Аннотация: #литпроменад Гугл-координаты для желающих посетить место действия: 36.072667, 14.228056
Чудеса в решете
Дыр много, а выскочить некуда.
Если иметь хорошее воображение, то любое, самое нелюбимое занятие, может оказаться увлекательным и интересным. Это вовсе не мука в решете, а снежинки в туче. Стоит легонько их встряхнуть и они начнут падать вниз. В миску? Нет, конечно-же не в миску а на крошечный остров в море!
Десятилетняя девочка, затаив дыхание, смотрела как белые пушинки опускаются на горку своих сестренок и катятся по крутым склонам. Какой он, снег? Такой же лёгкий и подвижный, как мука, или снежинки цепляются друг за дружку своими лучиками? "Снежок, держи решето пониже", -- ворчит бабушка Пальма, на мгновение оторвавшись от плиты.
Бабушке c именем повезло, её назвали в честь Пальмового Воскресенья, пальмы растут повсюду. Она всю жизнь была стройная как пальма. А вот её, Ислу, прозвали Снежком, потому что родилась в единственном году, когда выпал снег. Как можно назвать ребёнка тем, о чём не имеешь представления? "Господь отметил твоё рождение, Снежок", -- любит говорить мама. "Переломами, пациентов было больше чем обычно раз в десять", -- иногда шутит папа, если находится вне досягаемости маминых рук и не рискует получить подзатыльник. Жаль, что у папы сейчас эпидемия гриппа и он остался в столице. Какое же Рождество без всей семьи?
-- Пальма, а мама точно не приедет? -- в который раз спрашивает Исла, надеясь на рождествественское чудо.
-- Ты опять за своё приедет-не-приедет? Она помогает твоему заработавшемуся папе держаться на ногах, -- бабушка досадливо поморщилась, то ли от вопроса то ли от вида индейки в большом горшке. -- Беги, открой ворота деду.
У бабушки поразительный слух - стоя у плиты она в состоянии услышать, как куры перевернули забытую плошку с зерном в курятнике или как запуталось на ветру бельё во дворе. А уж деда она услышит, даже если он будет на другом острове. И хотя глаза у неё выцветшие, видит она ими будь здоров, стащить сладкий пирожок не удалось. Всей-то и добычи от кухонной работы, что пакетик фундука в кармане. Улучшив момент, когда Пальма принялась поливать индейку соусом, Исла украдкой засунула надоевшее решето под старый сервант с пузатыми ножками. "Ну его... пропало... млежка забрала, не нравится ей распушённая мука" - так и надо будет сказать бабушке по возвращению. Пальма верит в призрачную королеву, искать точно не будет. Припрыгивая от радости, что проказа осталась незамеченной, Исла побежала во двор.
Деду не здоровилось: на его большом лице под широкополой шляпой проступил пот, под глазами набрякли мешки, покрасневшие глаза смотрели устало. Он грузно сполз с телеги, с трудом начал снимать пустые молочные бидоны.
-- Уф-ф... Что-то притомился я, Снежок, -- сказал он, отдуваясь после разгрузки.
-- Ты всегда такой на Рождество, Лиам, и на прошлое охал и на позапрошлое, -- весело заметила Исла. -- Как ни приеду, тебе всегда плохо.
-- Твоя правда, а всё эти бидоны, будь они неладны. Молока для готовки много надо, все как сговорились: "Лиам, привези бидон. А мне -- два! И сливки не забудь!" Всем праздник, мне - пахота.
-- Дедаа..., -- Исла с нетерпением заглянула в телегу. -- Ты про моего ослика не забыл?
-- Вот ведь, забыл же, старая моя головешка, -- Лиам сокрушенно хлопнул себя по бокам. -- Всю дорогу помнил, а как на базарную площадь заехал, так и запамятовал. Плох дед, совсем плох.
Дед играл забывчивость хорошо: досадливо хмурил брови, тёр свой большущий красный нос, даже губу прикусил. Вот прям хоть сейчас бери в школьный театр, но Ислу не проведёшь. Пальма ему на ремешке кнутовища узелок на память завязала. И торчит кнутовище из соломы без всякого узла! А рядышком... уголок деревянной коробочки виднеется. Так, так, заглянем-ка в неё!
Внутри, на чёрном бархате лежали чудесные глиняные ослик и бычок! Они были как живые: у ослика между ушками кудрявилась чёрная гривка, бычок настолько потешно вытянул голову с раздувающимися ноздрями, что казалось, сейчас чихнёт. На его теле проступали косточки, но пузико было приличное, так и просилось чтобы его погладили. Лиам приподнял бархатную перегородку и под ней оказалось второе отделение с двумя фигурками пастушков. Один застыл в удивлённой позе с разведёнными руками, второй спал, прикрыв лицо шляпой как у деда.
