Аннотация: Итальянская сказка об отрубленной голове
Флорентийская голова
или
временное нарушение законов природы
Короткая повесть
Все началось, когда одна пейзанка из нашей группы заорала в телефонную трубку: "Свет! Рим - это просто отвал башки!"
Или нет, раньше, когда я сидела спиной к фонтану "Треви" и бросала правой рукой через левое плечо пятицентовые монетки. Одну, чтобы когда-нибудь еще вернуться в Рим, вторую, чтобы найти в Риме свою любовь и третью, чтобы эту любовь потерять. Первые две бодро улькнули в зеленоватую воду, а третья, словно бы растворившись в воздухе, до цели почему-то не добралась. "Вот дура, промазала", - подумала я и стала рыться в карманах в поисках еще одной. Но, ни в правом, ни в левом ничего не оказалось. Была у меня, конечно, где-то в сумочке монета в два еврика, но два еврика для таких целей, согласитесь, чересчур.
А, может, и еще раньше, в военном музее замка Сант-Анджело, когда наш итальянский гид, наш прекрасный Костантино, с упоением рассказывал, про то, как во время осады какой-то крепости у римлян закончились камни для баллисты, и легионеры стали использовать в качестве снарядов отрубленные головы врагов, а когда кончились и они, в ход пошли головы их погибших товарищей. Возможно, Костантино этой историей хотел показать нам всю глубину презрения легионеров к смерти, только на нас она произвела впечатление тягостное. Некоторые дамы из группы издали долгое протяжное "фу-у-у-у".
Но, в любом случае, важно не то, с чего все началось, а то, что произошло дальше. Об этом, собственно, и рассказ.
1. Обретение головы
В нашу последнюю ночь в Риме я шла по Виа Национале в сторону Площади Республики. Я прощалась с Вечным городом, с моими римскими каникулами, с долгожданным праздником, который не смогли испортить ни отвратительная гостиница, ни колхозницы из группы, ни мерзкая погода.
Мне было грустно. Грусть моя крутилась вокруг прощания, через пару кварталов она перетекла в раздумья над вечным вопросом русских туристов в Европе: "Почему у нас не может быть также?", потом, разумеется, я подумала, как бы было хорошо остаться здесь жить, причем так, чтобы мне было не тридцать четыре, а двадцать два и чтобы я была не экономистом второй категории, а, скажем, модным фотографом или художником, чтобы у меня была маленькая квартирка где-нибудь в районе "Трастевере", и чтобы я периодически просыпалась там в одной постели с каким-нибудь Бруно или Козимо...
Когда я спустилась с небес на землю, оказалось, что я стою у витрины магазина мужского белья "Gigolo" и пялюсь на то, что в ней представлено. Вообще-то, вот уже почти три года, как мне ничего и некому в таком магазине покупать, но видимо, поэтому я там и остановилась. И еще, может быть, потому, что вокруг не было ни души, ни на моей стороне улицы, ни на противоположной.
Из-за грязноватого витринного стекла в меня целились прикрытые трусами пластмассовые причиндалы и задницы, за которые так и хотелось ухватиться обеими руками. Взгляд мой долго бродил по этому роскошеству, пока я, наконец, не поняла, насколько глупо сейчас выгляжу, и, хоть вокруг по-прежнему никого не было, сделала шаг в сторону и повернулась к витрине спиной. Что именно со мной произошло дальше, я поняла не сразу, а только когда мотороллер с сидящими на нем парнями с противным треском уносился от меня прочь. В правой руке того, который сидел на мотороллере вторым, была моя сумка, а в моей, соответственно, уже не было ничего. Я только успела заметить, что оба вора были в черных "лакированных" кожаных куртках, голубых джинсах и белых мотоциклетных шлемах.
"У них тут даже воры стильно одеваются", - подумала я, но додумать мысль не успела, потому что в следующую секунду из-за афишной тумбы выскочил маленький человек в сером плаще и с неимоверной скоростью бросился наперерез мотороллеру. Он даже не бежал, а летел, не касаясь асфальта, и через секунду его рука вцепилась в того, у которого была моя сумка.
Ах, как бы мне хотелось сейчас написать, что мотороллер вместе с гламурными ворами грохнулся на асфальт, потом перевернулся пару раз в воздухе, как в кино, и, опять же, как в кино, с грохотом взорвался. Но он только неуклюже вильнул, и с еще более противным треском укатил в ночь.
"Человек из-за тумбы" пробежал по инерции еще несколько шагов и остановился. Затем нагнулся, что-то поднял с земли, повертел это что-то в руках, развернулся и пошел ко мне. Когда он был уже близко, я поняла, что в правой руке у него белый мотоциклетный шлем. На секунду я обрадовалась, но радость тут же испарилась, когда я поняла, что с этого сомнительного трофея нет совершенно никакого толку. "Лучше б ты мою сумку у него вырвал", - подумала я.
Мужчина остановился от меня шагах в трех, чем несколько меня успокоил - терпеть не могу мужиков, которые без разрешения посягают на мое личное пространство. Я быстро осмотрела его с ног до головы: он оказался маленьким, но очень широкоплечим японцем, или китайцем, или корейцем. Короче говоря, азиатом. Как я уже говорила, он был в сером плаще с поясом и в темной шляпе. В вырезе плаща я заметила белую рубашку и узел синего галстука.
Японец-китаец стоял в позе космонавта, держа под мышкой шлем, и тяжело дышал. Я подумала, что он довольно хорош собой для азиата, даже, можно сказать, красив, немного отталкивал только цвет его кожи, неестественно смуглый.
- У них около этого магазина место прикормленное, вам разве не говорили? - спросил он по-русски.
- Нет, - ответила я. Удивления по тому поводу, что японец-китаец говорит по-русски, почему-то не было.
Я еще раз пробежалась глазами по моему собеседнику и вдруг заметила, что к шлему, который он все еще держал в руках, что-то такое привязано черное и длинное, вроде толстой веревки.
