Машина обиженно взвизгивала на резких поворотах и прохожие неодобрительно посматривали в её сторону:"Не бережёт, ох, не бережёт хозяин коня своего."
Хозяин же вцепился в руль, взгляд его, казалось, остекленевших глаз, был устремлён вперёд, поверх руля. Рядом с водилой, с правой стороны от него, сидело некое существо. Из-под платка, глубоко надвинутого на глаза, выглядывал востренький носик. А более ничего и не видно за платком. Ну воробышек и воробышек с клювиком.
Михаил Николаевич так и подумал, скосив взгляд на мать. "Прям - воробышек взъерошенный!" И с этой мыслью сквозь обиду и раздражение пробилась жалость к матери. Фигурка справа от него напряглась и по этой напряжённости, он догадался, что взгляд его "искоса" замечен, но проигнорирован.
"Видно, всерьёз её задело..." - подумал он устало, расслаблено, когда и радражение, и жалость, и обида - всё ушло, уступив место какой-то пустоте. И машина, отзываясь на эту расслабленность, перестала "визжать", катилась плавно, будто и сама расслабилась.
" А с чегой-то я взорвался-то?- запоздало размышлял Михаил, "автоматом" оглядывая дорогу.
А день начинался-то славно. Несколько месяцев назад, было это под весну, в очередной его приезд к матери, пожаловалсь она ему на боль в спине да в коленках.
- Давеча пошла за водой, а скрутило, насилу домой возверталась... - жаловалась она сыну.
Тот же недовольно пробурчал:
- Мама, для чего я тебе бочку привёз да в землю вкопал, да воды в каждый приезд в неё заливаю, чтобы ты опять до колодца бегала?
- То так, то так, Мишенька, а пойла поросю наварить, а постирать, да покушать приготовить, а чаю с соседками попить?
Михаил улыбнулся на слова матери, в очередной раз уверяясь, что её не переубедишь. "А может, оно и к лучшему? Всё же двигается, значит и кровушка не закисает..." - думал он. Но боли в спине и в коленках его озаботили. В очередные свои приезды привозил он всякие мази, что-то вроде вьетнамской звёздочки или китайской тигровой мази. Мази были действенными, но на короткий срок. И по врачам возил её. А что врачи, что врачи? Всемогущие, что ли? Оправдывались они, мол, чего же вы хотите? Возраст, подагра, да солей немерено отложено, словно на чёрный день коплено... Михаил задумал было на массаж её возить. Но бабка сконфузилась сразу же, после первого сеанса.
- Мишка! Что же ето за охальники такие? Щупают меня, чуть до ягодиц не добрались! За коленки хватаются!
И всё! И никаких ей больше сеансов! Хорошо, вызнал он, что есть где-то в городе "Болевой центр". Уколами боли снимают: один укол - и на 8 месяцев забудь! Ни спина, ни коленки болеть не будут. Уже и с доктором договорился, и в очередь записался. И вот сегодня после полудня она и заступила, эта очередь. И успел он Валентину, дочку, в школу завезти, а Славика, сынишку, в садик, ещё успел домой заехать за снедью, что Клава, жена, для Петровны приготовила.А приехав к матери да выгрузив снедь, натаскал опять впрок воды.
И едут они потихонечку, да и разговор между ними такой же не спешный. Она всё про Валеньку со Славиком спрашивает, потом вдруг:
Мишка! Почто Зюганова забижают? Чего он людям плохого сделал? Он об хорошем для людей думает! Мы тута с соседками рашили письмо написать, пущай не забижают.
Вот так, с "обменом мнений по текущим вопросам" и доехали они до больнички. Петровну уже переодели в больничную распашонку, которая только перед закрывала, а сзади - вся срамота "на миру". И тут сквозь шторку донёсся до Михаила материн взгляд, испуганный да молельный, мол, "Сынок, спасай!" В ответ сын улыбнулся, вложив в улыбку всё свою нежность. И мать вдруг потеплела лицом.
