит ответ

любой театральный вопрос.

Но как на вопрос бытия

разумный ответ получить?

Возможно, его просто нет,

или совсем он не прост.

Извечный вопрос бытия

поставлен был в древнем Шумере:

где пункт наш конечный, и что

первичное - жизнь или смерть?

Бессмертье крадет там змея,

и карой отступникам веры

все тот же всемирный потоп

смывает греховную твердь.

Решений немало легло

на обожженную глину,

и бездну поэзии в ней

находит ученый лингвист.

Оставило чье-то стило

рассказы Син-Леке-Унинни.

Но главный вопрос с прежних дней

до нынешних - так и повис.

Ну что же, поставим и мы

сегодня все тот же вопрос,

пытаясь пример проследить

возможных решений его

среди временной кутерьмы

реальных событий и грез,

а за ошибки судить

не будем, друзья, никого.

Вперед, в путь-дорогу! Итак,

пред вами роман социальный -

не боевик, и на том

можно бы книгу закрыть

да показать свой кулак,

если вдруг автор нахальный

на ночь заявится в дом

корни семейные рыть.

Но не спешите! Как раз

автор романа застенчив -

предпочитает иметь

лишь исторический фон,

чтобы представить рассказ

вам про мужчин и про женщин

как непрерывную сеть

в круговороте времен.

Герой - это каждый из нас,

и все совпаденья случайны.

Что ныне взошло, то росло

пять тысячелетий назад.

В бурлящем движении масс

народных, как было в начале

добро в столкновенье со злом,

так массы и ныне бузят.

Зло и добро так и сяк

перемешали столетья,

но автор ни доброго зла,

ни злого добра не создал.

С какою бы целью рыбак

свои не забрасывал сети,

а рыба, какою была,

такою и будет всегда.

Не перечесть рыбаков

тех, кто забрасывал невод

в море житейских забот

с доисторических пор.

Кто-то ловил в нем закон

божьего дара и гнева,

кто-то искал анекдот,

чтобы писать всякий вздор.

Не может на месте пустом

роман появиться толковый,

равно как нельзя написать

и богословский сюжет.

Всегда есть источник, и в том

не вижу греха никакого,

что всем нам дана благодать

народной молвы много лет.

Из уст переходят в уста

сказания и анекдоты.

Неисчерпаем родник

глубинной народной молвы,

и часто в отдельных местах

писаний знакомое что-то

случившемуся в наши дни,

наверное, видите вы.

Быть может, служитель иной

религиозного культа

увидит в нелегкой в судьбе

героев библейский сюжет.

Богата ли жизнь новизной? -

как в книги ее не пакуй ты,

она повторится в тебе,

рождающемся в неглиже.

ПРОЛОГ

Богат и красив город Ур,

высокой стеной огражденный.

Величественный зиккурат

увидишь ты издалека.

К подножию древних фигур, -

людьми, а не богом рожденных, -

пройди через тысячи врат

в далекие эти века.

Там, на высоком холме

в центре великого града,

храм, как библейский ковчег,

меж облаками плывет.

Остались за ним по корме

царство Шумеро-Аккада

и двадцать первый век -

как наш, только наоборот.

Вход к алтарю и во двор

храма высок и наряден.

Там сторожит медный лев

строй мозаичных колонн.

Не отвести от него

нам изумленного взгляда.

Смотрит на нас барельеф

с львиноголовым орлом.

Внешне кирпичный фасад

синей глазурью украшен.

По фризам, внутри, хранит он

ряды мозаичных картин,

и с нами они говорят

о жизни, похожей на нашу,

что в вечном потоке времен

в ковчеге плывет взаперти.

Там по зеленым лугам

тучные бродят стада,

женщины из молока

делают масло и сыр.

Молятся своим богам

дети любви и труда,

веря, что там, в облаках,

ждет их безоблачный мир.

Ну а в квартале жилом,

от гавани неподалеку,

жил-был с семьею своей

обыкновенный старик.

Он выстроил крепкий свой дом,

и как положено, к сроку,

послал бог ему сыновей -

их было, как водится, три.

Был каждый из них - молодец!

Сын младший, Аран, был галь-уку, -

носил он наряд боевой

и в армии царской служил.

Нахор - средний, как и отец,

в торговле набил себе руку:

агентом - дамкаром, он свой

в хозяйственном ведомстве был.

Абрам же, сын старший, пошел

служить по финансовой части.

Взимая налоги в казну,

имел он приличный калым.

И было бы все хорошо,

да приключилось несчастье,

когда царь их, Ибби, ко дну

пошел вместе с царством своим.

Не защитила стена

на западе от бедуинов,

которую в прошлом создал

царь Ура наследный, Гимиль.

Степных амореев волна

ее превратила в руины,

и хлынула степь, как вода,

Евфрат заполняя людьми.

Грозил на востоке Элам.

По горному склону спуская

отряд за отрядом на Тигр,

он слал террористов вперед.

И не было меры для зла,

и плакал, не умолкая

от этих воинственных игр,

шумеро-аккадский народ.

Не обошла стороной

лихая беда старика.

В одном из сражений Аран

геройски погиб за царя.

Беды не бывает одной:

в разрушенном царстве никак

с народа налог не собрать -

доход старший сын потерял.

Настал в Междуречье закат

для третьей династии Ура.

Единому солнцу, без сил,

с небес предстояло упасть.

Суверенитетов парад

по городам шел аллюром -

Ларса, Эшнунна, Иссин

брали удельную власть.

Патриотично трубя

марши, чиновник матерый

спускал тихо, на тормозах,

обязанностей своих груз,

и обогащали себя

жулики да мародеры,

обрушивая на глазах

Шумеро-Аккадский Союз.

Как быстро меняется мир!

Всего лишь полвека назад

сиял царь могучий, Шульги,

как солнце с небесных высот.

Соседи - шумер и семит -

глядели друг другу в глаза,

и вырос под светом благим

единый союзный народ.

Великодержавной рукой

он сдерживал горцев востока -

смирил луллубеев, Элам,

назначил патэси в Аншан.

В Сирийской степи, за рекой

Евфратом, в сраженье жестоком

на поле смиренно легла

степных амореев душа.

Не смели идти поперек

хурриты ему и гутеи.

Ходил он в Субарту войной

и Азии Малой грозил.

Царям мы не ставим в упрек

безумную эту затею

подняться людскою волной

к вершинам миров из низин.

Но слаб человеческий род

великой своею гордыней -

богов подменяют цари,

патэси царями глядят.

Свой культ царь Шульги создает,

себя вознося как святыню.

Держава гниет изнутри,

а смертные пьют этот яд.

И сила державной волны,

поднятой снизу, слабеет.

Народная масса потом

с вершин устремляется вниз.

Оплот нерушимой стены

взрывается пеною белой,

и снова всемирный потоп

господь исполняет на бис.

В преддверии этой беды,

неодолимо грядущей,

собрал старый Фара детей

своих на семейный совет.

Поставив вопрос молодым:

что следует делать им в гуще

тревожных событий? - хотел

от них однозначный ответ.

Сын старший ответил: "Бежать! -

я выход один только вижу.

Не будет житья никогда

на перекрестке дорог.

Нам здесь не собрать урожай.

К ханаанянам поближе

перебираться, видать,

нас вынуждает наш бог".

"Ну, нет! - средний сын возразил, -

мне для торговли успешной

нет места лучшего, чем

на перекрестке дорог.

Давно уже свой магазин

у ханаанян есть, конечно -

все схвачено у богачей!

Велит здесь остаться мой бог".

Сын младший спокойно молчал

в свежей глубокой могиле.

Его бог уже ничего

не сможет ему пожелать.

Из двух однозначных начал,

равных по духу и силе,

Фара своей головой

вынужден был выбирать.

Империя Ура падет -

подсказывал жизненный опыт.

Искать чудеса в решете

не позволял здравый смысл.

Никто и нигде нас не ждет,

и сколько по миру ни топай,

везде уже есть паритет

богатства, тюрьмы да сумы.

"Давно, - молвил мудрый старик, -

зовет меня сердце в Харран,

к могилам родных и друзей,

где тени былого живут.

Мир непостижимо велик!

Домой возвращаться пора

Путем Полумесяца - все

его Плодородным зовут.

И если вам жить суждено

в начале Пути и в конце,

в Харране могила моя

вам будет опорой пути.

Вы - как два ведра на одном

моем коромысле, и цель

моя - на ногах устоять

и ведра домой донести".

Вставало кровавой зарей

над Уром светило востока.

Не слышно в лесной полосе

птиц певчих, лишь - ропота звук...

Старик Фара медленно брел

средь беженцев, в общем потоке,

Путем Полумесяца - все

его Плодородным зовут.

Шел рядом сын старший Абрам

с женой благоверною Сарой.

Покинул пенаты и сын

Арана покойного - Лот.

Обоз нажитого добра

тянул кое-как осел старый,

но каждый с собой уносил

груз предстоящих забот.

Остались в родимой земле

торговая лавка Нахора,

дом милый да свой огород,

ставший навеки чужим.

И рухнул Союз! - взяли в плен

царя победители вскоре,

а у парадных ворот

лишь черный ворон кружил...

Шло время, незримой рукой

врачуя житейские раны.

В Харране, смекнув что и как,

Абрам быстро на ноги встал.

Но в мыслях он был далеко -

в далеких неведомых странах.

Искать свой удел мужика

звала голубая мечта.

Мечтать нам не вредно, да вот

есть верность сыновнему долгу.

Отца без присмотра Абрам

оставить в Харране не мог.

Кружил бытовой хоровод

без всякого смысла и толка,

и гневался по вечерам

зовущий вперед его бог.

Всему есть отмеренный срок,

и каждому есть своя доля.

Навек старый Фара уснул,

свою жизнь достойно прожив.

Оставил он детям урок

судьбы со свободою воли,

где нечего ставить в вину,

и не о чем больше тужить.

И похоронил его сын,

оставив на добрую память

могилу в лесной полосе,

где странникам птицы поют.

Висит на ней, словно весы

на коромысле с плечами,

Путь Полумесяца - все

его Плодородным зовут.

Часть 1

СТРАННИКИ

Глава 1

ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ

Абраму господь наказал:

"Ты с этой земли уходи! -

обычаи предков оставь,

покинь дом отца своего.

Открою твоим я глазам

немало дорог впереди.

Найди путь в иные места,

живи там своей головой.

Произведу от тебя

однажды великий народ,

благословлю навсегда,

возвышу имя твое!

Пусть страннику благоволят

дороги - иди мой герой!

Любого проклятью предам,

кто странникам в спину плюет".

Пошел в путь-дорогу Абрам

вперед, как господь указал.

Он был человек молодой -

годов, этак, семьдесят пять.

Когда он покинул Харран

с супругою Сарой, он взял

племянника Лота с собой -

ну, как сироту-то бросать?

Помимо того, он забрал

с собою имение все;

имуществом, что приобрел

в Харране, заполнил арбы.

Всех слуг взял с собою Абрам,

и даже последний осел

в обозе уныло побрел

в дорогу по воле судьбы.

И вот показалась когда,

земля, где живут хананеи,

явился господь из дубрав

и слово Абраму сказал:

"Тебе эту землю отдам,

живите и пользуйтесь ею".

И там благодарный Абрам

свой жертвенник богу создал.

Оттуда он двинулся в путь

к горе, на восток от Вефиля.

Там новый хозяин, подстать,

поставил роскошный шатер.

Но долго не мог он заснуть, -

ох, как бы осла не стащили! -

Вефиль-то - рукою подать,

и Гай - недалеко от гор.

Все понял Абрам поутру -

откуда ночные сомненья.

Был голод великий кругом

на той Ханаанской земле.

Увидев как толпами прут

голодные ханаанеи

и предполагая погром,

он скрылся на верном осле.

В дороге Абрам поминал

и господа имя и мать.

Едва поспевали вослед

жена его Сара и Лот.

Смещаясь на юг, он не знал:

ну, как же найти благодать? -

гадал, как его на осле

египетский примет народ?

У самых Египта границ

его, наконец, осенило.

На Сару, жену, поглядев,

он ей осторожно сказал:

"Уверен я, Сара, что лиц

нет милых в окрестностях Нила.

В Египте не сыщешь нигде

красивые брови, глаза!

Там женщин берут по цене

высокой. Прекрасна ты видом!

Лишь только увидят, поверь,

тебя египтяне со мной,

то скажут: "Красивой жене

с таким оборванцем жить стыдно!"

Быть битой моей голове,

тебя же оставят живой.

Скажи всем, что ты мне сестра,

когда в благодатный Египет

придем, дабы мне хорошо

там было бы ради тебя.

Не скажешь - пред господом страх

все соки тогда твои выпьет,

когда за моею душой

он явится, в гневе скорбя".

Случилось все именно так,

как мудрый Абрам говорил.

От Сары своей египтян

не думал отваживать он.

Когда же ее красота

дошла до вельможных светил, -

узнав, что ее все хотят, -

красавицу взял фараон.

Так зажил Абрам хорошо

в Египте-то ради нее,

что некуда было девать

рогатый упитанный скот.

Он здесь наконец-то нашел

заветное счастье свое.

Немыслимую благодать

за Сару воспринял и Лот.

Имущества стало не счесть:

ослы, и рабы, и рабыни,

и лошади - полный загон,

и даже двугорбый верблюд.

Но в деле за Сарину честь

господь сам участие принял.

Познал гнев его фараон

и, в целом, египетский люд.

Когда, наконец, фараон

дознался откуда напасть,

призвал он Абрама к себе

и строго его отчитал:

"Я понял, за что бог Амон

ослабил мне плотскую страсть.

Женой была Сара тебе,

а ты мне о том не сказал.

Со мною ты сделал конфуз,

солгав, что она - лишь сестра.

Я мог ее сделать женой,

свершив непростительный грех.

Снять этот непрошенный груз

с Египта настала пора.

Бери свою Сару с собой

и вон выметайся - скорей!"

И сколько Абрам ни радел,

остаться не вышло - никак.

Уж так фараон повелел,

а воля монарха - закон.

Абрама, жену, лошадей

и весь многочисленный скарб, -

выдав полсотни телег, -

вывели вон за кордон.

Шло солнце уже на закат.

Абрам со своею женой

и всем, что Египет им дал,

стали бездомными вдруг.

Но был Абрам очень богат -

уехал он с полной мошной.

Господь не обидел - всегда

избранникам, знать, подают.

И Лот, что с Абрамом ходил,

весьма состоятельным стал:

и мелкий, и крупный был скот,

и много другого добра.

Земля, что была впереди,

двоих не вмещала, настал

момент, значит, в жизни такой,

когда им делиться пора.

Имущество так велико,

что было ни сесть им, ни встать.

Дошли даже слухи о том,

что был мордобой пастухов.

А выгон, где пасся их скот,

повадились часто топтать -

сперва хананеи скотом,

потом ферезеи с сохой.

Сказал как-то Лоту Абрам:

"Уж коли с тобой мы родня,

давай навсегда прекратим

раздоры все и мордобой.

Здесь тесно становится нам,

так ты отделись от меня.

Господь не оставит в пути.

Не вся ли земля пред тобой?"

Лот очи возвел на восток.

Бог весть, что он там увидал,

но в голове почесал,

а, значит, задумался он.

Тогда орошалась водой

неплохо земля Иордан -

богата как сказочный сад,

в цветах - как Египетский сон.

Ее себе Лот и избрал.

Вот так разделились они:

в земле Иорданской - жил Лот,

Абрам - в Ханаанской земле.

Не знали ни Лот, ни Абрам,

что вскоре господь учинит, -

какой ждет Содом переплет,

что ангелам он повелел.

Не знала в минувшие дни

земля вечных странствий покоя.

Как только устроился Лот

в Содоме, случилась война.

С союзниками учинил

тогда царь Элама такое,

что плакал содомский народ,

и в горе покоя не знал.

Под гнетом Элама несли

двенадцатилетнее иго

Содом и Гоморра в числе

окрестных других городов.

Но клин натолкнулся на клин,

когда, вместо пошлины, фигу

увидел Элам и вослед

войною пошел на Содом.

В пустынной долине Сиддим, -

где ныне уж Мертвое море

соленою плещет волной

в расщелине грешной земли, -

воинственный клич разбудил

пески, звон мечей ему вторил,

когда о полуденный зной

на битву сошлись короли.

И в сече жестокой тогда

верблюды смешались с ослами, -

четыре Эламских царя

карали мятеж пятерых.

В сраженье врагов побеждать

содомцам не выпала слава;

разбитый мятежный отряд

в горах свою доблесть зарыл.

Бежавших от смерти царей

спасли соляные пещеры.

Не ведали там они как

победу справляет Элам, -

как враг от добычи дурел,

как плакал народ от ущерба,

как зло ликовало, пока

на дело не вышел Абрам.

К нему из Содома пришел

один из людей уцелевших

и с плачем поведал о том,

какая случилась беда.

Абрам не на шутку взбешен

от вести такой был, конечно,

и беспокоился, что

племянник его пострадал.

Собрал на военный совет

друзей он и без промедленья

вооружил за свой счет,

чем мог, триста двадцать рабов.

И с этой ватагой, чуть свет,

он выступил, чтобы из плена

был вызволен родственник Лот.

Да здравствует к ближним любовь!

За вором он шел по пятам,

надеясь на дерзость и случай.

И вот темной ночью, когда

противник в пути подгулял,

ему час возмездья настал -

обрушилась грозная туча!

Там стрелы неслись - не вода -

и сеяли смертью поля.

Окрасила кровь реку Дан

недалеко от Дамаска,

и то, с чем не справились пять

союзных Содому царей,

Абраму осилить бог дал.

Свобода, как чудная сказка,

настала для Лота опять.

Дай бог, не терять ее впредь.

Когда возвращался домой

Абрам после славной победы,

содомский царь остановил

героя букетом мимоз.

Вернув свою власть, гегемон

его пригласил отобедать,

а хлеб и вино в знак любви

священник Абраму поднес.

Абрам принял дар от него

и благословение церкви,

за это пожертвовав ей

трофея десятую часть.

Тут местный царь разговор

затеял, трофеи отвергнув,

о сдаче содомских людей,

захваченных в плен невзначай.

"Клянусь я, - ответил Абрам, -

всевышнему богу-владыке!

Ни нитки, ни даже ремня

от обуви я не возьму.

Зачем это мне? - чтобы врал

ты всем, что именьем великим

обогатил ты меня?

Не надо излишних мне смут!

Добро все свое забирай

с учетом того, что по праву

союзникам принадлежит -

кто дрался плечами к плечу.

Да вычти, что съела вчера

моя боевая орава,

а я, чтобы не было лжи,

свой ныне обед оплачу!"

Вот так бы да каждый из нас

себя уважал пред царьками! -

знал цену великих побед

и цену себе самому.

Народных бы не было масс,

дурачимых дураками,

но я сомневаюсь, что бед

не стало бы вовсе и смут.

Вернулся Абрам со щитом,

и после таких происшествий

ему бог привиделся вдруг

и так, между прочим, сказал:

"Твой щит - это я! Помни то,

что я берегу от нашествий

твой дом, и за сим, милый друг,

тебе я сюрприз заказал..."

И, этак, мигнул бог ему,

как будто бы интригуя,

но наш правоверный герой

интригами был не силен:

"А что ты мне дашь? - не пойму.

Детей завести не могу я -

приказчик уж мыслит порой,

что будет наследником он".

Нахмурился бог: "Что за чушь

несешь ты, Абрам, предо мною?

Наследниками для тебя

приказчикам быть не к лицу.

Терпи, если взялся за гуж, -

я скоро тебе все устрою!

Придет время, и от ребят

не будет отбоя отцу".

И чтобы Абрам уяснил

свои перспективы наглядно,

бог вывел его за порог

и в небо перстом угодил:

"На бездну ночную взгляни.

Там звезды - сочтешь ты их вряд ли.

Таким же и будет твой род -

потомков не счесть впереди.

Тебя я из Ура послал

осваивать новые земли

за тем, чтобы их передать

тебе во владение все.

Народам не будет числа

на этой земле, только всем ли

дано поселиться сюда,

оставив народный посев?

Упорство твое пусть и труд

осуществят мою волю.

Другого пути не дано

на обетованной земле.

Ни то в порошок изотрут

твой род конкуренты, соколик.

Тому, что так заведено,

причиной - Адамова лень".

Абрам долго думал во сне,

пытаясь осмыслить задачу.

Суть, в целом, понятна, но все ж

практический смысл ускользал.

Везде хорошо, где нас нет,

а там, где мы есть - все иначе.

И что же? - себя не спасешь,

не смогут спасти чудеса?

"Но, Господи! как же узнать

о том, что землей я владею? -

воскликнул в бреду человек,

не в силах судьбу угадать. -

Дай мне хоть какой-нибудь знак

о праве на земли те, где я

хочу поселиться навек,

чтобы хозяином стать".

"Я лучше тебе покажу! -

ответил Господь. - Ты на доли

живое ножом раздели,

затем и узнаешь ответ.

Живое привыкло к ножу:

вон горлица вьется и голубь,

коз, овнов полно и телиц.

Дерзай и поймешь, человек!"

Проснувшись, Абрам вышел в хлев,

животных своих взял по штуке,

рассек их ножом пополам,

лишь птичек поймать не сумел.

Куски разложил на земле

по правилам божьей науки,

решив, что лишь этим делам

свершиться господь разумел.

Однако случился сюрприз -

господь был на выдумки мастер!

Почуяв добычу, к столу

нагрянули полчища птиц.

Все хищники тучей неслись,

и мухи кружились. С напастью

бороться он вызвал всех слуг,

и то не хватало десниц.

С нашествием силы земной

сражался Абрам до заката;

умаялся - просто беда!

Не чувствуя ни рук ни ног,

забылся он сам крепким сном,

и вся боевая бригада.

Кошмарный урок преподал

ему в назидание бог.

И ужас великий, и мрак

приснились ему этой ночью:

вороны кружились? - ни то

шла кругом от них голова?

Себя ощущал как дурак, -

что бог ему этим пророчит? -

и часто мучительный стон

во сне его одолевал.

Назавтра Господь разъяснил

физический смысл представленья:

"Знай, будут потомки твои

пришельцами в этой земле.

Их будут хулить и казнить,

поставят враги на колени,

не будет отечества им

на долгих четыреста лет.

Но время настанет, поверь,

и праведный суд состоится.

Живет угнетенный народ,

самосознанье храня.

Надеюсь, ты понял теперь,

что падалью кормятся птицы?

Не падай же! - наоборот,

живи здесь и мух отгоняй".

Шло солнце уже на закат,

и тьма над землею сгущалась,

когда засверкали огни

над мясом, и дым повалил.

И духом жаркого ласкал

Абрама господь на прощанье.

Сюрпризом его был пикник

у обетованной земли.

Глава 2

НЕТ ГРЕШНОЙ ЖИЗНИ КОНЦА

Пустыня Сиддим, между тем,

испытывала напряженье, -

как знать, может быть исподволь

ввиду человечьих грехов.

Мужчина ли в бане потел,

катились ли слезы у женщин,

все здесь собиралось, и соль

скопилась за много веков.

В земле же, во многих местах,

собрались природные газы,

и, выход найдя, кое-где

бил гейзер горячим ключом.

Все было здесь как-то не так -

народ вел себя безобразно,

творя иногда беспредел.

Господь этим был огорчен.

И ангелам он приказал:

"Доносятся вопли ко мне,

что грех одолел города -

Гоморру, а также Содом.

За тем ли я землю создал,

что грех поселился на ней?

Узнаете правду, тогда

греховный разрушите дом!"

Вот как-то в Содом ввечеру

спустились два ангела скрытно.

Лот, сидя у главных ворот,

посланцев увидел вблизи.

Буквально сказать не берусь,

чем там занимался друг ситный -

считал беззаботно ворон,

а, может, под нищих косил.

Поспешно он на ноги встал,

поняв, что не бедны мальчишки;

к земле поклонившись лицом,

сказал: "Государи мои!

зачем вам в отеле места? -

воняет клопами там слишком.

Вам больше подходит мой дом -

он тут, недалёко, стоит.

Как раб ваш, даю вам совет:

ночуйте и ноги умойте;

передохнув, поутру

свой дальше продолжите путь".

Ответили ангелы: "Нет,

еще неизвестно какой ты

раб божий - нам враг или друг?

На улице лучше уснуть".

Не отставал от них Лот.

И вот, наконец, согласились

пришельцы на четверть цены

от той, что запрашивал он.

Им вкусный поставили плов, -

они на еду навалились;

им хлеб испекли - пацаны

припрятали хлеб на потом.

Еще не легли они спать,

как шум на дворе услыхали.

Там грешный содомский народ

собрался - и стар был и млад.

Вдруг начали в двери стучать, -

плевать им, что там отдыхали!

Юнцы получили урок -

впервые услышали мат.

Содомский народ гомонил:

"Где люди, пришедшие на ночь?

Слыхали, что мальчики там, -

проверить настала пора!

Пусть - ангелы даже они,

отдай нам, и мы их познаем:

какая у них красота,

каков он, блаженный их рай?".

Лот вышел к народу один

и, дверь отирая штанами,

сказал тихо: "Братья мои,

прошу вас, не делайте срам.

Две дочери я породил,

они еще мужа не знали.

Я лучше к вам выведу их,

уж коли приспичило вам.

И делайте с ними двумя,

ребятушки, все что угодно,

лишь только клиентам моим

проверку не делайте здесь.

Познанием двух пацанят

в Содоме не сделать погоды,

а мне поведеньем таким

вы бизнес порушите весь".

К нему подступила толпа,

и первый - хозяин отеля:

"В Содом ты недавно пришел,

не знаешь содомский уклад.

В отеле, к голодным клопам,

тебя мы навечно поселим.

Там будет тебе хорошо,

найдется там много услад!"

И стали они подступать

к нему, чтобы выломать дверь.

Но ангелы вовремя вдруг

ответили залпом петард.

Пытаясь людей отогнать

от двери без лишних потерь,

они подожгли все вокруг,

и бросился люд на пожар.

Лот тоже хотел побежать, -

есть стадное чувство такое, -

но ангелы в дом завели

его, дверь закрыв на засов.

И люди содомские, - глядь! -

сраженные слепотою,

носили с водою кули

в течение многих часов.

А в доме у Лота, меж тем,

признались ребята краснея:

"Петарды Господь нам вручил

и дал кое-что посильней.

Найди в этом городе тех,

кто дорог тебе, поскорее

и сколько есть духа скачи

подальше на добром коне.

Мы утром Содом истребим,

а с ним заодно и Гоморру.

Господь нам задание дал,

и мы его выполним в срок.

Тебя же спасти мы хотим,

как праведника, который

как видно, еще никогда

не ведал содомский порок".

Обеспокоенный Лот

направился к добрым знакомым,

которым своих дочерей

устал он уже предлагать.

Сказал им: "Не выживет тот,

кто завтра останется дома!"

Они явь признали за бред

и снова откинулись спать.

Едва запылала заря,

как Лота с постели подняли:

"Беги что есть духу! - жену

бери да своих дочерей".

Поскольку же медлил он зря,

с боков его ангелы взяли

и, сзади для скорости пнув,

вышибли вон дверей.

Взглянул он назад на ходу,

его вразумили пинками:

"Спасай свою праведность Лот! -

ушел, так назад не гляди.

Пусть грешники в муках падут,

соленым грехом истекая.

Когда гнев господень придет,

немедленно в гору иди".

И высыпал серу с дождем

господь на Содом и Гоморру.

Потом справедливым огнем

господь ниспроверг города -

и все, что грешило кругом,

в ближайших окрестных просторах,

и все, что ни духом, ни сном

не знало греха никогда.

Жена же, - сама простота! -

внутри любопытством сгорая,

мельком оглянулась назад

и тут же застыла столпом.

Вот так и стоит она там -

от грешной окрестности с краю,

навеки раскрывши глаза

на вечно горящий Содом.

А Лот прямо в гору пошел

и там поселился в пещере.

С ним дочери жили одни

вдали от больших городов.

Он вход укрепил хорошо,

законопатил все щели

и прожил в пещере все дни

до самых преклонных годов.

Однажды, уже перед сном,

сказала вдруг старшая - младшей:

"Отец наш становится стар,

и нет подходящих мужчин.

Давай напоим мы вином

его допьяна - нет преград же

во сне, чтобы мужем он стал

и нас бы любви научил".

Они напоили отца

вином в эту первую ночь.

Дочь старшая тайно вошла

и ночь разделила с отцом.

А Лот и не видел лица -

не ведал, что старшая дочь

той ночью женою была,

тайком возрождая Содом.

Наутро проснулась она

и с младшей сестрой поделилась:

"Ну, все получилось! - давай,

попробуем ночью опять.

Отца напоим допьяна

так, чтобы быть ему милость.

Черед твой учиться, ступай

к нему ты сегодня в кровать".

Они напоили отца

в другой раз, и он был не прочь.

Дочь младшая тайно вошла

и ночь разделила с отцом.

Лот пьяный не видел лица -

не ведал, что младшая дочь

второю женою была,

тайком возрождая Содом.

И время настало плодам

родится в пещере отца:

у дочери старшей был сын,

и младшая не отстает.

И строились вновь города,

и нет грешной жизни конца

покуда, - пусть даже один, -

ребенок по миру идет.

Наверное, скажет ханжа:

"Помилуйте, это ужасно!"

Согласен, но как поглядит

на это ненецкий народ?

Случись вдруг всемирный пожар,

и будет единственный шанс нам,

что новую жизнь возродит

грехом своим праведный Лот.

Глава 3

ЛЮБОВЬ УМНОЖАЕТ НАРОД

Абрам в Ханаанской земле,

странствовал с места на место.

Царям он не раз представлял

жену свою, Сару, сестрой.

Герарский царь Авимелех -

последний муж вечной невесты -

нимало шекелей отдал

в плену у напасти такой.

Вот как-то при входе в шатер,

во время припека дневного,

явился Господь из дубрав,

и слово услышал Абрам:

"Пусть будет у Сары дите,

когда я приду сюда снова.

В земле Ханаанской пора

настала размножиться вам".

Такие слова услыхав,

Сара свой смех не сдержала.

Абрам да и Сара давно

уж были в преклонных летах,

и не было в мире греха,

какого она не свершала,

за-ради Абрама женой

навеки бесплодною став.

Господь грозно бровью повел,

желая у Сары узнать:

"Не стал ли я клоуном вам,

сказавши смешные слова?"

Абрам подозренье отвел,

сказав, что струхнула она.

Но долго господь бушевал,

шатер не спаливши едва.

Шло время... В служанках была

у Сары одна египтянка.

Агарь в заглядение всем

фигуру имела и стать.

И Сара, божественный план

перевернув наизнанку,

народный Абрамов посев

решила с Агари начать.

Сказала Абраму она:

"Господь заключил мое чрево.

Чай, мне все равно не рождать

тебе перспективных детей.

Раз богом завещано нам

украсить потомками древо,

не следует более ждать -

иди ты к служанке моей!"

Абрам прекословить не стал.

И вправду, уже десять лет

он жил тут, а корни пустить

все было ему недосуг.

Господь ему землю отдал,

но в обетованной земле

кто после него будет жить?

А старость - уже на носу.

Столетний Абрам закрутил

с Агарью любовный роман.

Входил к ней и ночью и днем,

а Сару и знать не хотел.

Такой легкомысленный стиль

порой сводил Сару с ума.

Меж ними она, встав броней,

любви положила предел.

"Во всем виноват ты опять! -

так Сара сказала Абраму. -

Для дела служанка моя

направлена в недра твои.

Она же, зачав от тебя,

теперь вот меня презирает.

Попомни! - господь мне судья,

лишь он между нами стоит".

Абрам, не на шутку струхнув,

ответил разгневанной Саре:

"Служанка - твоя, делай с ней

что будет угодно тебе", -

а сам, обреченно вздохнув,

покинул лежанку Агари,

и Сарин не выдержав гнев,

решилась Агарь на побег.

В песках по дороге на Сур

имелся источник воды,

и ангел господень всегда

там вахту бессрочную нес.

Водою бурлил он сумбур -

прохожих пугал молодых,

и только Агарь увидав,

отчетливо ей произнес:

"Откуда скажи и куда,

Агарь, тебя черти несут?

Была ты у Сары рабой,

Абрамов несешь в себе плод.

Не часто в пустыне вода,

не так уж велик твой сосуд.

Смиренье рождает любовь,

любовь умножает народ.

Вернись же к своей госпоже

и ей покорись как раба.

Господь повелел мне сказать,

что знает страданья твои.

Он дал тебе сына уже.

Сын это любовь и судьба -

никто их не сможет отнять.

Его наречешь Измаил.

Он будет отличен от всех -

лохматый, как горный осел..." -

И дальше сумбур, как всегда,

тот ангел водой забурлил.

Агарь от подобных бесед

сознанья лишилась, и все

о чем ей бурлила вода,

в ней слышал один Измаил.

Вернувшись в сознанье, она

домой добралась восвояси.

Как видно, ее ожидал

у Сары холодный прием.

Но как ни бесилась жена,

Абраму к урочному часу

господь сына первого дал,

с ослиною шерстью на нем.

Увидел господь, что дела

с приплодом пошли не туда,

и с тем, чтобы Сара еще

не наломала бы дров,

подул, и она зачала

ребенка в преклонных годах,

едва принимая в расчет,

что будет ребенок здоров.

"Старухою - грудью кормить! -

ругалась она, - Смех и слезы!

Сказал бы кто раньше о том,

тому не поверила бы.

Умеет народ посмешить

господь, погляжу я, твой грозный.

Деянья его - суп с котом!

Не надо такой мне судьбы!"

Насилу Абрам прекратил

ее разговор несерьезный,

и к сроку она родила,

и сына назвали Исак.

И в день, когда сын от груди

был отнят, там пир грандиозный

восславил божественный план -

Абрам был на это мастак.