Японец-китаец перехватил мой взгляд.
- Я схватил его за косу, и вот, - он повернул ко мне шлем и с видимым усилием открыл пластиковое забрало.
В следующий момент меня словно окатило ледяной водой с карасями. Из шлема на меня смотрели открытые темные живые глаза. Я отпрыгнула в сторону и, кажется, завизжала.
- Если вам страшно, я могу их закрыть, - невозмутимо сказал японец-китаец, - только не надо больше кричать, нас могут услышать.
Я ничего не смогла ему ответить. Мне казалось, что если я открою рот, то меня непременно вырвет - я уже прикидывала место, куда бы метнуть ужин.
- Дышите носом, - сказал японец-китаец, - вот так. И он шумно сделал пару вдохов - выдохов носом. Его ноздри при этом смешно раздулись. Я попробовала сделать точно также, и это действительно помогло - тошнота отступила.
- Вот видите, что я говорил, - японец-китаец подошел ближе, - теперь нам надо ее куда-то спрятать. У вас есть пластик-бэг, или что-нибудь подобное?
Я хотела ему сказать, что у русской женщины всегда есть с собой пластик-бэг или что-нибудь подобное, но просто молча достала из кармана плаща аккуратно сложенный пакет универмага "La Rinascente". Японец-китаец поблагодарив меня чуть заметным кивком, взял пакет и тряхнул им в воздухе, чтобы развернуть.
- Я сейчас выну ее из шлема, - сказал он, - отвернитесь, если хотите.
Я послушно отвернулась все к той же витрине "Gigolo", а японец-китаец приступил к работе. Машинально шаря глазами по уже родным задницам, я слышала, как он возился со шлемом, шуршал целлофаном, и, наконец, как голова упала в пакет. Мне вдруг вспомнилась гильотина, Великая французская революция, Дантон, Демулен, Робеспьер...
- Возьмите, она теперь ваша, - услышала я голос сзади.
Я повернулась. Японец-китаец стоял теперь ближе, на расстоянии вытянутой руки, и протягивал мне пакет. Пустой теперь шлем он по-прежнему держал под мышкой.
- Берите, - повторил он, - мне она ни к чему.
Я не знала, что ему ответить, поэтому промолчала и сделала шаг назад. Японец-китаец не унимался.
- Я понимаю, вас смутила коса, меня, признаться, тоже. Но это голова мужчины, или, если быть совсем точным, юноши. Поэтому ее должны забрать вы. Если бы это была девушка, то, разумеется, ее бы взял я.
- Но почему? - слабо пролепетала я.
Японец-китаец посмотрел на меня с некоторым сомнением.
- Вы разве не понимаете? Посмотрите, нигде нет крови - это же самая настоящая Флорентийская голова!
Теперь пришла моя очередь смотреть на него с сомнением.
- Вы что, и в правду подумали, что можно вот так просто оторвать человеку голову? - спросил он.
Я подумала, что это действительно странно: "мало того, что он руками оторвал кому-то голову, но при этом еще и нет ни единой капли крови".
- Ну, берете? - требовательно сказал японец-китаец, - или мне поискать кого-нибудь другого, вернее, другую?
'Другую' привело меня в чувство. Я посмотрела на пакет, потом японцу-китайцу в его 'смотровые щели', потом снова на пакет. Страх мой неожиданно куда-то делся, а его место у меня в голове заняло решение вопроса: 'Брать или не брать?'
Все начиналось как примитивная схватка инстинкта самосохранения и хватательного рефлекса. Первый поначалу уверенно выигрывал, и я уже собиралась от греха подальше убрать руки за спину, но тут меня посетила чудовищная по силе мысль, что если я сейчас не возьму пакет, то потом буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
На чем именно основывалась моя догадка, сказать трудно. Может, это был тот самый внутренний голос, который потом скажет: 'боже мой, как я ошибался...' А, может, женская интуиция, которой у меня никогда не было. Одно могу сказать точно: не последнюю роль в моем выборе сыграл дух противоречия - захотелось хоть раз в жизни сделать что-нибудь вопреки здравому смыслу.
'Как там дальше было у Смоктуновского? - подумала я, - достойно ль смириться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье? Немного не подходит, ну и черт с ним...'
- Надо! - решительно сказала я, - в смысле, беру, - и протянула руку к пакету.
Японец-китаец с поклоном передал мне ценный груз.
- Если хотите, я провожу вас до дома, - сказал он, - где вы живете?
- Гостиница "Siracusa", рядом с вокзалом "Термини", - на автомате ответила я, - номер четыреста семь.
Японец-китаец взял меня под локоть и стал тихо, но твердо говорить на ухо. Странно, должно быть, мы выглядели со стороны: он - маленький и широкий с мотоциклетным шлемом под мышкой, и я - длинная и бледная, как статуи фонтана "Треви".
Пока мы шли до Площади Республики, он рассказал мне, что голову надо посадить в цветочный горшок, а косу расплести и опустить в емкость с вином. Обязательно красным. Я слушала его в пол уха и кивала. Пакет несильно тянул мне руку, вероятно так, как бы тянул руку пакет со средних размеров капустным вилком.
Мысли мои были одна дурнее другой: поначалу я была уверена, что это чей-то масштабный розыгрыш, чуть позже - что сплю, еще позже - что стала жертвой провокации местных спецслужб... но все эти предположения протыкались трехгранным штыком небывальщины. Случившееся было настолько неправдоподобно, что все "реалистичные" версии рассыпались под собственной тяжестью.
- Земля подойдет любая, только не песок и не глина. - В очередной раз повторил японец-китаец. - Если будите куда-то ее везти, то заверните ее вместе с горшком в какую-нибудь ткань, но ни в коем случае не в целлофан - она задохнется.
