В ранней утренней тишине, ещё только негромко начинали щебетать птицы, по каменистой горной тропе к порогу обители аввы Иустина подошёл человек. Видимо не желая тревожить сон подвижника, он устало сел на стоящий рядом камень. Одежда на нём была старая и поношенная, но добротная и крепкая. Длинные чёрные волосы были заплетены в косу и свисали чуть ниже плеча. Выглядел он лет на сорок. Лицо, отягчённое болью и скорбью, покрытое лёгким загаром, обрамлённое чёрной короткой бородой, прямой нос, серые глаза. Он скрестил руки на груди и глубоко задумался.
- Зачем ты пришёл? - услышал он голос из-за двери и удивился, ведь он привык ходить мягко и неслышно, и, подходя к жилищу, он не сдвинул ни одного камешка ногой.
- Меня зовут Мемнон, - ответил хрипло пришелец.
- Я не спрашивал, как тебя зовут.
Мемнон нахмурился, подумал, и грусть на его лице сменилась удивлением и растерянностью. Он не знал зачем пришёл. В это время за дверью послышалось шарканье и ворчание, и она со скрипом отворилась. На пороге стоял длинноволосый седой старец с остроконечной до пояса бородой в вязаном шерстяном хитоне. Его голову венчал кукуль, ноги обуты в сандалии. Это был сам авва Иустин, известный между Кесарией и Киликией анахорет.
- Не глумися. Я знаю зачем ты пришёл. Заходи, гостем будешь.
Гость вошёл в невысокую, но вместительную келью. При его росте ему пришлось сильно пригнуть голову, и потому, когда отшельник указал место, он с облегчением сел. Келья, как и у многих в этом монашьем краю, была выдолбленна в скале из туфа. Имелось маленькое оконце и отверстие для очага. На противоположной от входа стене были две двери, которые вели в глубь горы. Сев, Мемнон вытащил дары, которые он принёс для подвижника. Иустин выбрал оттуда лампадное масло, остальное: мёд, вино, хлеб, придвинул к гостю.
- Возьми себе, тебе ещё пригодится.
Мемнон повиновался, а старец повернулся к распятию, висевшему на стене справа от входа и пропел негромким низким голосом молитву: 'Согрeших к тебe, Спасе, яко блудныи сын: приими мя, Отче, кающагося, и помилуи мя, Боже.' Затем сел против Мемнона и долгим изучающим взглядом смотрел на него.
- На прошлой седмице разграбили караван персиян. Твоё беззаконие?
- Да, - ответил Мемнон зорким испытывающим взглядом.
- - -
Мемнон был также известным человеком, но как разбойник. Его также хорошо знали от пределов Киликии и до Кесарии. Даже в самой Киликии, этой стране буйных и диких горцев его имя произносилось со страхом. С молодых лет он был быстр, силён и ловок. Очень часто такие простые природные преимущества, не получив должного направления, приводят их обладателей к довольно нехитрой жизненной убеждённости, что жить надо здесь и сейчас. Это было время, когда юноши с подобными наклонностями сбивались в шайки и пробавлялись грабежом. Власти часто устраивали преследования на такие шайки, но Мемнону с его молодцами всегда удавалось уходить в киликийские горы и растворятся среди горцев. Там же он встретил девушку, взял её в жёны и родил дочь. Дочь росла, и с некоторых пор его стали посещать мысли, что вся его жизнь - это бег на месте. Чем удачнее и богаче была их добыча, тем больше несогласия появлялось среди его друзей. Чем больше и чаще он ублажал и баловал свою супругу, тем чаще встречала она его с мраморным лицом. Однажды для Мемнона наступили тяжёлые времена. Часть друзей, попав в засаду погибла, другая часть ушла к предводителю исаврийских разбойников. Он остался почти один. Отношения с женой тоже испортились, она выгнала его и ушла жить в семью к родителю, богатому скотоводу из Тарса. И вот тут Мемнона стали одолевать сомнения. Зачем и куда он живёт, если друзей он теряет, любимая женщина превращается в чужую, тело и то начинает изменять ему, донимая старыми ранами, а награбленное богатство уходит сквозь пальцы?
Ему приходилось слышать об Иустине отшельнике. Иногда, проходя мимо его жилища, они оставляли дары у его порога. Они рассуждали несложно и просто - надеялись частью своей добычи купить себе место на небе. Однажды Иустин приснился ему. Это был ни вещий, ни пророческий сон. Обычный сон с каппадокийским пейзажем. Утром он встал, препоручил все свои дела двум оставшимся клевретам, Вадиму и Дидиму, а сам пошёл к Иустину анахорету.
