Наступило время написать про себя и свою непутевую жизнь. Папа и мама, дедушки и бабушки оставили этот мир и, я надеюсь, что эти записи пригодятся тем, кто будет вспоминать меня после моего ухода со сцены.
Я уже вступил в возраст, когда теряют зубы, волосы, зрение и иллюзии. Что нового и необычного находится? Невесть откуда появляется сентиментальность. Слезы текут не только на морозе, но и от мультиков. Носовые платки становятся самой востребованной частью гардероба. Хочется вспоминать и вспоминать свое детство, анализировать свою жизнь, преувеличивать достижения и думать, что бы было, если бы в некоторые моменты поступил иначе. В активной жизни ни времени, ни желания заниматься воспоминаниями обычно не бывает, а когда появляется время и желание, жизнь уже заканчивается, память уже не та, помнишь мало, а рассказывать, чтобы это было интересно не только тебе, уже не получается. Недаром мемуары имеют один корень с мемориалом. Обычно это банально, пафосно и скучно. Это может быть интересно детям и внукам, когда они захотят рассказать своим детям и внукам о своих предках.
НАЧАЛО
Родился я в городе Альтенбурге в Германии в семье советских военнослужащих. Спроектировали меня, как признался мой папа, "накануне дня Победы" и родился я в самом начале 1946 года. Я был первым оккупантом, родившемся в этом германском городе. Родился я весом 4,6 килограмма и этим сильно удивил персонал немецкого роддома. Была выдвинута версия, что все русские рождаются богатырями и, что Гитлер и проиграл войну, так как не учел этого факта в своих вероломных планах захвата Советского Союза. Большое впечатление на немецкое население произвел и праздник, который устроил мой папа по случаю моего рождения. Папа продал свой трофейный кабриолет и, приобретя две бочки хорошего сухого французского вина, устроил пир для всех офицеров своего полка с фейерверком и приглашенными музыкантами. Папа был крутым всю свою жизнь. Родился в Харькове, в школе был бессменным редактором школьной стенгазеты, так как прекрасно рисовал и легко сочинял стихи. После 9 класса поступил в курсантское училище артиллеристов в Подмосковье и, когда началась война, с первого дня пошел на фронт. В декабре при обороне Москвы получил свою первую награду Орден Красного Знамени. Это был первый орден Страны Советов - высшая награда, до того времени, пока звания Герой Советского Союза еще не было, и Золотых Звезд Героя не существовало. Отец, будучи наводчиком "сорокопятки", подбил в одном бою 4 немецких танка. Всенародно известный поэт Яков Шведов, перу которого принадлежали строки песни "Орленок, орленок, взлети выше солнца....", написал стихотворение о моем отце, которое было напечатано во всех фронтовых газетах.
В 1943 году он уже был в звании майора и в свои 22 года командовал полком. Про его подвиги ходили легенды. Многое мне рассказывала мама, многое я прочел в книгах, когда подрос. Многое было настолько неправдоподобно, что я не берусь сам определить - где правда, а где вымысел. Мама рассказывала, что папа из окружения выехал на немецком танке, который позаимствовал ночью без единого выстрела, и, успев под утро пострелять по стоявшим вокруг немецким танкам, смылся через линию фронта. В книге "Ельня, Рождение гвардии" описано как он пришел на свою тризну, которую устроили его бойцы, после того, как он не вернулся из разведки, дав команду своим бойцам отходить, сам оставшись прикрывать отход. Он пришел в землянку в момент, когда воины подняли стаканы, чтобы его помянуть. И это случилось 6 октября в день рождения папы. Много про его действия в войну описано в книгах "Ельня, Рождение гвардии", "Гвардейская Таманская" и других. Мужик был совершенно бесстрашный. Два своих серьезных ранения он получил, вбежав в землянку фашистов и бросив внутри гранату. Всех шестерых присутствовавших немцев разлетевшиеся осколки поразили насмерть. Отец попал в госпиталь с небольшой контузией, осколками в плече и в шее. Осколки из шеи ему извлекли, а осколок в плече трогать не стали, так он и оставался в папе до самой смерти, периодически давая о себе знать болью, усиливающейся при перемене погоды.
В 43 году в штаб его полка перевели 19 летнюю машинистку - блондинку, веселую оптимистичную хохлушу, Анку - пулеметчицу (так ее называли за скорость, с которой она печатала приказы и распоряжения). Это была моя будущая мама. Родилась она в г. Шостка Сумской области, там же с отличием закончила 8-летку и поступила в химический техникум. Но началась война, техникум она не успела закончить. Попала в оккупацию. Пряталась в погребе, чтобы не угнали в Германию, а после освобождения Восточной Украины нашими войсками пошла добровольцем на фронт "кровью отмывать позор оккупации". Считалось, что те, кто оказался в оккупации, сами виноваты в этом, и этот позор можно смыть только своей кровью. Маме молодой офицер тоже понравился. У отца был слегка горбатый нос (он утверждал, что сломал его в детстве), кудрявые черные густые волосы, живые искрящиеся глаза и бьющая через край брутальность. Бойцы его называли исключительно "Батя". Батей обычно называли командиров полков солдаты и офицеры этих достаточно крупных подразделений. Обычно полк состоял из нескольких батальонов, и численный состав имел 4-5 тысяч человек. Отца все звали Батя в его 22года. Батя был внешне похож на горца до такой степени, что пожилой возница-грузин поспорил с ним на свою лошадь, что отец по национальности грузин. На еврея он точно был не похож, и типично еврейские черты в нем было невозможно обнаружить до самой его смерти. Судя по рассказам друзей, мамы, да и по написанному в книгах инстинкт самосохранения у него был сильно ослаблен, если он вообще был в наличии. Парень был излишне горяч, ревнив и, с приходом в полк мамы, начались его неприятности. Ему показалось, что командир их дивизии имеет виды на мою маму. Отец перед всей дивизией на праздничном построении 7 ноября врезал по физиономии генералу. Отцу повезло, и вместо штрафбата, его просто понизили в должности до начальника штаба полка и перевели в другую часть вместе с мамой и ординарцем. С этого времени новых наград ни он, ни мама не заслужили, так как представления на награждение шли от имени начальника штаба полка. У мамы так и осталась одна медаль "За боевые заслуги" и три ордена у отца. Я конечно не считаю медали за взятие того или иного города. Таких медалей и у отца и у мамы было много, и я любил в детстве их перебирать и читать то, что на них написано.
После победы отца назначили комендантом города Альтенбург. Мама - "фрау майор", ездила на немецкие фабрики пошива одежды, покупая себе модные в тогдашней Европе аксессуары, посещала "собственную" ложу в оперном театре, делала себе укладку у лучших немецких парикмахеров и долго еще после переезда из Германии на Украину изображала из себя Европейскую звезду. Я думаю, что наша деревенская девушка выглядела при этом достаточно нелепо. Жили мы в Альтенбурге в большой квартире, в которой только ванная комната имела площадь 18 квадратных метров, и в гостиной стоял огромный 40-ведерный аквариум. По меркам тогдашней нищей России, это была немыслимая роскошь, как и мои шелковые вышитые распашонки, через пять лет пригодившиеся моей младшей сестренке, неизменно вызывающие восхищение и неподдельное удивление советских граждан.