Мой провожатый не повел меня сквозь вокзал, а дал хорошего круголя, поэтому на дорогу у нас ушло примерно полчаса. Около входа в гостиницу он остановился и, отпустив мой локоть, по-японски раскланялся.
- Что ж, прощайте, жена Флорентийской головы, - грустно сказал он и исчез в темноте.
Я поднялась в номер и сделала все, как мне сказал мой ночной знакомец.
2. Пусконаладочные работы
Горшок для "цветов" я купила прямо в гостинице у очень похожей на торговку с какого-нибудь Чиркизовского рынка горничной.
- Scusi, signora! - сказала я, не особо рассчитывая на адекватный ответ. - Do you have vase for flowers? Quanto costa?
И я показала на огромных размеров горшок в холле перед лифтом, из которого торчала чахлая деффинбахия.
- Vaso per fiori? - уточнила итальянка.
Я кивнула. Та удалилась в подсобку, погремела там чем-то и через минуту вернулась с коричневым керамическим горшком в руках.
- Venti euro, prego, - сказала горничная.
"Ни черта себе, двадцать евро за горшок", - подумала я, - но молча достала из кошелька синюю бумажку.
- Grazie, signora, - и моя купюра исчезла в смуглом кулачке.
"Похоже, итальянцы недалеко ушли от наших соотечественников, - думала я по дороге к номеру, - никогда не откажутся продать что-нибудь чужое. Горшок-то наверняка казенный".
В номере я первым делом зачем-то вымыла горшок. При этом на его донышке обнаружился ценник из IKEA, на котором, словно издевательство было: "Prezzo - 7?. Produrre in Russia".
Первым желанием было пойти и надеть этот горшок на голову горничной и в таком виде спустить ее с лестницы, но злость исчезла, когда я вспомнила про другую голову, которая лежала на моей кровати в пакете "La Rinascente".
Чистый горшок был поставлен на письменный стол рядом с телевизором, по которому я вчера смотрела вторую часть "Звездных войн", разумеется, на итальянском языке. Теперь надо было достать голову и поместить ее в горшок. Я приоткрыла пакет и заглянула внутрь. Увидела черные, зачесанные назад волосы. Раскрыла пакет пошире, так чтобы было лучше видно голову, затем аккуратно скатала его до уровня стола. Оказалось, японец-китаец не просто бросил голову в пакет, он еще туго обмотал косу вокруг шеи, и теперь она, словно на постаменте возвышалась над столом.
Лицо было, как и положено лицу покойника, бледным - цвета стеариновой свечи - а вот волосы густыми и черными, словно из рекламы шампуня. Вместе это смотрелось, как выражаются нынешние тинэйджеры, "готичненько". Глаза и рот, по счастью, были закрыты.
Землю я позаимствовала у той самой деффинбахии в холле. Копала металлической ложкой для обуви. Когда земли набралось с половину горшка, я решила, что хватит, наскоро замела следы преступления и убежала обратно в номер.
Признаюсь, я не сразу нашла в себе силы прикоснуться к голове - минут пятнадцать ходила вокруг стола и пыталась убедить себя в том, что голова мертвая, и ее совершенно нечего бояться. Наконец, я решилась. Размотала косу, (она свесилась вниз и достала до полу) взялась обеими руками за холодную шею, словно собиралась душить, быстро перенесла голову в горшок, слегка надавила на макушку и побежала в ванную драить руки.
Пристроив, таким образом, свое сомнительное приобретение, я уже хотела плюхнуться в кровать и уснуть, но неожиданно вспомнила про волосы и про вино. Полбутылки красного у меня было, а вот с емкостью оказалось несколько хуже. Пришлось спуститься вниз и узнать у портье, где находится ближайший ночной магазин.
- Stazione Termini, signora! - ответил загорелый "чертенок" в синем кителе со скрещенными золотыми ключиками на лацканах и показал пальцем в сторону вокзала.
- Grazie, signor! - крикнула я "чертенку" уже с улицы.
Для того чтобы добраться до вокзала, мне было нужно перейти одну улицу - Виа Марсала - но и с этим у меня сегодня образовались проблемы - меня чуть не сбила девка на мотороллере. Она бесшумно выскочила из темноты и осветила меня фарой. От неожиданности я ойкнула и замерла в позе ярмольниковского цыпленка табака.
- Sciocca vecchio! - прокричала девка, огибая меня по широкой дуге, одновременно показывая мне увенчанный длинным красным ногтем "фак".
- Сама это слово два раза, шалава! - со страху заорала я в ответ и показала ей, где пришивается рукав у моего плаща.
Девка, видимо осознав, что ее "фак" в сравнении с моим жестом также беспомощен, как "Скуадра Адзурра" перед сборной СССР по хоккею, утрещала на своем мотороллере дальше. Я же широкой походкой победительницы направилась в здание вокзала.
Внутри меня ждал облом - абсолютно все торговые точки были наглухо заперты серыми жалюзи. Кроя последними словами "чертенка", я прошла вокзал насквозь, вышла на улицу и к величайшей своей радости увидела одну единственную работающую "стекляшку". Давали там, разумеется, кофе ста восьмидесяти видов приготовления, вино, и, на мое счастье, огромные итальянские бутерброды - panino.
- Uno caffe americano, uno panino al salame, uno panino al prosciutto e uno panino al formaggio. Prego. - Сказала я продавцу, похоже, совсем не итальянцу.
- Nove euro, signoria, - сказал не итальянец и скептически меня осмотрел. Затем запустил кофемашину и положил мои бутерброды в микроволновку.
Я дала ему десятку. Пояснила:
- Friends...
- Amici? - он протянул мне еврик сдачи.
- Si, amici. Due.
Продавец понимающе кивнул. Тренькнула микроволновка и на прилавке появились чашка "американо" и три здоровенных бутерброда в глубокой тарелке.
