Одинаковых людей нет: даже близнецы в чем-то отличаются и поэтому все попытки государства нивелировать своих граждан, подстричь под одну гребенку оказываются напрасными - и в храме человек молится не тому богу, перед которым преклонил колени его сосед. И эта сумятица, столкновение единоличных, государственных и общественных интересов порождает действительность: то, чем мы живем каждую секунду, и что позже сами назовем Историей.
Об одной из таких ситуаций, сложенной из судеб нескольких человек, рассказывает повесть "Наша вся жизнь". Основные события происходят в семидесятые годы двадцатого столетия в городах Николаеве и Одессе и участвуют в них молодые ребята, ощутившие разлом эпохи и мечущиеся теперь в желании сохранить целостность своей души по зеркалам и Зазеркальям существующего, но уже перестающего существовать социального поля СССР. И, как во всех подобных случаях (когда корабль горит, а шлюпок не хватает), каждый из них проходит через свои Дантовы круги, требующие ответить поступком, кем должен он стать: слабым или сильным? богатым или нищим? палачом или жертвой? И они выбирают, - а мы с Вами, читатель, смотрим и думаем, как поступили бы на месте каждого из них. Действительно: как?
Вячеслав Килеса
История души человеческой,
хотя бы самой мелкой души,
едва ли не любопытнее и
не поќлезнее истории целого
народа...
М. Ю. ЛЕРМОНТОВ
"Герой нашего времени".
В Николаев автобус прибыл около полудня, точно по расписанию. Перебросив через плечо ремни дорожной сумки, я выбрался из душной автобусной коробки, поправил рубашку, отряхнул брюки и медленно направился к входной две-ри автовокзала.
Сентябрь уже заканчивался, но ничто вокруг не напомиќнало начало осени: жарко светило солнце, по-летнему, легко и приятно, дул ветер, деревья, стоявшие вдалеке, поблескиваќли зелеными листьями. Часть мыслей, одолевавших меня в дороге, как будто исчезла; улыбнувшись посмотревшей на меќня девушке, я уско-рил шаги и, потолкавшись в дверях, вошел в автовокзальное здание.
Здесь ничего не изменилось: те же стеклянные кассы, мягќкие кресла, рас-писание, карта маршрутов... Вот только авќтомат с газированной водой - был раньше или нет?.. Два года прошло, многое в моей жизни зачеркнулось и выбро-силось, а вокзал тот же, как в ту далекую ночь ноября. И телефон-автомат на се-рой стене: я звонил тогда Алле, что-то говорил, слушал прощальные слова и то-ропился, торопился - хотя до отправления автобуса оставалась целая вечность...
Двухкопеечные монеты я приготовил заранее и, бросив одну из них в щель телефона, напряженно приник к трубке, готовя слова приветствия. Гудки, гудки: длинные, длинные... Набрал номер еще раз, еще... Предвиделось все, кроме этих гудков отсутствия и, повесив трубку, я оцепенело застыл, приќгвожденный чувст-вом утраты. Так удобно, по полочкам, было все разложено, и вдруг... Сдвинув-шись с места, подошел к расписанию: автобус на Одессу отправлялся через два часа. Вечером я мог бы сидеть у Коли, поедать вытащенные из хоќлодильника де-ликатесы и с наслаждением пить черный горяќчий кофе. Но - Алла, Юра? Про-ехать дальше и жить с ощуќщением оставленного позади вопроса, на который рано или поздно придется ответить? Жить вазой с искусно замазанныќми трещинами: все хорошо с виду и воду носить можно, а где-то внутри, в основе: напряженность памяти, дрожащей перед каждым движением... Чем рискую я, кроме потери сомќнений? Сам ведь выбрал когда-то путь по лезвию бритвы: какая разница, куда он привел, пусть даже и в Николаев? В худшем варианте - Юра вон вытолкает, к Алле дозвонитьќся не удастся - переночую здесь в каком-нибудь из кресел - до первого утреннего автобуса.
Сверив свои часы с вокзальными, я вышел на улицу. Остаќновка троллейбу-сов находилась неподалеку и ждать мне приќшлось недолго: две-три минуты. Троллейбус оказался напоќловину пуст; я сел у окна и, прижимаясь лицом к стек-лу, стал всматриваться в мелькающие дома, улицы, все знакомое, неќзнакомое - как лицо друга после долгой разлуки. Хотя Ниќколаев был скорее знакомым, чем другом - я проќвел в нем два месяца на сборах офицеров-двухгодичников, а до этого часто бывал проездом из Симферополя или Одессы, и сам город почти не знал, - но мы всегда, как заметил еще лермонтовский Печорин, любим только то, что не знаем, - и я любил Николаев, его центральную улицу, скверик возле дома Аллы, любил теплоту воспоминаний, возникавших при названии этого города, знавшего меня двадцатитрехлетним. К тому же город - это в первую очередь люди: можно скаќзать, что мера близости городов определяется мерой близоќсти нам живущих здесь людей, - а в этом городе жил друг моих студенческих лет Алла Чуркина, и еще один - то ли друг, то ли враг, - на следующей остановке мне выходить, и минут через десять я увижу его лицо и скажу: "Здравствуй, Юра!". Интересно, каким оно будет, его лицо...
Выскочив из троллейбуса, я перебежал на другую сторону улицы, дошел до перекрестка, постоял, вспоминая, куда идти дальше, потом свернул в тихую улочку с вытянувшимися вдоль домов деревьями и остановился у зеленых ворот, украќшенных цифрой "8". Открыл калитку, вошел. Залаяла, дерќгая цепь, собака. На крыльце небольшого одноэтажного доќмика, стоявшего в глубине двора, показа-лась Ольга Ильиниќчна, мать Юры: полненькая, среднего роста, с уже начинаюќщими седеть прядями черных волос.
- Здравствуйте! - огибая рыхлую землю огородика и подходя к крыльцу, весело сказал я. - Вы меня узнаете? Я - Стасик.
Ольга Ильинична медленно улыбнулась: "Да, конечно. Вы к Юре?"
Когда-то она говорила мне "ты". Но времена меняќются, и мы меняемся вместе с ними, и мудр тот, кто никогда об этом не забывает.
- К нему, - кивнул я головой. Кто еще мог интересовать меня в этом до-ме?! - Он у себя в комнате?
- Нет, Юра в школе, на педсовете. Но он должен скоро прийти - так же неторопливо растягивая слова и как бы приќсматриваясь ко мне, проговорила Оль-га Ильинична. - Выхоќдит, старый друг лучше новых двух, не так ли?
- Так точно! - по-уставному ответил я, приняв на мгноќвение положение при команде "Смирно!". Было что-то неприќятное в нашем разговоре и мною нача-ла овладевать та форќма смущения, которая выражает себя или иронией, или отќкровенной грубостью.
Ольга Ильинична вежливо сымитировала улыбку, оцениќвая мой казармен-ный юмор и, прикрикнув на захлебывающуќюся лаем собаку, предложила: "Может быть, подождете Юру в доме?"
- Хорошо! - согласился я и вслед за Ольгой Ильиничной нырнул в по-лутемный прохладный коќридорчик, одна из дверей которого вела в комнату Юры.
Попросив меня располагаться, Ольга Ильинична удалиќлась. Я поставил на стул сумку, открыл ее, вытащил третий том "Наука логики" Гегеля и, усевшись на диван, попробовал погрузиться в проблемы абстрагирования понятия. Читалось с трудом: я отвлекался, посматривал на дверь, ожиќдая Юру, бродил взглядом по за-громожденной мебелью комќнате; наконец, со вздохом бросив "Науку логики" в сумку, отќкинулся на спинку дивана, расслабился и, задумавшись, стал вспоминать ту цепь событий, которые привели меня в этот дом, так мало обрадовавшийся мо-ему приезду.
Все началось с того дня, когда был организован КНМ - "коллективный научный мозг". Идею предложил Юра: соеќдинить усилия нескольких человек, решивших посвятить себя науке. На одной из станций Большого Фонтана я, Юра и приќмкнувшие к нам Гриша и Коля арендовали маленький домик (в день новосе-лья мы окрестили его пышным именем "двоќрец"), поставили кровати, столик, этажерку и стали жить разношерстной, но сплоченной коммуной, объединенной обќщей собственностью на книги, деньги, идеи и маячившей на горизонте несо-мненной мировой славой. Мы хотели переверќнуть науку, открыв новые, неведо-мые людям истины, - и до полуночи, а иногда и до утра засиживались над раз-бором и конспектированием произведений великих мыслителей. Заняќтия в уни-верситете - я учился на четвертом, а ребята на треќтьем курсе исторического фа-культета - были пущены на саќмотек; четверки и даже тройки, появившиеся в за-четках, восќпринимались все с большим равнодушием: линии нашей жизќни, выйдя из трафаретной колеи, требовали новых норм аксиологии. И они, эти нормы, поя-вились...
Способствовало этому "доброжелательное" любопытство сокурсников, за-интересовавшихся необычным союзом таких противоречивых натур, как Гриша и Коля, я и Юра. Мы не афишировали КНМ, - тем не менее на факультете узнали о нем на второй месяц нашего проживания во "дворце", - и тот час сюда потяну-лась череда визитеров, приходивших "за книќжкой" или "мимоходом" и шныряв-ших глазами по всем угќлам наших двух комнатенок. Мы хохотали после их ухода, но когда однажды вечером во "дворец" нагрянули предстаќвители профкома с це-лью обнаружения запасов вина и разќвеселых женщин, наше миролюбие лопнуло и допуск посетиќтелей во "дворец" был прекращен: английским замком на калитке, табличкой "для незваных гостей хозяев нет дома" и категорическим "нет" всем поползновениям набиться к нам "на прием". Эти меры, сохранившие нам нейроны и время для занятий, окончательно испортили нашу репутацию на факульќтете, превратив КНМ - по приговору общественного мнения - в "секту", "элиту" и даже "подпольную организацию". Реќзультатом перечисленных перипетий оказа-лось зарождение в КНМ "культа еретичества" и осознание нами себя "изгнанни-ками из общества".
