В сорок семь лет перестаешь (сложно) удивляться. В сорок семь лет совсем не хочется читать Гомера и ты его едва ли когда-нибудь прочитаешь. В сорок семь лет в области грудной клетки образуется плотная, стабильная масса и там уже не бывает обморочной пустоты, как раньше. В сорок семь лет по выходным ты смотришь телевизор. В сорок семь лет если ты один, то ты один ...
Друзья?! Долгие предварительные звонки перед встречей. Мучительно выбираешь торт. Цветы для очевидной жены. Вспоминаешь, что есть еще какие-то дети. Сколько их, сколько им??
К одиночеству привыкаешь. Меньше двигаешься. Все время включен телевизор, чтобы создавался эффект присутствия. Реже меняешь постельное белье.
А ей было девятнадцать. Она писала плохие стихи. Они, едва знакомые, зачем-то пошли пить вместе кофе. Она пила без сахара и отдавала ему свой. Он клал два кусочка в чашку, а еще два клал в карман. Мороженное было водянистое. Отвернувшись, она облизала розетку. В парке Репина она читала свои стихи.
Прямоугольник лампы
Отрезал голову от тела.
От тела белого, от кофты из овечки,
И как обугленные свечки
Слова,
Что для тебя.
И словно бабочку сквозь микроскоп
Себя исследую несмело.
Расправив крылья, приколю
Саму себя.
А рядом надпись по-латыни.
Собрав последние улыбки,
Плутаю по Москве.
Промокнув до последней нитки
И сев в автобус на кольце.
По мерзлым стеклам угадав,
Что те кто рядом,
Все не то...
Потом постылое метро.
Мочой пахнуло как всегда.
И ощущение повтора.
Надвинув шапку на глаза.
Твои глаза, мои глаза.
И медленно, как против воли,
Затормозил в туннеле поезд.
Как будто бегом сохранив,
Лишь только миг.
Лишь тихим голосом и только мне.
Слегка взъерошив в голове
Все мысли.
И в тишине
Пустых, забытых лабиринтов улиц
Моей души.
От стен как рикошетом отдалось.
И поезд тронулся.
И понеслось....
Он морщился. Она читала все новые и новые. Тогда он поцеловал ее.
Она ложилась под утро и читала за едой. Она разговаривала во сне и всегда опаздывала. Приносила ему на свидание грецкие орехи, завернутые в газету и было не понятно, что с ними делать. Она гладила бездомных собак. Теряла ключи от дома. Разговаривала с незнакомыми людьми. Глубоко задумывалась и скручивала трубочкой автобусные билетики и деньги.
Он любил фильмы про космос. Ходить по магазинам, бессмысленно долго разглядывая витрины. По утрам он варил яйца и выпивал два стакана чая. На работе он переодевался в шлепанцы, ровно в двенадцать спускался в столовую.
Ему казалось, что на них оборачиваются. Он с сединой, а она беспорядочно целовала его в нос, в щеки, в бороду. Он стеснялся ее. Он звонил ей каждый вечер. Разговаривали обо всем. Она горячилась, спорила, говорила колкости, ругалась, вешала трубку, перезванивала, на крике извинялась, неожиданно успокаивалась и быстро с ним соглашалась. Он не любил спорить. Был вял и снисходителен. Ее слова казались временным максимализмом. Он все это уже знал.
Он волновался от ее звонков. Звонил сам. Внес в записную книжку дату ее рождения. Любовь по расписанию не получалась. Ежесубботние встречи ее обижали. Она хотела видеть его каждый день.
В сорок семь лет трудно завести даже щенка. Он возвращался после работы домой, включал телевизор и шел готовить себе ужин. Телефон молчал вечерами. Выключенные телефоны не звонят.