Аннотация: Написан на конкурс "Моя планета - 2020" в ОГ (категория ПЗ) 5-ый из девяти
"Хочешь повидать мир - запишись в армию!" В журнале "Крокодил", еще в студенческие времена запомнилась мне карикатура: тощий старик в цилиндре и полосатых штанах указывает на этот плакат когтистым пальцем. Дело в том, что до начала войны во Вьетнаме запись в американскую армию была добровольной, это позже, из-за высоких потерь и повального хиппизма не желающей подыхать в джунглях молодежи, ввели принудиловку.
Меня тоже никто не заставлял поступать в Политехнический институт, хотя имелись настойчивые рекомендации родителей - сам-то я хотел на флот. В общем, мир я, в период грызни науки, повидал. Правда, не тот, что предлагал Дядя Сэм. В колхоз нас отправили сразу после сдачи вступительных экзаменов и зачисления. С тех пор мы ездили и на посевную, и на уборочную, и на заготовку кормов. На фоне такого туризма, практика на Челябинском тракторном заводе, стройотряд на Саратовском канале, диплом на Рыбинском заводе дорожных машин и даже два месяца военных лагерей в Татищево были приятным развлечением. А бетонирование опор моста через реку Уруп, в богатом малиной и лесным орехом Архызском заповеднике, на Северном Кавказе, так и вообще, - курортом. Но особенно запомнился вояж на посевную на третьем курсе.
По Автомеханическому факультету наподобие вопля "Карфаген должен быть разрушен!" пронесся слух о том, что если кто успеет сдать курсовую по строймеху до колхоза - получит на балл выше. Курсовая работа была тяжелой - масса арифметики, длиннющие многоэтажные выражения (в том числе и те, о которых вы подумали), уйма схем. И на все это оставалась всего неделя. Дружный коллектив одногруппников ДМС-1 (Дорожное МашиноСтроение) в составе восьми человек подловил в коридоре Лобастенького, и представил разухабисто позвякивающий в портфеле типа "дипломат" аргумент.
Вообще-то, нас близких друзей, было пятеро. Еще с первого курса. Мы познакомились во время читки списков результатов экзаменов. Сперва, мое внимание привлек длинный, худой парень с кожаной манжетой на правой руке, типа: "Удар мой точен был и скор!" (М.Ю. Лермонтов, "Мцыри"). Потом появился его школьный друг, назвав худого Сэржем. Именно так, с прононсом. Сам он отзывался на кликуху Колек, если кто помнит фильм "Бей первым, Фредди!". Нет, он совершенно не был похож на киношного Колека. Просто имя - Николай. Интеллигентный парень, тоже высокий, с кудрявым чубчиком. Потом к нам подрулил невысокий, широкоплечий самбист, назвался Жориком. Жорик сказал, что он здесь рядом проживает, и обмыть поступление можно у него дома. Симпатичный, грузинистый, катастрофически быстро зарастающий жестким черным волосом и бородой, из-за чего имеющий терки с погонами на военной кафедре. Бабки в колхозе, кивая ему вслед, почему-то с мистическим ужасом, шуршали: "Вона, грек идет!". Заросший Жорик и вправду здорово напоминал какого-то древнего эллина из популярной в то время книги "Мифы и легенды Древней Греции". Как прилепился к нам невидненький маленький паренек, по параллели с Колеком предложивший звать его Леликом, позднее выродившимся в Люлька, никто не заметил.
Мы обильно обмыли превращение абитуры в полноценных студиозов. Пили тогда "Бяло мицне". Это уже позже превосходный портвейн выродился в поганенькое "Белое крепкое", а затем в форменную помойку с армянскими литерами и надписью мелкими русскими буквами внизу этикетки: "Виноразливочная фабрика Арарат". Полирнули винцо пивком, причем выяснилось, что Люлек был настоящей ищейкой пива, кой талант в нашем городе в начале семидесятых был весьма востребован. На пике настроения наша дружная шарага была поименована "Октябрятской звездочкой". И мы даже с гордостью носили значки с кудрявым ликом "Маленького Ленина", и громко распевали "В октябрятской звездочке ровно пять ребят, а когда мы вырастем, примут в стройотряд" (тогда направляли не моложе 3-его курса).
