В некотором царстве, в некотором государстве, там, где лес дремучий стеной стоит да деревеньки малые едва - едва существуют, там, где всяк добрый человек жить не станет, а станет жить лишь тот, кому уж совсем податься некуда, там, в старом домишке, кое-как подлатанном и подштопанном, у речки ленивой, ползущей сквозь темный лес и теряющейся в густых травах на лугах, жила-была девочка. Не принцесса, не семи братьям сестра, не падчерица злой мачехе. Не Василиса Премудрая, и уж совсем не Василиса Прекрасная. Просто - девочка. Шестнадцати лет от роду. Бусыгина Татьяна Дмитриевна.
- Танька, вставай!
"... а лететь так здорово, вот только собаки внизу лают, прыгают, а я их и не боюсь, чего их бояться, я же умею летать, а они нет, они - собаки,... а я человек, и я умею летать!"
- Танька, я кому сказала! Опоздаешь!
"... а мамка чего тут делает? Она же летать не умеет! Вот цапнут ее собаки, живо научится,... да не трясите вы меня!!!"
Ух, блин, утро начинается. Будь оно неладно. Ненавижу утро!
Я выскользнула из-под одеяла, и, как была, в мамкиной ночной рубашке, побежала на улицу - отлить, как говорит дядик Вовик. Уже на улице пожалела, что не набросила на еще теплые со сна плечи старый платок - он висит у двери, на гвоздике. Был уже май на исходе, но по утрам все еще пробирало холодом, и потому я быстро-быстро помчалась назад, лишь ткнулась в сенях к бадейке с водой - умыться, а потом решила не умываться, потому что воды не было.
- Сонки выгребла? - спросила мать, когда я вбежала в кухню и прижала озябшие ноги к теплому боку русской печи.
- Не.
- Чего?
- А воды нема.
- Ну, так, поди, да принеси! Руки не отваляться! - пробурчала мамка, доставая из печи сковороду с румяными оладьями, - или ты, барыня, ждешь, что я за водой пойду? Я не в том положении, чтобы ведра таскать!!!
Ну, все, завела песню про свое положение.... Достала она меня уже своим положением!!!
- А пускай твой дядик Вовик сходит за водой!
- Танька, убоище ты, а не ребенок. Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты звала моего мужа...
- Сожителя!
Мать только глотнула судорожно.
- Чтобы звала его папой! Или хотя бы Владимиром Петровичем!
Как же. Размечталась маман! Пусть вообще скажет спасибо за "дядика Вовика"! Знала бы она, какие у меня порой возникают названия для этого,... этого,... этого субъекта!
Ага. Вот и субъект собственной персоной. Выполз на кухню, почесывая свои.... Ну, эти, которых два. Морда опухшая после вчерашнего. Или позавчерашнего. Или поза-поза, - не знаю я. У него такая морда каждый день! Сунулся носом красным, с волосами торчачими, в черный от многолетней грязи стенной шкаф. Выглянул разочарованно.
- Мань, а де?
- Чего - "де"? - буркнула неприязненно мать.
- Енто... лекарство мое де?
- Я тя щас полечу по горбу... - буркнула мать, но все же вышла в сени и зашуршала там чем-то. Я тем временем потянула со стола, из большой миски, еще горячие оладьи. Масляные и пушистые, они обжигали пальцы и были вкуснючие! Мамка оладьи умеет готовить...
- Куда в тебя только лезет, с утра-то, - пробурчал дядик Вовик.
Я замолчала, вцепившись зубами в оладушек. Опять этот придурок начинает...
- Только и знаешь - жрать да жрать. Да спать. Я в твои годы уже... это... пахал!
Я молчала. Пахал он, как же...
- Чего молчишь? Сказать нечего? - заводил сам себя дядик Вовик. Это у него было вроде утренней зарядки. Бурчит, бурчит, потом выматерит меня, и вроде как успокоится. Придурок конченый.
- Чего пялишься? - это опять мне. Я пялюсь, значит. А отвернусь - скажет: "в глаза мне гляди!" - Вылупила зенки! Курва мала! Чего вытаращилась? Дырку проглядишь! У-у-у, выродок, вся, видать, в батю...
Я молча схватила из миски самый большой и самый жирный оладушек и шваркнула его прямо в наглую дядивовикову морду. Оладушек развалился на кусочки и вкусно шлепнулся на пол. Этот придурок на минуту ошарашено замолчал, а потом вскочил и ринулся ко мне, бормоча всякие русские слова, из которых самыми приличными были "убью" и "курва".
Щас, как же - поймал он меня. Пить надо меньше!
Я быстро скользнула под стол, зная, что пока он наклонится, держась одной рукой за голову, наверняка вернется мать. Так и случилось. Мамка вошла из сеней, держа в одной руке почти пустую бутылку самогона, вытащила дядика Вовика из-под стола за старую, застиранную майку и ткнула бутылку ему под нос.
- На, вот! Все! Больше нету!
- Мань, а че мало-то так.... а, Мань? - заныл тот, - а мне не хватит...
- Обойдешься, - жестко сказала мать.
- Манюшка... - заелозил дядик Вовик тощей задницей в сатиновых трусах по табуретке, - ну у тебя ж есть еще... Мань, ну дай!
- Нету. Кон-чи-лась! - сказала, как отрезала, мать.
- А ты того... еще сообрази, а? - дядик Вовик был - ну прям, сама елейность.
- Некогда мне. Забыл? Уезжаю я!
