Больше всего на свете Андрей любил утро - втягиваться рывком в новый день, в его бег и ритм. Дорожка и тренажёры, новости и биржевые сводки с огромного монитора на стене напротив. Бритьё, ледяной душ и крепчайший кофе без сахара. Ощущение крепких рук, сжатых от распирающей силы кулаков, свежая рубашка, запах парфюма, хороший сшитый костюм.
Утро. Свеж и силён, бодр и упруг. Как хорошо откованный и выправленный нож в крепкой и умелой руке. Лифт, почтовый ящик, письма, входная дверь, улица. Машина, обычные московские пробки, радио "Коммерсантъ-FM", офис. Работа, ничего лишнего и отвлекающего, без перерывов. Свой ритм и распорядок - он так привык, работая на себя. Ровно в час дня закрывал ноутбук, одевался и шёл обедать.
До ресторана десять минут переулками, и ноги размять полезно, всё рационально, всё взвешено и выверено. Средней прожарки стейк, любил "филе-миньон". Салат, свежие огурцы, томаты и зелень, оливковое масло. Чесночные гренки с помидорами и базиликом, минеральная вода "Перье". Возле уже накрытого стола застыл солдатиком официант. Мытьё рук, посадка за стол - и сразу посередине разрезается стейк. Внимательный взгляд на него, кивок головой официанту: всё в порядке, стейк приготовлен правильно. Двадцать пять минут занимает еда, убирается стол и приносится кофе, и сразу расчёт.
Две сигареты в день, в обед и после ужина, после обеда работа до 21.00, и так каждый день. Машина: с работы он ездил без радио, новости были известны, а музыку он не слушал. Стоянка: кивок сторожу, остаётся перейти по переходу на другую сторону улицы - и он дома.
Он быстро спускался по лестнице, и вдруг мир лопнул - страшный удар сзади по голове. И провал...
Очнулся от холода и вони, её надувало сквозняком с другого конца перехода, там на коробках жил бомж. Андрей лежал на спине на гранитном полу, в трусах и носках. Рот полон крови, падал лицом вниз, снёс передние зубы и вдребезги разбил губы. Переход, которого он никогда не замечал, стал склепом, могилой. Каменный пол забирал из голого и покалеченного тела всё тепло, все силы. Пытался кричать, звать на помощь, но раздавался только шёпот и вылетали капли крови изо рта. Мычал и тянул руки к проходящим мимо, те брезгливо морщились и ускоряли шаг. От усилий и попыток ползти и кричать потерял сознание.
Когда пришёл в себя, его сразу вырвало. Он был укрыт курткой бомжа, который пришёл к нему с другого конца перехода. Ноги закрыты газетами, а сверху - разорванная картонная коробка. Бомж склонился над ним и что-то спрашивал, уговаривал и бормотал. Вонь от куртки выворачивала наизнанку, проникала всюду, оглушала. Стремительно утекала жизнь из насквозь промёрзшего тела. Голова была отдельно, её содержимое кто-то грубо перемешал ложкой, набил до краёв свинцом и лишил памяти.
Он скрючился эмбрионом, задыхался и точно знал, что долго так не продержится.
"Да я знаю тебя, ты живёшь в доме у самого перехода, - сказал бомж. - Мне тебя не дотащить, сил не хватит. Вставай потихоньку, держись за меня, надо идти, останешься тут - помрёшь, кровища-то вон как хлещет. Давай вставай. Давай, давай, поднимайся".
Они вставали и падали, ползли и отдыхали. Там было-то всего метров семьдесят, а одолели их за час. Наконец приползли к ступенькам, по которым надо было ещё подняться, далее тридцать метров и вход в подъезд. А сил нет, все вышли, дух вон. Длинный лестничный пролёт, двадцать одна ступенька, Андрей ухватился за поручень, сзади в спину пихал бомж, так и ползли. Не вышли - выпали из перехода, сидели спина к спине, смотрели на подъезд, тяжко дыша. В голове Андрея билась и шептала тонкая ниточка: "Я жив, и мне не холодно почему-то". Доползли до входа в подъезд. Какие кнопки нажимать, Андрей не соображал, а бомж не знал. Стали нажимать все подряд, слыша ругань и пожелания сдохнуть поскорей и обещания дать в морду, если не оставят кнопки в покое. Всё это громко и визгливо озвучивало переговорное устройство. И никто не слушал, что пытался сказать бомж, орали и посылали к чёрту. Наконец выкатился упругим шариком полковник-отставник со второго этажа, в руках резиновая дубинка-"демократизатор".
- Это ты, Андрей? Кто это сделал? Давай входи, скорую сейчас вызову, кошмар какой. Ты же весь в крови!
- А ты кто такой? Помогал дойти? Да-да, небось твои же дружки и наварили ему по башке. Андрей Андреевич? Андрей Андреевич, он, скажите пожалуйста! Я тебя запомнил, проверю, что ты за фрукт.
Андрей замотал головой, говорить не мог, мычал и мотал головой, нет, это не он. Ладонью провёл по щеке бомжа, всхлипнул и повис на нём, силы вышли, сполз на пол и отрубился.
Скорая, больница, хороший врач, одноместная палата - у него была хорошая страховка.
Очнулся от разговора. Беседовали врач и кто-то в милицейской форме. Не стал открывать глаза, лежал молча. Есть не мог, попросил попить и обезболивающий укол и сразу заснул.