Меня всегда удивляло, что в рассказах о войне и у отца и у мамы никогда не сквозил ужас. Вроде и убить могут в любое время, и выспаться нельзя, и грязь окопов, а то же самое в романах Солженицина или Шаламова о ГУЛАГЕ, всегда присутствующее в их повествовании, вызывает чувство полной безысходности и мысли: "выжил бы я в таких условиях или загнулся в этих лагерях?". Почему так по-разному люди ощущали практически одни и те же условия дискомфорта? Прежде всего, наверное, чувство, что ты защищаешь свою страну, свой народ, дает эмоциональный подъем, а второе - молодой возраст родителей, их фронтовая любовь. Похоже, они воспринимали войну как опасное приключение, поэтому бытовые удобства их особенно не колыхали, по крайней мере, рассказов о бытовых неудобствах на фронте от родителей я не слышал. Более того, всю свою оставшуюся жизнь они отчетливо помнили эти годы, насыщенные событиями, довольно много рассказывали героических или веселых историй, и никогда в их рассказах я не чувствовал ужаса пережитого. Отец потом много писал стихов о войне и практически во всех геройство, фронтовое братство, непобедимость духа. Левизна молодости, она у них осталась надолго. Одна уже из последних книг его стихов так и называется "Поколение бед и побед". Так они и прошли сквозь всю свою жизнь "Победителями". Размышлять и сомневаться пришлось им начинать уже в преклонном возрасте - перестройка, гласность, демократия, отпущенные на свободу цены, крушение многих идеалов и мифов "социализма". Мало кто из них не обозлился и не сломался. Мои родители, подтрунивая над "рынком", приняли новые правила игры и жили по ним более 10 лет. Про них нельзя было сказать, как о многих советских пенсионерах: "Злобы много, а сил нет".
Со дня окончания войны мама уговаривала отца уйти на "гражданку". Отец, с детства мечтавший о военной карьере, уже через год маминых уговоров сдался и уволился из армии. С моим мнением, тогда еще не особо считались и вывезли меня без моего согласия на Украину в мамин родной город Шостку. Оттуда и идут мои первые воспоминания.
Первые воспоминания связаны с маминой мамой - Матреной Васильевной. Я стою на дороге перед домом и обгладываю горячий еще початок кукурузы, который дала бабушка, бабушка делает для меня тыквенную кашу, в которую я влюбляюсь на всю жизнь. Мы с бабушкой стоим всенощную, чтобы освятить пасху. Народу вокруг церкви много я играю на лужайке с другими детьми и жду, когда же пасху освятят, и ее, наконец, можно будет съесть. Я еще вчера присутствовал при ритуале ее создания. Смотрел, как бабушка разбивала яйца, тщательно отделяла белки от желтков и складывала желтки в высокий глиняный кувшин, такой, как на иллюстрациях сказки "Лисица и Журавль". Журавль - хитрюга угощал лису из такой емкости, в которую лиса так и не смогла затолкать свою морду и отведать явств, предложенных партнером. Бабушка долго взбивала желтки в кувшине и давала мне пробовать "гоголь-моголь". Взбивались желтки до тех пор, пока не становились белыми и воздушными. Вкуснятина. Потом она добавляла туда свежий домашний аппетитный творог и снова все тщательно перемешивала. К смеси добавляла немного муки, ванили и ставила в русскую печь. Запах был такой, что сразу было ясно - наступает праздник. Потом бабушка растирала в этом горшке (он назывался "микитра") мак с сахаром и делала мои самые любимые пирожки. (И как я не пристрастился к наркотикам, до сих пор удивляюсь). Пекла бабушка и удивительные по вкусу и аромату ватрушки. Давала мне бабушка все это пробовать, но наедаться от пуза, это называлось "разговляться", можно было лишь после освящения. Приходилось ждать этого момента, нарезая круги вокруг печки. Уйти от дразнящего аромата, исходящего от печки было выше моих сил. Помню я и первые свои коммерческие успехи. Бабушка вырывала редиску с грядки, мыла ее и связывала пучками по 5 редисок. Я бегал к ближайшему магазину и продавал пучок по 10 копеек. На вырученные деньги покупал сахарный леденец на палочке в виде головы петушка или белочки. Леденца хватало ненадолго.
Самое яркое из "шосткинсих" воспоминаний - приезд в гости дедушки (папиного отца) из Барнаула. Предварительно дедушка нам позвонил. В то время это был серьезный ритуал. Нам пришла домой телеграмма, что мы вызываемся через два дня на переговоры с Барнаулом в 11часов вечера. Мне давно пора было спать, но родители учли мой интерес к процессу, и так как они были уверены в интересе дедушки и бабушки поговорить с маленьким внуком, взяли меня с собой. Благо почтовое отделение, где были установлены две специальные кабины для телефонных переговоров, находилось недалеко от дома. Слышно было плохо, звук периодически пропадал, а иногда в разговор вплетались разные посторонние голоса. Как я разговаривал, не помню, но хорошо помню, что после переговоров мы начали ждать дедушку. Дедушка появился у нас в доме летом, когда в нашем саду поспела вишня, а груши еще были твердые, как камень. Дом папа с мамой купили сразу по приезде из Германии, и то, что дом был с садовым участком, им очень нравилось. Сад был небольшим - в нем росло 4 яблони, 4 груши, 4 вишни и большое количество кустов малины. Сад мне казался большим до тех пор, пока бабушка не повела меня в сад к Зелинским - в сад бабушкиных родителей. Я и сейчас не знаю, насколько он был огромным, но тогда он казался мне лесом, где из-за деревьев может выскочить волк, и где легко можно заблудиться, если пойти в сад одному. Девичья фамилия моей бабушки была Зелинская, отец ее был поляк, а мама русская (Иванова), так что кровей во мне намешано много - еврейская, польская, украинская, русская.
В нашем доме было 3 комнаты и веранда, которую мама летом использовала в качестве кухни. Обедали мы летом на веранде. Мама посылала меня в огород - нарвать лука и редиски для салатов, и это означало, что сейчас мы будем обедать. Дедушка приехал к обеду и привез много подарков из Сибири (потом я узнал, что все подарки и мне и моей сестренке Тане были куплены в "Детском мире" в Москве). Мне дедушка привез вельветовый костюм, который стал моей праздничной одеждой на ближайшие годы. Курточка была с вшитой молнией, а брюки типа бриджей с пуговичными застежками внизу штанин и настоящей ширинкой. Дедушка (папин отец) был очень интересным человеком, всегда оптимист, всегда спокойный и доброжелательный человек. Я очень любил гулять с ним по улицам Шостки. Пока мы гуляли, он рассказывал мне про Сибирь и говорил, что скоро мы тоже туда поедем на поезде и будем ехать целую неделю, так далеко от нас находится Алтай с его главным городом Барнаулом. Я представлял, как мы несемся на паровозе "Иосиф Сталин" через всю страну, а дедушка говорил, что мы увидим по дороге и тепловозы, и электровозы, которые совсем не дымят. Рассказывал, что мы обязательно будем в Москве, сходим на Красную площадь к Кремлю, Посмотрим большие - большие дома (больше 30 этажей). Такие высокие дома (прямо до неба) я, конечно, не мог себе представить. В Шостке самые высокие дома были в 4 этажа. И таких зданий было всего 3 на весь город. Дедушка всегда серьезно отвечал на мои вопросы. Я спрашивал про его папу, и оказалось, что его папа умер почти сразу после рождения моего дедушки в 1889 году в возрасте 30 лет. Он был учителем и помогал деду моего дедушки в кузнице. Дед моего деда всю свою жизнь почти до самой смерти в 1919 году работал сельским кузнецом-кустарем. Родился дед моего деда в 1840 году. Так что, благодаря рассказам моего дедушки, эту ветвь нашего генеалогического древа можно проследить довольно далеко. Сам дедушка тоже долгое время работал кузнецом на Харьковском тракторном заводе, который в октябре 1941 году был эвакуирован в г. Сталинград. В 1943 году деда направили для работы на завод "Трансмаш" в Барнаул. Завод был крупнейшим заводом в Барнауле, производил военную технику и дедушка до самой смерти (до 1957года) работал начальником бюро техники безопасности этого завода. Дедушка упорно звал моих родителей переезжать в Барнаул. Мама долго сопротивлялась, она не хотела оставлять родителей, боялась сибирских холодов, но, попав в Сибирь, сразу в нее влюбилась и всегда всем рассказывала, как ей нравится настоящая зима, поездки на лыжах, катание на коньках и отсутствие слякоти зимой. Дед умел уговаривать и, благодаря его уговорам, к Новому 1953 году мы уже были в Барнауле.