Дядик Вовик надулся, замолчал, тоскливо повел глазом по стенам и сказал тихо:
- Ну, денег дай... я сам куплю в сельпе...
- Денег??? - аж взвилась мать, - каких таких денег? Де ты их видел - деньги? Откель они, знаешь? Их, между прочим, зарабатывают!!!
- Так у тебя вроде ж было...
- А в больницу я с чем поеду? С твоим благословением?
- Мань, дай денег... - тихо и почти трезво сказал дядик Вовик. - Добром прошу...
Мать лишь плечом повела досадливо.
- Отстань, - сказала устало, но твердо. - Нету тебе денег у меня.
И уже мне:
- Танька, собирайся, живо! Автобус ждать не будет!
Мы с матерью спешили к остановке автобуса, она - впереди, я - сзади, с ее сумкой. Да еще мой портфель за плечами. Груз был хороший, но нести надо было мне - я ехала в школу, а мать - в больницу. Сохраняться. Всю жизнь она мечтала иметь сына, а успела родить только дочь, да и еще такую как я. Может, и были бы у нее и сыновья, да батя мой сгинул еще до моего рождения. Не погиб, не ушел к другой, а просто сгинул, исчез, растворился. Его даже искала милиция, да так и не нашла. Мы долго жили одни, а потом появился этот... дядик Вовик, коза его задери! Поначалу он еще чего-то шебаршился, называл меня "сиротка" и один раз купил леденец. Важно говорил мамке: "Без мужика в доме все валится!", разглядывая оторвавшийся ставень окна и прохудившуюся крышу. И говорил - много и красиво. Мать слушала, слушала.... Потом таки прибила ставень сама, а крыша течет до сих пор! А дядик Вовик все говорит - когда пьяный, то есть почти всегда. Когда трезвый, он молчит и ищет водку. Мать уже собиралась его выгнать, да тут у них запланировалось дите. Сын. Мамка как узнала, чуть с ума не сошла, все ей в мозгах переклинило, только об этом пацаненке и думает, уж все уши мне прожужжала: "Танька, у тебя будет братик... маленький братик!"
Подумаешь, братик! Да если захочу, у меня будет маленький сын!
Не, это я шучу, конечно. Я замуж, скорее всего, вообще не пойду. А зачем? Любить меня не за что - я тощая, и некрасивая, и денег у меня нет. Тогда как - жить вот так вот, как мамка с дядиком Вовиком? Ну, уж нет...
- Танька! - мать дернула меня за руку, - ты что, уснула? Не слышишь меня?
- А? Чо?
- Чо, чо... чем слушаешь? С Владимиром Петровичем не цапайся. Молчи! Он побурчит - побурчит, да и перестанет. Школу не пропускай, прошу тебя добром, ведь месяц всего осталось учиться! Танька, слышишь?
- Да, ма. Слышу. А ты когда вернешься? Завтра?
- Не знаю, - мать отвечала рассеянно - думала о своем. - А? Чего? Какой там завтра, Тань, ведь на сохранение ложусь, с месяц, наверное,... ну пару недель точно!
Я даже остановилась было, но мать и не заметила - торопилась к автобусу, который сейчас отвезет ее в город, в больницу эту чертову! На месяц! А я тут.... Да я за месяц дядьВовика убью.
Или он меня.
- Ой, ма! - Я даже сумку мамкину выронила. - Я тетрадку забыла!!! Ой! Химичка меня сожрет!
- Татьяна, ты мне это брось. Нашла время! Пошли, давай, автобус ждать не будет - ни меня, ни тебя!
- Ма, да я успею! Я мигом! Надо тетрадку!
- Чего енто у вас за строгости такие развелись? - мать покосилась на меня недоверчиво.
- Да, мам, ты не знаешь, а вот Колба наша совсем озверела. Сказала, что без тетрадки на урок не пустит! (а еще сказала мне, что по мне колония плачет, а я ей ответила, что по ней психушка так вообще горько рыдает, ну и Колба и взвилась, и пошла потеха...) Так что ты иди, ма, тебе надо, а я успею! Я мигом! Я щас! - и я опустила сумку на землю, а сама пулей помчалась назад, свернула за угол, перемахнула через забор, расцарапав ногу, и затаилась там, среди разросшейся сирени, наблюдая, как мамка топчется посреди улицы, поглядывая то на автобус, то на дорогу, ожидая, наверное, меня. Вот автобус нетерпеливо бибикнул, мать подняла сумку и зашагала к нему. Вошла внутрь. Потом выглянула еще раз, махнула рукой, и скрылась. Дверь скрипнула, захлопнулась, и железная колымага, дребезжа, покатилась по серой песчаной дороге в сторону центрального поселка.
Все!
Солнце смеялось мне сквозь пыльные листья сирени, и день только начинался, и была полная свобода! Можно было пойти домой, хотя.... нет. Там сейчас дядьВовик ищет водку, и лучше ему под руку не попадаться! Пойду-ка я на речку, там тихо и прохладно, а под мостком водятся караси, и если их позвать, то они подплывают ближе и разглядывают меня глазами-пуговицами, удивляясь, наверное - что за червяк такой большой и говорящий объявился! Надо бы почаще разговаривать с карасями, и научить их понимать речь человеческую, и потом в цирке выступать... алле - оп! Знаменитая дрессировщица карасей Татьяна Бусыгина!!! Единственная гастроль! Браво! Браво!
Тьфу ты, что за чушь. Я даже расхохоталась, представив себя на арене цирка, а рядом - тазик с карасями.... Вот вечно мне в голову всякая муть лезет! Мать, бывало, глянет на меня искоса, вздохнет, да и скажет:
- Ах, Танька, Танька, голова непутевая, как ты дальше-то жить будешь, одни сказки на уме...
