А снег какой-
с утра и до утра, 
и лайки очумели от забега-
большой шаман
колючим горам снега
заклятия шептал,
прося добра.

Постель казалась вечной,
как сугроб, когда ложась, 
больной оленевод,
с женой не поздоровавшись,
разделся.

Он слышал звон.
Опять поплыв во мрак,
выкликивал по именам собак,
и гладил шапку,
брошенную рядом.

Он обещал ей
кашу и покой,
трепал своей
дрожащею рукой,
грозился
напоить кого-то ядом.

Она линяла.
Светлый превший мех
стал пахнуть
собачатиной и дымом. 
Намаявшись,
винил он вся и всех.
А облака и вьюги 
мчались мимо.

Не врач, шаман, 
оленьих шкур просил, 
и растопырив пальцы над собою,
точь-в-точь олень,
шумел, что было сил. 
Но бреда и огня не погасил.