В великолепную восьмерку мы превратились уже на третьем курсе, когда в группу пришел после академического отпуска старший брат Жорика - Шурик. Шурик был блондином и неплохо играл на пианино. Его соотпускник, не сильно ругавшийся на прозвище "Сущщщ" играть ни на чем не умел, но быстро пьянел. Я даже сочинил про него песенку, как пародию на творение городского "Гениального Музыканта" (не назову его имени, а то вдруг прочтет и обидится):
Спит плющщщщщщ,
Не колышется хвощщщщщщ,
На хвоще сидит Сущщщщщщщ,
Над Сущом идет дощщщщщщ.
Восьмым членом группы был Конннь. С виду грубоватый, мотокроссмен, однако на досуге читающий Чехова и Достоевского и обладающий изысканно тонкой иронией. С ним я подружился особенно крепко. Он даже разок дал мне порулить на своей "Яве-350" (это вам не какая-нибудь одноцилиндровая "Ява-250" или "Чезет", кто в теме). Меня же Славка уважал за новые магнитофонные записи.
Лобастенький был очень интересным человеком: чистенький аккуратненький блондинчик, откровенно маленького роста, с румянцем во всю щеку и ясными голубыми глазам, с виду - от силы восьмиклассник. Офигенно умный! И Лобастеньким он был прозван не только за математический склад и аккуратность, но и за большой выпуклый лоб, занимающий на шарообразной голове не менее половины лица.
Под портвешок и дружескую беседу он быстренько, часа за три, накидал в общем виде восемь курсовых, после чего был грубо умыкнут парнями с АТ (Автомобильный Транспорт). По слухам, за три дня умничка наваял полсотни курсовых. Чтобы не соврать: возможно, часть из них, по входным данным, были одинаковы.
Не знаю, как остальные, а мы с Конем всю арифметику просто списали с других курсовых, времени уже не оставалось совсем: послезавтра отъезд. Причем, списали - это значит не думая, строка в строку. Ниче, главное - ход решения верный! Все равно ведь - на балл больше! Конь получил за свой шедевр тройку. Мне поставили четверку за наглость. Препод (принимал наши труды Завкафедрой) зацепился в последней строке за сравнительно короткое арифметическое выражение, где после перемножения пятизначных цифр стоял результат (правильный, Шурик раздобыл у знакомых девок на кафедре все ответы) в виде числа - 14. Завкафедрой долго восхищался моими математическими способностями, но чем-то я ему пришелся. Кстати, экзамен, позднее, я сдал на пять. На экзамене преп долго мучил меня, задавая всяческие примеры, кои я решал у него на глазах с ошеломляющей скоростью, а потом позволил мне помочь трем засидевшимся сокурсникам, что не могли решить примеры из билетов. Одним из них был Конннь, поэтому я подрядился, и с блеском разрулил ситуацию. Конннь получил тройку, а я - пять!
- А чего ж курсовую-то наврал? - смеясь, вопросил Завкафедрой.
- Ну дык, цейтнот же ж был. Поле звало!
Через день мы мчались в сторону Озинок. Плацкартный вагон был битком забит студьем. Сидели по четверо-пятеро на нижних полках. Самые шустрые заняли вторые полки. Остальные влезли на третьи полки, собирая куртками многодневную пыль и паутину. Ехать - девять часов. Вагон вилял и дергался, как эпилептик. Наиболее накушавшиеся обладатели лежачих мест иногда падали со скользких вторых полок, освобождая места. Какой только гад придумал лакировать дерево лежанок? Когда один парнишка сломал головой наш столик (и без заметных травм!), я пристроился на пузо, носом к окну, презрев разлив портвейна, что продолжали уже на весу.
За окном тянулась Заволжская степь.
Степь! Что может быть более мерзким, чем степь ранней весной? Неоглядные, ровные как стол, пространства, покрытые желтовато-серой, прошлогодней травой. Редкие купы низкорослых древесных скелетов. Спутанные заросли репьев и кустарника в изредка мелькающих оврагах. Чумазые останки снежных сугробиков, серо-голубые островки льда на лужах. Заполненный мутной, с разводами нефтепродуктов, водой придорожный кювет. Стаи голодных галок, неприкаянно мечущиеся над жнивьем меж оброненных огрызков соломенных брикетов.
А ведь может быть, и много хуже! Серая морось грязной степной осени, когда асфальт шоссеек не виден под пятидюймовым слоем мылкой глины, когда редкие грузовики с выстланными жестью кузовами хлещут грязью из-под буксующих скатов, когда под одежду лезет мозглая сырость, а небо словно придавливает к хлябям. А весной-то, хоть небо - голубое!
