Много лет тому назад жил-был на свете мальчик, маленький мальчик, который совсем недавно поступил в гимназию, научился считать и писать свое имя, и больше всего на свете любил сказки и вишневое варенье.

  Жил он, вместе со своими родителями, младшими сестрами и братьями на Киевской окраине в огромном старом доме. Владелицей его была столетняя старуха, такая сморщенная и скрюченная временем, что ее лицо мог видеть только наш маленький мальчик, но он предпочитал вообще не встречаться с ней, потому что потом ему хотелось плакать от страха. В доме было три этажа и множество квартир и комнат, большая часть их пустовала, хотя хозяйка брала довольно низкую плату. Просто дом своим мрачным запущенным видом привлекал очень мало постояльцев. Даже днем в его бесконечных коридорах стоял затхлый полумрак и в темных углах, завешенных паутиной, что-то скрипело и потрескивало. Видимо оседали от тяжести старые бревна.

  Отец мальчика был профессором духовной академии, историком религий, и целыми днями пропадал у себя на кафедре, забывая иной раз и про обед. Мама занималась хозяйством и воспитанием детей, и делала то и другое так незаметно и весело, сопровождая домашние хлопоты фортепианным аккомпанементом и сказками собственного сочинения, что в доме никогда не смолкал смех, всегда гуляла музыка, и сквозняки танцевали с пылью в пустых соседних комнатах.

  По вечерам они всей семьей читали книги. Отец с карандашом в руке листал толстые богословские фолианты, а мама перечитывала детям волшебные сказки с русалками, лешими, колдуньями и прочей нечистью. Описывались эти персонажи такими мрачными красками, что мальчик с замиранием сердца слушал древние истории, хотя и думал, что, наверное, нечистой силы все же не бывает на свете. Но спать он все равно ложился с зажженной свечой в изголовье, на всякий случай, особенно когда оставался за старшего в доме, если родители уходили вечером в театр или на концерт, уложив младших детей в постель. Тогда он до поздней ночи сидел возле окна в гостиной и смотрел, как наливаются светом звезды в черном небе, слушал цокот подков по мостовой, грохот колес проносившихся мимо конных экипажей и гортанные крики извозчиков, а в свою спальню уходил, когда глаза уже совсем слипались от усталости...

  

  В тот вечер родители после ужина собрались на спектакль, пожелали угомонившимся детям спокойной ночи и ушли, унося с собой пряный запах отцовских сигар и неуловимый аромат маминых духов. Мальчик, когда затихли шаги в коридоре, запер дверь прихожей и отправился в столовую, испытывая неодолимое желание подкрепиться перед сном любимым вареньем. У высокого кухонного буфета он поставил стул, взгромоздил на него тяжелый табурет, и взобрался на это сооружение, намереваясь снять с верхней полки стеклянную банку, матово светящуюся под потолком выпуклым манящим боком.

  Увы, как часто наши планы нарушаются в одно мгновение самым непоправимым образом, когда, казалось бы, все продумано до мелочей. Табуретка качнулась, мальчик раскинул руки, удерживая равновесие, и банка, безнадежно блеснув стеклом, устремилась к полу, влекомая неумолимой силой всемирного тяготения. Исход оказался плачевным.

  Теперь, не мешкая, нужно было уничтожить следы домашнего преступления, чтобы пропажа была обнаружена не так скоро.

  Мальчик, всхлипывая от горя, собрал на старую газету осколки, сгреб тряпкой в ведро тягучую рубиновую лужу с крупными ягодами, кое-как вытер пол, сполоснул липкие ладони в рукомойнике и, накинув на плечи гимназическую шинельку и обув галоши, потащил ведро на улицу, освещая себе дорогу мерцающим язычком свечи. Он шел, осторожно ступая по скрипучим половицам, а темный коридор почему-то все не кончался. Он даже потерял счет запертым дверям, ровными шеренгами тянувшимся с обеих сторон. Внезапно перед мальчиком, вместо выхода на лестницу, оказалась открытая дверь, зияющая бесконечным провалом в стене, и из нее на пол коридора падал четкий прямоугольник света, но света черного, - как будто в комнате за этой дверью горела лампа, излучающая нечто прямо противоположное обычному белому свету.

