Вот и всё. Институт закончен. Что дальше? Я, конечно, и раньше задумывался о своей жизни после учебы. За несколько месяцев до окончания проходила у нас процедура распределения. Сначала свое будущее место работы определяют студенты с самым высоким средним баллом, потом те, кто учились похуже. Я был где-то в конце первой - начале второй десятки.
Предложили мне сначала аспирантуру, и я сразу от этого предложения отказался, мечтая о каком-нибудь романтичном уголке, где ещё и заработать можно. Когда мне показали все возможные варианты, я с удовольствием выбрал должность инженера химика в геологоуправлении Сахалина.
Мне очень хотелось поработать в таком романтичном месте, и единственное, что смущало, - это характер возможной работы. Предполагалось, что поскольку лаборатория аналитическая, и работа моя будет аналитической, что при моих "аккуратных ручках" (о которых я уже писал раньше) вряд ли обещало мне успех на этом месте работы. Но об этом я тогда не особенно задумывался, надеясь, что главное приехать на Сахалин, а там я разберусь.
Незадолго до окончания института я все-таки сходил на концерт хоровой капеллы Университета, на который Витя Скуридин приглашал меня уже в течение четырех лет. Мне очень понравился и репертуар, и красивое многоголосье в исполняемых произведениях.
Я всегда считал, что классика меня убаюкивает, что я человек темный, и "нам, простому народу, всю эту заумь не понять", да и слух музыкальный у меня был, мягко говоря, не очень. Общей культуры мне явно не хватало. Особенно это проявлялось в музыке и живописи.
Я думаю, что в живописи я вообще не смог бы отличить картину мастера мирового уровня, от тех картин, которые продавались на базарах, намалеванные местными умельцами. Может, я и утрирую ситуацию, но уж точно не очень сильно.
Я пытался потом развивать свой художественный вкус. Ходил на выставки Рокуэлла Кента, импрессионистов, Рериха, передвижников, Поздеева.
Разговоры о техниках рисунка я вообще не понимал. Мне казалось, что обсуждающие просто выпендриваются, чтобы окружающие восхищались их образованностью. Теперь-то я понимаю, что специалисты как раз и отличают тонкости, то, что недоступно, таким "невеждам", как я. Грубая аналогия: "Запорожец" - автомобиль, и "Мерседес" - автомобиль, но есть разница.
Я так и не приобрел хороший вкус ни в музыке, ни в живописи, ни в скульптуре тем паче. Пожалуй, единственная сфера, в которой, как мне кажется, я чувствую тонкости, - это подбор слов. Мне кажется, что я чувствую, где они здорово подходят, где - не очень, а где банальность, от которой меня коробит настолько, что мне очень хочется сказать автору, хотя этого как раз и не стоит делать. Автор, скорее всего, не поймет, о чем это я, и просто обидится.
Помню, как Фима на Международный Женский день в стихотворном поздравлении, которое писал, пожелал одной незамужней тридцатилетней девушке поскорее выйти замуж. На мою просьбу убрать это пожелание из стиха, Фимка возмущенно недоумевал и объяснял, что он ведь желает ей добра и не понимает, почему я прошу убрать эти слова и не напоминать девушке в её праздник о неприятностях.
Особенно мне всегда нравился тонкий юмор: Л. Треер, Дубровин, Жванецкий. Я буквально пробовал на зуб слова в стихах В. Высоцкого. Не заменишь эти слова на другие.
Помню первые споры о В.Высоцком на втором курсе (1964г.) с одногруппниками. Я утверждал в запале споров, что это великий поэт, что его будут изучать в школе, когда-нибудь, что ему будут ставить памятники. Мне возражали, что я сумасшедший, и "подумаешь, блатные песни пишет интересно, а ты такое загибаешь". И вот теперь на старости лет я думаю, что, может и правда, в этой сфере я чувствую тонкости. Нужно же в чем-то себе польстить.
Примерно в это время у меня появилось двое новых знакомых, а впоследствии друзей, обладающих тонким чувством юмора - Ринат Абдулин и Вова Меньшов. О них я расскажу позже, а сейчас попытаюсь вернуться к повествованию.
В школе я, по выражению Фимы Плопского "терпеть ненавидел" отступления и рассуждения в книгах. Помню, как с удовольствием пролистывал страницы с рассуждениями в "Войне и Мире", благо там страниц было еще много, и про бои с Наполеоном и про действия князя Андрея. Короче, возвращаюсь к повествованию.
После концерта хоровой капеллы вдохновленный приобщением к искусству решил я сходить на спектакль Университетского народного театра "Дети Солнца" по пьесе Горького. Мое мнение о творчестве пролетарского писателя не изменилось, но артисты играли великолепно. Потом я ходил на все их спектакли, знал их всех, восхищался самыми талантливыми из них: Александром Плотниковым, Мишей Головчинером, семьей Коробковых.
Заметил я и артистку, которая играла горничную. До сих пор помню, как она произносила фразу: "Заварки то мне не жалко, а сахар он жрёт, как репу".
Артистка оказалась младшекурсницей с химфака. Звали ее Наташа. Влюбился я почти сразу, но подошел только после защиты диплома и пригласил побродить по берегу Томи. Наташа согласилась и половину ночи рассказывала мне про свой родной город Кустанай, про свою любимую старшую сестру, про обожаемую племянницу Аллочку и про коллектив народного театра. Я рассказывал ей про своих друзей.
На следующую ночь я положил букет цветов на подоконник в её комнате. Утром следующего дня у нее начинался день рождения. Девочке исполнялось 20 лет.
Подоконник, на который я положил цветы, был в ее комнате на четвертом этаже. Комната была рядом с коридором, и мне не составило большого труда сделать пару шагов по карнизу из открытого в коридоре окна и положить букет (окна летом были открыты во всех комнатах).
Реакции я, к сожалению, не наблюдал, так как утром уехал на калым, на север Томской области. Я предполагал заработать денег перед отъездом на Сахалин.
На калым я ехал в бригаде Графа, и это был последний "калым" с Графом, в качестве бригадира. Поработали мы хорошо и неплохо заработали, но получили только часть заработанных денег.
Когда мы вернулись в Томск, проводины решили устроить на квартире у Фимы Плопского. На следующий день у меня был куплен билет на поезд до Барнаула. Перед отъездом на Сахалин я хотел несколько дней побыть с мамой.
Весь вечер мы веселились, и лишь моя спутница сидела с грустными глазами.
- Наташа, тебе не понравилась наша компания?- спросил я в конце вечера.
- Компания у вас классная, только жаль, что ты уезжаешь. Я уже собиралась заказывать свадебное платье.
- Ну так решай кому заказывать, а я пошел сдавать билет.
Билет то я сдал, но появилось множество новых проблем, связанных с решением жениться. В народном эпосе тех времен события отражались так:
"Он сказал, окинув лица,
Братцы, мне пора жениться.
Вот жених, туда, сюда, где не плюнь, кругом беда.
Тут все беды осознав, грудью встал могучий Граф,
Крутит хвост у самолета в ожидании полёта,
Пока дождик моросит, самолёт не полетит.
Вот завёлся, Граф удал, прыг в кабину и в Киндал,
За калым деньгу отдай, забодай тебя бугай".
Деньги были проблемой, но не главной на тот момент. Главная трудность - открепиться от распределения в Сахалинское Геологоуправление, найти работу и жилье в Томске.
Открепиться удалось, начальник Геологоуправления, в конце концов, пожелал семейного счастья и не стал применять ко мне санкции, предусмотренные существующим тогда законодательством. По законодательству санкции были жестокими и к тому, кто отпустил, и к тому, кто не поехал работать по распределению.
С этим крупно повезло. С работой оказалось существенно труднее. Раньше или, как говорит один мой знакомый: "вперед", я писал о том, что во время учебы я с удовольствием изучал свою специальность - радиохимию, остальные химии, учил "спустя рукава", считая, что они мне никогда не понадобятся.
