Аннотация: Рассказ написан для конкурса "Акуна Матата"
Индекс донжуанства
А она и в правду оказалась переспелая, эта племянница комендантши. Какая-то передержанная. Хотя ей где-то девятнадцать - двадцать, девичьей легкости уже и след простыл: могучие ляжки, необъятная задница и тяжелые, каждая размером с дыню сорта "колхозница" груди, и все несколько рыхлое, местами прыщавое, валяется теперь на моей кровати и сопит в подушку, как ребенок.
Все вышло как-то само собой, без затей и нудных прелюдий. Но главное, мне сейчас абсолютно все равно, чем это все закончится. Скоро она проснется, и я спокойно ее выпровожу. И плевать я хотел на местные обычаи, если они есть...
Она неожиданно просыпается. Смотрит на меня удивленно и немного испуганно, видимо вспоминает, где находится. Я сижу на стуле спинкой вперед в классической белой майке с бретельками и семейных трусах, а моя новая знакомица лежит, как лежала, даже не думая прикрыться или перевернуться на живот. Улыбается - значит, вспомнила.
Я почему-то подумал, что она полезет ко мне обниматься или потащит обратно в постель, но она встает, идет к маленькому зеркалу и пытается поправить то, что осталось от прически. Я молча за ней наблюдаю. Потом она одевается, ни капли меня не стесняясь. Трусы, лифчик, колготки, юбка, майка и кофта с горлом. Я смотрю.
- Можно, я к вам еще как-нибудь зайду? - говорит она на прощание.
Даже не знаю, что ответить.
- Можно? - повторяет она тише.
- Заходи, - говорю я, - заходи.
Она одергивает юбку, улыбается и уходит. Вот так, все, оказалось совсем просто.
И вдруг я замечаю, что после того, как она аккуратненько и бесшумно закрыла за собой дверь, комната моя необъяснимым образом преобразилась. Будто по всему, что внутри, прошелся невидимой кистью невидимый же художник, и моя неубранная кровать и стул, на котором висела ее одежда, выглядят теперь невероятно живописными... Может, это женское тело расколдовало мое ложе от заклятья, грозящего в перспективе превратить его в солдатскую койку? Или ее, комендантской племянницы, запах придал ей, комнате, легкий налет некоторого romantique?
Помню, как меня кольнуло, когда пару дней назад на красном, как бутафорская кровь, капоте четыреста седьмого "москвича" я увидел написанное пальчиком по тонкому слою снега: "Ипатьев, я от вас без ума".
"Вот ведь, и от Ипатьева кто-то без ума", - подумал я тогда. От этого слизняка с кафедры философии, по кличке "Вяленый". Но это тогда, теперь все иначе. Теперь я...
Противно пиликает телефон. Трубка отыскивается не сразу, под кучей книг, типовых проектов и засмотренных от корки до корки мужских журналов.
- Алло.
- Здравствуйте. Иван Дмитриевич?
- Да. С кем имею честь?
- Это Аня, Аня Ильина, ваша студентка.
- Я слушаю...
- Я хотела спросить... вы решили?
- Решил, что?
- Ну, вы так и не ответили, за какие заслуги вы мне зачет автоматом поставили. За то, что я как дура на вашу лекцию одна приперлась, или потому что я вам нравлюсь... помните?
- Помню...
- И?
- Думаю, второе, э-э-э, более правдоподобно, нежели первое...
В трубке слышится смешок.
- Так я и думала. Будет ли продолжение, позвольте спросить?
- Будет, э-э-э, если вы, э-э-э, не будете против.
Еще один смешок.
- Иван Дмитриевич, я же вам первая позвонила.
- Да-да... так, как же это... прогулка в лес... ужин в ресторане... просмотр...
- Лучше приходите ко мне домой.
После этих ее слов у меня натурально отвисает челюсть. Удается выговорить только:
- А... когда?
- Да, можно прямо сейчас. Делать мне все равно нечего - зачет по сопромату уже в кармане.
- А... куда?