  Мальчик остановился, открыв рот, но забыв закричать от страха, и тут впереди вспыхнул настоящий свет, послышались быстрые шаги и к нему вышел высокий моложавый мужчина, остановился на пороге и сделал приглашающий жест рукой.

  - Ты уже пришел? - с улыбкой, словно старому знакомому, сказал он. - Ну что ж, входи.

  Потом он, как бы невзначай, заглянул в ведро, в дужку которого мальчик вцепился мертвой хваткой, и проговорил:

  - Оставь его здесь, незачем ходить на улицу по ночам.

  Мальчик послушно опустил ведро на пол, рядом поставил подсвечник и шагнул вслед за незнакомцем через порог. Страх его тут же пропал, так как в лицо ему потянуло из этого удивительного жилища густым лесным воздухом, пахнувшим свободой и приключениями. Хозяин прикрыл дверь, взял его за руку и повел через лабиринт небольших смежных комнат.

  Поистине, это было очень странное помещение: пол в нем был усыпан опавшими листьями, сухими сосновыми иглами и приятно пружинил под ногами, в воздухе порхали радужные бабочки, и вокруг было светло, словно в ясный летний день, хотя окна чернели ночью. Мальчик шел, доверчиво держась за руку незнакомца, и вертел головой по сторонам, встречая на пути знакомые, но нашедшие здесь удивительное применение, предметы.

  В прихожей, словно диковинное дерево, прямо из пола росла металлическая вешалка, в рогах которой, рядом с черной широкополой шляпой, устроилась серая ушастая сова, косящая вслед маленькому гостю желтым настороженным глазом. Хозяин снял шинель с плеч мальчика и аккуратно повесил ее на крючок, стараясь не спугнуть сову. Возле вешалки стоял обыкновенный платяной шкаф, за стеклянными дверцами которого медленно колыхались длинные плети водорослей и проносились стайки золотистых рыбок. В следующей комнате расположился огромный круглый стол с массивными ножками в виде львиных лап, и на его столешнице лесной лужайкой зеленела трава и покачивали бутонами распускающиеся алые тюльпаны. Из цветка вывалилась рабочая пчела с распухшими от желтой пыльцы задними лапками, и тяжело полетела к серванту, стоящему возле окна, прямо в леток, прорезанный в дверце.

  Дальше на стене висело большое овальное зеркало, из него водопадом низвергался бурный ручей и по бокам склонялись к воде темно-коричневые головки камыша, уже начинающие рассыпаться мягким беловатым пухом. Ручей весело журчал в галечном русле, пересекающем комнату, и убегал через дверной проем в следующую, куда-то под приземистый дубовый комод, с выдвинутыми лесенкой ящиками. В верхнем колосилась спелая пшеница, - ее осыпающиеся зерна тут же терялись в желтой хвое на полу. В другом возвышался островерхий купол муравейника, шевелящийся, словно кипящая вода, от обилия рыжих муравьев. А нижний ящик представлял собой колодезный сруб с тяжелым воротом, серебряной цепью и деревянным ведром с обледеневшими краями, полным студеной прозрачной воды. У комода росла тонкая белоствольная березка, в ветвях ее, усыпанных крохотными зубчатыми листочками, высвистывал звонко соловей...

  

  Наконец они пришли в самую обыкновенную комнату, посреди которой расположились дубовый письменный стол и два глубоких черной кожи кресла. За кованой решеткой камина потрескивали искрами горящие смолистые поленья, волнами распространяя тепло и свет в окружающий полумрак. В окне сияла полная золотая луна.

  Таинственный незнакомец молча усадил своего маленького гостя возле стола, другое кресло пододвинул поближе к огню и уселся сам, уперев локти в высокие подлокотники и возложив острый подбородок на скрещенные пальцы. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, и, казалось, погрузился в сон. Мальчик обернулся к столу и с любопытством стал рассматривать, что на нем находится.

