Поговорив таким образом, Иван Алексеевич входил в избу, ставил привезенную сетку с продуктами на кухонный стол, затем снимал сапоги и искал тапочки.
--Пап, а ты где живёшь-то? - однажды поинтересовался Егор.
--Я-то?
--Ага, ты-то.
Сказать правду, что охмурила его в городе молодая бабёнка, работающая продавщицей, Иван Алексеевич не мог. Он ещё сам толком не разбирался - серьёзно это или так, временный угар.
Первые дни Иван Алексеевич был весел, разговорчив, обедал со всеми за общим столом, балагурил, чинил что-нибудь во дворе, колол дрова. С матерью вел себя, будто все было по-старому и ничего особенного не случилось. Потом постепенно становился вялым, тихим, если и делал что, то без охоты, или просто бренчал на гитаре.
Уходил он так же внезапно, как приходил.
--Ну, до свиданья, сынок, - говорил он обычно и совал то рубль, то трешку, смотря сколько осталось.
--Теперь когда приедешь-то?
--Приеду, - неопределенно обещал Иван Алексеевич. - Ты мамку слушай...
Иван был мужик не ленивый, дельный. Кроме того, что работал он в деревне электриком, имелся у него необычайный дар резьбы по дереву. Его изба, вся в узорах, орнаментах, завитушках, выглядела как игрушка, и даже приезжал из Калинина журналист и фотографировал эту резную диковинку для газеты.
Инструмент для резьбы и выпиливания - разные стамесочки, лобзики, ножички - Иван Алексеевич хранил в самодельном плоском ящике, похожем на этюдник художника. Он и уехал, взяв с собой лишь инструмент. Всякий раз, когда отец возвращался домой, Егор искал глазами именно этот плоский, выкрашенный зеленой масляной краской ящик. Он знал, если вернется отец с ним - значит, уж вернется и больше не уедет.
Соседка Настя - баба крепкая, большая, добрая. Ее муж Виктор - мужик плюгавенький, ниже ее на голову, тоже не злой, но вспыльчивый.
Настя делает вид, что боится его, слушает его указания, но поступает всегда по-своему.
Когда он, случается, вспылит вечером, то утром долго не слезает вниз, наблюдая за женой, стараясь угадать, чем дышит. И если она произносит: "Иди чай пить, хиздрик", он с облегчением спускается с печи, разумно заключая, что вчера гневался не шибко и Настя его простила.
Впрочем, добрая Настя всегда прощала его. И в это утро простила, дала опохмелиться, и он, довольный собой, вышел во двор, сел на бревно покурить. Увидел Егора, глядящего в театральный бинокль на дорогу.
Отец не появлялся две недели, и Егор каждое утро в восемь - в это время люди шли с поезда - смотрел вдаль на косогор за последней избой в деревни.
--Продай биноклю, - который раз спрашивал Виктор, зная, что Егор не продаст.
--Отстань, - подкручивая колесико резкости, отвечал Егор. Приезжие прошли по дороге на гребне косогора, а отца не было.
--Спиннинг даю.
--Зачем он мне.
--Мерёгу впридачу, ёксель-моксель.
--На кой она. Я удой больше натаскаю.
--Батьку глядишь, - помолчав и поковыряв в носу, произнес Виктор. - Зря глаза портишь. У его в Удомле другая баба имеется.
--Дурак, - сказал Егор, почему-то покраснев. И ушел в избу.
Вечером, когда мать вернулась с фермы, он осторожно спросил:
--Мам, папка-то что в Удомле делает?
--Электростанцию атомную строит, - не сразу, а помолчав, придумала она. - Шабашит отец...
Небольшой, районный город Удомля, что в тридцати километрах от деревни, стал заметным благодаря строительству там атомной электростанции. Несколько деревенских мужиков, взяв расчет в колхозе, подались в Удомлю на строительство.
--Тут, что ли, дела-то мало, - не унимался Егор.
--Видать, там слаще...
"Врешь ты все", - решил Егор, но уточнять, правду ли брякнул Виктор, не стал. Он только поглядел на мать как-то впервые пристально. Она показалась ему красивой, и было не понять - зачем отцу нужна другая. Егор лишь поинтересовался:
--А что такое атомная?
--Сила такая...На чердаке словарь погляди. Там про все сказано. Или у Валентина Валентиновича спроси...