Короче, говоря, эту тарелку я оттуда сперла. Дождалась, пока продавец зацепился языком за очередного покупателя, сунула тарелку с бутербродами в пакет и с достоинством удалилась. Разумеется, меня никто не преследовал.
В номере я сделала все, как говорил японец-китаец: налила в тарелку вина и опустила в нее расплетенный хвост косы. Не скрою, я надеялась, что голова тут же откроет глаза, но, естественно - дудки. Ничего не произошло.
О том, чтобы спать, речи быть уже не могло. К тому же, на меня напал жор, и я с удовольствием смолотила все три panino, запивая вином, оставшимся от головы. Включила телек. По каналу "Classic Movies" показали сначала "Как украсть миллион", потом "Гражданина Кейна", а после "Бангкок Хилтон", все на английском. Так что ночь прошла быстро.
Утро наступило внезапно. Я очнулась, сидя в кресле перед телевизором со стаканом в руке. Я не спала, просто поняла, что ночь кончилась. Голова (не моя) была на месте, такая же мертвая, как и вчера. Лицо не порозовело, глаза не открылись. Только вина в тарелке заметно поубавилось.
Я посмотрела на часы - половина седьмого - через час пейзанки во главе с Костантино будут ждать меня в холле гостиницы. С вещами. Я вылезла из нагретого кресла, щелкнула усталый телевизор и пошла в ванную.
Мылась долго, с головой (со своей). Всегда, когда опаздываю, никуда не тороплюсь, потому что, если буду торопиться, точно никуда не успею. Потом еще несколько минут валялась на кровати голой, глядя на секундную стрелку своих часов.
"Она же так медленно ползет, - думала я, - времени-то еще полно".
До автобуса во Флоренцию оставалось десять минут.
3. Легенда
В автобусе я под косые взгляды пейзанок нагло уселась рядом с Костантино и сделала вид, что у меня есть к нему множество важных вопросов. Для пущей убедительности, раскрыла перед ним карту Флоренции. Костантино, вероятно подумав, что я его кадрю, расцвел.
- Вы не знаете легенду о Флорентийской голове? - спросил он так, будто речь шла о "Красной шапочке".
Я помотала головой и придурковато улыбнулась. Костантино отреагировал мгновенно - пододвинулся ближе и положил свою руку мне на запястье. "Сколько же ты, козел, наших в койку затащил?" - подумала я.
- Жила была в пятнадцатом веке одна бедная флорентийка, - начал он вкрадчиво, - которая была влюблена в очень знатного господина. Разумеется, их союз был невозможен. Знатный господин был женат, у него были дети. Но случилось так, что этот знатный господин был по навету обвинен в связях с сатаной, осужден и вскоре казнен на центральной площади города, а семья его изгнана из Флоренции...
Я слушала, думая про себя, что Костантино очень хорошо для иностранца говорит по-русски, что от него вкусно пахнет, и что у него теплые руки; все портили темные вороватые глаза, которые нагло шарили по моей груди, и еще колючая на вид щетина - только это не давало мне растечься манной кашей по белой скатерти.
- ...после казни бедная флорентийка выкрала отрубленную голову возлюбленного и спрятала ее у себя дома. Там она посадила ее в цветочный горшок с землей, которую накопала у себя в саду, а волосы окунула в кувшин с красным вином. Тогда мужчины носили длинные волосы, не то, что сейчас.
Костантино улыбнулся, давая мне понять, что сказал шутку. Я благодарно хихикнула. Он еще плотнее прижался ко мне и продолжил:
- На третий день голова ожила. С первыми лучами солнца она открыла свои глаза и сказала флорентийке, что не умрет, пока в кувшине не кончится вино или пока флорентийка не выйдет замуж. В благодарность голова обещала каждое утро предсказывать то, что случится в городе до захода солнца. Флорентийка поклялась не выходить замуж и на рассвете подливать вина в кувшин. Вам интересно, Саша?
- Очень, - отозвалась я и подумала: "О, да ты знаешь, как меня зовут! Интересно..."
- Флорентийка десять лет исправно подливала в кувшин вино, не выходила замуж и каждое утро целовала голову в губы в знак верности. Голова, как и обещала, рассказывала все, что произойдет в этот день во Флоренции. Голова не ошиблась ни разу - все случалось именно так, как она предсказывала. Флорентийка не знала, что ей делать с этими сведениями, до тех пор, пока в одно прекрасное утро голова не сказала, что самый богатый торговец шерстью в городе сегодня за час до полудня умрет, и его сыновья не смогут мирно поделить наследство. Так и случилось. На следующий день цены на шерсть в городе выросли вдвое, а еще через день - вчетверо. Тогда флорентийка наконец поняла, какое богатство таят в себе рассказы головы и решила подождать подобного случая, чтобы разбогатеть.
Ждать пришлось недолго. Ровно через месяц голова сказала, что за час до захода солнца дом богатого купца, врача и аптекаря по фамилии Фальсио, который снабжал город лекарственными продуктами с Востока, запылает гигантским костром. В тоже утро флорентийка на последние деньги скупила у ничего не подозревавшего Фальсио разных снадобий, и стала ждать. За час до захода солнца город облетела весть о том, что дом купца Фальсио со всеми его складами, подвалами и лабораториями, где он производил лекарства, горит, как стог соломы. На другое утро наша флорентийка проснулась богатой дамой. Она немедленно продала то, что купила вчера у Фальсио в сто раз дороже. Теперь она смогла переехать в другой дом, купить себе лучшие платья и нанять прислугу.
Теперь хитрая флорентийка не упускала своего шанса. Немедля покупала то, что подорожает, и вовремя продавала то, что подешевеет. Так она стала самой богатой женщиной Флоренции. Разумеется, она все так же была не замужем, и каждое утро подливала в кувшин лучшего в городе красного вина.