Но Сара семейный скандал

впоследствии не прекратила.

Ей стало мерещиться вдруг,

что люди смеются над ней.

Все больше ее раздражал

насмешливый взгляд Измаила.

Она поняла: среди слуг

не следовало быть родне.

Абрама пилила она:

"Ну, выгони эту рабыню,

иначе подумают так,

что сын наш Исак - брат осла".

Абраму как быть? - он не знал,

Жалея приблудного сына,

проблему решать сам не стал

и богу запрос отослал.

Бог тут же прислал свой ответ:

"Не стоит тебе огорчаться

за сына рабыни твоей.

Ты семя ей дал - и шабаш!

Не думай о сорной ботве,

радей за своих домочадцев,

и Саре перечить не смей.

Исак - сын наследственный ваш".

Что делать? - Абрам поутру

взял хлеба и мех для воды,

Агари на плечи взвалил

и выставил с отроком вон.

Судьба ее сделала круг

от старой до новой беды.

В пустыню они забрели,

и не было там никого...

Воды не осталось в мехах,

последний закончился хлеб,

и сын Измаил под кустом

остался без чувств - умирать.

Агарь отошла за бархан,

где сына не видно с колен,

и плакала, зная о том,

что им не дожить до утра.

И плач тот господь услыхал,

и ангел к ней с неба воззвал:

"Не бойся, Агарь, видит бог,

что при смерти отрок лежит.

С колен поднимись, за бархан

ступай - там твой отрок упал.

Судьба он твоя, а любовь

великий народ возродит!"

Глаза ей тогда бог открыл:

колодец она увидала,

пошла и наполнила мех

водою, и пил Измаил.

И мужем он вырос, и жил

под солнцем пустыни, и стал он

живым воплощением тех,

любимым кто был и любил.

Глава 4

БРОДЯЧЕЙ СУДЬБИНЫ ТРОПА

Однажды, спустя много лет,

Абрама господь искушал

такими словами: "Абрам!

желаю я жертву принять.

Где твой долгожданный малец? -

угодна его мне душа.

Не нужен мне нынче баран -

Исака готовь для меня!

Возьми своего пацана,

любимого более всех,

и завтра, не медля, ступай

на гору, что я загадал.

Там сына пожертвуешь нам

в уплату за собственный грех, -

сожги, и не будет скупа

к тебе моя помощь тогда".

Назавтра Абрам рано встал,

осла в дальний путь оседлал,

двух отроков вызвал из слуг

и сына Исака поднял;

дрова для костра напластал

и, не раскрывая свой план,

отправился с сыном на юг, -

куда ему бог указал.

Пройдя трое суток пути,

возвел странник очи свои

горе, божий перст увидал

вдали, где им быть суждено,

и молвил, глаза опустив:

"Привал! Пусть осел мой стоит

со слугами здесь, а туда

мы с сыном пойдем заодно".

Был мрачен, как туча, Абрам;

дрова на Исака взвалив,

взял в руки огниво и нож,

и с тем они оба ушли.

Пред ними лежала гора

с завалами каменных плит,

где страх и сомнения - сплошь

по склону покорной земли.

И начал Исак говорить

Абраму, отцу своему:

"Отец, вот - дрова и огонь,

а где для закланья агнец?"

Ответил отец: "Затвори

уста свои, сын, потому

что промысел божий такой -

агнца сам усмотрит Отец".

Сомнения преодолев,

взошли они молча на гору.

Там жертвенник сделал Абрам,

точить дал Исаку ножи;

дрова разложил на земле

и мальчика, без разговоров

связав по рукам и ногам,

на жертвенник он положил.

Исак отрешенно молчал.

Рассудок ему не служил, -

не мог сопоставить никак

два слова: убийца - отец.

А позже во сне, по ночам,

все время точил он ножи,

и всякий раз крик двойника

под утро будил, наконец.

Но снова в кошмарном бреду

тянул отец руку к ножу,

на сына ее поднимал,

желая его заколоть.

И вновь ужас вьюгою дул,

неся беспросветную жуть

туда, где сходили с ума

и сын, и отец - кровь и плоть.

Но ангел господень воззвал

к сыноубийце с небес:

"Отец, ты десницы своей

на отрока не поднимай.

Дурная твоя голова! -

зачем ты с ножами полез?

Господь пошутил, ей же ей,

и ты это дело кончай!

Задача у бога проста:

узнать, что боишься ты бога,

что отпрыска не пожалел,

во всем исполняя закон.

Тебя награжу, коли так.

Есть овен в лесу по дороге, -

за рог буреломом взят в плен, -

так пусть будет жертвою он".

Пошел Абрам в чащу тогда,

барана привел за рога

и в жертву под полной луной

его вместо сына отдал.

Ему бог за это воздал,

сподобив еще настрогать

детей со второю женой -

от хеттов которую взял.

И в старости доброй Абрам,

пресыщенный жизнью, скончался.

Что было накоплено - все

в наследство Исаку отдал.

Из взятого в жизни добра,

до самого смертного часа,

один только верный осел

на заднем дворе его ждал.

Годам к сорока, вслед за тем,

женился Исак на Ревеке.

Ему приходилась она

троюродною сестрой.

Господь не давал им детей -

испытывал он человека,

но тверд был Исак, потому

что он - настоящий герой!

Был голод тогда на земле

страшнее, чем прежде он был,

когда шел в Египет Абрам,

и все обошлось хорошо.

Исаку же бог повелел

проклятый Египет забыть,

и он по отцовским стопам

к Авимилеху пошел.

Авимилех в те года

филистимлянский был царь.

Исак поселился в Герар

под видом холостяка;

Ревеку герарцам отдал,

как делал отец его встарь,

сказав им, что это сестра -

он новых путей не искал.

Ревека же, надо сказать,

была так мила своим видом,

что даже сам Авимелех

на женщину глаз положил.

А правду случилось узнать,

когда царь в окошко увидел,

что братец с сестрой, как на грех,

сомнительный сделал зажим.

Авимелех, приказав

Исака доставить к нему,

спросил: "Не твоя ли жена,

с тобою живет как сестра?"

Исак, опустивши глаза,

сказал: "Я солгал потому,

что голодно жить было нам,

и смертный преследовал страх".

Но царь разъярился как лев:

"Подумай, что с нами ты сделал!

А если бы с ней весь народ

совокупился на грех?"

И грозный монарх повелел

народу в подвластных пределах:

"Кто лжи прикоснется - умрет!

Да будет так. Авимелех".

Виновных, с мешком фуража,

отправил в края он глухие.

Исак на бесплодной земле

посеял последний ячмень.

Посильный его урожай

господь защитил от стихии,

вернув во сто крат ему хлеб,

о чем он и думать не смел.

Встречая рассвет, до темна

рабы его в поле трудились,

и тем богател человек,

себя возвеличив в трудах.

Народ же его проклинал, -

не знал он про божию милость,

лелея в своей голове

коварные планы вреда.

Соседи его, не снеся

к чужому имуществу зависть,

колодцы засыпали все,

местами включая свои.

С достатком каким иль босяк -

все камни в колодцы бросали.

Но камень народ не спасет

и страждущих не напоит.

Свой камень и Авимелех

подбросил в конечном итоге,

сказав: "Удалить с глаз долой,

того, кто богаче меня!", -

и выгнал Исака с полей,

дарованных страннику богом.

Гонимые волею злой

ушли до скончания дня.

Бродячей судьбины тропа

в долину людей привела.

Исак там раскинул шатры,

решив поселиться навек,

и снова колодцы копал,

и вновь благосклонной была

земля, где до поздней поры

свершает свой труд человек.

Господь оценил его труд -

жена, наконец, зачала.

Но дети в утробе ее

кулачный устроили бой.

Наотмашь лупил друга друг,

и бога Ревека звала:

"Нет мочи от этих боев!

Зачем это мне, боже мой?"

Господь ей ответил: "Терпи!

Родятся два племени впредь,

два разных народа грядут

и духом окрепнут в борьбе.

Дорогу их кровь окропит,

но сможет ее одолеть

народ самый крепкий, чей дух

не сломят и тысячи бед".

Настало ей время родить,

и вот двойники появились.

Был первый, - как сваренный рак,

весь красный, - косматый Исав.

Он шел напролом впереди,

а следом, - скажите на милость! -

за пятку цепляясь, шел брат,

в сноровке явив чудеса.

Так братья явились на свет.

У них были разные вкусы.

Звериный отыскивать след

любил с малолетства Исав.

И вот по прошествии лет

он стал звероловом искусным,

а Яков в домашнем в тепле

под мамину дудку плясал.

Ревека за кротость души

любила его бесконечно.

Исак же за дичь на столе,

напротив, Исава любил.

Однажды брат Яков решил

еду приготовить на вечер,

как вдруг воротился с полей

Исав, ничего не убив.

И брату сказал зверолов:

"Я голоден, дай мне поесть.

Устал нынче - просто беда!

Ждать ужина силы уж нет".

Но брат возразил: "За столом

поешь, - распорядок же есть! -

а хочешь теперь, так продай

свое первородство ты мне".

Исав молвил: "Коли помру,

тогда право первого - вздор.

Давай! для охоты моей

потеря - невелика".

И крепким пожатием рук

скрепили они договор.

Наелся Исав до ушей

и крепко уснул под закат.

Глава 5

ЧАША ОБМАНА

Косматый Исав был силен

по части прекрасного пола,

и двух дочерей хеттеян

супругами взял он себе .

Был занят охотою он,

был дом его - чистое поле.

Но вот от невесток житья

родителям нет - хоть убей.

Шли годы, отец постарел,

Стал немощен он и ослеп.

Но, дичь как и прежде любя,

к Исаву он благоволил.

Невинный его этот грех

с годами заметно окреп.

Не смейся, читатель, тебя

тоже ждет старость вдали.

Однажды бессильный отец

к постели Исава призвал,

сказав: "Постарел я, сын мой,

не знаю дня смерти моей.

Тошнит от домашних овец,

а дичью полна голова.

Лишь ты, зверолов, мне бы смог

помазать душевный елей.

Свое снаряженье возьми,

лук верный и полный колчан,

на вольный простор поспеши,

проворную дичь налови.

Ты ей старика накорми -

развей мне тоску и печаль.

Тебя, сын, пока буду жив,

душа моя благословит".

Исаковы эти слова

Ревека услышала тайно.

Дождавшись, когда зверолов

в поля на охоту ушел,

взялась срочно Якова звать,

имея коварные планы.

Милее ей сын был малой,

с покорной и кроткой душой.

Сказала так Якову мать:

"Услышала я, что конец

предвидя свой скорый, старик

Исава за дичью послал.

Еще довелось мне узнать,

что род зверолова отец,

той дичью башку задурив,

благословить пожелал.

Послушайся, сын мой, теперь

тому, что тебе повелю.

В домашнее стадо пойди

и выбери пару козлят.

Я их приготовлю - поверь,

слепому обед будет люб;

без разницы - есть ли там дичь,

а первого - благословят".

Тут Яков, слабинку смекнув

в ее рассужденье, заметил:

"Исав телом дюже космат,

а я - человек без волос.

Рукой зрит отец, - проклянут

меня за обман руки эти,

нащупав, что я, а не брат,

ему угощенье принес".

Но мать, во внимание приняв

предусмотрительность сына,

ответила твердо: "На мне

пусть будет проклятье твое.

Ты слушайся только меня

и пару козлят принеси мне,

пока старик в здравом уме

и что-то еще узнает".

Пошел он в домашний загон

и выбрал двух братьев-козлят;

зарезал их острым ножом

и матери мясо отдал.

А мать нарубила его,

имея свой собственный взгляд

на практику праведных жен.

В два счета поспела еда!

Богатый парадный костюм

у старшего сына похитив,

поспешно велела надеть

на младшего сына его.

А руки и шею, - вы ум

ее во вниманье примите, -

она обернула везде

в овечью шерсть - каково!

С кастрюлей жаркого к отцу

в покой лже-охотник явился:

"Отец мой! - позвал он, - вот я!"

Старик отозвался: "Кто ты?"

И Яков поднес свой сосуд,

и с ним над отцом наклонился.

Так нищие с миской стоят,

пока еще суп не остыл.

"Я первенец твой, я Исав.

Вернулся назад я с охоты,

проворную дичь наловил

и ею тебя накормлю.

Все сделал, как ты мне сказал:

обед наварил, и за то ты

благословить должен был

меня коли он тебе люб.

Насторожился Исак:

"А что ты так скоро вернулся?" -

и голос ответил: "Послал

господь на удачу мне дичь..."

Но солнечный блик заплясал

по векам отца нервным пульсом:

"Тебя, дабы не было зла,

ощупаю я, подойди!"

Отцу сын послушно подал

овчиной покрытую руку.

Бессильной ладонью Исак

почувствовал шерсть и сказал:

"Я слышу: журчат как вода

мне голоса Якова звуки,

а руку же - вот чудеса! -

косматый Исав показал".

И громко воскликнул слепой

в испуге от этой дилеммы:

"Да кто ты, косматая тень? -

взаправду ли сын мой, скажи!"

Смахнул на лице Яков пот,

проворно закрыв эту тему,

и тень наводил на плетень,

желая отцу долго жить.

И сыну поверил старик,

сказав лже-Исаву: "Подай мне,

проворную вольную дичь,

ее напоследок поем".

Проклятая совесть, замри! -

не выдай позорную тайну.

Из чаши обмана, один,

слепец ел и счастлив был тем.

Поднес ему Яков вина,

и пил он из рук самозванца,

а после сказал: "Подойди,

сын мой, и меня поцелуй!"

Для Якова этот финал

звучал исполнением шансов!

Себя он за ложь не судил,

склонившись к отцову челу.

Почувствовав запах одежд

Исава, отец прослезился:

"Вот запах от сына, и он

идет из привольных полей!

Для нас это - запах надежд.

Я раньше такой же носил сам, -

как древний и сказочный сон

о благословенной земле.

Трудись! и господь тебе даст

и воду, и хлеб, и вина -

даст все от небесной росы,

от тука заветной земли.

Узнают народы о нас,

поклоняться нам племена.

Будь им господином, мой сын,

и родственников не обдели".

Как только Исак совершил

благословение сына,

вернулся Исав из полей

с охотничьей ловли своей;

дичь тут же в горшке натушил,

не чувствуя взгляды косые,

вино взял с собою и хлеб,

и подал отцу свой трофей.

Обедавший часом назад

отец его сладко дремал.

"Ты кто?" - он спросил. "Я сын твой,

и первый охотник, Исав..."

Моргали слепые глаза -

отец был растерян весьма.

Воистину, в доме его

творились весь день чудеса!

"А кто тот, который уже

с охоты мне дичь приносил? -

ушел только что от меня,

и я его благословил..."

И вопль на втором этаже

окрестности вдруг огласил:

"Отец! как же так! - вот он я!

Чем Господа я прогневил?"

Услышав отчаянный крик,

слепой в здравых мыслях прозрел:

"Наверное, хитрый твой брат

благословению внял".

Исав головою поник:

"Не потому ли пострел

себе имя Яков забрал,

что дважды объехал меня?

Мое первородство купил,

а благословенье - украл.

Так, значит, теперь для меня

благословенью не быть?"

Отец прослезился: "Терпи!

Да, стал господином твой брат.

И ты, и другая родня -

все Якову будут рабы".

И горько заплакал Исав:

"Неужто, отец мой, одно

благословенье лишь есть?

Благослови и меня!"

Но сыну отец так сказал:

"От тука земли суждено

тебе пропитанье обресть,

работая день ото дня.

Господь бог нам свыше дает

в достатке небесной росы.

Росу ты мечом соберешь,

и будешь ты брату служить.

Когда-нибудь время придет -

поднимется старший мой сын;

он сбросит неправду и ложь,

и сам будет жить не по лжи".

Но ненависть во тьме души

к неправде носил зверолов.

Стал в ярости глух он и слеп,

заветам отцовским не внял:

"День плача большого спешит,

и смерть соберет свой улов:

когда отец ляжет в земле,

не жить тогда брату ни дня!"

Сказал так в сердцах зверолов,

и страшные эти слова

услышали люди вокруг

и матери их донесли.

Послала Ревека рабов

к ней младшего сына позвать.

Интрига замкнула свой круг,

и дети мосты подожгли.

"Послушай, - сказала, - твой брат,

с обидой мириться не станет

и тотчас, по смерти отца,

тебя обещает убить.

Бежать тебе надо в Харран,

не мешкая, - к дяде Лавану.

Брат любит меня и рад сам,

чем может, сестре подсобить.

Спасайся, сын мой! - поживешь

у дяди какое-то время,

пока ярость брата и гнев

развеются сами собой.

Скажу всем: жениться идешь,

созрело, мол, в житнице семя,

а нивы поблизости нет.

Ступай, да поможет нам бог!"

Затем хитроумная мать

устроила сцену Исаку:

"Я жить, - говорит, - не хочу!

От хеттских невест нет житья,

и если надумает взять

себе в жены местную Яков,

я петлю на шею скручу,

и бог всем вам будет судья!"

Ревеке поверил старик.

Он младшего сына призвал,

к женитьбе благословил

и заповедал ему:

"Из местных - жены не бери!

Твоя мать, конечно, права:

у хеттов нет бога в крови,

и жизнь у них - не по уму.

В Месопотамию ты

ступай и в родимом краю

в жену от Лавана возьми

одну из его дочерей.

У них не отнять красоты,

господь бог хранит их приют.

Заселит твоими детьми

и всю землю странствий он впредь".

Так Якова он отпустил

по божьему промыслу в люди.

Исав же - простая душа! -

гадал, как отцу угодить?

Услышав, что местный актив

из женщин папаша не любит,

пошел к Измаилу, спеша

добавить двух жен в свою дичь.

Глава 6

ПЛОДЫ МАНДРАГОРЫ

Пришел Яков, полный надежд,

в желанную землю Востока

и перед собою узрел

картину такую вдали:

бродил мелкий скот, а промеж

козлов пастухи-лежебоки

собрались втроем на жаре

и мирно беседу вели.

Поодаль - колодец с водой,

увесистым камнем накрытый.

К ним Яков решил подойти

дорогу спросить - то да сё:

"День добрый для ваших трудов!

Зачем у колодца стоите?

До полудня только кретин

скотину свою не пасет".

Прервав разговор без труда,

ответили страннику хлопцы:

"Не можем - порядок такой

здесь, в наших краях, заведен.

Пока не придут все стада,

не станет смотритель колодца

поить по отдельности скот,

поэтому всех мы и ждем".

Пока говорили, с лугов

Рахиль подошла, дочь Лавана,

со стадом отца своего, -

за тем чтобы скот напоить.

Узнал Яков от пастухов,

какого она рода-званья,

и быстро своей головой

смекнул, как ему поступить.

Желая эффектно привлечь

внимание дамы, он камень

от устья колодца плечом

своим без труда отвалил;

затем, придержав свою речь,

скотину своими руками

под девичьи взгляды - причем,

восторженные! - напоил.

Смотритель колодца проспал

случившиеся беспорядки,

и все напоили стада,

и в поле угнали пасти.

А Яков же поцеловал

кузину, как родственник, сладко,

поведав кто он, и куда

ведут его дальше пути.

Она побежала стремглав

и новость отцу рассказала.

Воспринял тот весть хорошо

в силу известных причин.

Скрывалась в тени кабала

за дядиными глазами:

Лавану в хозяйстве большом

давно не хватало мужчин.

Достойный прием оказал

дядя нежданному гостю:

"Ты - кость моя, - он говорил, -

ты - кровь моя, парень, и плоть!"

А месяц спустя, так сказал:

"Пора бы размять тебе кости.

Скотину на выпас бери,

чем зря языком-то молоть.

Пусть даже ты родственник мне,

заключим контракт. Неужели

ты даром мне будешь служить?..." -

и хитрый Лаван вдруг притих.

Он ждал, что ответит юнец

на сделанное предложенье,

а после продолжил: "Скажи,

друг мой, чем тебе заплатить?"

Вообще, у Лавана тогда

две дочери были на шее.

Дочь старшая, Лия, на грех,

глазами была не сильна.

Рахиль была младшей из дам -

красива лицом и сложеньем.

Ее Яков и присмотрел -

хорошая будет жена!

"Пришел я сюда за женой. -

сказал, наконец, он Лавану. -

За младшую дочку Рахиль

служить тебе буду семь лет".

Ответил Лаван: "Все равно

уж замуж ее выдавать нам.

Так лучше - тебе, чем другим.

Живи у меня на земле!"

...Промчались на службе семь лет,

как будто семь дней - незаметно,

а все потому, что любил

Рахиль молодой человек.

Работая, сил не жалел,

к скоту относился как к детям.

Назначенный срок наступил

Лавану держать свой ответ.

Лаван пригласил всех людей,

по случаю пир дал и, кстати,

там зятя вином напоил -

за здравие, за молодых!

Дочь Лию под вечер одел

отец в подвенечное платье

и к Якову скрытно впустил.

А тот был хмельной! - просто в дым.

Лишь утром, от хмеля прозрев,

он Лию увидел на ложе.

Я сцену немую пером

описывать остерегусь,

но вот про скандал на дворе

не рассказать невозможно.

Там видом Лаван был суров,

а Яков был грозен как гусь:

"Все то, что ты сделал - позор!

Я разве не ради Рахили

служил? Ты меня обманул!

Так не поступил бы и враг".

Лаван возразил: "Что за вздор!

Про это мы не говорили.

Не признаю я вину -

не помню такой я контракт.

Не принято в наших местах

рядить, чтобы младшую дочь

да выдали замуж вперед.

Что люди-то скажут, чудак?

Для всех мужем Лии ты стал

и голову мне не морочь.

А через неделю черед

Рахили настанет, вот так!

Окончишь неделю с одной,

тогда отдадим и другую.

Тебе же придется служить

за это мне новых семь лет.

Ты станешь вдвойне мне родной,

а родственников берегу я!"

Так дядя Лаван завершил

бескомпромиссный ответ.

Ну что же, любовь, знать, сильней

обиды и гордых амбиций,

к смиренью зовет она нас -

такая ей сила дана.

Неделя прошла как во сне

в плену нелюбимой девицы.

Он выполнил тестя заказ,

но тайно его проклинал.

И все же, в итоге, достиг

он цель семилетних трудов.

К Рахили войдя, дураком

не мог он себя ощущать.

Поэтому дяде простим

обман. Перед высшим судом

кто скажет, что праведник он?

Нет истин в подобных вещах.

Господь же, однако, узрел,

что Лия была нелюбима.

Сподобил ее он зачать,

Рахиль же бесплодной была.

Опаснейший сделала крен

в семейной их жизни судьбина,

и пробил в ней зависти час,

когда Лия вдруг родила.

И так это дело пошло,

что, после Рувима, три крохи

бог дал нелюбимой жене:

Ихуда, Левий, Симеон.

Казалось, что ей повезло,

и Яков, с детьми, к ней присохнет.

Строгает - и удержу нет! -

ну, как по программе их он.

Однажды Рахиль, находясь

от зависти женской в угаре,

к любимому мужу пришла

и закатила скандал:

"Ты сам не любил отродясь!

Когда ты мне сына подаришь?

Хотел, чтобы я умерла? -

тебе это все ерунда!"

Разгневался Яков: "Молчи,

несчастная! - разве я бог,

который твой плод не хранит?

Тебе нужно думать самой..."

Решилась Рахиль не мельчить:

"Придется пойти на подлог:

пусть Вала, служанка, родит,

а сделаем - будто сын мой".

Иной возмутился бы тут,

но Яков не возражал.

Он Вале приказ передал,

и вскоре она родила.

Младенцев-погодков чету,

явившихся как на пожар,

назвали Нефалим и Дан.

Такие вот были дела.

И были детей имена

знаменьем успешной борьбы

Рахили с родною сестрой

на фронте рожденья детей.

Злой рок вскоре Лию догнал -

приплод как ножом отрубил.

Но все же к победе настрой

не снизили мелочи те.

Однажды зашел разговор

у Якова с Лией, без склок,

о том, что детей впереди

не будет у Лии самой.

Сказала она не в укор:

"Придется пойти на подлог:

пусть Зельфа, служанка, родит,

а сделаем - будто сын мой.

Иной возмутился бы тут,

но Яков не возражал,

Он силой мужской был богат,

и Зельфа тотчас родила.

Младенцев-погодков чету,

явившихся как на пожар,

Асир называли и Гад.

Вот так обернулись дела.

И стали детей имена

знамением высшего блага,

как знак прибавленья в борьбе

для Лии с родною сестрой.

Рахиль же иной рок догнал -

влюбилась она, бедолага!

Бывает источником бед

любовь к мандрагорам порой.

Случилось же вот что: Рувим

во время уборки пшеницы

нашел мандрагоров плоды

и Лие принес их - домой.

Вообще-то, с дурманом таким

ребятам шутить не годится,

недалеко до беды

с плодами такими, друг мой.

Рахиль - ей подобным богам

Рувим показался! - ослабла.

Дурман беладоны, на грех,

рассудок ее помутил.

На Лию сошел ураган:

"Хочу мандрагоровых яблок! -

взмолилась Рахиль, - их скорей

твой сын должен мне принести".

Сестра возмутилась: "Моим

тебе завладеть мало мужем.

Теперь мандрагоры отдать

мой сын еще должен тебе?"

Рахиль уточнила: "Рувим

мне лишь с мандрагорами нужен.

Я все уступлю: и кровать

и мужа тебе, не робей!"

Вот так! К мандрагорам любовь

Рахили сильней оказалась,

чем женская битва в войне

за мужа с родною сестрой.

Когда муж вернулся с работ,

довольная Лия сказала:

"Рахиль продала тебя мне,

ей дал мандрагоры сын твой".

Остался с ней муж до утра,

и Лию господь услыхал.

Убрал он с зачатья заслон

и сделал наградою ночь.

Дала слабину ей сестра,

возмездием стал Исахар,

подарком судьбы - Завулон

и полной победою - дочь.

Но промысла божьего путь

и планы неисповедимы,

а промысел видится лишь

в борьбе натуральных начал.

Любовь к мандрагорам ничуть

Рахили не повредила:

Иосиф родился! - малыш

нам вскоре не даст заскучать.

Глава 7

ПРИНЦИП ОТБОРА

Истек установленный срок,

и, после того как Рахилью

рожден был Иосиф на свет,

Лавану племянник сказал:

"Тебе отслужил я оброк, -

итоги его неплохие.

Пойду я домой, много лет

своей я земли не видал.

Со службы меня отпусти,

отдай, как условились, жен,

двенадцать детей дорогих,

скотину, что я привечал".

Лаван сделал вид, что грустит:

"О, если бы только нашел

я благоволенье в твоих

богами хранимых очах!

Давно я приметил: в тебе

всевышняя сила живет,

руками твоими Господь

благословляет мой дом,

мой скот охраняет от бед,

хранит дочерям моим плод,

мою множит плотью он плоть.

Тебя награжу я за то".

Ну, как излагает, хитрец!

Расстроился Яков: "Ты знаешь

как здесь я служил, и каков

твой скот стал при мне. Посмотри,

как мало имел ты овец,

когда я служить начинал лишь,

и сколько сегодня голов.

Я долю хочу, а не приз!"

Коварный Лаван сделал вид

что Якова не понимает:

"Так чем я тебя награжу,

помощник мой верный, скажи?"

И Яков смекнул: норовит

хитрец ограничится малым.

Не выйдет! Нам нужно межу

в долях наперед проложить.

"Ты мне ничего не давай, -

сказал он, - что было, то было.

Я скот буду дальше пасти,

но только с условьем одним.

Не нравится мне то, Лаван,

что в стаде все овцы - рябые.

По масти мы их разместим

отдельно теперь, извини.

Возьми себе темных овец,

а также овец в белых пятнах.

Я белых овец заберу,

которые с темным пятном.

Тогда и тебе, наконец,

со временем станет понятно,

кому Бог - воистину друг,

а кто ищет выгоду в том".

Прикинул Лаван: белый скот

в отметинах был весьма редок

в Месопотамских краях -

и вслух произнес: "Хорошо!

мы справимся с этим легко".

Не знал он, что всякий скареда,

обманом нажить норовя,

останется сам нагишом.

Не зная, что в Якове жил

селекционер гениальный,

Лаван темный скот отобрал,

к нему сыновей подрядил.

Назначил от новой межи

на три дня пути расстояние,

где Яков с остатком добра

реформами руководил.

Вначале на овцах своих

провел Яков эксперимент.

Взяв дюжину прутьев с лозин,

кору с них частично он снял

и, сделав полоски на них,

в предчувствии перемен

букет у корыт водрузил,

куда пить скотину гонял.

Открыл ему опыт, что скот

заводится от экспозиций,

в приплоде копируя масть

с лозин, что стоят у корыт.

Решил отделять он приплод

скота, не взирая на лица, -

его ли Лаванова часть, -

и принцип отбора открыл.

По этому принципу клал

он прутья, когда зачинал

скот крепкий, но прятал их в тень,

когда слабый скот приходил.

Вот так вел свои он дела

и вскоре богатство познал,

поскольку бог выдал патент

на способ, что Яков открыл.

Рос бизнес. Лавана семья ж

на это смотрела иначе.

Сыновье ворчало: "Он всем

отцовским скотом завладел!"

Лаван, увидав что племяш

его непременно обскачет,

ходил, неприветлив совсем,

и замышлял передел.

Когда назревает конфликт,

небесные силы послушай.

Вот Яков подумал: "Пора,

пока не побили, валить!" -

и тут же услышал: "Велик

зов родины про твою душу.

Забыл про обиды твой брат,

ступай до отцовской земли".

И вызвал тогда, тет-а-тет,

к себе он двух жен по секрету.

Собрав всех овец, учинил

на пастбище тайный совет,

и женам сказал: "Ваш отец

стал мрачен уже как день третий.

Предвижу, что план там они

вынашивают в голове.

Обманщик большой - ваш отец!

Он сам, ваши братья - все знали

как здесь я служил, и каков

был белый с подпалом тут скот, -

как мало имел я овец,

когда свой почин начинал лишь,

и сколько сегодня голов

господь нам дает что ни год.

Сказал мне Господь, что велик

зов родины про мою душу,

и что наступила пора

идти до отцовской земли".

Тотчас справедливость улик

восприняли женские уши.

Конечно, отец был не прав -

не брал их в расчет николи!

И Лия во всем, и Рахиль

совместно его поддержали:

"Папаша, как видно, отшить

нас как бесприданниц хотел.

Решил он остаться сухим

в воде. Что же мы каторжане?

На рот не накинешь аршин! -

нас продал и выручку съел.

Засим все богатство, что бог

у нашего папеньки отнял,

есть наше и наших детей.

Веди нас, куда бог велит!

А мы на край света с тобой

готовы идти хоть сегодня".

Сказали так жены и с тем

сбираться в дорогу пошли.

И Яков тогда посадил

детей всех и женщин своих

верхом на верблюдов; забрал

весь белый с подпалами скот;

богатство свое прихватил,

что было - от сих и до сих.

Наутро - не будь сам дурак! -

отъехал уже далеко.

А надо сказать, что когда

стричь стадо Лаван отлучился,

похитила в сборах Рахиль

всех идолов веры отца.

И если добавить сюда,

что в путь уходя не простился

с ним Яков, большие грехи

тянулись вослед храбрецам.

Что скот! - веру дочь отняла,

а сердце племянник похитил.

К тому же, на третий лишь день

узнали, что Яков ушел.

Разбитый грехом пополам,

собрал для погони он свиту

и, не отдыхая нигде,

помчался - во гневе страшен!

Когда замаячил вдали

свет дальних костров каравана,

Лавану привиделся сон

кошмарный. Пришел будто бог

Абрама и душу хулил,

ее вывернув из Лавана:

мое, дескать, Яков - лицо,

и бить - чтобы думать не мог!

Под утро в кошмарном бреду

перегорел его гнев.

Остался лишь горький упрек:

"Зачем ты меня обманул?

Друзья дочерей не крадут,

когда их родные - во сне,

но дружбою ты пренебрег.

Тебе это ставлю в вину.

Я мог бы тебя проводить,

как водится, с песней веселой.

Тимпаны и гусли тебе

звучали бы только вослед.

Но не дал ты мне пригубить

вина на прощание, олух!

Украл поцелуй твой побег

у внуков моих на челе.

Твоя здесь вторая вина,

и я за твое безрассудство

был рад бы тебя и прибить -

меня обвинить в том нельзя.

Но нынче во сне я узнал,

что между богами наш суд стал,

а кто тебя будет судить,

когда ты богов моих взял?"

Смутили такие слова

тут Якова: "Я побоялся,

что можешь отнять на ура

ты скот и своих дочерей".

Глаза опустил он: "Лаван,

возможно, я в том ошибался,

но только богов я не брал!

Все можешь ты сам осмотреть".

Команду шерстить по шатрам

таможенной службе Лаван дал.

Рахиль же надежный тайник

нашла под верблюжьим седлом;

надежно упрятала там

всех идолов как контрабанду,

для верности села на них,

сославшись на женский синдром.

У Якова обыск шатров

смущение мигом развеял.

Он начал сердиться, вступив

с Лаваном в нешуточный спор:

"За что ты ко мне так суров

и на слово мне не поверил?

Дай факты, что был справедлив

в действительности твой укор!

Пусть люди рассудят теперь.

Я был у тебя двадцать лет,

овец твоих холил и коз,

исправно плодились они.

Случись лихоимец иль зверь,

с меня же ты взыскивал вред.

Днем парился я, ночью мерз,

дозорами сны заменил.

Четырнадцать лет! - вот калым

тебе ради двух дочерей,

и шесть лет - за скот, только ты

раз десять награду сменил.

И кабы не жил я былым,

под страхом отца на костре,

да бог не хранил бы мой тыл,

меня бы ты не отпустил".

