Отступлюсь: Я уверен, что многие не станут читать следующий рассказ после ознакомления с его началом. Тем не менее, упустить эту тему попросту нельзя, а представлять её в сухом очертании - бессмысленно. Могу лишь добавить, что постараюсь не разводить "сопли" и не преувеличивать в выводах. Извиняюсь, если где-то соврал, где-то упустил или перебрал. Судите сами. Мне писать подобное трудно и ещё труднее преподносить читателю.
День был тёмный и скучный. Каждый второй прохожий, идущий навстречу смотрел на меня с отвращением. Но, что я удостоился увидеть спустя три часа после выхода из дома, уже вечером, когда небо немного прояснилось, не то, чтобы поразило меня, а просто сломало.
Недалеко от давно запущенного строительства жилого, на вид, дома часто появлялся Кирилл, который должен был вернуть мне велосипед. Встретившись, мы отправились к нему, - идти метров восемьсот через сады и дальше мимо двух стареньких трёхэтажных домов. Места довольно глухие, народу живёт мало, и он в основном пожилого возраста.
И вот вам картина, жестокая и грустная. На крыше дома, который на пути попадается первым, стояла молодая девушка, расставив руки в стороны и что-то медленно и тихо говоря. Она смотрела ровно перед собой и не двигалась, разве что её волосы плавали по ветру, гладя лицо и изредка падая на него. Внизу юноша её возраста, как-то разглядев при малом свете и поймав её слезу, очень нежно, ласково продолжил свой монолог и опустил глаза на ладонь: "Видишь, Ксюш, ещё одна у меня в руке. Никакая из них не упадёт на землю так же, как и не упадешь ты... Это бессмысленно, понимаешь, бессмысленно ты ничего не изменишь, ты не вернёшь себе невинность и себя себе тоже не вернешь... Хватит плакать, давай я вытру тебе глаза... можно, я поднимусь... Не стоит терять свою жизнь из-за каких-то там сволочей, которые хуже тебя... ведь у тебя есть будущее, есть будущее!..". Он остановился и посмотрел в небо, в её отдалённые и отстранённые глаза. "Я люблю тебя! Не ломай хотя бы мне жизнь...",- крикнув это, парень поймал ещё одну слезу и поцеловал ладонь. - "Ты же уже не любишь себя, так дай другим тобою наслаждаться, вспомни свою мать, отца, родственников, подруг?"
Я разинул рот и пытался не вмешиваться, даже не показываться на глаза. Из-за тёплого и мягкого вечера, казалось, что всё это глупость или проверка друг друга на качество. Кирилл подумал то же самое, сказал, что знает обоих и что вряд ли это серьёзно. Всё закончилось так, как и началось, неожиданно и беспомощно. Ксюша, вдруг усилила голос и сумбурно, жалобно прочитала пару строчек: "Я ненавижу тебя жизнь... Простите меня родные, если что-то не так, но суть тяжела, а мысли невозможны... Пора менять, менять всё. Я не люблю, я ненавижу тебя жизнь!.." Текст монотонно проходил разум тех троих, кто окружал её ещё несколько минут. В первый раз было тяжело слышать эти слова, а эхо обрекало и стыдило.
Спустя сутки после происшествия особый интерес стали вызывать Ксюша, причина того, что случилось, тот парень - Олег, который собирал слёзы да клялся о вечной любви, и всё прочее с этим связанное. Кирилл, зная многих в округе, смог меня поближе познакомить с теми, кто хоть что-то мог рассказать о том, что было мне интересным. Далее, я хочу предложить вам всё, что мне удалось уловить, сложить воедино и чуть-чуть от себя приукрасить.
Олег: "С тех пор, как у меня появилась возможность лицезреть все прелести жизни хоть в какой-то их части, мне очень стало интересно чувство любви, особенно после того, как я поближе узнал одну девушку в нашем классе, которая в девятом нас покинула..." (многие монологи или рассказы я записывал на кассету и поэтому часто дословно цитирую каждого).
В феврале 2004-го, через недельку после своего Дня рождения, Олег впервые увидел Ксюшу, после этого, как он сам говорит, он не мог отойти от телефона, неё и мыслей о ней. Тот день вспоминался им с горечью и с небольшим удовлетворением, довольством: "Потом подошла вот эта вот - красавица... Вот она бахнула мне в голову, сразу же. Я, можно сказать, охерел. Вообще это было чувство - особенное, только появившееся, свежее чувство к девушке. Такая вот симпатия открывшаяся у меня к ней... Оно было просто потрясающим, я никогда его не забуду!" Знакомство произошло по воле судьбы, после этого Олег не раз вспоминал господина случая.
У его отца есть подруга детства, у неё семья и сын (Паша) где-то на год старше Олега. Он с батей как-то навещал этих людей, там находился часа четыре и намного ближе, чем было, познакомился с Пашей. Через два-три дня они встретились и пошли проветриться. Паша встретил знакомых, друзей. Разговорились и пошли на скамейку в каком-то дворе. "Вообще я (Олег) человек, который хоть и хочет знакомиться и познакомиться-то может, потому что познакомиться может каждый, но... в близких отношениях и общениях часто язык не поворачивается от, так сказать, смущения друг перед другом, я думаю это известное состояние для многих людей" Потом к компании-то присоединилась и Ксюша.
Стоить, я думаю, представить обоих героев подробнее. Про Олега особо много говорить необязательно. В феврале ему исполнилось семнадцать лет. Он - человек умеренного телосложения; лицо его собой противно, но аккуратно. Спокоен и размерен, консервативен и слуга случая. Всё, что им было когда-то начато, всегда имело завершение, "конец важен во всём, без разницы какой" - говаривал он. Малоразговорчив "на простой волне", но по теме с другом или знакомым часто говорил долго и много.
Девушка, в которую он влюбился, была статная собой, яркая и симпатичная. В ней был некий магнитный шарм, завораживающий многих. Ксюша сильно приветствовала все проявления культуры, ухаживания. Олег так рассказывал про неё. "Часто она металась в разные стороны, как попрыгунчик от стенки к стенке - ловила какую-то определённую мысль... определённый путь - искала себя. Очень поддавалась любым оскорблениям, поощрениям и комплиментам, очень ранимая и духовно богатая; я бы даже сказал, она не то, что бы духовно богатая, она склонна к серьёзным речам, серьёзным чувствам, серьёзным отношениям. И в то же время было в ней что-то такое легкомысленное. Падала от жестоких сцен в каких-нибудь фильмах..., любила детей. Ей можно было подписать два знака равно. Первый знак равно гласит так: я здесь, перед вами! любуйтесь мною! я красива, обаятельна... А второй знак означал бы такое, приблизительно: только, только пожалуйста не говорите что-нибудь плохого, не сделайте ничего такого, что было бы... было бы так больно, так неприятно, так скользко и противно, фу! не надо, вот я не могу это переносить, не оскорбляйте пожалуйста меня, ну пожалуйста... И она вот стояла, показывала собою такую вот персону, а внутри вот так вот трепетала, чтобы её не исключили из нормальных людей".