-- Изумлённый пастушок! Как же я мечтала о нём! -- воскликнула Исла, бросаясь Лиаму на шею.
-- Эй, я и без тебя чуть дышу... -- придушенно крякнул Лиам.
-- Как же тебе удалось, дед? Ты говорил, что будет только ослик.
-- Уболтал-таки Джозефа из Цитадели за парой бутылок вина отдать последнего бычка. Он почти уже не делает пастури. Ну, иди, иди примерь обнову.
Распугивая кур, чинно прохаживающихся по брусчатке двора, Исла побежала к калитке. На улице, рядом с воротами, под маленьким навесом находился её личный кукольный мирок. В пещерке, сделанной из выгоревшего угля бабушкиной плиты, скрывалось всё Святое семейство: малыш Иисус лежал в колыбельке на соломе, над ним склонились Мария и Иосиф. Овечки, ослепительно белые на фоне чёрных стен, чинно возлежали в углу. Им как раз подойдёт спящий пастух. Бычку самое место у колыбельки...
Вся в мечтах, Исла выбежала за толстую, сложенную из известняка стену фермы. Погода, казалось, тоже радовалась вместе с ней: свежий ветерок гнал в сторону моря отары облачков, белых, как овечки Иисуса, трава, напоенная недавними дождями, весело зеленела под ярким, но не жгучим солнцем. Своими лучами оно освещала пещерку, и плачущему младенцу Иисусу не было так страшно. Первым у колыбельки разместился изумлённый пастушок. На его лице, обращённом к Иисусу, сочеталось несочетаемое - радость и страх. Губы расплылись в улыбке, но по глазам видно, что он боится. Исла его хорошо понимает, это как на качелях - взлетаешь над землёй, высоко-высоко, хочется смеяться от счастья, но страх упасть и ушибиться не даёт даже улыбнуться. Бычок с осликом тоже встали у колыбельки. Иисус ослику не интересен, он на него вдоволь насмотрелся в путешествии, ему бы побольше сена скушать перед дальней дорогой, а вот бычок тянется к плаксе-младенчику, смешно раздувая ноздри, наверно, чует запах молока. Лежебока-пастушок улёгся в уголок к овечкам... "Больше не плачь, усни, усни младенчик Иисус. Слёзы ты нам уступи, чтобы омыть грехов груз" -- запела Исла. Конечно, куколка Иисуса прямо сейчас не перестанет плакать, но стоит отвернуться, то заснёт непременно. "Ха, а самого главного животного у тебя нет!" -- раздалось у неё за спиной. Исла повернулась, хорошо зная кого увидит. Противный Оливер - мальчишка с соседней фермы был тут как тут: щупленький живчик с лицом пронырливого крысенка скалил свои мелкие зубки как Рэт Финк. Ещё ни одно рождество не проходило без его подколов - то пещера ему похожа на угольную шахту, то овечки слишком худые. "Дистрофики-овечки, пастух вас не пасёт, худые, словно свечки, кто же вас спасёт?" - пел он свою сочинялку в прошлый раз.
-- Не выдумывай, -- с независимым видом сказала Исла и скрестила руки. -- Главное животное -- ослик, потому что Иисус на нём путешествовал с рождения. Даже в Иерусалим он вьехал на ослике.
-- О чём с тобой говорить? Ты даже не знаешь из-за чего плакал Иисус и почему все сразу поняли что он бог. Тебе лучше в Барби играться.
-- Вот и иди себе, зачем тебе девчачьи куколки?
-- Я-то пойду, а тебя заберёт гаугау. Он забирает всех неучёных детей, которые не знают истории Иисуса. И ты умрешь от голода в одиночестве.
-- Какой ещё гаугау? Не выдумывай сказки.
-- Вот умора! Ты и про гаугау не знаешь, приезжая дурочка. Как ты до сих пор жива, ума не приложу.
-- А почему я должна быть неживой?
-- Потому что ты приезжаешь сюда на Рождество, а люди превращаются в гаугау только в рождественскую ночь.
-- Мне бабушка говорит, что млежка - призрачная королева, перед Рождеством летает по домам и присматривается к приготовлениям. Там где хорошо готовят и в доме прибрано, всегда будет покой и мир. Знаешь, как бабушка готовит? К нам никакое зло никогда не сунется!