Ах, ма! Да буду жить - как сумею!
А вот и мосток бревенчатый, старый, и речушка темная под мостком тихо скользит, и караси глаза свои карасиные вылупили.
- Привет, рыбьи души!
Молчат. Вот ведь пленные партизаны...
- Эй, деваха! А ты чего это не в школе? - раздался у меня за спиной голос, и совсем рядом фыркнула лошадь. Ага, знаю я этот фырк! Это Воронок деда Михея, опять деду в собес надо, а коняге - отдуваться. Хотя, дед Михей - он классный.
- Здрасьте Вам! Да я в школу шла, а автобус уехал!
- Видать, шибко спешила! - засмеялся дед. - Ну, садись, я как раз туды еду. Подвезу тебя - к последнему уроку поспеешь!
Вот ведь как - и дед хороший и некстати попался! Ну, ничего не поделаешь, придется...
- Спасибо вам. - Я уселась рядом с дедом и мы заскрипели вдоль по улице. Лишь свернули за угол - ба! Знакомые все лица!
ДядьВовик стоял у калитки бабки Праскуты и тянул жалобно:
- А дрова поколоть?
- Иди, иди себе с богом, - ворчала бабка. - Нету у меня ничего. Нету денег.
- А сена? Накошу...
- Иди, Петрович. Не христарадничай. Говорю же - нету! За спасибу же не будешь работать?
Дядь Вовик зыркнул на нас, и юркнул в переулок.
- Во, Танюха! Видала, как твой папаня шибко работать захотел?
- Выжрать он захотел, - зло буркнула я. - И никакой он мне не папаня! Вы ж сами знаете!
- Да знаю, знаю... - вздохнул дед. - И уродилось же этакое недоразумение - ни замуж, ни в Красную Армию, не при тебе будь сказано. А что, Татьяна, поколачивает тебя Петрович?
- Руки коротки, - отрезала я. - Пытался пару раз повоспитывать, так маманя ему быстро мозги вправила. А если бы мать не вмешалась, я бы сама...
- Чего - сама? - переспросил дед.
Я молчала. Не стоило деду знать, чего бы я сама. Спать будет плохо.
- Эх, Танюха, Танюха... - вздохнул дед, - Бусыгинская порода... Батя твой тоже таким был - все молчком, все себе на уме. Ты-то его не помнишь, самой собой, а вот я...
Я молчала.
Дед глянул на меня искоса, будто ожидая вопроса. Зря! Я ни с кем не собиралась обсуждать моего папашку, кем бы он там ни был, даже с дедом Михеем. Пусть мне не так много годов, но одно я выучила назубок: чем меньше говоришь - тем лучше!
Дед покивал головой сам себе и решил сменить тему. Спросил бодро:
- Да топает, чего ей! - я засмеялась. - Она у меня двужильная!
И задумалась. А еще вспомнила, что у бабки я была в последний раз уж с месяц назад. Да, давненько... А вот я сейчас....
- Дед! Стой!
- Ась?
- Я здесь сойду.
- Здесь? Посреди леса?
- Отсюда до лесничества ближе всего. Схожу, пожалуй, бабулю проведаю.
- Ну, что ж, Татьяна, тебе решать. Не заплутаешь?
Я даже не рассмеялась - лишь улыбнулась снисходительно. Дед, право, такой странный... Где это я могу заплутать? В лесу, который знаю наизусть?
Лес этот хоть и был громадным и простирался на многие километры, но был все же обжитым и давно уже исхоженным вдоль и поперек. Давно исхоженным. То есть, ходили тут давно уже, много лет назад. А сейчас ходить особо некому - люди уехали в города, тропки заросли, а деревья остались. Кое-где остались жители, которым уезжать было некуда - такие, как моя бабка, или мы с мамкой. Хотя, сдается мне, тут лишь одна бабуля и осталась. Мать как-то раз позвала ее к нам жить, в поселок, давненько уже - я тогда только в школу пошла. "За Танькой присмотрите - говорила мать, - и вам же полегче будет, все же поселок, не ваша глухомань...". Бабка тогда лишь улыбнулась, меня по голове погладила и отказалась наотрез. "Я, - говорит, - в лесу родилась, в лесу и помру. Хозяин мой (это она так мужа своего, моего деда, называла), тут где-то, в лесу голову сложил, и сын мой - твой отец, Танюха, - тут где-то пропал. Куда ж я отсюда?"
На том разговор и закончился. Мать, похоже, даже и обрадовалась такому ответу...
А я - так нет. Я бабку Антонину любила - может, потому, что она любила меня. Когда я подросла достаточно, чтобы понимать что Татьяна Бусыгина - это не просто сочетание звуков, а еще и принадлежность к чему-то, я стала чаще бывать у бабки. Она всегда была мне рада, прикармливала всякими вкусностями, которые можно найти в избе, иногда начинала рассказывать об отце, но всегда останавливалась на самом интересном - на том моменте, когда отец мой пропал.
- Да, Танюха... - говорила она, - так вот все получилось,... и пожить-то мой сынок не успел, и порадоваться, какая у него дочка выросла. Эх, горе-горюшко...
Я обычно во время таких разговоров лишь варенье трескала, не сильно задумываясь о том, что произошло когда-то. Ну, сгинул батя - и сгинул. Чего уж теперь? Я его и не знаю совсем.... То было раньше. А сейчас...