Но, как обычно бывает в сказках, в один прекрасный день все кончилось. Не прошло и года со времени обретения ею богатства, как ее руки, руки немолодой уже дамы, стал добиваться один юный красавец (после слов "юный красавец" Костантино гордо поднял голову, а я, наоборот, стыдливо опустила глаза). Он посылал флорентийке цветы, пел под ее окнами серенады и посвящал ей восторженные стихи. Поначалу флорентийка отвергала поклонника, приказывала прислуге гнать его прочь из-под ее окон, выбрасывать на помойку его букеты и жечь в печи его стихи, но вскоре женское сердце дрогнуло и, как-то раз, когда над Флоренцией зашло солнце, она впустила пылкого юношу к себе в дом. В эту ночь она и этот молодой человек стали любовниками.
Следующее утро началось как обычно. Голова рассказала городские новости предстоящего дня, а флорентийка плеснула в кувшин вина и пошла готовиться к предстоящей свадьбе.
За неделю до свадьбы голова сообщила, что на следующий день гонец принесет в город весть о гибели судов с грузом китайского шелка, которых уже давно ждали во Флоренции. Шелковые материи к тому время подорожали необыкновенно, но флорентийка все же решила рискнуть и за день скупила весь шелк, который был в городе. На это у нее ушли все деньги.
Наступил вечер, затем на Флоренцию опустилась ночь, но никаких вестей о гибели судов не приходило, а на утро по реке Арно к городу подошли три больших парусника, доверху груженых шелком.
Флорентийка поняла, что разорена. Голова обманула ее. В бешенстве обманутая женщина вбежала в спальню, схватила горшок с головой и выбросила его в окно. А на другой день, узнав о банкротстве, от нее сбежал жених. Видимо, пошел искать себе новую богатую невесту.
Костантино, как бы утешая, погладил меня по руке.
- А что же случилось с головой? - спросила я, аккуратно вызволяя руку, - она погибла?
- В том то и дело, что нет. Под окном был чудесный сад, и горшок с головой упал в кусты и не разбился. Его подобрала одна девушка - дочь садовника, принесла домой... Что было дальше вы, наверное, догадываетесь?
Я кивнула.
- С тех пор ходит легенда, что голова жива до сих пор, и какая-нибудь незамужняя девушка находит ее, и все повторяется снова и снова. Впрочем, есть и другая версия этой истории, мужская. Голова в этом случае женская, а вместо флорентийки - флорентиец. Но финал одинаков: золото всякий раз затмевает любовь.
- Скорее, новая любовь затмевает старую, - сказала я, - две любви не могут жить в одном сердце.
Лицо Костантино от удивления вытянулось. Вероятно, то, что я сказала, являлось для него новостью.
- А у вас, Саша, есть любовь? - спросил он тихо-тихо.
- Да, - соврала я, - спасибо за рассказ.
Встала и пошла на свое место.
4. Флоренция
Я плюхнулась на велюровое сидение с точно такой же обивкой, как и в моем "Polo", и уставилась в окно, на зимний итальянский пейзаж. Подумала: "Вот бы нам такую зиму, была б тогда в ленинградской области своя Эмилия-Романия или Тоскана..." Но все это было лишь робкой попыткой не думать о голове. "Она ведь сейчас в моем красном чемодане на колесиках, - думала я, - завернутая в украденное из гостиницы большое полотенце, а чемодан внизу, в багажном отделении автобуса, а автобус едет из Рима во Флоренцию..."
Представив эту странную матрешку в разрезе, я улыбнулась. "Если козлоногий Костантино не наврал хотя бы половину, то от этой штуки мне будет толк", - подумала я, засыпая.
Все дорогу до Флоренции я проспала, как сурок. Меня даже никто не удосужился разбудить во время санитарной остановки у какой-то заправки. Эту самую остановку, а вернее, цены в кафе на заправке и обсуждали мои пейзанки, пока мы все стояли в холле гостиницы "Mia Cara", ожидая, пока нас расселят.
- Суп - восемь евро! Второе - семь евро! - сокрушалась одна, - кофе - два евро! Булка - еще три! - вторила ей другая.
- У-у-у-у-у, - одобрительно гудели остальные.
"Жрать меньше надо, - подумала я про себя, и порадовалась, что сэкономила двадцать евриков, - вот, считай горшок отбила..."
В номере я первым делом вынула здоровенный белый куль, в котором была голова, из чемодана, аккуратно его размотала и водрузила освобожденный горшок на подоконник. Голова выглядела абсолютно такой же, какой она была в Риме. Ничего не изменилось.
Немного подумав, я переставила горшок на журнальный столик; налила остатки вина в тарелку, окунула туда засохший хвост и пошла гулять по городу. У меня было два часа до экскурсии в галерею Уффици.
"Сегодня у меня в номере точно не придут убираться, а завтра посмотрим", - подумала я, закрывая за собой дверь.
Разумеется, на улице шел дождь. Местные негры на каждом углу продавали разноцветные зонтики по два евро. Напялив на голову капюшон, я пошлепала к Соборной площади.
Флоренция под проливным дождем, это, должно быть, самая безрадостная картина, которую я когда-либо видела, а мокрая Соборная площадь в особенности. "Здесь же всегда должно быть сухо, солнечно, все вокруг должны быть загорелыми красавцами и красавицами, - повторяла я про себя, - здесь просто не может быть столько воды под ногами..."
Там, куда я пришла, было очень много народу. Еще издалека я заметила полчища цветных зонтиков, разукрасивших каждый уголок площади. "Странное дело, без этих зонтиков она казалась бы куда мрачнее, - подумала я, - получается, туристы сами себе делают праздник".
Первым делом, я направилась в собор "Санта Мария дель Флоре". Желающие попасть туда немцы с серьезным видом выстроились в совершенно совковую очередь. Я только усмехнулась про себя. Спросила крайнего:
- Кто последний?
Тот улыбнулся и ответил:
- Ja!