  Большую часть поверхности вытертого зеленого сукна занимали сложенные поленницей пепельно-желтоватые пергаментные свитки, со свисающими за край столешницы круглыми восковыми печатями. Посредине, словно шпиль готического собора, возвышался массивный бронзовый подсвечник, залитый оплавленным воском, стекающим с толстой витой свечи. Рядом с подсвечником стояли кубические резного дерева часы, стрелки их сошлись на двенадцати, а под циферблатом серебрилась табличка с гравировкой на латыни: "Что стоишь? Время уходит!"

  Конечно, мальчик еще не учил латинского, но витиеватые строки прочел и понял сразу, без всяких усилий, как будто знал древний язык всегда. И вообще, когда он только переступил порог жилища загадочного незнакомца, он вдруг почувствовал себя намного взрослее и не увидел в этом ничего странного, а воспринял происходящее как приглашение к разговору на равных.

  Неровный свет пламени камина красными бликами играл на голых известковых стенах и отражался в стеклах окна за спиной хозяина кабинета, который, как оказалось, совсем не спал, а из-под прикрытых тяжелых век осторожно наблюдал за гостем. Заметив, что его разоблачили, он открыл глаза и проговорил:

  - Ну, что ж, давай знакомиться. Тебя я знаю уже давно, а ты меня видишь в первый и последний раз в жизни, но, тем не менее, ты должен узнать мое имя. Меня зовут мистер Дэвил, если тебе это что-нибудь говорит.

  - Кажется, я уже догадался, - мальчик кивнул головой и сам удивился своей смелости. - Однако, я представлял вас совсем другим, судя по книжным описаниям и рисункам.

  - Не так я страшен, как меня малюют! - ответил мистер Дэвил и улыбнулся.

  Он пододвинулся вместе с креслом к столу и, наклонившись, приблизил свое лицо к лицу мальчика.

  - Но, ближе к делу, - он пристально вгляделся в собеседника, не отпуская его взгляда. - Я поселился здесь всего на одну ночь, чтобы немного поговорить с тобой.

  - Со мной? О чем? - удивленно спросил мальчик, невольно съеживаясь под обжигающим взором черных глаз.

  - О чем угодно! - воскликнул мистер Дэвил, снова откидываясь в кресле. - О вещах близких и отстоящих от нас бесконечно, о явлениях понятных и необъяснимых, о людях - главной загадке Вселенной, и, конечно, о тебе и обо мне.

  - И обязательно об этом говорить именно со мной?

  - Да, сейчас именно с тобой. Хотя я беседую об этом со многими людьми, но они, в отличие от тебя, обычно не задают лишних вопросов.

  Мальчик смутился и замолчал.

  - Не обижайся. Это так, - старческое проявление нетерпения.

  - Старческое?

  - Да, на лицо я молод, но в душе - давно старик. Люди наделили меня худшими своими чертами, а груз чужих пороков не так уж легок. И в компенсацию мне даны бессмертие и молодость, хотя это только усиливает мои муки.

  Он поднялся с кресла и встал возле окна, задумчиво глядя сквозь стекло на темную улицу. В наступившей тишине было слышно, как гудит в каминной трубе ветер и шуршат по стене ветви деревьев, роняя сухие осенние листья.

  - Как же вы попали сюда, вместе со всем этим? - мальчик решился отвлечь его от дум.

  Мистер Дэвил вновь обратил взор на своего маленького собеседника.

  - Я просто совместил в пространстве два места - свой дом и твой.

  - Теперь понятно, почему вместо того, чтобы выйти на лестницу, я очутился здесь.

  - Если вдуматься, в этом нет ничего необычного. Мы очень часто оказываемся совсем не там, где нам хотелось быть. Но пусть это тебя не огорчает.

  - А я и не огорчаюсь. Здесь очень интересно!

  Хозяин кабинета довольно улыбнулся и кивнул.

  - А что у вас в тех комнатах, где мы проходили?

  - Лето, обыкновенное солнечное лето, - ответил мистер Дэвил и пустился в объяснения. - Течение человеческой жизни напоминает мне смену времен года. Человек рождается из долгого зимнего небытия и сразу же окунается в весеннее родительское тепло, дающее ему первые впечатления о мире. Лето - это зрелость его жизни, время самого продуктивного поиска, самостоятельного осмысления и преобразования своей вселенной, а старость - осень, пора сбора плодов и подведения итогов. За ней снова начинается холодное заснеженное небытие, бесконечная смерть. Поэтому я и люблю лето - праздник жизни, и никогда не расстаюсь с ним.