Юности нравится страдать: мы с наслаждением перечитыќвали Данэма "Ге-рои и еретики", книги о непризнанных гениќях, серию "ЖЗЛ", разыскивая похо-жесть в наших и чужих судьбах. Непонимание КНМ окружающими, мелочность их жизни в сравнении с нашими великими замыслами, наше инќтеллектуальное превосходство над сокурсниками, знавшими все ошибки философов, не прочтя ни одного из них, развиваќло у нас чувство превосходства, "избранности", трансфор-миќруя КНМ в обособленный кружок с оригинальным набором привычек, идеалов, принципов и четким разделением действиќтельности на "мы" - и все остальные. С каждым месяцем это разделение закреплялось и углублялось: знание, усваиваемое нами в абстрактно-понятийной форме, не только не приблиќжало, но, выделяя, от-даляло от окружающих, предоставляя нам следовать своей судьбой и дорогой.
В КНМ данное явление воспринималось спокойно, разве что Гриша, ком-сомольский деятель факультета, загоќваривал несколько раз о включении общест-венной жизни в сферу каэнэмовского внимания. Но дальше разговоров дело не двинулось: у нас хватало других забот, научных и бытоќвых, - функционирование КНМ подчинялось совместно выќработанному плану и все не входящее в этот план отбрасыќвалось в сторону, да и позиция Юры, иронически относившегося ко всему "общественному", препятствовала реализации Гришиных предложений.
Есть своя закономерность в том, что в любой группе люќдей, соединенной совместной деятельностью, появќляется неофициальный руководитель, лидер. Та-ким лидером стал в КНМ Юра, выделявшийся как своим талантом, умом, так и накопленным ранее интеллектом: он единственный из нас осилил математиче-скую логику, первым прочитал всего Гегеля, Маркса, Ленина, его замечания об-ладали удивительќной точностью, а выступления на еженедельных семинарах КНМ были настолько оригинальны, что я и Гриша обыкноќвенно их конспектиро-вали. Мы подчинялись Юре легко и охоќтно: он опекал нас, заражал своей предан-ностью науке, своей работоспособностью, позволявшей ему, просидев всю ночь над книгой, утром как ни в чем не бывало шагать на лекции; он был стержнем, связывающим нас воедино, - нас, настолько разных, что я, например, признавая правомочность нахождеќния в КНМ вдумчивого и серьезного Гриши, прозванного "чеќловеком-энциклопедией" и явно нацеленного на диссертацию, долго не мог понять, что занесло к нам весельчака и аванќтюриста Колю, писавшего полуэссеи-стские рассказы, любивќшего поухаживать за девушками и читавшего как приклюќченческий роман гегелевскую "Феноменологию духа". А почеќму появилась и ос-талась в КНМ третьекурсница филологичесќкого факультета Рита Кленова - де-вочка с голубыми глазаќми, чьи стихи то и дело читались на различных "Вечерах поќэзии", оседая потом в студенческих альбомах и тетрадках.
Рита, как и Коля, была аборигеном: ее мать работала реќдактором газеты, а отец командовал теплоходом, - своевольќная, из породы "взбалмошных", Рита все вечера и воскресенья проводила теперь во "дворце", вслушиваясь в наши дис-кусќсии, читая литературу по эстетике и скармливая нам выпроќшенные у мамы компоты. Мы привыкли к ней, а я даже стал ее другом, - тем удивительнее было услышать на июньском каэнэмовском совещании (сдав экзамены, мы разъезжа-лись на каникулы и распределяли задания на лето), что она не считает себя чле-ном КНМ, так как ей не нравится бездуховќность и машинообразность нашей ор-ганизации. На вопрос: "Что ее сюда привело?" Рита ответила: "Вы, но каждый в отдельќности, а не все вместе". Реакция на Ритино заявление оказаќлась различной. Юра, глубоко оскорбленный, сразу, как тольќко Рита ушла домой, потребовал пол-ного изгнания "ренегаќтки". Коля оправдывал ее, утверждая, что Кленова давно уже участник КНМ и слова ее - поза, а не позиция, поэтому нельзя на них обра-щать внимание: в Кленовой, как и в "гуќляющей сама по себе" кошке из сказок Киплинга, велико чувство свободы и она защищает ее, отказываясь принимать формальные обязательства.
Меня Ритины слова заинтересовали по-своему: в них я увидел подтвер-ждение одного из своих наблюдений и, поймав паузу в разговоре, небрежно бро-сил: "А не кажется ли вам, ребята, что наши идеи, вырастающие из нас как из почвы и ставшие нашим продолжением в мире материи, окажутся для остальных прокрустовым ложем, куда не каждый захочет ложиться? Вот Рита, как видите, не захотела. Поэтому спор ваш бессмысленен, потому что Рита не хуже или лучше наќших идей, а просто вне их. Она в другом измерении, как Алиќса в Зазеркалье, и нам об этом измерении ничего не известно".
Я потом пожалел о своем высказывании: ругали меня все, даже молчавший до сих пор Гриша, доказывая, что от моих слов отдает солипсизмом и если при-нять их за руководство к действию, то нам придется расселиться по бочкам и ни во что не вмешиваться, потому что у каждого свой мир и нечего трогать его по-сторонним лапам. А ведь история только потоќму и прогрессирует, что кто-то на-вязывает другим свои учеќния - и не всегда мирным путем,-но как иначе Россия окаќзалась бы без царя, а народ - без патриархальной дикости?! И мы имеем пра-во воздействовать на Ритины взгляды ("Праќво Раскольникова на топор!" - пере-бил я насмешливо), поќскольку желаем ей добра, духовного обогащения, - и не-чего ей плевать в ту кормушку, которая ее кормит.
Они были правы, но я чувствовал, что и мои слова нельзя назвать ложью, - и тогда впервые во мне появилась мысль, что иногда несколько правд вполне могут сосуществовать, не надо их только стравливать: жизненная позиция сама подќберет, какая из правд необходима.
В итоге победила точка зрения Гриши, предложившего не считать Кленову членом КНМ, но и не отталкивать ее: время само повернет Риту в ту или иную сторону. Как "объективќное мнение объективного человека" (выражение Коли), данќное предложение оказалось завершающим и обжалованию не подлежащим, что очень позабавило проведавшую об этом Риту: она потребовала "справку с пе-чатью" и написала на нас рифмованную сатиру.
Но вопрос о Рите относился у нас к числу случайных, не главных вопро-сов. Мы изучали формальную и диалектичесќкую логику, готовили выступления к каэнэмовским семинарам, читали книги, посещали лекции. Кроме общих для КНМ, каждый разрабатывал самостоятельную тему: у Гриши это была проблема отчуждения, Коля занимался нравственностью, Юра - социальным и биологиче-ским полем истории. Меня интересовала социология сознания: отталкиваясь от положеќния Маркса, что "сознание есть совокупность общественных отношений", я пытался доказать полную подчиненность соќзнания внешним влияниям: при це-ленаправленном воздейстќвии и достаточности времени из человека на любом году жизќни (а не только в детстве) можно вылепить любой тип соќзнания: романтиче-ский, фашистский, мещанский и т.д. Для этого необходимо, переставив акценты в соответствии с проќграммой, переписать его прошлое и историю окружающего, внушить человеку новое понимание себя и заставить (не обязательно силой) дей-ствовать в нужном направлении: действие закрепит привнесенную ориентацию сознания, убеждая его, что оно всегда было тем, чем себя сейчас чувствует. Именно в этом, на мой взгляд, заключалась система Макаренко: объявив прошлое колонистов несчастьем, от которого надо избавиться, Макаренко трудом, дисцип-линой, личным примером, а позже и коллективом воздействовал на сознание под-ростков, создавая из них строителей пятилеток.
Юре моя теория понравилась, но Коля встретил ее в штыќки, уверяя, что я не учитываю роль самосознания, благодаря которому такие сильные воздействия, как пытки и тюрьма, не всегда сламывали сопротивление узников. "Просто некваќлифицированная работа, - упирался я. - Чем-то иным ломать надо было". В пы-лу спора Юра предложил эксперимент: проќверите теорию, хотя бы и на Рите. Я заколебался, но Гриша и Коля стали возражать, особенно Коля, обвинивший Юру в агуманизме мировоззрения.
Споры между Юрой и Колей, возникавшие чаще и чаще, на второй год ка-энэмовской жизни приняли характер острых разногласий, заложивших основу первой из трещин, раскоќловших КНМ на кусочки. Точкой отсчета оказался семи-нар, на котором Коля прочитал доклад "Смысл усилий истории", доказывая, что в отдельные периоды развитие истории опреќделяется не экономическим, а нравст-венным фактором, и именно в таком временном отрезке мы сейчас обитаем. Наќчалась дискуссия: Юра, взяв слово, объявил, что нравственќность была, есть и бу-дет служанкой экономики: это законоќмерность истории и единственный путь к прогрессу. Ему возќразил Гриша: нравственность содержит понятие "счастье" - центральное в сознании человека, - попрать нравственность - значит пожерт-вовать человеком: во имя чего?
Спор был долгий, затяжной. Юра закатил полуторачасоќвую речь, приводя примеры реформ Петра I, строившего имќперию на мужицких костях, кровавую политику "государстќвенного мудреца" И. Грозного; он кричал, что проблема Каќрамазова - можно ли замучить ребенка во имя светлого буќдущего? - годится лишь для застольных дискуссий, это теоќрия, которую нельзя путать с практикой, где таких замученќных тысячи и миллионы, и это историческая необходимость, поэтому не пускать слюни нужно, а смотреть на вещи строго и объективно, как подобает ученым... Он еще много говорил, Юра: ярко, убедительно, - перетянув на свою сторону меня, а потом и Гришу.
Дискуссия закончилась, но Коля, отказавшийся принять Юрины постула-ты, не успокоился и объявил, что поскольку направленность истории смыкается для него с проблемой смыќсла собственной жизни, он не может отнестись к своим выводам как к обычной теоретической концепции и вынужќден, отодвинув плано-вые задания КНМ, погрузиться в поисќки нравственной истины. Переубедить его мы не смогли; с этим чудачеством Гриша и я примирились быстро, но Юра, смот-ревший теперь на Колю как на пустое место, еще долго хмурился, замечая на эта-жерке труды Швейцера, Мильнер-Иринина, Конфуция и прочих этических на-ставников.