Невольно начал сочинять песенку. Гитару, естественно, вез с собой. А как иначе? Друзья ж не поймут.
Поезд мчится на Озинки,
Вдаль относит ветер дым
(тогда еще некоторые поезда нашего формирования тянули паровозы),
Мы лежим на третьей полке
И на степь с тоской глядим.
Кому хочется музыки, напевать это можно и под частушки, а по-правде это - "Paranoid" Black Shabbat.
Часам к шестнадцати прибыли на станцию Озинки.
Народ поддернул тощие рюкзачки, оглядел окрестности залитыми глазами. Не-а, не Рио-де-Жанейро! Но - давно привычно. Грязный перрон, заросли репейника в рост человека за ограждением. Тетки с узлами на лавочках. Дяденька, замаскировавшийся на круглой клумбе с сухими цветочками, - устал, наверное. Равнодушный к окружающему начальник станции с красным диском в руке.
Гудок. Поезд помчался дальше, на Челябинск.
Пошкандыбали куда-то, не знаю куда, где должен ждать грузовик. Никто нас, естественно, не ждал. Девочек-ФЭТИПовок (Факультет Электронной Техники И Приборостроения) уже увезли. На ПАЗике. Везет же. Дискриминация, блин! И по половому и по профессиональному признаку.
Ждем. Скучаем. Холодновато. 10.04.1974г., это вам не нынешние ранние весны. И в городе-то зябли, а здесь - ветруган. Дома, весь холодный период, я ходил в тоненьком поролоновом пальтишке. Как-то все - бегом, да и кровь молодая, греет. А в колхоз предусмотрительный папан выделил телогрейку большущего размера, старый свитер, нижнее белье с начесом (кто не в курсе - типа флиса) и свои форменные ж/д галифе. Шикарные штаны из толстого сукна, синие с зеленым кантом, с Отечественной Войны завалялись. Треух, плюс - кирзачи с фланелевыми портянками. И даже в этом прикиде - неуютно.
Смешной вид? Да ни фига! По тем местам - самое то, я и не больно-то выделялся. И наше студье, и местная интеллигенция (которая в клумбе) вполне себе так, смотрелись. Хотя, конечно, не Версачи... А начальник станции, так прямо-таки с завистью косился на галифе. Не поменяюсь, даже на портвейн.
Кто-то кому-то сказал, что идти надо к магазину - грузовик там. У теток на скамейке спрашивать не стали, Жорик, отчего-то, вводит дам в транс. Начстанции скрылся где-то в глубине вокзальчика. Неожиданно, мужчина в клумбе что-то промычал и дрыгнул ногой в нужном направлении. Спасибо, и удачи!
Почти дошли. Устали. Некоторые безобразно устали. Люлька волокем подмышки - он заправился то ли димедролом, то ли астматолом, ногами землю не ощущает.
Река. Частично еще замерзшая. Мост. Подвесной. Раскачивается от ветра, доски покрыты наледью. Особый прикол - перила, два троса по краям, к мосту никак не прикреплены, раскачиваются от ветра, не синфазно с мостом. А желательно бы эту водную преграду форсировать.
Колек замыслил пройти по льду. Энтузиазма идея не вызвала. Конннь, мотокроссмен все-таки, лихо прошелся по ледяному помосту, даже не держась за "перила". С другого берега оповестил - кирзачи у него шипованные, он их на тренировки надевал.
А мост раскачался, страх смотреть! На берегах собирается любопытствующий люд. Высказывают разные оскорбительные предположения.
И все же - прошли! Люлька, правда, оставили на том берегу, как он ни молил нас. С грузом эквилибристика не пройдет. Наркоша малость прочухался, и двинулся, к вящему удовольствию зевак, на четвереньках. И все равно, мост раскачивался. Последнюю треть пути Люлек уже проделал ползком. Лавина оваций и крики "Ну, елы-палы, клоуны городские!" ознаменовали прибытие пластуна на берег.
Беленое здание в два подъезда: почта и магазин. Писем мы не ожидали, а вина в магазине не было - колхозники, в ожидании сухого закона на период посевной, мели с прилавков спиртное, как ныне - туалетную бумагу.