И понял Лаван, наконец:

оставить его - он бессилен.

Свое русло жизни поток

сквозь тернии все же пробьет.

Оспаривать можно овец,

заставить трудиться насильно,

но только не сможет никто

из пастуха сделать скот.

"Заключим союз, я и ты, -

сказал на прощанье родитель. -

Но если худое ты дашь

моим испытать дочерям,

и если дерзнешь ты цветы

их взять и другим подарить их,

страшись! - боги предков тогда

да будут лишь судьями нам".

И Яков поклялся ему

под страхом отца своего,

что он не допустит начал

к иному во веки веков.

Наутро простились без смут.

Лаван лишь желал одного:

поцеловать своих чад.

Засим и ушел - без богов.

Глава 8

ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА

Уладив с Лаваном дела,

отправился Яков домой.

Шла рядом, об руку - рука,

тревога о будущем дне.

Как знать, что у брата прошла

обида с тех пор стороной,

когда на потребу врагам,

она поселилась в родне?

Он вестников выслал вперед

с посланием к брату Исаву:

"Исав, шлет привет тебе брат

и раб твой во веки веков.

Я верю! - в единстве наш род

добудет великую славу.

Забудем, что было вчера.

Раздоры - удел дураков.

Я был у Лавана и там

во благо трудился доныне.

Добился успехов, то бишь

ослы есть и прочий весь скот.

Я дважды женатым там стал,

есть дети, рабы и рабыни.

Нет благоволения лишь, -

душа от тебя его ждет".

Ушли скороходы в забег

и скоро вернулись обратно

с тревожным известием, что

навстречу идет ему брат.

Четыреста душ человек

идет с делегацией братней.

К подобным делам не готов

был Яков и вести не рад.

Он спешно людей рассадил

с именьем своим на два стана

с намереньем подстраховать

богатство на случай беды,

размыслив, что если один

из станов падет от братана,

другой можно ретировать

пока не рассеялся дым.

Не ведал в испуге он чем

родная земля его встретит.

И на ночь молился изгой:

"О, боже отца моего!

смотри: недостойный твой червь

во исполненье завета

к отчизне своей дорогой

вернулся, и что - из того?

Покоя мне страх не дает,

и мучает призрак былого.

Я дом с ним покинул и с ним

теперь перешел Иордан.

Исава боюсь! - он убьет

меня в исполнение слова.

О, боже! избавь, сохрани

от брата меня и мой стан!"

Известно, что утро дает

совет мудренее, чем вечер.

Идею ему сон подал:

Исаву дары поднести.

Распределил он свой скот

по двести голов, недалече

послав друг за дружкой стада

вперед, а народ известил:

"Отныне гуськом предо мной

пусть следуют стадо за стадом,

и тот, кого спросит мой брат:

чей ты да идешь, мол, куда? -

пусть скажет, что брат, мол, родной

сей скот шлет Исаву в награду,

а сам он найти будет рад

дорогу домой по следам.

Отправились с миром дары

искать от земли той привета,

где Яков пристал на ночлег.

Он сделал уже все, что мог.

Осталось какой-нибудь дрын

дать женам, рабыням и детям

и вброд с ними преодолеть

последний, но бурный поток.

Устроились на ночь. Один

остался в своих он покоях,

но только желанный покой

душе его сон не придал.

Какой-то всю ночь господин,

нимало ему незнакомый,

во сне с ним боролся - такой

настырный, что просто беда!

И до появления зари

с ним Яков в борьбе кувыркался,

да так, что сустав повредил

противник ему на бедре.

Но Яков не дал ему приз -

с достоинством сопротивлялся,

пока ему тот господин

не сдался уже на заре.

И Яков, поймав под конец

партнера на хитрый прием:

"Не отпущу я тебя! -

воскликнул, - скажи мне, кто ты?"

"Чудак ты! - ответил борец. -

Что в имени тебе моем?

В борьбе одолел ты себя,

считай этот подвиг святым.

Бог - это когда человек

в душе говорит сам с собою,

готовый к духовной борьбе

с несовершенством своим.

Вот с этим прими мой ответ:

считай, что боролся ты с богом.

Взял верх? - подчинятся тебе

и люди, на том и стоим!"

И благословенье бог дал,

и солнце всходило, когда

шел Яков навстречу мечте

по обетованной земле.

И на ногу он припадал,

но что в хромоте за беда,

когда он достиг, что хотел -

навеки свой страх одолел.

И вот он увидел вдали

как стелется пыль по дороге.

Навстречу ему шел Исав,

за ним - грозной тучей народ.

Не мешкая, распределил

всех Яков детей своих строго -

по статусу женщин, а сам

к встречающим вышел вперед.

И следуя к брату, семь раз

ему до земли поклонился.

Тому, кто уверен в себе,

не вредно и спину согнуть.

Привет у Исава из глаз

мужскою слезой покатился.

Так, после раздоров и бед,

соединился их путь.

Радушно обнял его брат

и пал к нему, плача, на шею,

сказав, что с течением лет

обиды в себе он изжил.

Как часто безудержный страх

живет только в воображенье, -

причины давно уже нет,

а есть лишь одни муляжи.

Своих представляя детей,

чело преклонили служанки.

За ними, ступая вослед,

пришли две жены на поклон.

Всё - чинно, как Яков хотел,

и вот, наконец, подбежал к ним,

Иосиф - последний в числе

двенадцати детских голов.

"Скажи, а зачем ты послал

гуськом мне скотину навстречу? -

задался вопросом простым

Исав, - что еще за парад?"

"Хотел я..., - тут Яков солгал:

гуськом, по частям как на сечу,

душа его шла, - ...чтобы ты

благоволил ко мне, брат".

И хлынули чувства струей.

Исаву расхвастался Яков,

при этом манерами был

он зайцу подстать во хмелю:

"Здесь всё, что ты видишь - мое!

Богат я имуществом всяким.

К тебе, кто обиду забыл,

дарами я благоволю".

В ответ улыбнулся Исав,

отказываясь от подарков.

На ценности жизни имел

свой собственный взгляд зверолов.

Но Яков жужжал как оса,

и так он упрашивал жарко,

что брат под конец разомлел

от тех благодарственных слов:

"Ну, ладно! Идти уж пора.

Я первым пойду, ты - за мною".

Но Яков подумал: тогда

опять его номер - второй!

А он не забыл то, что брат

продал первородство, - не стоит

в отчизну входить по следам!

Смекнул и ответил хитро:

"И рад бы я, мой господин,

но дети устали в дороге,

да нужно скотину доить, -

не дай бог, на марше помрет.

Ступай скорым шагом один,

а я здесь побуду немного.

Нельзя мне сейчас выходить

с такою скотиной вперед".

Вернулся Исав в тот же день

и сразу ушел на охоту.

А Яков местечко нашел

и там себе выстроил дом;

часть поля купить приглядел

и в поле наладил работу;

скотину укрыл шалашом

и свил худо-бедно гнездо.

Однажды пошла посмотреть

окрестности дочь его, Дина.

Увидел девчонку Сихем -

сын местного князя... И вот

случилась беда - то, что впредь

несчастьям неисповедимым

положит начало, и чем

закончится мир в свой черед.

Хотя, как приходит любовь? -

про то никому неизвестно.

Насилием девушку взяв,

Сихем вдруг ее полюбил

и жаждал минутки любой

увидеться с тайной невестой.

"Без Дины и жить мне нельзя!" -

отцу сказал, как отрубил.

От дочери Яков узнал

о шалостях местной элиты,

но ставить вопрос на ребро

без сыновей не рискнул.

Была им соседей вина

по возвращенью открыта.

Пришел в возмущенье весь род,

и отомстить присягнул.

Отец жениха, князь Емор,

с почтеньем пришел в дом невесты:

"Так вышло, что к Дине прилип

мой сын - да со всею душой!

Видать, родственный уговор

нам был бы сегодня уместен.

В достатке на всех тут земли -

нам всем будет здесь хорошо.

Вы дочь свою выдайте нам,

и пусть породнятся народы.

У вас дочерей будем брать,

а наших - берите себе.

Народная доля сильна

единой землей и природой.

Все люди желают добра,

мечтая о лучшей судьбе".

И этим отцовским словам

Сихем умоляюще вторил:

"Мне только у вас бы найти

благоволение в очах!

Отдам, что ни скажете, - вам

нет дара такого, который

сравняется с тем, что в пути

любовь я свою повстречал".

Со скрытым лукавством в глазах

переглянулись тут братья.

Они порешили давно

чему равен тот эпизод

и молвили так: "Обрезать

немного от мужеской стати

придется вам, - больно, но

так метит себя наш народ.

И если народы свои

в содружество объединять нам,

то будьте такими как мы, -

издревле таков наш закон!

Быть может, на чем мы стоим

для прочих людей непонятно,

тогда лучше руки умыть,

а прочих - послать далеко".

Влюбленный Сихем, без прикрас,

к уступке любой был готов,

Емора такая цена

удовлетворила вполне.

Оценки элиты подчас

приводят к страданиям вдов.

Все это знакомо и нам,

живущим в сегодняшнем дне.

Преследуя цель ублажить

за шалости сына соседей

и выгодным браком закрыть

неловкий семейный вопрос,

правитель велел долго жить

всем вместе, сказав, что не вреден

обряд чужестранцев, чья прыть

таила немало угроз.

Желаешь народ убедить? -

умело веди пропаганду.

Мутили сихемских людей

агенты у главных ворот:

"Сии люди смирные! Бить

не будут нас, - это не банда.

Худых не имеет идей

и помыслов этот народ.

Вдвойне станет выгодней нам,

когда породнятся народы.

У них дочерей будем брать,

возьмут они наших себе.

Народная доля сильна

единой землей и природой.

Все люди желают добра,

мечтая о лучшей судьбе".

И уши развесил народ,

поверив суждениям трезвым

о равенстве-братстве людей, -

кто ж этому был бы не рад?

И сразу же там, у ворот,

был всякий идущий обрезан,

с надеждой, что завтрашний день

счастливей, чем было вчера.

В день третий, как только обряд

свалил населенье болезнью,

брат Левий и брат Симеон

свои обнажили мечи

и резали плоть почем зря.

И милости ждать бесполезно

от тех, кто умел, слыша стон,

лишь смертью болезни лечить.

Резней завершился роман

Ромео с Джульеттой библейских.

Погибли Монтекки, а дочь

взял род Капулетти домой.

И город разграбил их клан,

когда воевать было не с кем,

и Варфоломеева ночь

свершилась тогда под луной.

"Зачем наломали вы дров?

Меня сделали ненавистным

вы, местных людей отлупив, -

посетовал Яков. - Теперь

объединится народ,

и будет нам всем реконкиста...

Котенку на хвост наступи,

он тут же становится зверь".

Что делать? - на этот вопрос

ответил Господь: "Делай ноги!

Пора возвращаться к отцу -

давно по тебе там скорбят".

Рахили велел Яков: "Брось

всех идолов вон, ради бога,

и руки умой, а к лицу

теперь камуфляжный наряд".

И спешно, пока заглушал

переполох от погрома,

чужих закопали богов

под дубом на поле чудес;

и серьги, что были в ушах,

и всё, что носили матроны,

упрятали там от врагов,

и скрытно ушли через лес...

...Вефиль их слезами встречал -

процессией шел похоронной.

Кормилицу он хоронил -

вторую Ревекину мать.

В тот скорбный прощания час

господь душу Якова тронул

и долго беседовал с ним

о том, как им жизнь продолжать.

Кормилицу под дубом слез

на вечный покой схоронили,

но смертью одною тогда

еще не насытилась мгла.

Нежданный поход преподнес

проблемы в здоровье Рахили -

в Вефиле ей сына бог дал,

принять его мать не смогла.

И памятник тем кто любим

над гробом ее изваяли.

Пронес он любовь и печаль

сквозь время и тысячи бурь.

Сын Якова старший, Рувим,

увлекся служанкою Валей,

решив для нее по ночам

носить мандрагорову дурь.

А сам Яков, как блудный сын,

упал пред отцом на колени.

Но был уже в коме старик,

прожив чуть не две сотни лет.

И смерти пробили часы.

Душа отделилась от тлена,

родным наказав подарить

бездушное тело земле.

Три смерти, три разных судьбы -

явления мира былого,

сведенные в фокус один,

связались в единый клубок.

Остались два брата, но был

не в фокусе мир их суровый -

кто сзади, а кто впереди?

Охотник наладился вбок.

Он в горы ушел, где земля

полна не скотиной, а дичью.

Забрал сыновей, дочерей

и весь многочисленный скарб.

Умеем мы всё разделять

и делать за вычетом вычет,

стремясь на отдельной горе

счастливую долю искать.

Глава 9

ЯСНОВИДЕЦ

Брат Яков на отчей земле

остался, наследуя предкам;

без дел не сидел и детей

помалу к труду приучал.

Иосиф с семнадцати лет

скот с братьями пас и нередко

по фактам дурацких затей

папаше на братьев стучал.

Мальчишку отец отличал

особой любовью от братьев.

Отрадой он был потому,

что дети - милей старикам.

Цветную одежду подчас

Иосиф носил аккуратно, -

подстать красоте и уму, -

чем братьев на грех подстрекал.

Не ждите удач, - ни одной! -

коль в юности вас поучали:

"Негоже себя выделять -

таким же, как прочие, будь".

Наденьте костюмчик цветной! -

и выйдет из парня начальник;

быть может, застелет земля

цветами в шипах ему путь.

Заметили братья, что он -

любимчик отца, и за это

не жаловали пацана,

без исключения, все.

А после того как свой сон

поведал мальчишка, в ответ он

от братьев презренье познал

и ненависть - во всей красе.

Он часто нелепицы нес,

рассказывая сновиденья.

Нет-нет да и смысл доходил

того, о чем сны говорят.

"Сегодня я видел покос -

рассказывал он - и отдельно

увидел свой сноп впереди,

в ваши - по кругу стоят.

Мой сноп, вижу, прямо стоит,

а ваши снопы наклонились.

Кто скажет из вас, в чем тут суть?

Что сон значит в нашей судьбе?"

Вопрос прозвучал без обид,

но братьям он старшим - не в милость:

"Не хочешь ли ты намекнуть,

что мы поклонимся тебе?"

Еще он рассказывал так

за общим семейным обедом:

"Мне снилась небес глубина,

и солнце всходило с земли.

Когда снизошла красота,

за этим явлением следом

одиннадцать звезд и луна

вкруг солнца с поклоном пошли".

Поставив себя в звездный ряд,

отец за столом поперхнулся:

"Поклона ждешь! - так понимать

прикажешь нам всю эту муть?

Знать, правду кругом говорят,

что сын наш умом повернулся.

Вот - на тебе! ни дать ни взять,

отец бьет поклоны ему!"

Пошел за столом шум и гам

меж братьями, - каждый кричал

о том, что Иосиф наглец,

проныра, дурак и нахал!

Все-все подмечал мальчуган:

кто грех совершал невзначай,

тотчас дознавался отец

и воздавал по грехам.

Всех братьев Иосиф достал, -

отец это взял на заметку,

но все-таки благоволил

второй своей паре ушей.

Однажды в Сихем он послал

Иосифа сделать разведку:

как братья себя там вели

и что у них там на душе?

Намедни направил стада

пастись он, но сердце щемило:

вдруг вспомнит Сихем о былом

погроме? - все ладно ли там?

Иосиф пошел по следам,

но путь непогодой размыло,

и он, забредя в бурелом,

в отчаянье слезы глотал.

Попался навстречу ему

укрытый плащом незнакомец,

который все знал и еще

на местности не был профан:

"Чужие, спасаясь от смут,

ушли от Сихемских околиц, -

сказал человек под плащом, -

свой скот они гнали в Дофан".

Иосиф на радостях в путь -

дорожку пустился вприпрыжку

и вскоре увидел вдали

на выпасе скот свой родной.

А братья, успев отвернуть

с последнего горлышка крышку,

такой разговор завели,

при виде рубашки цветной:

"Вот наш ясновидец идет! -

сказал с раздражением кто-то. -

Опять будет воду мутить

и рыбку ловить для отца.

Тенёта вокруг нас плетет,

и нет ему больше заботы.

Да было бы мало убить

за эти дела подлеца!"

"А может, и вправду убьем? -

другой предложил ради смеха. -

Подбросим в какой-нибудь ров,

как будто бы зверь растерзал.

А можно столкнуть в водоем

с грузилом, - вот будет потеха!

Увидим, что выйдет из снов,

что давеча он рассказал".

"Не стоит! - вмешался Рувим -

брать на душу грех, лучше бросьте

в какой-нибудь ров без воды,

а мне нужно стадо пасти".

Он брата жалел и крови

боялся панически просто.

Что мог против братьев один

он сделать? - уж лучше уйти.

Окрасил закат облака.

Пришел к своим братьям Иосиф.

Они навалились гурьбой,

сорвали цветастый наряд, -

он так их бесил, как быка

злит красная тряпка под носом, -

столкнули в колодец пустой,

безбожно его матеря.

От этих веселых забав

проголодавшись немного,

они сели кушать свой хлеб,

когда увидали людей.

На полных верблюжьих горбах

висели баулы и ноги:

шел караван - глух и слеп

и к радости, и к беде.

И первый Ихуда смекнул:

"Что пользы нам, если убьем

мы брата, - какой в этом прок,

что кровь закопаем в песке?

Давайте сдадим, этак, ну...

за сорок шекелей внаем.

Товар продавать - не порок,

и поторговаться есть с кем".

На седлах дремали купцы

когда привели оборванца.

Какая-то там голытьба

его предлагала забрать.

Просили вдвойне наглецы.

Э, нет! есть реальные шансы

пристроить такого раба

за двадцать монет серебра...

Рувим, свои руки умыв,

ходил сам не свой от эмоций.

Но, как бы то ни было, он

деяния не совершал.

Не ждал он тюрьмы да сумы,

но брата проведать в колодце

заставил моральный закон,

и так пожелала душа.

Однако колодец молчал -

исчез из колодца брательник!

Поняв, что случилась беда,

одежды Рувим разорвал

и братьям в сердцах закричал:

"Куда вы Иосифа дели?

И мне теперь деться куда? -

со старшего спросят сперва!"

Решили козла заколоть

и кровь для улики добыть.

Вернувшись к отцу в выходной,

пришли о беде доложить:

"Вот кровь на одежде, а плоть

неведомо где, стало быть,

загрызли, - не брат ли родной

нам всем приказал долго жить?"

Глаза подтверждали слова, -

костюм сына отче увидел:

"О горе мне! хищник-злодей

Иосифа нашего съел!"

Свои он одежды порвал

и траурную хламиду

той ночью на чресла надел

и долго по сыну скорбел...

Тем временем сын в кандалах

дошел, наконец, до Египта.

Измаильтянин-купец

там выгодно продал раба.

Но дар ясновидца в делах

невольных его не погиб там.

В любом деле парень был спец,

и вот улыбнулась судьба!

Купивший его господин

был царской охраны начальник.

Он так был доволен юнцом,

что вскоре доверил весь дом,

и новый приказчик ходил

везде как хозяин - с ключами.

А был он красивый лицом,

удачливый и молодой.

И обратила свой взор

на это жена царедворца;

Иосифу без лишних слов

приказ отдала: "Спи со мной!"

Но раб молодой за позор

почел выступать многоборцем

с хозяином в схватке полов,

предложенной мужней женой:

"Хозяин доверился мне,

но разве лишился ума я?

Простительно мне поиметь

любую вещь, но не тебя". -

Любвеобильной жене

сказал он так, не понимая,

что женская страсть это сеть,

которая губит ребят.

Да, женский недремлющий ум

тенёта плетет ежедневно,

используя весь арсенал

соблазна во имя любви.

Но если в силках тугодум,

то вместо любви явит гнев нам

влюбленной души глубина,

строптивцу войну объявив.

Вот раз по служебным делам

был в спальне Иосиф, и надо

так было случиться, что дом

на время совсем опустел.

Вдруг женщина из-за угла

обрушилась словно торнадо,

и в вихре любви молодом

одежда посыпалась с тел.

Оставшись в чем мать родила,

и после команды: "Ложись!" -

ошеломленный борьбой

боец с поля боя бежал.

Бойцы за такие дела

теряют свободу и жизнь,

а женщинам, само собой,

потерь этих вовсе не жаль.

Жена царедворца, храня

честь мужнюю от поруганья,

кричала во след: "Караул!

Насильничают на дому!"

Одежды раба приподняв,

как тореадор пред рогами,

устроила мужу разгул:

"Смотри, доверял ты кому!"

Когда господин услыхал

срамную историю в лицах,

конечно, он в бешенство впал,

в измене раба обвинив.

Мгновенно его вертухай

Иосифа бросил в темницу.

Вослед, как обычно, толпа

в восторге кричала: "Распни!"

Но бог к нему милость простер

и даровал благоволенье:

начальник тюрьмы усмотрел

что в деле Иосиф шустрит.

Работа бросает в костер

очарование лени, -

зачем же гореть на костре?

Пускай подчиненный горит.

Свалив все дела свои с плеч,

доверил начальник темницы

Иосифу в тот же момент

распорядителем стать:

колодников строго стеречь, -

всех, не взирая на лица! -

а сам, передав менеджмент,

ушел развлекаться и спать.

На грех как-то раз Хлебодар

и Виночерпий царя

в немилость попали к нему, -

проворовались, видать.

Случалось тогда господам

и жизнь, и свободу терять.

Сегодня тюрьму да суму

можно купить и продать.

И вот заключил фараон

двоих царедворцев под стражу

в тюрьму, где Иосиф как раз

за всех заключенных радел.

Но к узникам этим был он

особенно ласков и даже

по два раза на день матрас

стелил им среди прочих дел.

В темнице любой господин

становится вдруг человеком.

И надо же! - сняться ему

такие же сны, как и вам.

И страх - что там ждет впереди? -

трепещет закрытые веки,

и та же кошмарная муть

гуляет по их головам.

Однажды пришел, как всегда

с утра, к царедворцам Иосиф

и видит на лицах у них

все признаки тягостных дум.

"Что-то не так, господа? -

спросил он их. - Милости просим,

скажите, я мигом одним

вам все что угодно найду".

Сказал Виночерпий: "Мне сон

мудреный привиделся ночью.

Послушай его и ответ

попробуй какой-нибудь дать.

Перед виноградной лозой

я будто стою, а из почек

на всех трех ветвях лезет цвет -

ну, истинная благодать!

Лоза эта быстро растет,

и сочные ягоды зреют,

а я перед нею стою

и чашу держу с двух сторон.

Богат урожай мой, и вот

я сок выжимаю скорее

и чашу царю подаю,

и принял ее фараон.

Иосифу растолковать

сны вещие это пустяк:

"Три ветви - сиречь те три дня,

что ты проведешь под замком.

Вернет тебя царь в свою знать -

приступишь к своим должностям

и, царскую чашу подняв,

взлетишь ты опять высоко.

Так вспомни же и обо мне,

когда станешь сильным ты снова,

все злые наветы развей

и узника освободи.

Не по своей я вине

был в эту тюрьму замурован,

да не по воле своей

я дома в рабы угодил".

Его перебил Хлебодар:

"Да, сны объясняешь ты с толком.

Ну, так и мне расскажи

причину видений ночных.

Увидел я нынче кошмар:

на голове - три кошелки,

и выпечка в каждой лежит,

и птицы клюют хлеб из них".

Иосифу растолковать

труда не составило сон:

"Твои три кошелки - три дня;

они - твой последний приют.

Пропала твоя голова! -

отрубит ее фараон,

на дерево тело подняв,

а плоть твою птицы склюют".

А день третий праздником был, -

сам царь отмечал день рожденья.

Не обойдется никак

без Виночерпия пир.

И в этом контексте забыл

царь все его грехопаденья.

Нехай! - в мышеловке и так

не пропадет его сыр.

Но вот Хлебодару грешить

навеки отказано свыше.

Хлеб это же вам не вино,

и тут воровать не моги!

Возрадовался от души

тому Виночерпий и вышел,

забыв про Иосифа, но

наш друг все-таки не погиб...

Случается, что господин

становится вдруг человеком;

бывает, что сняться ему

такие же сны, как и вам.

И страх - что там ждет впереди? -

трепещет закрытые веки,

и та же кошмарная муть

гуляет по их головам.

Необъяснимые сны

пришли к самому фараону

и стали предметом забот

для всех августейших дворов.

То снится ему, как в речных

протоках из водного лона,

едва поднимая живот,

выходят семь тучных коров.

То снится, что в поле растет

отменного вида пшеница;

семь тучных колосьев на ней

наполнены крупным зерном.

Такая пшеница и скот,

казалось бы, к радости снится,

но суть беспокойства во сне

лежит в окончанье дурном.

Еще не успел знатный муж

своим насладиться виденьем,

как следом семь тощих коров

из той же реки - так и прут!

С востока в полях веет сушь,

и лезут худые, как тени,

колосья не в свой огород,

и толстых там тощие жрут!

Совсем изнемог царский дух.

Послал он гонцов за волхвами,

призвал всех своих мудрецов,

за глупости головы сек;

от недосыпа опух -

ну, кто же благими словами

вернет ему снова лицо?

Кто фараона спасет?

Конечно - наш скромный герой!

О нем Виночерпий вдруг вспомнил,

и в жизни героя настал

теперь судьбоносный момент.

Везет ясновидцам порой,

но с ними равняться слабо мне:

бывало, и я колдовал, -

не тот попадался клиент!

Примчался в тюрьму брадобрей.

Помыли Иосифа в бане,

одежду сменили, и вот

к царю привели в кабинет.

"Известен стал слух при дворе,

что снам ты даешь толкованье.

От снов что-то пучит живот -

тошнит от неясных примет!"

И как на приеме врача

владыка поведал рабу

причины душевных невзгод,

что сон ему наворожил.

Иосиф же все примечал -

свою и чужую судьбу.

На многие годы вперед

он уши-то насторожил.

И с толком ответил: "Что бог

дает нам, то он возвестит.

Увидел ты вещие сны,

виденья - одно к одному.

Коров ли ты зришь пред собой,

колосья ли будут расти,

знай: в этом виде даны

ближайшие годы уму.

Семь лет впереди у тебя

довольствия и урожая,

а следом семь лет предстоит

стране твоей голод познать.

С востока ветра истребят

поля суховеем и жаром,

и скот кувырнется с копыт,

и опустеет казна.

Два сна - как две вехи в пути;

меж ними - дорожка прямая,

а значит, воистину так

исполнит господь. Только впредь

ты роль человека учти,

который судьбу понимает,

радеет на слабых местах,

умея сквозь годы смотреть.

Советую я назначать

разумного, мудрого мужа;

поставить его управлять,

все царство доверить ему;

от прибыли пятую часть

отчислить, - налог будет нужен

для фонда, - его потреблять

семь лет не давать никому.

Фонд этот позволит в стране

стабилизировать жизнь.

Разумный тогда человек

не будет на бога пенять.

Во время напасти извне

тот фонд отвори и держись,

пока в страховой твой сусек

опять не придет благодать".

Блестящий пример, когда шанс

использован на сто процентов! -

открыть перспективы царю,

при этом себя не забыть.

Понравился этот баланс

державному пациенту, -

экономический трюк

Египет не даст погубить!

"Не мог до тебя я найти

дар божий предвидеть судьбу", -

промолвил царь и повелел:

"Отныне же быть по сему! -

Египет пойдет по пути,

тобой предначертанном, будь

правителем в нашей земле,

подвластным лишь мне одному".

И перстень свой снял фараон,

рабу символ власти отдав;

цветное дал платье, плюмаж,

и цепь золотую надел.

И кланялись со всех сторон

ему царедворцы, когда

в Египте второй экипаж

катил к исполнению дел.

А было ему тридцать лет.

Для подвига - возраст достойный!

И он, совершая его,

Египет прошел - пядь за пядь.

Конечно, счастливый билет

достался герою, но кто нам

докажет, что не головой

своей он сумел его взять?

Земля же семь лет урожай

давала, как рог изобилья,

и в житницы зерна текли

большой полноводной рекой.

Налогом Иосиф прижал

крестьян - притеснял, даже бил их,

но полные хлебом кули

легли про запас на покой.

И хлеба скопилось тогда

не счесть - как морского песка,

но спуску крестьянин не знал -

налог отдавал как с куста.

Иосифу, - к его трудам,

не начался голод пока, -

детей подарила жена.

Манассия первенцем стал.

И тем именем выражал

отец благодарность судьбе

за то, что уже позади

остались несчастья и дом,

который, не дав ни гроша,

ни славы прошедших побед,

лишь шанс предоставил один -

свой дом строить личным трудом.

Семь лет изобилья прошло, -

не вечно ничто под луною, -

и голод на весь людный мир

вдруг ветер восточный принес.

Когда животы подвело,

народ встал голодной стеною

вокруг фараона: кумир -

объект почитанья и слез.

На горькие слезы людей

кумирам глядеть не пристало;

им лучше, создав менеджмент,

уйти развлекаться и спать.

И вот для проверки идей

Иосифа (это - не Сталин!)

настал подходящий момент

накопленный хлеб продавать.

Ну, блеск! Это ж надо суметь

сделать источником выгод

как изобилие, так

и недостаток. Ура!

Выставил хлебную клеть

голоду наш прощелыга.

Люди оплатят без драк

все, что собрали вчера.

Глава 10

ХЛЕБНАЯ ДИПЛОМАТИЯ

Не обошел стороной

край Ханаана тот голод,

не преминул заглянуть

к Якову в хлебный амбар.

Тщетно его агроном

бранные сеял глаголы,

не помогала их суть

вырастить в поле хлеба.

Ветер восточный принес

следом за голодом слухи,

якобы хлеба полно

Египет сумел припасти.

Походный наладив обоз

срочно, ввиду голодухи,

Яков отправил сынов

импортный хлеб привезти.

Десять отборных ослов

шли вереницею в ряд,

и к молодцу молодец

ехал на каждом осле.

К братьям одно лишь число

не досчитал продотряд -

Вениамина отец

в путь отпускать пожалел.

Отрок для Якова был

даром посмертным Рахили.

Единственным сыном любви

он после Иосифа стал.

С годами старик позабыл,

где именно плодоносили

цветы мандрагоры, - Рувим

неплохо знал эти места.

Но кровь на лохмотьях одежд

запомнилась старцу навеки.

Жизнь богу Иосиф отдал,

и звери свершили тот суд.

Но где были братья? - и где ж

от них ждать сегодня опеки?

Не дай бог, случится беда, -

не вынести это отцу.

Со всех сопредельных земель

в Египет шли странники роем.

Не тетка, а голод их гнал

из дома - спаси, сохрани!

В закупочную канитель

включились и наши герои.

С боями, но вышли в финал

погони за хлебом они.

У крепких амбарных ворот

стоял главный хлебный начальник.

Они поклонились ему,

не смея дать волю глазам.

Начальник же, наоборот,

внимательным взглядом встречал их.

Хотите узнать почему? -

да это Иосиф был сам!

Припомнил он сон про покос,

увидев склонившихся братьев,

но все же не подал им весть,

что сразу узнал он снопы.

"Откуда господь вас принес? -

спросил он сурово, - и ради

чего оказались вы здесь,

не смыв подорожную пыль?"

Вопросы толмач перевел

с египетского языка.

Легко ль ослепленным узнать,

что солнце на небе - их брат?

"Пришли с Ханаанских мы сел

за хлебушком, издалека.

Продай! - не богата казна,

но хватит на хлеб серебра".

"Не верю! - на солнце нашла

тяжелая грозная туча. -

Видал я таких молодцов -

ну, что-нибудь да украдут!

Здесь вас воровские дела

устраивать быстро отучат.

Позорить седины отцов

написано вам на роду!"

Не видя, откуда гроза

несет громовые разряды,

взмолились они: "Не губи!

Мы не бандиты, поверь;

чисты пред тобой как слеза.

Прислал нас отец, бога ради,

за хлебом к тебе, подсоби! -

в земле у нас голод теперь.

Двенадцать сынов он растил -

кормил с одного каравая,

и каждый из братьев готов

вернуть свою часть в каравай".

Иосиф глаза опустил,

невольные слезы скрывая:

"Но вижу лишь десять я ртов,

а как же прокормятся два?"

И крепко задумался он:

"Неужто и Вениамина

продали злодеи? - ни то

со света совсем извели?"

Тем временем дружный поклон

дугою гнул братские спины:

"Пропал один брат, но зато

бог меньшего благословил..."

Очнувшись от тягостных дум,

он их перебил: "Ну, довольно!

Мой слух изнемог от вранья,

а глаз мой еще не ослеп.

В темнице вам хлеба дадут, -

приказ мой да будет исполнен!

Ступайте пока, на три дня,

до выяснения в склеп".

В темнице вода с потолка

на голову капала звонко.

Счет жизни по каплям вела

пропащая та голова.

Три дня истекли кое-как,

и узникам, - вышло-то вон как! -

Иосиф, обдумав дела,

поведал такие слова:

"Нужны доказательства мне.

Дадите - останетесь живы.

Уж коли вы честные, то

ступайте, откуда пришли.

И ежели хлеба там нет,

возьмите - не ради наживы,

а для голодающих ртов

своей Ханаанской земли.

Но этот, - решительный перст

ткнул прямо на нос Симеону, -

вернется в темницу, пока

не будет доказан ваш сказ.

Не избежать изуверств

ему, я клянусь фараоном,

пока не придет адвокат,

и он - самый меньший из вас".

А надо сказать, Симеон

в дурных-то делах заводилой

всегда был, а прочие все

шли следом, как овцы, за ним.

Одни повторяли - как он,

другие покорно следили

за тем, что творит их сосед,

а третьи молчали как пни.

Имея в виду, что толмач

на пару минут удалился,

они загалдели все вдруг:

"Вновь грех нас за руки берет!

Знать, сколько худое ни прячь,

ан грех-то в прорех провалился!