К этому времени мы установили контакт с университетќской кафедрой фи-лософии, и руководитель кафедры, професќсор Антонов, заинтересовавшись на-шими докладами на кружќке философии, предложил нам готовиться в аспиранту-ру, заќранее переориентируясь на темы, которыми занимается каќфедра. Это пред-ложение вызвало оживление в КНМ: Юра, собрав внеочередное заседание, объя-вил, что нельзя отказыќваться от того, что плывет в руки; конечно, темы кафедры узки и поверхностны, но нам выбирать не приходится: пора устраивать свою судьбу, особенно Стасику, у которого через полгода госэкзамены, и на кой черт ему ехать в село, когда можно остаться в Одессе. Гриша, Рита и я согласились с Юрой, но поднял бунт Коля, говоря, что мы предаем идею КНМ, а это еще хуже, чем предательство людей: он вошел в КНМ для работы на благо человечества, а не для делания карьеры; на кафедре из нас быстро повыбивают безумные, но до-рогие нам глупости и заставят ремесленничать, ломать себя в угоду кандидатской и докторской, а этого он не жеќлает.
Юра вспылил, стал кричать, что ему надоели бредни и достоевщина: Коля не понимает ситуации и в наш век научно-технической революции лезет не то в князья Мышкины, не то в "подпольные человеки", - мало того, что сам бездельќничает, пустяками занимается, так еще и других за собой тянет. Конечно, он, Юра, не собирается ничего навязывать и пусть каждый делает то, что хочет, но за последствия он не отвечает.
Явный расчет Юры на коллективное осуждение Колиного "инакомыслия" провалился: не только я и Рита, но и Гриша встали на защиту Коли, говоря, что он, как и все мы, может декларировать любое мнение, а не только то, которое уст-раќивает Юру. Нами руководило не столько согласие с Колиной позицией, сколько желание противостоять авторитарной поќлитике Юры, начавшего проявлять в по-следние месяцы склонќность к самодержавию.
Внезапный бунт каэнэмовской "массы" Юра воспринял как удар по лич-ному самолюбию: презрительно заявив, что наши пути в таком случае должны ра-зойтись и он переходит на индивидуальный план деятельности, Юра собрал в портќфель книги и ушел заниматься в библиотеку. Мы остались, взволнованные и озадаченные, но, посоветовавшись, решили не отступать, предоставив дальней-шее "его величеству Слуќчаю".
С этого дня обстановка в КНМ изменилась: кончились наќши семинары, ре-бята писали курсовые работы, я - дипќломную о типах сознания. Отношения ме-жду нами оставались ровные, дружеские, вот только с Юрой мы не ладили: он исќполнил свою угрозу и взял курс на открытый эгоцентризм, превращая окружаю-щее, а значит и КНМ, в средство для собственной деятельности. Несколько раз мы устраивали соќвещания: Юра раздражался, слушая наши упреки, кричал, что не его вина в том, что КНМ разваливается - мы ведь не хотели выполнять его ука-зания. Он работает один, потому что это результативно и проще, меньше проти-воречий и эмоќциональных кризисов, забирающих время. К тому же теореќтические изыскания убеждают его, что коллективная деятельќность возможна только в фор-ме мастерской, где множество ремесленников обеспечивают деятельность одного или неќскольких мастеров, а все остальные формы - блеф и игра в работу. Мы возражали ему, доказывая, что результатом КНМ должны быть не только идеи, но и мы сами как личќности, - но ни к чему это не приводило и мы расходились, нервничая и злясь друг на друга.
Так и жили мы, чередуя спокойствие с нервотрепкой, - только Рита оста-валась такой же беззаботной, как раньше и, забегая в наш домик, вытаскивала нас на берег моря, читала свои стихи, чем-то похожие на цветаевские и все же ее, Ри-тины; приносила интересные книги или, заранее купив билеты, вела нас в кино, объясняя, что это единственный способ не дать нам засохнуть от мудрости.
...С аспирантурой у меня ничего не получилось: на одном из заседаний ка-федры я выступил против профессора Антоќнова, доказывая, что тезисы, изложен-ные им в докладе, по своему уровню принадлежат не только к домарксовскому, но и к догегелевскому периоду развития философии. Выступал я долго, привел массу цитат, но, хотя никто возразить мне не сумел, чувствовать себя победите-лем я не мог: на кафедре решили, что это мальчишеская выходка, профессор Ан-тонов перестал со мной здороваться, а за защиту дипломной, где я тоже ввязался в дискуссию, мне поставил "удовлетворительќно". Я должен был ехать в село, в школу, но, испытывая изќвечный страх потомственного горожанина перед мерзо-стями сельского быта, предпочел на два года уйти в армию. КНМ фактически уже не существовал, хотя совместное ведение хоќзяйства и общность книг мы сохрани-ли. Уезжая на военную службу - мне достался город Флорешты - свою библио-теку я оставил ребятам, договорившись, что по мере надобности необходимую литературу они будут высылать почтой. Свое обещание ребята выполняли почти полгода, но в конце апреќля у меня начались окружные учения и было не до книг, а в августе я узнал из Колиного письма, что после сдачи госэкзаменов Юра, захва-тив каэнэмовскую библиотеку, уехал по распределению в Николаев, свой родной город. Это был подќлый, но в тогдашнем Юре понятный поступок и я, написав Ко-ле: "Комедия окончилась, и хорошо, что так быстро", мыќсленно поставил крест на каэнэмовском прошлом, вот только Риту жалел и не мог понять, как жить дальше. И зачем жить?!
...Стремительно распахнувшаяся дверь заставила меня вздрогнуть: в ком-нату, широко перешагнув порог, вошел Юра. Бесстрастно окинув меня взглядом - явно отрепетированное движение, поскольку мать, конечно же, предупредила о моем присутствии, - Юра буркнул: "Привет!", зачем-то подошел к книжному шкафу, постоял и, выговорив: "Сейчас будем обеќдать", вышел из комнаты.
Итак, встреча состоялась: без трогательных объятий и слез, но и без мор-добития. Скорее всего, не решив, как отреќагировать на мой приход, Юра занял на всякий случай нейтрально-выжидательную позицию. Мне было проще: в любой момент, используя свое преимущество активной стороны, я мог, бросив на плечо сумку, сказать всем: "До свидания!" и уйти из настороженности этого дома, оста-вив позади... - что оставив: чувство облегчения? недоумения? сожаления?.. Не все ли равно! То, с чем расстаешься, превращается в прошќлое - вещь достаточно зыбкую и химерную, полностью заќвисимую от твоего отношения, и нужно только стараться не принимать ее всерьез, а этому легко научиться. И все так и живут, отталкиваясь от прошлого, как веслом от берега, ориќентируя будущее настоящим, - это лишь мне захотелось осќтановиться, повернуть время вспять и сказать: "Здравствуй!" если не дням, то хотя бы людям изжитой когда-то жизни.
Встав, я прошелся по комнате, остановился у книжного шкафа. Вот они, книги, взяќтые Юрой: Ницше, Р. Карнап, Данэм, Теяр де Шарден, Плаќтон. Рядом лежали стопками труды по семиотике, биологии, психологии. Многие из них ко-гда-то покупал, бегая по магаќзинам, лично я, но что вспоминать об этом?
Из глубины дома донесся стук кухонной посуды, голос на что-то сердя-щейся Ольги Ильиничны. Дело шло к обеду! Неќвольно сглотнув слюну, я подо-двинул к столу стул, уселся и приготовился к ожиданию яств - у Юры всегда хо-рошо кормили!
Минут через десять в комнату вошли Ольга Ильинична и Юра, неся на вы-тянутых руках тарелки с борщом; поставили тарелки, ушли, вновь вернулись: на этот раз с жареной карќтошкой, котлетами и хлебом. Я предложил свою помощь - ее отвергли. Вскоре стол на две персоны - меня и Юры - был накрыт и обед на-чался. Ели молча, изредка поглядывая друг на друга. Ольга Ильинична сразу же удалилась на кухню, предварительно спросив, устраивает ли меня кисель и достаќточно ли посолен борщ? Меня, не евшего со вчерашнего веќчера, устраивало все.
После еды состоялась торжественная церемония отнесения на кухню гряз-ной посуды. Вышагивая со стопкой тарелок, я прикидывал, изменился ли Юра за последние полтора года. Внешне, во всяком случае, нет: та же кряжистая фигура, наќполненная силой и энергией, длиннообразное бледное лицо, большие глаза. Вот только движения стали нервней, лихоќрадочней.
Поблагодарив Ольгу Ильиничну, мы возвратились в комќнату. Я немедлен-но плюхнулся на диван и, устроившись поќудобнее, воззрился на Юру: в какое русло направит он разќговор? Но Юра не торопился: постояв у окна, он попетлял по комнате и лишь потом, остановившись передо мной, спроќсил с нескрываемой издевкой:
- Что, Стасик, ждешь разговоќра? А ты уверен, что он обязателен?
Несколько растерявшись от его прямоты, я ответил:
- Жду не разговора, а ответов...
- На свои заранее приготовленные вопросы, - закончил за меня Юра. - Рефлекторная реакция простейшего организма. Ты не изменился, по-прежнему не живешь, а учишься жить. И спрашиваешь у всех, как это деќлается. Меня тоже об этом спросишь?
- Зачем? - с равноќдушным видом пожал я плечами, решив не поддаваться на явно провокационную грубость Юры. - Что от тебя можно услышать, когда ты никого, кроме себя, не слышишь?! Ты и сейчас не со мной, а с собой разгова-риваешь.
Несколько секунд Юра пристально и с интересом смотрел мне в лицо, по-том хмыкнул, сел на стул и неожиданно проќсто сказал:
- Научился ты огрызаться, Стасик - в армии, да? Там из тебя многое, на-верно, выбили - и хорошего, и плохоќго: чего больше?
- Не знаю, - увильнул я от болезненной для меня темы, мгновенно пере-водя разговор в другую плосќкость. - Чем ты занимаешься последний год?
- Для родителей и знакомых - преподаю в школе истоќрию. Для себя - заканчиваю работу об историческом времеќни: закончил ее недавно, месяц назад. Уставал так, что устаќлость превратилась в привычку. Теперь отдыхаю. Читаю белќлетристику, гуляю вечером с собачкой. Возможно, заберут в армию. Хорошо, что на военной кафедре в университете не учился - только год служить буду, солдатом.
