1.

Заполняет сердце до самой кромки
разговор - вечерний, ночной, негромкий.
Никому не скажу ни о чем. Возьми
эту тайну, что лопнула в сердце почкой,
пересажена, вскормлена новой почвой,
взмыла змеем воздушным и над людьми,

и над облаком - тем же, что нас баюкать
принеслось обещаньем нового Юга,
там, где что-то лопочут ветвей стада,
там, где дождь прекратился и горлиц слышно,
я одна не сплю, ты один не спишь, но
в тишине все ясно нам - навсегда.

И невольной мукой сжимает память,
и, помяв спряженье любви губами,
оставляю его в голове шуметь.
То эфирный сор, непослушный мусор,
неподсудная музыке сердца муза,
что вручить мне пытается эту медь.

Ей-то проще не видеть, совсем не ведать,
чем наполнится зыбкий небесный невод
или сеть ресничная - до утра,
поджидать меня на кончике вдоха:
то ли запах вяленой рыбы в доках,
то ли влажное эхо в ночных горах.

До чего невнятно растут созвездья,
легковерный сад - наугад ответь я,
и тропинка куда-то еще свернет,
и не будет нашептывать мне на ухо
полоумная тварь приворот-науку,
от которой на вдохе не то сверкнет -

тут же стихнет, - не то зашумит по новой,
болтовня, которую я по нотам
выверяю, чтоб лишнего - никому,
ни за что. Наполнится сердца чашка,
и уже зазвучит: не свободней - чаще,
золотым свечением на кону.

2.

Как беспробудно прячут города
свои гудки и как стекло стекает
по каплям влажного тумана - вниз.
Я здесь живу. Я прихожу сюда,
пока дожди, забвенью потакая,
звенящим сном укутывают дни.

Я слышу голос, но узнать лица
не успеваю - ненадежней груза,
чем воздух в перепадах тона, нет,
пока сквозь пальцы вырастут леса,
пока сквозь дрему Ангел или Муза
не поведут в тончайшей тишине.

Мы разбиваем время словом "да",
чтоб в чаще слов встречать себя ночами 
на вьющейся неведеньем тропе.
Я выйду замуж, я уйду туда,
где речь свила гнездо, полна печали,
бездетной птицей буду в ветках петь.

И обману молчанье о тебе
словами хуже гнойного нарыва, 
которому не вскрыться - до поры.
В родильной схватке на краю небес
я буду биться побежденной рыбой:
на волю отпускают мертвых рыб.

Мой голос высох, кончился давно,
сухая немота застыла осью 
в прозрачном рыбьем горле. До утра
я буду знать, что мой покой дневной
оплачен звонкой медью безголосья,
золой и пеплом беглого костра.

И я отдам безмолвие - за стыд, 
бессилие я заглушу заботой
о суеверных лилиях молитв,
я буду крепко верить - э т о т ы, -
ступая в след незримого Кого-то,
кто эту жажду мог бы исцелить.

март - апрель 2004.