Мне очень понравилась столярная мастерская деда. В свободное от работы время он для себя и своих друзей изготавливал мебель в мастерской, оборудованной им в подвале дома. В мастерской всегда пахло деревянными стружками, и здесь я впервые познакомился с такими инструментами, как фуганок, рубанок, стамеска. Дедушка очень любил мастерить своими руками и у него это здорово получалось. Ещё меня впечатлило лимонное дерево, которое росло в глиняном горшке на подоконнике, и я всегда ждал, когда же на нем, наконец, появятся лимоны. Лимоны на ветках так и не появились, но мне все равно очень нравилось тереть листья пальцами, а потом их нюхать. Пахло прекрасно - свежестью и Новым годом. Как я всегда любил этот праздник! В дедушко-бабушкиной квартире кроме нас жила еще и семья сестренки моего отца - тети Зины. У тети Зины был муж - рыжий и задиристый дядя Леня и сын Виталик - мой двоюродный брат. С Виталькой мы часто дрались дома, выясняя отношения, но зато во внешних боях были всегда едины и вдвоем готовы были в любое время защитить себя от любых посягательств. Виталька был упитанный и не очень поворотливый мальчик, да к тому же избалован бабушкой, которая в нем души не чаяла. Виталька часто капризничал, и ему часто перепадало от его мамы, которая с ним, в отличие от бабушки, не церемонилась. Она легко раздражалась, кричала на Витальку "Идиота кусок!" и часто раздавала ему подзатыльники. Виталька прибегал к бабушке, и она его всегда обнимала, жалела и успокаивала. Забалован он был прилично и, например, категорически не ел каши. Особенно ненавистной ему была гречневая каша. Никогда, ни разу, он не съел ни ложки этой еды. Даже когда в него пихали ложку насильно и обещали не пустить на открытие новогодней елки перед клубом "Трансмаш", если он эту ложку каши не съест, Виталька жертвовал всем, но кашу так ни разу и не попробовал. Любил он совсем другую еду. Прежде всего, пельмени. Ради пельменей Виталька был готов на многое. Если их не было дома, он тащил меня пешком на другой конец города, где недалеко от площади Свободы была пельменная. Ещё он любил шокировать меня тем, что доставал зимой из-за окна кусок мяса (тогда ещё не было холодильников, и сетки с мясом висели за окном на улице) и съедал его, рассказывая, как он любит сырое мясо. Пельмени на Новый год мы лепили всей большой семьей. Вообще, к Новому году начинали готовиться заранее. Игрушки делали сами. В основном клеили из бумаги. Клоунов на елку делали из яиц. Папа и дядя Лёня иголкой прокалывали яйцо, высасывали содержимое и потом на скорлупе рисовали разные смешные физиономии. И папа, и дядя Лёня рисовали неплохо, и игрушки были прикольные. Кроме того, к Новому году в магазинах ненадолго появлялись яблоки и мандарины, которые удавалось приобрести в схватках с конкурентами, выстраивающимися в очереди в магазинах в случаях, когда "выбрасывали" (так называли появление дефицитного товара на прилавках) яблоки, мандарины и апельсины. Вот в качестве основных игрушек на елку вешали мандарины, а также конфеты в фантиках или фантики от конфет, свернутые, будто в них находится конфета.
Мы были сильно разные с Виталькой: Я был мальчишкой хулиганистого типа, такой "беспородной дворнягой". Я целыми днями с такими же пацанами носился по дворам, играл в "сопку" кодла на кодлу (это кто кого с вершины снежных горок вниз столкнет), делал "поджиги", заряжал их спичечными головками и поджигал, дрался со всеми вместе двор на двор и улица на улицу. Сейчас я понимаю, что мы были пакостные провокаторы, когда в парке выпускали вперед самого маленького из нас Алешу Стыполковского, и он задирался к большому пацану, а когда тот, не выдержав приставаний, решал поддать наглому пацаненку, мы всей толпой вываливались из кустов и "заступались" за маленького.. Это была одна из постоянных забав. Я любил драться с детства, особенно с высокими пацанами. Они обычно были довольно неуклюжими, неповоротливыми, и я их легко побеждал. Подходил к такому пацану и нагло спрашивал: "Кто лучше, я или ты?". Ответ был ожидаем, и я сразу переходил в режим боя. Виталик был другим, более серьезным, он в первом классе уже прочитал всего Жюль Верна. Мне Жюль Верн стал интересен классе в пятом, а до этого времени я, в основном, читал сказки. Виталька, глядя на моего отца, научился писать стихи. Я конечно сейчас не могу сказать, что это были за стихи, но меня восхищало то, как он мог сочинять в рифму. Мне это было совершенно недоступно. В общем, я был ловчее, гибче, напористее, храбрее. Виталька, толще, медлительнее, он напоминал мне маменькиного сынка, казался мне умнее и послушнее, чем я. Он воспринимался взрослыми, по-видимому, как более воспитанный и породистый щенок. Он любил, когда приходили гости, забираться на табуретку и декламировать стихи по просьбе взрослых. Меня заставить это сделать было невозможно, да я, по-моему, и не знал никаких стихов.
Большое впечатление на меня произвел приезд в Барнаул Вольфа Мессинга. Все, что о нем рассказывают (как он ушел из тюрьмы в Польше, как получал деньги в банке по бумажке, на которой ничего не написано, как он вышел из Кремля, когда Сталин отдал команду часовым никого не выпускать), я узнал значительно позже. Когда мы шли всей семьей на его выступление, я знал, что мы идем смотреть на гипнотизера (я воспринимал это, примерно, как "мы идем смотреть на фокусника). Мы много раз ходили в цирк и на лилипутов, и на силачей, и на фокусников, и запомнил я Мессинга, потому, что я его сильно испугался. Одна из зрительниц что-то спрятала в своей сумочке, а он этот предмет должен был найти. Тётка сидела в нашем ряду, и он шел от сцены по зрительному залу, держась за руку какого-то мужичонки, к нашему ряду. Он весь, почему-то трясся, волосы его были всколочены, лицо бледное, а глаза показались мне безумными и вылезшими из орбит.
Этим летом я впервые влез в политику. Каждому из учеников нашего первого класса подарили такую книжку, типа ежедневника "Товарищ". В книжке было много интересных сведений: список самых высоких гор и их высота, столицы разных государств и количество жителей в них и так далее. Предполагалось, что каждый из нас запишет в книжечку свой режим дня и будет его соблюдать. В книжке были портреты всех членов Политбюро ЦК КПСС. Летом 1953 года нам всем стало известно, что один из членов Политбюро - Берия - английский шпион. Мы быстро выучили стишок: "Берия, Берия потерял доверие, а товарищ Маленков надавал ему пинков, а товарищ Ворошилов насадил его на шило". Мы с Виталькой нашли его портрет в книжке и совершили негуманный акт - выкололи Берии глаза на портрете.