Внутри меня обдало ощущение, испытанное почти во всех католических соборах - четкое понимание того, что я здесь чужая. Скоренько пробежавшись по периметру, я выскочила наружу, где неожиданно окунулась в родную речь.
- Наша башня, безусловно, лучше Пизанской, - говорила длинная и мокрая экскурсоводша группе скучающих российских школьников, - она стоит прямо и никуда не падает!
Я шарахнулась от школьников и попыталась прорваться к золотым воротам баптистерия, но, не тут то было - они были перманентно облеплены туристами. На сколько мне удалось заметить, преобладали японцы. Они перемещались по площади мелкими группами по пять-шесть человек и фотографировались на фоне любой достопримечательности, делая при этом счастливые лица. Я на секунду представила себе альбом среднего японца, и мне натурально стало страшно.
Так и не прорвавшись к баптистерию, я решила залезть на ту самую башню, которая лучше Пизанской, и которая стоит и не падает. Заплатила три еврика и полезла.
Помнится, подъем на колоннаду Исаакиевского собора дался мне проще. Может, старая стала, или курить стала больше... короче говоря, за время подъема я три раза останавливалась подышать. Вежливо пропускала вперед тех, кто поздоровее, осматривала идиотские граффити, которыми были изуродованы все (то есть, абсолютно все) стены, как вдруг мой глаз из общей кучи выхватил странную надпись:
"Подвиг мой того стоил! Флоренция сверху - это даже лучше, чем Москва снизу. Михаил К., машинист московского метро".
"Господи, - подумала я, - куда ж мне от вас деться, дорогие сограждане".
Я проторчала на обзорной площадке башни минут двадцать. Выбрала место, откуда было видно, как на город сквозь пробоину в облаках прожектором било солнце, и стояла там до посинючки. Правда, спокойно постоять не дали, видимо сговорившись, самые разные люди постоянно просили меня их сфотографировать. Я вежливо улыбалась, брала в руки камеру, говорила: "Say: трусы-ы-ы", щелк, и очередная пара счастливых рож на фоне песочных крыш была готова. Когда окно в облаках затянуло, я решила спуститься.
Теперь мне предстояло восполнить потери, понесенные в Риме, то есть, купить сумку. Вообще-то, у меня в планах на поездку и так значилось прикупить во Флоренции бумажник, перчатки и сумочку, так что я с чистой совестью направилась на Соломенный рынок у "Дель Порчеллино".
У бронзового хряка тоже была толпа. Снова японцы, японцы, японцы, и зонтики, зонтики, зонтики... Монетка кладется на отполированный язык - бряк - монетка падает вниз, в решетку, люди радуются, люди фотографируются, некоторые даже от счастья хлопают.
- Итого: перчатки - тридцать евро, кошелек - сорок, и сумочка - сто, - сказала мне крашеная Аня из Ленинграда, на которую я набрела в самом дальнем ряду, - скидок, извини делать не буду.
Я протянула Ане деньги, а та мне большой зеленый пакет с хапнутым.
- А ты, вообще, чем занимаешься? - спросила она, пересчитывая деньги.
- В банке работаю, - ответила я.
- Ха! - Аня сунула в рот тонкую сигарету, - у кого из наших ни спросишь, все в банке работают. (Я промолчала) А вообще, как там сейчас в совке? Давно не была.
- Жить можно, - ответила я и, поблагодарив соотечественницу, развернулась, чтобы уйти.
- Остерегайся цыган, - услышала я за спиной Анин голос.
Я обернулась.
- Чего?
- Я говорю, осторожней с румынами, они дикие, - пояснила Аня, - их даже карабинеры боятся.
На площади Синьории нас должен был ожидать Костантино, чтобы отвести в Уффици. Я приперлась туда на полчаса раньше назначенного - ноги сами привели. Шла, шла и вдруг увидела знакомую башню.
Разумеется, тут тоже все было мокрое, и народу здесь было больше, чем на Соборной. Издалека завидев бледные телеса, я потрусила к Давиду. Подойти ближе, чем на десять метров из-за толпы народа мне не удалось, поэтому пришлось довольствоваться малым.
"Нет, все-таки хорош, сукин сын", - успела подумать я, как кто-то тронул меня за рукав. Я обернулась. На меня смотрел сияющий Костантино в черной кожаной куртке и белых джинсах. На руках у него были замшевые перчатки, а на шее небрежно болтался длинный полосатый шарф.
- Верно говорят, что женщины на площади Синьории стоят к статуе Давида лицом, а мужчины спиной. - Сказал он. - Идите ко мне под зонт, Саша, - и, не дожидаясь моей реакции, сделал шаг в мою сторону. Над моей головой навис здоровенный прозрачный купол.
Сил сопротивляться его настойчивости не было.
- Шипящие звуки в русских женских именах придают им ни с чем не сравнимый шарм, Саша, - тихо произнес Костантино и улыбнулся.
Я тоже улыбнулась, но не от комплемента, а оттого, что оказалась почти на голову выше моего коварного обольстителя. "Почему я раньше не замечала, что он такой мелкий", - подумала я, и мне стало еще смешнее.
Улыбка быстро сошла с лица, так и не дождавшегося поцелуя Костантино, и он предложил прогуляться по площади, "пока все не подошли". Я согласилась, все равно делать было нечего. Не успели мы дойти до Лоджии Ланци, как я поняла, что Костантино трудно нести надо мной зонт.
- Давайте я возьму, так будет удобнее, - сказала я и почти выхватила деревянную ручку из рук Костантино. Тот нехотя согласился.
Мы неспешно обошли по периметру всю площадь. Подходили к каждой статуе, останавливались и смотрели. Вернее, смотрела я, Костантино, глядя на меня, без умолку верещал. "Персей" Челлини, "Похищение сабинянок" Джамболоньи, его же "Геркулес и Кентавр", "Аякс с телом Патрокла" не помню кого - на всех у него нашлось что сказать. Ну, и, конечно, Костантино не был бы Костантино, если бы не закончил свой рассказ вот этим:
- Видите, у задней стены лоджии стоят шесть античных женских статуй? - спросил он.