Первым делом, я, конечно, ринулся на Томский исследовательский атомный реактор, тем более там уже работали мои однокурсники Гена Алешин и Виктор Чесноков. Им сразу как семейным выделили комнату в общежитии на "Спутнике" - так называется жилой поселок при атомном реакторе. Реактор располагается за городом, в красивом сосновом бору.
Я был уверен, что меня возьмут на работу, и решится сразу две проблемы: и работы, и жилья для будущей семьи. Однако с первого раза "по щучьему велению, по моему хотению" не получилось. Подвел анализ крови. Оказалось, в крови почти в два раза выше нормы тромбоцитов, и мне объяснили, что, скорее всего, я облучился во время практики, и теперь мне никогда нельзя будет заниматься радиохимией. Тогда это для меня, действительно, стало шоком.
На практике в В-Пышме под Екатеринбургом мы занимались разделением Тория (есть такой химический элемент) и, великовозрастные дурни, хвастались друг перед другом, у кого сколько набежало поглощенного излучения на экспресс-радиометре - трубочке, в которой радиоактивным излучением засвечивается фотобумага и по степени засветки определяется доза, которая сотрудником поглощается. Вот мы и доигрались, догеройствовались.
Обычно, в жизни, я никогда не оглядываюсь назад и не переживаю оттого, что что-то не получилось согласно предварительной задумке. В жизни у меня всегда был принцип: "Вперед и не оглядываться и тем более не рассуждать, что бы было, если бы получилось по-другому". А вот тут позволю себе порассуждать по-стариковски.
Не пришло же мне в голову пересдать анализ самому или попросить кого-нибудь из друзей пересдать анализ по моему направлению. А если бы пришло, и попал бы я на работу по специальности? Не знаю, лучше было бы или хуже, но, скорее всего, судьба таких выкрутасов со мной бы проделать не смогла.
Как и все мои друзья, однокурсники и "однокамерники", я бы работал на реакторе всю свою жизнь и жил бы всю жизнь в Томске на Спутнике.
Однако дуракам и пьяницам всегда везет. Присказка, как всегда, сработала. Взяли меня на работу инженером в НИИ Полупроводников, в лабораторию, которая занималась разработкой полимерных покрытий на полупроводниковые приборы-транзисторы, тиристоры, диоды.
Нужно было разрабатывать покрытия, обладающие лучшими изоляционными свойствами. Нужны были лучшие диэлектрики, у которых минимальная диэлектрическая проницаемость и минимальный тангенс угла диэлектрических потерь. Кроме того, очень важны были и механические свойства покрытия: покрытие должно было обеспечивать прочностные свойства и хорошие показатели во влажной атмосфере, при высокой и при низкой температуре. Особые требования были к полупроводниковым приборам, делающимся на экспорт в страны Африки. "Приборы в тропическом исполнении" - так это называлось.
В лаборатории работало около 20 человек. Практически одни женщины-химицы. Два парня, после техникума, занимались измерением диэлектрических характеристик всех разрабатываемых женщинами покрытий.
В полимерах я разбирался на уровне "свиньи в апельсинах". Конечно, еще в школе я знал о чудесных свойствах различных полимеров, о том, что в большинстве изделий они скоро заменят металл, что это очень перспективные материалы, и во многих областях человеческой деятельности без них не обойтись, но реальные свойства самых современных на тот момент полимеров для покрытий: эпоксидных смол, высокотемпературных полиимидов, поликарбонатов, - оставались для меня "терра-инкогнито".
В Универе раздел о полимерах нам прочли на четвертом курсе, и курс мы сдавали не на экзамене, а зачетом. Читал нам этот курс наш, можно сказать, приятель Толя Филимошкин, который закончил факультет на пару лет раньше нас, дружил с моим близким другом Борей Рублевым, даже жил какое то время в нашей комнате и не мог, конечно, жестко потребовать от нас знания курса.
На его лекции я не ходил и на зачет пошел, взяв лекции у кого-то из девчонок. Лекции положил в стол, сдул, не мудрствуя лукаво, свой вопрос. На попытку Толи получить от меня ответы на дополнительные вопросы я посмотрел на него как настоящий радиохимик и протянул зачетку, чтобы он расписался на нужной странице и не выпендривался. Помню, что он сказал мне: "Зря ты, Валера, полимеры могут и радиохимику пригодиться".
Я это пишу только, чтобы было понятно, что в вопросах, которые нужно было решать на работе, я был полный профан. Читал я очень много каждый вечер после работы и до глубокой ночи. Желание быть не хуже всех, всегда перевешивало природную лень. Через какое то время я заметил, чем больше я узнаю, тем более я понимаю, насколько мало я еще знаю, и тем более интересным становится разбираться с тонкостями, стоящих передо мной проблем. Именно тогда у меня сформировалось чувство, что при необходимости я смогу разобраться в любой проблеме, и что, чем глубже вникаешь в проблему, тем более она становится интересней.
Я очень часто в своей жизни вынужден был менять сферу деятельности. Всегда был уверен, что достигну в новой сфере профессионального уровня через некоторое время. Единственная трудность в новом деле, по моему мнению, - это его начать. Начинать сильно не хочется обычно. Организм сопротивляется, как может, и тут бы я всем посоветовал, кто может оказаться в моей шкурке, надавить на себя.
В общем, через три месяца меня перевели на должность старшего инженера, повысили зарплату со 120 до 150 рублей в месяц, и у меня образовалась своя маленькая группа, которой я руководил. Мы разрабатывали радиационно-устойчивые полимерные покрытия для сверх высокочастотных (СВЧ) полупроводниковых приборов.
В это время к нам в лабораторию устраивается на работу Володя Меньшов, имя которого я уже упоминал в своем повествовании, когда рассказывал о своих предпочтениях в области юмора. Володя стал очередной жертвой Марии Ивановны Невидимовой. Еще два его приятеля: Витя Боткин (по кличке Ганс) и Женя Земцев, - успели перейти на вечерний факультет, чтобы обойти опасность, а Володя не успел и был отчислен после первой (зимней) сессии.
Володька был красивый парень, похожий на молодого артиста Тихонова. Родом он был с Алтая из Хмелевки, где его отец учительствовал. Вова романтик и герой по натуре, после окончания школы успел съездить в Казахстан "поосваивать целинные земли", получил там первую государственную награду: медаль "За освоение целины", - и проработал почти год токарем на Томском Шарико-подшипниковом заводе.
Руки у Вовы были золотыми, и я всегда восхищался его умением. Он никогда и ничего не делал, в отличие от меня, тяп-ляп. И никогда не применял принцип: "Тушите свет, завтра разберемся". Всегда обдуманно, неторопливо, красиво и очень аккуратно. Так и хочется сказать, с немецкой аккуратностью, тем более, как потом выяснилось, немецкая составляющая в его крови присутствовала.
Мне казалось, что Вова может своими руками сделать все, и, действительно, он одинаково классно чинил девочкам ювелирные изделия, изготавливал и шлифовал резонатор СВЧ, реставрировал и дарил старинные самовары, найденные на помойке. Двумя - тремя движениями из какого-то сучка, вырезанного по наитию из засохшего дерева, парень делал интересную фигурку, которой восхищались все окружающие.
Кроме того, он был настоящий радиолюбитель. Свой первый "дефективный радиоприемник" - так он называл "детекторный приемник", он делал в своей деревне, используя подручные средства: катушку индуктивности он наматывал на валенок, а сам детектор изготовил из бритвочки, соединенной с грифелем от карандаша. Самое удивительное, что приемник работал, да и в дальнейшем то, что Володя делал, работало исправно.
В первые дни знакомства он показал мне электрогитару с усилителем, сделанную им. Это было очень красиво, в магазинах такого купить было тогда нельзя, и такую красоту я видел только по телевизору в руках гитаристов вокально-инструментальных ансамблей.
Парень был немногословный, но юморист от природы. Окружающие говорили, что Меньшов может испортить любую песню. Ну как вам понравится такое продолжение в песне "птица счастья завтрашнего дня прилетела с крыльями свинья" или "барабан был плох, барабанщик сдох".