Он присел в коридорчике на табуретку, что расставлены были вдоль стены. Страшная усталость вдруг охватила его, и, прислонившись головой к стене, он забылся, словно не мать в этот момент была под наркозом, а ему вкололи наркоз. Туманными мыслями накатило: "Валюшку надо после в музыкалку отвезти, а как славно она на аккордеоне стала играть! Славика из сасдика забрать... Клавдии чё-нибудь сладкого купить к ужину, сладкоежка она у меня, наверное, от этого такая сладкая... СЕрёга..." - и тут Михаил и проснулся. И стало ему почему-то тревожно и горько. Сергей - младший брательник, жил "напротив" матери, грубо говоря. "Напротив" -составляли 15 минут езды до домика Петровны...
Не было в округе лучшего знатока спорта во всех его видах, как Сергей Николаевич. Михаил, удивляясь рго познаниям, иногда допытывался, а откуда ты это знаешь? На что следовал гордый ответ: "Тиливизир надо смотреть! Тама нынче в спортканале все вида спорта представлены!" Точно, ведь Марина, невестка, Серёгина жена, вечно жаловалась, что того с дивана не согнать. Во всех мыслимых позах, как то: лёжа, сидя, в полусогнутом, в позе "эмбриона" - Серёга - при телевизоре. Скажешь ему - дрова наколоть надо! А в ответ: "Дрова - пилены, теперь в лес не убегут!". Вот и к матери, вроде и рядом, но Сергей почти никогда и не заезжал...
Чему-чему Михаил завидовал брату - искусству общения. И ведь - к любому подкатит с улыбочкой, с обворожением, и всяк восторгается. А почему у Михаила так не получается? Может, из-за серьёзности его? Так ведь - из одного же корня произрастали...
А и всё... Мыслям задумчивым конец пришёл. Начались мысли суетные - Петровну вывезли после укола. Взгляд её был какой-то шебутной, осоловелый. Словно бабка пятьдесят грамм "веселухи" приняла... Мишку узнала, и давай "пузыри пускать":
- Ай Мишаня, а дохтор - красавчик какой! Он за мною ухаживал! В любви мене признавался! Говорит мне тааак сладенько: "Миленькая, повернись-ка на бочок!" А я и подумала:"Для тебя, мой сладкий, как хошь повернусь!"
Михаил рассмеялся, подумав: "Вот уж истино - чудо укол!"
Мать потихоньку отходила от наркоза, не переставая щебетать. И пока она возврзщалась в норму, Михаил успел сестричкам коробочку конфет презентовать, доктору в кармашек конвертик засунуть. Мать уже была одета, когда Михаил вернулся. Лицо её было ублаготворённое и красавчиком доктором, и всеобщим вниманием к ней медперсонала. Ублаготворённое, но серьёзное, мол, "Мы себе цену теперича знаем! Не продешевим!"
Когда появился Миша, она капризным тоном произнесла: "Михаил! Отвези меня в коператив!"
- В какой коператив, мать?
- Ну, в етот, где пряники мои любимые торгуют.
Михаил, оглоушенный, ошеломлённый вот таким материным воскрешением, вскричал осипшим от изумления голосом:
Ты, что, мать? Какой коператив? Ты, что, раньше не могла сказать? Мне ж теперь 15 вёрст назад надо ворочать, а потом ещё 30 вёрст назад тебя везти! У меня что, делов других нету?
Рядом с водилой, с правой стороны от него, сидело некое существо. Из-под платка, глубоко надвинутого на глаза, выглядывал востренький носик. А более ничего и не видно за платком. Ну воробышек и воробышек с клювиком.
Михаил Николаевич так и подумал, скосив взгляд на мать. "Прям - воробышек взъерошенный!" И с этой мыслью сквозь обиду и раздражение пробилась жалость к матери. Фигурка справа от него напряглась и по этой напряжённости, он догадался, что взгляд его "искоса" замечен, но проигнорирован.
Через неделю Михаил заехал на базарчик привокзальный, где старушки торговались всякой снедью, яблочками да огурчиками солёными для проезжающих пассажиров дальнего следования. Он знал, сегодня её, Петровны день, потому и заглянул. И не ошибся: мать стояла в ряду таких же своих подружек, бойко переговариваясь с ними. Он обрадовался и её бойкости, и весёлости. А когда он подошёл к ней, она воскликнула:
-Мишка, Мишка! Где ж твоя улыбка, полная задора и огня?
И Михаил рассмеялся, вспомнив эту старую, детскую дразнилку, которой она встречала его каждое утро.
- Мать, чего не позвонила? Я бы тебя привёз.
- А меня Сергунька привёз! - и старческие её глаза сверкнули счастьем.