Под конец февраля отношения двух вышеописанных людей стали связываться во что-то конкретное. Олегу приходилось понимать его влюблённость и неохотно сопротивляться ей, ему очень не хотелось сочетать школу, родителей и будущий университет с девушкой на первом плане. Ксюха улавливала любовь к себе - увлечённо игралась в заигрывания и встречи. Ей иногда нравилось опаздывать, извиняться, делать так, чтобы перед ней извинялись, и вызывать ревность к себе. Двадцать второго февраля она два с половиной часа бегала по магазинам и выбирала подарок Олегу. На следующий день после школы Ксюша позвонила ему и настояла на встрече, через двадцать пять минут они увиделись. Девушка тут же протянула вперёд руку с подарочным пакетиком, вопросительно и ласково улыбнулась и, прислонив голову к правому плечу, - всё как у невинного ребёнка - глазами спросила "Ну как?". "В пакете лежала фирмовая ручка - вся как у директоров - коробочка, инструкция, запаска", - рассказывал Олег. Ксения знала, что он обожает "красивые ручки и красиво писать". А Олег, узнав, что в пакете, открыл рот и сказал: "Ух ты, молодец... прекрасно!". "Ну, типа, поцеловались, она что надо пожелала красиво и ласково - всё как у нормальных людей".
К восьмому марту в их отношениях всё стало понятно. Олег (не совсем цитата): "Я тяжело понимал, что влюбился и сильно влюбился; но всё на лицо. Когда я приходил домой после встречи с Ксюшей дар делать уроки или говорить с родителями, зачастую пропадал. Всё неизменно приходило к ней и только; бывало, что мелочь становилась великой и грандиозной; ведь мелочь-то исполнена ею. Иногда разум упирался не в неё, зато в то, что рядом с ней - я понимал, что любовь бескрайне огромна и сильна, что барьер, который мне придётся перескочить, чтобы выйти из-под её влияния, выше, чем любой хоть как-то мною вообразимый предмет. Мне было очень тяжело... не потому что я любил, а потому что ощущал чреватость. Я забирался под одеяло, не спал часами, только о ней - думал и помнил о ней. Задач по физике, химии, математике, сравнимых по сложности с реальным человеческим влечением, не существовало, и существовать не будет... Её фигура, внешность, лицо - великолепные, изящные, безвозвратно фантастические; душа, разум - ласковые, понимающие многие капризы, улыбающиеся, жалеющие раненных и угнетённых, любящие друзей и людей, - рассказывая, Олег чертит руками очертания непременно уродливой, но важной для него фигуры на воздухе и тянется всё ближе и ближе неизвестно к чему, вдруг резко отдёргивается назад. - Память об этом, воспроизведение этой памяти - ужасная мука для моего сознания. Ксюшенька, я!.. люблю!.. тебя!.. и ничто не сравнится с этой любовью, вечной и сильной как сталь, наделённая разумом. Но судьба моя никогда не остановится и будет перечить моим желаниям, столько, сколько раз я буду вдыхать этот воздух... И, кажется, то, что сейчас не касается тебя ещё опасней того, что прямо на твоих коленках. Представь, ты можешь это представить?! Нет! Да и зачем это тебе? Ты всё равно только вспомнишь об этом и сразу пусто в чужом сознании. А какого мне?! - голос начинает срываться, начинается больной и жалостный крик. - Вы все никогда не сможете любить, вы, словно ничтожные извращенцы, простите, ебётесь, только и всего. А я любил, прикинь, человек любил и что?!... А насрать вам на всех, что вам кто-то изящный, чувственный, искренний?!...". Я продолжу, когда будет всё на своих местах, сейчас, пожалуй, оставим слова с нераскрытым смыслом.
Ксюша знала одно - долго она с Олегом не протянет - проблескивала скука, некая недостаточность в общении рядом с ним. Он откровенно мало говорил, да если и говорил, то странно и сухо, как бочка. Ксюша понимала, что перед ней прекрасный человек, но всё же?.. Казалось, будто не следует его любить, так как общность с ним приведёт в меланхолию и неразвитость речи. Она не верила всей той искренности, которую ей предлагали. Но если бы Ксения разбиралась в людях более тонко, она, пожалуй, была бы счастлива. Однако, расставаться с Олегом ей не хотелось, больно уж скучно быть одной - ещё больнее, чем с Олегом.
Пятого марта Олег начал искать варианты для подарка, у него было тысяча шестьсот рублей - "запасы на всякое, типа такого". "Мне всё время казалось, будто купить кольцо или цепочку это как-то просто, даже сухо. Я вздумал купить ей какую-нибудь очень хорошую, красивую и дорогую статуэтку. Это были два небольших, очень аккуратненьких серебряных голубка. Это действительно дорогая штука, красивая и чем-то напоминающая мне о безответной... даже нет, об искренних чувствах, о свободе вместе! Вот, наверное, - это то, что побудило меня купить ей этих двух серебряных голубков... Больше всего меня вырубало, да и до сих пор вырубает то, что я ей сказал, вручая это. Не знаю, как я сказал это, но почему-то так получилось - я вручаю их ей и говорю примерно следующее: "На. Это тебе в честь нашего...". Вот не могу это ещё раз повторить, потому что это глупо. И не буду повторять.
Теперь знакомьтесь: Маканис Дима, английских кровей парень. Дед числился в армии Великобритании, но после войны неизвестным образом попал в СССР. Димочка рос в семье, где для каждого было приоритетным существовать в консерватизме, важности и уверенности, вести себя на людях не так, как гласит обстановка, а согласно этикету, сохраняя приветливость и тактику, умея привлечь внимание и т. д. Родители делали всё для того, чтобы Дима вырос образованным и ценным. Оно в принципе и получилось, только частью своей утекло в другое русло. Я неоднократно встречался с ним и у него дома, и на улице, и у себя дома. Изначально он знакомился, спокойно говорил, пытался понравиться, намёками спрашивал о своём успехе. Потом, ему удалось освоиться возле меня, пристроиться к моим ценностям и, потихоньку, Дима начал раскрываться. По-моему, в нём ничего особого-то и не открылось - всё было понятно изначально, - но всё же, появилось что-то другое, не заглаженное приятной плоскостью. Он оказался вальяжным, вульгарным и раскованным, пустым, но определённо честным. Он сильно матерился и не мог существовать без этого стиля речи. Ему приходило в голову поучить меня, подколоть, нагрубить, обидеть... Совершенно непонятно, зачем ему нужно было выставляться перед моими знакомыми, встреченными нами. Маканис любил эгоистично преувеличить и соврать, показаться пошлым и грубым, прикольным; умопомрачительным в словах, выражениях, повторявшихся периодически. Его личность, метательная и глупая, становилась с каждым днём всё менее приветливой и интересной. Зато...
Вспомните нормальную, веселую девушку; лет этак семнадцати. Существенно молодую, но, думающую о своей взрослости. Она обладает лёгким шармом, красотой, необходимостью, частой деловитостью; выставляется почётной и достойной. Например, Ксюша, любя красивые речи, улыбки, ужимки, подмигивания, как признак внимания и её ценности для парня, просто таяла под ними. Таких девушек было много на Димочкином веку, всю их прелесть он понял ещё года три-четыре назад. Его умение общаться и привлекать к себе, "плюс" та же Ксюша в двух метрах, позволяли ему свободно удовлетворять свою потребность в слабом поле. Чуть позднее всё это переросло в своеобразное хобби: "У меня была уйма баб, и все как на одно лицо. Поведи её пальчиком, заинтересуй... Всё, бля! Она твоя навеки. Вот я и ебусь с ними: завлекая, бросая, снова завлекая, терпя... и всякая такая хуйня".
Жизнь, как известно, обязательно иногда подберёт тебе какой-нибудь угол, неровность.
Во второй половине марта Дима, прейдя домой из школы, направился к знакомому за сборником сокращений по литературе. На пути ему встретилась Ксюша, идущая к Олегу...