Егор полез на чердак. От книги пахло кладбищем. Это был толстый томик павленковского энциклопедического словаря в черном отвалившемся переплете, с потрепанными краями страниц. Никто не помнил, как попал на чердак этот словарь.
Егор долго искал, поплевывая на палец. Наконец за "атомизмом" отыскал и "атом". Прочел, шевеля губами: "Мельчайшая частица материи (вещества), не делимая никакими искусственными и естественными средствами, конечный элемент материи. Мнения о свойствах атомов разнообразны и противоречивы".
Он ничего не понял, кроме одного: атом - частица материи. Материя же ему представлялась тканью, занавеской у печи, платком, какой носит мать. Но при чем здесь электростанция и платок?
Решил спросить у Валентина Валентиновича, которого все в деревне звали просто - Валя-Валя. Валя-Валя работал счетоводом в правлении, он нахватался где-то никому не понятных слов, любил применить их и оттого считался самым знающим и ученым человеком из местных.
Уже в летах, совсем лысый, улыбчивый, с кисточкой усиков под носом, он хотя и был смешноват, но его уважали за почтительность ко всем и незлобивость.
На другой день Егор стал ждать у правления, когда Валя-Валя выйдет на обед. Тот вскоре показался, как всегда с коричневым портфелем, в шляпе и при галстуке.
Поздоровались. Валя-Валя, к удивлению Егора, сам проявил к нему интерес:
--Как живешь, Егор Иванович?
--Ничего живу.
--Таисия Марковна здорова?
--Мамка-то? Здорова. Чего ей сделается...Валентин Валентинович, я спросить вас хочу. Что за штука такая - атом?
--Вот в чём фокус, - обрадовался Валя-Валя. - И что такое материя, не знаешь.
--Это знаю. Вот пиджак ваш клетчатый из материи.
--Э-э-э, милейший Егор Иванович, материя это всё, что наблюдается в окружении. И ты, и я, и изба вот эта, и портфель с важными бумагами - всё материя. Твердь природы, так сказать. Субстанция. Субстрат. Соединения атомных частей миропорядка...Нет, ты ещё не поймёшь. Ещё рано. Тут надо ум взрослого субъекта...
"Во дурак", - подумал Егор и сник.
--Мамка, значит, на ферме? - деловито поинтересовался Валя-Валя.
--На ферме.
--Это хорошо. Мне, так сказать, надо с ней поговорить по служебной линии. Нам по пути?
--Нет, не по пути. Я домой...
Таисия давно приглянулась холостому Вале-Вале. Всякий раз, когда она проходила мимо его избы, он, укрывшись тайком за занавеской, провожал ее взглядом.
Да и то не зря. Добротно сложенная, широколицая, кареглазая, она была из той породы женщин, что в девичестве порой незаметны, невзрачны, а с годами делаются привлекательней.
К тому же теперь дошел и до Вали-Вали слух, что Иван вроде бы бросил ее, уехав в Удомлю к другой. Было самое время закинуть удочку.
На ферме, пока коровы находились на выпасе, бабы чистили стойла. Таисия, в сером халате, в резиновых сапогах, держала в руках шланг и поливала водой цементный пол.
--Тут, товарищ звеньевая, в одном нарядике подпись отсутствует. Вернее сказать, она имеется, но не чётко поставлена. Не уловить - ваше это факсимиле или не ваше. - Валя-Валя расстегнул портфель, вынул бумаги.
--Возьми глаза в руки и уловишь.
--Все же прошу вот тут повторить роспись для чистоты документации. Одну-две закорючки. Прошу. - Он протянул ей ручку и подставил портфель.
--Сам ты закорючка, - добродушно бросила она, расписываясь.
--Вот теперь порядок. Я во всем уважаю порядок, Таисия Марковна.
--Вы сегодня вечером работаете или имеете свободный досуг?
--Это еще зачем такой допрос?
--Уполномочен правлением, - поспешно приврал Валя-Валя, стрельнув замками портфеля. - Поинтересоваться бытом и устройством. Но вообще-то, я, так сказать, и самолично. Если не против?
--Заходите. Дверь не на запоре, - с иронической ленцой в голосе разрешила она и уплыла к истекающему шлангу...
Вечером, когда стало смеркаться и зажглись слабым светом окна, Валя-Валя, чисто выбритый, пахнущий одеколоном, какой-то новенький, с неизменным портфелем, где лежала пачка печенья и коробка шоколадных конфет, открыл скрипучую калитку и деликатно постучал в дверь. Никто не откликался. Он толкнул ручку, поднялся по ступенькам в сенях и опять постучался.