Мы сбыли Иосифа с рук -

Вениамина черед!"

Последним Рувим проворчал:

"Я вам говорил - не грешите!

Меня не послушались вы,

теперь вот держите ответ!" -

Соврал тут Рувим невзначай, -

не так говорил утешитель, -

исподтишка он привык

щипать мандрагоровый цвет.

Не знал простодушный народ,

что речь их начальству понятна,

и невыносимую боль

она причиняет ему.

Почуяв, что слезы вот-вот

спектакль испортят занятный,

Иосиф прервал свою роль

чтобы побыть одному.

Выйдя по срочным делам

и втихомолку поплакав,

грозный лицом властелин

снова на сцене предстал,

где по рукам и ногам

связанного забияку, -

брата родного, - вели

к не столь отдаленным местам.

И приказал властелин

хлебом затарить отборным

до верху братьям мешки,

в дорогу провизии дать.

Но тайно им в те же кули

вернуть серебро их проворно, -

то-то потом мужики

головы будут ломать!

Десять груженых ослов

шли вереницею в ряд,

и молодец к молодцу

сопровождали обоз.

Уж солнце на запад снесло.

Пришел на ночлег продотряд,

мешки развязал, и тут суть

поклажи явила вопрос:

"В мешке у меня серебро! -

воскликнул один, - что за чудо?"

Открыли другие, и там

был их капитал - налетай!

За всякий неясный вопрос

господь пусть ответственным будет,

а к нашим житейским делам

еще не хватало нам тайн!

Вернулись ребята домой

и суть удивительной сделки

отцу донесли - как и что

им выпало наторговать.

Все так обернулось - само

собою, Иосиф хотел как:

достался им хлеб лишь за то,

что продали брата опять.

"Из десяти один перст

отрезали и Симеона

в тюрьму посадили, пока

не будет доказан наш сказ.

Не избежать изуверств

сказали, клянясь фараоном,

пока не придет адвокат,

и он - самый меньший из нас".

Закончили так свою речь

печальные братья, а Яков

все пальцы зажал в кулаки,

лишь перст и мизинец торчал.

"Пропал мой Иосиф, отсечь

пришлось Симеона без драки, -

последний мизинец с руки

понадобился палачам!

Ну - нет! двух уже потерял,

а Вениамина не дам!" -

закончил отец, на руке

невольно состроив "козу".

Рувим возразил, говоря:

"Пусть буду я проклят, когда

оттуда вернусь налегке

и меньшего не привезу!".

Но кто бы отца ни просил,

какой бы залог ни давал,

был твердым старик как скала, -

напрасно шумела волна.

Ох, как же порой много сил

в душе забирают слова,

когда выбор меньшего зла

делать приходится нам!

А ветер восточный крепчал,

гоняя голодные волны.

Закупленный ранее хлеб

смывала волна по чуть-чуть.

Настал неизбежно тот час,

когда в истощении полном

отец сыновьям повелел

опять приготовиться в путь.

Но тут заупрямились вдруг

ребята ослов запрягать,

и коллективный отказ

Ихуда отцу передал:

"Напрасно лишь сделаем круг.

Не будем себе сами лгать -

без меньшего брата всех нас

просто не пустят туда!"

"А кто за язык вас тянул? -

воскликнул отец обреченно. -

Зачем породили вы зло,

признавшись, что есть у вас брат?"

"Ты честность нам ставишь в вину! -

ответил Ихуда. - Почем нам

знать, что от искренних слов

в итоге не будет добра?"

Понятия зла и добра

смешались у наших героев

в один хитроумный клубок

к понятиям правды и лжи.

А где-то обманутый брат

по дому тоскует порою...

И крепко задумался бог:

зачем он создал эту жизнь?

Ну, кто в этом что разберет?... -

Ихуды ответ не мудрен:

"Пусть я отвечаю за всё,

уж коли такая нужда.

Голодное время не ждет,

а будем в живых - не умрем.

Идущий да будет спасен,

и нечего тут рассуждать!"

Нужда оказалась сильней

родительских предубеждений:

"Ну, коли так, отпущу

Вениамина, а вы

в Египетской той стороне

ведите себя с обхожденьем,

дабы начальник-вещун

и вашей не снес головы.

Возьмите с собою плодов

в подарок от нашей земли:

ладан, фисташки, миндаль,

янтарного меду, бальзам.

А то серебро, что вы в дом,

не заплатив, привезли,

верните, - быть может, тогда

не доглядели глаза".

Отправились братья на двор,

дары на ослов погрузили;

решили с собой серебра

вдвое от прежнего взять.

Негоже идти за бугор

оборванным нищим разиней.

Добро лишь растет из добра,

и думать иначе нельзя.

И радостный Вениамин

поклажу в дорогу крепил, -

знать, выпутался домосед

из добрых родительских пут!

Настал, наконец, этот миг,

когда новый странник ступил

на Путь Полумесяца - все

его Плодородным зовут.

Долго ли коротко - путь

где-то кончается. Братья

остановили обоз

у хлебодарных ворот.

Стояла Иосифа грудь

в черном амбарном квадрате,

в кругу полусогнутых поз,

к которым привычен народ.

Иосиф тотчас увидал

что прибыли братья его

и тут же отправил слугу

домой приготовить обед.

Другому задание дал

прибывших вести под конвой

в свой дом, ну а сам - ни гугу!

Как будто ему дела нет.

А братья повесили нос,

от страха их просто трясло:

"Ну - все! Это за серебро

они осерчали на нас.

Пропал, знать, наш хлебный обоз!

Теперь в рабство наших ослов

и нас упекут, а добро

разграбят злодеи сейчас".

И стали они объяснять

суровому их конвоиру

о том, что в тот раз серебра

не крали они - ей же ей!

Что сами не могут понять,

кто деньги подсунул им сирым;

что сделать готовы возврат, -

ну, мил человек, пожалей!

Насилу от них конвоир

отбился, оставив одних.

А чуть погодя с ними был

уже Симеон - жив-здоров!

И вновь показался им мир

не самым плохим из плохих, -

им ноги помыли рабы,

и был не тюрьмою их кров.

Не обошли и ослов,

сверх меры задали им корма,

и мирно жевали они, -

а что еще нужно ослам?

От роскоши всех развезло,

когда в ослепительной форме

правитель Иосиф возник,

к ним выйдя - как будто к послам.

Дары разложили они,

до самой земли поклонились.

"Здоров ли отец ваш, - спросил

Иосиф, - живой ли еще?"

А братья робели пред ним,

поднять свою голову силясь:

"Во здравье по мере он сил.

Прими дар - он будет польщен".

И поднял Иосиф глаза,

на меньшего - Вениамина:

"Так вот он какой брат меньшой

у брата, которого нет..."

Не прошенная вдруг слеза

вмешалась некстати в картину,

и спешно Иосиф ушел

от них, не дослушав ответ.

Выйдя по срочным делам

и порыдав втихомолку,

грозный лицом властелин

снова на сцене предстал,

где по широким столам,

ставили кушанье с толком

и братьев обедать вели,

рассаживая по местам.

И сели они перед ним,

следуя по первородству,

и так, как велит этикет,

Иосиф еду посылал.

И благодарили они,

и посмелее народ стал,

но впятеро больше котлет

он братику меньшему клал.

А слугам, меж тем, приказал

хлебом затарить отборным

до верху братьям мешки,

в дорогу провизии дать,

но тайно столовый бокал

к младшему сунуть проворно, -

то-то потом мужики

головы будут ломать!

Утром, когда рассвело,

отпущенная восвояси

семья из Египта ушла

по окончании смут.

Как вдруг окружают ослов

семеро дюжих орясин

с оружием - что за дела?

Таможня уже - тут как тут!

И грозно сказал командир:

"Ведь сказано - не укради!

Добро оплатили вы злом,

воздастся же вам на суде.

Устроив вам дружеский пир,

решил нынче мой господин

себе погадать за столом, -

ан чашки его нет нигде!"

Обидно, когда обвинят

в затеянном мероприятье,

но вдвое обидней, когда

и не было вовсе затей.

Стоишь ты - внутри чист и свят,

а внешний твой вид неопрятен;

хотел бы себя оправдать,

да только слова - всё не те!

И стали они объяснять

таможенному командиру

о том, что из братьев не брал

ту чашку никто - ей же ей!

Зачем господину пенять

на нас - невиновных и сирых?

А если кто вправду украл,

убей же его, не жалей!

И каждый из них предъявил

поклажу с обиженной миной.

С пристрастием всем обыскал

таможенник каждый мешок.

И обыск поклажи явил,

что чашка - у Вениамина.

Казалось, не прав был фискал,

а вышло-то не хорошо.

И вот разодрали они

в отчаянье полном одежды,

и каждый опять на осла

поклажу свою возложил.

Их всех, в воровстве обвинив,

вернули без всякой надежды,

которую бог бы послал,

а брат бы им наворожил.

Он в доме их принял опять:

"Ну что? - до сих пор не узнали,

что может такой человек,

как я, вам судьбу угадать?"

А братьям никак не понять,

что жизнь их - дорожка сквозная:

однажды украл, и - привет! -

ты стал уже вор навсегда.

Ответил Ихуда: "Что нам

доказывать, чем оправдаться?

Нашел бог неправду, так что ж, -

ну, значит, тому так и быть.

В руках твоих наша вина.

Судьба, знать, такая - остаться

рабами нам здесь ни за грош.

Никто не уйдет от судьбы".

Иосиф на это ему

вдруг выразил недоуменье:

"Раб тот будет, кто виноват,

а вы отправляйтесь домой.

Тебя я никак не пойму, -

ведь вора собой не заменит

десяток невинных ребят!

Зачем прикрываться судьбой?"

Ихуда поник головой:

"В судьбе у отца есть пробел,

прикрыть его нужно сынам, -

ох, горькие это дела!

На старости лет для него

два сына, - спасибо судьбе, -

любимая мужем жена

оставила и умерла.

Но не повезло одному, -

лишь кровь на рубашке осталась.

Другого в Египет к тебе

с трудом отпустил наш отец.

Без Вениамина к нему

нельзя возвращаться нам, - старость

слаба к повторению бед.

Случится беда и - конец!

Я - раб твой, поскольку отцу

за отрока взялся ответить.

Готов отработать сполна

тебе я любой его грех.

Пускай надо мной будет суд,

лишь бы отец жил на свете.

А если на ком есть вина,

готов я ответить за всех!"

Иосиф от речи такой

в гортани почувствовал жженье,

и дальше играть свою роль

в потешном спектакле не смог.

"Все вон!" - замахал он рукой

на слуг из его окруженья.

Любой самый крепкий герой

внутри - человек, а не бог.

И с братьями наедине,

открыл свою тайну Иосиф,

да так, что услышал весь двор

как грозный правитель рыдал:

"Глядите! - кричал он родне, -

свершился мой сон о покосе.

Гонениям наперекор

я все-таки прав был тогда!

Но вас не виню я теперь, -

что должно быть, то и свершилось.

Я продан был в рабство за тем,

чтобы продавших спасти.

Не ведает господа зверь,

терзая от голода живность,

но человек должен всем

добро и спасенье нести!

Ступайте в родные места,

к отцу моему и скажите,

что было угодно судьбе

пропавшего сына вернуть.

В богатом Египте он стал

высокопоставленный житель, -

за то, что в предвиденье бед

нашел для спасения путь.

Так пусть приведет этот путь

сегодня в Египет мой род.

Идущий - любую беду

минует, пока он в пути.

А в этом и есть жизни суть!

Теперь наступил мой черед

двенадцать блуждающих душ

дорогою странствий вести".

И с царских высот властелин

пал к меньшему брату на плечи.

Подчас сильным мира сего

и слабость бывает к лицу.

И лучшей в Египте земли

сам фараон, - эта встреча

растрогала сильно его, -

пообещал их отцу.

А слугам своим приказал

хлебом затарить отборным

до верху братьям мешки,

в дорогу провизии дать.

И не было счета призам,

и той же дорогою торной,

отправились в путь мужики

чтобы вернуться опять.

Глава 11

НЕ БОЙСЯ, НЕ ЛГИ, НЕ ПРОСИ

Отец не поверил глазам,

увидев какой караван

великолепных даров

пригнали его сыновья.

И Яков дал волю слезам,

узнав, что в Египет позвал

Иосиф его, - жив, здоров! -

и был он от счастия пьян.

И сбором в дорогу старик

с воодушевлением правил.

Преодолением бед,

хромая, он шел по земле.

"Он бога борол" - говорил

народ и назвал Богоравным

того, кто в духовной борьбе

свой собственный страх одолел.

И снова готовился в путь

на поиски счастия странник,

пожертвовав богу опять

частичку себя самого.

И было ему не уснуть,

когда племенного барана,

наметив сожженью придать,

из стада он взял своего.

Опять в сновиденье ночном

боролся он с богом Исака -

отца своего, кто познал

поистине жертвенный страх.

"Не бойся! и помни о том, -

прочел он в божественных знаках, -

что и на чужбине видна

зарница родного костра".

И дети его повели

навстречу зарнице другой,

которую ветры судьбы

забросили так далеко!

Там на чужбине, вдали

ждал его сын дорогой,

а также - чему должно быть -

там ждал его вечный покой.

Ихуду послал он вперед

с известиями о приезде.

Во всей им Иосиф красе

свою колесницу запряг.

И вот по дороге уж прет

лихой всемогущий наездник

живым воплощением всех

закончившихся передряг.

Увидев отца, соскочил

с пролетки богатой Иосиф.

И вот уж ребенок бежит

по полю навстречу отцу;

к груди припадает без сил,

за что-то прощения просит,

и волосы ветер пушит,

и слезы текут по лицу.

Сказал Богоравный, рукой

волосы сына пригладив:

"Ты жив! - со спокойной душой

теперь я могу умереть.

Нашел я душевный покой.

Всю жизнь свою прожил я ради

того, чтобы не был лишен

народ наш согласия впредь".

Счастливый Иосиф поднял

глаза на столпившихся братьев:

"Сегодня я сделаю так,

что примет гостей фараон.

Равняйтесь во всем на меня.

Коль спросят о вашем занятье,

скажите: веденье скота -

и сделайте низкий поклон.

Хотелось бы мне, чтобы вас

на землю Гесем поселили.

В Египетских прочих краях

не любит народ пастухов.

Скотину наш род всегда пас,

и милости мы не просили.

От пастбищ, когда умру я,

пусть будет потомкам доход".

В день следующий фараон

приемом гостей удостоил.

Иосифу он доверял,

ему и решать повелел:

"Обширен Египет мой - вон

лежит вся земля пред тобою!

Пускай скотоводство внедрят

на нашей обширной земле"

Иосиф представил отца.

Почтенный старик фараона

благословил. "А тебе, -

спросил фараон, - сколько лет?"

"Малы и несчастны, мой царь,

дни жизни раба - не догонят

они годы странствий и бед

моих всех отцов на земле".

И дал самый лучший надел

Иосиф своим домочадцам,

и фондовым хлебом снабжал

он их за здорово живешь.

В голодные дни не худел

никто из родных его братцев,

снимая чужой урожай

по воле судьбы ни за грош.

А хлеб не давала земля.

Усилился голод в народе,

и были все изнурены:

Египет, Элам, Ханаан.

Но экономический взгляд

менять на крутом повороте

правитель великой страны

не должен, имея свой план.

Сначала собрал серебро

Иосиф, которое было

у жителей грешной земли,

в уплату царю за корма.

Но так уж прожорлив народ:

что куплено - все уходило!

И снова голодные шли

в Иосифовы в закрома.

И говорили: "Дай хлеб! -

ни то мы умрем перед тобой.

Нет сил, но и нет серебра -

все деньги забрал ты у нас!"

Иосиф жалел их: "А мне б

и скот ваш сгодился любой -

отныне скотиною брать

я буду оплату у вас".

И за год собрал он весь скот

с окрестных земель - все, что было

у жителей грешной земли -

в уплату царю за корма.

Но так уж прожорлив народ:

что куплено - все уходило!

И снова голодные шли

в Иосифовы в закрома.

И говорили: "Дай хлеб! -

ни то мы погибнем. Послушай,

земли нет, скота, серебра -

до нитки ты вымотал нас!"

Иосиф жалел их: "А мне б

сгодились теперь ваши души.

Отныне намерен я брать

оплату рабами у вас".

Всю землю Иосиф скупил,

наполнил казну серебром.

Весь скот в фараонов загон

послушно с полей приходил.

А голод бродил по степи,

и нищих он сек топором,

и гнал он их в рабство бегом -

лишь кнут был у них впереди.

Свершился задуманный план,

который узрел прорицатель

в неясных виденьях царя

и прав оказался стократ!

Кто скажет, что эти дела

немыслимы в век наш двадцатый,

а граждан свободных и впрямь

не ждет впереди Большой Брат?

Тем временем Яков в земле

Египетской жил - не тужил.

Владел он землею Гесем,

пасли сыновья его скот.

За добрых семнадцать-то лет

Египет им стал не чужим,

и щедрый народный посев

приплод приносил что ни год.

Но странникам так суждено

естественным ходом вещей:

заканчивать жизненный путь

у верстового столба.

И как бы то ни было, но

отцовский наказ был священ:

негоже сном вечным заснуть,

не поцеловав сыну лба.

И вот вызвал Яков к себе

Иосифа и наказал:

"Клади руку мне под бедро.

Отцу поклянись своему

и богу его дай обет,

что мертвым вернусь я назад -

туда где хоронят наш род.

Изгоем мне быть ни к чему".

И клялся отцу его сын,

что как бы судьба не сложилась,

его он не бросит в беде

и волю исполнит отца.

Неумолимы часы -

безудержно время кружилось,

катясь по дорогам судеб

которым не видно конца...

Отец был на смертном одре,

когда известили его,

что прибыл Иосиф к нему -

привел двух своих сыновей.

Старик сделал вид пободрей,

напряг свое зренье, и вот

идут люди по одному -

поди, различи их сумей!

Взирая на тени людей,

Яков воскликнул: "Кто это?" -

и голос Иосифа был

ему как душевный бальзам:

"Привел я своих двух детей,

чтобы ты дал свой завет им,

на будущее благословил,

последнее слово сказал".

Слезами наполнились вдруг

слепые глаза старика:

"Когда ты бесследно пропал,

не чаял я видеть тебя.

Все думал, что так и умру

без сына, а вышло-то как! -

господь мне теперь показал

и сыном рожденных ребят.

Ко мне сыновей подведи

благословенье принять,

чтобы увидеть я смог

свое отражение в них.

Из двух будет первым - один.

Не спрашивай - кто? - у меня,

лишь бог один знает итог,

а будь что не так - извини".

И взял тут Иосиф детей -

Манассию в левую руку,

Ефрема за правый кулак -

и к деду подвел их одних.

Но тут, как на смех дураку,

случилась престранная штука:

дед руки простер, да не так! -

крест-накрест сложились они.

Под правой - стоял внук Ефрем,

а был-то он меньший из братьев!

Под левую руку попал

Манассия - вышел конфуз.

Видать старец недосмотрел

кто старший был в дуумвирате,

и в полном смятенье упал

благословения груз:

"Господь наш, который водил

всех предков - Исака, Абрама -

с времен незапамятных тех,

когда появились мы тут,

и ангел, который хранил

от глупости нас и от раны,

да благословят пусть детей

которых они нам дают".

Иосиф, решив что старик

лишь сослепу все перепутал,

пытался вмешаться в обряд

и дело взять в руки свои:

"Отец, дай мне руки на миг,

я лишь поменяю чуть-чуть их.

Слегка перепутал ты ряд,

в котором потомство стоит".

Но не согласился слепой,

стоял на своем он упрямо:

"Все знаю, сын мой, вижу все

я в нашей судьбе наперед.

Брат меньший ведет за собой

народ многочисленный прямо

в тот мир, где да будет спасен

весь наш человеческий род!"

Иосиф послушно вникал

в слова и виденья слепого,

невольно примерив к себе

сермяжную истину слов.

Отец же в пространстве зеркал

увидел для этого повод,

где есть отраженья в судьбе

грядущей того, что прошло.

Прошедший и будущий мир

всегда, в ожиданье ответа,

напротив друг друга стоят,

поворотившись лицом:

к прошедшему - прошлый кумир,

но в нем отражаются дети;

грядущее смотрит назад

сквозь зеркало наших отцов.

И в этих двойных зеркалах

все правое кажется левым,

и каждый из братьев глядит,

себя отражая стократ -

в поступках своих и в делах

всего родословного древа.

И необозрим этот вид,

и брата сменяет там брат.

Жизнь так скоротечна! - момент

для всех неизбежно настанет,

когда остановится вдруг

перечисление дат.

И в вечном ряду перемен

придется меняться местами

однажды живущим в миру

с тем, кто ушел навсегда.

Настал и для Якова срок

место свое уступить.

Собрал сыновей он к себе

сделать прощальный поклон, -

свой подвести им итог,

слово отца возвестить

о том, что в грядущей судьбе

увидел в зеркале он.

"Рувим, ты мой первенец был -

надежда и крепость моя.

Ты - силы начало и верх

достоинства, но оглянись!

Достоинство ты осквернил,

а крепостью не устоял,

надежды мои опроверг

и в слабости пал сверху вниз.

Ты, Левий, и ты, Симеон!

Жестокость вам точит мечи.

Любого тельца ни за что

убьет ваша прихоть и гнев.

Карает не прихоть - закон!

Тот прав лишь, кто их различит.

Я проклял ваш гнев - он жесток,

и будет рассеян вовне.

Ихуда! восхвалят тебя

за твердость руки на хребте

бегущего мимо врага.

Но жертва - всегда ли твой враг?

Как львенок, - охоту любя,

на льва быть похожим хотел, -

так прыгаешь ты наугад.

Но львиная жизнь - не игра!

Тебе, Завулон, навсегда

родным станет берег морской.

От пристани будут ходить

в туманную даль корабли.

Шуметь тебе будет вода

прибоя унылой тоской

и вечно в дорогу манить

парус надежды вдали.

Ты - крепкий осел, Исахар,

что лег меж протоками вод

и понял, что лучше - покой,

а телу - приятней земля.

Во избежание свар

он бремя послушно несет,

не спросит: куда и на кой? -

а делает то, что велят.

А ты, Дан, коварен как змей!

Лежит на большой он дороге,

аспидом всем на пути,

кусая за ногу коня,

и всадников валит с коней.

И нет ничего, кроме бога,

чтобы защиту найти -

коварство у змея отнять.

Давить будет Гада толпа,

но он обойдет ее с тыла.

Асир же свой хлеб соберет

и будет кормить им царя.

Нефалим возьмет свой тимпан,

напялит венок на затылок

и станет без удержу, влет,

плести словеса почем зря.

Иосиф - успешный росток

всего плодоносного древа!

Он рос от источника вод

и ветви простер над стеной.

Какой бы враждебный стрелок

в него не метал свои стрелы,

держал, как надежный оплот,

свой лук он рукою стальной.

И твердостью этой нашел

он скрытые силы народа.

Да будут превыше они

гор древних и вечных холмов!

Пусть Вениамин наш, как волк,

там вечно на промысел бродит

и ловит добычу все дни,

и кормит детей из зубов".

Сложились двенадцать колен

в единый коленчатый вал.

Видать, не напрасно пешком

странник по миру ходил.

Теперь пусть рассыплется в тлен

седая его голова -

локомотив мужиков

он в странствиях соорудил!

"А мне же пора уходить, -

вздохнул он в конце завещанья, -

в такие скитания, где

лишь вечная память жива.

Осталось меня проводить

в пещеру, как вы обещали,

где выкупил мудрый мой дед

у хеттов на землю права".

На этом закончил отец

свое завещание детям.

Торжественно лег на постель

и замолчал навсегда.

Мелькнули в глазах, наконец,

последние проблески света;

вздохнул напоследок и с тем

старик богу душу отдал.

Его на египетский лад

забальзамировали, -

потребовалось сорок дней

на технологический цикл.

Сей срок превратился уклад;

потомки его сберегли

для плача, пока в западне

душа, - учат так мудрецы.

Иосиф, придя с похорон,

был мрачен, и братья робели:

"А ну как за наши грехи

возненавидел он нас?

Отец завещал ему трон, -

теперь-то он нас отметелит!

Припомнит он братцам лихим

свои все обиды сейчас".

Иосиф же думал о том,

как мизерны силы его.

Имеет ли право он брать

над братьями старшими власть?

Теперь господин он, и что? -

уменьшится страх от того,

не станет он более лгать

выпрашивать милость и красть?

И словно очнулся от сна

Иосиф: "Я понял, в чем суть

той власти, что нам передал

творец человеческих сил!

Она же всем людям дана

в разумном труде, только будь

терпимым, а сам никогда

не бойся, не лги, не проси!"

Глава 12

ЖИВЕТ В КАЖДОМ СТРАННИКЕ БОГ

Ихуда на месте одном

подолгу не мог усидеть.

Соблазн приключений тянул

его в неизвестную даль.

Не мог он в уюте родном

на волю в окошко глядеть

и часто пускался в загул -

развеять тоску да печаль.

Закон был не писан ему,

невыносим был порядок,

и он любопытный свой нос

во всякие дырки совал;

по собственному жил уму,

на все имел личные взгляды;

какой бы там ни был вопрос -

он сам был себе голова.

И в поисках острых затей

повадился парень бродяжить,

от братьев отбился совсем,

нашел закадычных дружков;

скотину пасти не хотел,

проворовался и даже

за это в тюрьму было сел,

но брат уберег от замков.

"Ну, сколько же можно блудить?

Пора уже взяться за дело! -

Иосиф его поучал,

освободив из тюрьмы. -

Запомни, наш брат должен жить

внутри отведенных пределов,

днем бодрствовать, спать по ночам,

не допускать кутерьмы.

Наш слаженный локомотив

тогда лишь осилит дорогу,

когда его каждая часть

преследует общую цель".

Ихуда в ответ лишь шутил:

"А если дорог будет много?

как сможем мы к цели попасть,

и что будет ждать нас в конце?"

Он дружбу порою водил

с кем попадя, не разбирая

кто был ему друг - хананей,

измаильтянин иль хетт.

Да пусть будет хоть крокодил! -

а другом считаться он вправе,

коли носил на спине

друга, спасая от бед.

Ихуде дороже, чем брат,

стал Хира - одолламитянин.

Любовь к неизвестным путям

навеки связала бродяг.

Хлопочет один у костра,

другой хлеба где-нибудь стянет,

и в дом их, открытый гостям,

все звезды ночные глядят.

Эх, жить бы ему - не тужить,

да как-то на рынке в Хезиве

увидел вдруг девушку он

из ханаанейской семьи.

Бродягам нельзя не любить

девиц молодых да красивых -

такой непреложный закон

природой прописан всем им.

И даже такой баламут,

каким был Ихуда, послушно

исполнил природный канон,

и девушка та родила.

Нетрудно повесить хомут

на шею нам, но не на душу! -

он звезды любил все равно,

а душу дорога звала.

Крутилась жена как могла

одна между двух хомутов.

Краса угодила в капкан,

который любовь припасла;

детей рассадив по углам,

хозяйство вела, но зато

троих: Шелла, Ир и Онан -

господь сыновей ей послал.

Ихуда же предпочитал,

по-прежнему, общество Хиры,

и пьяные их голоса

будили Хезив по ночам.

Желанная с детства мечта

пройти все пути в этом мире

в друзьях не нашла адресат -

ушла, не оставив ключа.

Шло время. С грехом пополам

росли дети сорной травой.

В душе своей каждый мечтал,

наверно, о чем-то своем.

Но тут окунуться в дела

семейные вдруг с головой

Ихуда решил: "Значит так,

решать буду я - что почем!"

Художник любой без труда

представит такую картину:

глядит с изумлением мать,

и дети разинули рты;

пустующая сковорода

стоит на столе как святыня,

а в центре - ни дать и ни взять! -

отца дорогие черты.

Решил он, свое отгуляв,

семейное дело поправить.

В местечке одном - Енаим -

сошелся с богатым купцом,

и там отыскал его взгляд

невесту для сына по нраву,

с приданым хорошим, ну и

с вполне симпатичным лицом.

"Тебе, сын мой старший, гляжу

жениться настала пора.

По всем статьям будет тебе

девица Фамарь в самый раз".

К заложенному виражу

был Ир не готов, но, собрав

все мужество, он не сробел

отцу дать на это отказ:

"Отец, я невесту уже

другую себе приглядел.

Мы любим друг друга давно, -

благослови с нею брак!".

Блеснули как пара ножей

глаза у отца: "Твой удел

молчать лишь и слушать, сынок.

Решать буду я - что и как".

И сколько бы сын ни просил

неумолим был отец.

Поставила крест на судьбе

предсвадебная круговерть.

В душе Ира не было сил,

скрутил он петлю, наконец,

и выбрал в итоге себе

невесту желанную - смерть.

Отец был рассержен весьма

таким своеволием сына:

"Сорвал всю игру, идиот!

Кого теперь ставить на кон?

Понять не хватило ума,

что воля отца есть святыня.

И жалость не вызовет тот,

кто этот нарушит закон".

При этом родитель забыл

какие законы беспечно

когда-то нарушил он сам

в своей непутевой судьбе,

но помнил, что нужно любым

путем дать делам подвенечным

намеченный ход до конца

и выиграть в этой борьбе.

"Мы сделаем так! - рассудил

возникшую трудность родитель. -

Пускай, вместо Ира, Онан

на брачное ложе идет.

Ты женщине лишь угоди

и станешь тогда победитель.

Была бы с приданым жена,

и все что посеешь, взойдет!"

Онан же еще не готов

был к брачному ложу, и мальчик,

не смысля в вопросе мужском,

перед Фамарью робел.

Конечно, он делал не то,

и в темном чулане гадал чем

и как угодить, - кулаком

гадать помогая себе.

От страха зубами стуча,

и с житницей опустошенной,

к Фамари он шел чуть живой

исполнить отцовский наказ.

Но только насмешки встречал

он там от девицы взбешенной;

в итоге ослаб головой,

а после и вовсе угас.

За что же такая напасть?

Казалось, простое же дело:

детей окрутил, и шабаш! -

извольте приданое брать.

А тут, применяешь к ним власть -

глядят на тебя обалдело,

и стала привычкою блажь

не вовремя всем помирать.

"Ну что тут поделать, Фамарь?

Придется тебе погодить, -

сказал он невестке, - вдовой

пока у отца поживи.

Не оскудел еще ларь -

теперь будем Шеллу растить".

Девица вернулась домой

от своего визави.

Но много воды утекло,

и времени вышло немало.

Пока подрастал кандидат,

все изменилось вокруг:

поехал купец под уклон -

приданого вовсе не стало;

Ихуды жена - вот беда! -

тихонько преставилась вдруг.

А сам он давно позабыл

про данный Фамари посул.

К чему, в самом деле, ему

об этом теперь вспоминать?

Вон, нищих полно, - как грибы

растут они в нашем лесу!

Их всех не положишь в суму,

так незачем нищих и знать.

На звезды уже не глядел,

своим обзавелся скотом,

законопослушником стал,

и жизнь его в гору пошла.

Но вот как-то раз, между дел,

в селе оказался он том,

где, свой сохраняя устав,

вдовою невестка жила.

Ни мал Енаим, ни велик,

а слухи в мгновение ока

благую ей весть принесли:

скотину стричь свекор ведет!

Фамарь тут же скинула вмиг

одежду вдовы одинокой,

надела накидку на лик

и села у главных ворот.

Чего ожидала она,

не скажет никто, но вопросов

немало бродило во мгле

невоплощенных надежд.

Кому она будет жена?

Стал Шелла, наверное, взрослый...

Но можно попробовать в плен

теперь взять Ихудину плешь.

А свекор ее был в благом

расположении духа, -

богатую шерсть на сей раз

с овец мы своих настрижем!

Победно глядел он кругом

и был, очевидно, "под мухой", -

в предвиденье грешных проказ

все время он лез на рожон.

Увидев у главных ворот

под яркой накидкой блудницу,

он к ней подошел, предложив

составить ему адюльтер.

Она предпочла наперед

узнать: чем готов расплатиться

по виду богатый мужик,

желая услуги гетер?

"Тебе все, что хочешь, отдам!" -

и лучшего в стаде козленка

Ихуда тотчас обещал

блуднице назавтра прислать.

"Что стоит соврать господам! -

услышал он смех ее звонкий. -

Я верю лишь зримым вещам,

зачем дурака-то валять!

Ты лучше отдай мне в залог

мужской пояс, трость и печать.

И будет меж мной и тобой

тогда и любовь, и совет".

Ихуда перечить не смог

и вещи отдал сгоряча.

Дала она, само собой,

ему адекватный ответ.

Когда, наконец, донжуан

к утру протрезвел и проспался,

блудницы ночной след простыл.

Хватился герой - нет вещей!

В какой неприятный капкан

намедни он сдуру попался!

Печать потерять - это стыд,

а бизнес немыслим вообще.

Пожалуй, без трости теперь

за нищего примут Ихуду,

без перевязи на боках

не будут бродягу пускать.

Помчался он к Хире и в дверь

стучится к нему - дело худо! -

и просит с козленком в руках

ночную блудницу искать.

У главных ворот как всегда

толпился проворный народ.

Полно было разных людей,

и каждый - себе на уме.

Но не было видно следа

блудницы у главных ворот.

Как Хира вокруг ни глядел,

найти он ее не сумел.

Блеял козленок в руках,

от пота промокла спина,

но сколько ни спрашивал он,

блудницы никто не видал.

"Не может быть здесь их никак.

Приснилось тебе, старина!

Такой в Енаиме закон", -

ему отвечали всегда.

Девица Фамарь, между тем,

давно покрывало сняла,

вернулась в одежду вдовства,

трофеи упрятав в комод.

Все женщины жаждут детей,

мужчинам же эти дела,

рожденные из баловства,

приносят немало забот.