-- Да я сам видел гаугау ночью у вашей фермы! Большой, страшный, лохматый. Тащил борону по дороге и кряхтел как старый конь. Хрррр.... Хррыы, -- Оливер закатил глаза и захрипел.
-- А что ты здесь делал ночью?
-- Что-то..., -- Оливер ковырнул носком ботинка грязь на дороге. -- Отец его раньше видел. Вот я и решил проверить.
-- Враки всё это. Если бы какой-то гаугау крал детей по ночам, его давно бы поймали и убили.
-- Гаугау нельзя убить. Его хранит проклятье дьявола. Он проклял всех тех, кто родился накануне рождественской ночи. На одну ночь они становятся монстрами.
-- Зачем дьяволу надо было кого-то проклинать?
-- Затем, что он следил за Иисусом с его рождения и страшно злился, если кто-то был добр к нему. Иисусу оказали большой почёт в деревне, вот дьявол и отомстил нам.
-- Подожди, ты хочешь сказать, что Иисус был на этом острове?
-- Да об этом все знают. Лодка причалила в ущелье, Мария с младенцем и Иосиф пошли за водой. Вот по этой самой дороге шли, -- Оливер топнул резиновым сапогом по луже так что брызги полетели во все стороны.
Исла с сомнением посмотрела на грязную дорогу, полную луж. Как-то они ходили по ней с папой к морю. Там было сыро, тяжёлые волны бились о камень, грохотали как пиратские пушки в кино. В глубоком ущелье вода, спрятанная от ветра обрывистыми берегами, лежала потерянным бирюзовым зеркальцем - неподвижная и манящая. Исле хотелось погладить водичку, но папа сказал, что cтупени вниз скользкие, а переломами у девочек он сыт на работе по горло.
-- Иисус, если бы возжелал, напоил бы всех страждущих, не то что родителей, -- сказала она подумав. Слово "страждущих" ей запомнилось по нескольким занятиям катехизиса. Скажешь взрослому "страждущий" и он уже не будет на тебя смотреть как на ребёнка. Странно, что на Оливера это не произвело впечатления. Он махнул рукой:
-- Думай что хочешь, там в камне еще следы их ног сохранились. Я раньше с трудом по следам девы Марии ходил, а сейчас у меня длина шага как у Иосифа, -- похвастался Оливер. -- Хотя, конечно, до ног дьявола мне далеко, приходится прыгать.
-- Там что, есть следы дьявола?
-- А как же! Он шёл себе сторонкой. За всем приглядывал.
-- Почти как ты. Шёл бы ты домой, приглядыватель.
-- Ну и пойду, -- Оливер присел, прыгнул, раз, другой, выбрасывая как можно дальше ноги. Видимо, тренировался превзойти шаг дьявола.
-- Эй, постой-ка, -- окликнула его Исла. -- Так какого животного не хватает для моей пещерки?
-- Что ты мне за это дашь? -- сразу оживился Оливер.
-- Жареные с итальянскими травами орешки, вкусные-превкусные, -- Исла достала своё сокровище из кармана. -- Такие только бабушка Пальма умеет готовить.
Оливер одним прыжком оказался рядом с ней. Исла не успела даже охнуть, как он выхватил пакетик у неё из рук и понёсся прочь, весело хохоча.
-- Мерзкий ворюга! Отдай, -- заливаясь слезами закричала Исла. Лакомство, добытое на кухне, испарилось в мгновение ока.
Его вёрткая фигурка запрыгала по лужам. Рыдания сотрясли Ислу. Ведь знала же, знала, что Оливер, как обычно, выкинет какую-то гадость! И всё равно поддалась ему как самая распоследняя дура! Теперь всё Рождество испорчено. Даже если проживу сто лет, буду помнить несчастливое десятое Рождество, когда Оливер спёр вкуснющие орешки!
Всхлипывая и размахивая руками она забежала во двор. Прочь, прочь от позора. Бежать и бежать не глядя, только бы подальше от этой жестокой улицы. С разбега ткнувшись во что-то мягкое, пахнувшее табаком и сладким вином, она замерла. Куртка деда, шершавая и жёсткая была надёжна как старая Цитадель острова. Исла спрятала свою голову под полу. В темноте стало спокойней, в груди разлилась мягкость покоя, рыдания угасли.
-- Ты чего, Снежок? -- руки деда осторожно обхватили за плечи, качнули.
-- Оливер... -- с трудом сказала Исла. -- Оливер... сказал.... сказал что у меня нет среди пастури главного животного.
-- Неправда, всё что делает Джозеф у тебя теперь есть. Других фигурок не бывает.