- Проезд Командора, шестнадцать. Знаете, где это?
- Знаю.
- Квартира восемнадцать.
К концу разговора я немного очухиваюсь.
- Кстати, а откуда у тебя мой телефон?
- В деканате сказали.
Я прыгаю по комнате то на правой ноге, то на левой и напеваю:
- Ничего на свете лучше не-е-ту, ничего на свете лучше не-е-ту...
Доскакав таким макаром до ванной, залезаю под душ.
-...ни-и-чего на свете лучше не-е-ту, ничего на свете лучше не-е-ту...
Выпрыгиваю из душа и голый, втянув живот, пробегаю мимо зеркала обратно в комнату.
-...ни-че-го на свете лучше не-е-ту! Ша-ла-ла-ла-ла-ла!
Одеваясь, продолжаю петь. Носки (слава богу, нашлись чистые, правда, разные), джинсы, свитер, ботинки, пальто и декадентский берет.
Выкатываюсь из подъезда. На улице снег и небольшой минус. Морозец бодрит, и ноги сами собой переходят на легкую трусцу. Как же это прекрасно, бежать на свидание к девушке, только что выпроводив из своей постели другую!
Быстро нахожу нужный дом, пешком поднимаюсь на пятый этаж, нажимаю носом пипку старого звонка. Дверь открывается почти сразу. Аня встречает меня в коротком розовом халатике, под которым угадывается ничего; ласково берет за грудки и тихонько наклоняет к себе. Наши губы медленно идут на сближение. Ближе. Еще ближе. Стыковка.
Я лежу на одной половине разложенного жестковатого дивана, под колючим одеялом, заправленным в пододеяльник с ромбовидным вырезом посредине. Аня в ванной, но скоро придет ко мне под это самое одеяло с ромбом. Лежу так уже минут десять - голый, в чужой квартире в ожидании секса со своей студенткой.
Лежу и думаю, почему дыру в пододеяльниках делают всегда ромбической, или, на худой конец, квадратной, а не, например, треугольной, и нет ли тут какого-нибудь скрытого смысла? Мысли мои утекают в сторону символизма, видятся мне пятиконечные вырезы на пододеяльниках военнослужащих срочной службы, шестиконечные у хасидов, крестом у попов и врачей и круглые у японцев. Возвращаясь в реальность, пытаюсь сообразить, будет ли сей диван скрипеть, и если да, то как громко...
Появляется Аня, завернутая в белое махровое полотенце, ширины которого хватает ровно на то, чтобы прикрыть ее грудь сверху и попу снизу.
- О чем вы думаете? - спрашивает она, вертясь перед зеркалом в платяном шкафу.
- О том, по какой причине полотенца делают именно такой ширины, - говорю я, слегка потягивая это самое полотенце за краешек.
Аня поворачивается ко мне.
- Ты странный.
Первый раз она сказала мне "ты".
Аня выключает свет, идет к окну и распахивает занавески - комната наполняется слабым светом от уличных фонарей - выворачивается из своего полотенца и устраивается рядом со мной, на самом краешке.
Я слышу, как бьется ее сердце - гулко, но ровно - чувствую плечом ее мягкую грудь, и у меня перехватывает дыхание. Смотрю в ее блестящие глаза и ощущаю озноб и робость. Как маленький, ей богу!
- Ну, что же вы, Иван Дмитриевич, - тихо говорит Аня мне на ухо, - к вам студентка голая пришла, а вы, что?
Диван не скрипел. Ходил ходуном, но не издал ни звука. Я мысленно благодарил его, скромного труженика любовного фронта.
Мы с Аней лежим, не касаясь друг друга. Я чувствую, что в любой момент могу ее обнять, притянуть к себе, поцеловать, и она мне это позволит. От этой мысли становится хорошо и легко.
- О чем ты думаешь? - спрашивает Аня, переворачиваясь на правый бок.
- О том, что индекс моего донжуанства сегодня вырос на один пункт, - отвечаю я.
Не мог же я, в самом деле, сказать ей, что на два.