Я кивнула.
- Крайняя слева - моя любимая - очень похожа на вас, Саша.
"Вот ведь, кобель!" - подумала я, но помолчала.
Дальше у нас по плану была галерея Уффици. Мы с Костантино "чтобы не подумали лишнего" разошлись в разные стороны и встретились уже на месте условленного заранее общего сбора, у "Давида". Только все напрасно. Некоторые пейзанки, видимо, тоже пришли сюда раньше, и я еще на подходе к плотно стоящей справа от "Давида" нашей группе стала ловить на себе вполне однозначные взгляды.
"Завидно? Завидуйте молча!", - попыталась я соорудить на своей физиономии.
Рассказывать об Уффици, как мне кажется, невозможно по двум причинам. Во-первых, потому что абсолютно все увиденное пришлось бы возносить в превосходную степень, а, во-вторых, потому что про нее, Уффици, уже написано такое море разливанное всего, и мой комментарий в этом море просто утонет, не оставив даже всплеска. Скажу одно - два часа, проведенные внутри, стали для меня одним из самых ярких впечатлений за последние десять лет (чего, кстати, нельзя сказать о моих пейзанках, которые в большинстве своем зевали и периодически во всеуслышание сообщали, что Радищевский музей в Саратове во сто крат лучше).
Ближе к выходу, когда я, обалдевшая от "Рождения Венеры", "Весны", "Поклонения волхвов", уже случайным образом бродила по залам, взгляд мой вдруг зацепился за что-то знакомое. Я немедленно изменила курс, задела какую-то тетку ("Scusi!", "Сама корова!") и оказалась у стеклянной витрины, за которой был круглый выпуклый предмет с изображенной на нем головой кричащей медузы Горгоны.
- Так вот ты какой, - сказала я вслух, - а я думала, ты больше...
Подошла ближе. И опять меня накрыло это странное чувство обретения настоящего шедевра, виденного раньше миллион раз на цветных вкладках в "Юном художнике". Но было что-то еще, что не давало мне, в который уже за сегодня раз, тяжело вздохнуть и уйти от шедевра прочь. Я присела, чтобы поймать взгляд медузы, и тут до меня с такой ясностью дошло, на кого я сейчас смотрю, что я непроизвольно взвизгнула.
- Нельзя же так, девушка, - сказала мне полная женщина из нашей группы, которая оказалась слева от меня, - я все понимаю, шедевр, но все-таки надо как-то поспокойнее...
- Да она чокнутая, не видно разве? - сообщила еще одна колхозница, - больная на всю голову.
Я ничего им не ответила, хотя, надо было бы. Следуя указателям, я уже бежала к выходу. Домой. В гостиницу.
5.Она начинает говорить
Слишком высокий для мужского и слишком низкий для женского голос звучал из глубины комнаты. Без единой мысли в голове я закрыла за собой дверь и сняла мокрые насквозь боты. Страшно мне не было, напротив, я ощущала приятное покалывание где-то в районе солнечного сплетения, но вот по голове, будто пыльным мешком стукнули.
- Как вы думаете, какие краски подходят к нашему времени? - спросил голос.
Я сделала неуверенный шаг внутрь комнаты. Затем еще два. С журнального столика, на котором я утром оставила мое римское приобретение, на меня огромными черными глазами смотрела живая человеческая голова, торчащая из цветочного горшка. От неожиданности я села прямо на пол (наши глаза при этом оказались на одной высоте).
- Масло мы, безусловно, отдадим веку девятнадцатому и ранее, - сказала голова, - начало двадцатого - это, конечно же, акварель, его середина - гуашь, а вот окончание и начало века нынешнего для меня вопрос. Большой вопрос.
Я продолжала сидеть на полу. Голова посмотрела на меня, только теперь, как мне показалось, несколько виновато.
- Я испугал вас, простите. Вы принесли вина? Если нет, то я снова усну.
Я встала, дрожащими руками достала бутылку из сумки, которая так и висела у меня на плече, и поставила бутылку на пол рядом с собой.
- Простите, но этого недостаточно, - сказала голова, - вы бы не могли налить вино в тарелку. Мне самому этого никогда не сделать.
"Вот дура!" - подумала я про себя, пальцем пропихнула пробку в бутылку и щедро плеснула вина в тарелку. Уделала весь стол, а заодно и голову. Красные капли потекли по лбу и по левой щеке.
- Ой, простите, - я кинулась, было, ее вытирать, но не смогла даже прикоснуться к ней.
- Я понимаю, вам сейчас очень страшно, - невозмутимо отозвалась голова, - но поверьте, вам совершенно нечего бояться. Я никак, абсолютно никаким образом не смогу причинить вам вред.
"А ведь, она права", - подумала я, и от этой мысли мне стало так легко, что я снова плюхнулась на пол.
Голова издала глуховатый смешок. Я тоже засмеялась.
- Чему вы смеетесь? - спросила голова.
- Вспомнила анекдот про то, как одна голова десять лет училась грести ушами, а на соревнованиях по плаванию кто-то на надел нее резиновую шапочку.
Голова на секунду задумалась, а потом захохотала в голос. Это было очень странно, наблюдать хохочущую голову в цветочном горшке.
- Очень смешно, - сказала она, отсмеявшись, - очень. А теперь, если вам не трудно, вытрите меня, пожалуйста.
Я достала из новой сумки платок и подошла к голове. Та хитро посмотрела на меня, а затем вдруг скосила глаза и неестественно далеко высунула изо рта багровый язык (м-м-м-м-м). Я с визгом отпрыгнула в сторону. Голова снова расхохоталась.
- Испугались? Простите, это единственное, чем я могу доставить вам неудобство. Обещаю, больше так делать не буду. Честно.
