Аннотация: P.S. Когда закончился Потоп, я подарил жизнь той, которая убила меня...
Устав бродить по бесплодной розовой пустыне, я понял, что есть что-то о чем не знает даже Великая. Я видел сегодня много красивых, но бесполезных миражей - ослепительно белое поле, рокот грома, и море зеленых серпантинов внизу. Но я заблудился в этом меняющемся лабиринте, хотя был храбр и ни на миг не останавливался. Видимых врагов не было, но ледяной водоворот закрутил меня в один миг, и я умер от холода на дне моря, устав уже не дышать...
Утро и хочется спать, но чье-то несвязное бормотание рядом заставляет, туго соображая, приоткрывать один глаз. Скольжу мыслями по новой реальности, мягкой и ускользающей, плывущей призрачным облаком поодаль от малиновой ветки сновидений. Хочется еще понежиться под уютным пушистым пледом. Теплые руки обнимают, а ясные грани рассвета так и норовят брызнуть ввысь. И рождаются новые миры из-под взмаха полу слипшихся ресниц, когда я привычно тку мир. Моя ежеутренняя иллюзия, кажется неправедной, но я уже не могу иначе. Пробуждается тело, а мысли при этом продолжают скакать по зеленому лугу, кувыркаясь на вылете и поскальзываясь в радужных облаках...
Гулко стучат босые ступни по грязному линолеуму. В ванной позволяю себе скинуть плед с обнаженного тела и ныряю под душ, с удовольствием продолжая свое прежнее мечтательное занятие. А реальность заключается в том, что сегодня выходной и придется ехать в Коломенское. Что там не ведаю, но Вандер говорит, что будет здорово. С ним не особо хочется. Тот с кем хочется - прячется сейчас за колючей гордой маской неприступности и неискренности. Впрочем как и я...
Вандер же любит меня. Молча и безответно. Но к чему слова, ведь не бывает на свете большей лжи, чем сказанная правда, а ставшей уже сакраментальной фраза 'Я тебя люблю' каждый раз убивает меня на месте. И тогда я ухожу не прощаясь - и навсегда. Возможно поэтому всегда боюсь этого и сама не говорю. Это - ложь, а я не лгу. Вандер правильно делает. Ведь я его люблю, как такую же, как и я частичку этого мира и сам мир. Но ждет он от меня другой любви, а мне его жалко. Именно чувство дает мне право оставлять человека наедине с самим собой.
Он закидывает дешевую мыльницу мне в рюкзак, и мы спешим на метро. Ни станцию метро, ни куда идти не знаю и даже на схему метро смотреть не хочу. Иногда мне нравится быть ведомой. В ушах плеер, руки в карманах, в голове пустота. Он что-то говорит, но уже ничего не слышу. Иногда киваю, улыбаюсь или подмигиваю, и этого вполне достаточно для создания иллюзия поддержания бессмысленного разговора. В Коломенском спихиваю на него рюкзачок и дальше уже иду налегке. Чуть позже он легонько толкает меня и, вынув капельку из уха, спрашивает:
- Куда?
- Туда, - машу неопределенно, и мы продолжаем движение.
Взбираемся на горку. Справа деревянные сооружения. Тут уж мое любопытство делает большой 'ах' и выпрыгивает наружу, потому плеер возвращаю законному владельцу, и начинаю слушать мир. Впереди проходят две пары молодоженов. Невесты в белом среди вековых дубов и свита приглашенных подшофе, кинокамеры и фотоаппараты - очередная социальная условность, чтобы заявить миру, что двое вместе. Это красиво со стороны, но не более...
- Лин, а давай в церковь зайдем?
- Зачем?
- Все же идут, царская усадьба...
- И что?
- Ничего... - он потупляется и смущенно замолкает.
- А давай лучше на пруд! - увидев на схеме усадьбы голубое пятно, я аж подпрыгиваю от восторга.
- Где?
- Номер двадцать шесть направо вон по той тропинке.
И мы уже не идем, а бежим по красной от искусственного гравия дорожке. Несколько минут и вот уже на травке видны отдыхающие в купальниках.
- Так тут купаться можно?
- Конечно.
- Дурак, ты. Почему заранее не сказал, купальник бы захватила.
От бессильной обиды, от невозможности совершить сразу же то, что люблю больше всего на свете, начинаю топать по траве и толкать его в бок. Вандер оправдывается, но я продолжаю наступать. Ругаюсь совершенно беззлобно, и он это понимает, потому и не обижается, а только неуклюже посмеивается над моим гиперборейством. По нескладной тропинке меж дубов спускаемся вниз к родникам, где приятная прохлада и пахнет чистейшей свежестью. И даже воздух звенит.
- Они святые... родники, - шепчет Вандер, а мне немного странно это слышать. Он как сын добропорядочной еврейки, восхищается таким...