Отец выговорил мне за то, что я испортил книгу и, с тех пор я всегда знал, что политика дело грязное и неблагодарное. Еще я, конечно, хорошо запомнил день, когда умер Сталин. Все описывают это событие по-разному. Я запомнил, что у всех пионеров галстуки были с черной траурной каймой и все мои родственники - женщины плакали. Как себя вели папа и дедушка, к сожалению, не помню. Помню наши мальчишеские разговоры в этом году в пионерском лагере. Пацаны говорили, что теперь капиталисты перестанут нас бояться, так как Сталина нет, и обязательно на нашу страну нападут. На страну никто не напал, но осенью случилось событие, которое достаточно резко изменило мою жизнь, по крайней мере, благодаря этому событию взрослеть я начал довольно быстро и, хоть и в малой степени, но чувство ответственности у меня появилось.
Мама ушла от отца. Ушла с двумя малыми детьми. Тане, моей младшей сестренке, было только три года. Почему ушла, как это происходило, толком я не знаю. Конечно, это был неразумный поступок, как я думаю теперь. Были определенные трения со свекровью, как в тысячах других семей, где-то мой отец в чем-то поддержал свою маму, а не жену и, вот жена обиделась насмерть, забрала детей и ушла куда глаза глядят.
Работала она машинисткой в крупной строительной организации и ей очень быстро выделили комнату в землянке, в которой жили, в основном, немцы-колонисты. Название я запомнил, но что это значит, понял только когда стал взрослым и прочитал про немцев, которые жили у нас на Волге и с началом войны были выселены в Сибирь и Казахстан. Так вот, соседями по землянке у нас были такие вот обрусевшие немцы. Жили они бедно, работали на тяжелых работах, а их ребятишки, в основном, были предоставлены самим себе. Моя мама тоже всегда была на работе, а Таня в детском саду. Мы с пацанами вечно голодные, что-нибудь воровали на базаре, носились по дорогам на коньках (машин было очень мало, и дороги, в основном, были пусты), летом лазили через заборы в охраняемый сад Алтайской плодово-ягодной станции за ягодами, яблоками, грушами, черешней. Однажды в этом саду я получил свой заряд соли и, благо Обь текла внизу, скатился под гору и полдня отмокал сидя в речке. Летом насчет пожрать было существенно полегче. С утра уходили на Обь, рвали ранетки, облепиху, черемуху, боярку. Таскали с огородов огурцы, помидоры, горох.
Во всем этом не было ничего особенного, так проходило послевоенное детство у большинства моих сверстников. Правда моя мама пыталась мной заниматься. Еще в первом классе на день рождения купила мне коньки на ботинках и в первые дни таскала меня за шиворот, пока у меня подгибались ноги вместе с ботинками в разные стороны. До этого я, как и все пацаны, накручивал коньки на валенки с помощью веревок и палки, на которую веревка накручивалась, и гонял в коньках на валенках. Коньки на ботинках были мечтой всех моих соседей, и они часто брали их у меня покататься, если я в это время был не на коньках. Кроме этого, мама учила меня играть в шахматы. По воскресеньям, мы часто садились за стол, расставляли шахматы и по книге повторяли шахматные партии матча на первенство мира между чемпионом мира Михаилом Ботвинником и Василием Смысловым. Почему они ходили в партиях именно так, как ходили, ни я, ни мама не знали и не могли догадаться. Комментарии в книге были скупые и, вряд ли, я существенно улучшил свою игру. Но после четвертого класса в пионерском лагере я занял третье место и мне присвоили 5 разряд. С пацанами же основной нашей игрой была "зостка". Небольшой кусочек звериной шкуры с шерстью, к которой со стороны шкуры на проволоку был пришит кусочек расплющенного свинца. Игра заключалась в том, чтобы поочередно, подбрасывая зостку разными ногами, не давать ей упасть на землю. В этом искусстве каждый из нас достиг значительного мастерства, мы могли по часу стучать зосткой, переводя ее то на правую, то на левую ногу, подбивая то носком, то пяткой, подпрыгивая и успевая, во время прыжка, ударить зостку в воздухе два раза. Финты разучивались не менее упорно, чем футбольные финты. Второй основной игрой был футбол. В футбол мы играли всегда, класс на класс, двор на двор. Короче, наши с не нашими.
Я с детства играл роль настоящего мужика в нашей семье. Мы с мамой пилили по воскресеньям дрова на неделю двуручной пилой и потом разрубали полученные куски досок топором. Мама покупала эти некрамленые доски в своей строительной компании. Ей эти отходы строительной деятельности "выписывали" (так это называлось) по дешевке, как матери-одиночке. Жили мы бедно всегда. Мама работала машинисткой, печатала на пишущей машинке приказы и распоряжения и получала 50 рублей в месяц за свою работу. Подспорьем были алименты от отца - 7 рублей нам присылали ежемесячно. Он, к этому времени поступил на дневное отделение пединститута, и это была треть его стипендии. Стало еще труднее, когда мама, движимая желанием доказать отцу "что мы не хуже "ихних", поступила на дневное отделение того же института. В это время ей все свободное время пришлось использовать для подработки. Видели мы маму мало. Вставала она очень рано, варила нам гречневую кашу и бежала в институт. Перед своим уходом с работы и поступлением в институт мама получила комнату в новом деревянном бараке, и когда я учился уже в четвертом классе, мы переехали из землянки в барак
Комната в бараке казалась мне огромной, светлой и красивой. Целых 20 метров. Единственное, что было плохо - холодно зимой. Комната была крайняя перед входом. Утеплитель между стенами положить забыли, так как предполагалось, что в этой комнате будет сделан умывальник для всего барака. Комнату отдали нам, но утеплитель так и не вставили. Температура в комнате зимой доходила до минус 3 градусов, если был мороз, и ветер дул в сторону наших окон. Мама писала письма во все инстанции, но помогло это только, когда Танюша заболела ревмокардитом, и мама написала в какую-то международную организацию. Приходила большая комиссия, все кричали на маму, но потом все-таки приехали рабочие, забили стекловатой пространство между стенами и выгородили нам кухню, разделив комнату на две части деревянной стеной. После этого маму попросили подписать документ, что теперь у нее нет претензий к властям. Властные органы она не любила и претензии всегда высказывала. Они ее тоже не любили, считали сумасшедшей тёткой и по-возможности с ней не связывались. Когда мы еще жили в землянке, и мама работала машинисткой, у них в комнате висело включенное радио, по которому гордый диктор рассказывал народу, как здорово живется коровам в новом утепленном коровнике. Мама неосторожно высказалась в том духе, что хотела бы я со своими детьми жить в таком коровнике. Кто-то донес и маму вызвали в КГБ и строго предупредили: "Смотрите, договоритесь. В этот раз мы ваших детей пожалели, кому они без вас нужны, но еще раз такое брякните, будете сидеть, как миленькая, за сознательную дискредитацию нашего строя".
То, что мы жили бедно, меня особенно никогда не напрягало. Единственный раз, я помню, мне было обидно, когда в шестом классе на уроке географии учитель - здоровый мужик, который, как он утверждал, был раньше моряком и, действительно, рассказывал нам много интересного про синего кита, про то, как охотятся пеликаны, про экспонаты морского музея в Ленинграде, обиделся на меня за что-то и выговорил при всех, что нехорошо ходить на уроки в вигоневых шароварах, как на физкультуру, что к нему на уроки надо ходить в брюках.