- Почему ты отказался от аспирантуры? - задал я один из интриговав-ших меня вопросов. - Так рвался к ней, и вдруг!..
- Я рвался не в аспирантуру, а к науке, - пусть и через аспирантуру! - яростно возразил Юра. - Ты прекрасно знаќешь об этом, Стасик, - так же, как и то, что сейчас гуманиќтарной наукой легче заниматься, работая сапожником, а не ученым. Впрочем, дело не в этом: просто я поменял способ своего существования - вот и все объяснение. Скажи лучше, как собираешься жить?
- Восстановлю потерянные в армии знания и буду поќступать в аспиран-туру. Где - не знаю, но в Одессе.
Я не стал уточнять, что это только один из вариантов - хотя и наиболее вероятный - возможного будущего: Юра не располагал к откровенности, да и не была она ему нужна, моя откровенность. Слова об аспирантуре он встретил с ка-ким-то злобствующим удовлетворением:
- Давай-давай! Членом партии стал! Тогда все пути открыты! Гриша си-дит в одесской аспирантуре, ты на московскую сориентируйся. Интеллекта у тебя хватит, пробивной силы - тоже. Так что благословляю.
И он размашисто меня перекрестил.
- Спасибо! Ты удивительно добр ко мне! - сдерживая готовую вспых-нуть обиду, сыронизировал я. Недружелюбие Юры действовало на меня угне-тающе: не ждавший от встреќчи ничего приятного и шедший на нее, как на дуэль, я все-таки в глубине души был удивлен торжеством логики собстќвенного расчета, - ведь позади были не только разлад, драка, ненависть, но и КНМ, университет, прогулки у моря, совместќные планы и мечтания... Куда исчезло все, а если исчез-ло, то кто виноват в этом? Или прав был Коля, и КНМ и все наше будущее рухну-ло потому, что тот, кому мы верили, оказался подонком, и никаких других причин нет, и все, что мне остаќется: окончательно убедиться в этом.
- Кстати, ты знаешь тему диссертации, которую пишет Гриша? - пре-рвал я паузу.
- Никогда не интересовался, - презрительно хмыкнул Юра. - Догады-ваюсь, что нечто диаќлектическое и не особенно скользкое.
- Ты ошибаешься, тема интересная и даже актуальная: "Роль подлой лич-ности в истории других жизней".
Я с любопытством уставился на Юру. Тот оторопело молќчал, потом, скри-вив улыбкой рот, пристально взглянул мне в глаза:
- То, что ты врешь, это ясно, но зачем врешь, - этого я не понял. И во-обще: зачем тебя сюда занесло? Я надеялся, что навсегда избавился от ваших фи-зиономий.
- Хомо сапиенс предполагает, судьба располагает, - отќветствовал я. - А сюда привели меня шиллеровская сентименќтальность, несколько дней свободного времени и вопрос о каэнэмовской библиотеке.
Про библиотеку я сказал просто так, потому что больше говорить было не-чего: в самом деле, зачем я приехал к Юре? Не объяснять же ему, что ищу средст-во для ликвидации треќщины, прошедшей по моей жизни в результате каэнэмов-ского разлома, и что от исхода поиска зависит многое, если не все, в моей даль-нейшей судьбе.
Но Юра, вероятно, ждал вопроса о библиотеке, поскольку ответ его был быстр и решителен:
- Книги я вам не отдам. Во-первых, большей их части у меня нет: мне не хватало до тысячи около двухсот рублей, пришлось продать книги. Во-вторых, те, что остались, нужны мне для работы - ты их не получишь. Если хотите, пода-вайте в суд, но проиграете, зараќнее говорю - я наводил справки.
- В суд подавать никто не будет. Послушай, а зачем теќбе тысяча рублей?
- Эти деньги у меня отложены на крайний случай. Не знаю, чему тебя научила армия, но, думаю, в истинной ценќности денег ты все-таки разобрался. Я когда-то сильно ошиќбался, думая, что достаточно иметь на плечах умную голову и можно достичь всего, что ты реально заслуживаешь. Но, как выяснилось, деньги нужнее, а если еще голова в придачу есть, то вообще хорошо. Я теперь все, что имею, перевожу в деньги.
- Честь, совесть и прочую "химеру" ты тоже в деньги переводишь? - не замедлил я съязвить.
- Если это химера, - с видом, свидетельствующим, что разговор ему на-скучил, проговорил Юра, - то она ни во что материальное не переводится, разве что магическим путем. А я этой областью не занимаюсь.
Мне тоже стало скучно; к тому же я почувствовал устаќлость. Полубессон-ная ночь в дороге, этот извилистый, напряќженный разговор, требовавший посто-янной "боевой готовноќсти" мысли, непроницаемое лицо развалившегося на стуле Юры навалились и сдавили меня, уничтожая всякое желание продолжать выясне-ние отношений.
Поднявшись с дивана, я подошел к окну, пробежал взгляќдом по джунглям раскинувшегося огородика, закрыл на сеќкунду глаза, собирая силы для нового во-проса, потом, оберќнувшись, спросил:
- Скажи, Юра, а как ты оцениваешь сейќчас свое участие в КНМ?
Юра встал, сделал несколько шагов по комнате:
- Я счиќтаю это своей первой и главной ошибкой, допущенной в униќверситете. Мне нужно было работать самостоятельно, а я свяќзался с дураками, тащил их куда-то. До сих пор не могу поќнять, что меня около вас удерживало. Одиночества боялся, что ли? Потом лишь понял, что только через одиночество и можно чего-то достичь, потому как бездарность, да еще колќлективом оформлен-ная - первый враг таланта. А вы были и остались бездарностями, и тут ничего не попишешь, - не станешь же требовать мандарин от яблонь? Я за последний год больше сделал, чем за всю каэнэмовскую эпопею.
Внутри меня вспыхнул уголек обиды, грозя разгореться пожаром: я мог спокойно выслушать все, кроме слов о своей бездарности, и Юра знал это. Он помнил все мои слабые места и бил по ним, попадая так метко, что мне подума-лось: "А не фарс ли это? Не участвую ли я в спектакле, экспромќтом сочиненном Юрой, в роли Стасика-простофили?"
И тут же мысленно схватился руками за голову: задавать этот вопрос мне более чем не хотелось, потому что ответ мог быть только один. И я его получил:
- Здесь имеется в виду Рита, - голос Юры был сух и спокоен.
Во мне что-то дрогнуло и покатилось вниз.
- А почему эта ошибка не главная? - бросил я - клин клином - сле-дующий вопрос.
- Потому что не успела такой стать. Еще есть вопросы?
Его тело напряглось, как перед ударом.
Я опустил голову. Мне не хотелось его видеть, и я преќзирал себя: за то, что сижу здесь, разговариваю и в глубине души продолжаю верить, что Юра, как и два года назад, рассеет мои сомнения и передаст часть своей силы, что он объяс-нит мне, как жить дальше и во что верить. Я был щенќком, брошенным в бурную реку, и бил лапами по воде, скуля и захлебываясь, и высматривал руку хозяина, надежную и спасительную - хотя именно она швырнула меня за ненадобностью в эту холодную воду...
- Юра, ты не возражаешь, если я часа два посплю здесь на диване? - я посмотрел на него, пытаясь улыбнуться.
- Пожалуйста! - засуетился Юра. - Сейчас принесу поќстель.
Положив одеяло, подушку, простыни на диван, Юра ушел. Я разделся, по-весил одежду на стул и, постелив просќтыни, залез под одеяло. Было приятно ле-жать, ощущая под щекой упругую ткань подушки; я успокоился, стал собирать мысли, разбросанные, как вещи в каюте после шторма, креќпить их канатом при-вычки и логики - и вдруг, наткнувшись на имя "Рита", дернулся, как обоженный. "Что сделало меня предателем?" - услышал я шепот своих губ и оцепенел, не в силах отвести взгляд от того апрельского дня, когда Коля, поймав меня на фа-культете, взволнованно объявил: "Предќставляешь, Юра решил влюбить в себя Кленову!", и я, опеќшив, от неожиданности, не нашел других слов, кроме: "Заќчем ему это понадобилось? Или для эксперимента?", уловив в ответ Колино: "Не знаю".
...Рита появилась в КНМ неожиданно - после окончания одного из собра-ний кружка философии она подошла к нашей четверке и сказала - просто и весе-ло: "Мальчики, мне очень понравились ваши выступления. Можно с вами позна-комитьќся?" Мы не возражали. Юра и Коля осыпали Риту вопросаќми: нешаблон-ность ее ответов мгновенно нас покорила. "Вперќвые слышу подобное от существа в юбке", - заметил потом Юра. Выяснилось, однако, что многих элементарных вещей Рита не знает. Мы пригласили ее во "дворец" присутствовать на каэнэмов-ских семинарах, снабдив пока что списком рекоќмендованной для чтения литера-туры.
Риту заинтересовал КНМ, но основное в нем - цели и проќграмму - она отвергла. "У вас сплошной рационализм, сплоќшная надуманность, - твердила Рита. - А все должно быть естественно, вырастать изнутри. Разум занимает в жизни процентов двадцать, не больше, остальное - чувство, стихия. Причинные связи, социальные законы реально не существуют, они - результаты анализа. А вы на этих фантомах, на песке абстракции хотите себя строить. Построите - до первой бури!"
Меня Ритины слова забавляли, Юру - сердили. "Сплошќной бред! - ру-гался он. - Смесь экзистенциализма и руссоизќма: человек - существо естест-венное, пленник случайности, мысль есть ложь, конструируем себя на логике, а нужно, наќверное, на инстинктах... Такое только филологичка сочинить может!".
А когда Рита через полгода отказалась от звания каэнэмовки, Юра оконча-тельно махнул на нее рукой, проконстатировав, что, к сожалению, в большинстве случаев женщина и наука - понятия явно перпендикулярные.