"Короче пацаны, бля, пиздец! Отвечаю: Иду я как-то к своему другану за сокращениями по литературе и всё... И вижу, блядь, эту Ксюшу. Пиздец, я сзади шёл: у-у какая жопа, бля-я-я, вот бля-я-ядь, вот бля-я-я, а-а! Такую бы всем, ебаный кисель! Ну не ширинка бы, не молния - хер мой, елдак бы мой выскочил бы наружу только впуть, блядь, вот только впуть... отвечаю пацаны, бля... Вот слушай, Сань, вот ты представь себе: идёшь ты, блядь, по улице и видишь бабу, у которой жопа, блядь, как, на хуй, спелый персик, еб-т; вот только, блядь, посередине бы вогнать, вколотить свой елдак ей! ну что ты будешь делать?! Ну и хули, еб-т - я знаю, что такое бывает, как это надо делать - с ней надо пойти познакомиться. Ну я её так обхожу, смотрю на лицо - заебись!!! заебись талия заебись, грудь заебись, сиськи, во!! Просто, блядь, фантастика, да таких бы, блядь, всему миру раздавали... Ну я значит остановился, чуть свернул налево, посмотрел на дом, потом ещё ч-ч-что-то чуть-чуть постоял. Потом, когда... она начала опять меня обгонять - мимо меня проходить. Я ей говорю, девушка, извините, пожалуйста, вы не подскажете, где здесь улица Промышленная, дом пятьдесят один? Она такая, ну знаю, знаю где. Я говорю, не могли бы вы мне показать, куда пройти? Ну здесь, в принципе, не так уж далёко, но всё же: вот, значит, сейчас пройдёте чуть-чуть вперёд, повернёте направо и т. д. А я ей говорю, девушка, девушка, вы случайно не туда идёте? Она говорит, ну вообще в ту сторону. А не могли бы вы со мной за компанию туда сходить, заодно покажетё поточнее, а то мне вот немножко непонятно ваше объяснение? Она соглашается. Ну, естественно, как зовут, сколько лет, хуё-моё... Я спросил куда она идёт. Сам сказал, что к челу там одному, которого я знаю, но, блядь, не знаю где он живёт - только название. Всякую хуйню там спросил - бред, бля, в общем, ну как обычно: подсластил ей, улыбнулся пару раз, сыграл приветливого, воспитанного - в пизду, понятно короче... Телефон, она мне, сука, не дала, зато сказала, что живёт недалеко, учится там-то, зовут Ксюшей, как известно. Ну так она меня и довела до места, я ей сказал, пока, может быть ещё увидимся, пиздуй домой и т.д. Потом, значит, я выяснил по своим источникам телефон и, блядь, позвонил ей. И говорю, знаешь, вот у меня такая проблемка есть, мне вот на день нужно, чтобы кто-то побыл моей девушкой, вот просто обязательно, я тебе, если хочешь, заплачу. Просто мы с одним парнем поспорили, чтобы кто-то из нас за десять дней первым нашёл себе девушку. Мне нужно, чтобы хотя бы на день, ну вот на день, кто-нибудь побыл со мной... Пизжю ей конечно. Ну она как бы согласилась, говорит, что мне как бы без проблем, хули, дело просто. Ну и всё, хули? Я, значит, за ней зашёл, мы пошли гулять, бля. А она пиздец, она так меня возбуждает; вот я охуеваю всем своим охуеванием. Такая баба, блядь, была, такая баба, что просто пиздец! Ну невозможно жить же без таких, ну как вот?.. Сань, вот ты представь, как можно жить без красивых девушек, вот я, например, не понимаю, как можно их не кадрить под себя, не подминать их под своё крылышко, как можно, блядь, этим не заниматься, ну как вот, объясни мне? Ну кто, блядь, знал, что так будет, ну кто, на хуй, ну, бля, это же шмара ёбаная, сука такая, она же ни хуя не знает, она же думает, что она крутая, если она так показывает себя, так она ж, блядь, на свою голову сама себе норовит, сама лезет, пизда горбатая. Какие же, блядь, они тупые, а-а, эти бабы, ну вот ёбаный в рот, ну просто совершенно тупые!"
От Димы исходил дух рассказчика, он сопровождал всю свою речь жестами и интонацией: вспоминая то, что говорил Ксюше, менял голос на шёлковый и аккуратный; произнося "блядь", частенько мотал головой и, словно, причитал; описывая девушку, махал руками и подпрыгивал.
Самой загадочной частью в Диме, к моменту окончания представленного монолога, оставалось его непосредственное отношение к девушкам, его заинтересованность в них. Вроде бы, он знакомился с ними постоянно, всегда хотел больше и больше подруг; но всё же называл это хобби. Мне удавалось потихоньку выманить из него то, что он вряд ли кому-то до этого говорил. Я узнавал интересные и талантливые вещи, чем-то похожие на просьбу. Дима не раз говорил о том, что его просто колотит от девичьей наивности, оттого, что многие подружки "подплывают" под него "и ничего не делают - ждут пока я начну, - только красуются, как шлюшки у дороги". Желал себе не иметь жену, так как ни одна ему не приглянётся "до тех пор, пока не станет ценить меня самого, а не мой язык и улыбку - согласись, язык и улыбка - это настолько примитивно и мало, что только в голове и укладывается, хе-е-хе-хе". У него была подруга, которая знает его с пелёнок, между ними никогда ничего не было, кроме дружбы, при этом, Дима считал эту девушку лучшим другом всей прошедшей и настоящей жизни. "Я не раз ей говорил, чуй таких же ёбырей как и я за километр и не приближайся, по крайней мере, блядь, не давай, помни, не давай понять, что он тебе понравился! А не то пиздец - ты будешь отодрана им как ему всхочется. Нет, дура, как будто бы, блядь, меня и не было, на хуй, вовсе. Подвалил к ней такой же пидор-оборотень, как и я, лишил девственности и послал, чуть ли не на хуй. Ревела, блядь, ебаный в рот, хуже дырявой крыши, вот отвечаю, пацаны. Ну и хули, делать нечего: "понеслась пизда по кочкам". Я прусь от них: продырявили, теперь всё можно - она главная, - блядь, нимфоманки ёбаные, и ведь не пройдёт это уже... Проросли у нас бабы, хуже пацанов: пока она девственница, она клюёт на всяких пидоров, как дура пробитая, потом она теряет свою невинность и начинается?.. Но нет же, нашлось грёбаное исключение, полюбуйтесь - Ксюша!"
Они вышли от Ксюши часа в два и поначалу пошли вперёд, просто вперёд:
- Ты не будешь против, если мы сейчас зайдём к моему другу? - начал Дима.
- Да нет. Это к тому, с которым ты поспорил?
- Да, именно к нему.
- А ты не думаешь, что он может воспользоваться тем же приёмом, что и ты?
- Он нет, он вряд ли.
- И почему же?
- Вот ты бы на моём месте стала бы применять столь наглые методы, зная, что с тобой могут обойтись также? - Дима поматывал головой и выпрашивал взглядом такой ответ, какой он хотел.
- Я первая спросила.
- Ну а всё же? Стала бы, или что-то бы остановило?
- Да, стала бы. Поспешила, разве только, - Ксюша легко задумалась.
- А я бы нет, и знаешь почему? Да потому что всё можно было бы раскусить, как молоденькое девичье сердце.
- А что ж ты так уверен в том, что это легко раскусить, - Ксюша улыбнулась протяжно и широко.
- Увидишь при случае. Но, даю гарантию, что твоё пари превратилось бы в доказательство истинности твоего знакомства, а не в обычное признание победы.