И хотя география была моим любимым предметом и единственным, по которому у меня были только пятерки, больше я на географию не ходил. Первые настоящие брюки мы купили мне, когда я перешел в десятый класс (до этого зимой я ходил в вигоневых шароварах, а летом в сатиновых). Мама продала дом на Украине, и мы сделали сразу много серьезных покупок: плательный шкаф, телевизор, магнитофон, мне костюм и двое брюк. Я от бедности не переживал и не комплексовал, много ли пацану надо. Я любил варить еду сам. У меня было несколько своих фирменных блюд. Суп томатный - я варил картофель, жарил на сковородке лук, добавлял туда томатной пасты и все смешивал. Любил я делать суп из фасоли с тушенкой, (ее везде продавали в пол-литровых банках). Закинешь в кастрюлю с кипящей водой, три минуты и суп готов. Если не торопился, всегда добавлял только что поджаренный лук. Любил готовить суп с галушками. Смешивал муку с водой, добавлял яйцо, вытягивал тесто в колбаски, которые нарезал подушечками. Подушечки жарил на сковороде и добавлял в суп томатный, про который я только что писал. Очень любил жарить блины и оладьи. Странно, но сейчас я уже не помню, как я делал для них тесто. К маминой утренней гречневой каше в ближайшем молочном магазине (он располагался в соседнем бараке) каждое утро обязательно покупали двухлитровый бидон молока, и к вечеру мы его всегда заканчивали. Мама любила нас баловать. К праздникам мы всегда ездили на другой конец города к стадиону "Динамо". Там был единственный в городе магазин, в котором можно было всегда выбрать покупной торт и купить шоколадных конфет. Конфеты я обожал любые. Я не понимал ситуацию, когда были недоеденные конфеты. Я буквально был поражен тем, что когда я иногда приходил в гости к отцу и его новой жене, видел, что у них в буфете в вазочке стоят конфеты. Их до моего прихода никто не съел. Пока я был у отца, я их, конечно, приканчивал.
Все всегда удивлялись, какой я сладкоежка и говорили, что у меня один путь в жизни - идти работать на кондитерскую фабрику. Те деньги, которые мама давала на еду в школе (10 копеек), я или сразу тратил на конфеты, или копил один день, а на второй покупал 50-граммовую соевую шоколадку, которая стоила 17 копеек. Каждую осень нам из Шостки, с Украины присылали десятикилограммовую посылку с украинскими яблоками сорта "Антоновка".
Кроме того, осенью мама всегда пыталась накормить нас виноградом и арбузами. И ей надо признать, это удавалось. Я не чувствовал сильной потребности в чем-то, чего у меня не было. Лыжи и коньки у меня были всегда, велосипед я брал у своих друзей и всегда мог покататься. Так что, у меня осталось чувство, что у меня было счастливое детство.
Недавно я выяснил, что у моей сестры такого чувства не было. У девочки совсем другие запросы. Таня говорила, что она себя чувствовала нищенкой, потому что она была одета хуже всех в классе. Таней я всегда восхищался. Мне всегда она казалась очень красивой, самой красивой и самой умной девочкой. Вокруг нее всегда вился хоровод младших ребятишек, которых она чему-нибудь обязательно учила: читать, считать, шить, вышивать. На мой взгляд, Таня - прирожденная учительница. Все наши домашние дела мы с ней делили по справедливости. Если Таня отвечала за чистоту в квартире, то я в эту неделю - за покупки и мытье посуды. Мытье посуды было отдельной серьезной работой, так как приходилось греть воду и сначала мыть, а потом полоскать тарелки и стаканы. После того, как у Тани обнаружили ревмокардит, мытье пола стало только моей заботой. Тане с холодной водой категорически нельзя было возиться. Я делал это раз в неделю, и мама часто была недовольна качеством моей работы. Она всегда, прежде всего, проверяла щели между половыми рейками на предмет, не сухие ли они. Каждый раз я вынужден был слушать, что если я не научусь делать все женские работы, то она вырастит трутня, а она не хочет, чтобы я был похож на пьяниц и трутней, и что она хочет, чтобы моя будущая жена сказала ей спасибо. В те дни, когда меня мама хвалила за хорошую уборку или вкусный суп, я был счастлив. Как мы ждали маму из института в пятницу, когда в доме все было чисто, еда сварена, посуда помыта. Мы садились с Таней на теплую батарею, выключали свет и слушали передачу "театр у микрофона" по радио. В основном, транслировали спектакли Новосибирского театра "Красный факел". Я думаю, что весь их репертуар мы знали почти наизусть. Особенно нам нравился спектакль "Кремлевские куранты". Я уже не помню, кто играл инженера Забелина, вынужденного торговать на базаре спичками, но мне очень нравилась игра этого артиста. Теперь-то я понимаю, что ситуация, когда инженеры стали не востребованы и занялись торговлей, повторилась в стране в девяностые годы.
ЛЮБОВЬ НЕ ЧАЙ, ОНА НАГРЯНЕТ
Впервые я влюбился в третьем классе. Девочку звали Оля Балукова и учились мы в одном классе. Она была очень коммуникабельной девочкой. Вокруг всегда крутилось несколько подруг. Мальчики также баловали ее своим вниманием. Особенно она оживлялась в присутствии моего приятеля из раннего детства - сына немцев--колонистов Толика Эске. Толя был одним из неформальных лидеров класса - высокий, сильный, смелый пацан. Я был уверен, что Оля влюблена в него и страдал всякий раз, когда они оказывались рядом. Мне было мучительно думать, что когда они не у меня на глазах, они встречаются и целуются. Меня захлестывала волна гнева, мне хотелось убить их обоих. Ёще я представлял, как фашисты захватывают Барнаул, а я создаю партизанский отряд, организую сопротивление, мы изгоняем фрицев из города, и благодарное население выбирает меня главным в городе. Оля восхищается тем, что я сделал для жителей города. Толя Эске забыт. Я всегда был невысокого мнения о своей внешности и, в отношении девушек, всегда был уверен, что на меня можно обратить внимание только, если общаться со мной достаточно долго. Я всегда считал, что любая девушка скорее обратит свое внимание на моих друзей. Друзья у меня всегда были красивыми: в раннем детстве - Толя Эске, чуть постарше - Саша Кузьмин, Володя Минаков, Саша Маркелов, в университете - Фима Плопский, Гена Шифрис. Себя я очень стеснялся из-за маленького роста. Я всегда был или самый маленький, или почти самый маленький в классе. Я, почему-то, задерживался в росте: в 9 классе почти все мои одноклассники достигли своего взрослого роста. Саша Кузьмин 173 см, Маркел - 174, Вова Минаков - 182, и только я все еще был 159 см - метр с кепкой. Ну, какая девушка могла заинтересоваться таким шкетом. Оля Балукова осталась в прошлом. С седьмого класса она училась в другом классе, а потом и вовсе ушла в техникум, и я потерял ее след. В седьмом классе я влюбился второй раз. Девочка училась в нашем классе, была отличницей и одним из лидеров класса. Звали ее Людмила. У нее были две длиннющие косы и огромные голубые глаза, в которых я тонул, как в море, когда в них заглядывал. Я уверен, что она знала, что мне нравится, но всегда делала вид, что меня не замечает. На всех школьных вечерах я стоял у стенки, никого не приглашая на танец. Я мечтал о том, что когда-нибудь я наберусь смелости, подойду к ней и приглашу на медленный танец. Но никогда так и не решился. Я думаю, мои чувства к Людмиле были известны всем девочкам в классе, потому, что надо мной часто подтрунивали ее подруги. Как-то мне пришла записка из класса, в которой было написано: "Валера, я тебя люблю. Л". Я пытался тихонько выяснить, кто это мог написать, втайне надеялся, а вдруг это Люда, но ничего так и не узнал и решил, что, скорей всего, надо мной просто хотел кто-то посмеяться. Я был уверен, что со мной танцевать не захочет ни одна девочка и поэтому не приглашал никого. В начале 10 класса я "вымахал" до 173, и ситуация слегка изменилась, особенно к 11 классу. Летом перед 11 классом, я, гуляя по городу, встретил девочку с голубыми-голубыми глазами, которая посмотрела на меня с интересом, что я, естественно, отметил, так как такие взгляды на меня были очень не часты. Когда я пришел на занятия 1 сентября, я увидел эту девочку в школе. Она и несколько ее прекрасных подружек перешли в нашу школу в 9 класс. Девочку, которая мне понравилась, звали Нелли Герберт, ее подружек Галя Маркова и Люда Литвиненко. Подружками заинтересовались мой лучший друг - Саша Кузьмин и наш лучший математик в классе Виталик Сергеев. Это была первая девочка, которую я мог поцеловать, а не только вздыхать, глядя на неё или рисуя ее любимые черты в своей голове.