-- Это Оливер специально так сказал, чтобы выманить у меня орешки. Убежал и ещё козой обозвал! -- обиженно сказала Исла в спасительную темноту.
-- Ох и плут этот Оливер, -- Лиам нахмурил брови. -- Сдаётся мне, он не обзывался. В любом рождественском вертепе не хватает одного животного и... это -- коза.
-- Не обзывался? -- Исла высунула голову и недоверчиво посмотрела на деда. -- Разве с Иисусом была коза?
-- Конечно была. Иисус спал, когда пастухи пригнали отару. Овцы тихо зашли, а коза начала громко блеять и разбудила его. Представь как малыш испугался, когда спросоня увидел козью морду!
-- Почему тогда нет пастури козы?
-- Считают, что её подослал дьявол. Зачем для праздника божьего изображать животное нечистого?
-- Почему Иисус испугался, он ведь сын божий?!
-- В бренном теле и страстишки бренные: сомнения, печали, радости. Но дух божий поборол страх, слёзы. Иисус схватил козу за хвост и сказал: "За твой грех да будет молоко твоё и всех потомков твоих наполовину водой"! После этого у всех коз хвост торчком и нежирное молоко.
-- Как Иисус мог в младенчестве говорить?
-- Слово ему было дано с рождением. Появившись на свет, он сказал: "Мария, Я -- Иисус, Сын Божий, Я -- слово, которое Ты родила согласно воззванию ангела Гавриила к тебе, и мой отец послал меня для спасения мира".
Получается, что Оливер действительно не врал. Если он не врал про козу, то тогда может и всё остальное правда - дьявол, гаугау, млежка. "Ой, а я у бабушки рождествественские орехи стащила... станет ли после этого призрачная королева меня защищать от гаугау?" В тяжких раздумьях Исла вернулась на кухню. Пальма делала надрезы на кольцах лепёшек, втискивала кусочки шоколада в жёлтый мёд. Вот это настоящее лакомство!
-- Пальма, а ты когда-нибудь видела гаугау? -- спросила, Исла, устраиваясь на старом сундуке.
-- Конечно видела, -- Пальма открыла затворку и пошевелила кочергой в раскалённых недрах плиты. -- В последний раз, лет пять назад, я шла на рождество из деревни, мне навстречу выполз большой змей. Я его еле отогнала камнями. Оказалось, это был пастух Мило. Охал потом неделю от моих побоев.
-- Мне Оливер сказал, что гаугау похож на страшного человека.
-- Они превращаются во что угодно. Ну да, бывают на мертвяков похожи. Раза помню один бедолага пальмой обернулся, так тоже страху нагнал в округе, корни у него заместо ног были. Ходил, скрипел всю ночь.
-- Оливер сказал, что гаугау забирают непослушных детей.
-- Никого они не забирают. Дьявол меняет тело, а душу поменять не способен. Те кто превращаются в гаугау, сильно мучаются, но сознание и память сохраняют.
-- Так они не опасные?
-- Почему же? Очень даже опасные. От лютой боли сатанеют, зашибить могут или покалечить.
Багровый свет от раскалённого угля осветил лицо Пальмы, от вьющихся волос на красной щеке затанцевали извивы теней. Прямой и красивый бабушкин нос, заострился, стал похож на острый клюв хищной птицы. Исле стало страшно. Что за проклятый остров! Чтоб она ещё раз согласилась остаться на нём без папы и мамы? Ну, нетушки. Надо как-то пережить эту рождественскую ночь. Самое надёжное место - кровать. Под одеялом можно от кого угодно укрыться.
Дед называл кровать панцирной, хотя никакого панциря у ней не было. Зато в ногах были прутья с пирамидками, которые венчались шариками. Если смотреть из глубины перины, то похоже на кладбищенскую оградку. "Зачем делают такие кровати? Чтобы люди как можно раньше привыкали к могилкам ... ну и я умерла... никому не нужна. Никому-никому, даже гаугау". Исла смотрела как шарики погружаются в темноту. Пальма и Лиам не любят электрический свет, говорят, что надо жить по солнцу: "Закатилось солнце спать, пора деточке в кровать". А сами не спят, в щели под дверью ворочается свет от свечи. "Пусть гаугау к ним придёт, они старые, им не страшно" -- подумала Исла, проваливаясь в глубокий сон.
