В городе стоял весенний месяц февраль, таяли снега, народ шлёпал по лужам, и кажется, даже, где-то пели не то синицы, не то канарейки. Потянулись на улицу многочисленные служащие из расположенных рядом офисов. Офисмены были в костюмах и брюках, с начищенными туфлями, и, проходя мимо меня, смотрели пытливым взором на мои огромные сапожки. Я приговаривал про себя золотые слова Гоши из того фильма - "И я терпеть не могу, когда обувь не начищена". Отводил глаза и смотрел куда-то вдаль, в прекрасное будущее, в миланские и лиссабонские улочки, на театр Ла-Скала, на стадион Сан-Сиро, на португальский портвейн и на атлантическое побережье, делая вид, что куда-то спешу.
Но себя не обманешь - мои грязные ботинки всегда волновали меня меньше всего. А офисвумены выходили на обед парами и тройками. И когда я проходил мимо них, делая вид, что всё ещё думаю о Милане и Лиссабоне, они одаривали меня брезгливым "фи"! Тут же сделав глубокий сиюминутный анализ, я понял, что смущало их в моем облике одно - наличествовавшая в моих руках надкусанная восьмисомовая лепешка. "Ну, вас, дуры!" - отвечал я им в стеснительных глубинах своей души и элегантно надкусывал лепешку, элегантно, опять-таки, её прожевывая.
Пройдя мимо престижных зданий - где обитали офисмены и офисвумены, я решил окончательно сосредоточиться на Милане и Лиссабоне, и возможности переселения туда всего киргизского народа. Вот только этих офисных дур, и брезгливых индюков брать туда не буду. Я лично не возьму. Почувствовав прилив жизненных сил, энергии Ки и калорий в свой желудок, начал обдумывать тонкости великого и ключевого, поворотного момента в истории киргизского народа.
И только я начал решать проблему организации чартерных рейсов в Милан, как увидел трёх ментов, идущих мне навстречу. Вероятность того, что они меня сцапают, была примерно 50 на 50. "Да как же они тебя тронут, если у тебя в голове такие грандиозные планы, - сказало нечто в моей голове. - Таких, как ты, беречь надо, кабинеты отдельные выделять..." "А всё-таки с утра следовало почистить обувь, причесать волосы, оттряхнуть джинсы и заштопать куртку, и лепешку спрячь в шапку!!!" - буркнуло другое нечто, но видать, было поздно.
Средний в тройке ментов, видимо, завидев в моих глазах головокружительные перспективы для всех нас стать обладателями Шенгена, окликнул меня: "Стой, здравья жлав". Я конечно, личность для Кыргызстана эпохальная, но всё же, если каждый будет со мной здороваться, я не успею завершить великое дело, и всё-таки я занятой человек.
- Здрасьте, - произнёс я с каким-то дребезжаньем, лебезя, что сам удивился, ведь со стороны могло показаться, что я потерялся и струсил.
- А чё боишься, грех на душе? - несколько заносчиво и вызывающе спросил средний мент, лицом смахивавший на жителя Аппенин.
- Не-е-ет, - заблеял я, удивившись пуще прежнего, голос определенно не слушался моего великого духа, клевеща на меня. Выставляя меня обычным трусом.
- Дакуминты исть? - весьма грубо, брезгуя фонетикой великого и могучего спросил стоявший справа мент.
- Ага-ага, щяс, щяс, - ещё более раболепно и услужливо протявкал, кажется, мой голос. А руки? Что творили мои руки? Они быстро и суетливо полезли во внутренний карман куртки, панически ища документы. Ах вы руки - мои ли вы руки? И с вашей помощью я хотел бить макаронников и португезов. Вот вы какие.
- А-а, э-э, вот-вот мой паспорт, - вручая им потертый документ, всё в той же манере сказал я, и, желая ещё больше угодить, добавил: "Любуйтесь", и при этом чуть наклонился, как японец. "Ух, какая ты оказывается сука", - прокомментировал это великий дух во мне.
- А чо так? Любуйтись. Типа падавитись, что ли? Чё, дэрзкий, да? - задался риторическим вопросом мент, стоявший справа.
- Н-нет, к-конечно, - панически принялся оправдываться мой голос. Он говорил и говорил, я даже и не понял что. Но было ясно, вся речь была наполнена словами самоуничижения, и восхваления труда доблестных милиционеров. Раз 16 голосом был произнесен словооборот "Славьтесь, отпрыски Дзержинского", раз 12 "Челом бью, повеса чон-арыкский", раз 30 - "Извините, больше не буду" и наконец, раз 8 "Можно, я пойду". В конце, кажется, прочёл спонтанные стихи, бурно жестикулируя руками:
О! Вам, служители закона,
Я посвящаю строчки сии.
Я вас люблю любовью сына
К отцу родному своему.
Хоть бей его до синяков,
Любить отца - его судьба.
...
И в такой же манере налепил ещё строк 6-7. И заискивающе посмотрел в глаза ментов посередине и справа. Боже мой! Всё моё тело, всё нутро оказалось таким сволочным и жалким. Даже глаза, и те, скорее всего, напоминали глаза дворняги при виде своего хозяина.
- Иди давай, придурок, - дикторским голосом сказал молчавший доселе левый мент, бросив мне под ноги паспорт прямо в лужу.
Мои руки подобрали паспорт, мой голос искренне протявкал: "Спасибо, до свиданья!.."
Остаток пути я молчал, доедая лепешку. Решил одно: "Ментов мы в Милан и Лиссабон брать не будем, я не позволю..."