Гришино отношение к Рите выглядело странным: то он опеќкал ее, застав-лял конспектировать книги, объяснял философќские сложности, - то, замкнув-шись, обходил стороной, солиќдаризуясь при споре с Юриным мнением, что Кле-нова - коќкетка и сумасбродка, гоняющаяся за оригинальным, и мы наќпрасно се привадили. Отстаивая данный тезис, Гриша всерьез рассорился с Колей, провоз-гласившим, что только подлец дурно говорит о знакомых, предварительно с ними не разќзнакомившись, и часто меняет взгляды на один и тот же предќмет. Ссора за-тянулась, и Рита с трудом настояла на примиќрении, однако акт этот остался для Коли и Гриши внешней формальностью.
Коля, унаследовавший от родителей - артистов одесского балета - свет-скость манер и одухотворенную внешность, заинќтересовался вначале Ритой и чисто амурном плане, но, полуќчив внушительный, хотя и незаметный для публики отпор, - Рита щадила его самолюбие, - проникся к ней уважением, перенеся лирические замыслы на Ритину подругу и однокурсќницу Алексееву Галю, - в которую, на потеху каэнэмовской братии, влюбился позже без памяти. В Колином характере, одновременно мягком и решительном, преобладали черты, сближав-шие его с Ритой: страсть к риску, доброта, честность и непоколебимое чувство патриотизма - устойчивость последќнего не раз подтверждалась каэнэмовскими дискуссиями, поќскольку я, Юра и Гриша были космополитами. Колю восхиќщали Ритины стихи: искренне убежденный, что лет через деќсять мы будем гордиться нынешней с ней дружбой, Коля тщательно регистрировал в особой тетради все ее сочинения, поскольку Рита, как и положено вундеркинду, к своим стиќхам относи-лась небрежно.
Мне Рита нравилась: кроме стихов, несомненно талантлиќвых и самобыт-ных, меня привлекала в ней смелость харакќтера, зачастую толкавшая ее на столь отчаянные поступки, что, узнав о них, Коля, ярый любитель приключений, ахал и говорил, что в Ритином роду наверняка бывали сумасшедшие и Рита - продол-жатель традиции. Ночные прогулки в опасќных районах Одессы, лазание по пери-лам "Тещиного моста", диспут с преподавателем литературы, после которого она осталась студенткой благодаря лишь маминым хлопотам - эти и другие "подви-ги" периодически вписывались в Ритину жизнь, вызывая у окружающих - в со-ответствии с их расќсудком и возрастом - восхищение, недоумение или гнев. Кстаќти сказать, эти оттенки воспринимались Ритой одинаково безќразлично: "Я координирую себя законами своей, а не чужой совести" - говорила она знако-мым. У нее была жизнь, котоќрую она считала обыкновенной, и где, кроме КНМ и стихов, обитали ее подруги, университет, влюбленные в нее мальчики, литератур-ный кружок, сложные отношения с мамой и прочее, прочее, - но для посторон-них людей и мнений вход в эту жизнь был воспрещен.
Я тоже писал стихи, хотя и открещивался от титула поќэта, - но Рита знала о них и, может быть, именно поэтому выделяла меня из каэнэмовской четверки: элегантно-насмешќливая с Гришей и Юрой, приветливая и мягкая в разговорах с Колей, при общении со мной - особенно тет-а-тет - Рита держалась удивитель-но просто, с какой-то трогательной сесќтринской нежностью. Часто по вечерам она приглашала меня на прогулку, и мы шли в парк Шевченко, в "Гамбринус", в кафе "Мороженое" или, если цвели каштаны, на Ритину люќбимую Пушкинскую улицу. Мы молчали, беседовали - обо всем на свете, декламировали стихи - свои и чужие, катались на троллейбусах; устав от города и его тесноты, уходили к мо-рю... Это была не любовь, нет: в чем-то я заменял ей брата, которого у нее не бы-ло, и родителей, отсеченных от Риты толќстой стеной непонимания.
Внешне общительный, я мало доверял людям: опыт проќвинциального прошлого, именуемый "городом детства", наќучил меня осторожности. И с Ритой сближался я медленно, с трудом: ошибки страшны не своим фактом, а последст-вияќми; к тому же дружба, подобно любви, накладывает обязательства, тогда как я привык избегать остроту контакта с кратким прилагательным "должен" - слиш-ком уж часто данќное "должен" противоречило моим интересам. Участие в КНМ, увеличив багаж знаний, отточило мой ум; я пользовался им как скальпелем и, раз-резая мимикрию окружающих, с горечью, а позже с презрением, убеждался в низменной и расчетќливой основе их самых возвышенных, самых благородных деќклараций. Вероятно, поэтому, общаясь с Ритой, искренне ей симпатизируя, я где-то в глубине души был от нее далек; я смотрел на нее, как зритель на экран теле-визора: сочувственќно, с интересом, но в любую минуту готовый отвлечься, забыть и заняться другими делами.
Сообщение Коли о Юриных замыслах меня удивило, поќскольку Рита кра-сотой не блистала: худенькая голубоглазая брюнетка среднего роста с короткой стрижкой и причудлиќвыми нарядами, она заинтересовывала только после дли-тельќного знакомства, когда раскрывалась, в противовес внешности, оригиналь-ность ее натуры, - но эта сторона Риты никогда не привлекала Юру. Да и вообще к женскому полу он был до сих пор равнодушен - так же, как и к поэзии, зани-мавшей в его классификации третье место после игры в карты. "Что изменило вдруг взгляды Юры?" - не мог понять я.
Долго недоумевать мне не пришлось: в тот же вечер, выќзвав меня на ули-цу, Юра заговорил о Рите. Начал он издаќлека: между нами существуют разногла-сия, он жалеет о них и хочет восстановить добрые отношения, а вместе с ними - и КНМ. Конечно, ты, Стасик, уходишь в армию, но тебе легќче будет служить, зная, что в Одессе имеются ребята, всегда готовые помочь, а после армии есть на кого опереться, тем более что он и Гриша явно идут в аспирантуру. Правда, поќявилась загвоздка: сейчас ему не работается, нет новых идей - мозг иссушился, что ли? Он перепробовал все допинги, в том числе и отдых, но - безрезультатно; остается любовь, возможно - поможет. Нужен достойный партнер. Он уже смоќтрел варианты: лучше Риты никого нет. Себя на нее он недавно настроил: Рита ему нравится, он даже готов жениться; осталось сделать так, чтобы она его полю-била. Юра надеется на мою помощь, поскольку это реальная возможность провеќрить практическую эффективность моей теории о сознании: сможем ли мы, осно-вываясь на ее постулатах, вызвать у Риты состояние влюбленности?! Нам нельзя забывать, что мы в первую очередь ученые, а потом - все остальное. Да и пра-вильней будет, если Рита влюбится в члена КНМ, а не в какого-нибудь прекрас-ноликого обывателя.
Выслушав Юру, я заколебался: его речь была логична и аргументирована, и, кроме восстановления КНМ, обещала облечь плотью легковесность моей тео-рии, - но какое-то смуќтное беспокойство удерживало меня от решения помогать Юре.
- Мне кажется, - медленно протянул я, - ты не учел здесь интересов Риты и то, что я, как ее друг, обязан их отќстаивать.
- Интересы воспитываются и изменяются: вспомни Марксовы "Тезисы о Фейербахе", - перебил меня Юра. - Если я не учитываю теперешние интересы Риты, то только потому, что думаю о ее будущих интересах, которые мы в ней выќработаем. Что касается дружбы, то - извини меня, Стасик, я долго к вам при-сматривался, - дружба у вас односторонняя: она с тобой дружит, а ты с ней - нет. Так что моральных обязательств ты перед ней не имеешь.
Возражать было нечего: Юра говорил правду; для приќличия поупрямив-шись, я принял его предложение, предупреќдив: "Только чтоб с Ритой ничего пло-хого не случилось!" Юра согласно кивнул головой и, попросив держать договор в тайне, отправился на адекватные переговоры с Колей.
Позже я выпытал у Коли подробности их беседы: Юра был хмурым, взволнованным, рассказывал, что отчаянно и безответно влюбился. В любви он новичок, не знает, что деќлать, потому и пришел к Коле - соратнику по КНМ и своеќму товарищу. Пускай Коля простит прежние обиды: он, Юра, изменился, сам себя не узнает - любовь к Рите сводит его с ума: раньше он скрывал свои чувст-ва, теперь не может. Учеба и наука уже брошены им в тартарары; туда же, вероќятно, полетит вскоре и Юрина жизнь: последние дни над ним маячит призрак пет-ли и веревки.
Колю, по его рассказу, изумило состояние Юры: впервые этот титан абст-ракций спустился на грешную землю, лепеча слова, над которыми раньше смеял-ся. Тронутый услышанной исповедью, Коля стал успокаивать Юру, говоря, что все наќладится и нечего забивать голову глупостями типа самоубийќства. В любви нельзя торопиться: если чувства Юры истинќны, то Рита его полюбит; пусть толь-ко Юра помнит, что люќбовь для девушек - вершина их жизни и, падая с этой верќшины, они иногда разбиваются. Кстати: утром Галя Алексеќева передала Коле свой разговор с Юрой: речь в нем шла о том, что Юра хочет влюбить в себя Риту и просит у Гали помощи; Галя ответила отказом. Почему "влюбить в себя?" Ему, Коле, это не нравится: расчет и любовь взаимоисключаемы, нужно выбирать од-но, а не прыгать за журавлем и сиќницей...
Юра насторожился при упоминании о Гале: действительно, он просил у нее помощи, но не в таком оформлении - Галя его не поняла; виноват он сам, напутал в терминологии. Сейќчас ему многое приходится делать впервые - в том числе и говорить на языке лирики. Может быть, он что-то делает и говорит не так: поэтому он и ищет наставничества. Если Коля ему не верит, то беседу пора пре-кратить; он сожалеет об отќнятом у Коли времени.
Коля всполошился, начал уверять Юру в полном доверии, обещать под-держку. Юра вяло отнекивался, говорил, что не хочет, чтобы Коля предпринимал что-нибудь наперекор сомќнениям: вдруг он когда-нибудь раскается и упрекнет его, Юру, за сегодняшние свои обещания. Коля уверял, что такого не будет; на том они и расстались.