Маленький рост мешал мне не только в отношении с девочками. Моей всегдашней мечтой было вырасти. С 5 класса я упорно занимался баскетболом. Я пропадал в школьном спортзале все свободное время. Так как уроки я не делал никогда, то все время, кроме уроков я проводил в спортзале. Кстати, как-то весной, когда я учился в 6 или 7 классе, мама решила проверить, что у меня в портфеле и сильно впечатлилась: рассказывала долго своим знакомым, что обнаружила в портфеле те же учебники и тетради, которые она складывала в мой портфель к 1 сентября. Баскетбол я обожал, и когда играл, то не видел никого из тех, кто находился в зале, но не участвовал в игре. Баскетбол поглощал меня полностью. Я любил практически все командные виды спорта с мячом. И футбол, и волейбол, и настольный теннис, и гандбол. Во все эти игры я играл всегда с удовольствием. Но, играя в эти игры, я всегда видел, кто за меня болеет, кто пришел в спортзал, кто ушел. В баскетболе все было иначе. Я тратил много сил и времени, оттачивая технику. В воскресенье, например, я, приходил в спортзал к 9 утра и едва приползал домой усталый, но довольный к 9 вечера. В баскетбол я мог тренироваться столько, сколько было времени и, никакое другое развлечение меня не интересовало, когда я играл в баскетбол. Начиная с 5 класса, я играл за свой класс, где-то с 8 класса - за школьную команду. С девятого класса я уже ездил в другие города в составе команды "Труд". В составе команды было 5 "столбов" и три "шплинта". Школьников в команде было двое. Я и Толя Ряжских. Мы оба были маленькие, оба исполняли роль разыгрывающих. В баскетболе это важная роль. Обычно разыгрывающие - невысокого для баскетбола роста, самые техничные, самые быстрые и самые непредсказуемые игроки. Обычно много таких игроков в команде не бывает. Непосредственно на площадке - один разыгрывающий. Моё сильное качество, наряду конечно с техникой, был быстрый старт с места. Именно благодаря этому качеству я забивал довольно много, особенно в игре с не очень дисциплинированными командами. Если мяч у нашего кольца подбирали наши защитники или центровые, они знали, что если они бросят сильно мяч, к вражескому кольцу, за спины защитников противника, то у мяча, скорее всего, буду я, обогнав защитников за счет более высокой стартовой скорости и того, что я уже стою лицом к вражескому кольцу, а защитникам приходится разворачиваться прежде, чем кинуться вдогонку за мячом. Я мечтал стать профессиональным баскетболистом, выискивая все случаи, в которых в баскетбол профессионально играли невысокие игроки. Я внимательно следил за карьерой разыгрывающих в составе сборной СССР Алачачяна (рост всего 173 см) и Вальдманиса (рост 182 см). Конечно, к окончанию школы я уже понимал, что с моим ростом профессиональным баскетболистом мне не стать. Алачачян был один такой на всю огромную страну, и сколько бы я не тренировался, таланта было недостаточно для серьезной карьеры. Еще в 10 классе, когда классная руководительница, ругая меня, спрашивала: "Ну и куда ты с такими оценками и знаниями пойдешь после школы", я, не особо заморачиваясь, отвечал, что советский баскетбол меня ждет. Во время сборов и поездок в составе команды "Труд" я получал суточные на еду - 2 рубля 70 копеек в день, чаще, конечно, не деньгами, а талонами на питание. В это время алименты от отца составляли 7 рублей в месяц. Когда соревнования проходили в Барнауле, я брал с собой в столовую младшую сестренку, и мы наедались от пуза всего того, чем в детстве мы не имели возможности питаться. Конечно, к одиннадцатому классу я уже отчетливо понимал, что профессиональным спортсменом я не стану и зарабатывать на жизнь спортом не буду. Что мне оставалось выбирать? Учился я всегда плохо, а точнее очень неровно, после ряда двоек мог получить пятерку. С детства меня успокаивала фраза учителей "Мальчик способный, но ленивый". Я был уверен, что если будет нужно, то я перестану быть ленивым и, тогда они все увидят, на что я способен. "Неровно учится",- можно было говорить про мои успехи по любому предмету кроме английского языка. Тут всё было ровно, всегда одинаково плохо. Свой героический подвиг в пятом классе я помню до сих пор. Человек, который в 11 классе знал по-английски только: я, ты, мы и "я тебя люблю", ну еще "шеймон ю" (стыдно тебе) в пятом классе выучил заданное стихотворение, которое и сейчас, по истечении 50 лет, помнит:
"май грэй маус,
вэриз ё хаус,
ай кэн шоу ё май флэт,
ив ё донт тэлл зэ кэт".
Такой человек, безусловно, заслуживает лучшей доли, в том числе и в английском. Пятерка по английскому у меня была одна единственная, О ней я вам всё рассказал уже выше, как только появилась возможность похвастаться. Четверок у меня, насколько я помню, тоже не было. Высшая возможная оценка: "удовлетворительно". Обычно в начале четверти я получал свои 3-4 двойки подряд, затем ко мне прикрепляли Галю Губареву, которая всегда пыталась меня поучить чему-нибудь в английском. Эти гнусные поползновения я всегда с негодованием отвергал. "Так, Галя, что нам задали к следующему уроку? Понятно - этот текст прочитать и перевести.
Рассказывай мне его по-русски. Я всё запомню".
- Но ты, же не будешь знать, какое слово, что означает, как оно читается.
-Мне лишние знания ни к чему. Меня устраивает принцип "минимума затрат энергии. Принцип лени".
-Как это ? - спрашивала Галя.
-Химия это, Галя! Тебе ни к чему. Меньше знаешь - лучше спишь.
Галя переводила текст и, когда приходила учительница, я первым поднимал руку. Меня, конечно, вызывали (исправлять серию двоек было необходимо). Я читал текст, запинаясь на каждом слове и ища знакомые буквы. "Кто заметил ошибки",- спрашивала Мария Михайловна народ. Народ (в основном девочки) долго перечислял и обсуждал с учительницей мои ошибки, а я, в это время, уточнял перевод у сидевшей на первой парте Гали Губаревой. Услыхав, "Транслейт ин тy Расшин", я уже знал, что это мой выход и бодро начинал зачитывать перевод. Тут обычно было без проколов, и затем начинались вопросы по тексту. Когда Мария Михайловна задавала первый вопрос, я понимал, что успешно дошел до заключительной стадии ответа.
На вопросы я отвечал клёво. Последние три слова, которыми заканчивался вопрос, я запоминал и начинал ответ с них. Что говорить дальше я не знал, но зато знала Мария Михайловна. Она и заканчивала ответ на вопрос, который задала мне, а по сути, самой себе. Понятно теперь почему "Шеймон ю"?
