В роду Суховетвей однажды родился мужчина, равных по силам которому не рождалось. Высотой он был три метра, борода закрывала ему грудь, подобно щиту, и к двадцати годам не было на его коже ни одного светлого пятнышка - весь он был покрыт Знаками своих побед. Он мог крикнуть с одного берега полноводной Лирры, и люди на другом берегу слышали каждое его слово. Он выкорчёвывал самые толстые пни голыми руками, он топал ногою так, что земля разрывалась, в волосах ему вили гнёзда птицы, а смех его был подобен дальним раскатам грома. Звали его Боходаресс, мать его принадлежала к знатным женщинам-суховетвам, а отец прибыл с Юга.
Жил он в то время, когда не зазорным считалось грабить соседей, а пришельцев с других рек убивать, не давая тем даже слова произнести. Род Суховетвей враждовал со многими, но особо рьяно - с Родом Коромшелов. Коромшелы живут и сейчас, хотя мало их стало, и легенду о Боходарессе они никогда не вспоминают - потому что это он их выжил с излучин Лирры и согнал в срединные пустоши. Все мужчины-суховетви хотели стоять рядом с Боходарессом на корабле, поэтому он отобрал себе самых лучших, и с ними, с наречёнными братьями, спускался вниз, по течению, грабил Коромшелов, а потом Полозенцов, а потом многие-многие Роды, что, может быть, уже и вымерли сейчас. А потом Боходаресс с братьями поднимался наверх, против течения, и доходил до ледяных берегов, где жили зверо-люди, покрытые шерстью и спящие на снегу. А потом снова шёл вниз, и так всё время. Но не разу он не забыл, где высился его дом - отсылал суховетвям целые корабли меди, песка, зёрен и кожи, одинаково искусно снятой и с пустошных ящеров, и с северных зверо-людей.
Но к тридцати годам Боходаресс заскучал, одолели его тоска и уныние. Братья его не веселили, девушки не прельщали, враги не задирали. Да и не осталось врагов у Боходаресса, всех он заставил себе служить, а кого не заставил, тех изгнал, а кого не изгнал, тех перебил. Громко жаловался он на свою судьбу, что не могла подарить ему достойного противника, и в пылу каждого пира говорил: "Если бы Боги жили среди нас, я бы вызвал одного на поединок... а то и двоих! Нет мне на земле равных, как пить дать, нету..."
Как-то раз корабли Боходаресса (а было их три пятины , и все превосходные: белые как снег палубы, чёрные как смола бока, блестевшие как стекло вёсла...) поплыли на юг, потому что жене Старейшины приснился сон, будто с юга идёт суховей и языки пламени хотят дотянуться до подножия леса. Некоторые говорили, это оттого, что жена Старейшины легла спать ногами к плохо затушенному очагу, и во сне ей стало жарко, но многие верили ей, как женщине проницательной и не раз разглядывающей будущее в своих снах. Как бы то ни было, когда корабли достигли устья Лирры, берега вдруг стали серыми. Это безродное племя с пустошей, которому Старейшины не давали названия, поднялось к реке: они пили из неё воду и умывали свои серые лица, одинаковые, как у близнецов, и было этих близнецов сотня пятин, вдвое больше, чем приплывших суховетвей. Безродное племя не почитало огонь, а обращалось с ним словно с грязью под ногами, жгло костры тут и там, а их сумасшедшие вожаки в диких плясках могли выдыхать огонь из горла.
Суховетви спрыгнули с кораблей и начали бой. Бесновалось безродное племя, опалило кострами берега, билось насмерть, но Боходаресс и его братья расправились со всеми, и выкинули их тела в пустоши, подальше от подножия леса, а в повергнутых вожаков затолкнули сырую землю, чтобы погасить их огненные глотки.
Боходаресс в том бою победил большее количество врагов, чем когда-либо, а самому сильному вожаку раздавил голову своими могучими ладонями так, что искры полетели во все стороны.