- - -
Мемнон остался в послушании у аввы Иустина. Тот выделил ему келью рядом, и они стали жить вместе. Целыми днями и ночами они пребывали в молитвах и бдениях, изучали Библию, читали толкования и наставления Отцов. В перерывах этих основных трудов они занимались травами. Собирали, варили, сушили, мололи. С этого они имели хлеб и кое-какое пропитание. Нередко к авве Иустину приходили болящии, и он лечил их своими травами и молитвами. Сам он тоже иногда заболевал по причине сугубой ревности в постах и бдениях.
- Авва, в чём смысл всех этих постов и бдений? - спросил однажды Мемнон, - разве Богу нужны эти жертвы?
- Постом и молитвой изгоняется бес, дух приникает долу, приобретается возможность избегать сетей дьявольских, - ответил Иустин, - а, кроме того, люди смертны. К концу жизни плоть дряхлеет всё больше и больше. Чем дальше, тем меньше пищи может переваривать человек, ибо дряхлеет и желудок, и печень, и кишечник. Привычка вкусно поесть, внушённая дьяволом, в старости может принести большие страдания, поэтому, упражняясь в посте, мы сберегаем желудок, сохраняем рассудок и приобретаем способность находить радость в скудной трапезе.
- А чему помогает лишение сна?
- Кроме всё тех же духовных даров подготавливает ко времени, когда телесные немощи не будут давать человеку возможности насладиться сном.
- Скажи, авва, почему епископ Кесарийский говорит, что ты сектант?
- Потому что я последователь Блаженного Тертулла. Тертулл учил тому, что говорил Иисус: 'Но между вами да не будет так: а кто хочет быть бóльшим между вами, да будем вам слугою;
и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом' и мыл ученикам ноги, - Иустин замолчал, задумавшись.
Но видно этот вопрос был довольно свеж для него и потому он продолжил:
- Что мы видим сейчас? Архиереи устроили языческую комедию с омовением ног. Они хранят и располагают знанием. Апостол же говорил, предупреждал, что знание кичит и надмевает. И вот они надмеваются, даже не догадываясь, что как только мельчайшая частица дмения входит в их сердце, как Христос удаляется от них и знание их становится пустым знанием. Когда-то Творец сказал Адаму, что он волен вкусить плод познания. Знание же, которое он получит, будет выстрадано через боль и скорбь, но через него он станет ближе к Богу, ближе к источнику Любви. Также Он сказал, что, если Адам и не вкусит плода, он всё равно также будет любим Богом. Конечно же вкусивший плод на много выше не вкусившего, ибо даже язычники говорят, что за одного битого двух небитых дают. Надмеваясь в своих чинах и званиях - святой отец, владыко, экселенция - они теряют эту благодать близости, и слепцы начинают вести слепцов. Господи, не вмени мне во грех это моё осуждение.
Так прошло десять лет. За это время вокруг аввы Иустина образовался скит из двенадцати учеников, среди которых были Мемном и два его бывших товарища по разбою. Они пришли через некоторое время, узнав, что их вожак удалился замаливать грехи.
- - -
Однажды к авве Иустину явилась знатная женщина в сопровождении двух мужчин и служанки. Они приехали на повозке, запряженной двумя волами. Мемнон повстречал их, когда шёл за водой. Строгое уставшее лицо, глаза цвета плодов каштана, такого же цвета волосы с лёгкой проседью, скрытые платком, но одна прядь слегка выглядывала из-под него. Ямочка на щеке. Губы не такие уже сочные, но всё ещё прекрасные. Она и сама была ещё прекрасна. Прекрасна и печальна. Это была Кларисса, его жена. Её сопровождали братья. Мемнон встретился взглядом с Клариссой, в это время его окликнули, и он отвернулся, когда он повернулся назад, посетителей уже встречал авва Иустин. Кларисса пробыла у аввы два дня. Уезжала она заметно повеселевшей. Выйдя от аввы, она заметила Мемнона, посмотрела на него, сделала знак рукой братьям и пошла к старому тутовому дереву. Мемнон всё это видел и тоже пошёл к дереву.