Я, учтя Колин характер, сам советовал Юре быть сентиќментально-трагичным, - поэтому промолчал, узнав, что Юра изложил Коле свое отношение к Рите в иной, чем мне, форме. Правдивость - это палка о двух концах: один, по-толще, пусть чаще бьет тебя по голове, вырывая из пут беспечности; друќгим, со-образно условиям, коли или гладь окружающих, смягќчая твердь правды нежным пушком лжи...
Наступление на Ритино сердце Юра вел основательно: днем, после лекций, он мчался на филологический факультет, пристраиваясь к Рите любезным и за-ботливым кавалером. Вечером, проводив Риту домой, садился за письменный стол, конспектируя "Темные аллеи" Бунина, сочинения Мопассана, поэтические сборники, трактаты о правилах поведения, книги Эмиля Кроткого и Козьмы Пруткова, подшивки журналов "Знание - сила", "Наука и жизнь", "Вопросы ли-тературы".
- Главное - не повторяться! - объяснял он мне. - Кажќдый день Рита должна видеть меня новым, слышать что-то неизвестное и интересное. Я стара-юсь приучить ее к себе, заќслонить все и всех и заставить поверить, что именно во мне персонифицированы ее ожидания и требования к миру. Это, конечно, не сра-зу будет: она еще покрутится, к тебе, Стасик прибежит, в сомнения поиграет - но потом успокоится.
Юра оказался прав: в конце апреля Рита, зайдя в факультетский читальный зал, где я корпел над учебниками, позвала меня беседовать. Последний месяц, за-нятый дипломной работой, встречался я с Ритой лишь мельком. Удивившись ее осунувшемуся лицу, я нашел пустующую аудиторию, запер дверь изнутри стулом и объявил, что готов слушать. Заметно колеблясь, запинаясь, Рита начала гово-рить о том, что Юра, вероятно, сошел с ума: который день он кружит вокруг нее, и она не знает, что предпринять. Она всегда уважала его, считала самым умным из нас, хотя и не думала, что он может быть таким обаятельным. Но она чего-то боится, а чего - не понимает. Юра казался ей прежде очень рациональным, даже жестоким, своеобразной "мыслящей машиной", - и этот порыв чувств настолько внезапен и для него неуместен, что она сбита с толку. Коля ей клялся, что Юра искренен, что любовь изменила его, и если это так - а друзья не могут обманы-вать, правда?! - то у нее в руках судьба человека: какая это огромная тяжесть, не говоря уже об ответственности. Мама волнуется: почему дочь мучается, ночами не спит, думает, виной - курсовая работа, - тогда как Рита не может решить, как быть с Юрой...
Мысленно поаплодировав Юре за проницательность, я принялся успокаи-вать Риту: ее ошеломила неожиданность Юриной влюбленности, она и нас, ка-энэмовцев, поразила, - хотя если разобраться, в том и суть неожиданности, что-бы ошеломлять: нужно просто привыкнуть к ситуации, и все станет на свои места. Что с того, что Юра рационалист: даже кибернетические машины, соответственно запрограммированные, сочиняют лирические стихи - и чем хуже их белковый организм по имени "Юра"?! Любви покорны все возрасты, национальќности и ти-пы личностей: во всех романах об этом пишут! В Юре, как и в любом человеке, масса явных и скрытых свойств: раньше она знала одни из них, сейчас знакомится с другими, а какие свойства главнее - определять ей самой: человек изќмеряет других мерой собственной индивидуальности и подќменить его в этом никто не сможет. Впрочем, если Рита жеќлает, я скажу Юре, чтобы он от нее отцепился - хотя и не верю, что он последует данному совету.
- Нет, не нужно ничего говорить - задумчиво промолвила Рита, выслу-шав мою речь. - Я действительно должна решать все сама. - И, помолчав, доба-вила, странно посмотрев на меќня: "А ты обычно умел понимать не только слова, Стасик! Что с тобой сегодня?".
Я потребовал объяснений, но Рита, покачав головой, стала прощаться, то-ропясь на занятия литературного кружка. Она ушла, а я остался, еще долго шагая по аудитории и пытаясь понять, отчего так муторно и беспокойно у меня на душе.
Вечером я передал Юре содержание разговора с Ритой. "Да, ход ловкий: повесить мою судьбу на Ритину шею! - восхищенно воскликнул Юра, записывая мой рассказ в блокќнот с надписью "Операция "Рита". - Молодец, Коля, не ждал от него такой прыти! Кстати, сегодня он посоветовал менять тактику: исключить из моего поведения рационализм, стать "разумно неразумным" и почаще взывать к Ритиному сочувќствию. Рита - девочка романтическая, а у романтиков жаќлость - основа основ: за униженных и оскорбленных они поќследний рубль отдать го-товы!".
- Почему Коля преподносит тебе подобные советы? - удивился я. - Или он перестал быть Колей?!
- А он не ведает, что творит - усмехнулся Юра. - Он ведь тоже роман-тик, тоже мне сострадает. Я спрашиваю, Коќля объясняет, я делаю выводы - вот и вся техника! Между прочим, меня интересуют Ритины любимые писатели и по-эты.
Я продиктовал список: А. Грин, А. Экзюпери, К. Паустовќский,
М. Анчаров, С. Черный, М. Цветаева.
- Много еще работы! - вздохнул Юра. - Надеюсь, одежќда этих флибу-стьеров окажется мне впору... А почему ты мрачный, Стасик? События развива-ются нормально, теория твоя подтверждается, в КНМ восстановлены мир и согла-сие - чем ты недоволен?
- Я боюсь за Риту, - хмуро признался я. - Что будет с ней, когда все кончится?
- Если эксперимент удастся, я на ней женюсь! - весело ответил Юра, беря в руки портфель с книгами. И, уже уходя, бросил, - А если ничего не полу-чится - влюбим Риту в кого-нибудь другого, хотя бы в Гришу Красновского: он, мне каќжется, к ней не равнодушен.
Гриша - высокий шатен с энергичным лицом и громќкой дикцией - стоял в КНМ на отшибе: вначале - из-за слаќбых философских знаний, мешавших ра-венству его участия в нашей работе, а позже, когда личное упорство и помощь Юры превратили Гришу в "человека-энциклопедию", он сам отошел от проблем КНМ, погрузившись в обязанности члена комсомольского бюро факультета и со-трудничество с универќситетской кафедрой философии. Самолюбивый, с цепким практическим умом, Гриша во многом подражал Юре (бывшим длительное время его научным наставником), - однако факт этот отрицал, подчеркивая при случае свою самостоятельность поддержкой "антиюровских" выступлений. В отличие от меня и Коли, симптомы каэнэмовского распада Гриша восќпринял спокойно, рас-сматривая КНМ пройденной вехой биографии - так оно, вероятно, и было, по-скольку профессор Антонов явно симпатизировал Гришиным докладам на семиќнарах кафедры философии. Нацеленного в аспирантуру Юру это сердило: недо-умевая, как можно предпочесть остроту его, Юриного, интеллекта эрудированно-му консерватизму Гришиќных "опусов", Юра стал изливать раздражение на Гри-шу, сменив прежнее дружеское к нему отношение вежливым хоќлодком равноду-шия. Коля - после ссоры из-за Риты - Гришу недолюбливал, считая его карье-ристом, - тогда как я, соглашаясь с Колиными доводами, оставался Гришиным приятеќлем, видя в нем сквозь оболочку дельца упрямого деревенскоќго парня, стремящегося ранговыми успехами доказать родственникам, односельчанам и всем-всем свою башковитость, - и он ли, взращенный копеечным бытом, вино-вен был в том, что из всех доказательств, из всех дорог и тропинок мира сумел заметить только ступеньки карьеры - путеводную звезќду здравого понимания жизни.
О Юриной влюбленности Гриша узнал от меня - и поверил не сразу, за-подозрив розыгрыш, - но, столкнувшись несколько раз с Ритой и Юрой на фа-культете - а они уже всюду ходиќли вместе, - помрачнел и, сидя во "дворце" над одной и той же страницей "Капитала", хмуро наблюдал по вечерам, как Юра, бод-рый и веселый, конспектирует лирическую литературу. Пахло скандалом - дея-тельная натура Гриши не могла ограничиться молчанием, - и я не удивился, ко-гда в один из вечеров Гриша, подойдя к Юре, изучавшему "Бегущую по волнам" А. Грина, отчетливо произнес: "Есть разговор, Юра Ты вроде бы влюблен в Ри-ту?..".
- А ты вроде бы этого не знаешь? - развернувшись к нему, перебил Юра. Мне показалось, что он встревожен.
- Знаю, - упрямо продолжал Гриша. - И мне это не нравится.
- Мне тоже: твое нахальство! - Юра явно свирепел. - То ты к Рите при-стаешь, рассказывая, что я негодяй, теперь ко мне лезешь! Чего ты хочешь?
- Та-ак! - Гриша запнулся, будто наткнулся на стенку. - Тебе Рита все передала... Не ожидал! Ну, ладно... Разговор отменяется.
И, повернувшись, тяжелой, странно неуклюжей походкой побрел к выхо-ду. Коля, напряженно следивший за ними, приќвстал, желая что-то сказать - но, встретив пристальный взгляд Юры, опустил голову, вздохнул и уткнулся в "Дхаммападу". Юра усмехнулся, незаметно подмигнул мне. Я отвернулся.
Ночевал Гриша, скорее всего, в общежитии. На следующий день после лекций я остановил его у дверей аудитории и наќчал уговаривать выбросить из го-ловы роман Риты и Юры: в конце концов, это их личное дело!
- Личное дело: когда тебя бьют по одной щеке, а ты подставляешь дру-гую! - обрушивая на меня жар несостоявќшейся вчера ссоры, рассердился Гриша. - А если в твоем присутствии человек пытается жить под чужим именем, то здесь не только общественная, но и государственно-уголовная история: таких су-дить нужно!
- Ты, наверное, тронулся! - пробормотал я. - Кого и что ты имеешь в виду?
- Юру, естественно! Я ведь понимаю, зачем он Грина и прочих читает: чтобы выступить перед Ритой в роли Грея, или капитана Блада, или еще какого-нибудь романтического геќроя - причем старается, чтобы Рита его, не подозревая фальќсификации, за подлинник принимала.
- Ну и что? - изумился я. - Такова черта всех влюбленќных - загляни в трактат "О любви" Стендаля! Каждый из влюќбленных хочет выглядеть лучшим, чем есть - и иногда наќстолько привыкает к этой роли, что играет ее всю жизнь. Ты зря цепляешься к Юре!