Ветер налетел внезапно, дунул на руку и она разлетелась снежинками в разные стороны. Как же сильно дует! Я превращаюсь в снег! Ножки, мои ножки, они осыпались в белые кучки! Исла почувствовала, как над её рассыпающимся телом кто-то кружится. Призрачная королева машет руками как крыльями. От них этот страшный ветер. Подхватил и несёт к далёкому окну. За стеклом родители сидят у ёлки. Папа откинулся в кресле, заснул с газетой в руках. Мама на диване рассматривает альбом. В нем я совсем маленькая, в розовом чепчике пускаю от радости пузыри, плескаюсь в ванночке, плачу из-за того что выронила погремушку. Мама думает обо мне, она узнает меня даже в снеге! Всеми своими снежинками я стучу по стеклу. Мама, впусти меня! Ничего не выходит, мама рассеянно бросает взгляд в окно и переворачивает страницу. "Отдай мне решето. Им я соберу тебя" -- шепчет млежка, её руки машут всё быстрее. Исла ни за что не скажет, даже если её развеет снежинками по всему свету. Не надо бояться, надо быть как Иисус. Страшный шепот: "Где решето, где решето, Исла?". Исла летит против ветра, прямо в водоворот мелькающих рук. "Ты не настоящая, ты - моя бабушка" -- шелестят снежинки.
Исла открыла глаза и увидела над собой встревоженное лицо Пальмы. "Где решето, где решето, Исла?" -- шепчет она. Глаза её, бледно-коричневые днём, теперь кажутся чёрными и блестят, то ли от слёз, то ли в них отражается огонёк свечи.
-- На кухне, под сервантом. Случайно закатилось, -- испуганно сказала Исла.
-- Никогда. Никогда больше так не делай, -- незнакомым, чужим голосом говорит Пальма.
-- Что случилось?
-- Ничего. Лиаму срочно нужно решето.
Исла накрывается с головой одеялом. Жизнь ещё страшнее сна. Или это тоже сон? Разобраться можно будет только когда умрёшь. Темнота приняла её и как всегда успокоила. Она заснула без сновидений, в спасительной мягкости "могилы"-перины.
Утро началось с огромной чашки напитка, принесённой Пальмой. Орешки в тёплом шоколаде таяли во рту, от тонюсенькой шкурки апельсина приятно пощипывало на языке. Потом были подарки, поглощение прочих рождественских вкусностей.
Лиам совсем расхворался, не вставал с постели. Исла носилась между его спальней и кухней, таская ему угощения. Дедушка обязательно должен попробовать всё-всё, ведь сладости сделаны из муки, над которой трудилась Исла!
Призывный свист с улицы застал Ислу над блюдом c пирогами. Противный Оливер был тут как тут. Откуда у него такое чутьё на сладости? "Возьми пирог, угости Оливера" -- сказала Пальма. Исла бы его угостила дедушкиным кнутом, если бы умела им махать. Но ничего не поделаешь, на Рождество надо быть добренькой и всё прощать.
-- Я был с родителями на мессе. Потом мы гуляли по городу, -- похвастался Оливер, уплетая пирог. Его руки сразу запачкались мёдом.
-- А я так устала с готовкой, что никуда не пошла, -- вздохнула Исла.
-- Плохо тебе. Ничего в жизни кроме пирогов не увидишь.
"Вот гад! Сам трескает мою еду в обе щеки, да ещё ею и обижает". Исла очень захотелось, чтобы он подавился. Не насмерть, конечно, но чтобы запомнил.
-- Зато ко мне во сне приходила млежка. Хотела перенести меня домой к родителям. К тебе млежка никогда не придёт. К таким как ты только гаугау приходят, -- сказала она мстительно.
-- Что же она тебя не забрала? -- Оливер отправил в рот последний кусочек и облизал пальцы.
-- Бабушка разбудила. Искала решето для Лиама.
Оливер поперхнулся. Он закашлялся и схватился за горло. Его лицо мгновенно покраснело, глаза выпучились как у взаправдашнего Рэта Финка. Согнувшись, он страшно захрипел. Исла что силы начала бить его по спине. В школе девочки говорили, что когда кто-то подавился надо так делать. Знать бы ещё куда бить!
Наверно, она всё-таки попала куда надо, Оливер откашлялся и сел прямо в грязь - жалкий, страшно испуганный. Краснота его щёк начала сменяться бледностью.
-- Ты чего, Оливерчик? -- испуганно спросила Исла.
-- Чтобы... чтобы... не стать... гаугау надо всю ночь считать дырки... дырки в решете, -- запинаясь сказал Оливер. -- Только так можно остановить проклятье. Твой дед - гаугау.
-- Млежка тоже говорила про решето...
-- Млежка... Млежки -- жёны тех, кто превращается в гаугау. Так повелел Иисус. Ты не знала?