- Не убедительно, - улыбка до сих пор не спадала.
- От чего ж ты так уверена в том, что это не убедительно? - Дима ярко взглянул ей в глаза и ответил растрёпанной, но живой улыбкой.
- От того, что ты не можешь меня в этом убедить.
- Девушка, а что вы желаете? Вам необходима трибуна, микрофон и зрительный зал, в числе которого находитесь и вы? - он немножко наклонил голову к плечу и медленно, с нежным напором и ясным, счастливым лицом, выговаривал каждую букву.
- Вы меня неправильно поняли. Вам самому нужна уверенность в ваших словах.
- Простите, коль не угодил, но отчасти-с ваши слова ещё более неувереннее моих, - Дима ещё сильнее улыбнулся, широченно раскрыл глаза и был доволен тем, что за ним велись.
- Сэр, вы ошибаетесь...
- Хорошо-с, признаю свою ошибку, постараюсь казаться наиболее уверенным - как вам будет угодно. А теперь, Ксюш, я хотел бы попросить тебя об одном одолжении, которое само, я думаю, собой разумеющееся.
- Ну, проси.
- Так вот, сейчас мы приходим к Андрею, он, как известно, ничего не подозревает о моей просьбе к тебе - в смысле, чтобы ты побыла моей девушкой, - и ты естественно ничего не подозреваешь о нашем с ним пари. Следовательно, я прошу тебя не подавать виду о твоей информации, не спрашивать у него ни о чём, в общем, вести себя, как ни в чём не бывало. Я, естественно, буду молчать об этом, якобы, чтобы ты ничего не узнала - всё останется в тайне, но в тоже время будет всем известно... Можешь оказать такую услугу?
- Я то могу, а вот можно поинтересоваться, за что ты так хочешь обыграть Андрея?
- Ну как бы тебе объяснить?... Видишь ли, у тебя есть вторая половинка, а ты симпатизируешь мне... И уж мне так хочется, коли выпала такая возможность, чтобы ты побыла моей девушкой, хотя бы несколько часов... - он вскинул вопросительный и умоляющий взгляд на лицо Ксюши, а после добавил. - А Андрей и этот спор - это всё не серьёзно, для него даже убытков больших не будет...
- Тогда я готова... - Ксюша была польщена; довольна тем остроумием, если можно это так назвать, и красотою слов издаваемых Димой; такого, по сути нелепого, ответа ей было достаточно, чтобы поверить "добрым намерениям" Маканиса. - А у тебя случайно нет второй половинки?
- Да, я женат, - он ожидающе и ехидно растянул улыбку.
- И на ком же, если не секрет?
- Конечно же, не секрет. Я думаю многим известно, что я обручён со свободой, с одиночеством, - он не подал виду, что сказал нечто вызывающее, он только пожал немножко плечами и скривил губу. - Со мной это уже давно - нет у меня половинок, нет отрады, нет счастья - нет девушки.
- Жаль...
Не удивляйтесь тем предложениям, которые Дима произносил, он в совершенстве владел языком, и ему нужна была лишь медлительность, чтобы говорить красиво. Маканис так и делал - тянул слова, но тянул столь аккуратно, столь отточено, что никто никогда не замечал скорости его речи. Для этого он иногда так ускорялся, что его было не понять.
Через двадцать минут новые знакомые добрались до Андрея, там пробыли недолго, Дима представительно и лестно познакомил девушку со своим знакомым, предоставил ей честь пройти первой в квартиру. У Андрея было просторно и мирно, как после пьянки - всё убрано подальше и предоставлено в идеальном виде, дабы показать, что ничего особого не случилось, никто и не пил толком. Маканис разделся и, не обратив внимания на Ксюшу, пошёл на кухню; хозяин уже там пребывал и только вышел пригласить гостью. Родители были, но их словно никто не замечал, да и сами родители не хотели того, чтобы их заметили. На кухне всё было просто - пили чай, Дима старался не оставлять Ксюшу в одиночестве и всё время что-то спрашивал, да и Андрей не оставался от неё в стороне. Парни знали, как общаться с девушкой, которая находится "не в своей тарелке".
Дима знал, что постоянно лелеять Ксению вредно и периодически отвлекался от неё, всё его поведение было выстроено по проверенным схемам; он даже специально не выполнял некоторые обязательства перед девушкой, чтобы не привлекать внимание к своей игре.
Всё шло так, как хотелось Маканису - Ксюша велась на его красивые обманы: смотрела на него, поражалась ему, улыбалась ему, изучала его. Он знал многое: как ведёт себя девушка перед понравившимся ей парнем, как ответить ей на её стремления приглянуться, как показаться аккуратным и не переборщить, как красиво сказать и как ошибиться, как показать ей явь, откровенность своего поведения. Эти знания и умения помогали Диме почти всегда, лишь дважды он не смог понравиться девушке, хотя проделывал подобное раза два в месяц.
Через день Ксюша сама позвонила Маканису и попросила встретиться. Дима, естественно, отказаться не смог - как же можно плод свой яблони выкидывать. Пошли они на прогулку; ходили долго, всё время о чём-то разговаривая: о пустом, о пьянках, о жизни, об отношениях. Маканис мог и здесь показать себя, внимательно слушал, спрашивал, часто острил, оскорблял других, активно спорил с Ксюшей, улыбался, смотрел... Казалось, что у него никогда не иссякнет запас всяческих приёмов, способов общения, он мог говорить обо всём, даже не зная о чём, ему удавалось найти слово тогда, когда оно совершенно не хотело оказаться найденным, он знал множество сочетаний, фраз и цитат, словно у него был блокнотик, которым ему удавалось незаметно воспользоваться, знал как удивить на пустом месте, всегда мог разнообразить обстановку и себя, умел не надоедать...
Ксюша рассказывала подругам, как ей хотелось всё чаще и чаще общаться с Маканисом, с его жизнью. Она становилась зависимой от него, а от Олега постепенно уходила и не хотела приходить. "Дима, - рассказывает подруга, - завораживал её одним только взглядом, от некоторых слов она просто таяла. Помнится, как она постоянно забывала, забивала на Олега, она говорила, что не хочет ни видеть, ни слышать его, что он становится ей безынтересным... Но она почему-то всегда вспоминала его и говорила - отрицала себя от него, как-то отталкивала. Что-то странное происходило с ней - она бегала к Маканису, как к крану с водой, чтобы помыть руки, тогда когда надо, когда позовут, даже не когда надо, а когда хочется... А хотелось всегда... Самое интересное: она не могла забыть Олега. Вот это не раз интересовало нас - её подруг. Почему же она не может забыть Олега, если она так обожает Маканиса. Я думаю, теперь мы всё поняли... Теперь мы, да и вы..."