С Меньшовым мы подружились сразу, и работа нашей группы стала намного успешней. Возможные эксперименты мы обсуждали с ним вместе, а делал он практически всё один, не доверяя моим "золотым ручкам".
Летом мне предложили поступать в аспирантуру по тематике "Радиационно-стойкие полимерные покрытия", а Меньшов уволился и поступал на Радиофизический факультет. К этому времени я был женат уже почти пять месяцев, и основные трудности периода женитьбы удалось преодолеть.
Моя первая теща была женщиной суровой и в ультимативной форме возражала против свадьбы своей дочери. Боялась, что Наташа родит и не сможет закончить институт. Наташа обожала маму, никогда ей не противилась и очень боялась, что ее неповиновение маме может серьезно повлиять на мамино здоровье. Характер, правда, у маленькой девочки был мамин, и Наташа приняла твердое решение: "Выхожу замуж".
Я вёл длительные переговоры с будущей тещей, пытаясь ее убедить, что мы серьезные люди, что я буду жене помогать, и что она обязательно Универ закончит.
Теща, занимая ответственную должность в Министерстве финансов Казахстана, человеком была очень ответственным, безусловным лидером семьи, требующим беспрекословного повиновения членов семьи. Мы с ней всегда оставались в хороших отношениях, во многом, наверное, благодаря тому, что жили далеко друг от друга.
Я старался соответствовать, когда приезжал в гости в Кустанай. Во время первого посещения теща испекла для меня специально к приезду пирожки со щавелем, которые сама очень любила. У меня на щавель - аллергия, и это единственная еда, которую я не могу есть. Однако желание понравиться теще оказалось сильнее физиологии. Вот она - великая сила искусства! Я съел не менее 5 пирожков, всячески нахваливая их вкус и прицокивая языком.
Благодаря твёрдой позиции моей невесты вопрос с согласием ее родителей был закрыт и оставалась последняя беда: отсутствие жилья.
Жилье в Томске в те времена - это отдельная песня. Вот уж где хорошо понимаешь, что всего на всех всё равно не хватит. Город небольшой, строится мало, а студентов.... Я уже писал, когда описывал свои впечатления от этого замечательного города. Город молодежи, которая женится и уходит из общаги на квартиру. К поиску квартиры подключаются все друзья и знакомые, и даже в этом случае все счастливы, если удается найти комнатку в какой-нибудь халупе.
За время моего проживания в Томске я ни разу не встречался с людьми, которые проживали в арендованной благоустроенной квартире. Нам, "общежитским", точно это счастье было недоступно.
Сейчас это выглядит смешно и нелепо, и уже 10 лет спустя, когда мне пришлось искать квартиру в Красноярске, моя методика поиска вызвала удивление у моей будущей жены. Она не понимала, зачем я хожу по улицам с деревянными частными домами и спрашиваю всех подряд: "Скажите, пожалуйста, не знаете ли Вы кого-нибудь, кто может сдать комнату". Моя Оля рассказывала невероятные для меня истории, что все ее знакомые студенты, при необходимости, давали объявление в газету и легко находили в аренду Благоустроенную квартиру. Я никак не мог в это поверить и только, послушав Оленьку и дав объявление в газету, с удивлением убедился, что такое бывает.
В Томске мне удалось снять комнату в татарском районе города (в Заистоке) у дяди Керима. В комнатке помещался небольшой столик и кровать. Прохода между ними не оставалось и, чтобы подойти к противоположной от двери стене, нужно было наступить на кровать и спрыгнуть с нее с другой стороны. В полу были огромные щели между половицами, и там круглосуточно горел свет, невкусно пахло, и слышалось кудахтанье кур. Там в подвале у дяди Керима был курятник. Кроме этого, всегда пьяный дядя Керим, узнав, что я химик, постоянно просил принести с работы немного спирта "для протирки оптических осей". Я не могу сказать, что моя семейная жизнь началась так мрачно: мы очень редко там бывали, предпочитая оставаться на ночлег в общаге - Наташа в комнате своих подруг, а я у друзей.
Повезло нам еще до свадьбы. Стоя в курилке на работе, я услышал разговор двух приятелей. Один из них уезжал в командировку на север на три месяца и советовался с другом на кого оставить новую, только что полученную им трехкомнатную квартиру. Я нахально встрял в разговор, предложив оставить квартиру мне как молодожену, для которого это был бы лучший подарок к свадьбе. Вынужден вновь процитировать свою любимую поговорку: "Дуракам и пьяницам всегда везет".
Мы въехали в трехкомнатную квартиру, и всей родне, приехавшей на свадьбу, было где остановиться. Мы прожили в роскошных условиях до лета. Летом Наташа уехала на практику в Киргизию, в Орловку, на завод по производству редкоземельных соединений, куда часто посылали студентов химфака, и где долгое время до самого распада советской империи работали мои одногруппники: Миша Колмогоров, Виктор Каштанов, Лида Петренко, - и большое количество младшекурсников, с которыми я был дружен во время учебы в Университете. Я остался в Томске готовиться к экзаменам для поступления в аспирантуру. Дядя Керим нам больше не потребовался, и первая квартира осталась просто моим мрачным воспоминанием.
Летом мы тусовались с Володей Меньшовым и его приятелями: Гансом, Женей Земцевым и миниатюрнейшей девочкой, похожей на дюймовочку, - Людой Деревянко. Люда приехала из Ялты поступать в Университет, несколько лет проработав в цирке верхней гимнасткой, кажется, это так называется. Днем мы готовились к экзаменам (я - в аспирантуру, а Вова Меньшов - на радиофизический факультет), а вечером устраивали себе развлекаловку в означенной компании.
Провели общее собрание и приняли устав общественной организации с претенциозным названием Центр Интеллектуальной Мысли (сокращенно - "ЦИМ"). Член Цима имел много прав и обязанностей. Согласно Уставу единственная девушка в Циме объявлялась красавицей, а членам Цим запрещалось использовать мусоропровод в качестве лифта и лифт в качестве мусоропровода.
Уже поздно вечером в темноте мы с только что закипевшим чайником, заваренным чаем со слониками, строем, с исполнением гимна Цима и с табуреткой, захваченной из общаги, спускались к Томи, садились кружком на отмели (во второй половине лета Томь сильно мелела), ставили в центр круга табуретку, пили чай и вели интеллектуальные споры на разные темы, например, должен ли джентльмен подавать руку даме первым, если дама тонет.
Про само поступление в аспирантуру я уже писал в разделе о моих взаимоотношениях с английским языком, и других примечательных достойных моего пера событий в процессе поступления не случилось. Меньшов стал радиофизиком, а я аспирантом.
Мой шеф, профессор Григорий Алексеевич Катаев, несмотря на то, что уже многого достиг, работал каждый день допоздна. Уходил он домой в девять, а иногда и в десять вечера. Ко мне он относился с определенным интересом, так как, во-первых, тематика моей работы была для него новой, а во-вторых, я был единственным у него аспирантом при значительном количестве аспиранток. Как-то вечером мы разговаривали с ним на отвлеченные темы, и я задал вопрос, который меня интересовал давно:
- Зачем вы столько работаете, вы же всего уже добились?
- Мне интересно,- он сказал,- тебе ведь интересно сходить на танцы, выпить в компании с друзьями, сходить в поход? Мне так интересна работа.
Честно, тогда я не поверил и решил, что он ненавязчиво провел "среди меня" воспитательную работу. Мне была тогда тоже интересна работа, но не до такой же степени! Интересно, что прошло не более полугода, и я всё это почувствовал на собственном опыте. Начиная с этого времени и до реального выхода на пенсию, работа была для меня главным делом, и домашние, и друзья знали об этом и вынуждены были с этим мириться.