Подъехал грязнющий трактор с железной телегой на прицепе. На телеге кузов, типа ковша, - огромный, ржавый. Зато, если сесть на дно, не достает ветер. Едем, куда - не видно, на ветер вылезать неохота. Трясемся на шершавом железе, прижавшись друг к другу. До-о-о-о-олго трясемся. Зады уже застыли.
Толчок бросает нас на переднюю стенку ковша - приехали.
Приподнимаемся. Природа, мать наша! Совхоз "Озинский". Кругом распаханные земли. Середь них - сарай, длиной метров двенадцать. Ну, не сарай, будем справедливы, одноэтажный дом, беленый, с зеленой крышей. Рядом с домом небольшой чистенький пруд. Поодаль - нечто... Здорово напоминает место крушения НЛО. Бетонированная площадка как бы не в полгектара, судя по проросшим бурьяном трещинам в бетоне, посещаемая нечасто. Кучи крашеного суриком и ржавого железа. Ряды трупов комбайнов, останков тракторов и еще чего-то чугунно-массивного, из разряда тяжелого машиностроения. Тогда это иронично называли - "Линейка готовности".
Почему именно НЛО? Потому что в кучах я узрел хорошо знакомое (таскал кое-что с технического кладбища в овраге за аэродромом) желто-зеленое хромирование самолетно-вертолетного лома. Откуда здесь авиатехника?
Обвел взглядом окрестности. Земля, борозды, грязь. Мы стоим около натоптанной тропки, Поверхность дорожки на полметра ниже уровня окружающей пашни. Народ попрыгал с телеги. Грунт тропы под ногами пружинит, как батут. Тракторист сразу отсоветовал сходить на пашню - провалимся по бедра, настолько земля насыщена водой.
- Вот тут, на бригаде, и будете жить, располагайтесь. - осторожно перешли на площадку перед домом, засыпанную котельным шлаком, обещающую не топить нас в пучине.
- А столовая где? - Люлек самый маленький, но самый прожорливый. Я наблюдал в столовой, как он сожрал четыре беляша, заметил, что вот, мол, червячка заморил, теперь можно и покушать, и умял еще две порции котлет с пюре. Одно время в столовой Политеха очень хорошо кормили, после того, как предыдущий состав работников ножа и кастрюли посадили, под "Указ о хищениях в особо крупных размерах".
- Вы пока размещайтесь, постели там есть, а позже я привезу обед. К ночи готовьтесь на разброску удобрений. - утешил нас тракторист. И уехал. Больше мы его никогда не видели.
Недели через три, когда земля просохла, про нас, наконец, вспомнили и увезли с "бригады". Мы заметили его вросший в землю по пороги кабины "Т-4", километрах в трех от нашего приюта. С трактора уже было отвинчено и оторвано все, что можно отвинтить и оторвать. Сам тракторист, по слухам, после того, как увяз, обиделся на Мать-Землю, бросил вверенную технику и сбежал к какой-то пассии, где и пьет вот уже четвертую неделю.
Кровати в доме были, штук двадцать. Белье, правда, отсутствовало, но матрацы и отличные верблюжьи одеяла имелись. А вот подушки, почему-то, были в дефиците. Никакого отопления, типа буржуйки или еще чего-то подобного, не предусмотрено. Лампочки висят, но электролиния к дому не подведена. Умывальников нет. Есть кухня, но нет ни плиты, ни какого-нибудь мангала. Дров тоже нет, а леса в округе не наблюдается. Ну и как жить, раз в деревню по трясине не пройдешь?
Расположились. От холода залезли под одеяла. Часть одеял сложили для замены подушек. Потом решили, что лучше накрыться вторым-третьим одеялом, а под головы пристроить рюкзачки. Пригрелись, и как-то уснули.
Проснулись в полной темноте, от холода. Если кто думает, что в городе бывает темнота - разочарую. Тут темно было так, что даже ладонь перед лицом не видно. Проснулись, что интересно, все одновременно. Окромя Люлька. Ну, тот еще не раз доказывал свою способность спать где угодно и сколько угодно.
- Какой дурак придумал снять сапоги перед тем, как лечь на чистые матрацы. - раздался в темноте голос Жорика, трением разогревающего ступни.
С трудом нашарили обувку, вышли на улицу. Светло, после могильной тьмы нашего обиталища. Море звезд. Никогда столько звезд не видел. В стройотряде было - уйдешь подальше, за палатки, в степь, ляжешь на спину, и словно улетаешь в эту бриллиантовую россыпь. Но то - летом. А сейчас - выморозило, слегка дрожим, скачем, чтобы согреться.