  - Вам можно было бы позавидовать! - воскликнул мальчик.

  - Не завидуй. Твое лето еще впереди. Вся прелесть для людей в том, что все приходит и все когда-нибудь кончается, а мой удел - вечность. Вечно присутствовать на чужом празднике...

  - Как раз об этом я и хотел сказать. Ведь вы лишаете себя праздника других времен года. Весной так здорово пускать кораблики в ручьях на улице, слушать пение птиц и наблюдать, как одуванчики открывают свои солнечные рожицы. Осенью можно собирать гербарий, выкладывая на бумаге витражи из разноцветных листьев и провожать уходящее в спячку лето, а зимой так здорово кататься на санках и коньках, играть в снежки и встречать Новый Год... Я думаю, было бы лучше в каждую из ваших комнат поместить одно из времен года. Тогда вы могли бы наслаждаться всеми красками жизни, меняя погоду в зависимости от настроения.

  Мальчик умолк на секунду, но, увидев заинтересованное внимание собеседника, вдруг спросил без всякого перехода:

  - Вы были когда-нибудь маленьким?

  Этот простой вопрос неожиданно привел мистера Дэвила в замешательство, которое тот постарался скрыть за взрывом раскатистого хохота.

  - Об этом не худо было бы спросить мою бабушку, жаль только, что старая ведьма совсем выжила из ума и ничего не помнит кроме заклинаний, - отсмеявшись, ответил он и, подумав, добавил: - В моей памяти тоже нет ответа, но это не мешает мне понимать детей.

  - Мне кажется, вы ошибаетесь. Есть взрослые, которые, как и вы, не помнят, что когда-то они были маленькими. И, из-за этого, они позабыли тысячи важных вещей, без которых просто невозможно жить на свете и ощущать всей душой восторг бытия.

  Мистер Дэвил смотрел на своего собеседника со все возрастающим интересом. В этом мальчике он вдруг уловил нечто большее, чем просто искру неординарного самосознания. Это его удивило и раззадорило, и заставило пересмотреть первоначальный подход к решению своей задачи.

  Он снова наклонился вперед, глубоким черным взглядом проникая на задворки мыслей маленького гостя, и проговорил:

  - Ты абсолютно прав. Но, как и взрослые, которые не помнят себя детьми, так и молодые люди чаще всего не задумываются о старости. Это два мира, которые редко пересекаются в одно время в одном человеке. Примером тому может служить Пушкинская "Сказка о рыбаке и рыбке". На мой взгляд, одним из первых требований вздорной бабы непременно должно было быть: "Не хочу быть более старухой, а хочу быть красною девицей..." Однако в свои тридцать три года поэту и в голову не пришло, что такое желание было бы абсолютно естественно для старухи.

  Мистер Дэвил задумчиво вздохнул, но тут же встрепенулся.

  - Что-то я разболтался. Когда говоришь большей частью только с самим собой, в настоящем разговоре тоже забываешь о собеседнике.

  - У вас совсем нет друзей?

  - Разве у того, кого все боятся, могут быть друзья? Слуги, рабы и попутчики есть всегда. И один непримиримый враг, идеалист и догматик, но я сейчас не расположен говорить о Нем. Однако, скажу совершенно точно - лучше один вечный умный противник, чем сотни преходящих соглашателей.

  - Зачем же вы тратите время на людей, вместо того, чтобы раз и навсегда решить свой спор?

  - Наш спор неразрешим! Предмет его как раз и есть - человек и его отношение к жизни. Ведь жизнь, как пошутил знакомый мне магистр всяческих наук, сначала напоминает увлекательное хобби, потом превращается в работу, а под занавес становится каторгой. Если не пытаться ничего изменить. По этому поводу позволь рассказать тебе одну притчу.