Я, который считал себя человеком разумным, не любил иметь дело с людьми крайними, фанатичными, был реальным фанатом работы. Причем фанатом я был на тех работах, где я чувствовал ответственность, то есть почти всю свою жизнь, потому что почти всю жизнь я был руководителем или, как принято говорить, начальником, и у меня были в подчинении люди. В разные периоды жизни их было много или не очень, но они были почти всегда, и я чувствовал ответственность. Если же у меня была возможность ничего не организовывать и ни за что не отвечать, я эту возможность не упускал. Калымы, походы в горы - там я отдыхал, оставаясь рядовым и безответственным. Сказали: "Копай от меня до следующего столба",- и я копаю, сказали: "Носи бетон в носилках",- и я ношу. Такая работа мне нравилась, но только в качестве отдыха от основной.
Менялся ли мой характер, отношение к людям, когда я становился начальником. Хотелось бы думать, что нет, не менялось ничего во мне, но..... В течение моей длинной жизни я встречал многих начальников, работал и с жесткими, и с мягкими интеллигентными начальниками, и весь мой опыт говорит, что пройти медные трубы невозможно. Огонь и воду можно, а медные трубы нет.
Всегда есть люди, которые рассказывают начальнику, как он мудро поступил в одном случае и как он здорово что-нибудь придумал. И начальник верит, тем более что и сам он так думает. Я не верю тем, кто говорит, что не любит лесть. Грубую лесть, действительно, любят только дураки. Представьте, если бы меня хвалили, за что-нибудь, изготовленное своими руками. Я бы понимал, что это неправда, что это лесть, и, конечно, это бы мне не понравилось. Но если мне говорят: "Как здорово ты сопоставил факты", - а я тоже думаю, что я это сделал классно, то постепенно, незаметно, появляется мысль, что я же в этом асс, а если кто-то не согласен со мной, то он просто не понимает ситуацию. Чем больший ты начальник, тем в большей мере этот процесс усугубляется и тем быстрее он происходит.
Известен "комплекс Ландау" (был такой великий советский физик). Его использовали в качестве научного эксперта многие руководители страны и особенно руководители обороны и оборонной промышленности. Его мнение считалось ими окончательным и всегда верным. У Ландау, как и у всех нас, только 24 часа в сутках, и одинаково серьезно во всех вопросах он разбираться не мог. Много интересных работ было прекращено или не начато, потому что Ландау физически не мог во всём одинаково скрупулезно разобраться и часто произносил: "Да это чушь!". В этом слабость любой тоталитарной системы. Один человек, даже если очень умный, физически многое не может достаточно глубоко проработать, а решение нужно принимать. И он его принимает. У демократии противоположные плюсы и минусы. Плюс в том, что решения проработаны, минус - что решения принимаются очень медленно, и большинство практически никогда не выбирает радикальный вариант. Большинство всегда исходит не из того, что можно сделать лучше, а из посыла, как бы не стало хуже, чем сейчас. Так что повторюсь, на мой взгляд, медные трубы пройти невозможно, следовательно, и я их не прошел. Конечно, всегда хочется верить, что чудеса бывают, но я за свои 65 лет чудес не видел своими глазами ни разу и поэтому исхожу из своего опыта при принятии решений.
К осени и возвращению Наташи из Кустаная мне удалось вселиться в неплохую, по Томским меркам, квартиру. Квартира была комнатой на втором этаже старого деревянного дома. Хозяйкой была пожилая татарка Галия. Из этой квартиры недавно уехала семья Фимы Плопского, который и посоветовал снять эту квартиру. Галия, которую мы звали тетя Галя, женщиной была доброй, незаметной. В чужую жизнь не вмешивалась, но любила порасспрашивать меня про Фиму, к которому она очень хорошо относилась. Когда она говорила Фима, она обязательно добавляла определение: "бедный". У нее всегда получалось: "Фима-бедный всегда делал то-то или говорил так-то".
Ранней осенью в квартире было просто чудесно. Большие открытые окна, а за окном множество деревьев и цветов. В такой обстановке уже можно было ждать рождения Дениски. Родился он в ноябре. И наша жизнь существенно изменилась.
Помню, мне пришлось писать на английском языке рассказ о своем свободном времени, и я написал, что раньше у меня было много свободного времени, но зато не было Дениски, а теперь - есть Дениска, но свободного времени совсем нет.
Когда мы его привезли из роддома и распеленали, в первый момент у меня зашлось сердце, потому что я подумал: "Нормальный ли он?". У него была непропорционально большая голова, короткие ручки и ножки, длинные пальцы на руках. Потом я, конечно, узнал, что все новорожденные так выглядят, но сначала сильно испугался.
Кроватки у нас не было, и жить Деня начал в нижнем ящике из шифоньера, который стоял в нашей комнате. Пару первых месяцев он кричал и плакал очень часто. Нас предупредили, что не нужно давать ему долго кричать, так как может образоваться пупочная грыжа, а этого никак нельзя допускать. Мы довольно быстро сообразили, что главным фактором, вызывающим недовольство сына, были боли в кишечнике. Система питания в нем еще не была достаточно отлажена. Когда у него становился твердым животик, и он подавал громкие звуковые сигналы, мы ему предлагали укропную водичку, которая довольно быстро помогала наладить нормальный метаболизм. Подготовку к сдаче кандидатского по английскому языку я чаще всего вел ночью, поглаживая тихонько животик кричащего сынишки, одновременно пытаясь его успокоить. Наташа продолжала ходить на занятия, периодически прибегая покормить сына.
Все бы было хорошо, но к Новому Году хозяйка предложила нам поискать другую квартиру, так как она решила ее продать и уже нашла покупателя. За короткое время суровой зимой, а в тот год зима была очень суровой, найти жилье в Томске было совершенно нереально. Нас спас Фима, предложив пожить вместе с ними в той квартире, которую снимала их семья. Они для нас освободили одну комнату, и прожили мы в этой комнате до лета 1970 года, до окончания Наташей четвертого курса и отъезда ее в Кустанай на летние каникулы.
В эту квартиру приезжала моя теща к нам в гости. Мы с женой были уверены, что Дениска не любит купаться. Купали мы его каждый день, и каждый день в течение всей этой операции он орал, не переставая. Мы всегда стремились сделать это очень быстро. Когда купанием младенца занялась приехавшая погостить и помочь нам Наташина мама, малыш не плакал, а наоборот улыбался и лежал в ванне разнеженный и спокойный. Теща делала все это неторопливо, сначала даже не распеленывая Дениску и поливая теплой водичкой прямо на простынку, в которой он лежал, и только, когда личико у него становилось розовым, она открывала пеленку и мыла его мягкой губкой, а он явно кайфовал от этого.
Летом я отвез Наташу с Дениской в Казахстан на родину жены, побыл там с ними немного, поближе познакомившись с родней Наташи, и вернулся в Томск сдавать кандидатские экзамены. Я сдал и английский, и философию, жил в общаге и тусовался с Меньшовым и его друзьями - радиофизиками, писал первую серьезную статью о электрофизических свойствах радиационно-стойких полимеров.
Стать крупным специалистом в этой сфере у меня не получилось, так как я вынужден был стать защитником Отечества. Я так и не понял, почему без меня там не смогли обойтись: я учился на дневном отделении аспирантуры, у меня был сын, которому не было и года, и жена студентка без источников существования (кроме стипендии). У Наташиной подруги папа был военкомом Томска, и он собирался дать мне отсрочку, но пока проблема решалась в высоких кругах, я уже ехал в поезде на Дальний Восток с молодыми Томичами, которые продавали свои вещи на промежуточных остановках в тайне от сопровождающих офицеров, приобретая водку и спирт. Начинался самый бесполезный и непутевый период моей жизни - Красная Армия.
Поездом мы доехали до Хабаровска, и уже здесь меня разлучили с попутчиками из Томска. На сборном пункте молодой майор вызвал из строя тех, кто был с высшим образованием. Таких оказалось 10 человек. Троих, в том числе и меня, отдали связистам. Нас тут же посадили в машины и повезли в село с красивым названием Князе-Волконка, где располагался учебный батальон связи, и где мне пришлось провести все 365 армейских будней. Городок был чист и опрятен. Асфальтовые дорожки к казарме, учебным корпусам, к столовой, гаражу и другим объектам.