Нарисовался Люлек. Вибрируя ищет туалет. Что ж, ко времени - у всех ранее выпитое просится наружу. Обежали здание. Туалета нет?! Еще когда светло было, ватерклозета внутри дома тоже замечено не было. Охренели! Интересно, здесь инопланетяне жили, что ли? Никогда не видел, чтобы в месте скопления людей не было хотя бы надворного толчка. Уже значительно позднее, как-то ехал в командировку на автобусе, и после четырех часов пути, на промежуточной автостанции тоже не было туалета. На вопрос водиле: "А как же?" - в ответ услышал - "А как пристроитесь". А кругом - пятиэтажки. Мрак! Ну, пристроился под лоджией второго этажа. Судя по ароматам моего укрытия, здесь многие уже пристраивались. Как же живут эти жильцы второго этажа?
В общем, вырыли ямку какой-то железкой за домом, подальше от пруда. Кто-то сообразил, что для умывания и даже питья другого источника нет. Сразу договорились мылом и зубной пастой воду не мутить.
В кишках забурчало. Обеда не дождались, ужин и завтрак никто и не обещал. Сэрж с Коликом принялись обдирать островки сухой травы, разводить костер. Остальные, со спотыканиями и матами, вынесли из мглы берлоги рюкзачки. Кое-что там осталось, разделили, по-братски.
Костерок вышел крошечным, чисто символическим - не согреешься. Колек доложил, что траву собрали всю. Теперь, если только на "Линейке готовности" бурьяна наберем. Но сейчас туда идти - только ноги ломать.
При свете костра нащипал ваты из телогрейки, скрутил фитиль. Из трех коробок от шпрот (тогда - дефицит, а у Колека папа, после отставки из армии, в торговой сети пристроился) слил масло, сделал коптилку. Народ хихикал, но лампа заработала, и служила нам все три недели. Назавтра мы пошарились на "Линейке готовности" и нашли небольшую емкость с каким-то маслом. Долили. В общем, да будет свет! Хотя и довольно скромный. Закопченность наших лиц, особенно - ноздрей, волновала мало, главное - уют в доме.
У огонька родился следующий куплет:
Три недели мы без света,
Свет коптилка не дает
(поначалу фитиль утопал в масле, пришлось модернизировать лампадку),
Просыпаемся с рассветом -
На зуб зуб не попадет.
Наутро обнаружили на кухне мешок луку, мешок сухарей - обрезков, кастрюлю с окаменевшей солью. Вы когда-нибудь питались луком с сухарями, под холодную водичку? Экзотика! "На фронте и не такое терпели!" (к/ф "Покровские ворота") Через пару дней мы привычно хруптели луковицами, словно яблоками. Вот такая, блин, Wild Life (Paul McCartney) - жизнь на природе.
Три недели нашей робинзонады не были отмечены ничем примечательным. Мы спали, ели лук, пели под гитару и играли в "Кинга". Попытки обнаружить что-нибудь стоящее на складе металлолома ни к чему не привели. Охота на шустрых ондатр, которые, как выяснилось, обитали в пруду, окончилась неудачей.
Наконец-то о нас вспомнили! Не прошло и месяца! А то ведь мы лук уже доедали, могли бы и ласты склеить с голодухи. На бригаду продрался К-700, монструозная новинка промышленности. Мощная штука! Через год, в другом колхозе мы видели ямину, глубиной метра три, - Кировец буксовал. Назвали ее: "Памятник шоферскому искусству" - трактор все-таки вылез, и гений баранки добрался-таки до желанной цели - магазина.
Нас, как зимовщиков, не хуже папанинцев, вывезли на центральную усадьбу и поселили в... чуть не сказал: "разбомбленной",... ну, от истины недалеко,... свеженедостроенной школе. Там мы встретились с другими ребятами с нашего потока. Им повезло больше - ушей у парней из-за щек видно не было. Тоже работой не избалованы, но кушали регулярно. Жили все единой коммуной, полсотни рыл в неоштукатуренном и без остекления спортивном зале. Здесь было теплее, наверное, сытые дышали глубже.
Единственная девица в группе чуть не рыдала над нашими тощими черно-зелеными тушками. А уж духан от нас валил... Ладно, все равно дева уже была занята самым здоровенным парнягой на потоке. После колхоза они поженились, а после диплома - развелись. Ну, это - лирика.
