Верно, не стоило сюда приходить. Говорю каждый раз и снова торчу у затертых временем пьедесталов. Несбывшаяся мечта тоже своего рода наркотик. Надежда неистребима особенно по утрам, когда в воздухе еще висит росяная влага, а под ярким солнцем уже рисуются пустоголовые цветы. Те еще иллюзионисты добра и света. Привычно замираю, вдыхая морок чужого прошлого, не думая о веренице глупых попыток, закончившихся одинаково горькими провалами.
Где-то читал, что на рассвете в такие места опускаются лептонные поля, они, подобно запаху озона в воздухе, дарят предчувствие нового начала. Наверное, за ним я и таскался сюда с завидной регулярностью. Стоял над тем, кто не ответит на мой призыв, бродил между обветшавших оград и разворачивался в обратный путь. Впрочем, моя нелепая слабость оставалась тайной. В этом пустынном месте редко встретишь людей, а тем более знакомых. Думаю, мало кто из нынешних знал о существовании кладбища, исключая разве подобных мне - рабов семейных историй вековой давности.
Я переехал в город последних лет жизни своего блестящего деда только ради предмета, лежащего сейчас в третьем ряду под прозрачным куполом пьедестала номер двадцать два. Тоненькое с низу до верху, оно кокетливо изгибало клип над блестящими бедрами. Шелк воображаемого, но не случившегося прикосновения в который раз скользнул по кончикам пальцев. Его соседи выглядели настоящими отморозками. Номер двадцать один - трость. Развалилась на красной облупившейся подставке и скалилась бульдожьей мордой над ободком почерневшего от времени серебра. Номер двадцать три - кинжал. Прятал клинок в кожухе, что выцвел за сотню лет до оттенка запекшейся крови и растрескался ломкой паутиной. В стеклянной тюрьме они заперты на пресловутую вечность. Этот простой факт сложно понять и почувствовать, как и меру жестокости, когда-то небрежно совершенной человеком.
***
Неделя выдалась на редкость бестолковая. Добивали дело о сбежавших андроидах. Абсурдная история - удрать прямо с конвейера и целой партией. Инженеры струхнули и в поисках ошибки до основания перетрясли программные коды. Но выяснилось, что побег - лишь трюк, потянувший крупное хищение и террор. Начинали мы в одиночестве, но федералы быстро подтянулись на дурной запашок. Спустя полгода концы с концами все же сошлись, крупняк общими усилиями выловили, а мелких рыбешек оставили нам. Ребята отправились на очередной захват, а я с незажившей ногой остался перебирать бумаги. Капитан из соседнего отдела накрыл меня шатающимся между кофемашиной и пончиками в розовой глазури и уболтал смотаться на вызов в частный сектор. Хулиганство, разбой или хищение - не ясно, напрягало то, что пострадавший был до крайности перевозбужден, чем нарушал спокойствие правоохранительных органов.
Иннокентий Азоров, шестьдесят пять лет, тридцать седьмая ниша в секторе гор. Странное место для жизни в нашем небедном городе. Сам до собачьих соплей выматываюсь на службе за среднюю зарплату, и то по вечерам доползаю до апартаментов в высотке. Там все в высшей степени удобно и эстетично: на каждом пролете гнездятся виртуальные розарии, бодро плюют огоньками фонтаны, и гнут спины недоступные дивы рекламных каналов. Обеспеченные индивидуалисты предпочитают хаусы на окраинах и таскаются до работы на личных флаерах. А такие как я мчатся по утру на змеях траволаторов, наслаждаются видами рекламных баннеров, новостных сообщений, бегущих строк о скидках, в компании с лощеными профилями политиков и звезд - всем из чего можно сплести цифровую паутину над улицами. Крайне редко попадаются ментальные задроты, готовые встроить дом в скальный утес и любоваться унылым кустарником на осыпающихся склонах. Вот из-за такого фрика и придется переть через весь город на чахоточном служебном флаере. На эти выселки даже магнитную монорельсу не бросили.
Номер тридцать семь торчал из брюшины гигантской скалы миленьким садиком и игривой верандой. Удивительно, что тут тридцать лет проживал мужик и причем в одиночестве. Впрочем, у дурацких завитушек колоннады обнаружились полезные парковочные стапели.
- Полиция? Проходите внутрь. Вы должны видеть это безобразие!
Тучный, в тёмно-синем домашнем халате, он возмущенно пучил глаза и топорщил старомодную седую бородку. Буквально вдернул внутрь, не давая вставить ни слова, ни вопроса. Театральные жесты отчаяния доставали почти до моего подбородка.
- Это преступление, господин полицейский! Убийство, настоящее убийство. За это надо руки отрубать!