А сейчас я топала по лесной тропе, шлепая по рыжим сосновым иглам. Лес проглотил меня, как шанежку, и солнце уже не слепило глаза, а лишь светило слегка сквозь игольчатую вязь, ноги шуршали по сухим хвойным звездам, а где-то вверху тихо вздыхали еловые лапы под легким летним ветром. Сорока лениво протрещала: "человек... человек идет..."
- Это я! - сказала я.
Сорока поняла, и опять протрещала успокаивающе:
"Это всего лишь Танька!"
И мы обе засмеялись. Ну, я - так точно! Как хорошо-то! Свет падал мне в глаза, пробиваясь острыми колючими лучами сквозь такой же колючий ельник. Я щурилась, смотрела вниз, разглядывая тропинку под ногами. И здорово, что я сбежала. К обеду буду у бабули. Она меня наверняка не ждет! Чего она там сейчас поделывает? Может, ушла за брусникой (она твердо уверена, что брусника лечит все болезни - главное, правильно подобрать дозу) Может, кормит шесть своих тощих кур? А может, невесть как, почуяла, что я иду, и творит тесто на блины?...
Увидит меня - засмеется, соберет рот в улыбку, и глаза наморщинит, и будет меня звать "моя кралечка" и сразу потащит за стол кормить чем-то вкусненьким. И никогда не скажет: "куда в тебя столько влазит"! Баба-бабулечка... ты тоже "моя кралечка"!
Он сидел на пне у тропинки, будто ждал кого-то. Белобрысый, давно не стриженый, примерно моих лет. Смотрел в мою сторону, перебирая пальцами веточку, наполовину ободранную от коры. Похоже, он давно уже услышал, как я топаю по дороге, и заранее улыбался чему-то - может, тому, что здесь, в глуши, объявилась живая душа?
- Привет!
Улыбается. Чему? Зубы - белые-белые. Глаза цвета нашей речки - серые.
- Привет.
И ничуть я не удивилась. Что я, туристов не видела?
- Далеко до поселка?
- Да нет. Часок ходу, и будешь на месте.
- А ты местная?
- Тамошние мы... - протянула я ленивым голоском, точно как инопланетяне в фильме про девочку Алису. Осталось только добавить: "альфацентавра знаешь?"
- Засветло доберусь?
- Ну.... смотря куда! Если к поезду, то не успеешь. Скорый на Москву в 15.53, стоянка - две минуты. До поселка час, потом до станции - часа четыре. А сейчас уже часов десять!
- А ты кто?
- В смысле??? - я непонимающе вылупилась на него.
- Зовут - как?
- Татьяной Бусыгиной кличут. А что?
Он даже привстал, повернулся ко мне:
- Как-как тебя зовут? Бусыгиной?
- Да,... а ты, что, слухом слаб?
- Да нет. Ничего. Хочу знать, кому спасибо говорить! Спасибо, Татьяна Бусыгина...
И ушел в сторону поселка, не оглянулся ни разу, топал и топал себе по тропинке, а я смотрела ему вслед и не могла понять, что же мне в нем не нравится. Турист. Обычный турист. Или нет? Да полно. Кто еще будет дорогу на станцию спрашивать? Турист.
Босиком.
Почему босиком?
Да. Я наконец-то поняла, что мне казалось необычным. Туристы шагают по лесу напролом, круша все, что попадает под ноги, разноцветными кроссовками. Этот уходил от меня босиком, погружая ступни в сухие еловые иглы, уходил беззвучно, как призрак, так, будто он сам был порождением нашего леса. Как же я сразу этого не заметила? Турист не мог так ходить. Туристы не ходят босиком. И еще - у него не было рюкзака. Странный...
Ах, да бог с ним. Ушел - и ушел. Мне сейчас вперед, через хилую речушку, сквозь малинник, а потом вверх, и от солнца забирать вправо, а там уж и прогалина завиднеется, а за прогалиной - и бабулин дом. В доме - варенье малиновое, и пироги с брусникой (не люблю ее, но ем, чтобы бабця думала, что я теперь на всю жизнь здорова!), и в печке - огоньки-искорки прыгучие, а на лавке - кот рыжий по имени Кабан. Это я его так назвала - потому что он и впрямь кабан, даже полоски на боках кабаньи - и то присутствуют!
Солнце стояло высоко, уже давно перевалило за полдень. Я шла уже достаточно долго, чтобы устать. "А куда я спешу? - подумала мадемуазель Татьяна Бусыгина, - дотемна-то точно успею! Приду к бабке навечер, и ужин вместе творить станем!"
А тут, кстати, и ель разлапистая подвернулась, под которой можно было расположится, как на курорте. Татьяна, не будь дура, и расположилась - заползла под еловые лапы, свернулась калачиком на пружинящих сухих еловых иглах, глаза закрыла и уплыла в страну сонную.
А что? Нельзя?
Можно.
И подите вы все...
Я проснулась уже на вечер. Мда! Вот это я разоспалась! Солнце почти село, небо было серовато - желтым, и тени сгущались в уголках ельника. Надо спешить. Надо, ох, как надо! До дома бабки Антононы с час ходу, а солнце сядет через полчаса, точно! Нет, я, конечно, не боялась всяких чудищ лесных, тех, которыми детишек пугают. Их, этих чудищ, нету! Я это знаю точно! А вот идти по ночному лесу, спотыкаясь о корни деревьев и шарахаясь во мрак от каждой упавшей еловой лапы, мне совсем не улыбалось!
