У Павла Каземировича было в Москве одно заколдованное место. Роковое, можно сказать. По странному совпадению, находилось оно мене чем в трехстах метрах от того родильного дома, где его произвела на свет матушка.
Располагался этот "бермудский треугольник" на стыке Воздвиженки и Нового Арбата. Напротив выхода из метро, и эдак, немножко, в обе стороны.
Первый раз это случилось зимой, когда он проходил мимо Музея прикладного искусства и решил зайти туда, увидев вывеску о проведении выставки-продажи авторских работ российских ювелиров. Надо было купить жене подарок на Новый год.
Но он так туда и не зашел.
В тот момент, когда Павел Каземирович уже протянул руку, дабы открыть дверь музея, из под колес несущегося быстро автомобиля вылетела огромная сосулька, которую полчаса назад сбили с крыши дворники, и как сжатая пальцами скользкая арбузная семечка, ударилась об стену здания, в метре от его головы.
Ледяной снаряд, весом не менее двух килограммов, расшибся в мелкую крошку, запорошив острыми сколками глаза и поранив щёку.
Чертыхаясь и отплёвываясь, Павел Каземирович на автомате проскочил заветную дверь, и также механически добрёл до метро. А там и домой...
На следующий день, кроме небольшой царапины на щеке, ничто уже не напоминало ему о давешнем неприятном происшествии. И так продолжалось до самого лета.
На этот раз Павел медленно шёл по направлению к Калашному переулку с противоположной стороны Воздвиженки, мимо Дома Дружбы народов. Ему всегда был не симпатичен этот каменный торт, подаренный толстосумом своей любовнице.
В душе он просто завидовал людям, которые могут позволить себе такие подарки. Он, например, ужасно завидовал Пабло Пикассо, потому, что тот мог всем направо и налево раздаривать подлинники полотен Пикассо.
В тот жаркий летний день, Павел Каземирович, мокрый, как мышь, вынутая из деревенского рукомойника, спешил по делам.
А в это время, какой-то непутёвый сотрудник Мосводоканала оставил открытым канализационный люк на проезжей части и пошел пить водку. А другой непутёвый, скорее всего переодетый в гаишную форму сотрудник Девятого управления КГБ (охрана правительства), вместо того, чтобы просто закрыть люк, поставил перед ним знак "проезд запрещён" на шаткой деревянной подставке с полметра высотой. Простая крестовина с торчащей палкой и знаком на вершине. Но, чтобы этот памятник его предусмотрительности не сдуло ветром, одну из ножек он придавил полновесным красным кирпичом производства Галицинского завода.
И вот, в тот самый момент, когда Павел Каземирович, покуривая, двигался мимо, какой-то несущийся автомобиль наехал на одну из ножек "памятника", висевшую над колодцем, от чего кирпич, подброшенный образовавшимся рычагом, полетел в голову Павла и расшиб бы её наверняка, если бы тот не нагнулся, чтобы завязать распустившийся шнурок на ботинке.
Свист пролетающего снаряда слился со звоном стекла. Это разлетелась на осколки ажурная рекламная тумбы с изображением пачки сигарет "Голуаз Блондес".
Павел Каземирович сразу же вспомнил свою зимнюю неприятность, однако и в этот раз для себя правильных выводов не сделал.
Но буквально через неделю, решив срезать часть пути и не тащиться от метро "Арбатская" до подземного перехода рядом с рестораном "Прага", Павел Каземирович решил просто перебежать Воздвиженку именно напротив всё того же Дома дружбы мецената с балериной.
Никогда не был Павел неуклюжим рохлей. Напротив, был проворен и ловок. Особенно хорошо давалась его длинным ногам легкая атлетика.
Но... Путь к дороге преграждала толстенная якорная цепь, живописно натянутая на металлические столбики, с провисом. Перепрыгнуть через эту преграду Павел не смог. И всего-то от земли сантиметров тридцать, а то и меньше. Но зацепился рантом ботинка и рухнул плашмя прямо на проезжую часть, где, как всегда, неслись автомобили и маячили девяточники.
Лёжа на раскаленном асфальте лицом вниз, Павел не видел, что происходит вокруг, не знал, кто и на машине какой марки наедет на его несчастную дурную голову. Но даже не пытался подняться или отползти.
Почему-то лежать вот так, на ходу у смерти, показалось ему очень прикольным. Аж захотелось, чтобы скорее...
Но скорее не получилось. Заскрипели тормоза, заматерились со всех сторон, засвистел мент, и весь театр был испорчен.
Не получилось из Павла Каземировича Берлиоза, да и трамваи тут уже дано не ходили.
Зато в мыслях что-то прояснилось. Стал вспоминать, а что ещё произошло в этом месте такого, неприятного.
Как-то выпивая в уличном кафе свой кофе со свежим бубликом, Павел Каземирович был подвергнут нападению целого полчища голубей и воробьёв, которые не просто злостно отняли у него бублик, но ещё и клюнули, и нагадили в бумажный стаканчик.
Другой раз, открывая банку с теплой пепси-колой, он услышал, что звонит его мобильник. Движение руки с банкой, движение другой руки к телефону, и движение фонтанирующей коки с колой, совпали таким неповторимым образом, что Павел Каземирович был облит с головы до ног. А пока разговаривал с клиентом из Канады, на него ещё и пыль осела. В общем, чучело и есть чучело.
И стал Павел Каземирович это место избегать. Обходил то по Бульварному Кольцу, то мимо Манежки, а дальше переулками.