Ни крови, ни трупов, ни андроидов с вывернутыми внутренностями, ни разбитых голографических панелей, ни опустошенных платяных модулей. Но совершенно нелепый хаос прямо-таки царапал глаза моей полицейской натуры. Словно психопат прошвырнулся по городу, собрал самые бесполезные вещи, свалил их в котел квартиры и перемешал одной поварешкой.
- Но откуда все это... барахло?
- Что значит барахло!? Что значит откуда? Это мой дом. Из него душу вырвали!
Вспомнилось, как лимонно морщился капитан, передавая вызов. На опрокинутом кресле с витыми ножками лежал кусок расписной вазы, тут же свисала бахрома тяжелых пурпурных штор, ее стеклярус блестел на темном деревянном полу между разбросанных толстых книг, глиняных фигурок животных и людей, кусков декоративных минералов, нескольких пуфов, простеганных изысканной геометрией, и еще ваз, и журнальных столиков, и не было этому конца.
- У вас что-то пропало, господин Азоров?
- Иннокентий Андреевич.
- Очень приятно. Следователь Николай Лукин. Так у вас что-то пропало?
- У меня разгромлен дом, открыт сейф с ценностями.
- Их украли?
Азоров вперил оскорбленный взгляд, поджал губы так, словно мои настойчивые вопросы представляли собой какую-то извращенную форму бестактности.
- Нет. Вывалил все наружу. Сволочь!
- То есть вы знаете кто?
- Знаю ли я? Конечно, знаю!
Резко, как удавку на шее виновного, он затянул пояс пушистого халата. Такой решительный настрой словами лучше не перебивать, выйдет полезнее для следствия и безопаснее для здоровья.
- Парень меня ненавидит. Мой дом, мои коллекции, все настоящее, что можно подержать в руках.
Я прокашлялся и осторожно перешагнул через древний кованный сундучок.
- Думаете, господин Лукин, что я выживший из ума старый пень? Ничего подобного.
- Ну что вы, Иннокентий Андреевич, я совсем...
- Что я? Знаю этот взгляд! Жалостливое презрение. И это у тех, кто спит в аквариумах на подвесных матрасах. Имеет дверцу в стене и говорит, что это шкаф. А в центр дома ставит подставку для полиэкрана. Все заменяете картинками. Этой мыльной пеной!
Старый чудак чесал как по писанному. Карикатура на мою жизнь. Чисто поколение голографической зависимости и цифрового обсессивного синдрома. Спрятав ухмылку, я поднял фотографию в старой оправе. Молодая женщина, ассиметричные локоны и темный выразительный взгляд. Вздернутые верх рукава, многоцветный причудливый орнамент огромного, закрывающего грудь банта, а в руках небрежно приоткрыт кружевной веер. По виду давно это было, цифровое необарокко моего деда. Время бархата, агрессивных вещей, сложных люстр и глубоких разочарований.
- Это моя мать, - буркнул он и вырвал портрет.
- Иннокентий Андреевич, чего вы хотите от полиции? Душевности и понимания или найти виновного?
Он опустил плечи и со вздохом сел на перевернутый пуф.
- Что его искать? Это мой недоумок племянник. Давно грозился устроить погром из-за того, что... впрочем это не важно. Но как он сумел все открыть? Ведь каждый замок, гаденыш!
- Взломал двери или похитил ключи. А это наказуемо, племянник он или нет.
- Боже, это невозможно! Вы просто не понимаете. Ключи только у меня, и ничего нельзя просто так открыть. Абсолютно ничего, а он открыл. Сейчас, подождите, я покажу.
У книжных героев от изумления округляются глаза. Не предполагал, что со мной может случится подобное. Ключи бренчали на кольцах и их было много. Бронзовые и латунные, с ассиметричными бородками, увенчанными сложным узором корон. К ним и стальные, вполне современные, с пинами и слайдерами. Тяжелые наборы тюремщика старого хлама. Он в крайнем возбуждении протащил меня от входной двери к спальной, затем в кабинет и к чудовищного размера сейфу. И на каждой преграде грозными тройками топорщились замочные скважины. А за ними дожидалась свалка старого хлама.
В общем-то мне плевать на любые странности, если они никому не вредят. Моя соседка вместо собаки выгуливает на поводке робота, мужик с тридцатого этажа выходит на улицу в глухом шлеме, смотрит на спроецированный перед глазами мир. Безумие цифрового одиночества захлёстывает город тяжелыми волнами и отступая, оставляет на улицах самые диковинные воплощения. Но лечение заблудших душ, как и самоанализ, вышло из моды, а от служителей закона требуется находить факты, выдавливать истину и идти строго по ее неверному следу.