- И что?
Мы еще немного стоим, наблюдая за людьми, суетящимися вокруг с пластиковыми бутылочками и баночками, которые крестясь набирают там воду. Потом августовская жара все-таки начинает утомлять. Мне хочется только плюхнуться на траву, и лежать так целую вечность - не вставая. Вандер заикнулся было о грязи, глядя на мои ослепительно белые брючки, но я только махнула рукой и цыкнула на него в очередной из-за отсутствия пенки. Лень потянула на травку и, расстелив рюкзак, брякаюсь вниз.
Небо.
Сквозь ветки деревьев, разрезанные неповторимым рисунком, плывут тающие облака. Они живые и все вокруг живое. И слоник становится дракончиком, а мультяшка с втянутым носом - серым гриб на вытянутой ножке с кривой юбочкой, мама-утка - маленьким котенком. Все они перерастают неизменно во что-то новое, знакомое и немного странноватое. Только Вандеру ничего не видится, кроме белых облака. А для меня они живые, только иногда немного жаль, когда они бесследно растворяются в жарком небе. Душно и немного хочется спать, но все равно не закрываю глаз. Ему звонит Санька ,и он с ней долго начинает что-то объяснять, советовать. Но мне это совершенно неинтересно, хотя он и говорит достаточно громко - каждый раз как будто нарочно, чтобы я все это слышала. А я погружаюсь в окружающую сущность мира.
Когда на все наплевать...
Когда оживает вселенная от каждого вздоха...
Когда колышется самое сокровенное от несмелого полета безумных мыслей...
Закрывая глаза, вижу море и белые хлопья сквозь черноту веток, подымаясь вниз от серых, источенных временем старых камней. Гул несвязного разговора уходит и теряется в пушистой паутине между сном и явью. Перекатываюсь на бок и, свернувшись колобком, качусь по небу куда-то, замечая, как меняется все вокруг и внутри. Время не торопится и приседает со мной рядом, разговаривая неспешно и неторопливо о том, что есть и что не надо делать, чтобы снова не проснуться в вязкой реальности материального. Зеленые искры клокочут, и из носа вырываются блики ночи. Белесый туман окучивает всю мою сущность, а ярко-желтый огненный шар, громко хлопая в ладоши, зовет:
- Ли-и-и-на!
Но я уже не оборачиваюсь и мчусь все дальше и дальше забывая о насущном и ускользая от мира человеческих солнц. И ветер тоже не отстает, толкая меня в бок и щекоча нежными лапками.
- Ли-и-и-ночка...
Что-то теплое несмело дышит в левое ухо, и просыпаюсь...
Вандер что-то шептал мне, а поскольку я лежала на муравейнике, то истинные хозяева этой ветхой кучки решили меня атаковать. Я спала, а они щекотали. Подняв руку, поднесла поближе. Темная бесформенная точка обрела размеры и превратилась в милого мурашика. Он, уверенно перебирая всеми лапками, преодолевал препятствия на тыльной стороне моей ладошки, ловко переползая через невидимые полупрозрачные волосинки. Вспомнилось детство. 'Милый мурашка, полети на небо, дам тебе хлеба...'. Вандер только скептически замычал и улыбнулся моему чудачеству.
Мурашик переползал с пальца на палец и бежал не останавливаясь. А мысли мои глупые так и норовили сделать пакость, но далее чем не пускания его на травушку-муравушку не шли. Вот он маленький вверх, потом снова вниз, перепрыгивает с ладошки на ладошку. О чем он думает и думает ли вообще - не знаю. Слышала где-то, что у насекомых только инстинкты и ничего более. Вот бы мне такой инстинкт, чтобы тоже так без страха нестись по жизни и не думать и не знать, что прихлопнуть сверху меня можно в любой момент. Но только не ведаю я, и даже не догадываюсь о силах, управляемых мною свыше. Возможно я всю жизнь бегу по чье-то ладошке и кто-то этим так же забавляется, как и я этой малявкой.
Остановившись на краю пальца, он без зазрения совести и не обращая никакого внимания на то, где именно сидит, начинает топорщить усики и причесывать свою лысину задними лапками, привстает на другие и чухается как невыспавшийся бегемотик. От святого умиления и удовольствия тихо повизгиваю.
- Вандер, он же живой. Смотри, совсем, как хомячок, умывается.
Тот только смеется.
- Ты такая забавная, Лина. Это же всего лишь муравей.
- Да ничего ты не понимаешь. Сам лучше посмотри. Это не букашка тебе какая-нибудь, а целая сущность, как мир в мире и он даже не подозревает о нашем с тобой существовании.
- Ага, он может самочку себе ищет.
- Не все такие как ты озабоченные, он просто бежит по инстинктам, заложенным в него природой.