Олег морально, душевно и умственно опадал. Он ощущал, что Ксюша от него отворачивается, что ей больше интересно с кем-то другим, не известным ему. Что заманчиво, Маканис и Олег учились в одном классе и были хорошими, доверительными знакомыми, даже знали, что у каждого есть девушка; только Дима представлял её так (по словам Олега): "У неё такая задница, что так ебаться сразу хочется, никогда, блядь, пока не осуществлю задуманное, не откажусь от неё - добьюсь этой сучки всеми способами, которые, бля, знаю"; а Олег, по словам Маканиса, так: "Я обожаю её всем своим телом с головы до пят и просто... разум мой, да и душа, тают возле неё, как сосульки - медленно, капают и исчезают...". Естественно, они даже не могли подумать, что говорят об одной и той же персоне. И так постепенно, как раз таки, как сосульки, Олег увядал; ему приходилось прогуливать уроки, потому что смысла ходить на них не было, он просто витал на них в любовном пространстве и ничего другого не слышал, на всё отвечал "нет" и "некогда"; приходилось не спать часами - не мог заснуть спокойно, без мысли о любимой; приходилось плакать в подушку, укрывшись двумя одеялами и вспотев как намоченная тряпка; удавалось как-то говорить с родителями, но как, он даже толком и не помнил. Все его содержательные мысли и чувства, одолевающие его до встречи с Ксюшей, превратились в одно - в страшную, одурманивающую любовь, неподвластную распаду. Почти что все видели, что он влюбился, но никто не верил, что так страстно и сильно, просто почти никто не представлял себе, что в наше время, в его возрасте бывают душевные наркоманы, столь сильно одурманенные чарующим эффектом влечения и любви. Сердечко Олега, и так уже выдохшееся, всё ещё больно и сильно сжималось, как он видел Ксению; но он почему-то всячески пытался скрыть всю содержательность своего чувства к этой девушке; а разум, бывший метким и пылким, терял свою разговорчивость и остроумность, терял все свои направления. Парень очень тяжело, почти что невозможно и нереально переносил на себе многотонную ношу любви; но всё же оставался молодцом, держась на плаву - в ясном сознании, которое иногда просыпалось от литургического сна.
Маканис добился своего. Ксюша повелась за ним и не отходила от него. Его персона чрезвычайно нравилась ей, и он знал это как свои пять пальцев, слышал об этом. "И так, наступило время ебать её... Осуществлять задуманное изначально, - начал однажды Дима. - Хули тянуть... ну блядь. Знал я одного, точнее знаю одного такого хуя; кликуха у него Гвоздь. Он занимается тем, что обожает пробивать целочек, причём он тащится от этого занятия. Ну вот значит, обратился я к нему с предложением, что нужно нам пробивать Ксению, она ещё девственница, я... мне так было вломак её дырявить, что просто пиздец. Ну он без проблем, хули, он только в путь, хоть каждый день. У него хер, блядь, с металлическим наконечником, я тебе даю гарантию, ему всё по хуй. Зовут его кстати Тёмочка... Тёмочка. Ну хули, надо чтобы она узнала, что я хочу секса. Если секса не будет, то пошла она в пизду. Делать не хуй, заготовка есть, были такие случаи. Значит надо распространить слушок среди её подружечек, что надо её драть, что если она не даст мне, то пошла она в хуй. Слушок распространил мой друганок Андрей, ты о нём уже слышал. Ну хули, Андрейка у нас тоже бесцеремонный мальчик, расскажет всё, что хочешь. Ну подружки подвалили ко мне, спросили, а я говорю - да. Только говорю, не говорите мне, что она девственница. Они, естественно, не сказали; но я об этом знал. Всё продумано - они всё поняли. Они у меня, кстати, спросили, а что, если она девственница, то ты с ней сексом заниматься не будешь, ты с ней трахаться не будешь, если она целка? А я говорю, да вы что, да на хуй надо, делать мне больше нечего. Подружки тоже у неё стервозненькие: всё усосали, уловили все мои хотения... Потом пошли ей рассказывать, ну сказали, и она естественно была в задумиях. Ну наш Гвоздик, наш Таранчик, Гвоздик, он известен всей округе, знаменитость местная. Всё было продумано: ей подружки Гвоздика посоветовали нашего, Гвоздика советуют всегда, потому что такое не раз было. Ну хуйня, хуйня хуйнёй, потом её свели с Гвоздиком. Она с ним долго знакомилась, а Гвоздик парень тяжёлый, очень тяжёлый; он любит себя: ему подают подношения, в основном я его постоянный клиент. Я его предупредил, что Гвоздик, к тебе, наверное, скоро обратятся, так что знай. Ну, обратились само собой, здесь всё по плану, всё под контролем. Ну она, значит, с Гвоздиком свелась так маленько, тыры-пыры, ну а потом хули, потом - Гвоздик время терять не будет, она рассказала всю проблему Гвоздику. Гвоздик честь ей отдал, сказал: будет сделано, ёб-т! Снимай штаны только", - и всё..."
Утром 13 апреля Гвоздь позвонил Ксюше и сообщил о том, что сегодня у него всю ночь квартира свободна, завтра воскресенье и "можно терять, то что так наскучило тебе, моя нова". Предложил ей весь день готовиться к ответственному вечеру, предложил выпить и развеяться, чтоб посильнее хотелось, в общем, надавал советов. Ксюша встала, умылась, привела в порядок свою прекрасную внешность, вздохнула перед зеркалом и пошла завтракать. Еда ворочалась где-то между желудком и ртом, но занимать своё место не хотела. Пришлось идти в школу почти голодной. "В школе опять скукота и бессмыслица, ладно хоть Перов иногда взбодрит, - очень часто она хвалила своего одноклассника за помощь в нервные и скучные моменты". О телефонном звонке Тёмы она рассказала на первом же уроке своей любимой подруге Кате Мелининой, которая тут же вызвалась настроить Ксюшу на предстоящую ночь, так как имела не плохой для своего возраста сексуальный опыт. После школы, взяв с собой третью девушку Алину, они пошли в бар выпивать, развеиваться и болтать о своём.
В семь часов, Ксюша вернулась домой покушать, потом, купив чекушку водки и лимонад, побежала к Гвоздю. Тот радужно принял гостью, предложил ей перекусить, завёл поначалу милую, а после пьяную, беседу за рюмками жгучего русского напитка, потом достал ещё бутыль и разлил по полстакана, сказал Ксюше выпить, посидеть с ним на кухне ещё часок без водки - и будешь готова ко всему, потому что свежий отходняк от небольшой дозы - самая ласковая пора, всегда хочется, чтобы кто-нибудь пригрел и успокоил. Всё увязалось в желудке, в крови, и сознание Ксении постепенно начинало мутнеть, она слышала от Тёмы какие-то лестные слова в свой адрес, какие-то замысловатые предложения, пыталась ответить на них, но получалось плохо, и поэтому ей приходилось только криво улыбаться. Ксюша медленно бесперебойно боялась, ей овладевал страх и боль от предстоящего ей контакта; она всю свою жизнь активно не хотела лишаться своей невинности пьяной, с неинтересным и не любимым парнем, в чужой, совершенно неизвестной квартире, но пришлось. А пришлось, потому что её разум нечаянно проронил слова: "Да хоть сейчас пойдём, я ведь здесь зачем?" Это был её ответ на утверждение Гвоздя, что она первой должна его направить в постель, что он не намерен её уговаривать - не хочет, не надо.