Ихуда недоумевал:

немыслимое наважденье! -

блудница как будто бы есть,

а все уверяют, что нет.

Шла кругом его голова.

Выходит, к нему приведенье

в постель умудрилось залезть

и вещи забрать, - что за бред!

Вновь блеял козленок в руках,

и мокла от пота спина,

но сколько ни спрашивал он,

блудницы никто не видал.

"Не может быть здесь их никак.

Приснилось тебе, старина!

Такой в Енаиме закон", -

ему отвечали всегда.

Словом, попал наш герой

в круг виртуальных явлений:

казался видением блуд,

себя ощущал - дураком.

Рассудок мутился порой

от собственных определений,

и чудилось - блеял в углу

сын Шелла, прося молоко.

Три месяца шел самосуд,

но вот компетентные люди

преподнесли на устах

свежую новость ему:

"Невестка твоя впала в блуд!" -

с восторгом сказали Ихуде,

и он, соблюдая устав,

невестку отправил в тюрьму.

Добрые люди не врут,

дым не идет без огня -

чуть округлившийся стан

девушки он усмотрел.

В вопросах морали был крут

свекор и блуд обвинял:

"Повелевает устав

блуду гореть на костре!"

Вынес он ей приговор,

и на душе стало легче:

как бы там ни было, но

призраку он отомстил.

Да только не вышел укор -

Фамарь-то была человек чай,

не согласилась с виной -

одной что ли кару нести?

Когда из тюрьмы повели

ее к месту казни зловещей,

взялась вдруг сама обвинять,

честному народу крича:

"Беременностью наделил

меня человек тот, чьи вещи

лежат под замком у меня

во вдовьем комоде сейчас!"

Перевязь, трость и печать

суд обнаружил в комоде

и задал резонный вопрос:

кому они принадлежат?

Ихуде пришлось отвечать,

что это - его вещи вроде.

И силой судебных угроз

был сразу он к стенке прижат.

И вынужден был он признать

право на жизнь для вдовы

погубленных им сыновей.

Суд ее блуд оправдал.

Пополнилась штрафом казна

с беспутной его головы, -

все что настриг он с овец,

то он в итоге отдал.

Странник, куда бы ни шел

и где не искал бы приют,

в конечном итоге всегда

приходит к себе самому,

когда перед сном, нагишом,

он видит себя, и на суд

к нему возвратятся года

душевных сомнений и мук.

И борется он сам с собой,

и в преодоленье духовном

язык диалога - любой! -

поможет найти компромисс.

Живет в каждом страннике бог:

будь он в одеянье церковном

или в рубашке цветной -

в исподнем он ходит под низ.

Часть 2

РУИНЫ ИМПЕРИИ

Глава 13

ВОЛЬНЫЙ ВЕТЕР ПУСТЫНИ

Идет человеческий род

по миру дорогами странствий,

и, где бы он ни был, всегда

преобразуется мир.

Не обойти тех дорог,

во времени и в пространстве,

что гений природы создал

из черных космических дыр.

Когда-то ушел брат Абрам

из дома в чужие края

искать перемен, но везде

мир изменился с тех пор.

Лишь дым от жилого костра

все так же к созвездью Плеяд

всходил на чужбине и здесь,

где брат оставался, Нахор.

Здесь ветер лихих перемен,

подувший из степи Сирийской,

к востоку от засухи гнал

пастушеские племена.

Для вольных ветров нет ни стен,

ни дальних пределов, ни близких -

ворвутся, и новых начал

они принесут семена.

Когда есть культурный контраст,

привольный рождается ветер,

а иногда ураган

обрушится и обратит

в археологический пласт

уклад предыдущих столетий,

и вечная эта пурга

не прекращает мести.

Взирая на эту пургу,

Нахор вспоминал с ностальгией

о тех временах, когда Ур

оплотом в Шумере стоял

для власти, согнувшей в дугу

народы и страны другие,

и царь Ура, как демиург,

над этим оплотом сиял.

Державной рукой повелел

народам он вместе собраться,

и каждому место нашлось -

кому служба, кому лагеря.

Когда жизнь людей на земле

немыслима без ирригаций,

народам нельзя выжить врозь -

самим по себе, без царя.

Свобода есть миф - оттого,

что смерти она равносильна.

Кто слаб по природе, тому

лишь общество силы дает.

А тот, кто ведет разговор

о том, что в житейской трясине

свободно живется ему,

обманывается или лжет.

Различными нитями он

с рождения связан с оплотом -

будь то нити из серебра

или из кожи бича.

Лишенный свобод - испокон

веков осушает болота,

освобожденный же раб

в болоте погибнет за час.

Искусно была сплетена

в Шумеро-Аккадском Союзе

великодержавная сеть

для осушенья болот.

Никто там наживы не знал,

а собственность стала обузой.

Народ должен был умереть,

все силы отдав за оплот.

Мужчины и женщины нет -

есть только гуруши и нгеме,

трудящиеся как рабы

весь день от темна до темна.

Опутывала белый свет

по государственной схеме,

там сеть округов, в коих был

учтен каждый дом и канал.

Сосчитано и учтено

в стране было все досконально.

На каждую мелочь был свой

ответственный и контролер.

Сел голубь к тебе на окно,

и у него есть начальник! -

поймаешь его, так изволь

к начальству идти на ковер.

На всё - документ и печать,

на всё - нормативы и срок.

Чиновники строгий учет

ведут, и у всех - своя роль:

один должен вдоль отмечать,

другой перечтет поперек,

а третий крест накрест сведет,

и выйдет взаимный контроль.

Там все - пастухи, рыбаки,

ремесленники и земледельцы -

отрядами шли, и паек

за труд имел каждый гуруш:

чуть-чуть шерсти, масла, муки, -

чтобы поесть и одеться, -

да пьяной сикеры глоток

для увеселения душ.

А что еще нужно? - трудись

и будешь одет и обут

достаточно чтобы прожить.

Не думай о завтрашнем дне!

Пусть медником был ты надысь,

бурлачить тебя поведут -

где силы твои приложить,

это начальству видней.

На баржах, каналах, полях -

везде преклоняйся и слушай,

и, где бы ты ни был, всегда,

мотая отмеренный срок

в отрядах или лагерях

для перемещенных гурушей,

царю ты молитву воздай, -

он твой повелитель и бог!

Незыблемым этот кумир

казался тогда молодому

Нахору, и рьяно к труду

чиновника он приступил.

Но бюрократический мир

распался как карточный домик,

едва вольный ветер подул

из неучтенной степи.

Пожаловал дикий народ,

неискушенный наукой

ведения письменных форм

и государственных дел, -

пришел и забрал все добро,

что было в стране, в свои руки,

и тут же раздал на прокорм

его частным лицам в надел.

Покуда в Эламских в горах

катался на лыжах царь Ура,

нагрянули на поля

степных амореев стада.

Порядок рассыпался в прах,

и разбежались, как куры,

гуруши среди поселян

с казенным добром - кто куда.

Ворвался чумазый народ

в присутственные заведенья,

все экспроприировал там

и выгнал чиновников вон.

Нахора такой поворот

лишил и работы и денег.

Вновь с чистого начал листа

свою жизнь устраивать он.

Имея от прошлых заслуг

по части торговли лишь опыт,

он в доме, который ему

оставил в наследство отец,

решил приторговывать с рук,

сбывая в своем частном шопе

что плохо лежало от смут,

и был в этом деле он спец.

Тем паче, не велся учет

в поверженном царстве вещам всем,

которые в смуту упер

у государства народ.

А значит, не будь дурачок! -

теперь лозунг "Обогащайся!"

тебе не поставит в укор

руинами ставший оплот.

Помимо того, города

степной аморейской элите,

привыкшей на воле гулять,

были совсем не нужны.

Провозгласила орда:

"Живите себе как хотите,

лишь хлебные ваши поля

скотину кормить нам должны!"

Щедра была эта рука,

возникшая из ниоткуда

внутри государственных стен

оплота по воле судьбы, -

и все, что в прошедших веках

в стране было создано людом,

упало вдруг на руки тем,

кто в данный момент ближе был.

Каналы - основу основ

всех жизненных сил Междуречья,

которая существовать

могла лишь в единой сети, -

орда ловкачей и воров,

да всякая прочая нечисть,

себе поспешила урвать

и в собственность приобрести.

Так думал Нахор иногда -

в то время, когда неудача

ложилась на бремя торгов

немыслимой тяжестью мук -

и безутешно страдал,

что не попал на раздачу

сказочно жирных кусков

из государственных рук.

Конечно, оценки людей

зависят от тяжести пресса,

но все же завистливый взгляд

от истины был недалек:

куда течь природной воде

решали теперь интересы

иные, чем хлеб на полях,

и много других подоплек.

В нюансах людской суеты

не разбирается голод.

Есть вещи, которые нам

не разделить по долям.

Запустишь фонтан всуе ты,

всю воду отняв у другого,

и пересохнет канал,

и одичают поля.

Отрадою станет тебе

отдельный оазис в пустыне,

но если прозреет душа

и позовет тебя в путь, -

туда, где бы звезды с небес,

несущие горечь полыни,

не падали на земной шар, -

фонтан свой придется заткнуть.

Увы! в повседневных делах

прозрение кажется чудом.

Лишь собственный интерес

превыше всего у дельца,

и льются издревле в веках

природные воды в посуду,

которую делает бес

из золотого тельца.

Но если довериться злу,

всем хватит посуды едва ли.

Накрыла голодной волной

беда город Ур, и с тех пор

задаром на каждом углу

казенные вещи сбывали.

Без устали, как заводной,

на этой волне плыл Нахор.

Весь день за прилавком с утра

стояла жена его, Милка.

Гимиль, их единственный сын,

как мог, помогал торговать.

Вела за покупку добра

жена агитацию пылко,

и заслоняли весы

прекрасную женскую стать.

Надежды на лучшую жизнь

Нахор собирал по крупицам;

как птичка, на заднем дворе

по зернышку благо клевал

и, вглядываясь в миражи,

которых не ведает птица,

семье говорил у дверей

напутственные слова:

"Еще потерпите чуть-чуть.

Придет долгожданное время,

когда снова, павшая ниц,

поднимется наша страна!

В Евфрате уляжется муть,

тогда и на нашем дворе мы

наладим кормление птиц

на будущие времена".

Но сколько ни вообрази,

судьба в одночасье разрушит.

Лишь только герой наш создал

и поднял свой бизнес вполне,

в убогий его магазин

нагрянула шайка гурушей,

которых немало тогда

несло на голодной волне.

Когда из Нахоровых рук

все вырученные монеты

в кошелки ссыпались к ворам,

сказал одноглазый главарь:

"Отныне под "крышу" беру

я твой магазин, и за это

четвертую часть серебра

для нас будешь складывать в ларь".

Нахор не сказал ни гугу,

лишь вспоминал с ностальгией

о тех временах, когда Ур

оплотом в Шумере стоял

для власти, согнувшей в дугу

народы и страны другие,

и царь Ура, как демиург,

над этим оплотом сиял.

Но что вспоминать о былом? -

оно никогда не вернется.

Не лучше ль ответ поискать,

как в настоящем прожить?

Нахор за рабочим столом,

оправившись от эмоций,

приставил ладони к вискам

и начал судьбу ворожить.

Торговый составил он план

с учетом расходов на "крышу", -

прикинул доход наперед

в надежде найти профицит,

пошарил по темным углам

и с утешением вышел,

что коль будет жив - не помрет,

а значит, и дом будет сыт:

"Еще потерпите чуть-чуть.

Придет долгожданное время,

когда снова, павшая ниц,

поднимется наша страна!

В Евфрате уляжется муть,

тогда и на нашем дворе мы

наладим кормление птиц

на будущие времена".

Тем временем Ибби-Суэн,

царь Ура, вернулся в столицу

и голод повальный застал

везде на руинах страны.

Отчаянье, гибель и тлен

лежали на подданных лицах.

Угодья царя дочиста

расхищены, разорены.

Привыкший служить за паек

на государственной ниве

и на царя уповать,

народ отощал на глазах.

Но царь пропитанье не мог

распределять справедливо,

когда на полях тишь да гладь,

и нет ничего - один прах.

К востоку он спешно послал

чиновника верного, Ишби.

Туда вольный ветер пустынь

возможно, еще не проник.

Ему поручение дал

купить пропитания, лишь бы

амбары не стали пусты,

пока весь не вымер мужик.

Чиновник уехал с казной,

купил у общинников хлеба,

но по дороге домой

попутно в Иссин завернул

и ссыпал весь хлеб заказной

в амбары - себе на потребу,

сказавши, мол, хлеб этот мой,

и мне наплевать на страну!

А вскоре себя объявил

царем над Шумеро-Аккадом.

Народ потянулся в Иссин -

где хлеб, стало быть, там и власть.

И дюжины три заправил

поехали - больше не надо! -

помочь Уру, по мере сил,

в беде окончательно пасть.

Прибыв, объявили тотчас

себя эмиссары Иссина

законною властью, создав

вооруженный отряд.

Порядок храня, как-то раз

отряд завернул к магазину,

и вновь для Нахора звезда

погасла в созвездье Плеяд.

Когда из Нахоровых рук

все вырученные монеты

отряд подчистую забрал,

сказал на прощанье главарь:

"Отныне под "крышу" беру

я твой магазин, и за это

четвертую часть серебра

для нас будешь складывать в ларь".

Нахор не сказал ни гугу,

лишь вспоминал с ностальгией

о тех временах, когда Ур

оплотом в Шумере стоял

для власти, согнувшей в дугу

народы и страны другие,

и царь Ура, как демиург,

над этим оплотом сиял.

Но лик этот нынче угас,

и в довершении бед

нимало шакалов окрест

на мертвечину влекло.

Пришли эламиты тотчас

и Уру сломали хребет,

царя Ибби взяв под арест,

а в городе - все барахло.

Взирая на полный разгром

который устроили горцы,

припомнил о брате родном

и давнем их споре Нахор.

Когда между злом и добром

не существует пропорций,

спасение только одно -

бежать со всех ног за бугор!

Глава 14

НАДЕЖДА УМИРАЕТ ПОСЛЕДНЕЙ

Воистину нет на земле

людскому терпенью предела.

Везде, за веками века,

лишения терпит народ.

Вот-вот превратится в омлет,

казалось бы, бренное тело,

но только в душе все никак

надежда еще не умрет.

Забрезжил надеждой рассвет

в унылые окна Нахора,

когда в магазин постучал

прохожий один как-то раз.

Нахор, утомленный от бед,

увлекся его разговором

и, предложив выпить чай,

услышал занятный рассказ.

Прохожий коммивояжер

поведал, что в храме Энлиля

служители за полцены

пожертвования продают.

"Есть у меня там дружок, -

сказал незнакомец, - он в силе

устроить все так, что полны

прилавки твои будут тут.

Порядок в том храме суров -

по мелочам не торгуют.

Дар богу нельзя по мешкам

голодному люду раздать,

но если придешь с серебром,

увидишь картину другую -

найдешь в божьем храме дружка,

и будет тебе благодать".

Ушел незнакомец когда

совсем на дворе потемнело,

и серебром небосвод

усыпала звездная мгла.

"Эхма! вот бы вправду бог дал

хоть раз провернуть это дело,

на многие годы вперед

я смог бы поправить дела".

Составил Нахор новый план

с учетом расходов на "крыши".

Прикинул доход наперед

в надежде найти профицит,

пошарил по темным углам

и с утешением вышел,

что коль будет жив - не помрет,

а значит, и дом будет сыт:

"Еще потерпите чуть-чуть,

придет долгожданное время,

когда снова, павшая ниц,

поднимется наша страна!

В Евфрате уляжется муть,

тогда и на нашем дворе мы

наладим кормление птиц

на будущие времена".

Когда в срок условный за мздой

нагрянули в лавку гуруши,

Нахор им поведал свой план

и в долг попросил серебра.

Главарь же глазницей пустой

глядел и внимательно слушал

пока данник, как Магеллан,

о дальних сокровищах врал:

"Намедни поведали мне,

что в храме Энлиля скопились

большие запасы добра,

и переполнен амбар.

Их можно скупить по цене

такой, что тебе и не снилось,

и, кабы ты дал серебра,

я смог бы доставить товар".

Зевнул одноглазый бандит:

"Ну что же, попробовать можно.

Успеешь ты или же нет,

даю тебе месячный срок.

Как хочешь - торгуй, но кредит

ты к сроку вдвойне принесешь нам,

а для гарантии мне

отдашь свою Милку в залог".

От гнева Нахор покраснел,

как будто ему дали яду,

но все-таки продал на вес

супругу, упавшую ниц.

Ехидно смеялись во сне

над ним этой ночью Плеяды

и в окна глядели с небес

пустыми белками глазниц.

А утром, оставив свой дом

на попеченье Гимилю

и молча осла оседлав,

поехал в Ниппур наш герой;

договорился ладом

со сторожем храма Энлиля,

успешно устроил дела,

добра накупивши горой.

Затем фимиам воскурил,

воздав благодарность Энлилю;

ударил с владельцем челна,

поладив в цене, по рукам,

и с грузом большим без ветрил

они по Евфрату поплыли,

и понесла по волнам

легко груз попутный река.

Змеею луна впереди

по водам ползла неохотно -

оглядывалась, норовя

то вправо, то влево уйти.

Но всякий раз упредив

коварство ее подноготной,

гнал лодочник дальше червя

вперед, чтобы путь осветил.

Был полог небесный, с кормы,

из звездной материи соткан,

и кутались в нем по бортам

причудливые берега.

Вдруг слева по курсу из тьмы

стремительно выплыла лодка,

при свете луны - как черта,

и встала пред нею река.

"Эй, там, на челне! - прозвучал

в ладье повелительный оклик, -

причаливай к берегу, там

досмотру ваш груз подлежит".

И в этот момент невзначай

штаны у героев намокли,

и, надо сказать, неспроста

перепугались мужи.

У пристани, на берегу,

вовсю закипела работа

над тем, чтобы перенести

весь груз на причал ни за грош.

Один только раз, на бегу,

бандиты замешкались что-то,

жестоко избив по пути

мужей за здорово живешь.

В итоге, безжалостный рок

в лице оголтелых орясин

их вытолкал с пристани прочь

пинками, гоня и хуля.

Опустошенный челнок

отчалил Нахор восвояси.

Избитый и мрачный как ночь,

его кормчий встал у руля.

Луна по реке уползла,

трусливо упрятавшись в тучу,

а звездный серебряный рой

зудел в отраженьях на дне.

О наказании зла

челнок у Евфрата канючил

и всхлипывал носом порой

на набежавшей волне.

Пустынным причалом челнок

знакомая гавань встречала.

Прикинув моральный ущерб,

потребовал кормчий расчет.

Нахор расплатиться не мог

немедленно с ним на причале.

Сказав, что нет денег вообще,

посетовал он горячо:

"Сам знаешь, какая беда

со мной приключилась в дороге:

добро потерял я и все

имевшееся серебро!"

Но лодочник в жизни видал

клиентов подобных уж много -

уперся, как вьючный осел,

поставив вопрос на ребро:

"Оплатишь аренду челна

с учетом цены мордобоя!

Приду к тебе завтра с утра

я с дюжиной верных ребят,

и коль не заплатишь сполна,

они разберутся с тобою, -

свободного места от ран

не будет со лба и до пят!"

На том и расстались они.

С душой, опускавшейся в пятки,

Нахор шел домой, но и там

его поджидала беда.

Как раз наступили те дни,

когда стражи правопорядка

велели торговым местам

платить неформальную дань.

Великодержавный кулак

увидел Нахор перед носом,

ступив на родимый порог,

и все рассказал про напасть:

что с ним приключилось, и как

его угораздило босым

вернуться домой, и что в срок

уважить не может он власть.

"Ага! стало быть, ты ведешь

сомнительную торговлю -

воскликнул на это главарь

правоохранительных сил. -

С бандитами дружишь! - ну что ж,

пора под тюремную кровлю

сажать тебя, чтобы ты, тварь,

там пользу стране приносил!

И если в ближайшие дни

в достатке не будет порядка,

то будем вести разговор

с тобою иначе, мужик".

На том и расстались они.

С душой, опустившейся в пятки,

Нахор вперил в угол свой взор

и понял, что это тупик.

Ничто не избавит от пут,

и что ты ни делай, разрушит

судьбу в одночасье злой рок,

имеющий множество рук:

есть кормчий, есть власть, да придут

со дня на день в лавку гуруши, -

им всем не заплатишь оброк,

коли нагрянут все вдруг.

Взирая на этот разгром,

где нет ни единого шанса,

припомнил о брате родном

и давнем их споре Нахор.

Когда между злом и добром

не существует баланса,

спасение только одно -

бежать со всех ног за бугор!

Призвал он Гимиля к себе

и, глянуть на сына не смея,

печально поведал ему

о положении дел:

"Придется бежать нам от бед.

Властители и лиходеи

сулят нам тюрьму да суму,

и нет здесь спасенья нигде!

В Ниппур подадимся с тобой,

а там, худо-бедно, на рынке,

чем бог наградит, до весны

попробуем поторговать.

Хотел я поладить с судьбой,

ан вот оно вышло-то сын как! -

не разбогател, и бог с ним,

нам только бы выкупить мать".

Не мог ни один, ни второй

перечить исходу такому.

Взяв пару мешков багажа

отправились беженцы в путь.

Кружился невидимый рой

сопутствующих насекомых

и странникам в уши жужжал

свою заунывную муть.

Напеву зудящему в тон

нахорово сердце заныло,

и музыку эту дня три

еще потерпел старина.

Но вот на подъеме крутом,

когда до Ниппура уж было

рукою подать, вдруг внутри

как будто порвалась струна.

Упав в придорожной пыли

среди заболоченной нивы,

давно не родившей хлеба,

последних лишился он сил.

Пока глаза видеть могли,

и губы еще были живы,

у верстового столба

отец сыну так говорил:

"Я в жизни не лез на рожон,

любой не боялся работы.

Я милостыни не просил,

старался не красть и не лгать.

Но путь этот был миражем,

и мы очутились в болоте.

Придется теперь, в меру сил,

тебе, сын, прокладывать гать".

И похоронил его сын,

оставив на добрую память

могилу в лесной полосе,

где странникам птицы поют.

Висит на ней, словно весы

на коромысле с плечами,

Путь Полумесяца - все

его Плодородным зовут.

Глава 15

БЕДНЯК ИЗ НИППУРА

В Ниппуре, оставшись один,

Гимиль жил смиренно и бедно, -

не ведая жизненный путь,

убогую долю влачил;

по рынку часами бродил

в нарядной одежде последней,

с надеждой, что даст кто-нибудь

ему по одежде и чин.

Однако же без серебра,

никто человека не видел.

Всегда муж без золота гол,

в одежде он ходит иль без.

На рынке - лепешек гора,

а в животе - лишь обида.

Ну, так и толкает ногой

на беззаконие бес!

Душа, при пустых закромах,

жаждала чистого хлеба.

Печень снести не могла

по доброму пиву тоски.

Без мяса рассудок дремал,

а тело, как молод он не был,

судьба неуклонно вела

к потере достоинств мужских.

Немало бессонных ночей

искал в своем сердце печальном

Гимиль адекватный ответ

на сокровенный вопрос:

"Как мне прокормиться и чем?", -

а сердце ему отвечало:

"Ответа разумного нет

пока ходишь гол ты и бос".

Голодный Гимиль пребывал

от этого в недоуменье:

"Но есть же одежда на мне

и обувь еще - хоть куда!

Накидку вот только порвал,

нося дни и ночи бессменно

в надежде понравиться, - нет

внимания! - просто беда".

Решил он, одежду продав,

барана купить на базаре.

Тем самым он сможет легко

к согласию с сердцем прийти.

Действительно, чем голодать,

уж лучше барана он сварит -

останется гол как сокол,

зато сможет пир закатить!

Соседи придут - то да сё,

поговорят за обедом.

Глядишь, может быть, кто-нибудь

да и поможет в беде.

Нет денег - так дружба спасет!

А для задушевной беседы

не важно во что ты обут,

в одежде ты или раздет.

Одежду последнюю снял,

прикрыл наготу кое-как,

продал на базаре наряд,

с покупкою не прогадал.

Но вдруг по прошествии дня

воскликнул: "Дурак я дурак!

Барана купил-то я зря -

без пива какая еда?

Барана один я не съем,

а как пригласить мне соседей?

Пожалуй, за этот почин

без пива меня засмеют.

Да могут еще, вместе с тем,

побить в задушевной беседе

за выясненьем причин,

и вся дружба кончится тут!"

Что делать? - на пиво ему

навара совсем не осталось.

Баран его слух утомил,

блея в соседнем углу.

От голодухи и мук

душевных валила усталость.

Однако, хотя был Гимиль

расстроен в душе, но не глуп!

"Пойду-ка с бараном своим

к градоначальнику в гости.

Зачем в жизни нравиться всем?

Достаточно - лишь одному.

Вручу ему дар, тогда с ним

смогу побеседовать просто.

Глядишь, после этих бесед,

меня он избавит от мук".

Приободрился Гимиль

и, взявши барана за шею,

к воротам направился, где

градоначальник живет.

Там стражник дверей вразумил

Гимиля дурным отношеньем:

"Проваливай! Ты не одет!

Нагим быть нельзя у ворот!"

Жалобно блеял баран,

душили просителя слезы:

"Я гол оттого, что привел

барана начальнику в дар!

Скажи ему, что его раб

аудиенции просит -

со всем уважением, мол,

пришел услужить господам".

Был грозен у стражника вид,

но жалок был вид человека.

И дрогнул привратник душой, -

не из железа она!

Помочь взялся и говорит

градоначальнику: "Некий

бедняк тут с бараном пришел

к воротам и просится к нам".

Начальник обедал - как раз

бараньи обсасывал кости! -

и на привратника он

разгневался, само собой:

"Ну что там еще за баран

ко мне набивается в гости?

Видали, какой моветон!

Схватить и узнать кто такой!"

Привратник вернулся, открыв

перед Гимилем ворота,

при этом с сочувствием сам

на бедняка поглядел.

А тот, подхвативши дары

нехитрой овечьей породы,

с надеждою на чудеса

помчался навстречу беде.

И вот оборванца ввели

в апартаменты начальства.

Барана взяв левой рукой,

он правую руку поднял:

"Да ниспошлет пусть Энлиль

градоначальнику счастье!

Пусть боги, во веки веков,

его от напастей хранят!"

Нелепей картины такой

градоначальник не видел:

"А это еще что за тип! -

новый посланник богов?

Как видно, сыскать нелегко

им было такую хламиду.

Кончай ахинею нести

да отвечай - кто таков?"

Дрожа как осиновый лист,

Гимиль все же дело поведал:

"Я - сирота, мой отец

торговую лавку держал

в Уре. Но там начались

такие напасти и беды,

что он разорился вконец

и от напастей сбежал.

Когда же в Ниппур мы пришли,

богам, видно, было угодно,

чтобы отец умер вдруг,

не вынеся тягостных дум,

а сын его горькие лил

слезы. Без пищи, голодный,

имел я лишь ум, пару рук,

да старый парадный костюм.

В Ниппуре, оставшись один,

вел жизнь я смиренно и бедно, -

не ведая жизненный путь,

убогую долю влачил;

по рынку часами бродил

в нарядной одежде последней

с надеждой, что даст кто-нибудь

по этой одежде мне чин.

Но где бы я ни был, никто

не привечал по одёжке.

Без золота и серебра

не мог я найти благодать.

И вот, не имея в пустом

желудке своем даже крошки,

решил, что настала пора

последний костюм свой продать.

Барана на рынке купив,

подумал, что будет по силам

устроить пикник от души,

нажарив шашлык на кости.

Но как на весь мир сделать пир? -

на пиво-то мне не хватило!

И я, в знак почтенья, решил

все мясо тебе принести".

Ну и развеселил же простак

правителя - чуть не до плача!

Сказал он: "Менять пожелал

ты мясо на пиво? - изволь!

Эй, стража! - налить, коли так,

жбан пива ему, а в придачу

пусть кости возьмет со стола,

да с этим гоните его!"

Наполнив желудок пустой

изрядно разбавленным пивом,

стоял он опять у ворот

с авоськой бараньих костей.

Да будучи крепко хмельной,

ругался он красноречиво

привратнику, и слушал тот

проклятия в адрес властей:

"Гимиль не прощает обид! -

вот так и скажи господину.

Обид просто так не спущу,

за оскорбленье воздам.

Попомнит еще! - оскорбил

меня только раз лишь один он,

за это свой долг возмещу

три раза ему без труда".

Однако, проспав до утра,

с похмелья он света не взвидел

и с горя, как был - бос и гол,

в канаву топиться полез.

Да только теперь помирать

не позволяла обида, -

ну, так и толкает ногой

подняться к поверхности бес!

На дне пузыри попускав,

он вынырнул и оглянулся.

Тут мимо как раз проезжал

с эскортом придворным сам царь.

Вдруг тонущего мужика

увидел царь прямо по курсу.

Велел он, не медля, пажам

от смерти спасать молодца!

Успешно пажи провели

спасательные мероприятья,

в душе, на чем свет, матеря

устроившего кутерьму.

Негоже вести на синклит

к царю человека без платья, -

из гардероба царя

пришлось дать одежду ему.

И вот, по веленью судьбы

в роскошное платье одетый,

с надеждой на выпавший шанс

предстал на синклите Гимиль,

который еще не забыл

о требованьях этикета

и, сделав царю реверанс,

родителей не осрамил:

"О, властелин всех людей

между Ниппуром и Уром!

Ты возвеличил Иссин,

дав справедливый закон.

Ты всех выручаешь в беде,

воодушевляешь понурых,

всем руку даешь, кто без сил,

поможешь, кому нелегко.

Да защитит твоя власть

того, кто ей искренне предан.

Я - верный твой раб! Мой отец

торговую лавку держал

в Уре, но там началась

война, и посыпались беды.

Отец разорился вконец

и от напастей сбежал.

Когда же в Ниппур мы пришли,

богам, видно, было угодно,

чтобы отец умер вдруг,

не вынеся тягостных дум,

а сын его горькие лил

слезы. Без пищи, голодный,

имел я лишь ум, пару рук,

да старый парадный костюм..."

Красноречиво, как мог,

поведал Гимиль, чуть не плача,

судьбу, и во многих местах

рассказа была правды нить.

Но помня печальный урок

градоначальника, начал

импровизировать так,

чтобы костюм сохранить:

"Ни дня я костюм не менял,

всегда был нарядно одетый,

надеясь, что кто-нибудь даст

по этой одежде мне чин.

И вот наконец-то меня

градоначальник приметил.

Я шел к нему нынче как раз

обещанный чин получить.

Как вдруг среди белого дня

подвергся внезапно разбою

твой добрый и верный слуга

от трех неизвестных мужчин.

Они окружили меня

и навалились гурьбою, -

нахально раздев донага,

отняли надежду на чин!

Ну, как без одежды теперь

просить у начальника чина?

Вот если бы милость твоя

мне согласилась помочь

с арендой одежды, поверь,

за каждый день доброю миной

червонного золота я

воздам властелину точь-в-точь.

А чтобы уверен ты был,

гарантией данного слова

пусть будет охранник со мной

в одной из твоих колесниц.

Да было бы славно, кабы

еще и ларец приготовить,

да с парою птиц заодно.

Любит начальник мой птиц!"

Царь почесал в голове

и посчитал дивиденды.

Вроде - разумный проект,

так отчего ж не помочь?

"Да будет так! но за две

я мины могу сдать в аренду

одежду тебе, человек.

Ни миной меньше - точь-в-точь!"

И вот по дороге в Ниппур

лихая летит колесница.

Богатый вельможа сидит

в одежде - великим подстать.

Блестят украшения - чур!

и мне пусть такая приснится,

и чтобы всегда впереди

лишь слышал я посвист хлыста.

В пролетке с эмблемой царя

подъехал Гимиль под охраной

к дверям приснопамятным, где

градоначальник живет.

Там стражник стоял при дверях,

и было весьма ему странно,

что тот же бедняк - но одет

по-царски! - опять у ворот.

Однако привратник ничем

недоуменья не выдал.

Им все было сделано как

повелевает устав:

ворота открыл, отдав честь

сообразно внешнему виду, -

с уставами, наверняка,

у всех людей совесть чиста.

Градоначальник встречать

богатого юношу вышел

и в блеске нарядных одежд

не смог в нем признать бедняка:

"Как мне тебя величать? -

спрашивает нувориша. -

Будь моим гостем, поешь

да расскажи - что и как?"

"Меня царь Иссина в Ниппур

уполномочил посыльным, -

согнув колесом свою грудь,

степенно ответил Гимиль. -

Ларец, полный злата, в Экур

везу я для храма Энлиля.

Позволь у тебя отдохнуть,

а ларь под охрану возьми".

Желая посла угостить,

градоначальник зарезал

барана, которого в дом

привел накануне бедняк.

Зажарил шашлык на кости

и, в разговоре нетрезвом,

посланца царя за столом

и так ублажал он и сяк...

Будучи крепко хмельной

в тот час, когда первую стражу

стражей второю сменял

надежный ночной караул,

отправился он на покой,

но вздумал проверить поклажу,

которую гость ему дал,

и тайно в ларец заглянул.

Едва только ларчик открыл

градоначальник десницей,

как шум в полумраке возник, -

как будто бы возле лица

послышалось хлопанье крыл.

Затем показалось, что птицы

во тьме закружились и вмиг

похитили все из ларца.

Гимиль, между тем, не дремал:

внимательно глядя на небо,

заметил летающих птиц

и бросился тут же к ларцу,

где вора на краже поймал

с поличным, себе на потребу,

и сходу, в присутствии лиц,

ударил его по лицу!

Стремительно выполнив трюк

поимки виновного мужа,

воскликнул Гимиль, сделав вид

что мужа сперва не узнал:

"Глядите, какие царю

градоначальники служат!