С английским у меня всю жизнь были особые взаимоотношения. После окончания школы во время поступления в Томский университет я, увидев расписание экзаменов, понял, что судьба против того, чтобы я становился радиохимиком (почему я вообще захотел стать радиохимиком, отдельная история и я, без сомнения, коснусь ее в дальнейшем повествовании). Первый вступительный экзамен у меня - иностранный язык. Я нахожу, вроде бы, хорошее решение проблемы. В Томском Политехническом институте на физико-техническом факультете имеется близкая специальность - радиационная химия. Однако боженька был неумолим. На эту специальность брали людей, которым на момент подачи документов, было больше 18 лет. Мышеловка захлопнулась, до 18 лет нужно было ждать еще 6 месяцев. Пришлось вернуться в родные "пеналы" и ждать, чем закончатся мои игры с судьбой. На экзамене нужно было со словарем прочитать и перевести текст, о каком-то совещании с участием кубинского лидера Фиделя Кастро. Перевод у меня был не настолько близок к тексту, насколько хотелось экзаменатору. Например, я перевел: "когда все собрались, Фидель встал и начал говорить". А нужно было перевести: "Когда Фидель вошел в зал, все встали". В моем переводе было и еще ряд, мягко говоря, неточностей. Экзаменатор, видно, уже поняла, с кем имеет дело. "Расскажите о своем родном городе". Я бодро начал "Май нэйтив таун из Барнаул...".
-Вы из Барнаула? Я тоже почти всю жизнь прожила в Барнауле. У меня там родители.
А вы не в курсе, что там случилось с обвалом берега Оби. Вчера передали, что там пострадало много домов на берегу".
Я тоже перешел на русский и рассказал экзаменатору все, что знал об этом событии. Экзаменатор задала мне еще несколько вопросов о Барнауле и спросила: "Вам четверки хватит?". Сами догадываетесь, что я ей ответил. Я был в эйфории. Так мне повезло впервые в жизни. После у меня еще неоднократно было подобное везение, но тогда это было впервые. Это было похоже на сказку. Остальные экзамены я от радости и удивления сдал на пятерки и, несмотря на дикий конкурс на радиохимию (брали всего 8 человек только парней, и из них трое льготники, после службы в армии) легко поступил. Мои взаимоотношения с английским продолжились, когда мы вернулись из первой поездки в деревню. (В те годы новоиспеченные студенты в обязательном порядке помогали сельскому хозяйству лично. После поступления в ВУЗ студентов практически всегда отправляли помогать колхозникам в уборке урожая). Я сразу же пошел договариваться, чтобы меня взяли в группу начинающих изучать английский. Мне поверили, что почти всю жизнь я жил в глухом поселке, в котором в школе не было преподавателей иностранного языка и только в 11 классе переехал в город. В общем, я попал в группу начинающих, где мои знания позволили мне в течение первого месяца быть в лидерах группы. К сожалению, этот период закончился быстро и ко времени сдачи государственного экзамена по английскому (третий курс), я занимал то место, которого заслуживали мои знания. Я был худшим в группе и очень боялся, что меня выгонят из вуза за мой английский. Не выгнали, свою тройку я получил. Когда мы заканчивали уже обучение в Вузе, деканат факультета озаботился тем, сколько выпускников будет с красным дипломом на факультете. Я относился к самым перспективным. У меня в дипломе была четверка по химической технологии и тройка по английскому - остальное пятерки. Меня вызвали в деканат и сказали: "Иди на кафедру иностранных языков, будешь пересдавать английский, мы договорились" На кафедре, услыхав мою фамилию, сказали, что мне следует сначала вернуться в свой деканат. Я вернулся и выяснил, что сотрудники кафедры были в шоке, когда они узнали, кого они должны будут повторно экзаменовать. Оказывается у них уже 2 года на кафедре рассказывают анекдоты про студента химика, которому на экзамене преподаватель, выслушав как студент читал по-английски, сказал ему: "Милый мой, вы плохо кончите!". На что этот наглец ответил: "А мне лишь бы кончить". Тройку этому студенту поставили только после длительных переговоров между деканатами и взамен на ответную услугу химического факультета. И вот появляется этот студент и предполагается, что ему необходима четверка. Вердикт кафедры иностранных языков был категоричен - Нет! Нет! И Нет! Через год, когда я стал поступать в аспирантуру, мои приключения с языком продолжились. Для поступления в аспирантуру надо было сдать английский. Так как кафедра хотела меня взять, английский нужно было сдать хотя бы на тройку. В этот раз я впервые отнесся серьезно к поступлению. Я учил английский. 100 слов в день. Именно тут я впервые усомнился в возможностях своей памяти. Помню, я выговаривал маме, когда на какой-нибудь мой вопрос она отвечала, что ей нужно вспомнить. Честно, я не понимал, что это значит - вспомнить.
Я или знал, или не знал. Поэтому я подозревал, что мама просто не знает ответа на мой вопрос. Конечно, еще в институте память у меня была хороша. Как-то всю нашу группу выгнали за какую-то провинность с экзамена, и нам пришлось идти на экзамен через неделю после первого раза. Я заново просмотрел материал и пошел на экзамен. Было балдежно, что преподаватель, в процессе моего ответа, достал конспект своих лекций и внимательно следил по нему за моим ответом. После того, как я закончил отвечать, внимательно посмотрел на меня "Ну, вы даете! Вы слово в слово повторили мою лекцию. Как Вы ее запомнили?"
-Я ее вынужден был прочитать второй раз.
Вот такая была память, но она не распространялась на английский почему-то.
А при поступлении в аспирантуру память уже сильно ухудшилась. Прочитав какой-нибудь материал два раза, я даже не мог его воспроизвести. Меня это сильно расстраивало. В 24 года память стала намного хуже, чем в студенчестве. Интерес к новому у меня сохранялся, как и раньше. Я с удовольствием разбирался в теории поля, в структуре полупроводников, в теоретической физике. Мне было нескучно разбираться, и я не уставал. При изучении английского все было по-другому. Я с трудом запоминал слова, меня моментально тянуло в сон, как только я оставался наедине с учебником английского языка. Я уже понимал, что этот позор мне придется пройти при поступлении в аспирантуру, потом при сдаче кандидатского минимума по английскому. Конечно, незнание незнанию рознь. Когда я сдавал кандидатский по английскому, я, конечно, знал уже несколько тысяч английских слов, легко переводил без словаря английские тексты, особенно по специальности, но так и не научился минимально разговаривать и даже не пытался понять, что мне говорили на английском. Я успевал понять одно-два первых слова, но пока я их переводил на русский, всю остальную фразу я уже прослушивал. После защиты диссертации и переезда в Красноярск, еще как минимум 5 лет я занимался английским на работе с преподавателем вместе со своими сотрудниками. За это время Борис Когай с нуля выучил английский до совершенно свободного владения, Сергей Исламов, не знавший до этого ни одного слова по-английски, совершенно свободно разговаривал и перевел толстую книгу по газификации угля (перевод был издан). Я же, так и не научился говорить, даже на бытовые темы. Более того, я две недели жил в США в небольшом городке Фаерфилд на севере Калифорнии, общался с носителями языка, пытался смотреть телевизор там, но.... Что не дано - то не дано. Такое впечатление, что меня всю жизнь наказывали за непочтительное отношение к этому предмету в школе. Язык был нужен мне всю жизнь и за всю жизнь я так его и не освоил.