Ксюша поднялась первой и пошла в тёмную комнату, тут же начав ощущать бешено стучащее сердце и колкий страх где-то в животе, даже конечности немного окаменели, да алкоголь пульсировал в голове и раскачивал её как маятник; она, неприметно для всего и для себя самой, принялась внушать своему разуму и сердцу: "Ты сердце не вовремя колотишься, ещё ничего не происходит, ещё ничего нет, мы даже ещё не в комнате... тихо, молчи, я сильная, я очень сильная... но за что ж мне так, за что так ужасно, за что этот дебил оказался моим первым, за что мы здесь - неизвестно где; я впервые вижу тебя, кровать, - вдруг её касаются чьи-то руки, она их слабо ощущает, но знает, что они уже на попе, что они уже шалят с ней, потом эти губы, сухие и бесчувственные, присасываются к её губам, которые намного нежнее и ласковей, она старается целоваться так, как умеет, так как лучше, но все движения смазываются, язык почему-то не хочет вылезать дальше, глубже в рот партнёра, её же рот не открывается дальше, чем тогда, когда она пьёт чай. - Я позорюсь, соберись родная, соберись в кучку, отрезвись чуть-чуть, строже, строже, родная. Кто ты, олух? Чтобы так со мной поступать, подожди... сейчас и я заведусь, увидишь. Вот так, лезь под лифчик, лезь... Теперь языком и губами, приятно же чёрт возьми, приятно!... Заткнись, дура, ты когда-нибудь раньше в таких сценах говорила про себя, размышляла, заткнись, отдай себя инстинктам..." Артём аккуратно старался угодить ей, даже если ему не нравились её поступки, он снял с неё тоненькую кофточку, добрался до груди рукой, задрал лифчик и нежно начал целовать сосочек, потом быстренько снял бюстгальтер и спустя несколько секунд подался на кровать, довольно кровожадно изглаживая её тело, уложил её и страстно повёл языком от грудей вниз до сбритых волосиков чуть ниже пупка, не отрываясь от её плоти. Потом поднялся вверх несколько по другой траектории, повторил это дважды, снимая руками джинсы... Трусики исчезли на удивление быстро, сразу же Ксенька затрещала по швам и не смогла больше успокоить себя: "Господи, кто впервые касается меня там, где касалась только я и мои родители?! Мне страшно, боже мне страшно... Если бы оно так и кончилось. Сейчас я замру и не буду ничего делать..., - Артём добился того, чтобы она сильно потекла и возбудилась, понимая, что страх может не дать больших результатов, а страх у неё он заметил почти, что сразу и понял, что такая ему попадается впервые, надел на себя презерватив, и постарался нежно и аккуратно ввести свой член в её влагалище..." Ксюша издала сдавленный, короткий стон, всё больше пытаясь почувствовать приятное и скрыть весь свой страх, вместо этого, почувствовала что-то лишнее в себе и боль, которая не могла обойтись без крика - она закрыла рот руками и тихо заорала от незнания, неумения, невозможности двинуться, невозможности руководить, от страшного страха перед изменой себе, перед чужим человеком, так расправляющимся с ней, перед тьмой, от боли в души и промежности, от боли в сердце и разуме, от первого раза. Спустя минуту, Ксюша чуть-чуть вернулась в сознание и решила показаться не смущённой, не сухой, она обняла Тёму левой рукой за плечо, правой придвинула к себе, поцеловала и дала понять, что хочет оказаться сверху - они перевернулись. Ксюша, сев на него, начала медленно и инстинктивно двигать бёдрами и распускать по своему телу изящную волну искусственной страсти, ей понемногу начинало нравиться... Случайно, она взяла подушку и поднесла к лицу, вжав её обеими руками в красоту очей, носа и губ; плач хлынул наружу ручьём слёз и горькой рекой крика, охватив её ненавистью к себе, ненавистью к тому, что под ней и к тому, что делает, ненавистью к удовольствию; подсознание же справлялось с задачей девушки в постели. И она резала себя на две части острым и рвущим ножом, срезая с себя куски жизни и разрезая себя на куски материи, каждый из которых хочет одного - большего.
Ксюша кончила не удачно и не очень приятно, но ей было известно, что бывает лучше, поэтому она была довольна сломанным барьером и новой, половой жизнью, а также знала, что извратилась над собой, изменила себе и не только, подавила себя сентиментальную.
На утро девушка, полная уверенности в себе, позвонила Диме:
- Утро доброе, миленький мой.
- Ой, привет Ксень, ты как там? Давно проснулась? - очень нежно ответил Маканис, который пять минут назад встал с кровати.
- Да не об этом разговор.
- Так о чём же ты тревожишься так рано?
- Я вчера посетила вашего именитого Гвоздя.
- Как?!
- Так ты же...
- Как ты могла?! Я же тебе говорил, что не переживу, если ты уйдёшь налево.
- Дима, я в недоумении, - Ксюша не могла понять, что происходит, вроде бы он её сам просил перестать быть девственницей, только вот правы ли подруги, она сомневалась.
- Почему же, отчего же?
- Мне сказали, что ты хочешь переспать со мной, но только если я буду не свежей. Ты что не говорил этого?
- Про это я говорил твоим подругам, не знаю, как они это восприняли, но я понятия не имел, что ты девственница, что ты невинна - он импровизирует.
- Дима, так что получается, я рассказываю тебе, как изменяю с кем-то нагло, в телефонную трубку?
- Видать так и есть, я тебя не просил с кем-нибудь спать, может там твои девчонки перебрали, может ещё что, но мне ты любой нужна.
- Но подруги сказали...
- Я понятия не имею, что тебе там наговорили. Может они ошибочно восприняли мои слова, я чуть выпил перед этим, да и девушки склонны преувеличивать. Но тебя я всякой обожаю! - Дима начал про себя смеяться, поражаясь доверчивости.
- Я прекрасно понимаю, я тебя тоже люблю, но... - Ксюша впала в растерянность и страх поссориться.
- Что но... Так не делают! - Маканис надавил интонацией и громкостью.
- Прости меня дурочку, я поговорю с подругами, попрошу их не преувеличивать больше, я всё для тебя сделаю, всё понимаешь, я люблю тебя Дима, прости меня, прости!.. - она начинала плакать, но ещё не слезами.
- Ладно, милая, не плачь, не отчаивайся, ты, как и все, не без изъянов, но ты прекрасная девушка, и я тоже не желаю потерять тебя, такое не раз бывает, я тебя искренне прощаю. Но всё же, теперь ты ко всему готова, с тебя должок.
- Спасибо, любимый, спасибо, я расплачусь с тобой, а сейчас давай увидимся, - Ксюша поверила в разумность и рациональность Димы, которые так продуманно были им представлены, он ей ещё больше понравился, и она начинала думать, что нашла очень хорошего человека по сравнению с её обычным окружением.
Во вторник 16-го апреля, дважды перед этим встретившись, Ксюша вечерком пригласила Диму к себе в гости. Маканис на окрылённых ногах прибежал через двадцать минут (они довольно далеко друг от друга живут) после телефонного звонка. Девушка привела его на кухню, поставила кофе. Дима начал беседу на звонких и весёлых нотах, с поощрениями и ухаживаниями, проговорив с ней минут сорок, он попросил перейти в комнату, ласково и спокойно, сказав, что Ксюша ему ещё кое-чего должна.
Липово-влюбленные юноши зашли в спальню и легли на кровать, не касаясь друг друга, не включая света, только Дима щёлкнул пультом от телевизора, "чтобы видеть затемнённые контуры и очертания своей самочки". Юноша начал первым, сначала с длительного поцелуя, потом петинга, в конце концов, перейдя к сексу. Ксения в этот раз чувствовала себя довольной, ей нравилось, но её смущало и спрашивало одно.
Дима во время полового акта спокоен, ничего не говорит, не улыбается, не смотрит в глаза, только корчится в движениях, целуется и ласкает, один телевизор бормочет невнятное и изменяется. Его не адекватное поведение хоть и имело оправдание, но всё равно смущало: ощущалась какая-то бесчувственность, какой-то эгоизм со стороны Маканиса в постели, что-то было не так, чуть-чуть казалось, будто он трахается только для себя, снимается в порнографии. Дима кончил чуть позже девушки, завалился на кровать и довольно сказал "Всё!", как будто бы закончил класть кирпичи... Потом через секунд тридцать очнулся и полез целоваться, но уже как-то сухо, не так как раньше, и Ксюша чувствовала различие, хоть оно было ничтожным и незаметным со стороны. Вот она и спрашивала себя, опять бичуя свою натуру: может со мной что-то не так, может я его не удовлетворяю?