Первым объектом, с которым нас познакомили, была баня. Привезли нас в часть уже около 12 ночи и сразу же всех новобранцев, а нас было около сотни, повели строем в баню. После "помойки" всем выдали комплект белого нижнего белья, сапоги, форму, еще без погон и знаков отличия, и шинель с фуражкой. Шинель мне досталась сильно не по росту. Нормально она могла выглядеть на двухметровом гренадере, на мне же она сидела не совсем хорошо, так как полы практически касались земли. Через несколько дней мне удалось ее поменять на более подходящую моей фигуре, но эти несколько дней я очень был похож на убегающего из Москвы наполеоновского солдата, какими их изображают на картинах отступления Наполеона из Москвы.
Попали мы на службу в учебный батальон связи, в "учебку". Еще "на гражданке" я слышал страшные рассказы об учебках, в которых молодых новобранцев учили на сержантов. Рассказывали об издевательствах командиров, о непосильных нагрузках, о суровых десятикилометровых кроссах в полной амуниции, о том, как курсанты драят асфальт с шампунем и подстригают на один уровень траву бритвочкой.
При нас случались и такие события, когда больного с температурой 39 градусов курсанта заставляли бежать кросс вместе со всеми, когда он отказался, сержанты подняли его из кровати и, избив, заставили все-таки бежать. Парень пробежал дистанцию, но по возвращении в часть умер. В общем, подготовка младших командиров (сержантского состава) велась жестко, иногда жесткость переходила в жестокость, но за время моей службы никто не понес наказание за превышение должностных полномочий, да и никто не жаловался всерьез, опасаясь, что будет только хуже, и понимая, что "рука руку моет, и обе грязные".
Я попал не в курсанты учебного батальона, так как нас, солдат с высшим образованием, считалось неразумно обучать в учебке полгода. После полугодового обучения нам бы оставалось использовать полученные знания всего в течение 6 месяцев, т.к. срок службы призывников с высшим образованием был только один год. Нас, всех троих призывников с высшим образованием, определили в роту обеспечения учебного процесса (РОУП). Цель нашей роты состояла в том, чтобы обеспечить обучение курсантов учебки. Курсантов надо было кормить, ремонтировать их одежду и обувь, доставлять и отправлять их почту, обучать премудростям связи не только в классах, но и на действующих боевых радиостанциях, размещающихся на грузовых автомашинах. Поэтому в роте были повара, водители транспортных машин для доставки продуктов питания для всего батальона, водители боевых машин, радиомастера, командиры боевых радиостанций, водители боевых машин, начальник сапожной мастерской - он же и сапожник, почтальон.
Народ самый разный с сильно отличающимся образовательным цензом и интеллектуальными способностями. Был парень по фамилии Болот, который в ответ на вопрос: "Назови столицу Франции", - говорил: "Англия". Были повара с образованием 4 класса, были и ребята, которых призывали из Находки, с Сахалина, Курил, которые успели повидать мир, ходя на торговых морских судах. Ну и мы трое: Кирюха (так меня в армии звали все), Юра Еремеев - очень серьезный и ответственный человек, закончивший Томский институт радиоэлектронной техники по специальности "радиотехника", - и Гена Грачев, окончивший по специальности физика Днепропетровский Университет.
Их обоих направили в радиомастерскую, руководил, которой сержант Сергей Пендик. Руководителем он, может быть, был и не самым выдающимся, но специалистом в области радио, связи и физики талантливым от природы. Мы, кто уже закончил Вузы, всячески убеждали Сергея, что он обязательно должен поступать в институт, что его ждет крутая карьера, и растрачивать попусту свои таланты смысла не имеет. В конце концов, он перестал противиться нашему настойчивому давлению и начал готовиться к поступлению в Томский институт автоматики и радиоэлектроники. К сожалению, он становился "дембелем" на 6 месяцев позднее меня, и как сложилась его судьба после армии, я не знаю.
Климат в роте определяли "новосибирцы". Их было немного, всего 10 из 100 человек в роте, но они были очень дружные, дерзкие, наглые и, как сказали бы сегодня, "крутые пацаны". Они были "фазаны", то есть те, кто год уже отслужил в армии, и до "дембеля" им оставался такой же срок. Прежде всего, они обеспечивали в роте "армейский порядок" или то, что в литературе называют "дедовщиной".
Все призванные на службу делились на 4 касты по сроку службы в армии. Они, конечно, могли отличаться по званию, возрасту, образованию, силе, смелости, наглости, уму, но это были вторичные признаки. Определяющим в твоем статусе в армии был срок службы, и именно этим определялись касты. Самая презираемая каста - "салаги"- те, кто только что призван в армию и еще не прослужил 6 месяцев. Салажню обычно шпыняют все, даже те, которые пришли на службу всего на полгода раньше. Основной тезис при этом: нас учили, и мы тоже должны делать это. Многое из этого "обучения", по сути, просто унижение: застели мою постель, пришей подворотничок, почисть сапоги. Причем чаще всего это высказывается не в форме просьбы, а в форме приказа.
Мне в первый же день кто-то из новосибирцев отдал приказ: "Салага, взял чайник и слетал за чаем для старших на кухню быстро". У меня не задержалось: "Ты меня на 5лет младше, вот и слетай". Парень повысил голос: "Салага не понимает". Набежали еще военнослужащие, закрутили руки за спину, затолкали в сушилку - комнату, где можно было всегда посушить форму после марш - бросков по глубокому снегу. С меня сдернули ремень, свалили меня на стол и стали "рубить банки" - бить, по специально отведенному для этого месту, ремнем.
Я, конечно, знал, что мне будет нелегко в армии. Ещё Граф Алексей Иванович предупреждал: "Тебе, Валера, будет с твоим характером очень сложно первые полгода. Придешь в роту, сразу ищи, где песочек, где швабра. Ты точно из нарядов вылазить не будешь, все ночи будешь проводить в чистке туалета".
С новосибирцами у меня отношения не заладились сразу. Понятно, они требовали неукоснительного подчинения от младших каст. Два их неформальных лидера: Толя Зуев, которого почему то все называли Вавака (хотя обычно Вавака это Вова, а никак не Толя) и Сережа Бовкуш, - оба высокие под два метра, крепкие парня, которые привыкли, чтобы им подчинялись, и не терпели возражений. Вавака был очень похож на крутого бандита, особенно, когда раздражался или изображал злость. В первые же дни после приезда я видел, как Вавака шел по асфальтовой дорожке, а навстречу ему взвод новобранцев из учебки, строем, человек пятьдесят. Ваваке, видимо, было лень уступать дорогу строю, и он так рыкнул на них: "Стоять, салаги", - что весь строй испуганно сбился и остановился. Потом, правда, смилостивился: "Чё стали, топайте дальше", - и строй продолжил движение, опасливо обтекая Воваку стороной.
И Вовака, и Серёга Бовкуш были на особом положении ёще и потому, что оба были водителями транспортных машин. Таких автомашин было две в роте. На них привозились продукты в гарнизон. Часто приходилось возить продукты из Хабаровска, ездить в командировки и подальше. Машины должны были быть всегда в готовности. И Серега, и Вавака очень с большой любовью относились к своим машинам. Если необходимо было срочно заменить, какую либо деталь, запчасть тут же снималась с любой боевой машины, на которой стояла радиостанция, и ставилась на транспортную машину. И попробовал бы кто из водителей боевых машин возразить. В случае тревоги не все боевые машины могли выехать из ангара, но транспортные - всегда были на ходу, чистенькие и вылизанные.
Остальные новосибирцы были пожиже, но тоже не лыком шиты. Они также регулярно "воспитывали" салаг и молодых и следили, чтобы установленный порядок никто не нарушал. Сорока, Рассказов, Елсуков (Сына), Паша Балюк - с ними вместе не ленился заниматься молодежью и Наиль Мусолямов, по кличке Ноль из Башкирии. Все они были разные: Сорока - красавец, прекрасно играл на гитаре, Рассказов - хитрец и юморист, Сына - чрезвычайно любознательный пацан, но очень мало что знающий и с большим желанием, узнающий что-нибудь новое, Ноль - душевный интересный парень, изображающий из себя очень строгого по отношению к молодежи.