- Здравствуй, возлюбленный, - почувствовала неслышную походку Мемнона и, не обернувшись, сказала Кларисса, в её голосе звучала ирония.
Она повернулась к нему. Перед ним стояла его Кларисса. Их ладони встретились, и они долго-долго разглядывали друг друга.
- Как ты нашла меня?
- Я знала, что ты где-то в этих горах, но я не искала тебя, у меня просто болело сердце. Мне сказали, что авва Иустин может мне помочь и он помог.
- Я думал о тебе.
- Я тоже думала о тебе. Не мало мужчин сваталось ко мне, но ни один не мог выдержать сравнения с тобой.
- Ты единственная женщина в моей жизни. Я ни с кем не сравнивал тебя.
- Прости, что ушла от тебя, я очень сожалела об этом.
- Ты не ушла, ты просто отпустила меня тогда. Я должен был подумать, много подумать, и ты отпустила меня.
- О чём, милый Мемнон?
- О путях и дорогах.
- Может быть..., - Кларисса замолчала, в это время тень сомнения прошла по её лицу.
- Что может быть? - Мемнон не сомневался, что в это время она вспомнила какого-то другого мужчину.
- Может быть пора нашим дорогам снова встретиться и идти дальше вместе?
Мемнон молчал.
- Мемнон, - она заговорила с отчаянной решимостью, - отец оставил мне часть наследства, нам будет где жить, дочь вышла замуж, у нас скоро будут внуки. Мемнон разве ты не хочешь нянчить внуков? Может быть ещё и я смогла бы тебе родить.
- У меня предчувствие, Лари, - он назвал её тем именем, которым называл когда-то.
- Какое, Мени?
- К моменту, когда созреет этот тутовник всё будет ясно.
- Он созреет через месяц, - посмотрела на цветущее дерево Кларисса.
- Значит через месяц я приду к тебе с блюдом этих ягод, - Мемнон улыбнулся, - если же нет, то тот, о котором ты подумала, будет тебе достойным спутником.
- Да, будет так, - вспыхнув и опустив голову, произнесла Кларисса, - я буду ждать тебя.
- Тем вернее я приду, - Мемнон нежно сжал её ладонь, отпустил её и долго смотрел как она удалялась.
С пригорка она помахала ему в последний раз.
- - -
Сырым и тёплым утром скит был разбужен топотом всадника.
- Уходите или прячьтесь, - прокричал он, - банда сарацин прорвалась в долину. Завтра они будут здесь. Идут и жгут всё на своём пути. Эти варвары и язычники особливо издеваются над отшельниками. Пока подойдут войска императора, спасение можно найти только за стенами Кесарии.
Он ускакал дальше в сторону тракта. Иноки закончили утреннюю молитву и собрались перед кельей Иустина. Долго молчали.
- Мне приходилось встречаться с сарацинами, - сказал наконец Хрисанф, он много лет подвизался в Палестине и знал о сарацинах не по наслышке, о чём свидетельствовал шрам возле правого уха, - буйные и жестокие головорезы.
- Может мы успеем добраться до Кесарии? - предложил Левкий.
Отшельники нерешительно обменивались мнениями. Одни говорили, что надо без промедления собираться и уходить. Другие возражали, что Бог милостив и защитит их. Авва Иустин, сжав бороду в кулак, молчал. Мемнон молчал тоже, но, глядя на него, можно было заметить бурю в душе его, которая отражалась на лице. Желваки ходили под его бородой. Глаза горели и сурово вращались, потом бессильно закрывались, чтобы раскрыться и вспыхнуть решительным гневом
- Что скажет Мемнон? - спросил после долгого молчания авва Иустин.
- Тебе надо уходить, авва, - твёрдо и со вздохом произнёс Мемнон.
- Никуда не пойду, - также твёрдо ответил Иустин, - пусть Бог решит мою судьбу.
- Ты нужен людям, авва, - нежно и просительно произнёс Мемнон.
- Можете идти, я остаюсь, - в голосе Иустина прозвенела ещё более твёрдость.
- Тогда Бог решил, что Хрисанф и Левкий унесут тебе на своих плечах, авва Иустин! - с ещё большим почтение, но с металлом в голосе воскликнул Мемнон. Глаза его пылали былой свирепостью.
- Мне нужны два человека. Остальные уйдут с аввой.
- Я с тобой, - в один голос произнесли Вадим и Дидим, два его давнишних клеврета.