"Ну и всё, пошла она на хуй. Я своё дело сделал, я её отодрал, теперь она мне не нужна, совершенно не нужна. Вот что-что, а теперь она мне ни в хуй не впилась, эта наивная дурочка, которая верит всем моим, блядь, словам, которые я ей говорю, а это такой бред, это не слова, это пустое, это хуйня... Ну что, надо отмазываться. На следующий день, после школы, часа где-то в три дня, она мне звонит и говорит: Дима, надо с тобой встретиться, я хочу поговорить о нашей прошлой ночи. Я ей отвечаю приблизительно так: Ксюша, знаешь, Ксень, понимаешь, ну вот меня сегодня хороший друг попросил съездить с ним в магазин, - смеётся, - ну вот он не может без меня выбирать, вот ему нужно, чтобы я помог ему в выборе одежды уже такой летней, весенней, ему нужно, чтобы я помог, мы всегда так делаем, понимаешь, да, - ржёт. - Ну понимаю. Я ей говорю, я приеду, я, наверное, тебе перезвоню. Она: хорошо, Димочка, я буду ждать звонка. И сидела всё, думала как же я там с ней, заебись или нет, как я понял, бля. Она-то дура думает, что я, на хуй, - мне она не понравилась... Не, ебётся она заебись, да. Ну и вот, приехал я с рынка, звоню ей: ну что ты хотела, я тебе перезваниваю - Дима, давай встретимся - блядь, я цитирую себя, блядь, знаешь, как я устал, он меня так заебал, вот по самое не балуйся, знаешь, Ксюш, я понимаю, конечно, тебя, тебе хочется узнать, но мне так вломак! я так заебался! Я говорил с матом, что я очень редко делаю при ней, а тут вдруг с матом. Она, естественно, опешила, она не слышала от меня таких слов, сказала: ну ладно - ну ладно, хули, пока ёб-т, всё - опять ржёт. - Потом, на следующий день она мне опять после школы звонит и говорит, Дима, можно я к тебе зайду - заходит. Я ей говорю, я примерно так с ней разговаривал, как сейчас, тяжело, конечно, это вспоминать, но всё-таки: здравствуй Дима - ну здравствуй... - Дима, Дима, может со мной что-то не так, может быть я как-то не так, не опытно сплю с тобой. Я говорю: ты? ты заебись! в тебе изъянов никаких нет, всё в порядке, бля, не пались, бля. Ты не ври мне - она мне говорит. Я тебе не вру, родимая, не вру, бля, ты всё заебись, это да. Вот, бля... Она говорит: а что тогда такое, почему ты на меня так косо смотришь, почему вдруг матом начал ругаться. Я говорю: блядь, понимаешь, у меня самого только третий раз, - ржёт, - пизжю, конечно, но всё равно, у меня только третий раз секс, поэтому он мне тоже какие-то переломные моменты выдаёт; я хочу просто побыть один, ну мне хочется - ладно, мне уйти - да уйти, я хочу побыть один, причём говорю так злостно, недоброжелательно. Она, по ходу дела, немножко испугавшись такого напора с моей стороны, съебала... На следующий день, она мне опять звонит: Дима, ты побыл один, я волнуюсь за нас (глупо, согласись). А я ей так резко, причём я смотрел какую-то интересную передачу или ещё какую-то хуйню - в общем, был чем-то занят, и она мне звонит, а ей говорю: да ты подожди, щас (так ей и ответил). Она вообще в охуении была. А потом ей говорю: нет! я ещё хочу побыть один, блядь, мне не до тебя; трубку повесил. Она опять перезванивает: Дима, скажи мне - так, ты ебёшься заебись! - я ей сказал. Она опять в охуении, причём в жутком охуении. Она мне говорит, не бросай трубку, Дима, скажи мне, что такое? - я не знаю, я что-то после той ночки херовато чувствую, не в тарелке, ты мне что-то разонравилась совершенно, но не в плане секса, нет, не бойся, ты ебёшься нормально. Знаешь, я не помню, когда я так баб отшивал, но она мне так не нравилась после этих её наивных соплей - в общем я её послал куда подальше... Она, вообще, невпонятках, говорит мне, у нас всё кончено? Да закончено (кстати резко отвечаю), да, проблем никаких, всё закончено, пожалуйста, не трогай меня, если что-то надо будет, я тебе позвоню, а так, давай останемся друзьями, ну как обычно в общем, понятно. А она всё боялась, что с ней что-то не так, что она меня обидела, доебалась до меня... Потом узнаю от кого-то там, что она с кем-то там поговорила - добралась до одной моей стародавней знакомой, с которой я с Гвоздём также обошлись: Гвоздь её пробивал, я её ебал... Знакомую эту зовут Настя, та тоже всё бегала, блядь. Вот она добралась до этой Насти (кто-то ей сказал, что Настя меня хорошо знает). Пришла к ней, спрашивает у неё: ты Маканиса знаешь - да знаю (Настя уже улыбается) - скажи мне пожалуйста, что это вообще за человек? А ты его девушка? - она у неё спрашивает - да. А та ей, - Дима снова ухмыляется, - безбожно: хули, он тебя наебал, я так думаю, коли ты ко мне пришла, ты очередная девушка, которая им наёбана - да, а почему ты так думаешь? - ты с Гвоздём спала - да, первый раз - он тебе в любви очень красиво признавался - да - он на тебя после Гвоздя наезжал - да - он тебе говорил, что у него нету девушки, и он жалеет об этом - да - он сказал, что он с тобой второй или третий раз спит - да - он на следующий же день или через день после вашей ночи отмазывался от тебя - да - манда, он тебя наебал! Ну Настя всё ей рассказала про меня, эта, естественно, усекла, просекла. И всё, дело сделано, бля, так обычно со всеми и проходило. Потом Ксюша мне звонила, кричала, что отомстит. Но у меня всё профсхвачено: телефон я сменил; она начала меня вообще пугать. Я ей говорю: девочка, ты просто не знаешь (потом услышала те же слова, что и от Насти, да и Настя не просто слышала это от меня, она знает), если, блядь, кто-нибудь типа таких, как ты, Ксюша, захочет мне, блядь, отомстить физически - кого-нибудь попросит отпиздить меня или ещё что-нибудь - я либо уйду в подполье, либо тоже позвоню куда надо, у меня есть влиятельные знакомые. Она заткнулась, но отомстить всё равно пообещала. У меня ведь даже телефон, на который она мне звонит, - шестизначный мобильник, а я говорю, что это мой домашний, а это, хуй, это мобильный; я его меняю, чтобы меня не доёбывали и всё... Мой домашний мало кто знает. И она съебала с моих глаз, больше она меня не трогала. Последний её звонок, ещё на несменённый номер, был, когда я жёстко бухал; сказала мне, что отомстит, на дыбы встала и так далее, я сказал, да пошла ты на хуй, у меня свои друзья, не трогай меня, не хуй до меня доёбываться; всё, ты узнала, что я такое, наткнулась на меня... А потом она мне отомстила, вот она мне действительно отомстила...".
Вернёмся к Олегу. 17 апреля в школе он разговаривал с Димой:
- Как там у тебя с твоей "сучкой"?
- Ну как, 13-го Гвоздь согрешил над ней, а вчера я её драл, довольный тем, что свершилось, - с гордостью ответил Маканис.