Обычно и в других частях установленный порядок, чистоту каст поддерживают "фазаны". "Старики" - те, кто прослужил уже полтора года, - занимаются больше подготовкой к дембелю, и дела в части их интересуют в значительно меньшей степени. Подготовка к дембелю, по мнению старослужащих, - очень серьезное дело, требующее времени, связей и ресурсов. Нужно подготовить дембельский альбом. Обтянуть альбом бархатом, красиво наклеить фотографии, сделать к ним подписи, собрать пожелания сослуживцев с их подписями и адресами, сделать дембельские сапоги со скошенными подбитыми каблуками, набойками, специально обработанными особой технологией голенищами. Необходимо добыть полный комплект армейских знаков отличия: с точки зрения гражданских - просто значков на кителе, а для служивых - предмет гордости, почти как орденские планки. Необходимо подкоротить и модифицировать шинель, а ремень и бляха к нему вообще отдельная песня. Так что дел у "стариков" хватает: из фазанов они пытаются превратиться в павлинов (пушат хвост, чистят и раскрашивают пёрышки), и им обычно не до того, чтобы серьезно заниматься "воспитанием" молодняка. Каждое утро на утреннем построении кто-нибудь из молодых четко и громко на всю роту объявляет: "До дембеля осталось ... и количество дней, которые остались до приказа об увольнении в запас и начала нового призыва".
"Молодняку" дел хватало. В первые два месяца (до принятия присяги) ты в деле практически непрерывно. Первые 5 ночей спать практически не получается. Примерно 5-7 раз за ночь будит крик: "Подъем! Одеться! Выходи строиться на центральном проходе". Норматив - 40 секунд. Нужно успевать. Особенно напрягают городских жителей портянки. Некоторые пытаются схитрить, прячут портянки под подушку и быстро вставляют босые ноги в сапоги. Старшина знает эти хитрости и среди ночи выводит солдат маршировать на стылый зимний плац. Хитрецы вынуждены сознаваться и получать свои наряды вне очереди.
Наряды вне очереди... В первые месяцы службы они на меня валились ежедневно. И хорошо, когда мне выпадало чистить картошку на кухне почти всю ночь. Гораздо неприятнее была моя обычная в первые месяцы ночная работа. Обычно к двум часам ночи я заканчивал драить туалет и шел спать, а следующим вечером на построении ко мне подходил старшина роты и спрашивал:
- Почему не брит? Один наряд вне очереди.
- Я брился с утра. Борода быстро растет.
- Два наряда вне очереди.
Я прекращал спорить и сразу после отбоя, взяв тазик, швабру, щетки, песок, шел на свое ночное рабочее место. Наряды я получал за все: за разговоры после отбоя, за то, что по команде старшины: "Рядовой Кирилец ко мне, бегом", - я скорее шел, чем бежал, понимая, что старшина, как и любой другой фазан, занимается дрессировкой, а на самом деле никуда не спешит. Он, действительно, спрашивал, не видел ли я Еремеева, или приказывал принести свежую газету из Ленинской комнаты.
Первые месяцы службы я, понимая, что я уже взрослый человек с высшим образованием и должен быть серьезным дисциплинированным воином, пытался соблюдать дисциплину, слушаться начальство, выполнять устав, соглашаться на занятиях с тем, что прямой угол - 100 градусов, а 90 градусов - это температура кипения воды. Я даже не очень спорил с тем, что в состав ракетного топлива входит секретная жидкость "кон", которую иногда называют "щелочь". Это потом я стал подговаривать сослуживцев спросить у командира роты, рассказывавшего на политзанятиях про атомную бомбу и упомянувшего, что атомное ядро маленькое и весит всего несколько Ангстрём, спросить: "Ангстрём - это сколько в граммах?". "Не умничай",- отвечал капитан Архипов Болоту, о котором я писал выше, в то же время понимая, что это Кирюхины штучки.
Испортились у нас отношения первый раз перед Новым Годом, когда я решил сделать приятное всей роте и выпустить большую стенную газету с отдельными поздравлениями чуть ли не каждому воину. Газета под названием "Боевой листок" состояла из шести склеенных между собой стандартных листов ватмана и занимала всю стену в Ленинской комнате. В процессе ее изготовления я поближе сошелся с Еремеевым и Грачевым, которые выполняли техническую работу, и с Чернухой (Славой Черновым, который относился к касте молодых, так как прослужил только полгода).
У Чернухи была светлая голова и прекрасный юмор. Кроме того, он был торговый моряк и уже объехал полмира. Как он говорил: "В Японию ходил, в Гонконг ходил". Он здорово рассказывал, какие красивые прозрачные кофточки он привозил своей девушке. Это в 1970 году. Я не то, что не видел, мне даже представить по описанию было сложно, какая это красота: прозрачные черные кофточки с плотными золотыми цветами. Он же впервые угостил меня настоящей американской жвачкой в виде тонкой-тонкой пастилки, упакованной в фольгу, и с яркими цветными мультяшными картинками на верхней бумажной упаковке. Такие яркие краски я видел только на QSL - открытках, подтверждающих радиосвязь с зарубежным радиолюбителем (я писал о них в части "Детство"). Мы с ним подружились почти сразу, прекрасно друг друга понимая Он был мне наиболее близок во время службы, если не считать новосибирца Пашу Балюка, о котором я обязательно расскажу ниже.
С Чернухой вместе мы сочинили "Новогодний детектив", который занял центральное место в газете. Детектив начинался словами: "В Новогоднюю ночь гражданин Плюваев-Куваев проснулся оттого, что по стене бродили тени. Прошлепал босыми ногами к выключателю и включил свет. На кровати лежала его супруга, распиленная на две симметричные половины. Причем одна половина была тщательно отшлифована. По случаю такого серьезного дела из Москвы пригласили майора Пронина. Майор, мельком взглянув на несчастную женщину, распорядился: "Труп сшить и на помойку. Преступника будем искать по ресторанам". И они отправились в ресторан Тьму-Таракань...".
Мы с Чернухой, сочиняя эту хрень, смеялись почти весь вечер и особенно балдели, когда детектив был оформлен иллюстрациями. В роте газета всем понравилась, и командир роты, который вряд ли прочитал хотя бы один лист, тоже решил похвастаться и показал газету командиру части подполковнику Плотникову (которого народ уважительно называл Седой). Пока Седой внимательно читал "Новогодний детектив", капитан Архипов стоял подле, ожидая благодарности руководства, с гордым лицом человека, хорошо сделавшего свою работу. Наконец Седой повернулся к Архипову, и у того вытянулась физиономия:
- Что за чушь? - сказал подполковник, - На фига ты здесь эту простынь развесил? Сделай нормальный боевой листок. Простыню убрать.
Архипов сразу запричитал:
- Виноват, исправлюсь, это эти с высшим образованием умничают. Недосмотрел. Накажу всех.
Мне стало обидно за нашу работу, и с этих пор я перестал быть лояльным к Красной армии и терпимо относится к нашему командиру роты Ивану Павловичу Архипову.
Командир части мне нравился больше. У него был своеобразный, интересный юмор, и я часто смеялся, когда этот юмор меня не касался. Когда же касался... Как то я, выполняя приказ старшины, строгал плаху в столярке, когда туда зашел Седой.
- Здравия желаю товарищ подполковник!
- Здравствуй, а почему ты здесь?
- А где я должен быть?
- На гауптвахте, естественно.
- Почему "естественно"? Мне никто не объявлял взыскание.
- Так я тебе объявляю.
Балдежный командир, верно?