Вспомнили о нас не из человеколюбия, просто, районное начальство пнуло директора совхоза, мол зачинай, падла, посевную. Напрасно тот рыдал и клялся, что земля еще не просохла, трактора вязнут, Партия рыкнула: "Надо!". И был провозглашен сухой закон, и пропало из магазина вино. Местные трудяги впали в беспробудное пьянство, жадно поглощая заныканные запасы, дабы не конфисковал участковый. Работать, естественно, было некому, кроме студентов.
Уже этой же ночью мы выехали на сеялках, заправленных удобрениями. Почему ночью - сказать трудно, днем-то все рвано никто не выезжал. Холодрыга была - будь здоров, без движения одежка не грела. Прошли поле вдоль, на развороте сеялки зарылись, а трактор еле вылез. На чем кипучая деятельность остыла. Сеялки, ушедшие наполовину в просохшую землю, потом еще были видны издалека, А че ж их вытаскивать? Страна новые пришлет.
Потеплело. Земля не просто сохла, а уже начала трескаться. Но, не ко времени, настали первомайские праздники.
Директор явился в наш спортзал, к теплу помещение все-таки застеклили, вербуя желающих поработать. Мол, с самого верху спущен наказ - разбрасывать удобрение с воздуха. Даже ероплан и топливо выделили, а то я уж подумал...
У местных запасы еще не вышли, все ж на праздники затарились основательно, так что работники из них были никакие. Наши ребята тоже были не промах и купили огромный короб лосьона после бритья "Огуречный". По мнению большинства - вполне приличное пойло (а я вот, че-то, не в восторге). Выпили тут же, Сущщщ отключился, остальные пошли на второй заход. Однако какой-то болтун выдал удивленным аборигенам секрет: почему студье так интенсивно взялось бриться. И вышел нашим выпивохам крупный облом. Тогда Шурик и предложил согласиться на уговоры директора, заключить аккордный подряд (раньше сделаешь - больше получишь) на погрузку удобрений в самолет. Да и оплату в праздничные дни полагали тройной. Главное, я узнал потом, - аэродром находился на окраине райцентра, и поблизости был магазин. И там не действовал сухой закон. Что и послужило основным побудительным мотивом моим друзьям.
Вообще, потрудиться на свежем воздухе, при ярком солнце и природных красотах - пылище и пожухшей степи, за приличную оплату, вовсе не так уж противно. Если бы не ураганный ветер. Сошедший с Алтай-Катунского горного хребта холодный воздух, разогнавшись по плоской полупустыне Казахстана, с дикой силой вторгался со стороны Александрово-Гайского района, и пролетал до самой Волги, по пути задувая в Озинки. Пилот категорически настаивал, чтобы обрывки крафт-бумаги от мешков с удобрениями незамедлительно сжигались, и не лезли в воздухозаборники двигателя.
Поэтому двое кидали шестидесятикилограммовые мешки со штабеля, один рассекал упаковку на лету остро заточенной лопатой, двое стояли у костра, лопатами прижимая огарки, трое гонялись за обрывками по полю. Штабель был чудовищного размера, где-то двадцать на восемьдесят метров, и метра четыре в высоту. Уставали мы жутко, хорошо хоть, что сгребал и грузил в бункер самолета белое пшено суперфосфата трактор. Сапоги от удобрения разбухали, снять их вечером, а того хуже - надеть утром, было невероятно трудно. Приходилось на ночь замачивать в пруду. Бедные ондатры!
Но, все когда-то кончается. Через три дня кончился и штабель. Нам выдали аванс прямо в поле. Попуткой отправили Шурика и Жорика в магазин. Праздновать начали прямо на месте работ. Попутка ушла - пилот тоже рванул в магазин. Мы, сдуру, решили угнать самолет, Конь лихо утверждал, что справится с управлением. Удивительно легко занесли хвост, центровка у "кукурузника" великолепная, но осторожный Сэрж напомнил, что посадить машину в полях будет проблематично. Суицид похерили, и потащились на бригаду пешком, километров двенадцать. Где продолжили праздник плоти, да и заночевали.
Проснулись утром совершенно охрипшими - наорались песен на ветру. Вывели из комы Люлька, тот опять закинулся какой-то дрянью. Что за дурак! Откачали Сэржа, видать, гастрит. Присоветовали "Надо меньше пить, пить меньше надо." (к/ф "Ирония судьбы") Родился новый куплет:
Нам аванс намедни дали,
А потом двоих ребят
Еле-еле откачали,
Остальные все хрипят.