- Почему же ты не идёшь с нами? - спросил Хрисанф.
- Вы не успеете укрыться в Кесарии, поэтому мы останемся задержать сарацин.
После такого решения Мемнона ничто не дрогнуло на лице аввы. Только очень внимательный и пристальный взгляд мог бы заметить, как на долю мгновения в глазах Иустина мелькнуло восхищение с некоторой долей зависти. Как на быстрой реке, когда течение уносит тебя неожиданным поворотом в другую протоку, и успеваешь заметить восхитительные красоты удаляющегося берега, но тут же должен отвести свой взгляд и продолжать свой путь по выпавшему жребию, в конце концов все реки впадают в море и все дороги однажды сольются, так и Иустин, нисколько не выпадая из своего обычного спокойствия и невозмутимости, ушёл в свою келью. Через некоторое время он вышел и окликнул Мемнона.
- Скоро мимо будут проходить пастухи с отарами. Приобрети у них барашка и кислого молока, а вина и хлеба мы вам оставим.
- Для чего, авва? - с недоумением вопросил Мемнон.
- Для того, чтобы ты смог поднять эту дубину.
В руке Мемнон держал массивную дубину из горного вяза.
- Брате, чтобы задержать сарацин нужны силы, иначе вы будете как три шута. Вас убьют и посмеются над вами.
Мемнон озадачено кивнул.
- Сварите барашка, а перед трапезой выпейте этот настой, - он протянул бутыль, - утром подкрепитесь кислым молоком с хлебом и выпейте это, - подал другую бутыль, - и сил вам хватит надолго.
Братия уже собралась. Все встали лицом к востоку, к той стороне с которой приходит Спасение, и с которой завтра придёт вражья сила. Помолились вместе последний раз и расстались.
- - -
План Мемнона был прост. Дорога на Кесарию пролегала недалеко за косогором, там она протискивалась между нависшей над ней горой и руслом горной полувысохшей теперь реки. На вершине горы было достаточно камней и глыб для метания и сбрасывания их на дорогу, что и собирался сделать Мемнон. Потрапезничав барашком, как советовал Иустин, бывшие разбойники взяли свои дубины, необходимые вещи и пошли к горе. Уже вечерело, когда они забрались на гору. Тяжело с непривычки дыша, они оценили место своей завтрашней битвы, собрали и установили, не спеша камни, приготовились к ночлегу между больших, неостывших ещё после дневного зноя, камней и взошёл месяц. По обыкновению, они помолились и легли, но не спалось.
- Скажи Мемнон, за что мы завтра будем умирать? - спросил Дидим, - Есть ли в этом Божья воля или только наше хотение?
- Разве дано нам знать, где Божья воля, а где наша? Мы когда-то взяли меч, а что сказал об этом Господь?
- 'взявшие меч, мечом погибнут'
- И ты готов умереть, Мемнон? А как же твоя Кларисса?
- Брате, мы все видели, как ты беседовал с нею в то утро, когда цвёл тутовник. Чем больше наливались зрелостью его ягоды, тем радостнее ты становился, - подал голос Вадим.
В темноте по лицу Мемнона просияла счастливая улыбка. Он помолчал.
- Братия, моё тело помнит её губы и руки, мои руки и губы помнит её тело. Это то, что уже никогда от меня не отнять. Я верю Господу, и, если он решил, что лучший, достойный и блаженнейший жребий для меня - завтра положить голову за други своя, а не состариться, одряхлеть и развалиться в окружении детей и внуков, разве я настолько глуп, чтобы спорить?
- Да будет так, - отозвался Вадим.
- Завтра нас посетит самый лучший день! Как хорошо, что ты взял нас когда-то в дружину, а потом к Иустину, - в порыве чувств прослезился Дидим.
Месяц взошёл выше, рассеивая тьму. Глубоко внизу журчала речка. На восток по дороге загорелся огонь. По всей видимости это был костёр сарацинов, которые на ночь сделали привал. Некоторое время они смотрели на этот свет в ночи. Оттуда доносились звуки струн, песни, иногда женский визг и вопль. Баранина в их желудках сморила их, и они уснули.
- - -
Утром встав, они приняли то зелье, что дал им авва. После стольких лет постов и воздержаний они ощутили непривычную лёгкость и силу в ногах и руках. Такой прилив сил был похож на возвращение молодости. Хотелось кричать и петь, но надо было соблюдать тишину. Вокруг, встречая восход, ликовали птицы, синее небо бодрило, солнце посылало первые лучи, ветер ласково готовил к бою. Скоро на дороге показались всадники.