Постепенно отношение ко мне со стороны старослужащих менялось к лучшему. Я научил всю роту играть в преферанс, и постепенно все, если не были заняты на службе, играли. Выделились особо талантливые игроки, и произошло естественное деление на класс "А" и класс "Б". Лучших игроков класса "Б" иногда приглашали поиграть с "ведущими мастерами". Кроме того, для тех, кто не любил карты, мы с Чернухой разрисовали на листе ватмана "Монополь" (в те годы эта зарубежная игра была мало кому известна в нашей стране) и показали, как в неё играть. Игра вызвала живейший интерес, и за прямоугольным листом ватмана в Ленинской комнате всегда сидело несколько человек, которые продавали и покупали магазины, заводы, кинотеатры и казино. Летом меня взяли в футбольную команду части, в которой из нашей роты играли Вавака, Сережа Бовкуш, Паша Балюк. Мы выиграли несколько игр подряд и даже вышли в финал кубка военного округа.
К этому времени я сильно сдружился с Пашей Балюком. Пашка был оптимист, не отходил от меня ни на шаг, всегда о чем-нибудь расспрашивал и впитывал знания, как губка. Пашка тоже не любил командира роты, называл его "Кнайфель", так как Архипова перевели на Дальний восток из советской группы войск в Германии, и он часто приводил в пример те войска как образец дисциплинированных воинов. Паша всегда был готов поддержать мои розыгрыши Архипова, да и сами они с Чернухой тоже много выдумывали интересного.
Розыгрыши, если честно, были не очень добрыми. Я стою дневальным в роте (с оружием на входе в роту у тумбочки с телефоном), Паша Балюк, который неплохо имитирует голоса, в два часа ночи звонит капитану Архипову домой в Князе-Волконку: "Архипов? Это Ланец (майор, зам командира части по техническим вопросам). Быстро в часть, чтобы через 10 минут был в роте. У тебя здесь черт знает что творится". На испуганный голос Архипова: "Что случилось товарищ майор?", - Паша был суров: "Я сказал, быстро в роту!". Через 15 минут запыхавшийся Архипов влетает в роту и сразу ко мне:
- Где Ланец?
Я в недоумении:
- Не понял, товарищ капитан. Кого Вы ищете? Рота спит, никто не приходил из офицеров. Разбудить старшину?
Капитал понимал, что его надули, но делал ещё одну ошибку и тут же, среди ночи, звонил домой майору Ланцу: "Товарищ майор, вы меня не вызывали?". Я стоял у тумбочки с телефоном и слышал, как "зампотех" рассказывал Иван Павловичу что-то, отчего наш командир то бледнел, то краснел и, в конце концов, тихо положил трубку на рычаг. Он, конечно, понимал, что без Кирильца здесь не обошлось, устраивал с утра разборки с привлечением дневального, дежурного по батальону офицера, старшины роты, но ничего не добившись, выпучивал на меня глаза и шипел: "Ну, я Вам покажу!".
Такую шутку часто повторять было сложно. В следующий раз в шесть утра в воскресенье звонили и, представляясь специалистом коммунального хозяйства Сидоровым, просили срочно проверить наличие горячей воды в кране. Когда капитан, убедившись, что вода на месте, бодро рапортовал об этом спрашивающему, ему советовали срочно мыть ноги и ложиться спать.
Весной прибыли новые призывники. Старшина по приказу Ивана Павловича выстроил их отдельно, но рядом с ротой. Командир роты подошел и поздоровался с новобранцами: "Здравствуйте, товарищи". "Здравия желаем, товарищ капитан",- ответили те довольно громко, но не очень дружно. "Учитесь, как надо здороваться",- сказал капитан и подошел к роте: "Здравствуйте, товарищи!", рота дружно вдохнула воздух, как нас учили здороваться, и .... тишина на выдохе. Иван Павлович, в недоумении сразу же повторил приветствие, а в ответ рота снова дружно вдохнула воздух, а на выдохе вновь тишина. "Не хотите здороваться? Ну, я вам покажу! Правое плечо вперед! Шагом марш! Запевай!". Рота протестовала. Некоторые молчали, некоторые затянули: "Бывали дни веселые", - часть пела отрядную песню. Капитан гонял нас по плацу 4 часа. Уже ближе к обеду, когда все замерзли без шинелей на холодном весеннем ветру, командир попытался научить нас здороваться вновь. Рота дружно вдохнула и на выдохе произнесла: "Иди на ...". Из окон расположенных вокруг плаца казарм части начали высовываться любопытные воины. Иван Павлович рассвирепел и велел старшине гонять роту бегом до самого обеда.
Дурацких шуток было много, но самая, наверное, злая по последствиям, которые мы сами не ожидали, была шутка, связанная с отъездом командира в отпуск в Сочи. Буквально накануне мы, узнав о том, что Архипов уезжает в отпуск, отправили ему из Хабаровска телеграмму: "Кнайфель, Косого замели, сматывай удочки!". На следующий день капитан улетел в Сочи, а вслед ему на главпочтамт Сочи, до востребования, полетела телеграмма из Хабаровска: "Кнайфель, грузите апельсины бочками. Братья Карамазовы". Говорят, Архипова вызывали в военную прокуратуру и интересовались, как он связан с братьями Карамазовыми и почему он так спешно уехал, получив сведения о провале Косого.
Я думаю, Архипов жаловался на меня командиру части, потому что, встретив меня как-то в городке, Седой остановил меня и сказал, сопровождавшему его офицеру: "Кирилец - хороший стрелок, плохой солдат".
К лету жизнь моя в армии сильно изменилась и приобрела совсем другой характер. Во-первых, я уже отслужил половину своего срока и настаивал, что перешел в касту "фазанов" и через три месяца стану "стариком". Я перестал вставать утром на зарядку и очень редко становился в строй. Во-вторых, мой непосредственный начальник, начальник службы радиационной безопасности старший сержант по прозвищу Химик, отслужил свое и ушел на дембель, должность эту в нашей роте сократили, и я перестал быть помощником дозиметриста. Меня назначили на почетную и уважаемую в армии должность-почтальона части. Отныне я мог каждый день выходить с территории части в поселок Князе-Волконка на почту, получать письма и посылки для всех курсантов учебного батальона.
В увольнительную меня так ни разу за год и не пустили. И, если я и уходил в город, то только в "самоволку". Даже когда ко мне в гости заехал Толя Приходовский меня в увольнение не пустили. Толя, муж моей родной сестренки Тани, родом с Сахалина и, возвращаясь из дома в Томск, пересадку он сделал в Хабаровске. Толя был математиком, специалистом по автоматизации и кандидатом в мастера спорта по шахматам.
Мы гуляли по Хабаровскому городскому парку, и я рассказывал ему о превратностях службы, когда мы увидели огромный стол, чуть меньше теннисного, выполненный в виде шахматной доски. Шахматные фигуры огромные (30-40 сантиметров в высоту), вырезанные из дерева. Вокруг стола много народу, стоит народ в несколько слоев, задние пытаются увидеть то, что происходит на доске, через головы тех, кто стоит ближе. Мы заняли очередь и стали ждать, когда она подойдет.
Когда Толя занял место за доской и расставил белые фигуры, то, как бы нечаянно, поменял местами короля и Ферзя. Из толпы сразу же возмутились и Толя, изображая, неуверенность, поставил короля и ферзя на нужные места. Ход был его, и он в нерешительности задумался. Послышались советы: "Начни Е2-Е4", "Давай Д2-Д3", "Да лучше конь F3". Толя выслушал всех и сказал тому, кто советовал "Е2-Е4": "Думаете так лучше?" - и, нарочно перечисляя все буквы "А1", "B1", "C1", "d1", "e1", он находит пешку "е2" и двигает ее вперед на две клетки. Соперник сразу отвечает "е7-е5". Толя снова задумывается и ждет подсказок. Подсказки сыплются, как из рога изобилия: "Давай Русскую партию", "Давай центральный гамбит", "Пихай д4", "Лучше королевский гамбит", "Толкай пешку на F4". Толя опять выслушал всех и обратился к тому, кто предлагал пешку на "F4" и играть королевский гамбит: "Вы так советуете? Ладно". Так он играл и дальше. Выслушивал всех, выбирал тот ход, который, по его мнению, был необходим и делал его. К концу партии, когда стало ясно, что Толя выигрывает, народ зароптал, он же по подсказкам выиграл, надо его тоже заменить на следующего по очереди (игра была на вылет). В конце концов, Толя выиграл и остался за доской.