Здесь, в одном из переулков он и встретил ЕЁ.
Она была студенткой Театрального института и с первого взгляда показалась ему очень забавной.
Не то, чтобы смешной, а именно забавной.
Смотреть на нее было весело и приятно. Вообще, можно было долго смотреть не отрываясь, как на огонь в костре или играющего котёнка.
Павел Каземирович пошел следом за ней. Просто так. От нечего делать. Точнее делать было чего. Но сразу как-то расхотелось.
Она шла к метро. На высоких каблуках, явно к ним не привычная, потому что ноги постоянно подворачивались и от этого казались ещё красивей. Потому что было это похоже на то, как разъезжались на льду ноги у оленёнка Бэмби в диснеевском мультике. А для Павла Каземировича этот оленёнок был чем-то вроде эталона красоты. Глаза как у Бэмби...!
Потом, он стоял и смотрел, как она ест мороженое. Это было весьма эротичное зрелище.
Вообще, молодые женщины как-то особенно облизывают вафельные рожки с мороженым.
Просто смотреть больно.
А эта девчонка, кроме всего прочего, была ещё и одета несуразно. То-есть ослепительно несуразно. Несуразно до умопомрачения.
На ней было платье явно с чужого плеча. Может старшей сестры, или мамино. Оно было ей велико размера на три, как минимум. Кроме того, этот обалденный прикид имел глубокий вырез на том месте, где у взрослых женщин должна располагаться грудь и лежать (я подчеркиваю, именно лежать, а не свисать) кулон.
Но у этой первокурсницы театрального вуза было в наличии немного бёдер, много ног, нормально талии, но с грудью был явный "недовес".
Этот временный физический недосмотр природы приводил к тому, что великоватое платье настойчиво старалось сползти на землю. Чтобы этого не произошло, девушка постоянно ловила его хрупкими плечиками и неловко подворачивала ноги для сохранения баланса тела.
Павлу Каземировичу было знакомо в некоторой степени это состояние. Ещё совсем недавно, всего каких-нибудь лет двадцать назад, может двадцать пять, он сам также старательно ловил свои брюки отработанными движениями бёдер. Костюмы, которые ему покупала мама, были ему впору и сидели отлично только в части пиджака. Но брюки всегда были страшно велики. Стягивать ремнем, ушивать, или вешать на подтяжки было бессмысленно. То-есть технически возможно, но вид портился безвозвратно.
Придаваясь воспоминаниями и сладко ностальгируя, Павел Каземирович не заметил, что и любительница мороженого тоже на него с интересом поглядывает.
А когда заметил, то не удивился.
Женщины вообще на него смотрели без отвращения. Особенно молодые. Особенно если их было двое или трое.
Тогда они довольно нахально разглядывали его высокую фигуру, шушукались и хихикали.
Его это злило страшно.
Наверное, он мог бы легко знакомиться с этими девушками, и был бы, в принципе, не против такого знакомства. Но совершено не представлял о чем с ними можно говорить.
Все они казались ему страшными дурами. Вообще он был не очень высокого мнения о женском интеллекте. И страшно удивлялся, когда встречал умную "особь женского пола".
Его любимой притчей была история о том, как в некоем африканском племени мужской и женский ум имеют разные названия. Мужской гордо назывался - "фатонга", а женский просто и кратко - "улу".
Кроме того, он читал недостойным взрослого мужчины "волочиться" за молоденькими девушками.
Но за этой ему очень захотелось поволочиться. Просто очень.
Она ему кого-то напоминала, или наоборот, не была похожа ни на одну из женщин, которых он знал. Тем более что всех он и не помнил уже.
Бабником был наш Павел Каземирович. Чего греха таить.
Но как же давно он нее влюблялся! Как давно не испытывал такого трепыхания сердца, будто к нему во сне, когда он лежал на спине с открытым ртом и храпел, в грудную клетку пробрался воробей и там сейчас бесчинствует. И как ноги давно не подгибались от сладкого "не пойми чего"!
А когда девушка пошла дальше, к метро, уже не вспомнил Павел, что идти ему предстоит через то проклятое для него место, где не был он уже очень давно, и тем больше была вероятность вообще не пройти там живым.
Но забыл он просто. Засмотрелся на эти ножки оленёнка Бэмби и одно голое худенькое плечико, которому не досталось платья.
Идти пришлось мимо стены кинотеатра "Художественный" вдоль рядов палаточек и ларьков со всякой дребеденью.
А дальше под строительными лесами, на которых какие-то нерусские люди стояли и красили стену.
И вот, уже у самого входа в метро, когда идти-то оставалось всего шагов десять, почувствовал Павел Каземирович, что вроде как падает что-то сверху. Поднял глаза, и увидел ведро с краской, которое летело вниз прямо на голову его даме. А он только и успел, что вперёд податься. И уже в прыжке, на лету, понял, что не попадет ведро по голове Бэмби. И зря он старается.
Но ведра в этом месте гоняются не за начинающими актрисками. Они здесь ловят старых дураков, таких как Павел Каземирович. И иногда им удается их поймать.
Скончался Павел не сазу. Успел додумать одну мысль и увидеть одно видение.
Мысль такая, - А ведь это была моя последняя любовь!
А видение вообще смутное. Будто он и не он вовсе, а далёкий его предок. И его, вместе с другими поляками, в 1612 году выгоняют из Кремля через Кутафью башню прямо на Воздвиженку. А там его кто-то с крыши камнем по башке...
Так и умер Павел Каземирович от любви и исторической правды.