- Танька, шевели булками... - сказала я себе. И зашевелила. Так зашевелила, что сухие сосновые иглы со скрипом вылетали из-под моих пяток, и тропа ложилась мне под ноги послушным холстом. Раз-два, левой-правой. Правой-левой. Пеструха, наверное, уже вывела цыплят. А бабка в последний раз жаловалась на остеохондроз. Может, она вообще слегла???
Эх, редко я у бабули бываю. Ох, редко!
- У-у-у-вау-у-у-оу...- у...-вауо-о-о..."!!!!!
Вой разнесся над лесом, как эхо иного мира, как предсказание. Что это? Волки? Откуда? Волков здесь давно уж нет - так мамка мне говорила, и дядьВовик. И что - ему можно верить? Не знаю. Вой, леденящий душу, разрывающий сумерки, был явно волчьим. И вырывался в воздух из мокрой волчьей глотки где-то здесь, рядом, совсем близко!
Я замерла посреди тропинки, как жена этого...... блин, как же этого мужика звали.... Ну, неважно, главное, что его жена в столб соляной превратилась! Одна разница: та тетка так и осталась стоять там, посреди пустыни, а я, несмотря на охватившую меня оторопь, пулей помчалась вперед! Страх, самый лучший воспитатель, гнал меня по тропе, через выступавшие еловые корни. Там, за стеной древесных стволов, в чаще, был бабкин дом, с плотной дверью, с толстыми бревенчатыми стенами. Там была безопасность. Но до нее еще надо было добежать! А между тем, уже заметно темнело...
- У-у-у-вау-у-у-оу...- у...- вауо-о-о..."!!!!! - раздавалось у меня за спиной,....
... и впереди,....
.... И слева, и справа, и со всех сторон!!!!
А потом я увидела их - серых, огромных, лишь иногда проявляющихся из лесной чащи, но, тем не менее, окружавших меня кольцом, стелющихся в лесной дымке, - волков!
И дальше уже я перестала соображать. Голова заполнилась волнами ужаса, а спинной мозг четко отдавал приказы: "бежать быстро.... Перепрыгнуть через дерево... вправо забирай,... стой!!! А теперь вперед, прямо к той сосне, со сломанными ветвями!!! Вверх! Вверх, корова!!!! Быстро!!!"
Успела. Лишь зубы щелкнули внизу сухим щелчком.
Соображалка включилась у меня где-то через полчаса. Оказалось, что я вишу на сосне, достаточно высоко, чтобы меня невозможно было достать в прыжке снизу. Сосна эта пыталась расти как все нормальные деревья, да почему-то периодически теряла ветки, и с самого низа и доверху на стволе во все стороны торчали симметричные сучки - выступы. Там, где сучки заканчивались и, собственно, начинались сами ветви, висела я - скрюченная, перепуганная, вцепившаяся занемевшими пальцами в смолистую твердь.
А внизу серой пеной стелилась-клубилась волчья стая - тьма сильных, здоровых, холеных зверей. И откуда только они здесь взялись? Ведь не было же ничего слышно о них давным - давно, еще с той войны, когда с немцами воевали. Может, мне это мерещится?
Однако эти "призрачные" звери весьма реально крутились там, внизу, у основания ствола, крутились - вертелись, а солнце между тем уж совсем село, и вовсю выступили на арену самые страшные ночные хищники - комары. Здесь, в малиннике, простиравшемся внизу, их было немеряно! Звон стоял вокруг меня, и я лишь успевала встряхивать головой, отгоняя от вспотевшего лба кровопийцев. Стало совсем темно, и я уже не видела поджидавшее там, в подлеске, зверье, а вот комары доводили меня буквально до сумасшествия. В ночном лесу было тихо, ни дуновения ветерка, лишь звон комариный стоял вокруг, да что-то иногда потрескивало внизу.
Это смерть моя подавала мне сигналы - мол, я тут. Я жду.
"А ведь дождется, зараза... - с тоской подумала я. - Сколько я еще провишу на верхотуре? Ведь навернусь сверху, как пить дать - или комарье зажрет вусметь, или просто руки занемеют. Хлопнусь вниз, и дай-то бог - убьюсь сразу..."
И тут меня пробило на злость. Что??? Вот эти твари, невесть откуда взявшиеся, будут меня жрать в моем же родном лесу, насквозь хоженом - перехоженном??? Да шиш вам!!! Что там обычно говорит в таких случаях дядьВовик? Или мамка, когда ее допечет сожитель???
- А пошли вы..... и..... мать вашу!!!
Не знаю, поняли ли они меня. Но похрустывание прекратилось. Конечно, звери не ушли. Да я на это не надеялась - не настолько я наивна, чтобы думать, что можно разогнать голодную свору парой эпитетов. Главное, что у меня перестали дрожать руки. Я умостилась поудобнее, обхватила ствол покрепче и почти успокоилась.
" Ничего, - мысли скользили в голове по кругу, - ничего, пересидим. До утра продержусь, пускай всю морду насекомые изгрызут, пускай! А утром видно будет! Утром поглядим, твари!!!"
И потянулось тягучее, резиново-кисельное, неспешное время. Минуты, похожие на часы. Не знаю даже, сколько я просидела на дереве, сжимая руками толстый смолистый ствол. Наверное, долго, потому что уже перестала чувствовать комаров - или места живого на мне не осталось от укусов, или эта братия наелась и улетела. И самое страшное - я стала засыпать. Вначале еще пыталась бороться, встряхивала головой, кусала губы, даже пару раз стукнулась головой о ствол. Глаза слипались, внизу было тихо - тихо. Лучше бы там по-прежнему что-то похрустывало! Может, тогда бы я не расслабилась так быстро! А так...