"Так я тебе и поверила", - подумала я, но все-таки подошла и решительно вытерла белым махровым полотенцем лицо и стол. Через полотенце я почувствовала, что голова теплая, даже горячая.
Превратившееся из белого в розовое полотенце полетело на пол ванной. Я посмотрела на свое отражение в зеркале и поняла, что на голове у меня черти чего и что я так и не сняла мокрый плащ. Раздевшись и наскоро причесавшись, я вернулась в комнату; села на пол рядом с журнальным столиком, взяла в руку винную бутылку, в которой оставалось чуть больше половины, и сделала большой глоток.
- Спасибо, о, русоволосая прелестница, - нараспев сказала мне голова, - чем я могу отплатить за вашу безмерную доброту ко мне? За вашу...
- Только не надо так громко петь, - прервала я, - за стенкой у меня пейзанка из группы, подумает, что я мужика привела.
Голова замолчала и задумалась. Ее тонкие, почти женские брови уползли далеко вверх, кожа над ними собралась в тугие складки, а рот смешно изогнулся вниз коромыслом.
- Но ведь я не мужик, - сообщила она после долгого раздумья, за время которого я успела еще дважды приложиться к бутылке.
Меня снова разобрал смех - уж больно наивно это было сказано - но я сдержалась.
- А кто же вы тогда?
- Еще не знаю. Чаще всего тот, кто обретает меня, видит во мне существо противоположного пола, и это легко объяснимо, поскольку все ваше земное существование посвящено поиску своей второй половины...
Я сидела на полу со скрещенными по-турецки ногами в обнимку с медленно кончавшейся бутылкой и внимательно слушала мою странную собеседницу. С каждой новой сказанной ей фразой, с каждой новой гримасой на ее лице, я подмечала все больше исключительно женских черт, которые совершенно спокойно соседствовали в ней с мужскими. "Как же это может быть", - подумала я, но тут мне по очереди вспомнились: "Юноша с корзинкой", "Лютнист" и голова медузы Горгоны, на которой я так позорно подорвалась в Уффици...
- ...боюсь, мою половую принадлежность сейчас однозначно определить невозможно..., - закончила голова. - О чем вы так глубоко задумались?
- Мне..., я вспомнила... голову медузы Горгоны, Караваджо, - пробормотала я.
- О, мятежный Микеле! - голова мечтательно закатила глаза, - он был горяч! Не знаю, зачем ему понадобилось изображать меня в таком виде, хотя, он всегда говорил, что взглядом можно обратить плоть в камень, а камень в живую плоть, как краски делают живым холст... Он был романтиком, мой Микеле. Мы были вместе четыре года, а в Риме, за год до наступления нового века, расстались.
- Какого, простите, века? - не без сарказма поинтересовалась я.
- Семнадцатого, - произнесла голова тихо, - за год до смерти создателя. Моего создателя.
- Кого, кого?
- Филиппо Бруно по прозвищу "Ноланец", в монашестве получившего имя Джордано, - ответила голова еще тише.
- Джордано Бруно?! - от неожиданности закричала я. - Того самого?
Но голова ничего не ответила. Тень прошла по ее лицу, и мне на миг показалось, что вместо юноши на меня смотрит глубокий старик, такой древний, что мне стало страшно. Я немного подалась вперед, чтобы лучше рассмотреть лицо, но оно вновь приобрело прежние очертания. "Фу ты черт, померещилось", - подумала я.
- Что вы сказали? - спросила голова, - я не расслышала.
- Я спросила, тот ли это Джордано Бруно, которого сожгли?
Голова моргнула в знак согласия.
- На Кампо деи Фиори, сейчас стоит памятник, только он там на себя не похож. Люди всегда так - сначала жгут, вешают, головы рубят, а потом памятники ставят.
- Это точно, - согласилась я, чувствуя обиду за все человечество, - кстати, об отрубленных головах, расскажите, почему вы все еще живы, и причем тут Джордано Бруно?
Голова недоверчиво прищурилась.
- А вам зачем?
- Не знаю, так просто...
- Просто - одним местом с моста, - голова скорчила недовольную гримасу, - все так говорят, а потом...
- Кто, все?
- Кто, кто! Охотники за мной, вот кто. - Голова внезапно стала серьезной. - Специально приезжают в Италию, толпами. Может, вы одна из них, почем мне знать.
- И чего им всем от вас нужно? - спросила я как можно наивнее, из-за чего фраза вышла фальшивой, и голова, похоже, это почувствовала.
- А то не знаете! - горько усмехнулась она, - все всегда все знают, только делают целомудренные глаза.
- Я, правда, ничегошеньки про это не знаю! Честно-честно!
- Не кричите так. За стеной пейзанка, забыли?
Я закрыла рот ладонью и стала хлопать глазами, стараясь все сказанное мной свести в шутку, но голова на это никак не отреагировала.
- И потом, мы еще мало друг друга знаем для таких рассказов, - по бабьи растягивая слова, протянула она, - я ведь даже не знаю, как вас зовут...
- Александра, - ответила я и хотела протянуть руку, но вовремя одумалась, - можно Саша. А вас?
- А меня никак не зовут. - Голова улыбнулась. - По крайней мере, сейчас. Каждый, кто жил со мной почему-то считал своим долгом меня как-то называть. Фабио, Морен, Свия, Коррэо, Бази... всех и не упомнишь. У меня было столько имен, что придумывать новое не имеет никакого смысла. Хотя, если вам захочется придумать мне имя, то силь ву пле, я не против.
- Иван Иваныч, - выпалила я.
- Иван Иваныч..., - повторила за мной голова. - Так меня, кажется, еще никто не звал.
- Теперь мы достаточно хорошо друг друга знаем?
На лице головы вдруг проступила маска ужасной усталости.
- Давайте, мы с вами завтра об этом поговорим..., - прошептали яркие, едва разлепляющиеся губы, - я немного устал...