Вышел Егор с бугорком на щеке, образованным куском булки.
--Здравия желаю! - воскликнул Валя-Валя, пригнувшись и переступая высокий порог.
--Виделись уже, - жуя, ответил Егор.
--Пожелать здоровья лишний раз нелишне. Мама-то дома?
--Дома. Мам, к тебе! - крикнул Егор и скрылся в комнате.
--Чего трёшься. Пришёл, так проходи, - пригласила Таисия, появляясь из кухни.
Валя-Валя прошел в большую светлую горницу, смахнул шляпой с сиденья стула невидимые соринки и, присев, опять надел шляпу, стесняясь лысины.
--Хорошая у вас изба. С фасадного парада - игрушка, а и внутри чисто.
--Нашел чистоту. Мне лизать недосуг, - сказала Таисия, неся пепельницу.
--Не курим, Таисия Марковна. Семнадцатый год как бросил это баловство. А почему? Вред один жечь табак. И грязь. Больше никакого смысла.
--Ишь праведник, - Таисия задернула на окнах занавески. - Уж, верно, и не пьешь?
--Не пью, Таисия Марковна. А почему? Как утверждают научные медики - вредительство организму...
Валя-Валя расстегнул портфель, положил на стол пачку печенья и конфеты.
--Всё вред, пока живы. Егор, - позвала она, - ты в кино собираешься?
--Собираюсь, - ответил он из другой комнаты...
Таисия постелила чистую скатерть, принесла горячей рассыпчатой картошки, соленых грибов, сала. Она была одета по-домашнему, но, в отличие от большинства деревенских баб, ходивших в будни кое-как, все на ней было ладно, чисто, все шло ей. "Ждала меня", - удовлетворенно отметил Валя-Валя.
--Ты чего это в шляпе сидишь, как не русский.
--Извиняюсь. Так сказать, забылся при виде вас...
Валя - Валя, хотя был не голоден, ел с аппетитом, рассказывая, что он тоже любит и умеет готовить и даже при покойной жене всегда стряпал сам.
--Моя тоже была, как вы, Таисия Марковна, женщина рачительная, хозяйственная и тоже уважала порядок и домовитый уклад семейственного уюта.
--Отчего ж она померла?
--Научные медики установили - от неизвестной пока болезни внутренностей организма.
--Ишь ты. При таком-то муже. Накось тебе еще щей.
Валя-Валя не отказался. Выхлебал еще тарелку, обсосал косточку, держа её двумя пальцами.
--Имею деликатный вопрос, Таисия Марковна. Иван Алексеевич в отлучке временной или как иначе?
--Будто не знаешь.
--Слыхать слыхал, но по воспитанию и образованности не имею привычки, так сказать, доверять слуховым сплетням. Пока не установлю самолично.
--Чего такая пытливость? Шабашит он в Удомле.
--Значит, во временном отъезде?
--Куда он денется.
--Семья, конечно, центральная ось жизни. А почему? Считаю, что без семейного окружения человек, так сказать, не может иметь естественного хода крови и рассуждений.
--Мудрёно вяжешь, Валентин Валентинович. Ты ешь, не зевай. Мужик должен поесть крепко. А ты дядька холостой, заботиться, поди, некому о тебе.
--Истинно некому, Таисия Марковна. Все сам, все один.
--Бабы свободные имеются. Чего ж один?
--Не моих параметров, так сказать.
--Какие ж тебе надобны?
--Чтоб имели вашу, Таисия Марковна, душевную домовитость и хозяйственность.
--Ой, не то поёшь, - засмеялась она. - Не в ту степь тебя ведет. Ты ешь, да не забывай, что правлением уполномочен.
--И самолично тоже...
Они сидели долго. Таисия раскраснелась. Помолодевший Валя - Валя тоже разрумянился, от волнения попросил разрешения выкурить папироску. Потом пили чай с баранками и малиновым вареньем.
За окнами стояла тишина. В тёплой от оранжевого абажура горнице пахло истопленной печкой, малиновым чаем, от широкого чистого лица и всей мягкой фигуры Таисии исходил тёплый, спокойный уют, и одинокому Вале - Вале не хотелось возвращаться в свою пустую нетопленую избу.
Скоро должен был вернуться Егор.
--Ну, спасибо за угощенья, Таисия Марковна, - сказал, поднимаясь и надевая шляпу, Валя-Валя, - Пора, как говориться, и честь знать. Очень было приятно у вас...