Я заснула, руки разжались, обмякшее тело скользнуло вниз, к земле, вниз, по сосновому стволу, и внутренняя часть бедра глубоко и резко проехалась по выступавшему сучку. Острая боль разбудила меня, но поздно - я полетела вниз, и шмякнулась в уснувший малинник, передавив достаточно комаров. Шмякнулась, не успев испугаться, а серые - или нет, теперь, ночью, уже черные, - тени были совсем рядом, и я поняла, что сейчас умру, и умру, наверное, быстро - волк не кошка, и с жертвой не играет. Я закрыла лицо руками, подставляя зверям шею - не хотела, чтобы они обгрызли меня до неузнаваемости. Потом услышала вой - одинокий вой торжества, тут, прямо надо мной, так близко, что я даже слышала дыхание зверя, а потом я уже ничего не слышала. Слава богу, что я уродилась женщиной. Я просто потеряла сознание.
Пришла в себя от ощущения боли.
Боль гнездилась в левом бедре, на внутренней его части. Там жил маленький вулкан, который клокотал болью. Там было жарко и кто-то периодически наматывал на клубок все мои жилки-шкурки. И еще - что-то прохладное и шершавое скользило по моей коже, принося заметное облегчение, успокаивая боль. Я открыла глаза. Ночь все так же висела над лесом, до рассвета было далеко, но луна уже поднялась над чащей, и призрачный свет по каплям стекал вниз, к подножию большой и старой сосны - той самой, на которой я давеча искала спасения. Было тихо, сумрачно, отрешенно. И, непонятно почему, - я была жива.
Или нет?
Я приподняла голову, пытаясь разглядеть в лунном мареве, что же вокруг меня происходит. Я лежала прямо под сучковатой сосной - в аккурат, как раз, видать, где упала. Волков не было. Хотя...
Там. Впереди. У моей ноги...
Я замерла-занемела-заледенела. Там был волк! Серый, светло-серый зверюга лежал на брюхе у моих ног, вылизывая глубокую рану на внутренней поверхности левого бедра - моего бедра! Мурашки поползли по моей коже, противные гусиные пупырышки выступили, наверное, даже на макушке, я со страху забыла даже как это - разговаривать, и лишь инстинктивно попыталась пятиться назад - слегка шевельнула правой пяткой, пытаясь найти опору и уползти подальше. Волк вскинул лобастую голову, глухо рыкнул, вскочил и всего лишь опустил одну из своих громадных лап мне на живот. Этого оказалось достаточно! Я девочка понятливая. И осторожная. Лежать, значит? Ладно. Будем лежать! Только не ешьте меня, пожалуйста...
Шершавый язык скользил по моей ноге. Одна из волчьих лап тяжело лежала на мне где-то в районе бедер. Было тихо. И пахло зверем. И свет, лунный свет заливал всю эту картину, нереальный, сказочно-мертвенный свет, тающий лунной дымкой меж призрачных стволов, стекающий туманом вниз, оседающий каплями на серебристой волчьей шкуре и пропитывающий влагой мои волосы. Волк все так же вылизывал мою рану на ноге, и я, как-то незаметно для себя, перестала бояться, расслабилась. Попыталась было опять привстать, но получила внушительный толчок в грудь, опрокинувший меня навзничь.
"Маньяк какой-то... - поползли ленивые мысли, - не волк - вампир,... мясо не ест, кровью питается,.... мутант чернобыльский,.... Господи, да что же это творится? Я, наверное, сплю, там, на верхушке дерева, или меня уж съели давно.... хотя - где серая и длинная труба, через которую летят все умершие? Дядька в телике обещал, что будет..."
А потом мне начал снится сон. Глупый и бестолковый - как обычно. Про Колбу, и какую-то опасность в колодце, и еще мне надо было обязательно спастись. И я опять летела куда-то...
А приземлилась - уже утром. Проснулась от холода. Туман висел надо мной серым мокрым полотенцем, капли рождались в воздухе и падали вниз с мокрым шлепающим звуком. Я села, оглядываясь по сторонам.
Что же мне такое жуткое нынче ночью приснилось? Волки? Надо же...
Я потянулась и попыталась встать. Резкая боль слева заставила меня охнуть, и теплая кровь побежала по ноге, проводя меня в чувство, возвращая то, что казалось призрачным видением. Я присела, разглядывая рану. Теперь, при свете солнца, я видела, что поранилась достаточно глубоко. Острый сучок разорвал вену, и если бы не ..... даже не знаю, как и сказать.... в общем, что-то сегодня ночью остановило вытекающую из меня кровь. Что-то сегодня спасло меня. Что? Не знаю. Мне мерещился большой светло-серый волк. Если бы не он... если бы не это... я бы утром не встала. А так - рана хоть и кровоточила сейчас, но выглядела достаточно здоровой, без нагноения и красноты. Я стащила с себя футболку, разорвала ее на части и перевязала ногу потуже. Потом встала, и не спеша, осторожно переставляя пораненную конечность, зашагала к дому бабули. "Теперь все будет в порядке, - говорила я себе, переставляя ноги - левую-правую, левую-правую, - все, кошмар закончился. Я, похоже, жива. Не понравилась я серым братьям. Видать, слишком тоща оказалась ты, Татьяна Бусыгина, что даже волки на тебя не позарились..."
"Левой - правой, левой - правой, левой - правой.... Через лесок, через мосток, по тропке сосновой, дорожке бобровой. Под лапами ели, где спали метели, волчьею стежкой топай, Танюха, драною ножкой..."