Вторую партию, под недовольное ворчание некоторых, он играл так же и, когда положение соперника стало проигрышным, Толя предложил ему поменяться фигурами. Играл он черными и сказал гражданам: "Я всегда белыми сам играю, я только черными не умею сам". Поменялся, стал играть без подсказок (попросил никого не подсказывать, сказав, что белыми он и сам умеет играть) проигранную соперником партию и выиграл ее к полному удивлению публики. Поблагодарил всех, сказал, что "без вас всех я бы никогда не выиграл", и пошли мы оттуда под изумленные взгляды местных шахматистов - любителей.
В работе почтальона были и особенности, связанные с тем, что почтальоном я был в военной части. Довольно часто приходили письма странным адресатам: красивому солдату, самому доброму воину, будущему другу... Такие письма я отдавал нашим поварам, ребятам деревенским с начальным образованием. Они начинали переписку, и у каждого из них уже образовались почтовые романы. Повара уже закончились, их было всего четверо, а письма к смешным адресатам продолжали поступать. Как-то письмо с адресом: "семнадцатому по списку", - увидели Паша Балюк с Чернухой. Чернуха обалдел, прочитав адрес: "Интересно, что они там пишут, может посмотрим и ответим?". Как словом, так и делом. Девушка писала, что окончила 10 классов, а сейчас лето и она ходит купаться со своей подругой на реку и пруд - отстойник. Заканчивалось письмо оригинально: "Если схочешь писать, то пиши, а если не схочешь, то не пиши". Ответ мы писали втроем, обсуждая каждую фразу и балдея, как запорожцы, которые пишут письмо турецкому султану: "Здравствуй, дорогая незнакомая пока Анжелика! Во первых строках своего письма спешу сообщить тебе, что меня звать Вася. Опешу (орфографические ошибки делались сознательно, для создания образа Васи) немного о себе. Учился в профессионально-техническом училище широкого профиля с интеллектуальным уклоном. Образование у меня высчее. Окончил высчую школу вирховой изды. В армии я думал, что буду первым в кавалерийской части, но боевых лошадей на всех не хватает и меня взяли семнадцатым по списку в транспортную ракетную часть. Выдали лошадь Маньку с ручным управлением и телегу, на которой я вожу ракеты класса земля-воздух. Мой командир обещал покатать меня на этой ракете. Если схочешь, я и для тебя договорюсь. Досвидание пока еще незнакомая Анжела. Пеши.
П. С. (позабыл сообщить). У нас в части нет отстойника и купаться нам негде. Вася Лобзиков".
В ответном письме Анжелика прислала свое фото и написала, что скоро будет проезжать на поезде мимо Хабаровска. Во втором письме мы писали дорогой Анжелике, чтобы проезжая мимо Хабаровска, она не проезжала мимо. Вася Лобзиков обещал ее встретить как следует: "Я постелю красную ковровую дорожку от вокзала до части, скуплю все голландские тюльпаны, выращенные к этому дню, и доставлю их в Хабаровск самолетом. Все мои друзья придут на вокзал бросить цветы к твоим ногам. Кстати, почему их нет на твоей фотке. Там ты снята только до талии. Твоими глазами восхищаются все мои друзья. Они у тебя большие, выразительные и грустные, как у моей Лошади Маньки. Я тебя не зря сразу полюбил, ты очень похожа на мою любимую лошадь Маньку. Пеши. Приезжай, если не приедешь, мы умрем вместе с Манькой".
Анжелика не приехала и в следующем письме мы писали: "Я очень ждал тебя. Я сшил тебе белое свадебное платье с вышивкой на груди: "Анжела + Вася=Любовь". Мне это было сложно. В нашей части служат только москвичи. Они жадные и даже свои иголки подписывают. А уж как я добыл белый материал для подворотничков ценой в три наряда вне очереди, теперь тебе не расскажу. Я ждал тебя, но ты не приехала. Лежу теперь один на бетонном полу казармы и страдаю. Лошадь Манька меня тоже предала и ушла к другому хозяину".
Вот так, по дурацки, проходили наши летние армейские будни. Будень 265 начался необычно. Нас, кому до дембеля осталось сто дней, вызвали к одному из замов командира части, который предложил нам "дембельский аккорд": "Если вы за три месяца отремонтируете штаб части, я вас отправлю домой первым эшелоном. Если будете работать некачественно или медленно, поедете последними". Мы, конечно, согласились, хотя нашего согласия никто и не спрашивал. Зато мы себе выторговали право в строй не становиться, на зарядку не ходить. Вставали мы до подъема и уходили в штаб, а возвращались к отбою. Это было прекрасное время, работали мы, как на калымах, полный световой день, но никто не изводил нас дурацкими командами: "Ко мне, бегом", - никто не проводил среди нас политзанятия, никто не заставлял горланить строевую песню, мыть асфальт в части и окапываться саперными лопатками: "от меня до следующего столба".
Единственный раз за всё это время мне пришлось десять суток отсидеть на гауптвахте сразу после празднования в части 54 годовщины Великой Октябрьской революции. В праздничный день, уже ближе к вечеру, когда официальные мероприятия уже закончились, и рота отдыхала, сидя перед телевизором, рассматривая красивых московских девушек и комментируя народные гуляния, показываемые по телевизору, в роту влетел капитан Архипов:
- Рота! Строиться на центральном проходе! Равняйсь! Смирно! Рассчитайсь! Алексеев?
- Я!
- Балюк?
- Я!
- Бовкуш?
- Я"
И так далее по списку до буквы Я. Когда капитан выяснил, что все на месте, никто не убежал в "самоволку" последовала команда: "Разойдись!". Только мы вновь расселись перед телевизором в надежде отдохнуть, последовала новая команда: "Рота! Строиться на центральном проходе. Равняйсь! Смирно! Рассчитайсь! Разойдись!". Дальше было всё как в русских народных сказках, где события обычно происходят на третий раз. Через час знакомая команда прозвучала в третий раз: "Рота! Строиться на центральном проходе! Равняйсь! Смирно! Рассчитайсь!". И тут я довольно громко и отчетливо произнес: "Верно говорят, что весь мир делится на людей и офицеров". Иван Павлович среагировал сразу: "Кто сказал? Кирилец, выйти из строя! Два шага вперед!" Я вышел из строя. Архипов стал пихать мне под нос свой кулак со словами:
- Ах ты, негодяй с высшим образованием! Ну, я тебе покажу! Чуешь, чем пахнет?
- Руки надо мыть, товарищ капитан, после того, как в туалет сходите.
Рота грохнула от смеха. Архипов стал похожим на помидор и заорал: "Пять суток ареста за неподобающее отношение к начальству". Потом решил, что это мало, и добавил: "Это от моего имени и ещё пять суток от имени командира части". Вот такой у меня получился последний праздничный день в Армии.
Ремонт штаба мы закончили досрочно, но первым эшелоном нас никто, конечно, не отправил. За время службы я очень сдружился с новосибирцами. Меня отправляли домой на неделю раньше их, и мне было очень жаль расставаться. Паша Балюк перед моим отъездом подарил мне на память от новосибирцев ручные часы. Я был сильно тронут этим проявлением отношения. К тому же, это были первые в моей жизни собственные часы.
Когда я рассказывал отцу о своих армейских буднях, об издевательствах офицеров над солдатами, о том, как солдаты, в свою очередь, поступали с офицерами, отец мне не поверил. Майор прошедший всю войну сказал: "Если бы такое было в наше время, мы бы, конечно, не только не победили немцев, но и перестреляли друг друга. Такого в наше время быть не могло. Офицеры любой армии в военное время выслуживаются на поле брани, а в мирное - в кабинетах начальников". Похоже, так оно и есть.