--Конфеты - то возьми. Пригодятся.
--Никак не могу. Это вам, или Иван Алексеевич вернётся из командировки, или сыну. Кстати, Таисия Марковна, если ощутите свободное, так сказать, состояние, то имейте в виду, что я всегда способен на встречные движения...
Иван приехал на другой день, как всегда нежданно-негаданно, с вечерним поездом.
--Здорово, сосед! - крикнул, открывая калитку своего двора и выходя навстречу, Виктор.
--Приветик, сосед.
Иван Алексеевич задержался, угостил Виктора сигаретой, поинтересовался сенокосом.
--Надолго прибыл? - хитро щурясь, спросил Виктор.
--Ещё не знаю, - уклонился Иван.
--Смотри зевка не дай, ёксель-моксель...
--Ты о чем?
--К Таисье-то Валя-Валя бабки подбивает.
--А тебе что? - недовольно спросил Иван.
--А ничего. Я так. К слову пришлось...
Иван направился к дому, хозяйственно оглядев резную избу, отметив, что надо подрубать два венца, что села на бок огородная часть забора. Таисия была дома, жарила у плиты блины.
--Прибыли с гастролей, - с веселой ленцой пропела Таисия, не глянув на мужа.
--Как живёте-можете?
--Не тужим, на ферме служим.
--Егор-то где?
--Рыбалит, поди...
Иван прислонил к печи сетку с продуктами, стащил тяжелые сапоги, надел тапочки и прошел в горницу. Его всегда обескураживало и оглупляло ироническое спокойствие жены, в котором ощущалось превосходство. Она никогда не спрашивала Ивана о его жизни, новой семье, не устраивала, как другие бабы, скандала. Денег не просила, а если он давал - не отказывалась. Она знала по слухам всезнающих старух и про удомельскую продавщицу, и про то, что у нее двое маленьких ребятишек. А к Ивану относилась как к гостю: пришел - хорошо, ушел - еще лучше. Находясь в неясной роли приходящего мужа, он недоумевал, отчего Таисья не ставит законное условие: или оставайся, или убирайся. В таком случае ему стало бы кисло, он еще не готов был ни отчалить окончательно от одного берега, ни твёрдо пристать к другому. И Таисия, спокойно отшучиваясь от укоров и советов баб, подсознательно чуяла мужнину раздвоенность, а ровный, широкий характер ее позволял ей не пороть горячку.
Иван прибыл слегка навеселе. Он включил радио, бесшабашно пощёлкал пальцами, посмотрел на ряд стопок в серванте.
--Вечерять-то скоро? - спросил он, выходя на кухню.
--Борщ в печи. Ешь.
Он полез в сетку, вынул палку колбасы, коробку конфет. Таисья хотя стояла спиной, каким-то сквозным зрением все видела.
--Что за новость? - спросила она
--Гостинец.
За ужином Таисия молча принесла коробку, оставленную Валей - Валей.
--В честь чего такие десерты? - удивился Иван.
--Не твоего ума забота. Садись ужинай...
Говорили ни о чем: о соседях, о том, что пошли белые грибы, а малина отошла.
--Изгородь, вижу, осела. Надо завтра брать лошадь да ехать ольшаник валить.
--Валяй, если охота есть. А я уж мужиков просить надумала.
--Зачем нам мужики. Я и сам в силе.
Наевшись, устав с дороги, Иван, не дождавшись сына, пошел спать. Спал он всегда теперь один на диване. Правда, однажды поздно вечером он с нетрезвой головой прошлепал было в комнату жены, но она так твердо отшила его, что больше не рисковал.
Рано утром Иван, выпросив у бригадира лошадь, отправился рубить ольшаник. Два дня он ставил новые опоры, шкурил жердьё и обнёс половину участка новой изгородью. Егор помогал: носил рукавицу с гвоздями, добирал кору с красных стволов, отпиливал лишки.
Кончив дело, они сели под старой яблоней. Иван закурил, Егор похрустывал яблоком.
--Валя-Валя-то бывает у нас? - как бы без интереса спросил Иван.
--Ходит.
--Часто?
--Частенько, - соврал Егор, почуяв, что отца задело.
Они помолчали.
--Рыба клюёт нынче?
--Линя много.
Иван снял кепку, отер ею голяшку кирзового сапога, попробовал что-то напевать, но бросил.
--И чего он делает?