- Животное это.
- Нет. Это мы с тобой животные, раз можем так думать. Для кого - то, кто ведет нас по линии жизни все наши думки тоже кажутся всего лишь животными инстинктами и мы ничем не лучше и не хуже этого человечка, разве что только размерами чуток побольше.
- Ли-и-и-на, - нараспев затянул Вандер, - да ты не на чуток, а на целый порядок больше.
- Знаю, и от этого он никогда не сможет даже и осознать, что моя ладонь живая, что я такая же как и он. Вот смотри, если я сейчас перенесу его себе на коленку, он также побежит дальше по моим брюкам совершенно ничего не боясь и думая, что это естественный процесс. Мы тоже очень многое сейчас принимаем за естественное и не подозреваем, что кто-то нами движет.
- Опять твоя паранойя...
- Сам ты карась ершовый. Спрятался в своей норке и боишься задуматься о том, что вокруг тебя. Вот ты полагаешь наверное, что сам все решаешь в своей жизни, а не задумывался, может кто-то просто умело делает так, чтобы ты думал и делал так, как ты думаешь и делаешь сейчас, даже не предполагая, что это вовсе и не твои мысли.
- Ты про магию что ли?
- Тут нет совершенно ничего магического, просто часто люди то, чему еще не нашли объяснения называют магией, мистикой и так далее. Если ты сейчас покажешь свой мобильник средневековому рыцарю, он тоже сочтет тебя магом и на костер как ведьмака. И будет прав, между прочим. А для тебя телефон - это уже обыденность. Так для кого-то обыденность то, что ты называешь сейчас магией.
Вандер замолчал, а я посмотрела вверх. Незаметно подкравшаяся духота намекнула о приближающейся грозе. С востока небо угрожающе потемнело, и закапали первые большие капли.
- Ладно, бросай своего мурашку и побежали прятаться, а то не успеем.
Начинает сильно болеть голова.
- Согласна, - и я ложу руку на травку, ожидая, когда муравей, с которым я уже успела подружиться, туда переберется. Жаль немного с ним расставаться, но его мир здесь, в лесу. А я себе может быть и заведу в аквариуме муравейник, но это как-нибудь потом. А сейчас мы бежим вверх от родников и, взобравшись через несколько минут на горку, останавливаемся, чтобы перевести дух. Ядовито-яркого зеленого цвета трава у церкви обнажается перед предстоящим ливнем, затихают птицы и букашки. От начавшегося колокольного звона голова начинает болеть еще сильнее. Заткнув руками уши прыгаю вниз на лужайку, зарываюсь носом в пахнущую черноземом теплую траву.
- На тебя люди смотрят, вставай.
- Ну и пусть.
Вандер суетится и бегает вокруг, стараясь привлечь к себе внимание и наставить меня на путь истинный. Черная туча, созревшая на горизонте неуклонно приближается, и люди, спохватившись бегут к выходу из усадьбы, недоуменно глядя на нас.
А мне так нравится. Как и вся моя жизнь - на грани фола...
- Сейчас дождь будет, Лина, вставай, - старается он перекричать колокола.
- Если ты такой сахарный, то беги и прячься, а у меня в запасе еще как минимум несколько минут до начала представления, - закрываю глаза.
Голова болит нестерпимо, и тихо проклинаю все эти церкви с их обязательными перезвонами. В стороне слышится возня - Вандер делает неуклюжие попытки снимать мою фигуру на мыльницу. Обычно я в таких случаях выдираю пленку с корнем, но сейчас мне уже все равно. Потом он, тоже наплевав на все, ложится рядом.
- А знаешь... - такой фразой он обычно начинает все свои монологи в мою сторону, который обычно заканчиваются ничем, поскольку не хватает ему смелости сказать о важном.
- И?
- Мы с тобой живем вместе уже не первый месяц, и каждый раз ты мне преподносишь сюрпризы. Когда ты уедешь, забудешь, наверное, меня и этот день тоже, - он грустный как никогда, но не знает, что никогда никого не бросаю. Это одно из моих старых несоблюдаемых правил по жизни. Странно, но голова у меня уже не болит, а туча как раз над нами начинает лить слезы.
- Бежим!
И мы, обгоняя друг друга, уже несемся к навесу, где сгрудилась толпа. Еле-еле втискиваемся и, вдыхая запах потных тел, стоим тесно прижавшись.
- Может до следующего приюта... А?
И снова бегом по красным водяным дорожкам к выходу из усадьбы. Через несколько минут абсолютно промокшие до трусов, ныряем, наконец, в какое-то летнее кафе. А потом, когда заканчивается дождь, с удовольствием уплетаем русские медовые блинчики, беседуя о вечном, и вспоминая будущее...
P.S. Когда закончился Потоп, я подарил жизнь той, которая убила меня...