"Бусыгина, да ты, блин, бредишь??? Вперед, шевели конечностями, прынцесса лесная! Что-то ты обленилась! Обед на носу, а ты все в пути! А ведь думала, что через часок дойдешь! Давай, давай, иди, не мешкай. Не отдыхай - упаси бог! Сядешь - не встанешь. Туда, туда, вниз. К ручью. За ручьем сразу поляна, и дом бабки Антонины. И все. Там отдохнешь. Там все будет хорошо..."
- Ба!
Я закричала сразу, как перешла речку. Еле-еле переползла по мостку бревенчатому, опасаясь все время, что вот-вот упаду в воду.
- Ба! Ба Тоня-а-а !!!
Тихо. Но бабця дома - вон дверь в избу настежь. Сейчас выйдет на порог и встанет там, поджидая, пока я подойду поближе.
- Ба - а - а - а!!!!
Не слышит. Наверное, уши закапала брусничной настойкой (уши у нее часто болят) и платком повязала, вот и не слышит, как я тут распинаюсь. Ладно. Сейчас вот присяду тут, на пне, передохну чуток, и пойду дальше. Теперь-то что? Теперь - совсем рядом. Можно и вообще до вечера отдыхать.
А блины? Если я тут буду до вечера сидеть, ба не успеет блины сотворить! Нет уж, я лучше пойду!
И тут я увидела кота.
- Кабан! - позвала я рыжую полосатую тварь. Я сразу узнала бабкиного кота. - Кис, кис!
Кот, однако, прятался в ближних кустах, и выходить не хотел. Лишь таращил на меня рыжие глазищи.
- Кабанушка,... киса,... кис, кис, иди сюда, дурачок! - манила я рыжего, - это же я, животное! Я, Танька! Ну же, кис, кис!!!
Кот выскользнул из зелени, постоял немного, присматриваясь ко мне, потом нерешительно зашагал в мою сторону - осторожно и не спеша, прихрамывая на заднюю лапу. Где-то он ее повредил, потому что почти не касался лапой земли - лишь чисто символически пытался оттолкнуться от земли при ходьбе.
- Кабан! - засмеялась я, - ты что же, тоже хромаешь? Тебя-то кто подрал?
Кот лишь мяукнул вежливо, но когда он приковылял поближе, я увидела, что правая задняя лапа у него почти совсем не движется - висит плетью. Будто сломана. Или будто ее перешибли сильным ударом. Я хотела было взять кота на руки, но он шарахнулся от меня, зашипев - видимо не доверял и боялся боли. Да кто же его так? Другие коты? Их здесь нет, а если бы и были - коты не ломают друг другу лапы в своих драках. Непонятно...
- Ладно, киса, - сказала я, - придешь в избу - вылечим. Не придешь - сам лечись. А мне надо идти.
И пошла. Туда, к открытой двери, где ждала меня бабця. Вот только... чего это она дверь - то распахнула? Масло пригорело, что-ли, на сковороде, так что синий чад висит в избе? Да, стареет бабуля...
- Ба, привет!
В избе темно, глаза со свету ничего не видят.
- Ба, это я. Ты как? Поздорову? Я вот к тебе пришла. Я у тебя поживу чуток, ба, пока мамка с больницы не возвернется. Ладно?
Тихо.
- Ба!!! - позвала я уже погромче.
Тихо.
Ушла куда?
Да куда ей идти-то! С открытой дверью! Бабця ж ни за что не уйдет, не заперев дверь - все боится, что стибрят ее сокровища - юбки-кацавейки да деньжата, что на похороны отложены.
- Ба!
Тихо.
Тихо. Ни вздоха, ни скрипа, ни шагов старческих. Ни стона.
Я почувствовала, как мурашки поползли у меня по коже. Попятилась назад, к двери. Потом наружу, во двор, и уже там заорала изо всех сил: "Ба!!!!", - надеясь, что она вот-вот выйдет из-за ближней ели, улыбаясь, и спросит насмешливо:
- Ну? Чего голосишь?
Но никто ниоткуда не вышел. Я постояла на крыльце, потом вошла в дом. Если бабка и ушла куда - вернется. А я пока отдохну, да и перевяжу рану как следует. Где-то тут у нее в шкафчике настойки были, сгодятся рану промыть... блин, да что это тут за мешки понабросаны на полу???
Я шла к шкафу знакомой дорожкой и почти не смотрела под ноги. И споткнулась об нее. Моя ба лежала на полу, у шкафа, так, что я ее сразу даже и не заметила - из-за стола. Голова повернута набок, смотрит в сторону двери - будто меня ожидает.
- Ба-а-а... - простонала я, опускаясь на пол возле нее, - ба, ты чего???
Но ба молчала, глядя мертвыми глазами в сторону двери. Голова ее была как-то неестественно вывернута и широкая лужа крови растеклась под щекой, марая воротник серой застиранной блузки. Ба была мертва. Лежала в луже собственной крови. Мертва.
Я не верила. Не может быть. Нет. Ба??? Нет.
Протянула руку и коснулась ледяной щеки. И тут же отдернула руку.
Ба мертвая!!! Холодная, как лед!!! Мертвая!!! Но кто ее так?
И тут же в голове выплыло вчерашнее. И ответ нарисовался сам собой. Волки!