Вдвойне, значит, будешь ты бит,

пока не вернется казна".

Со всею душой приступил

бедняк к исполнению долга

гражданского, крепко избив

врага с головы и до пят.

А тот слезы лил и вопил,

сопротивляясь недолго:

"О, мой господин, не губи, -

все злато верну я назад!"

Взывая, он ползал в ногах

и выл от побоев и страха:

"Поверь, что один лишь порок

я ведаю, падая ниц:

не мне, а всевышним богам

подвластны небесные птахи.

Прости меня, что не сберег

казну от неведомых птиц!"

Гимилю ларец до краев

червоным заполнил он златом,

в придачу свой лучший наряд

за беспокойство отдал.

Но все же к нему был суров

посланник царя, а солдату

стоящему молча в дверях,

он так, уходя, наказал:

"Гимиль не прощает обид! -

вот так и скажи господину.

Обид просто так не спущу,

за оскорбленье воздам.

Попомнит еще! - оскорбил

меня только раз лишь один он,

за это свой долг возмещу

я дважды еще, без труда".

Градоначальник узнал

об этом и долго смеялся:

"Дурак я дурак! - перед кем

я спину свою прогибал!

Появится снова - дай знак.

Припомню ему, как он дрался! -

живьем обварю в кипятке

и мясом потешу собак!"

Гимиль возвратился к царю,

контракт завершил поскорее,

который в итоге принес

немалый ему профицит;

затем, съев на полдник урюк,

пошел прямиком к брадобрею, -

остался совсем без волос,

зато изменил внешний вид.

Купив на базаре наряд,

что лекари носят, он скинул

парадное платье с груди

и лекарский взял камуфляж.

А вскоре все к тем же дверям

пришел по пути из Иссина

в Ниппур незнакомец один,

и встретил его тот же страж.

"Мне силы небес говорят,

что градоначальник изранен.

Я - лекарь искусный, нигде

он лучше меня не найдет" -

сказал путник стражу в дверях.

А стражу подумалось: "Странно,

все тот же бедняк - но одет

как лекарь! - опять у ворот".

Однако привратник ничем

недоуменья не выдал.

Им все было сделано как

повелевает устав:

ворота открыл, отдав честь

сообразно внешнему виду.

С уставами, наверняка,

у всех людей совесть чиста.

Градоначальник был хмур.

Недомогая от боли,

он думал: "Откуда взять сил

телесные муки терпеть?

Перепорю весь Ниппур! -

кого там еще не пороли?

У черта бы сил попросил,

лишь только бы не околеть".

И вдруг по веленью судьбы

кудесник пришел из Иссина.

Легко угадав наперед

все ссадины и синяки,

сказал он, что боль от любых

страданий излечивать в силах,

что силы во тьме он берет,

где знаний лежат тайники.

Случается, что иногда

бывает намного полезней

учению тьма, а не свет -

для созиданья ума.

Но тем, кому разум бог дал

в темной космической бездне,

полезен обратный совет:

учение - свет, а не тьма.

Но к редким счастливчикам тем

не относился правитель.

Невежественность не могла

противостоять чудесам.

"Пусть лечат меня темноте, -

правитель сказал своей свите. -

Врача проведите в чулан,

я следом приду туда сам".

В чулане стоял дым столбом, -

там лекарь искусно шаманил!

Курильницу он воскурил,

по кругу пять колышков вбил;

затем, привязав книзу лбом

правителя, как на закланье,

прогнал свиту прочь от двери

и крепко больного избил.

Оставив клиента без чувств,

Гимиль, опасаясь погони,

не разрешил почем зря

прислуге тревожить его.

Вся челядь склонилась врачу

в почтительном низком поклоне,

а стражнику тихо в дверях

сказал он, кивнув головой:

"Гимиль не прощает обид! -

вот так и скажи господину.

Обид просто так не спущу,

за оскорбленье воздам.

Попомнит еще! - оскорбил

меня только раз лишь один он,

за это ему возмещу

и в третий раз я без труда".

Градоначальник, едва

очухвшись после побоев,

перепорол весь Ниппур,

разыскивая наглеца.

И зародилась молва

вокруг о народном герое.

Услышав об этом, стал хмур

обеспокоенный царь.

Немедленно призван им был

градоначальник к ответу.

Поведав истории суть,

ответчик вдруг требовать стал:

"К тебе обращаю мольбы -

властителю целого света! -

Прошу, по закону, вернуть

украденный мой капитал.

Обманщик предстал предо мной

посланником царским, к тому же

на нем был служебный наряд, -

на рынке не купишь такой.

И я, устрашенный виной

перед тобою, сел в лужу:

отдал капитал, потеряв

лицо и душевный покой".

Тут царь призадумался вдруг...

Он вспомнил кому простодушно

арендовал свой наряд,

и чье злато - в царской казне,

и молвил: "Ловить недосуг

проворовавшихся душ нам.

Ты сам виноват! - на кой ляд

просить то, чего у нас нет.

Ты можешь представить себе,

что встанет из гроба покойник?

Немыслимо это! - вот так

и твой капитал околел.

Ступай, покорившись судьбе, -

нет силы обратной в законе.

Амнистией жив капитал:

кто смел, стало быть, тот и съел".

Тем часом Гимиль не дремал,

избрав себе долю иную.

Он обошел всех, кого

градоначальник порол,

из черноголовых собрал

разбойную шайку степную,

желавшую лишь одного -

отнять у богатых добро.

И вот как-то раз под мостом

разбойники сели в засаду.

А по мосту от царя

градоначальник как раз

ехал и думал о том,

что подати взыскивать надо, -

пусть злато, что он потерял,

народ подчиненный отдаст.

Как вдруг колесница его

внезапно подверглась разбою!

До смерти его напугал

вид неизвестных мужчин,

когда, ни с того ни с сего,

они навалились гурьбою

и тут же, раздев донага,

избили, не глядя на чин!

Ничуть не замедлило бег

светило, и тщетно подмогу

он ждал в придорожной грязи,

избитый средь белого дня.

А некий лихой человек

с большой проторенной дороги

рукой всему миру грозил,

лицо свое к небу подняв:

"Гимиль не прощает обид

ни одному господину!

Теперь ему все по плечу,

и горе тому, господа,

кто бедняка оскорбит!

Я вызову на поединок

обидчика и отплачу,

где бы он ни был - всегда!"

Вокруг разносили уста

молву о народном герое.

Шли разные люди к нему,

и золото со всех сторон

рекою текло, а раз так,

явились к нему и те трое,

которых, спасаясь от мук,

некогда выдумал он.

Людям таким все равно

кого раздевать им и грабить.

Был бы баран, чтобы стричь,

свобода да вольная степь.

Спасителем стать не дано

тому, кто проситель вчера был.

Не даст ничего он, опричь

авоськи бараньих костей.

Глава 16

СЕЗАМ

Немало воды утекло

с тех пор по теченью Евфрата,

когда, будучи в наготе,

Гимиль наряжался пажом.

Власть царская шла под уклон.

Себя объявив демократом,

он сказочно разбогател

набегами и грабежом.

Усобные войны вели

цари из Иссина и Ларсы.

Вода от державных забав

в Евфрате была нечиста.

Вначале Гимиль на мели

рыбешку ловил в мутном царстве,

но, вольные силы собрав,

большим браконьером он стал.

Деревню, куда много лет

пускал отдохнуть и укрыться

защитников воли лихих

черноголовый народ,

Гимиль, за царями вослед,

провозгласил как столицу.

А чем был он хуже других? -

нужен для царства оплот!

Когда рукой правой цари

власть держат, а левой рукою

сгребают презренный металл

в свои закрома между дел,

тогда, сколько ты не сопри,

нет силы обратной в законе,

амнистией жив капитал -

кто смел, стало быть, тот и съел.

Себя объявил он царем,

дворец грандиозный построил;

черноголовых гостей

пускать не велел на поклон,

позволив остаться лишь трем

советникам, и эти трое

были разбойники те,

что некогда выдумал он.

Однажды верхом на коне

Гимиль возвращался с охоты;

скача по торговым рядам,

красавицу вдруг углядел.

А ей до царя дела нет! -

склонилась она за работой,

готовя для масла сезам, -

отец ее был маслодел.

Гимиль скакуна осадил.

Но конь его был норовистый! -

вдруг встал на дыбы во всю стать,

рассыпав девице зерно.

"Держать не умеешь удил? -

вскричала она. - Провались ты!

Все заново мне начинать?

Ну, что за наездник дурной!"

Тут будто бы ветер с лица

смахнул у Гимиля ухмылку.

Как смеет глумиться она

над властелином своим?

"Да знаешь ли ты, что я царь? -

спросил он у девушки пылко. -

Народ - это куча зерна,

лишь я власть имею над ним!

Хочу - разбросаю зерно,

хочу - затопчу в пыли сорной,

хочу - в подземелье сгною.

Мне все можно - я все могу!" -

кричал он, а конь озорной

топтал благодатные зерна,

в дорожную колею

вбивая сезам на бегу.

Но не было места слезам

в девичьих глазах, не угасла

в них смелость, и гневом пылал

ее ослепительный взор:

"Топтать ты умеешь сезам,

но делать не можешь ты масла!" -

красавица произнесла

и снова взялась веять сор.

Сверкали глаза у царя,

и ярость наполнила печень.

Хотелось девицу топтать

как этот проклятый сезам!

Но слышал торговый весь ряд

последние девичьи речи.

Убьешь ее - будет роптать

народ на царя за глаза.

Окажется от этих смут

девица народным героем

и славу Гимиля затмит,

приняв наказанье как дар.

Ну, нет! - пусть колосья растут,

а царь молотилку устроит,

чтобы и мельник был сыт,

и полон зерном был амбар.

Из черноголовых никто

сказать не посмеет Гимилю,

что не умеет их царь

масло давить из зерна,

когда он поставит потом

за молотилкой давильню

для смеющих власть порицать.

Будет с них масла сполна!

Гимиль успокоил коня,

промолвив красавице тихо:

"За дерзость твою и дебош

тебя накажу я - страшись!

Ты замуж теперь за меня

пойдешь, - такова моя прихоть, -

но девственницей проживешь

в тюрьме одиноко всю жизнь".

Однако девица ничуть

не испугалась угрозы:

"Уж коли и вправду меня

ты замуж возьмешь, то потом,

клянусь, я тебя проучу:

рожу сына, и за мои слезы

тебя, как бы ты не пенял,

мой сын отстегает хлыстом".

Как только Гимиль прискакал

к себе во дворец, он помолвку

тотчас объявил и отца

невесты о том известил.

И вскоре на двор бедняка

в торжественной обстановке

со свитой приехал сам царь -

невесту свою увезти.

Возликовал маслодел:

"Для нас это - честь и отрада,

когда даже дочь бедняка

замуж идет за царя!

Во всей вселенной нигде

не отыскать демократа,

как царь наш любимый, - ну как

такому да не доверять?"

Вблизи от дворца возведен

был для народа навес.

Там яствами благоухал

праздничный свадебный стол.

Слава Гимилю! - ведь он,

среди всех возможных невест,

не видит большого греха

жениться на самой простой.

Народ под навесом галдел,

и все с умиленьем смотрели

как первосвященник тянул

молитву, и как под конец

Гимиль на невесту надел

свадебное ожерелье,

и тут же со свадьбы жену

под руку увел во дворец.

Не видел народ как внутри,

едва лишь захлопнулись двери,

красавицу за руки взял

сторожевой караул.

Слова не бросают цари

на ветер: Гимиль в полной мере

исполнил, - иначе нельзя! -

данный девице посул.

Напрасно ревела ревмя

наказанная поселянка:

"Тебя на коленях молю! -

не гневайся да не суди

что было меж нами двумя

в шутливой тогда перебранке.

Давай я постель постелю,

как водится, мой господин".

Но был непреклонен Гимиль

и молвил с язвительным смехом:

"Я выполнил клятву свою.

Посмотрим, как выполнишь ты".

И долго еще за дверьми

закрытыми, всем на потеху,

рыдала жена на краю

отчаянья и пустоты.

Глава 17

ЭКИВИЛИБРИСТКА

Невидимо время идет

и не допускает возврата.

И вроде бы - та же тюрьма,

и заперта также в ней дверь,

но времени быстрый полет

уже перенес нас куда-то,

развеял вчерашний дурман

невосполнимых потерь.

Пустили к девице в тюрьму

отца на свидание, - всем нам

случается, хоть иногда,

но благодушными быть.

И дочь наказала ему

немедленно рыть ход подземный,

желая, пока молода,

царю за позор отомстить.

Поехал в Ниппур маслодел;

там нанял артель землекопов

чужих, дабы не говорил

никто, что задумал старик.

Душой помогая в беде,

все деньги свои он ухлопал;

копал от зари до зари,

но цели заветной достиг.

Гимиль позабыл уж давно

про узницу, - не было дела

ему до опальной жены

среди всевозможных утех.

Она же в любой час дневной

могла уходить за пределы

высокой дворцовой стены

домой без особых помех.

В сраженье с мужчиной за власть,

пока сердце женское бьется,

не спит у нее никогда

изобретательный ум.

Красавица тут же взялась

у лучшего канатаходца

учиться, все силы отдав

осуществлению дум.

В течение трех долгих лет

осваивала это дело,

не зная покоя и сна

в труде - за сеансом сеанс,

и в цирковом ремесле

немыслимо поднаторела!

Никто не умел как она

держать на канате баланс.

Однажды, закончив урок,

сказала она педагогу:

"Пора представление дать

теперь дорогому царю".

И вот как-то под вечерок,

увидев дворец по дороге,

артисты пришли показать

какой-то невиданный трюк.

Наутро в дворцовом саду,

недалеко от темницы,

установили столбы

и натянули канат.

Затем, у царя на виду,

пошла по канату девица,

и царь сей же час позабыл

и царство свое, и свой сад.

Лишь видел он на высоте

пяти метров по вертикали

податливую, как лоза,

красивую женскую стать

артистки, и вместе с тем,

за покрывалом сверкали

таинственным блеском глаза,

которых нельзя описать.

Когда же взялась она петь

в своем положении зыбком,

царя обуяла вдруг страсть, -

к любви устремилась душа!

Попавшись в искусную сеть,

в нем сердце запрыгало рыбкой,

и страх за девицу, как снасть,

душил, не давая дышать.

Гимиль повелел прекратить

артистам свое представленье.

Просила душа его снять

с сердца мучительный стресс.

Затем ожерелия нить,

в знак царского благоволенья,

надел он на девичью стать,

сошедшую будто с небес.

Решив, что красавица - дочь

бродячего канатоходца,

Гимиль обратился к нему

с нехитрою просьбой такой:

"Позволь провести с нею ночь!

Иначе в любовном колодце

сердце не вынесет мук

и потеряет покой".

Но тут заупрямился вдруг

канатоходец бродячий:

"Помилуй! она же одна -

единственная у меня.

Не знала еще она рук

мужских да утех новобрачных.

На это она не годна,

уж ты, господин, не пеняй".

Услышав такое, царь впрямь

от страсти совсем обезумел,

и лже-отцу посулил

три тысячи звонких монет.

"Не смею перечить царям! -

канатоходец о сумме

такой не мечтал николи

и дал позитивный ответ.

"Согласен! но дочь не пойдет

на эти дела во дворце.

А чтобы худая молва

за ней не тянулась вослед,

ты приходи в домик тот,

который стоит на конце

владений твоих, возле рва.

Там встретитесь вы тет-а-тет".

Когда на красоты зари

светило растратило силы,

и в доме пустом, у окна,

увидел красавицу царь,

он голос услышал внутри:

"Зачем вы меня пригласили?"...

Всходила над миром луна,

сияя красой без лица.

Да будут и в нашей судьбе

осуществляться надежды!

И радость свершения пусть

не покидает наш дом.

Преодолением бед

идем мы по жизни, как прежде,

и пусть не окажется пуст

в небытие коридор.

Вставала заря над землей...

Искусанный за ночь клопами,

но восхищенный луной,

дарившей любовникам свет,

Гимиль возвращался домой,

оставив девице на память

с руки перстень свой именной

и драгоценный браслет.

Он шел во дворец, и ему,

конечно же, не было дела

до подневольной жены

лишенной любовных утех.

Тем часом она шла в тюрьму,

счастливая до предела.

Нет женскому счастью стены -

ему не бывает помех!

Положенный срок миновал,

и вот в доме у маслодела

родился сынок, - на царя

он был как две капли похож.

В течение дня мальчик спал,

а ночью с ним мама сидела,

сказки ему говоря.

В них вымысел был, а не ложь.

У сказки житейской в конце

на правду бывает намек,

а грешные наши дела

доступны живому уму.

Пришло время, и об отце

стал спрашивать маму сынок.

Она правду скрыть не смогла

и все рассказала ему.

"Я выполню клятву твою!" -

юноша гневно воскликнул,

теряя душевный покой,

и обнял несчастную мать.

А утром, оставив семью,

ушел он навстречу великим

делам, чтобы твердой рукой

несправедливость сломать.

Глава 18

МЕТАМОРФОЗЫ

Оставив родительский кров,

пошел Нур-Адад по дороге

к соседней деревне и там,

за доброту и приют,

пасти взялся стадо коров

какой-то старушки убогой,

сказав ей, что он сирота,

и нужен ему только кнут.

Скотину он пас возле стен

дворцовых и, в помыслах гневных,

мог только с надеждою жить -

исполнить сыновний свой долг.

Старушка слыла, между тем,

искусной знахаркой в деревне -

умела судьбу ворожить

и ведала в снадобьях толк.

Однажды, посыпав золой

кипящее варево в кружке,

решила она погадать,

что юношу ждет впереди?

Отвар помешавши метлой,

судьбу разглядела старушка

и, не побоявшись солгать,

провозгласила вердикт:

"Тернист и извилист твой путь:

держа в своем сердце обиду,

обманами и воровством

познаешь богатство и крах.

Давно следовало утонуть

от тяжести зольной планиде,

но вижу я в зелье моем,

что ввек не утонет твой прах".

Прижал проницательный взгляд

колдуньи к стене Нур-Адада.

Открылись глаза из под век,

а там скорпион был внутри.

Он выполз и выпустил яд:

"Тебе я доверила стадо,

так ты, молодой человек,

скотину мою не сопри".

Для мести ему, наконец,

счастливый представился случай.

Имея в руках по ведру,

пришел повар сделать заказ:

"Дворцовый молочник, подлец,

решил нынче пойлом вонючим

нас потчевать. Выручи, друг! -

царю надои молока".

Помчался стремглав Нур-Адад

домой и, пошарив по полкам

среди зелий, снадобий, трав,

снотворный нашел порошок

и тотчас вернулся назад.

Коров подоив, втихомолку

он высыпал сонный состав

и перемешал хорошо.

Коров он отправил на луг

пастись до утра без присмотра,

принес во дворец молоко

и отдал его поварам.

Затем выждал в темном углу

удобного случая отрок, -

не пойманным в царский покой

пробрался и спрятался там.

Гимиль же, как водится, взял

наложницу очередную

и, с нею испив молока,

отправился спать-почивать.

Любовный начав ритуал,

взглянули они на луну и...

задали вдвоем храпака,

а нет бы - взглянуть под кровать!

Когда, наконец, во дворце

закончилась вся суета,

и все напились молока,

царю своему угодив,

час пробил, - достигнута цель!

Момент искупленья настал!

И кнут крепко сжала рука,

и сердце забилось в груди.

И, корчась от боли, отец

простер к сыну руки с мольбою,

прося пощадить и простить

свой легкомысленный грех.

И вот он - счастливый конец!

Отец обнял сына с любовью,

а мать из тюрьмы отпустил

к веселью и радости всех.

Ах, если бы все было так!

Но нет... тихо в сумрачной спальне,

с постели доносится храп,

и не поднимается кнут.

Был юный герой не простак,

он знал: только тронь, моментально

тревогу поднимет сатрап,

и тут же в тюрьму заметут.

Достаточно будет вполне

пока наказанья иного:

печную золу из ведра

он высыпал в спальный альков;

затем, начертав на стене

углем неприличное слово,

все ценности в спальне забрал

и, выйдя в окно, был таков.

Наутро проснулся Гимиль

с желанием, чтобы подруга

не предавалась спанью.

Но тут получился облом,

и слуги царя за дверьми

услышали царскую ругань:

"Эй, кто подложил мне свинью

да вымазал стены углем?"

Сбежался придворный народ

и видит, что их повелитель

сидит грязный, как кочегар,

в постели, - разут и раздет! -

и благим матом орет:

"Что толку от вас? - только спите,

а тут вон что! - словно пожар,

и драгоценностей нет".

Пришли Главный Страж и Судья,

явился и Главный Советник,

и нет нам нужды повторять,

что коль царь нарушит закон,

по требованью бытия

приходят на должности эти

разбойники те же опять,

что некогда выдумал он.

"Какой-то, видать, дерзкий вор

залез в вашу опочивальню" -

пробормотал Главный Страж

и в голове почесал.

"Ну, так найди мне его!

На то ты и стражи начальник,

чтобы здесь не было краж" -

разгневанный царь приказал.

Разбойники были всегда -

есть нынче разбой и вчера был,

и этот порядок вещей -

грабить обычных людей -

можно понять, но когда

еще и разбойников грабят,

то это не шутки, вообще,

а форменный беспредел!

Тотчас Главный Стражник созвал

оперативный состав,

распоряжения дал,

в ночной сам поехал дозор.

Но лишь одного он не знал,

что с пастбища, словно с поста,

за стражей его наблюдал

хитрый и бдительный вор.

Ходил со скотом он вокруг,

играл на свирели пастушьей;

встречая служивых людей,

расспрашивал их - что и как.

Поведал раз кто-то из слуг,

что Стражника дочка ждет мужа

давно, все глаза проглядев,

а тот все не едет никак.

Жених был сосватан давно -

еще в малолетстве заочно.

Такие уж нравы! - был брак

угоден обоим отцам.

Никто здесь ни духом, ни сном

не ведал, как выглядит точно

жених - умный или дурак?

Да бог с ним! - не пить же с лица.

Был вечер уже на дворе,

пора приниматься за ужин.

Но мрачным сидел Главный Страж -

покинул его аппетит!

Все вроде бы предусмотрел

и лично с дозорами кружит,

а царь его за саботаж

почти каждый день материт.

Вдруг снизу послышался стук, -

ну, кто там еще, на ночь глядя?

Знакомый какой иль сосед?

Вот радость! - никто и не ждал:

для дочери муж тут как тут -

с подарками и при параде

пожаловал во всей красе

и тестя душевно обнял:

"Любимый мой тесть дорогой!

Любимая теща! - я счастлив

увидеть воочию вас

и дочь обрученную взять.

Ваш дом для меня - дар богов,

и чтобы, хотя бы отчасти,

за это воздать вам сейчас,

дары преподносит вам зять".

И вот уже прямо к столу

ведут долгожданного гостя.

Служанки готовить бегут

для дочери брачный наряд.

В кругу суетящихся слуг

хвалебные слышатся тосты,

сикеру ядреную пьют

и по душам говорят.

"А тут у нас - прямо беда!

Недалеко до позора, -

спустя время тесть проворчал. -

Прощай, мне на службу пора!

Повадился вор к нам сюда.

Поеду я на ночь с дозором,

а ты, милый зять, не скучай -

ступай, отдохни до утра".

"Послушайте, разве нельзя

и мне побывать в карауле?

Места оглядеть, да и вам

не словом, а делом помочь, -

воскликнул восторженно зять. -

Помилуйте! уснуть смогу ли,

когда кружится голова

от мысли обнять вашу дочь?"

Ни в чем Главный Стражник не мог

перечить любимому зятю.

Да и хотелось ему

беседою скрасить дозор:

"Ну что же, поедем, сынок!

Пока дочка рядится в платье,

глядишь, может быть, и в тюрьму

ко мне угодит хитрый вор".

В дозоре никто не скучал.

Гостеприимному тестю

хотелось во всем угодить -

лицом караул показать.

А юноша все примечал! -

Главного Стражника лестью

не забывал наградить

весьма любознательный зять.

Прервался задуманный план

в каком-то глухом околотке,

где сторож, нарушив устав,

ушел раньше времени спать,

а зять, как последний профан,

увидев пустые колодки,

воскликнул: "А что у вас там

такое, хотелось бы знать?"

"А это - ответствовал тесть -

вменяется, дабы преступник

не мог ни ногой, ни рукой

пошевелить, и на то

запор хитроумный тут есть:

замкнется, едва лишь пристукни,

а вот разомкнуть нелегко -

потребуется долото".

"Замкните, прошу вас! - зять взял

колодки и сунул в них руки. -

Никак не пойму, хоть убей,

как действует хитрый замок?"

"Заковывать зятя нельзя! -

сказал Главный Стражник. - А ну-ка,

давай покажу на себе.

Гляди, как все просто, сынок!"

Ни в чем Главный Стражник не мог

перечить любимому зятю

и ловко колодки надел,

а нет бы, подумать о том,

что прежде, чем хитрый замок

защелкивать, было бы кстати

задаться вопросом: а где

спасительное долото?

Куда-то исчез инструмент, -

вот горе то! С должным вниманьем

разыскивал зять тут и там, -

ну, весь от усердия взмок!

А надо сказать, в тот момент

лежал ключ у зятя в кармане,

который он загодя сам

туда положил под шумок.

Домой Главный Стражник послал

с оказией юного зятя:

"Не дай бог проведает вор,

что стражник в колодки попал.

Гони, что есть духу, осла!

Тебе долото надо взять и

назад мчаться во весь опор,

покуда никто не узнал".

Тем временем Стражника дочь,

надев праздничные одежды,

во всеоружии чар

гоняла по простыням блох.

Но первая брачная ночь

не оправдала надежды,

и превратился в кошмар

начавшийся переполох.

"Ой, теща, большая беда

пришла, открывайте ворота! -

кричал запыхавшийся зять

и в дверь кулаком молотил. -

Там тестя под суд царь отдал

и приставов целую роту

направил имущество взять.

Вам надо хоть что-то спасти!

До выяснения дел

тестя забили в колодки.

Он обвиняется в том,

что якобы вору помог.

Я со слезами глядел

как он сидит в околотке

и просит меня об одном -

ценности чтобы сберег".

Немедленно женщины все

сняли с себя украшенья,

а зять, взяв просторный мешок,

мгновенно обшарил весь дом;

невольно лишь в спальне присел,

но, преодолев искушенье,

девицу обнял и ушел

с мешком на закорках, с трудом.

Ошеломила всех весть

о том, что начальник охраны

в колодки забил себя сам,

позволив свой дом обокрасть.

Видать, чудеса в мире есть,

несовершенном и странном.

Однако нельзя чудесам

позволить обкрадывать власть!

Разгневался царь, налиты

были глаза его кровью.

Стоял перед ним Главный Страж

с колодками наперевес.

"Ну, отвечай, - коли ты

не стал сам преступнику вровень

и не был виновником краж, -

зачем ты в колодки полез?"

Упал незадачливый муж

перед царем на колени:

"Помилуй! не ведаю как

все это случилось со мной.

Вор очень хитер, и к тому ж

способствовала преступлению,

знать, силы нечистой рука

над бедной моей головой".

Советник склонился к царю

и пошептал ему в ухо.

На этом закончился суд,

и царь вынес свой приговор:

"Ты просто болван, я смотрю.

Проваливай! и чтобы духу

нечистого не было тут.

Я слушать устал этот вздор".

И царь приказал: коли так,

пусть Главный Советник за дело

возьмется, и чтобы в три дня

в темницу посажен был вор!

Советовать - каждый мастак,

а делает дело - умелый.

Советник всю стражу поднял

и был на решения скор.

На совещанье созвал

оперативный состав,

распоряжения дал,

в ночной сам поехал дозор.

Но лишь одного он не знал, -

что с пастбища, словно с поста,

за стражей его наблюдал

хитрый и бдительный вор.

Кружил за дворцовой стеной

Советник с дозором, все дальше

плетя свою сеть как паук,

но вора нигде не сыскал.

В тенета к нему в час ночной

попался лишь бедный стиральщик, -

он не покладал своих рук

и что-то в реке полоскал.

Тут Главный Советник к нему

подъехал со свитою грозной

узнать, отчего этот тип

не спит, а блудит по ночам?

"Эй, черноголовый, кому

белье ты стираешь так поздно?

Что, времени днем не найти

на эти дела? - отвечай!"

На это стиральщик ночной

промолвил: "Известное дело,

все воры, как раз по ночам,

по этой дороге идут;

добычу несут за спиной

и, ежели тело вспотело,

за стирку они сгоряча

мне впятеро больше дадут!"

Советнику от этих слов

заперло дыхание в горле.

Стиральщик, казалось ему,

был послан самою судьбой.

Уже предвкушал он улов:

будь ловок преступник, хитер ли,

а все-таки сядет в тюрьму,

какой бы он ни был - любой!

"Я дам тебе больше стократ -

не поскуплюсь на награду

за то, что поможешь ты нам

коварного вора поймать.

Мы вместе с тобой, в аккурат,

ему тут устроим засаду.

От нас не уйдет ни одна

душа, дай лишь только нам знать".

"Здесь вам не укрыться нигде.

Лесов и кустов - кот наплакал, -

ответил стиральщик. - Но вам

могу дать совет я простой:

устройте засаду в воде!

Без тела и форменных знаков

поди-разбери голова

торчит или бакен пустой?"

Советник немедленно дал

приказ караульному взводу

раздеться и в воду нырять.

Обмундирование взял

стиральщик, а голый балда

повел караульщиков в воду,

забыв сдуру, что доверять

случайным прохожим нельзя.

Шло время, и берег крутой

укрыла кромешная тьма.

Под сенью мерцающих звезд

весь мир безмятежно уснул.

И только всю ночь под водой

советник царя не дремал,

да службу безропотно нес

сторожевой караул.

А утром, еще в неглиже,

царь глянул случайно в окошко

и не поверил глазам

своим, увидав вдалеке,

как дюжина голых мужей

украдкою шла по дорожке,

и возглавлял ее сам

советник царя, налегке.

Разгневался царь, налиты

были глаза его кровью,

когда встал Советник пред ним

в компании голых телес:

"Ну, отвечай, коли ты

умом и рассудком здоровый, -

не будучи рыбе сродни,

на кой ляд ты в воду полез?"

Упал незадачливый муж

перед царем на колени:

"Помилуй! не ведаю как

все это случилось со мной.

Вор очень хитер, и к тому ж

способствовала преступлению,

знать, силы нечистой рука

над бедной моей головой".

"Ты просто болван, я смотрю.

Проваливай! и чтобы духу

нечистого не было тут.

Я слушать устал этот вздор.

Придется, как видно, царю

теперь отвечать за проруху".

На этом закончился суд,

и царь сам поехал в дозор.

Об этом узнал Нур-Адад

и, мать свою рядом представив,

подумал: "Настала пора

мне клятву сдержать твою, мать!" -

Затем, справив новый наряд

торговца, пошел за заставу

с нехитрым запасом добра

и сел якобы торговать.

С дозором Гимиль, между тем,

дворец обошел и весь город.

Нигде так и не находил

царь явных примет воровства.

Как вдруг за пределами стен

дворца в неурочную пору

попался торговец один -

он ночью еду продавал!

Наехал Гимиль на него

со всей своей свитою грозной -

узнать, отчего этот тип

не спит, а блудит по ночам?

"Эй ты, человек, для кого

едою торгуешь так поздно?

Что, времени днем не найти

на эти дела? - отвечай!"

На это торговец ночной

промолвил: "Известное дело,

все воры, как раз по ночам,

по этой дороге идут,

а я их зову на постой

к себе, чтобы пили и ели.

С устатку мне воры на чай

что хочешь дадут за еду!"

Нос царский почуял улов:

"Тебя, за преступником следом,

подвесить бы надо на крюк

за твой продувной интерес.

Да - ладно! Скажи, из воров

никто в задушевной беседе

не говорил, что к царю

в опочивальню залез?"

"Ну, как же! про эти дела

не знают одни только дети.

Из уст переходит в уста

немыслимый тот анекдот.

Людская молва к власти зла, -

ее не притянешь к ответу.

Но нынче по этим местам

твой вор непременно пройдет".

Тут вспыхнула ярость царя

и затуманила разум.

Хотелось торговца связать

и вырвать язык наглеца.

"Ну, хватит болтать почем зря!

Под корень я вырву заразу!

Но ты должен мне указать

на вора" - потребовал царь.

"И рад указать бы, но - как?

Вор ходит всегда осторожно,

увидит тебя и - в кусты!

Тут действовать надо хитро.

Оставить его в дураках,

мне кажется, все-таки можно,

в мешок если спрячешься ты,

а люди твои - за бугром".

Что ж, царская власть - это крест,

над властью смеяться негоже.

Нельзя ее глупость винить, -

ей надо быть мудрой вовек!

Но личный когда интерес

царям подноготную гложет,

они могут так же сглупить,

как и любой человек.

Гимиль отдал строгий приказ

отряду устроить засаду

в соседнем овраге и ждать

условный сигнал от царя.

Когда люди скрылись из глаз,

торговец сказал, что не надо

царю ждать в мешке, пока тать

придет, да страдать почем зря.

"Смени-ка одежду свою, -

попроще возьми да с комфортом

сиди, чтобы издалека

вор видеть подвоха не мог.

А я впереди постою.

Как только появится вор там,

я свистну, и наверняка

тогда уж полезешь в мешок".

"А ты, вижу, парень - не прост!

Толково придумано!" - мигом

Гимиль скинул царский наряд

и скромное платье надел.

Ну, надо же! - впору был рост,

точь-в-точь угадал шаромыга!

Такое предвиденье зря

Гимиль впопыхах проглядел.

Что было потом, угадать

нетрудно читателю будет.

