Я помню, как небо искрилось, черное небо праздничного города. Мы целовались в толпе и все смотрели вверх, кроме нас. Она долго выбирала, что ей ближе — хостел с баром на первом этаже или квартира с окном на пляж. Конечно, она выбрала бар. Мы взяли по бутылке пива, потом еще, играла музыка, она танцевала, и красные огни светились на ее лице, отражались на загорелых бедрах. Пахло кислым, было жарко и все смотрели на нее, они все смотрели на нее.
Я проснулся от скрежета, потом услышал стук, услышал, что меня зовут, и вспомнил, как мы приехали в Бокас ночью, долго искали хостел, нашли дыру, где термиты проели запасной вход в каждую комнату, и даже двери были имитацией, потому что тот, кто стучался снаружи, легко мог навалиться плечом и войти, увидеть меня без одежды, вдохнуть запах пота и спросить, где я был прошлой ночью. Я не поддался ему, сказал: «Буэнос диас», — чтобы он понял. Ему сказали, что русского зовут Александр и он говорит на испанском, и он повел меня на улицу, отвез куда-то в сельву и показал тело — загорелые бедра, все в красных полосках, как будто их возили по асфальту, ноги в каком-то диком, неестественном положении, и что-то еще, закрытое грязной тканью. Он приподнял ткань, я машинально скользнул взглядом по бедрам, туда, где должна быть короткая юбка, и увидел там не юбку, а то, от чего меня вывернуло на песок.
— Вас видели с этой женщиной вчера вечером, — сказал коп.
Он растягивал слова, как будто разговаривал с трехлетним ребенком. Ме-ня зо-вут Иг-на-си-о Ма-ри-я де... Мария. Маша. Черт, где она? Мы познакомились в Гватемале, проехали Сальвадор и Никарагуа. Она смешно шепелявила, как все аргентинцы, плела фенечки и играла на укулеле. Мы хотели тусануть недельку на Бокас перед тем, как свалить в Колумбию. Но теперь она пропала. Я читал в блогах, что все аргентинки немного сумасшедшие. Дикие, не чета замороженным русским, они налетали как ураган, кружили голову и уходили как феномен Эль Ниньо — внезапно, оставив после себя поломанную землю.
Я разогнулся и попытался вдохнуть свежего воздуха, но в сельве пахло прелыми пальмовыми листьями, и мне снова стало плохо. К полицейскому подошел помощник и что-то прошептал.
— Повезло тебе, русский, — сказал коп. — Мы нашли их.
Они отвезли меня обратно в бар, я взял пива, потом еще пива. Динамики надрывались, хостел гремел досками как мертвец гремит костями. Весь городок Бокас на одноименном острове танцует каждый день, не переставая, только китайцы продают просроченные консервы в магазинах, где пахнет фреоном, но если делишь дом с термитами, должно быть всё равно, и нам действительно было все равно — мы праздновали каждый день.
— Эй, осторожнее, — сказала девчонка, подсаживаясь ко мне, — а то термиты выпьют твое пиво.
Я посмотрел на нее — загорелая кожа, темные волосы с цветной лентой, темно-карие глаза. Она поднесла ко рту бутылку. Я смотрел на яркие фенечки на ее руке.
— Мария, — сказала она.
— Алехандро.
Сквозь гремящую музыку мы услышали хлопки салюта и вместе с другими тусовщиками вывалились на улицу. Черное небо над Карибским морем искрилось огнями фейерверков.
Я проснулся от скрежета, как будто кот царапался в дверь. Сквозь окно на кровать падал солнечный свет. Где-то вдалеке шумели волны, пахло кислым и немного тухлым. В дверь стучали и царапались одновременно. Я поднял с пола штаны.
— Кто там? — крикнул я.
Никто не ответил. Только скрежет и стук, как будто за дверью стоял немой. Я подошел ближе, запах гнили усилился.
— Маша, это ты?
Я открыл дверь и увидел голубые глаза на красном мясе того, что должно быть лицом, пластырь на том месте, где должен быть рот. На ней была черная майка, вся заляпанная песком, вместо ее индийских штанов свисали кровавые лохмотья. Она сорвала пластырь и спросила:
— Где деньги?
Я попытался отойти, но руки и ноги были связаны. То, что когда-то было Машей, схватило меня за плечи, наклонив голову для поцелуя, и когда кровавое лицо монстра приблизилось ко мне, я почувствовал хруст в затылке и перестал видеть.
Я очнулся от звука полицейской сирены. Сквозь гнилые пальмовые листья я увидел кусок светлой кожи, весь в темных разводах.
— Смотри, один жив! — прошепелявил коп на испанском.