Последний свободный вечер провели у девочек с ФЭТИПа. Топать, правда, надо было через всю центральную усадьбу. Люльку такой туризм не пришелся. Сэрж заболел животом от рыбных консервов. Сущщщ ухитрился скорешиться с местными, починить им Москвич, и надраться самогоном вусмерть.
Фиг с ними. Нагулялись, напелись песен под гитару (инструмент так и забыли в гостях), напились винца (кроме девочек). Запал на Наташеньку. Светлый пушок волос, яркие голубые глаза, очаровательное смущение. Смотался на пустырь, рядом, надергал какого-то гербария, словил улыбку и розовый румянец. Был отозван за уголок серьезной казашкой Галей, и получил в нос. Завидует, наверное. В общем, все пили, а я больше пропускал...
Гадали - кидали через забор башмачок. Кованый сапог Коня попал по голове тетке, идущей от колодца, за что Конннь был теткой "окрещен святой водицей" из двух ведер. Очень прохладной. Пришлось подогреть внеочередной порцией.
Целоваться девушки не захотели. Там, правда, еще были две дамы, за тридцать, с заочного перевелись. Девушки их звали "мамами". Ниче так, симпотные, фигуристые. Но они ушли в баню. И прихватили с собой шестерых (!) солдатиков-водителей, из присланных на посевную. Ух-х, венерки! Жаль, окошко в бане крошечное, и сильно запотело.
Девушки ушли спать. Стало скучно, отправились восвояси. Не все пошли сами: Шурика волокли Колек и Жорик, решили срезать напрямки, скотным двором. Не вняли голосу моего, наиболее трезвого рассудка. Коня вел под локоток я.
Ах, эти ночи на природе! Темень - глаз выколи. Ни луны, ни звезд. Одуряющий амбруаз навоза мешается с терпкой ноткой солярки. Для ориентации, выбрал путь по отсыпанному грейдеру. Так точно не заблудишься - откос вернет на путь истинный. Конннь периодически выпадает из жизни, и уходит под откос, как эшелон, подорванный партизанами. Приходится искать его наощупь, ставить на копыта, и выталкивать обратно на дорогу жизни. И так очень-очень долго, километра три.
Появилось неявное ощущение финиша. Так лошадь, почуяв дом, бежит бодрее. Лег на землю. Предварительно, естественно, уложив Коня. Вгляделся в темноту до боли в глазах. И таки увидел на фоне темного неба еще более темный угловатый профиль нашей обители.
Конь уже ухитрился заснуть. И не будился, только ругался. Взвалил жилистое спортивное тело на плечо, и через пашню побрел к зданию. Хм, откуда тут пашня? Должна же быть дорога. Забегая вперед, казах-тракторист, что ожидая достройки дома жил с семьей тоже в школе, перепахал дорогу восьмикорпусным плугом, чтобы машины не пылили в окна. Особенности местного менталитета!
Утром проснулся от сильного запаха навоза и машинного масла. Ну, масло - это понятно: когда мы входили в спортзал, с двери упала трехлитровая жестянка с автолом, заботливо заготовленная теми, кто не любил, чтобы шумели по ночам. Досталось, в основном, Коню. Приоткрыл один глаз. Ясно - Конннь в стойле, замасленное барахло - под моей кроватью. А навоз откуда?
Поднимаюсь. Срань господня! Весь пол в навозе! Шурик, Колек, Жорик, их одежда, постели - все в подсохшей навозной жиже. У стены стоит (стоит!) знаменитое Колеково габардиновое пальтишко. Ну, да. А то, мы все в ватниках, а он - в белом смокинге! Бог фраера метит!
Смешно, конечно. Ребята в темноте забрели в отстойник, куда бульдозер сталкивает навоз с фермы. Там слева пандус с уклоном. Первым увяз Колек, ковылявший с правого краю упряжки. Потерял сапог. А сапоги у него знатные, папашины (полкан в отставке), высшего командного состава, высокие - по колено! Ну, жаль стало. Стал искать, потерял второй. Два дурака стали помогать. Сапоги нашли, а Шурика упустили. Тот влез на глубокое место, стал тонуть. Повезло, мимо ковыляли такие же пьяные местные ребята. Нашли веревку, канат сантиметра четыре в диаметре, сделали петлю, накинули Шурке на шею. Тащили, едва голову не оторвали. На Шуру целебные нитратные воды оказали благотворное влияние, сообразил, сумел просунуть в петлю руку по плечо. Спасли утопающего.