Утром процедуры, Узи-музи, уколы и перевязка, приходил стоматолог. Закрутилась фабрика по приведению его бренного и помятого тела в порядок. Позвонил соседу-отставнику со второго этажа, поблагодарил и попросил не разглашать подробностей случившегося. Сказал, сам со всем разберётся, как оклемается. У соседа были запасные ключи от квартиры Андрея, он летом лимон поливал, когда Андрей жил на даче. И он привёз ему всё, что тот попросил. Сотовый телефон, ноутбук и книгу - её Андрей попросил особо, она приводила его мысли в порядок, когда в голове были разброд и шатание. "Письма к Луцилию" Сенеки. Эта книга ему нравилась слогом и ритмом письма. Лишившись своего привычного ритма жизни, он, признаться, сильно заскучал и даже плотный график больничных процедур не спасал. Следователь посетил его дважды, но ничего не добился. "Ничего не помню, никого не видел". Сказал только, что если бы не бомж в переходе, он бы, вероятно, пропал.
Неделя, потом вторая. Голова ещё кружилась, подташнивало, но он уже хотел домой, просто чтобы побыть одному. Договорился с врачом, когда приезжать на осмотр, получил подробные инструкции о лекарствах. Уехал на такси домой. В пробках долго и медленно тащились, он не смотрел на дорогу, откинулся назад и закрыл глаза.
Подъезд, беглый взгляд на переход - и заболела голова, окончательно испортилось настроение, которого и так-то не было. Поднялся на лифте, открыл дверь, разделся, прилёг на диван, и молча лежал.
Мысли жужжали в голове, и не мысли даже, лохмотья какие-то, обрывки. Он почти и не вставал с дивана, только попил чаю и умылся. Проснулся очень рано и точно знал, что нужно сделать. Душ и бритьё, сварил кофе в турке и закурил. Выпил кофе, придавил окурок в пепельнице, поставил чашку в мойку и пошёл одеваться.
Вышел из дома и сразу в переход, спустился по ступенькам. Вот они, коробки, и на них, укрывшись какими то тряпками, спит бомж. Вокруг окурки и вонь, пустая водочная бутылка и пластиковый стаканчик.
Куча тряпок зашевелилась, закашляла и села. Голова приподнялась и уставилась в упор, лицо было синее, синяк на синяке. Взгляд внимательный и недобрый, изподлобья.
- Чего смотришь? Менты всего исколошматили, вопросы всё задавали, кто тебе по голове дал. Ну и помяли, когда сказал, что не знаю ничего. Чего тебе надо? Жив и здоров, зубы вставишь, голова заживёт. Будешь, как новенький терминатор, здоровый и злой, найдёшь кто тебе по голове врезал, и жилы им вынешь.
- Пришёл сказать спасибо, спросить, что я могу для тебя сделать, - сказал Андрей. - Я знаю, что такое жить плохо и беспросветно. Я очень хорошо знаю и понимаю, что такое унижение и крайняя бедность. Вся моя жизнь - это реванш за прошлую жизнь. За нищету в детстве, алкаша отца и несчастную и глупую маму. За то, что своё детство провёл смотря вниз, с красными от стыда щеками.
- По-человечески пришёл сказать? Или из жалости к вонючему бомжу? Тогда можно было просто денег положить, тихонько вот в этот стаканчик, зажав нос. И быстро уйти. Хочешь сказать спасибо по-человечески, от сердца? Просто руку мне пожми, как мужик мужику, от сердца, - громко и с яростью произнёс бомж.
Встал из тряпья, подошёл совсем близко, лицо к лицу, и протянул ладонь. Андрей принял протянутую руку, ладони встретились настоящим крепким мужским рукопожатием.
- Спасибо тебе. Андрей Андреевич меня зовут, - тихо сказал бомж, не отпуская руки Андрея. - А тебя как звать-величать?
- И я Андрей, - был ответ.
Ладони разжались, и Андрей спросил:
-Что всё-таки я могу для тебя сделать? Могу договорится, чтобы тебя, Андрей Андреевич, в больницу положили, поспишь в тепле, подкормишься. Одежда нужна тебе, ботинки, вижу, совсем худые. Просто скажи, что надо.
- Да, ботинки у меня дрянь, нужны потеплее, - ответил тот, внимательно изучая свою обувку. - В больницу я не поеду. Тоска там, как в тюрьме, лежал, знаю.
- Денег возьми, вот, - Андрей достал из портмоне все деньги, что там лежали.
Вот тут на всё хватит - и на ботинки и на куртку. Хочешь, сейчас прямо купим, вот тут рядом совсем большой магазин. Возьми, от сердца даю.
- Сейчас возьму, спасибо тебе за помощь. А обновы сам куплю, тут рынок есть недалеко от Киевского вокзала, там друзья у меня, сделают подешевле, - вочливо, но по-доброму буркнул Андрей Андреевич.
- Ну я пойду. А то пока туда доковыляю... - сказал, смущаясь, Андрей Андреевич. И стал собирать свои пожитки.
Быстро всё собрал и побрёл, хромая, по переходу. Андрей стоял и смотрел, как тот уходит. Очень хотелось сказать ему, чтобы обязательно купил ботинки, не пропил деньги. Но - промолчал. У самого выхода Андрей Андреевич обернулся и с немалым удивлением увидел Андрея, смотрящего ему вслед.
- Андрюша, подожди, - пробурчал он, возвращаясь. - Я только хотел сказать: ты брось эту войну свою с миром. Некого судить, не отца же с матерью! И эта твоя жизнь-реванш - нехорошее дело, неправильно это. Слово "реванш", у тебя на фарш похоже из человеческого мяса, когда всех без разбора под нож. От войны этой в тебе ничего не останется, съест она тебя всего, без остатка. А отдаст взамен только пустоту и злобу на всех и вся.
Сказал, развернулся и ушёл навсегда.
Случайно свела жизнь двух совершенно разных людей, и больше они никогда не встречались.