  Хозяин кабинета вновь поднялся из кресла и встал возле камина, протянув раскрытую ладонь к огню. Он непроизвольно повел рукой оглаживающим жестом, будто лаская верного пса, и языки пламени вдруг потянулись к пальцам, подставляя своему повелителю лохматые рыжие спины. Мальчик словно зачарованный наблюдал за игрой света и тьмы и молчал в ожидании.

  Мистер Дэвил долго смотрел в огонь и неторопливо продолжил, выговаривая фразы повествования белыми стихами, напоминающими стиль Гомеровской "Одиссеи":

  - Жил некогда в Афинах достопочтенный гражданин. Осиротел он очень рано и беден был, и долго так влачил существование свое, но не впустую проводил он время. Скульптура ремеслом его была, и руки изучили все приемы обращенья с мрамором и гипсом. Немало пота и стараний вложил он, немудреным инструментом извлекая из камня образы, пришедшие на ум.

  Ваяния его пришлись по вкусу людям. Сначала знати, что ищет нового всегда средь праздности своей и неги, и платит хорошо за все, что отвлекает от ненужных дум, или, напротив, навевает думы. Потом простолюдинам, усладу отдыха для тела и души нашедшим средь его поделок, после бесчисленных забот о хлебе сущем.

  Стал он богат, и почитаем всеми, друзей и слуг завел с избытком без числа. Дом выстроил с огромной мастерскою, где ждал своего часа утес из мрамора, что приготовлен был для главной цели - вершины мастерства, венца лаврового достойной для творца. Он в мыслях брался за работу сотни раз, оттачивая линии скульптуры, на деле же ни разу не поднес резца к застывшей в ожиданье глыбе. То было некогда, - с друзьями воздавал почет и славу Бахусу чрезмерно. То муза все не шла, гуляла видно на чужих пирушках, забыв дорогу к дому своему. То временами страх терзал его, то лень и безразличье нападали...

  Так пролетели годы. Мрамор потускнел, покрылся пылью и печатью трещин, впитав в себя надежды и муки мастера, но тщетно ждал он. Герой наш постарел, всего лишился, что имел и что бы мог иметь. Друзья исчезли, слуги разбежались, учеников не нажил и не нарожал детей. Опять один, как перст.

  Идет он в мастерскую, решившись, наконец, взять в руки инструмент и лишнее отсечь от камня. Резец направлен точно, взмах молотка, удар и... глыба в тот же миг взрывается на миллион осколков! Навечно погребен, остался он под прахом собственных стремлений, благих намерений, бесплодных побуждений, не давших результата никому. И имени его никто не помнит, ни к чему...

  Рассказчик замолчал. Вернулся в кресло, присел неслышно и откинулся на мягкий подголовник. Пламя в камине улеглось, рубиновые угли подернулись налетом пепла. Ветер стих в трубе.

  Мальчик тряхнул головой, возвращаясь к действительности из созданного воображением мира, и задал вопрос, который вертелся у него на языке с самого начала встречи.

  - А что у вас тут было..., - он неопределенно взмахнул рукой. - Когда я подошел к двери?

  - Ах, ты об этом! Каюсь, я перепутал освещение. Это был свет наоборот, антисвет.

  - Разве такое возможно?

  - Человек сам творит свой мир, поэтому возможно все, что ты можешь себе представить. Но того, чего ты сейчас даже не представляешь, неизмеримо больше.

  - Говорите, пожалуйста, яснее. Я ведь только недавно поступил в Александровскую гимназию, а не в университет.

  Хозяин кивнул, извиняясь, и пояснил:

  - Свет, если можно так выразиться, бывает двух видов - активный и пассивный. Активный свет излучается каким-либо источником, например, Солнцем. Пассивный - свет отраженный. В комнате, в которую через окно не падает ни одного прямого луча, все равно светло, из-за света отраженного. Так же и ночью все окутано тьмой - пассивным антисветом, а где-то во Вселенной есть и его источники.

  - И у вас есть такой источник?

  - Вот эта свеча. Для меня нет разницы, при каком освещении заниматься своим делом, из-за которого я и пригласил тебя.

  Он щелкнул пальцами, и на кончике фитиля возникло черное, как антрацит, дрожащее пятно, от которого в лицо мальчику дыхнуло лютым холодом космоса. Вокруг, однако, не наступила полная темнота - вновь разгоревшийся огонь в камине изливал колеблющийся свет в пространство кабинета, но все предметы внезапно превратились в свой негатив, словно на фотографической пластинке.