- А если он устанет играть эту роль, что будет тогда? На лжи далеко не уедешь, а Юра - лгун: ты сам знаешь, что он - не романтик, и тем более - не герой.
- Ну да, герой - это, конечно, ты, - иронически улыбќнулся я.
- Ну, Стасик! - Гриша сверкнул на меня глазами. - А мне казалось - ты Ритин друг!
И, нечленораздельно выќругавшись, Гриша зашагал по коридору.
- Когда кажется - нужно креститься! - крикнул я ему вслед, обидевшись.
Около недели Гриша не показывался во "дворце", ночуя у знакомых, по-том, успокоившись, пришел, и мы, сделав вид, что ничего не было, вновь зажили нашей, уже основательно недружной каэнэмовской семьей. Одни лишь Юра и Ри-та почќти не разлучались: вместе обедали, в читальном зале сидели за одним сто-лом, - к этому все привыкли, а Юрины сокурсќники даже осчастливили его шар-жем в курсовой газете: проќцитировав "только влюбленный имеет право на звание челоќвека" А. Блока, нарисовали вдохновленное лицо Юры в рамке из слов: "Чудо века: очеловечивание философа! Только у нас на курсе! Спешите видеть!.."
Несколько раз я разговаривал с Ритой; она была какой-то переменчивой: то подавленной, печальной, то веселой и жизнерадостной. На вопрос о Юре отвеча-ла, что решила и решилась, и теперь ей легче: меньше альтернатив и раздумий, нет перекрестков, дорога одна: пряќмо, рядом с Юрой. У судьбы разный облик: иногда пугающий и не понятный, - нельзя бояться, надо пересилить себя и плыть за счастьем: пусть и по течению другой, мужской воли! Рита не представ-ляет, как раньше жила без него. Он удивиќтельный человек, и очень смелый: по-завчера днем около обќкома партии полез на клумбу рвать цветы и, нарвав, торже-стќвенно вручил Рите букет цветов, а подбежавшему милициоќнеру - десять руб-лей штрафа. Через год, после окончания университета Юра хочет уехать с Ритой в село, где есть лес и речка: Рита будет писать там стихи, а Юра - философские книги. Жаль, что Ритиной маме он не понравился - мама гоќворит: "Не похож на влюбленного". Она ошибается, конечно...
Заканчивалась экзаменационная сессия - последняя для меня и потому, как все последнее, праздничная - и грустная. Наш курс разъезжался: мы бродили по факультету, немножќко ошалелые, задумчивые, раздавали свои адреса, чьи-то за писывали; девочки всхлипывали в платочек, а ребята пожиќмали без конца руки и хлопали друг друга по плечу, демонќстрируя выдержку и бодрость улыбок. Даже профессор Антонов, виновник моей тройки по дипломной, заинтересовался при встрече, куда я еду и пожелал благ и здоровья.
Я уезжал в армию, в город Флорешты, и КНМ устроил мне "Вечер проща-ния". Во "дворце" накрыли стол, купили "шипучки", Галя и Алла приготовили жаркое, Рита принесла гитару - и вечер удался на славу! Опьяневшие Гриша и Коля, соревнуясь, выкрикивали тосты. Рита читала свои стихи, потом мы пели - что-то щемящее и печальное, бродили у моря, бросали монеты в волны, уверен-ные, что вернемся и через много-много лет вновь пройдем здесь: счастливые, мо-лодым и дружные... Рита шла, прижимаясь к Юре: он вел ее, обняв за талию, шеп-тал о чем-то; чуть позади Галя, смеясь, подталкивала спотыкающегося Колю, - ей ехидно сочувствовал Гриша, аккомпанируя себе на гитаре... Вскоре вся компа-ния поднялась наверх, к остановке трамвая, а я остался, и, взяв Аллу за руку, по-вел ее на бетонный причал. Мы долго сидели там, на краешке между любовью и дружбой: я рассказывав о себе - искренне и слегка героично, декламировал сти-хи Рильке, Пастернака, Евтушенко, потом, решившись, стал читать свои - и ритм одного из них до сих пор кружит в моей памяти:
Уплыть бы на лодке
В открытое море.
Закрывшись от суши
кормой.
Уплыть навсегда бы
От этого вздора,
Что вертит тобою
и мной.
Чтоб волны плескались
И солнце светило,
И парус, наполнен,
скрипел,-
И старую песню
О том, что не сбылось,
Я, вспомнив бы,
снова запел:
О кладах зарытых,
О тайнах забытых,
О странах, где властвует
свет.
О сказках, о были,
О людях, что гибли
За бога, которого
нет,
...Просторится море,
Полощется ветер,
Да вечер горит в синеве,-
И, жизнь разлюбивший,
Влюбился я б снова,
И лодку направил
к земле.
Начавшиеся месяцы в армии тянулись тяжело и мучительќно, пока в сен-тябре меня не командировали на учебные сборы офицеров-двухгодичников - и здесь, в Николаеве, вновь была Алла - учительница Алла Павловна Чуркина, на-пуганная первыми уроками и 8 - Б классом. Стояла осень: желтая, левитановская; она теребила листья, срывала их и гнала по улицам к Бугу. Вечером я убегал из казармы в город. Алла ждала у киоска, рядом с кинотеатром "Родина"; спрашива-ла, улыбаясь: "Куда прикажите маршировать, товарищ гвардии лейтенант?" Фо-нари, зажигаясь, высветливали ей лицо; она шла, опираясь на мою руку, загадоч-ная и непонятно красиќвая; я волновался, всматривался тайком, о чем-то говорил - почти поверив тогда, что это уже надолго, если не навсегда.
На праздник седьмого ноября в Николаев прикатил Юра; я взял его в гости к Алле. Мы ужинали, пили портвейн, Юра беседовал с Аллиными родителями, смешил всех, а на следуќющий день сказал мне: "Дурак!" - и объяснил, почему. Я заќколебался, взвешивая любовь и науку; Алла, что-то поняв, замкнулась, и лишь после моего отъезда, переписываясь, мы вновь стали друзьями. Один-два раза в месяц почта приносиќла письма: их ожидание составляло вторую половину то-гдашќней моей жизни - первую забирала служба, - но, распечатыќвая конверты, вчитываясь в торопливые строки, я, как ни исќкал, не находил в них ничего, кроме дружбы.
Из Одессы писал только Коля: о новостях на факультете, о Рите, Юре, о том, что Гриша, выйдя из КНМ, перебрался жить в общежитие, да и он, Коля, но-чует теперь дома. Потом Коля смолк и в начале апреля я, не выдержав, отпросил-ся на день в Одессу. Приехал вечером, очень поздно, и долго ждал трамвая. От-крыв калитку взятым с собой ключом, медќленно, стараясь не шуметь, обогнул безмолвный "дворец", поќдергал дверь, запертую изнутри. Представив, с каким ви-дом Юра обнаружит утром меня в постели, знакомым путем - чеќрез форточку - отодвинул палкой задвижку, вошел на ощупь в первую из "дворцовых" комнат и включил свет. Во второй комнате заскрипела кровать ("Ай-яй-яй! Разбудил!" - пожаќлел я) и, отодвинув занавесь, в дверном проеме в одних труќсах появился Юра: взлохмаченный, со страшно перекошенќным лицом. "Ты?! - глухо выдох-нул он. - Пошел вон отсюќда!" "Что?! - я остолбенел. - Ты рехнулся, Юра? Сам пошел вон!" Я повернулся с намерением сесть на кровать - и внеќзапно по-чувствовал сильный удар в подбородок. Отлетев к стенке, я сполз вниз, однако сознание не потерял; когда Юра, нагнувшись, снова взмахнул кулаком, я успел подставить лаќдонь, сделав захват руки, и бросил его на пол. Все во мне переме-шалось, я ничего не понимал; вскочив на ноги, изумќленно крикнул: "Ты что, Юра?!" - как вдруг в углу комнаты увидел на стуле аккуратно сложенное платье и Ритину белую сумочку. В голове что-то дернулось, зашумело, как будто пружи-на сломалась. Юра, поднявшись, с налитыми кровью глазами снова шел на меня. Хуком, спружинив на правую ногу, я ударил Юру в бок, а когда он скорчился, смазал его по щеке, и, подняв фуражку, выбежал из "дворца". Пешком, покачива-ясь, как пьяный, добрел до вокзала, дождался утќренней электрички и выехал во Флорешты.
...Я заворочался в постели, отгоняя воспоминания, поднялќся, вытащил из книжного шкафа "Таинственный остров" Жюль Верна, вернулся на диван. Почи-тал минут десять; поќчувствовав, что могу заснуть, положил книгу на стол и заќкрыл глаза.
Когда я проснулся, в комнате было темно. Включив свет, я быстро оделся, сложил постель и, сев на стул, принялся анализировать разговор с Юрой. Судя по всему, Юра идет линией, начатой в КНМ - и успешно идет! Компаньоны ему не нужны - да еще такие, как я: с двухгодичным стажем научного безделья. Так что остается выкачать из него поќбольше идей и мыслей и отправиться дальше.
Я криво усмехнулся: куда направиться? В Одессу? А поќтом? Где тот город, та "обетованная земля", куда я должен, подобно древним иудеям, брести через моря и пустыни?
Поднявшись, я зашагал по комнате. Еще в армии не даќвал мне покоя этот вопрос, а теперь, когда я, свободный и одинаково равнодушный к четырем сторо-нам горизонта, окаќзался на перепутье: мечта или карьера? - он стал насущной проблемой, срок решения которой приближал каждый растраќченный из кошелька рубль. Работать в школе мне не хотеќлось: общеобразовательная система, регла-ментированная успеваемостью учащихся, превращала учителя в достаточно жал-кое, задерганное комиссиями существо, чтобы я мог реќшиться погрузиться в пе-дагогическую трясину. Выбор других профессий зависел от случая, - в чем я, имея оставшиеся от отпускных денег 150 рублей, пока не нуждался. Подталкиваќемый чудным огнем, зажженным каэнэмовским прошлым, я сейчас разъезжал, отыскивая путь к науке и средство для данной цели: аспирантура? новый КНМ? каморка отшельниќка?.. Любое из этих средств требовало однонаправленного упорства, - тогда как я, запутавшийся в Зле и Добре, был чем-то цельным только в воображении окружающих, разве что Рита...