- То есть вы считаете, что племянник ловко открыл пару десятков сложных замков?
Да в таком случае он просто киборг, мастер своего дела, механик-виртуоз, к которому стоит присмотреться полиции.
- Именно. Но как? Я прекрасно понимаю, что мои ключи - не лучший способ обезопасить дом, но все же.
- Далеко не лучший.
Хотя в нынешние времена там, где лежат ценности, электронный пес сторожит их на пару с механическим.
- Я предпочитаю такой. Все эти невидимые защиты, считывание сетчатки глаза, сетка сканеров - не материальное и не приятное. И потом, что прятать? У меня нет ценного для воров.
- Вы уверены, что у вас ничего не украли?
- Он мои вещи презирает. Просто зашел и изгадил все внутри. И двери за собой закрыл сукин сын.
Азоров зло хохотнул, и ключи у груди ответили колючим звяканьем.
- Как же зовут вашего племянника?
- Артем Илдис. Работать не желает, болтается или сидит у себя в конуре. Господин Лукин, сделайте так, чтобы он больше не приближался ко мне. Даже не смел.
Илдис. Знакомый дискомфорт нехорошего предчувствия. На слух фамилия не звучала, но буквы так и ложились, нанесенные на воображаемый надгробный памятник. Частые прогулки по кладбищу имеют свои побочные эффекты. Можно пробить парня и закрыть вопрос, серьезным делом тут и не пахло.
- Я разберусь, Иннокентий Андреевич. Если вы правы, он вас больше не побеспокоит.
- Да, пожалуйста, большая просьба. Мне больше ничего не надо. Просто жить в своем доме, и все. И ни одна живая душа мне не нужна.
От слов накатила привычная тоска. У выхода лежала смятая дамская шляпка, я поднял ее и протянул хозяину.
***
Компьютер флаера дежурно повисел и выдал адрес, возраст и серые пятна биографии Артема Илдиса. Несомненный сукин сын ничем не отметился на поприще добра и труда, занимал барак из стали и поликарбоната и потреблял бесплатные куриные крылышки. По всему выходило, что не мог открыть такую уйму механических замков разной сложности. История начинала казаться интригующей. К тому же не давала покоя фамилия, буквально сидела в голове занозой. Всю дорогу приходилось ее мучительно выковыривать. Когда зашипели стапели общественной парковки, память выдала шокирующую картинку. Такой расклад следовало обдумать, даже плюнуть на воздержание и вытащить заначенную на черный день сигарету.
Неприятных визитов Илдис не опасался. Во всяком случае створки двери распахнулись, реагируя только на тепло моего приближения. Не первой свежести парень даже не сдвинулся с модульного дивана, только прищурился и небрежно махнул пивной бутылкой.
Мы оба почти кричали. Пространство муниципальной берлоги заросло цифровой мишурой: трансляции фильмов и строк рекламы на стенах, всплывающие у дивана сетевые сообщения, грохот танкового боя на полу и вой пикирующих истребителей.
- И ладно, самому мало, мужик. Что-то от меня надо? Если нет - проваливай.
Ведет себя как и выглядит, вполне предсказуемо. Хорошо бы понять, где он это прячет. В кармане, под узкой брючиной, за краем кроссовка, между затертых диванных подушек? Оно может выглядеть достаточно маленьким, но сути это не изменит. Смертоносная воля и преданность возрожденной к жизни души.
- Хотел с тобой поговорить. Может отключишь все это?
Артем хмыкнул и вырубил звук.
- Говори и выметайся.
Вот оно - короткий стальной хвостик мелькнул и исчез под вытянутым рукавом. Возбуждение накатило, сбило с настроя, и я выпалил совершенно не то, что собирался:
- Больше не подставляйся, идиот!
- В смысле?
- Никаких криминальных выходок. Даже не пытайся открывать чужие дома и сейфы. Не лезь, куда не положено!
- Какого черта ты все это говоришь? В чем-то меня обвиняешь?
Глаза забегали, на подкаченном выпивкой лице мелькнул не страх, а алчное предвкушение. Он бы не признался, но трусливую тварь грызла жажда продемонстрировать силу.
- С тобой случилось чудо, недоумок, и все, что ты делаешь сейчас - пытаешься его просрать. Зачем ты вообще это взял?
- Какое твое дело! - он швырнул бутылку в застывшие на полу картинки. - Она теперь моя. Мой друг и лучший раб. И если захочу - убьет любого.
У подопечных нашего отдела всегда режущая многогранность понятия дружбы.