  Мальчик поднял глаза, пытаясь разглядеть лицо мистера Дэвила, и отшатнулся в страхе. Сверкающие белые зрачки в бездонных провалах глазниц на серой землистой коже мелькнули перед ним и тут же исчезли. Раздался новый щелчок и черный свет погас. Хозяин заметил испуг гостя и ободряюще улыбнулся.

  - Не слишком привлекательное зрелище, не правда ли? Не расстраивайся, ты выглядел не лучше! Но все это только видимость и ничего более. Вот так, меняя освещение событий и людей, можно добиться любого нужного эффекта. Но мы опять отвлеклись.

  Мальчик оправился от испуга и согласно кивнул головой.

  - Вы упомянули о каком-то деле, для которого я нужен вам.

  - Я нужен тебе, - поправил его мистер Дэвил. - Вот теперь мы и подошли к самому главному.

  Он выдвинул верхний ящик стола и протянул мальчику лист пергамента, испещренный каллиграфическими письменами.

  - Я предлагаю тебе подписать этот документ, в котором я обязуюсь сделать тебя бессмертным. Мысли твоей не будет преград на пути познания, ты прикоснешься к великим тайнам Вселенной и принесешь людям бесценный дар - Знание. Конечно, это будет лишь крупица огромной глыбы, имя которой - Истина. Ведь за свою короткую жизнь человек успевает сделать очень немногое, а сколько таких песчинок уже хранит человеческая История, вместе с именами их первооткрывателей. Да, я обещаю тебе бессмертие не бренного тела, но имени!

  И не думай, что ты первый. Здесь вписаны имена тех, кого нашел я среди тысяч и миллионов, увидел слабенькую искорку настоящего разума и дал ей силы разгореться. Вот они, мои недавние открытия.

  Мистер Дэвил разворачивал, любовно поглаживая, верхние свитки, читал неизвестные пока никому имена и улыбался, вспоминая их обладателей.

  - И что же вы берете взамен? - осторожно спросил мальчик. - Душу!?

  - Нет, мертвые души мне не нужны, душа без разума - дитя, и разум - старец, без души, - покачал головой мистер Дэвил. - Я возьму только некоторые ее качества. Я возьму взамен твои самоуспокоенность и самодовольство, леность твоей души и ее слабость, заберу твою праздность и усталость, духовную сытость и равнодушие к познанию мира, отниму черствость к чужим бедам и скорби, скупость, трусость и злость... Чтобы все это не мешало тебе никогда!

  Он внимательно посмотрел мальчику в глаза.

  - При этом я совсем не обещаю тебе спокойной жизни, - мистер Дэвил хищно улыбнулся, извлек из ящика стола золотую чернильницу и белое гусиное перо, обмакнул его в густую черную жидкость и протянул маленькому гостю. - Не бойся, это не кровь!

  Тонкие пальчики обхватили перо, но мальчик упрямо мотнул головой и отвел руку от пергамента.

  - Я не хочу так... Вы все равно тем самым заберете часть моей души.

  - Конечно, но только худшую ее часть.

  - Но как тогда я смогу отличать правду от лжи, добро от зла, не имея возможности сравнивать и самому совершать свои ошибки. Мне кажется, что все эти пороки, если уж они есть у меня, я должен победить в себе сам. Иначе я никогда не смогу понять до конца других людей.

  - Тебе так хочется понимать других? Достаточно того, что вас, людей, понимаем я и Он, - мистер Дэвил снова вскочил на ноги и зашагал по комнате, потом резко остановился и обратил горящий взор на собеседника. - А ты не боишься отказывать мне?!

  - Нет! - мальчик сжался в кресле, отложил перо и прижал правую руку к груди. - На мне крест, Он защищает меня!

  Оглушительный хохот затопил комнату в ответ на эти слова.

  - Он никогда и никого не мог защитить, даже себя! Только сам человек может отказать мне и, тем самым, он лишается моей помощи навсегда! Ты готов к этому?

  - Да!