--Кто?
--Валя-Валя.
--Сидит, разговаривает.
--И долго сидит?
--Не знаю. Я в кино тогда ухожу. Или спать на сеновал.
--А он сидит?
--Сидит.
--А мамка?
--Тоже сидит.
Иван надел кепку, сорвал с висящей над ухом ветки яблоко.
--Пап, а ты на электростанции работаешь?
--Ну.
--А что такое атом?
--Чего, чего?
--Атом что такое? Я в словаре смотрел - не понять. У Вали-Вали спросил - тоже не знает.
--Атом? - Иван откусил яблоко, поморщился, соображая, как ответить.
--Сила такая, невидимая простым глазом. Понял?
--Нет, не понял, - сознался Егор и подумал обо всех взрослых: "Умные, а такие дураки".
--Ну, вырастешь, поймешь. - Иван опять откусил яблоко, опять поморщился. - Линь, говоришь, идёт?
--Идёт. Только тут не зевай. Отойдёт от берегов.
--А я это лето еще не рыбалил.
--Чего ж, завтра пойдем поутру. Я места знаю.
--Не, сынок, завтра ехать надо назад.
--Работа?
--Работа...
Егор в тот вечер направился на рыбалку один. Принес двух линей и утром, провожая отца, сунул их ему в сетку.
--Благодарю, сынок, за рыбку, - сказал Иван и, как обычно, воткнул в карман Егору два рубля.
--Теперь когда приедешь?
--Скоро.
--Ты точно скажи, чтоб я знал.
Иван подумал, потирая пальцем небритый подбородок:
--В пятницу жди.
--В эту пятницу? - радостно переспросил Егор. - А утром или вечером?
--С утренним...
Таисия кормила поросенка.
--Я в эту пятницу вернусь, - сказал он ей и, потоптавшись, добавил: - Может, и насовсем.
--Хозяин - барин, - не разгибаясь над корытом, весело бросила жена.
--Ну, пока.
--Валяй...
В пятницу утром Виктор проснулся с неопределённым ощущением вины. Он лежал на холодной печи, пытаясь восстановить - по какой причине вчера гневался, запустил под лавку тарелкой.
Хотелось пить. Настя на кухне гладила, шипел утюг, и было страшно спускаться с печи. Все же, мучимый жаждой, Виктор тихонько сполз вниз, босиком, на цыпочках вошел на кухню и прильнул к ковшу с холодной водой.
--Который час? - Он спросил не время узнать, а чтобы разведать, как Настя настроена.
--Солнце выше ели, а мы еще ни хрена не ели, - шипя утюгом, беззлобно произнесла Настя, а у Виктора отлегло от сердца. "Значит, ничего - простила, не серчает", - установил он и, осмелев, спустился с цыпочек на пятки.
--Ты чего это гладишь?
--Твои портки да свои платки...
Виктор покосился под лавку на осколки тарелки, поскреб под рубахой холодный живот, поглядел на ходики. Стрелки показывали двадцать минут восьмого. "Шутит - значит, порядок...Хорошая у меня баба", - решил он и, надев на подштанники брюки, потрусил в сарай облегчиться. Потом сел на бревно покурить, увидел Егора с биноклем.
--Продай биноклю! - крикнул Виктор, склеивая языком лопнувшую сигаретку. Егор не отвечал, пристально всматриваясь вдаль. Он глядел долго. Виктор уже успел вставить сырую сигарету в мундштук, сделать несколько затяжек, как вдруг заметил, что Егор встрепенулся, подпрыгнул, отстранив от глаз бинокль, потом снова прильнул к нему.
--Идет! - крикнул он, словно был один. - С зеленым ящиком идет!
--По крыше воробей, - подхватил Виктор. Но Егор, не обращая внимания на него, прыгал и кричал:
--Идет, идет, идет!
--Кто идет-то? - спросил Виктор, подходя к Егору.
--Батя идет.
--Во ёксель-моксель. Я думал, кто идет. А это Иван. Дай-ка поглядеть.
--Гляди на здоровье, - ликовал Егор, - а хочешь - бери насовсем! - азартно крикнул он и кинулся за калитку.
--Чего ты? - недоумевающе и несколько испуганно спросил Виктор, вертя бинокль в руках. - Во баламут, ёксель-моксель. Ничего не понять.
Он покрутил жёлтым ногтём в ухе, оглянулся и, сунув бинокль за пазуху, заспешил в избу.