Торговец ушел, в тот же миг

увидел царь в сумерках как

с мешком по дороге шел тать.

Когда свист донесся оттуда,

тотчас затаился Гимиль

внутри вещевого мешка.

И подошел к нему "тать",

и крепко мешок завязал он,

и царский примерил наряд.

Стиральщик, коров поводырь,

торговец и вор - царем стать

настала пора Нур-Ададу!

В костюме он был на царя

похож как две капли воды.

Гимилю в мешке, изнутри,

мотив наглеца был неясен.

Ругаясь, не ведал отец

за что должен кару нести.

А сын от души раза три

мешок плетью перепоясал

и клятву свою, наконец,

исполнил, за мать отомстив.

Затем, дав условный сигнал,

он вызвал отряд из засады.

Не усомнился никто

при виде царя, что в мешок

коварный преступник попал.

И были служивые рады,

и думали только о том,

что срок их дозора истек.

Глава 19

ПУТЬ К СЕБЕ

По жизни идут чередой

актеры, наряды и позы.

Сменяются годы и дни.

Невидимый времени бег

шутя производит порой

немыслимые метаморфозы.

Как сложно тебе среди них

самим быть собой, человек!

Но, может быть, лишь пустота

за этими масками скрыта,

и нет ничего - один прах

витает над бездной миров?

И нет здесь загадок и тайн,

а есть только хлев и корыто,

да перворожденный страх

за неустроенный кров?

Нырни в мировой океан,

увидишь в лазурной пучине

сходящийся свет и покой -

такой лишь бывает во сне.

Наполни водою стакан,

и он переломит лучи нам.

Со смертью смириться легко,

вот с жизнью - намного трудней.

На площадь собрался народ,

про свежую новость судача, -

что пойман царем хитрый вор,

что будут пройдоху судить, -

надеясь, что царь от щедрот

по случаю этой удачи

закатит всем пир мировой,

прикажет по чарке налить.

К народу сам Главный Судья

поднялся на лобное место,

и стражники следом за ним

огромный мешок принесли.

"Братва! хитрый вор и смутьян

сидит тут в мешке под арестом.

Сейчас мы при всех разъясним

каков у преступника лик?"

Затем вышел царь, - на людей

повел повелительным оком.

В глазах вспыхнул блеск озорной

когда, всех и вся матеря,

народу предстал прохиндей...

И ахнул народ ненароком:

преступник в одежде срамной

весьма походил на царя!

Встречаются в жизни порой

похожие лица нередко,

и то, что по банным местам

мелькнет вдруг, не раз и не два,

меж блудных девиц прокурор,

не значит, что если портрет как

у прокурора, то там

на самом он деле бывал.

Хотя бани любит народ,

сердца не зажечь нам глаголом

и не увести за собой,

имея лишь шайку в руке.

Никто за тобой не пойдет,

когда оказался ты голым,

и клич зажигательный твой

не будет поддержан никем.

"Ну что вы стоите? - орал

преступник честному народу. -

Хватайте скорей наглеца,

пока он от вас не сбежал!

Он царское платье украл

и всех вас тут за носы водит.

Откройте глаза: я - ваш царь!

Спасайте же от грабежа!"

Безмолвствовал ушлый народ

и думал: наполнят ли чарку?

А кто наполнять будет, тот

и есть самый подлинный царь.

Судья Главный взял в оборот

дознания ход: "Отвечай-ка,

как смеешь морочить народ

ты царским подобьем лица?"

И очную ставку сторон

устроив, Судья поднял руку

туда, где на троне сидел

преступник в сиянье венца.

Гимиль обернулся на трон

и обомлел: вот так штука! -

с усмешкой оттуда глядел

как будто бы вправду он сам.

"Призвал ты народ уповать

на зренье и собственный выбор

с намереньем смуту внести, -

сказал самозванец ему, -

да вновь под шумок воровать,

когда за избраньем главы бы

из виду народ упустил,

что ты ему лезешь в суму.

Но ты просчитался! - народ

не различает личины,

которая богом дана.

Но он различает наряд.

Ждет милостей он и щедрот

от власти, сияющей чином,

и полную чарку вина

поднимет сейчас за царя!"

Толпа загудела кругом,

от умиления плача.

Тотчас Виночерпий царя

бочонок народу открыл.

И люд без оглядки бегом

помчался к нему на раздачу,

и встал перед бочкою в ряд,

и славил царя за дары.

Под славословье людей

закончился праведный суд.

Судья объявил приговор,

отправив Гимиля в тюрьму.

Впоследствии в книгу судей

писцы приговор занесут,

но тайна, - кто царь, а кто вор? -

непостижима уму.

Охранники заперли дверь,

оставив Гимиля в темнице -

той самой, где он заточил

жену свою в бытность царем.

Прошло много лет, и теперь

пришлось самому очутиться

в тюрьме, где одни кирпичи

да узкий оконный проем.

Уткнувшись пылающим лбом

в холодную мокрую стену,

он вспомнил о тех временах,

когда по базару ходил,

готовый - хотя бы рабом! -

тому, кто накормит, оденет,

служить и в достойных делах

найти применение сил.

Какая-то белиберда

дана человеку природой!

Хотел, чтобы все было в лад

в ряду жизненных перемен,

а вышло иначе: тогда,

когда голодал - был свободен,

когда же стал сыт и богат,

то вдруг очутился в тюрьме.

Назад оглянувшись, в углу

заметил Гимиль в изумленье,

что рядом с кирпичной стеной

блеснули следы прошлых лет.

На грязном тюремном полу

нашел он, упав на колени,

с руки перстень свой именной

и драгоценный браслет.

И вспомнил тотчас обо всем,

что было содеяно, узник:

как он благодатный сезам

копытами втаптывал в грязь;

как позже он был потрясен

эквилибристкой искусной;

как перстень с браслетом он сам

оставил, с девицей делясь.

И жизнь свою выстроив в ряд,

нашел он решенье загадки

о том, как иные цари

подвластные судьбы вершат.

И собственный царский наряд

предстал наваждением гадким,

и все, что он в нем сотворил

не стоило ни гроша.

Блуждал в темноте его взор,

привычный к сиянию света.

Все больше деталей вокруг

внимательный взгляд различал.

И вдруг там, где грудою сор

лежал, он лазейку приметил.

И вскоре творение рук

предстало прозревшим очам.

Подземный проход он открыл!

Оказывается, темница

была лишь двором проходным

на волю от уз - каково!

Сторожевой мишуры

народ уж давно не боится

и роет пути, - не видны

они сильным мира сего.

Цари угрожают судом,

от всемогущества млея,

и погружаются в сон,

приняв сновиденья за суть.

А жизнь-то своим чередом

идет, - что поделаешь с нею! -

каких не поставишь препон,

найдет обходной она путь.

Пред ходом подземным стоял

Гимиль, пребывая в сомненье.

Здесь, в сумрачной камере, всё

ему было ясно вполне,

а что там во тьме? - он не знал.

И выход отыскивал пленник,

как тот буриданов осел -

то в черной дыре, то в окне.

В окне можно видеть порой

клок облака или же пташку,

а в черную эту дыру

посмотришь - не видно ни зги!

Тебя в кубатуре сырой

покормят тюремною кашкой,

на воле же там - все сопрут

и вышибут напрочь мозги.

Как правильно сделать расчет

и где отыскать свое место?

Счастливчик! - кому довелось

найти за деревьями лес.

Судьба человека влечет

изведать путей неизвестных.

Рассчитывая на авось,

Гимиль в неизвестность полез.

Вокруг - лишь кромешная мгла,

ползти можно только на ощупь.

Умри, разум! - ужас велит,

и бредит мятущийся ум.

И чудятся в темных углах

чужие истлевшие мощи,

и нечисти всякой синклит

устраивает шурум-бурум.

От спертого духа мутит.

Сомкнулся весь мир до предела,

и бьется о каменный свод

болванкой пустой голова.

Все более ум тяготит

балластом недужное тело,

и время замедлило ход,

и стонет душа - чуть жива.

Когда же настанет конец,

и прекратятся страданья?

Пробьется когда-нибудь свет

в запутанный сей лабиринт?

Наверное, прав был отец,

оставив земные скитанья,

что света, по правде, и нет,

а есть лишь одни миражи.

И не было это со мной,

когда в теплый солнечный день я

мальчишкой босым по траве

за радугой в небо бежал.

Нет, это рассудок больной

во мраке рождает виденья,

когда вынужден человек

ползать подобно ужам.

Ну, разве же это не бред? -

желать, чтобы странник однажды

имел бы всевластье царя

и судьбами ближних владел

да, настрогав винегрет

из верноподданных граждан,

в итоге бы все потерял,

как будто бы и не имел.

Кому это нужно? - богам

или проворному люду? -

всю жизнь исполнять ритуал,

составленный из пустяков,

чтобы унять шум и гам

людского извечного блуда

легендой, что это бог дал, -

что это закон, мол, таков.

Так думал Гимиль, в темноте

души продвигаясь на выход.

Казалось ему, что умрет

он в этой дыре ни за грош.

Пред ним, сколько он ни пыхтел,

все было и мрачно, и тихо,

а задом ползти наперед

нельзя - так со смеху помрешь!

Себя он уже проклинал

за то, что покинул темницу.

Сидел бы в тюремном тепле,

ворон безмятежно считал,

смиренно глядел из окна

как ясное солнце садится,

о прошлом своем пожалел,

о будущем помечтал.

Как вдруг наважденьем взошла

звезда в его мертвой вселенной,

и он, будучи одинок,

вперед со слезами глядел;

ногами отталкивал хлам

и полз, обдирая колени,

туда, где мерцал огонек

надежды на лучший удел.

Нет, свет в темноте был не бред!

Пронзали звезда за звездою

лучами кромешную тьму

преображая весь мир.

И этот спасительный свет

имел объясненье простое,

представ занавеской ему

с немалым количеством дыр.

Едва только глянул в дыру

измученный узник украдкой,

как тут же открылась глазам

убогая комната, где

старик не жалел своих рук,

готовя обычным порядком

к переработке сезам.

Старик этот был маслодел.

И все Гимиль понял тогда!

Он полог рукою отбросил

и голову высунул в зал,

улыбку свою не тая;

там дочь старика увидал

и, не ожидая вопросов,

опальной супруге сказал

"Ну, здравствуй, жена, это я!"

Глава 20

КАРА БОГОВ

Пронзительно ясен и чист

становится мир в час рассвета,

когда вся вчерашняя муть

рассеялась и улеглась.

И красочен он и лучист,

и в этот момент все предметы

несут первозданную суть -

что жизнь с красоты началась!

Тогда из пустынь бытия

прекрасному миру навстречу

ты снова мальчишкой босым

бежишь к самому себе сам

туда, где ни ты и ни я -

никто никому не перечит,

и в блеске обильной росы

растет благодатный сезам.

Каких бы погод и невзгод

ни нес за собой день грядущий,

и где бы, среди пыльных бурь,

ни странствовал каждый из нас,

а все наносное уйдет,

дорогу осилит идущий.

Пройдет беспросветная дурь,

придет просветления час.

Налюбоваться не мог

освободившийся пленник

лицом неземной красоты

давно позабытой жены.

Не чувствуя собственных ног,

в смиренье он пал на колени

и перед женою застыл

в позе признанья вины.

За окнами дома вдали

всходило светило дневное.

Старик маслодел веял сор,

перебирая сезам.

Часы за часами прошли,

пока муж курлыкал с женою.

Остановить этот вздор

разве под силу часам?

"Ну, хватит! - промолвил старик, -

поговорили - и будет!

Полуденный час на дворе, -

работают люди давно.

Давай-ка, любезный, бери

сезам да наполни посуду,

а боги отпустят твой грех

когда в ней покажется дно".

Насупился зять: как посмел

простой маслодел о работе

царю говорить? Но затем

сообразил кто есть кто:

он сам ничего не умел,

не знал ни мозолей ни пота,

а маслодел пропотел

насквозь, чтобы в жизни был толк.

Когда к сильным мира сего

идешь, обивая пороги,

в наивной надежде снискать

высокую милость и чин,

тогда ты, скорее всего,

придешь на большую дорогу,

поскольку прокладывать гать

свою не найдется причин.

Быть может, тебе подфартит! -

помчишься вперед на залетном,

сжимая в руках удила,

сезам мимоходом топча.

Однако на торном пути,

по части движения - плотном,

отыщется крепкий кулак,

способный ударить сплеча.

И будучи крепко побит

соперником более сильным,

с дороги скатившись в овраг,

окажешься вдруг не у дел.

Лишь там, среди горьких обид,

произрастают обильно

понятия зла и добра,

а больше и нет их нигде.

Так думал Гимиль или нет?

Не знаю, - глаголю, что вижу:

старик маслодел показал,

что следует делать и как;

Гимиль же, послушав совет,

учился сезам веять, иже

он некогда в гневе топтал,

как непочтительный злак.

Сиянье даря небесам,

светило в зените дремало.

В свершениях буднего дня

народ за окошком галдел.

С трудом превращался сезам

в янтарное масло помалу,

а свергнутый царь и бедняк

вели разговор между дел.

"Всему, что родилось на свет,

свой собственный путь уготован, -

промолвил Гимиль и в казан

отборное ссыпал зерно, -

а нам своего пути нет:

то ползаем в норах кротовых,

то птицей летим к небесам,

то падаем камнем на дно.

Ты всю свою жизнь шел, старик,

путем превращенья зерна -

от ищущих тука корней,

до блага, нашедшего свет;

трудился с зари до зари,

и эта дорога - верна.

Скажи, отчего же на ней

так много страданий и бед?"

Старик, на глазок оценив

старательность зятя в работе,

остался доволен вполне

успехами ученика:

"Страдает лишь тот, кто ленив,

а нам за работой и потом

на это и времени нет.

Богам ведомо - что и как.

Рассказывал дед мой о том,

что негде, во время былое,

жил сын бога Эа один,

и звали Адапой его.

Был людям он мудрым царем

и, ведая, что тяжело им,

всегда и во всем впереди

он с поднятой шел головой.

Душой - светел, на руку - чист,

людьми по закону он правил.

Народ в рот Адапе глядел -

как бога царя почитал

и слушался. А случись

какая беда, всей оравой

бросался навстречу беде

люд преданный - нам не чета.

Постиг всю премудрость богов

Адапа, открыв тайны мира.

Бог Эа царя наделил

недюжинным разумом, но

не могут дать боги мозгов

навечно народным кумирам.

Царем богов, Ану, им сил

и права на то не дано.

Во всех повседневных делах

Адапа всегда был с народом:

и хлеб с пекарями печет,

и воду приносит и снедь.

Своею рукой на столах

посуду расставит в угоду

он подданным сам, и почет

ему был милее, чем плеть.

Когда нет его за столом,

тогда лодку он снаряжает, -

рыбачил без устали сам,

иных не желая утех,

и, людям добавив улов

к их собственному урожаю,

молитвой взывал к небесам

о благополучии всех.

Вот в лодку он сел как-то раз.

Хорошему клеву в подспорье

дул северный ветер благой,

улов предвещая большой.

Веслом камышовым баркас

он правил в открытое море

и рыбу в пути острогой

бил влет, отдыхая душой.

И надо же так! - налетел

откуда-то вдруг южный ветер:

как хищная птица кружит

и крыльями бьет по волнам.

Стихию поднять захотел

на море, - на всем белом свете! -

уверенный, что устрашит

он бурей владыку челна.

Но страхом Адапу не взять.

Управиться с ветром он знал как;

в челне гордо встал в полный рост,

грозить ветру южному стал:

"Не повернуть тебе вспять

меня, южный ветер, с рыбалки!" -

по ветру ударил и хвост

веслом камышовым достал.

Упал южный ветер к нему

и крыльями бьет по баркасу, -

вот-вот судно перевернет,

отправив Адапу ко дну!

Но тот в океанскую тьму

не пожелал кувыркаться:

накинул на птицу свой лот

и крылья сломал - только ну!

Стихия затихла тотчас.

Когда же семь дней миновало,

а ветер не дует нигде,

утратил покой царь богов:

"С какой это стати у нас

внизу тихо на море стало?

Дано волноваться воде -

в природе порядок таков".

И близкие к трону чины

владыке причину открыли

того, что на грешной земле

настали и мир и покой:

"Адапа сыр-бор учинил, -

сломал ветру южному крылья!

Весь люд на земле разомлел

от благодати такой".

Как только владыка владык

об этом деянье услышал,

с небесного трона восстал,

божественный лик потемнел:

"Негоже, что смертный мужик

вмешался в деяния свыше! -

воскликнули в гневе уста. -

Подать сына Эа ко мне!"

Адапа молиться пришел

отцу и челом поклониться.

Бог, ведая все в небесах

и знанья давая земле,

был власти на небе лишен.

Он тронул незримой десницей

Адапу, оставив в трусах,

и в траур одеться велел:

"Придется, Адапа, тебе

надеть траурные одежды,

взять все свое мужество и

отправиться в небо на суд.

Но ты, человек, не робей, -

не умирает надежда!

Пусть воля и силы твои

тебя и народ твой спасут.

Тебе я не в силах помочь.

В дорогу духовных лишь сил дам,

любовь дам свою да совет

понравиться прочим богам.

Ты следуй совету точь-в-точь!

Вначале Таммуз и Гишзида

в воротах велят дать ответ:

зачем ходишь в трауре там?

Ты скажешь: скорблю, мол, о том,

что землю покинули боги.

Один - бог природы Таммуз -

нам жизнь обновлял каждый год.

Другой бог, Гищзида, наш дом

хранил от злосчастия строго.

Имели мы с ними союз

и не имели забот.

Они, почитанье любя,

посмотрят один на другого,

довольные словом твоим

и доброй людскою молвой;

проводят к владыке тебя,

замолвят там доброе слово.

И Ану поверит двоим, -

убавится гнев у него.

Но помни, Адапа, о том,

что людям нет жизни на небе!

Не ешь хлеба там, - в этих делах

будь крепок, твой хлеб - на земле!

Не пей там воды нипочем:

каким бы пленительным не был

источник ее, в небесах

смертельны и влага и хлеб!

На небе предложат тебе

сменить траурную хламиду.

Богам неприятно глядеть

на атрибут похорон.

Но будешь пушист ты и бел,

как бог, лишь по внешнему виду.

О прочем же - думать не сметь,

и зло обратится добром".

Наутро в сиянье лучей

явился небесный посланник

и молвил Адапе: "А ну,

вставай и за мною лети!

Ответишь на небе зачем

сломал крылья собственной дланью

ты южному ветру, дерзнув

пойти небесам супротив".

И вот за посланником вслед

Адапа на небо поднялся.

А там, у небесных ворот,

Таммуз и Гишзида стоят:

"Постой! В небесах смерти нет.

Зачем трауром разубрался?" -

ему от ворот поворот

дают и ответить велят.

Он молвил: "Скорблю я о том,

что землю покинули боги.

Один - бог природы Таммуз -

нам жизнь обновлял каждый год.

Другой бог, Гищзида, наш дом

хранил от злосчастия строго.

Имели мы с ними союз

и не имели забот".

Они, почитаньем гордясь,

взглянули один на другого,

довольные видом своим

и доброй людскою молвой;

с Адапы очистили грязь,

замолвили доброе слово,

и Ану увиделся с ним,

в чертогах дворца своего.

"Как ты, человече, сломать

посмел крылья южному ветру?

С рождения мира ветра

подвластны лишь воле небес.

А ты смеешь озоровать! -

в морские пучины и недра,

забыв про смиренье и страх,

с веслом камышовым полез".

Беседуя с богом вдвоем,

ответил Адапа: "Владыка!

Я зла никому не хотел

и делать старался добро;

людьми правил в доме твоем

достойно, без шума и крика,

и рыбу среди прочих дел

ловил - заготавливал впрок.

Как вдруг, ни с того ни с сего,

напал на меня южный ветер:

с остервенением бил

крылом, причиняя мне зло;

кружил над моей головой,

раскачивал лодку, рвал сети,

и все, что я в море ловил,

из лодки моей унесло.

Но этот неистовый шквал

рукою моею был прерван.

Я ветер ударил сплеча

своим камышовым веслом.

А что было делать? Напал

не я - южный ветер был первый!

Он на море лодку качал, -

меня лишь весло и спасло".

И молвил тогда царь богов:

"Зачем Эа небо и землю

к познанию людям открыл -

язык, ум и руки им дал?

Не будет теперь берегов,

где явь первозданная дремлет.

И как напасти ветрам крыл,

чтоб пенилась в море вода?

Несчастный! Не ведаешь ты,

о зле и добре нам толкуя,

что все вы равны для меня, -

и люди и рыбы в воде, -

что ветер не знает вражды

и влагу на землю сухую

несет, с океана подняв,

с небес проливая в дожде.

Ты зришь окружающий мир

из собственной крохотной лодки,

"добро" называя "ведром

с уловом". Но, рыбы вкусив,

пойми, что наличие дыр

в сетях есть "добро" для селедки.

Был ветер мой злом иль добром? -

об этом у рыбы спроси.

Я должен подумать о том,

что нам с твоим разумом делать?

В природе быть должен баланс.

На свете ни зла, ни добра

не будет в пространстве пустом,

коль людям не будет предела.

Всяк сущий имеет свой шанс,

и равной должна быть игра.

Ступай! Да оденьте его, -

не дай бог, на небе простынет.

Да спать положите, - пусть он

на ложе небес отдохнет.

Во сне ему, за баловство,

пусть смерть дышит мглою пустыни.

Да не привечайте сластен! -

пусть хлеб ест да воду лишь пьет".

А слуги уже тут как тут!

Несут платье белое вместо

убогой хламиды, и вот,

переменив внешний вид,

на отдых Адапу ведут:

дают ему хлеба - не ест он;

налили воды - он не пьет;

постель постелили - не спит!

Глядит на него царь богов -

непослушанью дивится!

Никто из богов не посмел

перечить ему никогда,

а этот - видали каков!

Авторитетные лица

ложиться велят, а он сел

и смотрит кругом, как балда!

"Тебе не по нраву еда,

питье и небесное ложе?" -

спросил царь богов и в ответ

услышал такие слова:

"Земную жизнь Эа нам дал.

Жить людям на небе негоже,

и, если приму здесь обед,

боюсь, вскружится голова".

Увидел владыка небес,

что стал человек непослушен,

отвергнув небесный покой

веленью богов вопреки;

что создал гремучий замес

бог Эа, мятежную душу

и разум для плоти людской

смешав со свободой руки.

И понял небесный кумир,

что род людской Эа подвластен, -

тому богу, кто передал

ему безграничную власть

менять окружающий мир

в угоду безудержной страсти

найти в себе силой труда

божественную ипостась.

И вынес он свой приговор

Адапе в небесной светлице

за то, что в мятежной борьбе

сломать крылья ветру посмел.

И эхом заоблачных гор

гремели слова: "Да свершится! -

да будет жизнь мукой тебе,

да будет спасением смерть!

Пусть ходят беда за бедой

и зло человеку приносят;

да будет всю жизнь его плоть

болезнями удручена.

И старости пусть молодой

не знает, - пусть смерти попросит! -

не в силах болезнь побороть,

лишившись покоя и сна.

И чтобы гордыню свою, -

пока будет в силе и здравье, -

не смог до небес вознести,

в свершеньях своих человек,

пусть носит он в сердце змею,

на ближнего жало направив.

Да будет насилье в чести,

пусть мира не будет вовек!"

С тех пор люди так и живут -

превозмогая страданья.

Ношением этих вериг

Всевышний людей наказал.

На то он и есть - божий суд".

Печально закончив преданье,

вернулся к работе старик

и веять продолжил сезам.

Когда, совместив без вреда

приятное дело с полезным,

семья собралась за столом

нехитрую пищу принять,

нежданно пришел Нур-Адад.

И солнце на своде небесном

во мраке лачуги взошло

к исходу рабочего дня!

И пало светило на пол

перед отцом на колени,

и благословенье принял,

как водится, сын у отца.

И незаметно прошел

весь вечер в кругу откровений,

и там от души не желал

никто никого порицать.

"Как думаешь жить дальше, сын?

Царем оставаться опасно! -

напутствовал сына отец. -

Судья - человек не простой:

склонил правосудья весы

в твою пользу, зная прекрасно

о том, кто есть кто. Знать, шельмец

к себе примеряет престол.

Не будем себе сами лгать:

одежды царя принимая

и выйдя на ровный большак,

увидишь одни миражи.

Прокладывай сам свою гать, -

пусть будет она не прямая,

но крепкая, - и в каждый шаг

все силы и душу вложи".

На своде небесном Весы

всю ночь тихо звезды качали.

Мечом Полумесяц висел,

верша над Вселенною суд.

Наутро отправился сын

с котомкою за плечами

путем Полумесяца, - все

его плодородным зовут.

Глава 21

ТЕОДИЦЕЯ

Несет свои воды Евфрат -

неисчерпаем как время!

И пусть точатся берега

неутомимой волной,

пусть неотвратимость утрат

докажет мудрец теоремой,

уподобляясь богам, -

на смену грядет мир иной!

Пусть сушит течение зной,

склоняя плечо балансира,

но в сущности новой найдет

исходный баланс инструмент,

когда разразится весной

гроза над пустующим миром,

и реки течением вод

восполнит закон перемен.

И новое солнце взойдет,

алкающий мир согревая,

и улицы всех городов

наполнит опять суета.

Искать будет шустрый народ

свою долю у каравая,

и в результате трудов

все встанет опять на места.

Читатель, желая войти

со мною в Ниппур, гляди в оба! -

не дай бог, ступить невпопад

на кошку, свинью или пса.

Тут живность - везде на пути,

помоями кормит утробу.

Укусят тебя, виноват

в последствиях будешь ты сам.

На улочках тесно, - едва

протиснешься между рядами

торговых палаток, - в глазах

от изобилья рябит.

Торговцы бросаются к вам

с вином, овощами, плодами.

С утра и до ночи базар

неутомимо галдит.

Не встретив друзей и родни

на улицах полных отбросов,

присядь ненадолго у врат

Ниппура. Там, сытый на вид,

ведет со страдальцем одним

беседу какой-то философ.

Ба! - это же наш Нур-Адад

в компании с нищим стоит.

Одет он в роскошный наряд -

такой, что иным и не снится,

а нищий проказой покрыт

и скрючен, и наг, и беззуб.

И сильно расходится взгляд

у них на предмет теодицей.

Послушаем, что говорит

страдалец, пуская слезу:

"Постой, мудрый муж, погоди!

Послушай того, кто страдает

с тех пор как явился на свет

невинным младенцем. Тебе

подобного нет, господин,

ученого, - буду всегда я

тебя прославлять за совет:

как выжить среди этих бед?

Всевышний не дал мне родню;

судьбою отец был похищен;

в Страну Без Возврата ушла

еще во младенчестве мать.

Я с детства попал в западню,

где не было крыши и пищи,

и не было в ней ни угла,

где боги дают благодать".

"Конечно, почтенный мой друг,

что ты мне поведал - печально.

И мать, и отец, и родня,

увы, покидают всех нас.

Но сила рассудка и рук

богами дана изначально,

так что и богач, и бедняк

имеют сил равный запас.

Различие - в том лишь, к чему

направлены силы и соки.

Свобода великая нам

дана сделать выбор такой.

Тому, кто сподобил уму

глупца свой рассудок высокий,

а в руки берет только хлам,

найти благодать нелегко".

"Муж мудрый! пусть речи твоей

сердечной поток не иссякнет, -

как воды морские, всегда

да будет обильна она!

Свой взор обрати на людей -

и глупых, и умных, и всяких:

полна чаша жизни труда,

но в ней благодать не видна.

Нас жаждою мучит нужда,

и руки сковала усталость,

и сил не осталось искать

свой хлеб и сикеры глоток.

Я верил, надеялся, ждал,

но мне ничего не досталось;

затмила мой облик тоска,

болезнями я изнемог".

"Бессмысленно верить и ждать,

судьбу свою вверив кому-то.

В тебе божий дар полагал

создатель и роду людей

в рассудке воздал благодать.

Но ты, как безумец, запутал

свой разум, - так чем же богам

воздать по молитве твоей?

Наверное, вел ты себя

рассеянно и неразумно;

трудился всю жизнь наобум,

шагал, как слепой, наугад -

куда поведут - и скорбя

теперь проливаешь слезу мне.

Но ты, кроме шишек на лбу,

других и не стоишь наград".

"Склоняюсь, мой друг, пред тобой

и слушаю мудрое слово.

Как будто стрела, острием

оно прямо в душу разит,

и боль эту терпит любой

внимающий черноголовый.

Скажи, отчего под бельем

не знает о ней паразит?

И дикий онагр, и осел,

не мудрствуя, кормят утробу,

и плоть пожирающий лев

не ведал во веки веков

о том, что довольство во всем

дано лишь разумным до гроба, -

что умный имеет свой хлев,

а бедность - удел дураков".

"Мой брат, ты стоишь на земле,

а промысел божий - далече!

Взгляни на онагра, в хлебах

сраженного быстрой стрелой,

на ловчую яму, где лев

до смерти себя покалечил:

у всех есть своя боль, и страх -

нисколько не меньше, чем твой.

Роскошный костюм на плечах

уродству красы не добавит.

Богатством не купишь никак

снадобий от немощных сил.

Ничтожна вся власть богача,

когда царь его обезглавит;

богаче - последний бедняк,

пока головы не сносил".

"Твой разум подобен тому,

как дует в лицо вольный ветер!

Слова твои мудрость несут

на крыльях прозрачных острот.

Но в толк не возьму, почему

ничтожность за мной ходит с плетью,

дурак - впереди, сбоку - плут,

а сверху - богатый урод?

Как бога мне в том оправдать,

что знают дорогу успеха

лишь те, кто не ищет богов,

вкушая земные плоды?

Позволено им благодать

насильно взимать без помехи

у тех, кому боль батогов -

единственный дар за труды".

"Дороги успеха, мой брат,

подобны светилам несметным;

их свет недоступен для тех,

кого луч дневной ослепил.

Я бога оправдывать рад

за то, что тщеславия свет нам

не заслоняет успех

открытия прочих светил.

Бог - это когда человек

в душе говорит сам с собою,

готовый к духовной борьбе

с несовершенством своим.

Вот с этим прими мой ответ:

судиться бессмысленно с богом;

один приговор есть - себе,

и нет приговора другим!"

"Себе приговоры пусть знать

выносит, а голым и босым -

отнюдь не тщеславие! - глад

глаза застилает. Друг мой,

вольготно вам звезды считать,

а нам - разглядеть бы отбросы

да путь отыскать до угла,

где голод смыкается с тьмой.

Какой может быть кругозор,

когда есть лишь мусора груда?

Какую я жертву воздам

из этих отбросов богам?

Ей богу! однажды, как вор,

пойду и открою запруду:

пусть вместе смешает вода

богатство и бедность - как хлам!"

"Богатством является ум,

и речь твоя - чистое злато!

Нелепо с такой головой

не ведать, что в темном углу

скрывает твой бедный костюм

богатство под ветхой заплатой, -

что план разрушительный твой

самоубийственно глуп!

Всемирный потоп никогда

порядок вещей не нарушит.

Богатство и бедность ведут

борьбу в недрах нашей души.

Друг мой, не утопит вода

противоречивые души

вовек, ибо выплывет плут

и душу продаст за гроши".

"Премудро уста говорят,

но странные слышу слова я!

Выходит, в лохмотьях бедняк

скрывает богатство ума,

тогда как богатый наряд

убогость ума прикрывает.

Зачем все устроено так?

К чему эта вся кутерьма? -

Великий умом - бестолков,

когда он не выше вас носом,

и доброго малого всяк,

кто может, унизить горазд.

Злодеев из высших кругов

на царство земное возносят,

но если ты - добрый босяк,

то бог лишь за это воздаст".

"Как стелется в поле туман,

дороги скрывая из вида,

так в разум к тебе заползла

корысть, друг почтенный, а в ней

тщеславие нянчит обман,

и зависть лелеет обиды.

Нет в мире источника зла

такой колыбели главней!

Пока есть в Евфрате вода,

и мир бесконечный нас обнял,

пока от предутренних рос

исходит божественный свет,

откуда мы, кто, и куда

идем, и на что мы способны? -

вот мужа достойный вопрос,

и вся его жизнь - есть ответ".

Последнее слово сказав,

утешил делами герой наш

страдальца, отдав свой хитон

и дюжину мелких монет.

Читатель, да будет слеза,

которую здесь ты уронишь,

дороже алмаза потом

тебе через тысячи лет! -

В твоей бескорыстной душе

иссякнет поток умиленья

от мудрых речей и щедрот,

которые лил Нур-Адад,

и ляжет душа на клише

корыстного недоуменья:

когда бескорыстный народ

во веки веков был богат?

Признаться по чести, друзья,

и автора мысли гнетут:

как вышло, что юный герой

свой разум вознес до небес?

Наверное, в рассказе я

своем заблудился, и тут,

как водится в жизни порой,

не обошлось без чудес.

Глава 22

ЧИСТИЛИЩЕ

Никто Нур-Адада не знал

в Ниппуре, когда он с котомкой

пришел, по завету отца

сняв краденый царский наряд.

Но краденая казна

гремела монетами звонко

в загашнике у молодца, -

наряды без них не царят!

Планируя собственный путь,

решил он прослыть хлебосолом,

смекнувши, что надобно там,

где нет ни друзей, ни родни,

народ удивить чем-нибудь,

дабы открылись засовы,

и двери к доходным местам

распахивались перед ним.

Жилище приличное сняв,

он пьянки устраивать начал.

Тотчас устремилась к нему

в притон городская шпана.

В итоге, хмельная возня,

ниппурский народ озадачив,

свела хлебосола к тому,

что он одурел от вина.

И вот как-то раз ввечеру

в притоне изрядно поддали.