  - Подумал и решил? И не пожалеешь никогда?

  - Нет, не пожалею.

  - Да будет так!

  Мистер Дэвил быстро подошел к столу, склонил голову и четко вывел пером в нижней части листа короткую надпись на латыни "Alea jacta est", после чего размашисто расписался под ней. Затем промокнул чернила серебряным пресс-папье с рукояткой в виде головы ворона, прикрепил на замшевую тесьму, наискось прошившую пергамент, восковую блямбу, и оттиснул массивным золотым перстнем печать - пентаграмму.

  - Сим обрекаешь себя на вечные скитания в поисках Истины! - торжественно провозгласил он, и за окном в то же мгновение сверкнула ослепительная молния, а дом содрогнулся от раскатистого удара грома. - Ту чашу горя, которую ты при этом выпьешь до дна, ничем не измеришь. Не будет покоя тебе ни днем, ни ночью, но ты сам выбрал свою судьбу! И... нам пришла пора прощаться.

  Мальчик, еще не осознав до конца происшедшего, поднялся из кресла, окинул тоскливым взглядом комнату, нерешительно переступил с ноги на ногу и проговорил:

  - А вы не могли бы выполнить одну мою просьбу?

  - Ну что же, маленький строптивец, ты удивил меня сегодня. Скажи, что ты хочешь, - мистер Дэвил внимательно смотрел на него, неторопливо скручивая пергамент в свиток.

  - Понимаете, я там банку разбил с вареньем. Нельзя ли ее как-нибудь обратно... склеить?

  Хозяин понимающе улыбнулся, но отрицательно покачал головой.

  - Я не занял у тебя ни минуты жизни, - он указал рукой на часы, их стрелки все так же покоились на двенадцатичасовой отметке. - Но и вернуть уже утраченные мгновения не в моей власти. Сделанного не воротишь. Спроси что-нибудь другое.

  - Больше мне ничего не нужно. Тогда... можно я напишу про вас роман, про вас и про Него?

  - Роман? Про меня?! - мистер Дэвил снова расхохотался, но тут же оборвал смех и задумчиво покачал головой. - Попробуй. Я думаю, у тебя получится нечто любопытное.

  Они направились к выходу из квартиры, вновь пересекая анфиладу неуловимо меняющихся комнат. В первой листья на ветвях березки съеживались на глазах, превращаясь в смолянистые коричневые почки. Колосья пшеницы обернулись зелеными ростками, еле-еле выглядывающими из влажной земли. Муравьи попрятались, а вершина муравейника покрылась шапкой ноздреватого подтаявшего снега. В следующей комнате почти ничего не изменилось, лишь усилился июльский зной, стекающий с раскаленного зенитного солнца, а ручей продолжал бурливо и весело перебирать камушки на дне своего русла.

  За очередной дверью цветы на огромной столешнице осыпались жухлыми лепестками, трава высохла до янтарной желтизны и полегла, источая аромат свежего сена. Пчелы устало донесли до улья последние осенние взятки и скрылись в черном отверстии летка. С низкого потолка, укрытого серой пеленой туч, заморосил мелкий холодный дождь. Мальчик поежился и шагнул в прихожую, где уже вовсю кружила пурга, заметая углы сугробами колкого рассыпчатого снега. Морозный воздух расписал палехскими вензелями стеклянные дверцы шкафа, за которыми в куске голубого льда замерли золотые рыбки. Сова, все так же нахохлившись, восседала на вешалке и, увидев маленького гостя, тут же развернулась к нему спиной, как будто выразила свое отношение к принятому им решению.

  - Как видишь, я учел твои пожелания. Так действительно гораздо лучше, - хозяин квартиры распахнул входную дверь и пропустил вперед ночного посетителя. - Прощай!

  Мальчик накинул на плечи шинель, подхватил у порога свое злосчастное ведро, горящую свечу и ушел в гулкий тоннель коридора, постукивая каблуками хлябающих галош по скрипучим половицам.

  Князь тьмы долго смотрел вслед крохотной фигурке, окруженной ореолом золотистого мерцающего света, пока не хлопнула, закрываясь, дверь. Потом осторожно притворил свою.

  И сгинул...