Я остановился. Потом вновь зашагал, повторяя: "Мне нельзя о ней думать! Мне нельзя о ней думать!" Успокоивќшись, решительно открыл дверь и через тем-ный коридорчик прошел на кухню.
Около широкого, накрытого клеенкой стола сидела Ольга Ильинична и чистила картошку.
- А, проснулись! - улыбнулась она.
- Проснулся, - приветливо согласился я и, взяв со стола нож, предло-жил:
- Не возражаете, если помогу?
- Пожалуйста! - Ольга Ильинична пододвинула мне стул.
Картошку чистил я споро - выучка многолетних скитаний по квартирам! Похвалив мою сноровку, Ольга Ильинична наќчала расспрашивать об армейской службе. Я отвечал бодро и мужественно - этакий бравый воин! - стремясь за-глушить в себе отзвуки так некстати свалившихся воспоминаний - и заќодно вер-нуть то расположение, которое питала ко мне когда-то Ольга Ильинична. В пери-од пребывания на сборах офицеров-двухгодичников я был ее частым гостем: мы беседовали о студенчестве, о Юре, обсуждали бытовые проблемы, пили чай с мо-им любимым клубничным вареньем. В молодости Ольга Ильинична работала в МВД; после рождения Юры стала домохозяйкой, благо зарплаты отца Юры, офи-цера меќдицинской службы, хватало с избытком. В доме Ольга Ильќинична распо-ряжалась единовластно, с одинаковой точноќстью и без суеты расставляя по своим местам как кастрюли и банки, так и подчиненных ей членов семейства: Юра говоќрил мне однажды, что мать - единственный человек, внушаќющий ему страх и уважение.
Окончив чистить картошку, мы помыли ее, порезали ломќтиками и уложили на сковородку.
- Сегодня ужинать позже будем, - пояснила Ольга Ильќинична. - Нико-лай Васильевич должен задержаться, у него комиссия из округа и Юра куда-то по делам отправился; он потом зайдет к отцу, так что они вместе придут.
- Как у Юры, все в порядке? - равнодушным тоном спросил я, переклю-чаясь на сбор информации.
- А он вам ничего не рассказывал? - внимательно поќсмотрела на меня Ольга Ильинична. - Впрочем, он скрытный стал, не узнать! Были хлопоты, когда направления для него добивались в местную школу, а ему там не понравилось, в другую школу пришлось переводить.
Люди, прикованные к дому и хозяйству - даже самые скрытные люди! -охотно обсуждают наболевшее. Ольга Ильќинична оживилась, подобрела, с разго-вора о Юре перешла на его отца, Николая Васильевича, которому, оказывается, второй год не присваивают полковника, - потом вновь загоќворила о Юре.
На сковородке шипела и брызгалась картошка; причудлиќвый свет электро-лампочки, пробиваясь сквозь матерчатый абажур, мягко очерчивал полненькую фигуру хлопотавшей у газовой плиты Ольги Ильиничны. Чем-то забытым, до-машним повеяло на меня: подперев подбородок рукой и слушая Ольгу Ильинич-ну, я думал о том, что все в мире устроено правильќно и на смену общепитовским столовым, обычным для "взрослой" жизни, должны иногда приходить такие вот кухоньки, возвращающие почему-то ощущение детства.
- Скажите, а что с этой девочкой: Ритой се звали, каќжется? - внезапно спросила Ольга Ильинична.
Я ошеломленно посмотрел на нее. Ветерок, пролетев чеќрез распахнутое окно, слегка качнул абажур и в желтом витке света резко выделилось властное лицо пожилой женщины, хозяйки дома.
- Да, Ритой, - выдавил я. - Откуда вы о ней знаете?
- А Юра привозил ее прошлой весной. Худенькая такая, глаза голубые - и в брюках! Странная нынче мода: девушќкам брюки носить! С запада это все - почему правительство наше позволяет?! Молодежь - она восприимчивая: сего-дня одежду переймет, завтра - идеи, а послезавтра - на улицу не выйдешь из-за бандитов и хипников.
Ольга Ильинична сердито покачала головой и, помешав ножом картошку, продолжала:
- Вы уж извините меня за откровенность, но Рита эта мне не понравилась: три дня была и ни разу пол не помыла! Борщ готовить не умеет, котлеты пережа-рила: только книги читала и к Юре целоваться лезла. Да еще нахальство имела сказать мне, что женой Юры себя считает. Оно и видно, что женой...
Запнувшись, Ольга Ильинична остановилась, посмотрела в мою сторону:
- Вы не подумайте, что я ханжа. Конечно, я поќнимаю, для вашего возрас-та женщина - уже необходимость: физиология есть физиология! Но если ребе-нок будет? Не жеќниться же тогда, в самом деле?! Так я Юре в следующий его приезд и объяснила.
Ольга Ильинична выключила плиту, поставила сковородку на стол. Я си-дел, привалившись к стене: в голове стучали слова Ольги Ильиничны:
- Юра, дурачок, возражать начал: он у нее первая любовь и девушка она интересная, стихи пиќшет. Ну и что? Для семьи хозяйка нужна, а не поэтесса: сти-хами борщ не заменишь! И одесская прописка: зачем она ему, если от аспиранту-ры решил отказаться? Как-никак, в Николаеве у нас и родственников много, и связи есть, да и дом собственный. На работу ходить ему недалеко, питание до-машнее... В общем, переубедила я Юру, хотя и не сразу.
- Вон как! - мысленно ахнул я и передо мной возникло Ритино лицо - каким оно было тогда, в мае, когда Риту, пыќтавшуюся отравиться, только привез-ли из больницы: я стоял в ее комнате, мял фуражку, а Рита, будто не видя, смот-рела мимо меня, настойчиво повторяя: "Представляешь, Стасик, в его расчеты, оказывается, вкралась ошибка, и он зря сориќентировался на любовь - он это не-давно выяснил. И он выќчеркивает любовь из своей жизни - вместе со мной вы-черкиќвает". Она перевела на меня взгляд, попыталась улыбнуться, произнося: "Я не знала, что есть люди, умеющие говорить такие слова" - и вдруг, словно схва-ченная судорогой, упала лицом на диван, захлебываясь безумным, рвущим мою душу на части, рыданьем.
- За дом наш, по нынешним ценам, тысяч пятнадцать всегда дадут, - до-несся откуда-то издалека голос Ольги Ильќиничны. - Так что Юра хорошее на-следство имеет. И огород, хоть и маленький, но петрушка, лук, щавель - все свое, на рынок не ходишь... Стас, вы такой скучный сидите! Извините, совсем я вас заболтала.
- Ничего, ничего, - очнувшись, пробормотал я. - Юры долго нет.
- Сейчас подойдут, - нарезав хлеб, Ольга Ильинична принялась за мало-сольные огурцы. - Раньше Юра все время дома сидел, писал свою работу, а по-следний месяц по знаќкомым ходит, отдыхает. Да, кстати, вы так и не сказали, где сейчас эта Рита: замуж, наверное, выскочила?
"Черт бы тебя побрал?!" - с ненавистью подумал я:
- Не знаю, после университета я с ней контакт не подќдерживал.
Не рассказывать же Ольге Ильиничне, что Рита за недеќлю до госэкзаменов уехала из Одессы в неизвестном направќлении, а ее родители, когда я пришел про-сить Ритин адрес, выставили меня за дверь.
- Так, так, - проговорила Ольга Ильинична, явно недоќвольная сухостью моего ответа. - Не знаете, значит...
Во дворе стукнула калитка, залаяла, повизгивая, собака. "Вот и мои муж-чины!" - обрадовалась Ольга Ильинична.
Послышались голоса, щелканье рукомойника на веранде, плеск воды. Дверь распахнулась, и в кухню вошли Юра и Ниќколай Васильевич.
- Добрый вечер, Станислав! - устремляясь к столу, броќсил мне Николай Васильевич. - Ну что, мать, будем ужинать?
Ольга Ильинична уже раскладывала по тарелкам картошќку. Юра принес из комнаты два стула, мы расселись и приќнялись за еду. Николай Васильевич выгля-дел озабоченным: судя по разговору, завязавшемуся между ним и Ольгой Ильи-ничной, комиссия из округа доставляла его санчасти немалые хлопоты. Я слушал рассеянно, занятый едой и Юрой, который после рассказа Ольги Ильиничны при-обрел в моих глазах гротескную окраску: оказывается, в его мефистофелевском облике разместился гребущий удобства собственник, - и, разглядывая Юрин профиль, я злился, что обнаружил это так поздно.
Юра был весел и оживлен: усердно пережевывая картошќку, он следил за беседой родителей, вмешивался в нее, давал советы, как легче обмануть членов комиссии, хохотал, предќставляя их одураченные физиономии. "Ишь, разыгрался!" - невольно позавидовал я. В КНМ правилом хорошего тона считалась серьезная деловитость, и я почти впервые видел Юру таким ребячески непосредственным.
После ужина моей особой заинтересовался Николай Ваќсильевич, начав за-давать обычные для подобных ситуаций вопросы: как живешь? что собираешься делать? и прочие разќности. Я отвечал с молодцеватой готовностью, изображая, что верю в его доброжелательность и очень ею польщен. Минут через десять, ис-полнив обряд вежливости, Николай Васильќевич поспешил к телевизору, а я, по-благодарив Ольгу Ильиќничну, вышел во двор, к Юре.
Было уже поздно: на небе начали зажигаться звезды; пахло травой и цве-тами. Из окон дома падал свет, расчерќчивая темноту двора белыми полосами. В будке, почуяв меня, заворчала собака; я подошел к устроившемуся на скамейке Юре и сел рядом.
Мы молчали. Почти физически ощущалось, как между мной и Юрой раз-верзается пропасть: оставалось удивляться, что я, бродивший слепцом по краю, до сих пор в нее не сваќлился. "Я еще думал, - усмехнулся я, - что у меня с Юрой возможно общее будущее, тогда как, оказывается, у нас и прошлое разным было. Приехал искать врача - в отравителе!".