Подвыпившая молодежь,

сикерой пресытив уста,

сплотилась в магический круг

и в пляс, не жалея сандалий,

пустилась, - да так, что дебош

богов преисподней достал!

"С какой это радости вдруг

люд смертный над нами запрыгал?

Видать по всему, что здоров

не в меру становится люд.

Знать, пьют каждый день по ведру, -

разгневалась Эрешкигаль,

царица подземных миров, -

ни капли богам не дают!"

И повелела она

пресечь безобразные танцы, -

негоже ретивым ногам

тревожить покой мертвецов;

не медля, излишки вина

изъять снарядила посланца, -

пусть смертные в жертву богам

сдадут по ведру на лицо.

Немыслимый пьяный угар

глаза застилал дебоширам.

Одни пили на брудершафт,

другие валились под стол.

Каким образом эмиссар

возник из загробного мира

и выпил сикеры ушат,

из них не заметил никто.

Случайно его увидал

какой-то затейник. Не сильно

похлопав посла по спине,

он дал подзатыльник. И вот

в разгуле веселья тогда

послышался глас замогильный,

и все убедились вполне,

что гость - не от мира сего:

"Так вот, значит, как тут послов

из мира загробного чтят!" -

взревел эмиссар, капюшон

откинув свой черный, и вмиг

от ужаса крыши снесло

с голов протрезвевших ребят,

узревших насколько страшен

был гостя нежданного лик.

На черепе без глазниц

болтались от кожи лоскутья,

большая берцовая кость

белела в прорехе плаща.

И все перед ним пали ниц,

едва понимая, по сути,

о том, что на вид нищий гость

им голосом властным вещал:

"Охальники! вам благодать

дают небеса в изобилье

не для того чтобы вы

устраивали шум и гам.

Вам должно сторицей воздать

за то, что вы ели и пили,

дарами плодов трудовых

земным и небесным богам!

А коли из вас кто-нибудь

не отвечает запросам

сознательного бытия, -

не может ни лыка вязать,

ни выбрать свой собственный путь, -

пожалуйста, милости просим

в загробный мир прибыть, и я

дорогу могу указать!

Пусть пьющие все по ведру

вина выльют в землю, не медля!

И впредь, когда пьешь, всякий раз

пожертвуй винишка и нам.

Тот к смертному ближе одру,

кто лишнего выпил намедни,

забыв для богов про запас

оставить излишки вина".

Вы скажете: пьяный, мол, бред, -

вы, лично, ни в жизнь не видали

такого, что вашей могло

разумной вредить голове.

Счастливцы! сквозь дым сигарет,

не манят вас дальние дали,

и дома за каждым углом

вас черный не ждет человек.

Поняв, что закончился бал,

и дело идет к продразверстке,

сказали упавшие ниц:

"Во всем хлебосол виноват!"

Кто смог - за порог убежал,

а в доме осталась лишь горстка

убогих физических лиц,

уткнувшихся носом в салат.

Картина сия не нова:

винищем люд смертный насыщен,

действительность - просто кошмар,

куда ни посмотришь - бардак!

Но кто алкоголь наливал? -

увы, виноватых не сыщешь.

Вернулся ни с чем эмиссар

и все рассказал - что и как:

"Из тех, кого я наставлял,

богов ни один не уважил.

Кто смог - убежал за порог,

в ответе остались лишь те,

кто на ногах не стоял.

Но что с них взять - лыка не вяжут!

С них винный не снимешь оброк, -

их впору пустить на паштет!"

Посланцу на эти слова

ответствовала Эрешкигаль:

"Снисходит на всех благодать,

когда люд не смеет дурить.

Издревле народ успевал

возделывать землю мотыгой,

подземным богам возлиять

небесным богам воскурить.

Теперь же, нарушив покой,

бездельный подняли они шум.

Видать, кто-то разум мутит,

от дел отвлекая народ.

Не будет богам никакой

экологической ниши,

когда деловой прекратит

вершиться круговорот.

Негоже в паштет извести

рабочую силу, - быть должен

один виноватый из тех,

кто на ногах не стоял.

Найти, дабы смертных спасти,

его надобно и уничтожить!

Источником добрых вестей

пусть миссия станет твоя".

В то самое время рассвет

позолотил неприглядность

вчерашней картины и внес

в нее новизны колорит.

Однако героя портрет,

как тут ни накладывай глянец,

достоин был скорби и слез,

имея болезненный вид.

Довел парня пьяный угар

до судороги и припадка;

нещадно, как бешеный пес,

терзала горячка с утра;

затем - слабоумие, жар

падучая и лихорадка,

покуда слуга не принес

сикеры ему с полведра.

Герою от дозы крутой

как будто бы и полегчало,

но лишь ненадолго, - пока

не переступил за порог,

где все толковали про то,

что было вчера. Одичало

глядел он вокруг и никак

взять в толк пересуды не мог.

"Тебе что, сикера совсем

отшибла мозги? - подытожил

толпы возбужденной галдеж

доброжелатель один. -

На волоске ты висел

от гибели, пьяная рожа, -

за то, что вина не даешь

богам преисподней, кретин!

С возмездием повременить

вчера упросили мы, вроде,

посланца могилы, но он

нагрянет сегодня вот-вот.

Тебе нужно облик сменить

да затеряться в народе,

а мы встанем со всех сторон

и будем водить хоровод".

Пустился стремглав Нур-Адад

к цирюльнику и, уповая

неузнаваемым стать,

обрил голову наголо.

Окладистая борода

вдруг выросла, - так что едва я

героя сумел распознать

в толпе среди прочих голов.

В водовороте утех

бурлила толпа и галдела.

Круги из разряда вещей

мирских расходились в молве.

И там, в будничной суете,

как водится, не было дела

до тех, кому в черном плаще,

привидится вдруг человек.

Зловещая тень по пятам

тянулась за каждым знакомым.

И вот, лишь сплотила кутил

вчерашних игра в городки

в одном закоулке, как там

поднялся нешуточный гомон,

когда представитель могил

знакомых стал брать за грудки:

"Тебя, и тебя, и тебя

в притоне я видел намедни.

А ну, становитесь все в ряд,

кто там не стоял на ногах!" -

Мертвец, допросив всех ребят,

пока не остался последний,

не выведал, кто виноват,

и тут же рассыпался в прах.

Потом уверяли глупцы,

не сведущие в науке,

что якобы на груди

у трупа сверкала звезда;

других впечатляли усы

и мягкая поступь, без стука,...

Но умные все, как один,

подумали: ерунда!

Картина сия не нова:

винищем люд смертный насыщен,

действительность - просто кошмар,

куда ни посмотришь - бардак!

Но кто алкоголь наливал? -

увы, виноватых не сыщешь.

Восстал под землей эмиссар

из праха и вымолвил так:

"Царица моя! не тая

тебе повинюсь, что не может,

мой взор, как бы ни был он строг,

узнать, кто устроил дебош.

Всех, кто на ногах не стоял,

пытал я, но все эти рожи

являют лишь пьянства порок,

а чья в том вина - не найдешь!"

Властительница вечных слез

воскликнула, брови нахмурив:

"Так дело пойдет, сдам в утиль

обитель теней. Боже мой! -

не царство, а сущий курьез,

кунсткамера лени и дури!

С сумою теперь мне пойти

прикажешь по миру самой?

Сверни с проторенных путей,

и тайна банальною станет.

Разгадку не там ты искал

и принял за истину ложь.

Ищи у кого из людей

намедни власы отрастали,

а нынче нет ни волоска, -

вот он и устроил дебош!"

Тем часом богов родовых

призвал Нур-Адад на подмогу,

боясь, что житейскую муть

ему не постичь одному.

Молил он всех предков своих

узнать у фамильного бога,

как мир и порядок вернуть

расстроенному уму?

Откликнулись предки на зов

заблудшей души их потомка.

В момент судьбоносный помочь

явился прапрадед Нахор,

и, в путанице голосов

кошмарных видений, он громко

к потомку воззвал, и всю ночь

спасительный вел разговор:

"Потомок наш, ты преуспел

в искусстве личины менять, -

настолько, что предки с трудом

сумели тебя отыскать.

Надеемся, ты протрезвел

теперь и сумеешь понять,

что жизнь только тяжким трудом,

способна прокладывать гать.

Из пустоты состоит,

по большей части, мир звездный,

равно как и доля твоя

ничтожна среди мертвецов.

Но там, где светило горит,

лучом согревается воздух, -

свершает там таинство явь,

во тьме созидая жильцов.

И ты в созидательный труд

вложи свои мысли и чувства,

чем попусту их расточать

на сутолоку да пустяки.

Они никогда не умрут

в твореньях любого искусства,

когда есть таланта печать

в деяньях умелой руки.

Безмерен масштаб пустоты,

обширны владения смерти.

Во тьме жизнь твоя промелькнет

как по небу - метеорит!

Но все разговоры пусты

про власть преисподней, - не верьте

что там установлен черед

и строгий порядок царит.

Все слухи о том не верны!

Действительно, слезы роняя,

ведут к преисподней семь врат,

но скорбные эти врата,

ни с той, ни с другой стороны,

никто толком не охраняет -

с той самой поры, в аккурат,

когда был воздвигнут портал.

Потомок! поставь в сторожа

семь бесов своих по порядку:

сбрось Судорогу с себя

Припадок с Горячкой отринь,

оставь Слабоумие, Жар,

Падучую и Лихорадку, -

займи делом этих ребят,

и больше на них не смотри.

Как псам гончим, им все равно

кого рвать - живых или мертвых.

Их надобно укротить,

поставив на службу себе, -

так чтобы, в момент отправной

из царства теней, всю когорту

пороков на смерть натравить

и свой обеспечить побег.

Не бойся! - тебе по плечу

расширить предел ойкумены.

Пусть сверху земную кору

венчает небесная твердь,

но разум подобен лучу:

в безмерности мрака и тлена

пробить он способен дыру

и жить, не взирая на смерть.

Он - дар спасительный твой

и твой оберег сокровенный.

В неведомое труден путь,

и твердь ойкумены черства.

Но ты наделен головой,

нацеленной на перемены

всего косного, - в этом суть

мятущегося естества!

В любой изменении, - пусть

оно будет самым желанным, -

есть грусть своя, ибо в самих

нас что-то должно умереть.

Но эта глубокая грусть

послушна неведомым планам

природы, - спокойно прими

и сохрани ее впредь".

Наутро, едва лишь налил

герой наш тарелку со щами,

предвидя, что будет еда

не лишней в превратностях дня,

за ним по наводке пришли

и, как говорится, с вещами

туда проводили, куда

Макарка телят не гонял.

Когда-то по этим местам

Вергилию следовал Данте

и, вникнув в нелепости тьмы,

Комедию миру явил.

Путем этим следовать нам

за Данте - не хватит таланта

и боязно, - как бы умы

наш экскурс не утомил.

Мы с ложью местами менять

нелепую правду не станем,

тем самым, акулам пера

представим великий почин.

От лжи истину охранять

сомкнутыми будем устами

и там, где легко нажить срам,

воздержимся и помолчим.

Да будет так! - ибо нужна

воздержанность с теми, чей разум

во всякую тайну проник

и держится крепко, как гвоздь.

Он знает, какого рожна

нам надо, - все истины разом

склоняются перед ним,

и все-то он видит насквозь!

Молчание - золото, но...

В нем недоумение зреет:

не приведи господи, злак

какой-нибудь вредный взойдет.

И скажет читатель иной,

что автор спешит поскорее

закончить главу кое-как

и кривотолки ведет.

Попробуем преодолеть

неясности и кривотолки,

заверив, что предков завет

исполнил герой - от и до.

Терпел кандалы он и плеть,

смиренно клал зубы на полку

и многие тысячи лет

прожил подневольным трудом.

Все вытерпело естество

в итоге и все одолело.

Рассудок в аду не угас,

а прочее - вздор один!

Пусть бесы творят баловство

у врат преисподней, мы делом

займемся,... - отдельный рассказ

об этом нас ждет впереди.

Глава 23

ПРОРОК

О время, куда ты спешишь!

Владея небесным точилом,

пленяешь ты искрами звезд

наш разум и... точишь свой нож.

Ты никого не щадишь:

все следствия и причины,

в итоге, ведут на помост,

где голову ты отсечешь.

И все же, пока череда

событий, загадочных втуне,

не перестанет с людьми

происходить - будем жить!

Вернулся домой Нур-Адад.

Ему улыбнулась фортуна:

очистившись, стал он кумир

могущественной госпожи.

Когда-то последовал он

во мрак по немыслимой круче

грехов, оставляя у врат

чистилища бесов своих,

и там - стройный как Аполлон,

и свежий лицом как огурчик,

и крепкий умом как Сократ -

стал чистым от сих и до сих.

И сердце пленил наш герой

владычицы мертвого царства.

Любовью зажглась неземной

богиня, но дело-то в том,

что с ней за любовной игрой

герой испытал все мытарства, -

в кругах преисподней иной

любви и не знает никто.

И полный до края фиал

душевных и плотских страданий

он принял из рук госпожи

и выпил смиренно до дна;

все адские муки познал,

взирая на смерть, и с годами

помилованье заслужил, -

его отпустила она.

"Ступай на свободу! - готов

и к подвигам ты, и к свершеньям.

Что там наверху у людей

творится, никак не пойму:

создание новых основ

или же прежних крушенье? -

не натворил бы там дел

какой-нибудь баламут.

Свободу употребить

во благо тебе доверяю, -

иного для прав и свобод

предназначения нет.

Ты будешь судить и рядить

так, чтобы был там порядок,

да люд бы не баловал, - вот

основа! а прочее - бред.

В обязанности твои

благодеянья вменяю.

Есть все для свершения дел -

недра, земля и вода.

Живое на мертвом стоит,

во благо его применяя.

Настанет для жизни предел,

не будет и смерти тогда.

В деянья все силы вложи!

Из праха восстать будет трудно,

но к горним вершинам взойти

с подножья труднее стократ.

Везде сладострастье кружит

проворно в обличии чудном -

наверх преграждает пути,

свергая подвижников в ад.

Нельзя обойти эту рысь, -

ее лишь рассудком приручишь.

Взойдешь выше - гордость, как лев

там встретит, свирепо рыча;

волчицей голодной корысть

теснить будет на самой круче

и прочая тварь, - одолев,

низвергни их, не подкачай!

Что именно делать и как,

по правде решай - сам, на месте.

Но если своею главой

поднимешься к вершинам гор,

не заблудись в облаках

любви, мудрости, славы и чести, -

когда они выше всего,

тогда и открыт кругозор".

Пока наш герой пребывал

в местах отдаленных и милость

царицы поземной искал,

уклад на земле стал иной.

Он прежних мест не узнавал.

Куда ни глянь - все изменилось:

все что ни есть, по кускам,

в стране разделили давно.

Земля во владенье была

общественном лишь номинально.

Скупали угодия впрок

бандиты да ростовщики,

за мзду оформляя дела

"усыновлений" повальных,

и завещали добро

общинное им мужики.

Был стар или же молод "сын",

неважно, - на мелочи эти

чиновник сквозь пальцы глядел,

когда договоры рядил.

И шли названные "отцы"

с повинностью к своим "детям",

когда отступному предел,

за дарственную, приходил.

Но хитрым проделкам дельцов

предел никогда не настанет;

психоз этот договорной

не дремлет ни ночью, ни днем.

Присвоив наследство "отцов",

хитрить "сыновья" не устали,

"отцам" неимущим зерно

суля под проценты в заем.

При этом бумаг долговых

ростовщикам было мало, -

предпочитали они

иметь договор закладной.

И вот от бумаг таковых

да в силу закона, бывало,

лишался отец и жены,

и сына, и дочки родной.

Лишенцы - с одной стороны,

с другой - кредиторы, менялы.

Весь этот шальной хоровод

стремился к черте роковой,

где все люди разделены

лишь на великих и малых,

и нет, - кроме наглых господ

и гнусных рабов, - никого.

Игрушкой покажется Ад

у этой черты, уж поверьте.

Высокой там истины нет,

там - пропасть рутины и лжи.

И двинулся в путь Нур-Адад

искать исключенное третье -

тех, чей исторический след

вдали от рутины лежит.

Искать тех, чей разум и дух,

ответствуя предназначенью,

в искусствах, науках, трудах

над жизнью рутинной встают -

как неприступный редут

защиты от знати и черни.

Есть люди такие всегда,

но их не всегда признают.

На столь многотрудном пути

его мы как раз и застали,

когда с бедолагой одним

вступил он в нешуточный спор.

Разочарований постиг

он в жизни, конечно, немало,

но мы про успех перед ним

теперь поведем разговор.

Как мул, был он неутомим,

бродя по окрестным местам.

Лишенцы тянулись к нему

и жаловались - кто о чем,

а он проповедовал им,

что формула счастья проста:

душа в душу живи по уму

да ближних люби горячо.

"Душой не владеют цари, -

душа царит в каждом из нас.

И сердцем своим и умом,

воистину, счастлив тот,

в ком тело с душой говорит

как равные, здесь и сейчас, -

лишь в том диалоге прямом

свободу народ обретет.

И нет на земле таких бед,

такого насилья и зла,

которых нельзя одолеть.

И духом ты неутомим,

когда держать личный ответ

за мысли, слова и дела

перед потомком своим

душа повелит, а не плеть".

Вот так говорил Нур-Адад.

Но вслед ему люди плевали,

сочтя его речи мечтой

о неисполнимых вещах.

Мне до сих пор слышится мат

из древних ниппурских развалин,

где он, несмотря ни на что,

не уставал просвещать:

"Природа не терпит пустот,

в ней все существует впритык.

Зияющая пустота

являет вместилище зла.

Зло места себе не найдет

в душе твоей, если ты

не устаешь делать так,

чтоб она полной была.

Лишь так можно зло одолеть,

иного спасения нет:

как против него ни воюй -

все в пользу себе обратит.

Когда против зла ты во зле

насилием ищешь побед,

оно возьмет силу твою

и новое зло породит".

И мало-помалу народ

вникать в его проповедь начал.

Вокруг собиралась толпа,

нашлись в ней и ученики,

глядящие пастырю в рот.

И вот уже, переиначив

его слово, кто-то кропал

каракули древней строки:

"Борись не со злом, что вокруг,

а с собственною пустотой.

Добро торжествует лишь там,

где жизнь созиданьем полна;

где зреют плоды твоих рук,

чтобы, сменив красотой

окрестный бессмысленный хлам,

стоять перед злом как стена.

Пусть радость творения рук

наполнит сердца до краев,

и пусть ею завтрашний день

заполнит душевный разлад.

Пусть свет, равносильный добру,

прольется в оконный проем

и вытеснит из дому тень, -

тогда и не будет зла".

Вокруг разносили уста

молву о каком-то пророке, -

как будто бы, от вечных мук

спасение выдумал он.

Святая сия простота

нашла отклик в массе широкой, -

как в бочке пустой, - и к нему

пошел весь Ниппур на поклон.

Когда народ толпами прет

за кем-либо в поисках счастья,

в момент судьбоносный такой

нельзя отставать и властям.

Сегодня выходят вперед

народные органы власти,

берут счастье крепкой рукой

и делят его по частям.

В Ниппуре же вышло не так:

там издавна не было дела

до массы народной, - она

бродила сама по себе.

Элита была занята

интригами да переделом

владений - душевно полна

желанием личных побед.

Входил город в царство Исин,

затем овладела им Ларса.

К владеньям исинских царей

добавились: Умма, Лагаш...

Быть может, хватило бы сил

той Ларсе достать и до Марса,

направив в космический рейс

всю царскую силу и блажь.

Но время устроено так,

что планов великих громады

способен сломать в пух и прах

не царь, не герой и не бог,

а мелкий досадный пустяк;

их путается - мириады

во всех актуальных делах

и в перспективе любой.

Представьте, является враг

неведомый, но хитроумный,

и перекрывает канал,

снабжающий город водой,

решив, что настала пора

такие затрагивать струны,

когда партитуры финал

грозит всенародной бедой.

Наверное, вдоволь воды

хранилось в дворцовых палатах

для нужд государя, - ни то

в канале была бы вода.

Был царь Сумуил пьяным в дым,

а, может, в ушах была вата? -

кто знает, - но музыки той

властитель не слышал тогда.

Он в ванне плескался и пел,

когда ко дворцу, контрапунктом,

аллегро безумной толпы

неслось, гоня кур со двора.

И жажда ревела в толпе

токкатой народного бунта,

исполненной гневом слепым

да звоном пустого ведра.

И вот, докатилась едва

толпа до царя Сумуила,

он тут же, в чем мать родила,

проклятьями был заклеймен.

Бунтующие на "раз-два"

вломились, пустили на мыло

царя и, с грехом пополам,

низвергли в пучину времен.

Надвинулись смутные дни,

грозящие всем лиха фунтом:

нет в кране воды, царя нет -

ни в городе, ни в головах.

О боже, спаси-сохрани

меня от народного бунта!

Читатель, по ряду примет

он может нагрянуть и к Вам.

Глава 24

БРЕМЯ ВЛАСТИ

Из тех, кто берется за гуж

и дюж в управлении сущим,

да будет помянут не тот,

кто страсти подвержен - владеть!

Достоин симпатии муж,

путем созиданья идущий, -

творенья, что он создает,

да не разрушатся впредь.

Настал день, когда Нур-Адад

был призван на царство народом.

Властители дум, как нигде,

востребованы как раз там,

где рушится власть и когда

в беде человек колобродит, -

будь русский он или халдей,

суть думы народной проста.

Кто воду в канале украл?

Чем ведра пустые заполним?

Так ставится среди людей

вопрос о добре и о зле.

И всякий раз, ради добра,

несут всенародные волны

творцов прогрессивных идей

на скалы насущных проблем.

Когда бы все заповеди

народ соблюдал, то добро бы, -

доступное как вермишель, -

усладой всем стало как мед.

Однако же если бандит

тебя раздевает, попробуй

с ним поговорить о душе, -

он проповедь вряд ли поймет.

Пророча добра торжество,

столкнулся с подобной дилеммой

идейный борец Нур-Адад,

когда влез во властный хомут:

водой напоить город свой,

карая зло силами всеми,

или дать людям страдать

от зла, не противясь ему?

Придерживаться середин

текущий момент не допустит.

Коль пусто в душе, зло туда

верхом въедет на барыше.

Но если, куда ни гляди,

везде бездуховно и пусто,

чему предпочтенье отдать -

пустому ведру иль душе?

Толпа, всех и вся матеря,

о первом предмете галдела;

вопрос о предмете втором

галдеж всенародный глушил.

Приходится выбор царям

в таких обстоятельствах делать

не между злом и добром,

а меж малым злом и большим.

Судьбы прихотливая нить,

в конечном итоге, отвесно

уходит в кромешную мглу

насущных практических дел,

где требуется приструнить

в себе задушевные песни

о непротивлении злу,

когда есть потребность в воде.

Взвалил наш герой ратный труд

на плечи и в полночь отряд

карательный лично повел

на поиск незримых воров,

что воду в канале крадут

посредством запруды, творя

благосостоянье свое

среди бедствий и катастроф.

Вода поступала в канал

из рва, созданного для защиты

ворот цитадели, и там,

где в город входил он, в стене

проем для канала зиял,

обычно водою залитый.

Теперь там была пустота,

с угрозой вторженья за ней.

По руслу канала туда

повел Нур-Адад свои силы.

Но в деле военном, видать,

неискушенным он был:

в любую минуту вода

разрушить запруду грозила;

тогда всю военную рать

бесславно бы он утопил.

В тактическом плане устав,

согласно науке военной,

предписывает, что отряд

вести лучше берегом рва...

Удержим, однако, уста

от критики столь откровенной,

поскольку должна власть царя

всегда и во всем быть права.

Тем более что жизнь вокруг

меняется и говорит нам,

что путь нестандартный подстать

лишь гениям и дуракам.

Путем этим вывел к утру

герой наш войска свои скрытно

туда, где ров должен впадать

в обширный Евфрата рукав.

Там встала преградой очам

громада насыпанной дамбы.

Преодолевая откос,

на эту плотину гурьбой

полезли на штурм сгоряча

бойцы Нур-Адада,... но там был

помехой им вражеский пост.

И бой грянул - смертельный бой!

О, сколько таких заварух

планета людей претерпела!

Будь город какой или глушь,

везде - ссоры, везде - мордобой.

Наверное, тысячи рук

возьмут нож сейчас, парабеллум,...

и тысячи, тысячи душ

быть перестанут собой.

Соблазны, обиды, нужда,

корысть, властолюбие, злоба,

стяжательство, зависть, обман,

тщеславие,... - тому нет числа,

что вечная наша вражда

захлопнула крышкою гроба.

Дай бог, чтобы она сама

однажды травой поросла.

"Эй, кто вы такие? - воззвал

вверху голос, судя по тону,

начальственный. - Смирно! ведь я

владею водой. Я - ваш царь!

Затем высунулась голова,...

и Нур-Адад, наконец, понял,

что воду похитил Судья -

тот самый, что был у отца.

Все проворовались - Судья,

и Главный страж, и Советник.

И нет нам нужды повторять,

что если не властен закон,

по требованью бытия

обычно на должности эти

является всякая дрянь,

и метит она высоко.

"Так нет же! - решил Нур-Адад. -

В моем царстве такого не будет.

Кнутом отца высек, теперь

настал и клевретов черед.

Не допущу никогда

в Ниппуре я властвовать блуду, -

коль право на жизнь дает смерть,

пусть всякий неправый умрет!"

Но как можно блуд одолеть,

когда занял он все высоты?

Он прорвой воды за бугром

владеет и строит посты.

Там пряник пороков и плеть

стоят неприступным оплотом,

а снизу, с порожним ведром,

оказываешься как раз ты.

Бессмысленно такой оплот

атакою брать лобовою, -

немало душ ни за грош

придется тогда загубить.

Победа становится злом,

добытая любой ценою,

коль воду, что ты обретешь,

окажется некому пить.

Такие вот мысли царя

одолевали в смятенье

чувств, мучивших, как динозавр,

идейную душу его,

когда подчиненный отряд

взять силой не смог укрепленье

и откатился назад

на прежний рубеж - чуть живой.

Момент судьбоносный настал

для правового слова и дела.

Вор знамя победы поднял

всем добрым идеям в укор.

Витийствовать - каждый мастак,

а делает дело - умелый.

Лазутчиков к исходу дня

послал Нур-Адад за бугор:

"Клин крепко в полене сидит,

но клин выбивается клином.

Зайдите противнику в тыл,

найдите там среди блудниц

такую, что телом блудит,

в душе оставаясь невинной;

такую, что от красоты

девичьей все падают ниц.

О чем с ней и как говорить,

определитесь на месте,

однако в словес череде

не будет ваш промысел пуст,

коль свергнется блуд изнутри.

Найдется немало повес там,

готовых любой ерунде

поверить из девичьих уст.

Какую-нибудь ерунду

поведайте ей между делом.

Скажите, что можно легко

здесь обогатиться стократ:

мол, в ров обронили сундук,

и, как говорят корабелы,

под дамбою сей воровской

несметный скрывается клад.

Пусть совесть за эти слова

не мучает вас, ибо нет в них

обмана, ведь подлинный клад

для всех представляет вода.

Не делали бы здесь завал

Судья, Главный страж и Советник,

водой был бы всякий богат,

кому это благо бог дал".

Лазутчиками от и до

приказ отданный был исполнен.

И надо же, не прошло

каких-нибудь нескольких дней,

как дамбу размыло водой,

в каналы нахлынули волны,

посты воровские снесло,

и блуд очутился на дне.

В борьбе между злом и добром

расчет Нур-Адада был верен.

В Ниппур от греха он отвел

свою утомленную рать,

тогда как - с кайлом, с топором,

с лопатой - блуд, алчный не в меру,

всем личным составом пошел

шурфы через дамбу копать.

Не может быть больше вреда

для всякого общего дела,

чем тот, что наносит порой

наш промысел частный, - как крот,

он мечется туда и сюда,

гребет под себя оголтело,

не зная, что с каждой норой

он свой ослабляет оплот.

Неодолимо вода

просачивалась через норы,

накапливалась тут и там,

текла, размывая песок,

пока воровская гряда

не рухнула вдруг под напором

естественной силы, и хлам

расчистил могучий поток.

Исчез и Судья с глаз долой, -

его труп не видел в воде я.

В потоке времен где-нибудь,

наверное, выплывет он;

начнет по привычке былой

твердить, что водою владеет -

за тем чтобы вновь утонуть.

Тонуть вечно - блуд обречен.

Спасенный Ниппур ликовал,

справляя победу всем миром.

Помимо царя, люд простой

признал героиней тех дней

блудницу, и эта молва

свела воедино кумиров:

царь был ослеплен красотой

и вскоре женился на ней.

Блудницу герой наградил

сполна и потомство прибавил,

не зная, что блудный посев

несет всходы будущих бед.

Сначала родился Иддин,

за ним следовал Эрибаме,

затем Игишама - во всей

красе - появился на свет.

Увы, такова наша жизнь! -

не может в ней быть идеала.

Будь ты хоть семь пядей во лбу

и сколько ни делай добра,

на царскую власть опершись,

потомков найдется немало,

кто скажет с высоких трибун,

что ты был набитый дурак.

ЭПИЛОГ

В любом деле нужен герой,

живущий идеями страстно.

История без таковых

была бы убогой совсем,

и скромное наше перо

изнемогло бы напрасно

описывая на пустых

просторах бесплодный посев.

Взяв власть, наш герой укрепил

гражданское право в Ниппуре,

постановив, что закон

быть должен единым для всех;

зашел бюрократии в тыл,

изъяв у нее синекуры, -

кто прежде сидел высоко,

теперь под статьею висел.

Затем он совет учредил,

провел выборы депутатов;

народным избранникам дал

возможность законы творить;

коррупции вынес вердикт,

а ведомству счетной палаты

дал право посредством суда

за буквой закона следить.

Гражданским реформам подверг

он все города, - в Умме, в Ларсе,

в Исине такой поворот

сочли как веленье судьбы.

Все были в восторге от мер,

властями предпринятых: "Царствуй! -

кричал Нур-Ададу народ. -

Твои мы отныне рабы!"

Внимая хвалебным речам,

не мог не заметить властитель,

что суть проводимых реформ

не вяжется с рабской душой.

"Душа есть начало начал! -

он люду твердил. - Отпустите

раба прогуляться на двор.

Мирская душа - не горшок!

Пусть ветер благих перемен

в ней смрад вековечный проветрит,

и пусть в закоулках пустых

появится свежий эфир.

Смахните поверхностный тлен -

откройте богатые недра!

Без промысла и красоты

дичает со временем мир.

Наш промысел ясен и прост:

построим великую башню,

и пусть будет величина

свершений подстать чудесам.

Дотянемся с башни до звезд! -

да будет последний этаж нам

подспорьем на все времена

для странствия по небесам".

Но был непреклонно упрям

народ в поклоненье кумирам,

законодательный вздор

считая одной из причуд.

Закон лишь по воле царя

для власти мог стать балансиром, -

суть всех демократий с тех пор

не изменилась ничуть.

В деяниях неутомим

был царь: проповедовал, строил,

растил благодатный сезам,

радел, чтобы каждый был сыт, -

но, дело имея с людьми,

лишился и сил, и здоровья;

вознесся душой к небесам,

а к власти пришел его сын.

Во все времена по следам

родителей следуют дети,

однако в грядущее путь

узреть никому не дано.

Шагнешь наобум не туда,

потомки притянут к ответу.

Потерянного не вернуть -

увы, так уж и заведено.

Неведомо наперед,

как имя твое отзовется.

В фанфарах прошедших побед

есть отзвуки будущих смут.

А ну как снесут твой оплот

тобой же взращенные хлопцы, -

что скажут тогда о тебе,

коли детей проклянут?

Стезей добрых дел выходил

герой наш из мрака на волю.

Любая из горних вершин

была для него высока.

Теперь наверху Син-Иддин

был вместо отца на престоле.

Он делать добро не спешил,

отраду в гордыне снискав.

Отцом возведенный дворец

считал он вершиной и гордо

уселся на место отца,

лелея порочную страсть.

И вот к подданным, наконец,

свирепая львиная морда

просунулась вместо лица,

допрежь предержащего власть:

"Строительство башни есть чушь!

Что было вчера - устарело.

Пускай, подчиняясь судьбе,

идет за звездою звезда,

я следовать им не хочу.

В одной силе воли - все дело!

Пора нам спуститься с небес

и новый порядок создать.

Не может быть речи о том,

что все равноправны, - напротив,

неравенство между людьми

должны мы принять как закон.

А кто есть кто - на крутом

пусть выяснится повороте.

Война все решает, - ведь мир

царит лишь среди дураков.

Но мы не дадим миру спать! -

вот главная наша задача.

Повсюду война и всегда -

вот лучший девиз всех времен!

Долг сильного - повелевать,

а если кто слабый - пусть плачет.

Умрем, может быть, но тогда

весь мир мы с собою возьмем!"

Военным реформам подверг

он все города, - в Умме, в Ларсе,

в Исине такой поворот

сочли как веленье судьбы.

Все были в восторге от мер,

властями предпринятых: "Царствуй! -

кричал Син-Иддину народ.

Твои мы отныне рабы!"...

В песках мертвой грудой камней

лежит Вавилонская башня.

Сокровища все за рубеж

ушли, остальное - в утиль.

Один археолог над ней

колдует, - ему ведь не страшно

с невоплощенных надежд

сдувать вековечную пыль.

КОНЕЦ

Оставить комментарий © Copyright Карташов Александр Сергеевич (askart54@mail.ru) Размещен: 27/03/2015, изменен: 09/04/2020. 412k. Статистика. Поэма: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Разумное, доброе, вечное - не столько от автора, сколько от бесчисленных безымянных творцов древнейшей культуры человечества

Карташов Александр Сергеевич : другие произведения.

Путь Плодородного Полумесяца