Он вскочил и выбросил руку, отступая к стене. Вот она, живая, трепещущая сталь, веер разгневанных, обнажившихся в мою сторону головок. Они могут вытянуться в бритвенные лезвия, рвануть в уязвимые места, обходя преграды. Но убивает не предмет, а решимость хозяина. До готовности раздаривать смерть Илдис пока не дозрел. В его руках - Отмычка, вещь в своей истинной форме. Не думал, что случится полюбоваться хищным танцем живого металла. Ей не нужно искусство рук, чтобы вскрыть механическую преграду, втечь в малейшие зазоры и подчинить механизмы. Ее форма - ее суть. Хотя и электронный замок по зубам квантовому разуму.
- Они все умеют убивать, - прошептал я, - но созданы для другого.
- А мне плевать для чего! Дядюшке плевать на меня, а мне на моего раба. К тому же живет он вечно.
- Что ты понимаешь в такой жизни? Если заставишь пробужденную душу убивать - завяжу твои клешни в мелкие узлы. Если поставишь собственную жизнь под угрозу, запру в клетку. Твое дело думать башкой, работать на благо общества. Жить долго и праведно.
- Да пошел ты со своим обществом! Я вам еще всем покажу! Всем!
Снаряженная отмычкой рука тряслась, как у пропойцы, у края губ проступила слюна. Худшим из нас всегда выпадают последние шансы, вот только они раз за разом превращают их в дерьмо, чем успешно доказывают ничтожность человечества.
Сейчас мне нужно сдержаться. Развернуться и выйти.
Двери злобно щелкнули за спиной.
***
Вечер - плохое время для визитов на любимое кладбище. Лицемерную утреннюю благость сменяют сумерки страданий. Посеревшие ограды и настороженные тени вели к дальнему углу, где я запомнил выгравированное на камне имя. Разбитый купол виден за три постамента. Не сложно представить, как шел к нему Артем. Расхлябанные движения, руки с обгрызенными ногтями затолканы глубоко в карманы. Наверняка вытащил только одну, чтобы опустить на стекло, и душа, вживленная в отмычку, ответила, почуяв потомка хозяина. Вещь разбила преграду изнутри и нырнула в ладонь новому владельцу. А имя прежнего осталось буквами на каменном возвышении: Вадим Илдис - на десяток лет младше моего деда.
Поколение, увлекавшееся дорогими и сегодня запрещенными экспериментами. Немногие, кто хотел и мог позволить себе одушевленную вещью. Запрограммированная на уровне кварков, где живое не отличить от неживого, она становилась слепком и продолжением личности хозяина, точнее его души. Понимающий друг, верный помощник и совершенный разум дарил владельцу ощущение цельности и могущества. Их здесь много. Тяжелое ожерелье с потухшим рубином камней, пояс с пряжкой в виде высунувшей язык ящерицы, театральная сумка с защелкой-зубчиками, а вот и чей-то престранный друг - серебряный половник, услужливо изогнувший витую ручку. Тогда их называли аксесуалиями и те, кто обладал ими, имели пристрастие к сложным вещам и кроили короткий век цифрового необарокко.
Ноги привычно несли к родному третьему ряду. В самом его начале спал резец когда-то известного скульптора. Кто был автором творений? Художник или его вещественное продолжение? Аксесуаль не умирал вместе с человеком, но и не жил, испытывая мучения от разрыва. Может, поэтому скульптор к концу жизни пытался его уничтожить, но не смог. Сошел с ума от неизбежности собственного предательства.
Номер двадцать два - конечная точка моих визитов. Золотой корпус и серебро элегантного клипа, тонкий носок пера касается резной юбки открытого колпачка. Дед был блестящим политиком и дипломатом, автором многих государственных идей. А его аксесуаль - золотым свидетелем и соавтором ушедшей эпохи. Если он бы и отозвался - то только потомку. Но и это редчайшие случаи. Я протянул руку, наверное, в тысячный раз. Перо мучительно изогнулось и задрожало на темном ложе. В преддверии ночи поврежденные квантовые души теряли покой, страдания пробивались сквозь материю и искажали отточенные формы. Аксесуалии ждали умерших хозяев, как брошенные псы. Может, они и спасли бы нас в той реальности, где мы сумели спасти бы их.
Давно прошли дни, когда я надеялся забрать частицу своего деда с кладбища жертв научного эксперимента. А еще раньше те, когда кормил себя сказками о блестящей карьере сыщика с другом пером в руках, который поможет прочертить скрытые нити любых преступлений. Но Лента Мёбиуса наивных желаний - гаденыш Илдис и живая отмычка. Как далеко я зайду, чтобы не возвращать ее под прозрачный колпак? Что ж. Так далеко, как сумею. Говорят, что боги смеются, а потом наказывают. Возможно, и наоборот...