Совсем иная история произошла с обретением мною специальности. В нашей школе преподавал физику Николай Михайлович Колесников. Это был большой человек, как в прямом (рост - 190 см, вес - больше 100 кг), так и в переносном смысле. Пацаны буквально ходили за ним по пятам. Он много знал, интересно рассказывал и очень много чего умел. Благодаря ему в школе была своя ультракоротковолновая радиостанция. Она была зарегистрирована как УА9КЫА. Радиостанция работала на волне 10 метров и с ее помощью школьники нашей школы связывались не только с множеством советских любительских радиостанций в разных районах страны, но и с зарубежными радиолюбителями, работающими в этом же диапазоне длин волн. Познакомились мы с Николаем Михайловичем в 7 классе, когда нам поручили, в рамках подготовки к Новому году, готовить елочные гирлянды. Мы их распутывали в огромном школьном фойе, раскладывали на полу и проверяли тестером, выявляя, какие лампочки отвалились с прошлого Нового года в результате хранения. Установив порыв, мы припаивали лампочки накрепко и снова проверяли. Когда все гирлянды были в работоспособном состоянии и горели яркими цветами, создавая заранее праздничное настроение, перед нами ставилась задача, чтобы лампочки мигали, то загораясь, то погасая. Для этого под руководством Николая Михайловича мы изготовили редуктор - деревянный круг был одет на вал двигателя. Центр деревянного круга представлял собой медный круг, наклеенный на деревяшку. К нему были припаяны одни из концов всех гирлянд. По периметру круга были сделаны медные щетки, которые при вращении круга, соединялись по очереди с гирляндами разного цвета. Елка светилась разными огнями и мигала. Это было здорово! Мы все сделали своими руками. Практически все наши пацаны записались в радиотехнический кружок. Физикой в те времена увлекались практически все ученики мужского пола. Все что-нибудь собирали, сначала детекторные приемники, потом усилители низкой частоты мощностью до 100 ватт, потом усилители для гитар. Я тоже собирал. Детекторный приемник у меня заработал сразу, а вот усилитель низкой частоты я делал и настраивал долго и безуспешно. Я уже тогда понимал, что руки у меня растут не из того места. Не хватало аккуратности при пайке и контакты не всегда были надежны. Физику, как и большинство пацанов, любил, неплохо знал, и меня легко взяли в операторы радиостанции. Это было очень интересно - дежурство и установление связей с другими радиолюбителями происходило круглосуточно, и я часто оставался с Сашей Кузьминым дежурить ночью. Ночью была лучше "проходимость", т.е. значительно лучше слышимость, более дальние радиостанции были хорошо слышны, да и радиостанций работало значительно больше. Важно было связаться с другими радиостанциями, а потом выслать открытку, которая называлась QSL, подтверждающую, что связь между нашей радиостанцией и радиостанцией такой-то состоялась тогда- то. Оператор был такой-то. Если проходимости не было и в эфире было тихо, мы пили чай, обсуждали наши дела и мечтали победить в первенстве Союза по радиосвязи. Мы очень ждали приход открыток, подтверждающих связь, особенно открыток от зарубежных радиолюбителей. От них часто приходили открытки необычные, каких в нашей стране не было. Яркие цвета, супербумага, меняющийся рисунок, при изменении угла освещения открытки. Сегодняшним читателям, наверное, смешно, чем мы тогда восхищались. Теперь такого добра полно везде - в любом книжном магазине и почтамте, а тогда это были совершенно необычные, невиданные открытки.
В 9 классе меня оставили на осень. Двойка по русскому языку. В слове артиллерист я сделал три ошибки в итоговом годовом изложении. Двойку мне пришлось пересдавать летом. В 10 класс к нам пришла новая классная руководительница - молодая осетинка, скорее всего, только что окончившая пединститут. Назвалась она Лилия Сергеевна, хотя настоящее имя у нее было - Лилиан Сафарбековна. Девушка была "комсомолка-зажигалка" активная, интересная, время свое не жалела и очень много общалась с классом. Мне она сразу понравилась, но она меня практически не замечала. Еще бы двоечник по русскому языку, да и по остальным предметам - примерно, то же самое. Она преподавала химию. В химии я ничего не понимал. Это такой предмет, который надо обязательно понять с самого начала. По истории или географии можно пропустить какие-то темы, но все равно разбираться в предмете хорошо. В химии, если ты пропустил или не понял первые уроки, конец, ты уже никогда не поймешь, почему атомы собираются в молекулы и, какие будут соединяться с какими. Будет неясно, почему одни атомы между собой объединяются, сотрудничают, а другие не хотят объединяться в молекулы, и так и живут в виде одиноких атомов. В седьмом классе, когда химия начиналась, я все это упустил, а скорее учительница была -говорящий учебник, сама неглубоко понимала предмет и не смогла донести, чтобы было интересно. Уже, будучи взрослым, я часто встречал учителей химии, как правило, женщин, которые сами очень мало понимали в предмете и, только бездумно повторяли фразы из учебника. Так вот, чтобы понравиться Лилии Сергеевне, я выучил урок наизусть и пошел отвечать, в надежде получить высокую оценку. Лилия Сергеевна выслушала мой ответ, задала пару вопросов и поставила мне тройку. На моё нытьё: "Я старался", она сказала фразу, которая, как выяснилось позже, изменила всю мою дальнейшую жизнь: "Вы не понимаете химию и сколько бы вы не старались, больше тройки я вам вряд ли когда поставлю". Я решил доказать ей "что мы не хуже "ихних". Я, читая учебник для седьмого класса, очень быстро понял: чтобы хорошо знать школьную химию, достаточно хорошо понимать Периодическую таблицу Д.И. Менделеева. После учебника мне попалась "Занимательная химия", потом "Большие молекулы", и к концу 10 класса я уже разбирался в химии лучше всех в классе. Меня, как и большинство пацанов в то время, волновала также ядерная физика, история создания атомной бомбы в США и СССР. Мы много читали и обсуждали тогда и достижения Лос-Аламосской лаборатории, и роль Энрико Ферми, и выезд из фашисткой Германии лучших ученых ядерщиков, и ошибки Гейзенберга, который руководил проектом создания атомной бомбы в гитлеровской Германии, и роль Бруно Понтокорво в создании нашей бомбы. Мы читали "Роберт Оппенгеймер и атомная бомба". Популярностью пользовалась любая литература о создании атомной бомбы. В начале одиннадцатого класса мне в руки попалась книжка Нобелевского лауреата Гленна Сиборга "Физика атомного ядра". Несмотря на серьезное название, книжка была научно - популярной, и в ней были описаны истории открытия 8 из 14 трансурановых элементов в Лос-Аламосской лаборатории, за что, собственно, Сиборг и получил Нобелевскую премию. История была захватывающая, в духе детектива, в частности, про то, как был открыт Менделевий, как пытались идентифицировать те 17 атомов Менделевия, которые впервые были получены, и как их удалось довезти до лаборатории и провести с ними опыты прежде, чем радиоактивные атомы распались. В книжке было интересно рассказано о новой науке радиохимии, науке о химии радиоактивных элементов. Выяснив, что эту науку у нас изучают в Томском Университете и, что на эту специальность принимают только парней, и что набор составит только 10 человек, я загорелся идеей поступить на радиохимию.
Забыл как-то отметить, что к 11 классу я уже понимал, что профессиональным баскетболистом я не стану. Во время соревнований в Бийске я вышел на игру без разминки и надорвал мениск. На карьере спортсмена можно было ставить точку. После хирургического лечения у меня появилась боязнь боли в правом колене, и скорость бега и высота прыжка сильно уменьшилась. Я потом играл еще за сборную Томского университета, но в гандбол и на воротах, где нужна была, прежде всего, хорошая реакция и "безбашенность", что у меня сохранилось надолго, если не навсегда. Итак, я поехал поступать в Томский Университет с неплохим для школьника знанием физики и химии, с никаким английским и с аттестатом в котором было четыре тройки.