И все это - в полной темноте. Местные-то, на местной местности, ориентировались куда лучше пришельцев. Угостили из своей заначки и даже проводили до дому. Помыться у наших утопленников сил уже не хватило. Улеглись спать, как были.
Конечно, народ добрым трехэтажным словом навалился на похмельных страдальцев, заставили дочиста вымыть зал, кровати, постирать барахло, но навозный дух стоял в помещении еще неделю. Мы-то притерпелись, а вот, кто чужой заходил - аж слезу вышибало.
Колек пальтишко стирал в трех водах, но оно все равно после сушки оставалось твердым. К висящему на веревке чуду наладилась ходить коза. Понравилось ей жевать душистый габардинчик. Колек не отпугивал животное, надеялся, что пальтецо станет помягче. А после третьей стирки приканал какой-то чумазый мальчуган, прикинул находку, надел и не оглядываясь ушел. Его и не держали, пусть хоть этому чертенку улыбнется счастье.
Дальше пошли трудовые будни. Мы каждую ночь тряслись на сеялках, проталкивая проволочками семена, когда семяпроводящие канальцы (так их назвал бригадир) засорялись. Спать хотелось страшно. Чтобы не упасть с сеялок, привязывались веревкой - сзади тащили сборки борон. Согруппник Костик, большой любитель вздремнуть, заснул, упал с агрегата и продолжал спать в борозде. Хорошо, что точно на него выехал следующий трактор, и в свете фар соня обнаружился. А то бы проборонили студика, и клока ватника бы не нашлось. Тогда я придумал привязываться так, чтобы под коленями была продольная связка рамы. Когда колени слабнут, натыкаешься на уголок и от резкой боли просыпаешься. Потом мне прижал колено к сеялке заправщик семян, через три дня Костика прижало целиком. Как я выжил... ну и дальше, по тексту. Ну, ничего, студенты - ребята крепкие.
Ночное бодрствование здорово выматывает. Думаете - днем отсыпались? Ха! Да так лучшую пору жизни проспишь!
Последняя ночь. Завтра - домой. Ранним утром наш водила останавливает агрегат на краю поля. Кивает на замерший неподалеку К-700, мол, поглядите на восход. Парни бухтят, садятся перематывать портянки. Я лезу по покрытым росой ступеням, на теплый еще капот, оттуда - на крышу кабины. Оглядываюсь и замираю.
Около четырех утра. Небо нежно-розовое. Тишь полная, особенно, после десятичасового грохота моторов. Трактор стоит на холме, ниже - небольшая рощица над крошечным озерком. В роще, сначала робко, отдельными нотками, щелкает соловей. Но вот, осмелел, как выдаст трель, другую, целую песню. Парни внизу перестали сопеть, прислушались.
Я раскидываю руки, вдыхаю полной грудью, воздух - словно волшебный эликсир. Куда-то девалось мутное изнеможение ночной смены, усталость, накопившаяся за последние недели. Замечаю внизу ухмыляющуюся чумазую рожу тракториста. Пытаясь прикурить, небрежно тычет пальцем куда-то мне за спину.
Лениво отворачиваюсь от ставшей родной пашни, и застываю в шоке! Степь покрыта разноцветным ковром. На многие гектары, километры, с холма видно далеко. Тюльпаны! Всюду раскрывшиеся рюмочки красного, желтого, голубого, белого, фиолетового... всех цветов радуги. Даже светло-зеленые есть. Но это рядом видны отдельные головки цветов. Дальше все сливается в ковровую пестроту. Еще дальше отдельные цвета уже не различимы, хотя, кое-где встречаются пятнышки - небольшие купы тюльпанов одного цвета.
Сзади грохочет железо, лезут на машину друзья, озадаченные моим ступором. Что-то спрашивают. Молчу. Пусть сами увидят. Внизу щербато щерится тракторист, стряхивает пепел с папироски.
![Наша марка [Е.Д. Казимиров]](/img/k/kazimirow_e_d/around/markdms.jpg)
![Ероплан [Е.Д. Казимиров]](/img/k/kazimirow_e_d/around/aeroplan.jpg)