Замираем, - по прежнему обыкновению произнёс Мемнон.
В те времена, когда они грабили караваны самой опасной охраной были такие вот сыны пустынь, наблюдательные, чуткие и дьявольски зоркие. Неосторожное движение в засаде могло стоить жизни, из лука бедуины стреляли очень метко. На три-четыре стадии впереди отряда скакали два дозорных. Осмотрели гору и, не заметив ничего подозрительного проскакали дальше. К засаде приближался основной отряд из полусотни сарацин. На прекрасных арабских скакунах, некоторые на верблюдах в колонне по трое они ехали шагом, видимо ещё не проснувшись после бурной ночи. Шлемы, щиты и копья у многих были однообразны, но не менее зоркие глаза бывших потрясателей караванов разглядели более изысканное и дорогое оружие у всадника в третьем ряду и особые позы его попутчиков по правую и левую руку. Монахи переглянулись и безмолвно приняли решение атаковать всадника в третьем ряду.
Когда вожак проезжал под горой, монахи столкнули установленные глыбы, и те покатились с пугающим грохотом вниз. В этот же момент метнули камни. Все три камня величиной с собачью голову с высоты семи сажень попали в цель - в грудь, в плечо, в шлем. Только успели укрыться, как в их сторону просвистели стрелы. Внизу раздалось галдение, крики изумления, возмущения и ярости. И тут Дидим сделал невероятное. Он вскочил на камень и полностью открыл себя под взгляды сарацин.
- Аллаху акбар! Иншаллах! - прокричал он со смехом и показал неприличный жест.
В это время Мемнон с Вадимом метнули ещё по камню, и ещё два разбойника свалились с лошадей.
От двух стрел Дидим увернулся, а третью поймал рукой и потом только спрыгнул в укрытие.
В толпе бедуинов пронеслось невольное восхищение, граничащее с ужасом.
- Ты наверно слишком много выпил зелья? - поинтересовался Вадим.
- Ох, уж этот Дидим, всегда был весельчаком и ловкачём, - одобрительно проговорил Мемнон, - побережём же силы.
По итогам атаки вожак был хорошо контужен и жаждал мести, две лошади и верблюд свалились вместе с всадниками в обрыв, ещё двое также были ощутимо контужены. Банда отошла на безопасное расстояние и через некоторое время было ясно, что они готовятся взобраться на вершину. Мемнон предложил соратникам испить воды, ибо битва предвещала быть жаркой. Он взял кувшин с водой и нацедил в него немного вина.
- Господи, да претворится это питие в кровь твою, и да поможет она нам в этой грешной работе! - возгласил Мемнон и монахи приложились к кувшину.
Гора с северной стороны, стороны дороги, и с восточной стороны была отвесна и неприступна. С юга и запада она была более пологой, но храбрецов защищали три огромные глыбы, выпиравшие из горы, также куча камней валялась на подходе и мешала бедуинам идти строем, поэтому предоставлялась возможность разить их по одиночке. Сарацины, тем временем, покурили гашиш и двинулись к горе. Взобравшись на гору, один из них, сильно коверкая слова, крикнул:
- Эй, белоухие собаки, выдайте нам того, кто камнем очень сильно ранил нашего господина Шейба ибн Бахта! Остальных мы отпустим. Обещаем.
Дидим вопрошающе взглянул на Мемнона, тот одобрительно кивнул.
- О, милостивые жители пустынь, мы очень сожалеем о случившемся! Принесите нам камень, который обидел вашего Шалта-Балта и мы накажем его, - прокричал Дидим.
- Эй, что ты говоришь? Как мы найдём вам камень - он упал в воду?
- Эй, вислоухие бараны, тогда мы ничем не можем вам помочь ..., - Дидим залился смехом и хотел ещё что-то сказать, но еле увернулся от пущенной стрелы.