Да, это они, серые лесные твари. Вчера вечером им не удалось закусить мной, поэтому они нашли себе другую поживу. Твари, мерзкие убийцы, зверье ненасытное. Они... они.... (я вдруг четко увидела мысленно, где-то в своей голове, волка, вцепившегося в горло Ба, и то, как она падает на пол, и при этом вздрагивают конвульсивно ее ноги, а волк ждет, не разжимая челюстей, ждет, когда его жертва испустит дух....)
- А-а-а-а-!!!! - заорала я, кинулась к двери, захлопнула ее накрепко, закрыла на засов, придвинула стол, сама порскнула на бабкину лежанку и зарылась с головой в одеяло. И лежала там, воя от страха, чувствуя, как трясется все мое тело, и жар разливается по костям, и не думая о том, что надо бы перевязать и обработать рану на ноге. Сидела там, закопавшись в одеяло - будто это суперзащита какая-то, и выла, выла, выла - поди, почище тех же самых волков........
Ба, ба, бабула, бабця ты моя, бабуська, ба Тоня......
Чья же я теперь кралечка?????
Черт его знает что - но я, наверное, опять потеряла сознание. Иначе как объяснить, что из памяти выпало полдня? Я пришла к Ба в обед. Потом нашла ее. Потом не помню ничего. До самого вечера.
А вечером, когда вернулась память, я села на лежанке, осматриваясь, потягиваясь и поводя носом из стороны в сторону. В воздухе стоял крепкий, густой запах бабкиного дома - дым, сухая трава, брусника, кровь. Ба все так же лежала на полу. Темное пятно под ее головой потемнело еще больше. Я отбросила одеяло, встала.
Почему бабцин дом так пахнет??? Никогда раньше не замечала!!!
Дым. Шалфей. Сверху, от потолка - брусника - там ее целый ворох, пучки сохнут в ряд. Мыши. Бог мой, мышей-то сколько! Все мышами провонялось, а Кабан и в ус не дует!!! Лентяй!
Овчина. Это бабулин кожух в углу, на гвоздике.
Пшенка остыла в печи. Уж давно готова. Вот только есть некому!
Кровь. Ее кровь. Свежий, сладкий, вкусный запах. Я подошла к ба поближе, склонилась над ней, и брезгливо повела носом - везде, в воздухе, на ней, на ее одежде, рядом, на полу, на стоящем невдалеке сундуке висел чужой, кисловатый запах - чужой, но знакомый мне, запах злой, раздражающий, запах, от которого мне хотелось выть!
Это, наверное, волки. Их запах. Ведь это они ворвались сюда, в избу, и погубили мою ба...
Конечно. Кто же еще? Ворвались. Взяли в лапы что-то тяжелое. Встали на задние лапы. Размахнулись и засадили бабуле по затылку. Так, что череп треснул и кровь потекла ручьем! Конечно. Они ведь только зайцев и косуль хватают сзади за горло, перекусывая позвонки и артерии! Людей они убиваю ударом тупым предметом по затылку! И не едят свою жертву - наверное, наши волки сыты. Вместо этого они (я, следуя за волной запаха, потянулась к бабкиному сундуку, где та хранила свои сокровища - деньги на похороны и свое обручальное кольцо), вместо этого они лезут в сундук, неуклюже приподнимая крышку своими лапами, выгребают оттуда бабкины сховы - и деньги, и кольцо, - небось, пересчитывают деньжата серыми грубыми лапами, примеряют колечко на когти, а потом убегают торопливо вон из избы, забыв даже дверь за собой притворить!
И, убегая, наподдают что есть силы под бок путающемуся под ногами коту!
И пахнут - не лесом, шерстью, и мокрой псиной. Эти волки пахнут потом, мочой, дешевыми папиросами, застиранным бельем и перегаром! Гнилыми зубами! Трясущимися поутряни пальцами!!! Мутными глазами, мутными мыслями о том, где сегодня достать опохмел, и сожранными утром мамкиными оладьями!!!
Нет. Стоп. Не спеши. Проверь!
Я встала, встряхнулась. Потом опустилась на четвереньки - так мне было удобнее. Так бабуля была ближе. Повела носом над ней, закрыв глаза, отрешившись от всего, постаравшись успокоится. И почуяла все тот же ненавистный запах. Он расползся над трупом, окутал сундук, впитался в крышку сундука, и в вещи, лежавшие внутри - ведь убийца перебирал их, рылся в сундуке, ища деньги и бабкино кольцо - то самое, которое она собиралась отдать мне, когда я пойду замуж.
Мда. Он все предусмотрел - домишко далеко и никто тут не бывает, и, значит, найдут бабку не скоро. Пока найдут, пройдет много времени, зверье лесное за это время, пробравшись сквозь открытую дверь, обгрызет бабку до неузнаваемости. Кто станет докапываться, почему умерла старуха? Умерла и умерла. Время ее вышло! И уж конечно, никто не станет ее обнюхивать!
Да? Ошибаешься, гад. Ох, как ошибаешься...
Я вдруг почувствовала, что рада. Даже счастлива. Наконец-то! Наконец-то этот ублюдок прокололся, и я смогу отомстить ему за все! Я засмеялась тихим злым смехом, спокойно вышла на крыльцо, притворив за собой дверь. Даже подперла ее снаружи - так, чтобы ни одна животина не проскользнула в избу. Потом взглянула вверх, поискала там, в небе полную луну, кивнула ей и пошла в сторону центрального поселка - напрямик, через лес. Там, в поселке, был милиционер.
Что? Почему ночью? А чего ждать-то?
Волки? Ой, не смешите. Да плевать я хотела на волков! Попадись мне сейчас серый - зубами разорву!!!