Когда же он повёл корабли домой, вдруг встретилась им посреди реки отмель, которой никогда раньше здесь не видали. А на отмели стоит девушка. Посмотрел на неё Боходаресс и подивился: волосы у девушки спущены до земли и крепко-накрепко вплетены в травы; а кожа у девушки белая как кора чащобника ; а живот у девушки такой большой, что она руками его держит, и то с трудом. Взглянула она на Боходаресса, и как разум у него отняла - велел Боходаресс причаливать к отмели и сам уже решил к ней спуститься, но братья начали толковать: "Не дело это, откуда бы тут появиться отмели, да как бы на неё попала девушка? Не ходи к ней, Боходаресс, внемли предчувствию!"
Тогда Боходаресс подошёл к борту и крикнул:
- Кто ты, красавица? Откуда здесь взялась?
А она ему:
- Имя моё ты должен знать. А здесь я стою и жду, когда ты, Боходаресс, подплывёшь и ответишь за своё деяние.
Тут братья начали смеяться и шутить, мол, великое ты деяние сотворил, раз она еле-еле живот держит. Боходаресс рассердился и ответил девушке:
- Ежели ты о бремени своём, то я своих женщин помню. И каждая из них рада, что у них может родиться сын, похожий на меня. И ни одна из них не творит мне упрёка! И твоего имени я не знаю!
А она ему опять:
- Много ты жизней зачал, да только ещё больше отнял. Души, выпущенные тобой, меня тяжелят, уже и ходить не могу. Ты мне, Боходаресс, должен чужие жизни, новое вместилище для этих душ, - а сама руками живот ещё больше обхватывает, надутый, как пузырь рыбы махмош.
Тут братья зашептались, заговорили, загудели. И слышит Боходаресс за собой голос, исполненный страха (а ни разу ему не доводилось слышать братьев испуганными):
- Родана это... Родана... Морина дочь...
И вспомнил Боходаресс всё, что слышал от стариков: что Родана в глубине земли родилась, поэтому кожа у неё белая; что из земли она выросла как цветок, поэтому волосы у неё с травами переплелись; и что в животе она носит все людские души - от умерших забирает, рождающимся отдаёт.
- Свиделись, значит... - проговорил Боходаресс, и вдруг одним махом перепрыгнул борт и приземлился на отмель.
Нахмурилась Родана:
- Долго я терпела твои походы, души забирала исправно. Да только, смотрю, ты никак не уймёшься. Сотню пятин за один день погубил. А подумал, как отдавать будешь?
Усмехнулся Боходаресс. Засмеялся громовым раскатом, аж земля задрожала.
- Чужие жизни я тебе, значит, должен. Да где ж я их возьму? Мёртвых воскрешать не умею. Зато детей могу тебе зачать столько, что вдохнёшь в них все свои лишние души.
Ещё больше нахмурилась Родана, кулаки сжала:
- Ты на судьбу свою грешил, что лучше многих тебе дана. Ты с богами желал мериться силой. И сейчас ты ко мне, Мориной дочери, в безвременье родившейся, как к несмышлёной девице подходишь?!
Наклонил Боходаресс кудрявую голову, и сказал тихо, что только на одном корабле услышали:
- Нет, Родана. У других ты забираешь душу, а у меня похитила всё: силу - когда я твой стан на отмели увидел, разум - когда в очи твои травные взглянул, гордость - когда речь твою властную услыхал. Одна смелость у меня осталась, одно безрассудство, одно безумие.
Сделал к ней шаг Бодохаресс, сделал другой. Смотрела на него Родана зелёными, как молодая листва, глазами. Молчала.
А потом как всплеснула руками - на Лирре поднялась волна до неба, синяя да холодная, из самых глубин, со всеми донными тварями, со всеми подводными травами, и потащила суховетвские корабли до самого дома, и выплюнула их на берег, словно легковесные щепочки.
Возвращались потом братья много раз на юг, но никакой отмели не встречали. Как и самого Боходаресса. Пропал великий суховетв, сгинул, как никогда не рождался.
Но спустя годы вышли из лесов люди, сильные, будто годами прокладывали себе дорогу по древним залесьям, и белые, будто никогда не видели солнца. Было их сотня пятин. И дали им имя Боходарессовых детей, и уступили им лучшие излучины. А складывали про них совсем другие легенды.