Бедуины взревели и, зло сверкая глазами и грозно крича, побежали на них с копьями наперевес, которые были неэффективны в тесноте камней на вершине горы. Своими крепкими дубинами иноки попереломали им копья. Ошарашенные, но ещё более взбешенные лиходеи вытащили мечи. Становилось жарко. Мемнон вращал дубиной и разил на лево и на право. Удар увесистым, как молот орудием, ломал мечи, пробивал щиты, сминал шлемы. Нападение первого десятка было отбито. Потрёпанные они отошли, три человека остались лежать между камней. В бой бросился второй десяток. Монахи бились молча и отважно, не чувствуя усталости, с неослабевающей быстротой и ловкостью. Угар гашиша не шёл в сравнение со снадобьем Иустина. Очень хитрым ударом, освоенным ещё в былую разбойничью юность, иноки перебивали им колени. Потери храбрецов были несколько меньше. Вадим прихрамывал, Дидим тоже, у Мемнона побаливало плечо.
Сарацины стали теснить монахов, когда снизу от шатра донёсся протяжный заунывный крик. Не подбирая товарищей, разбойники сбежали вниз. Иноки наблюдали, как бедуины собрались перед шатром, из которого вынесли тело вожака и накрыли покрывалом.
- Ну, что, братия, свою задачу мы выполнили, - выдохнул Мемнон, - наших уже не догонят, им надо хоронить вожака, а нам можно подумать и о своём спасении.
В этот момент он увидел меч, лежавший рядом с поверженным сарацином. Это был отличный персидский клинок. Нагибаясь за мечом, он явственно услышал голос: 'Не поднимай, Мени!' - голос Клариссы. Огляделся. Вадим и Дидим тоже выбрали оружие, щиты, шлемы.
- Прости, Лари, - мысленно произнёс он и поднял меч.
- Пока они 'аллахакбарят' надо пробиваться к лошадям, а потом достичь Фотон-горы, там они уже нас не достанут, - предложил план Мемнон.
Фотон-гора стояла в той стороне откуда пришли сарацины. Под ней была сеть катакомб. Иустин с братией не пошли в ту сторону из опасений, что сарацины её достигнут первыми, Мемнону же с сотоварищами это был самый верный путь к спасению.
Лошади стояли у речки. Иноки достали прочную конопляную верёвку, которую захватили с собой. По этой верёвке они спустились с северного склона и козьей тропой спустились к речке. Когда они подкрались к лошадям их заметили. Пятеро сторожевых подняли крик, и основная шайка от шатра бросилась к ним, но иноки успели раскидать охрану и вскочить на лошадей. Уйти от погони не представлялось возможным, а сарацины к тому же осыпали их стрелами. Храбрецы, не прекращая скачки, отбивались от стрел и защищались от них щитами. Всё же одна стрела поразила Вадима в плечо. Рана не была смертельной, но рука повисла, как плеть, и мешала защищаться.
- Спасай Вадима! Задержу их! - крикнул Мемнон.
- Не оставлю тебя! - отозвался Дидим.
- Я повелеваю, Дидим, спасай Вадима, - в грозной ярости крикнул Мемнон, а потом вдруг по-доброму и с лаской в голосе, - Мы славно бились, брате! Погибнем или я один, или все вместе. Не спеши, Дидим, умирать. Да исполнится на мне воля Господня - 'взявший меч, от меча и погибнет', - подбодрил друзей взглядом и взял из руки Вадима меч.
Мемнон развернул коня и, размахивая двумя мечами, понёсся на преследователей. Это был неуловимый миг, когда он, проскакивая между двумя первыми всадниками, нёсшимися на встречу, взмахнул мечами, и две головы полетели на землю. Потом он сшибся с одним, вторым, третьим, ещё два тела уткнулись в каменистый грунт, но тут же конь под ним, пронзённый копьями, рухнул, истекая кровью. Мемнон успел с него спрыгнуть и, кувыркнувшись в воздухе, приземлился на ноги. Схватив, рядом оказавшегося всадника за руку, он вырвал его из седла и сам вскочил на коня, и в этот момент он услышал полёт стрелы. Руки были заняты, он отражал удары. Краем глаза он успел заметить, как она входит ему в спину на против сердца.
- Вот и всё, - успел подумать Мемнон.
Боли он не почувствовал. Он видел, как Дидим и Вадим оторвались от погони, а потом ... Потом он увидел блюдо спелых ягод тутовника и прекрасное лицо Клариссы.
- Прими меня, Господи! - были его последние слова.
Разбойники ещё пытались преследовать Дидима и Вадима, но те успели доскакать до Фотон-горы. Спрыгнув с коней, они юркнули в пещеру и были уже недосягаемы. Сарацины никогда не решались спускаться в катакомбы, где за каждым узким поворотом в темноте ждала смерть.