- А как хоть зовут её?
- Ксения Алимова.
- Как Алимова?! - Олег узнал в этом имени свою любовь.
- Вот так, Алимова Ксения, имя ж не я давал.
- Так ту, в которую влюбился я, зовут точно также. И она уже с конца марта, мало мной интересуется. Когда ты с ней познакомился?
- 18-го марта, а что?
- Как бы, где-то с того же времени, она от меня и начала отворачиваться.
- Получается, я, по незнанию, подмял под себя ту, которую ты так любил и лелеял. Да-а-а, пиздато.
- Получается. А я-то думал, что она там влюбилась в кого-то, что ей там хорошо, а она ещё и ебётся.
- Ты уж меня извини, знал бы - не стал её кадрить, но теперь она и так мне не нужна, можешь забирать свою наивную дурочку, - Маканис оправдан незнанием положения, но не оправдан в своём хобби.
- А почему она наивная дурочка? - в оскорбление воспринял Олег.
- Я понимаю, тебе тяжело такое про неё слышать. Но... Я ж её откровенно, совершенно не любя, кадрил и добивался, а потом, когда добился её - плевать хотел. А она верила, блядь, моей искусственности. Прости, но это факт, она типичная баба, которых много, и ты, если бы делал так, как делаю я, добился бы её полностью своей.
- Ясно, вот почему она от меня ушла, - Олег расстроено и не понимая того, как она смогла полюбить (если бы оно так и было) за слова и обходительность, "сел в лужу" раздумий и споров.
Олег разочаровался в Ксюше, но до сих пор без памяти её любил. Он никак не мог понять смысла влюбляться в ложь, даже если и не в ложь, то в слова, в мимику, в обходительность. "Как, чёрт возьми, можно обожать людей за их общение, как?! Любят за искренность, за честность, за присутствие, в конце концов. Любят душу, характер, истинный цвет глаз, истинную фигуру, красоту с утра; но не слова, которые можно подделать, которыми можно манипулировать как шагами. За что женская натура этого не понимает?! Какой долбоёб заложил в них любовь ушами, почему они не могут с собой справиться?! Что Ксюша нашла в Маканисе, да, не спорю, он умеет говорить красиво, у него это в крови, он умеет общаться, угождать, но он же сволочь, он испортит жизнь кому угодно, и он это знает, пользуется этим. Дура, блядь, ну нет слов; но я её люблю, я её обожаю. Ксюша... я!.. тебя!.. люблю!.., - не уставал довольно громко повторять Олег"
А Ксюша плакала, только не из-за того, что Маканис её бросил, а из-за того, что она наткнулась на красивую личность с пистолетом за пазухой, наткнулась на шило, на шило жизни, которая преподнесла ей огромный урок, огромное унижение в глазах себя самой, которая ещё не раз покажется перед её разумом. Она два дня ревела, не вставая с кровати, не выходя из дома, не смотря в телевизор, она понимала, что потеряла одного из самых чистых, самых честных и искренних людей - Олега, который ждал её, но хотел поиздеваться над ней, спустить своё зло и свою обиду. Он не был любим ею, но она была любима им, и Ксюша начинала понимать, в чём красота признания: не в словах, произнесённых от счастья, а в той утопии, в которой парень пребывает перед ней, в тех буквах, которые он еле-еле выговаривает, и, на самом-то деле, от правды может собрать их столь прекрасно. Она решила вернуться к Олегу, несмотря на весь стыд, который ей предстоит испытать, глядя ему в глаза. Ксюша думала, что он, любя и ценя, пожалеет её так, как не жалел никто, что он - одна отрада в жизни, что ему она должна была отдаться, что ему должна была поклониться; но она всё ещё не чувствовала любви к нему, всё ещё...
24-го числа девушка набравшись уверенности, скурив шесть сигарет за час, позвонила в дверь Олега и встала, как вкопанная, лишившись всего того спокойствия, в котором себя уверяла. Дверь открыла женщина лет тридцати семи, через десять секунд, как ужаленный, прибежал Олег и тоже замер.
- Привет, - смазано и тихо начала Ксюша.
- Ну привет, - столь же меланхолично и со страхом ошибиться ответил Олег. - Какими судьбами?
- Я, брошенная всеми, к тебе пришла.
- Да? Ну и как ты себя чувствуешь?.., - он не устоял и, сорвавшись с равновесия, подскочил к Ксюше и тут же, не спрашивая никого, начал целовать её столь страстно и резко, что девушка сначала опешила, а потом влилась в этот чистый и жгучий, любовный поцелуй.
- Нет, нельзя, это не правда, я не должен..., - спустя тридцать секунд резко и мимо (неудачно) оторвался от прелестных уст Олег. - Прости, сорвалось, - глупо продолжил Олег, чувствуя, что хочет, но, веря, что не может.
- Почему же?
- Потому что - сама угадай, - опять меланхолично и равнодушно, как мог, парировал Олег.
- Я каюсь в своих ошибках и ненавижу себя за это.
- Ну и что! Ты там трахаешься с моим одноклассником, а я пальцы грызу.
- С чего ты взял, что он твой одноклассник? - удивившись, ответила Ксюша
- Маканис Дмитрий Александрович. 11 "Б", школа Љ42. Знаю такого. Знаю, - Олег страшно наседал и ругался, но, в тоже время, боялся последствий.
- Ну и что, по крайней мере, твой одноклассник обходился со мной красиво, - Ксюша, поняв, что её не хотят ласкать, решила тоже поругаться, поиграть на нервах Олега, зная, что он её любит.
- Каждый так может, если его научить, если хотеть этого. А любить тебя никто не научит, душе тоже не научат. А если ты называешь красивым отодрать, как он это говорил, тебя, а потом нагло кинуть. То прости... Тьфу, блядь, красиво?! - Олег сильно возмутился.
- Зато мне было приятно с ним, а с тобой даже противно. Ты стоишь тут, любишь меня, а сам орешь, чем-то недовольный. А? Как ты можешь так поступать с любимой девушкой, козёл, - она тоже возмутилась, особенно вспомнив, как с ней обошлись.
- А что тогда пришла? Прощения просить?
- Вот как пришла, так и уйду, понял, сопляк. Тебе уже семнадцать, а ты до сих пор девственник, - она оскорбила его самолюбие довольно удачно.
- Иди, - Олег ещё больше обиделся и растерялся.
- Пока! - Ксюша спокойно вызвала лифт и уехала.
Она вышла из подъезда, прошла несколько метров и почувствовала, как ёкнуло её сердце, как разум потянулся к тому, которого Ксюша только что ненавидела и не переносила, она попыталась оправиться от возникшего ощущения и, как бы, у неё это получилось. Спустя час, уже дома, она села в кресло, включила телевизор, но никак не могла всмотреться в то, что там показывают, запомнить что говорят. Всё казалось ей странным, отсутствующим, но существующим, она никак не могла сконцентрироваться на чём-то вне себя; сидела и старалась... но не могла. Прошёл ещё час, Ксюша пошла есть, жевалось почему-то медленно, пища не то, чтобы не лезла, а не подавалась, всё остыло...
Потом мыть посуду - тоже только руками, по инерции. Уроки, учебники не лезли в голову, не читались. Наступил вечер, Ксюша легла на кровать и упёрлась взглядом в потолок: "Какой он белый, ровный... чёрт, что со мной..." Прошла минута: "Опять потолок, в нём много красивого, того, что я раньше не видела, того, чего раньше почему-то не было, - она замотала головой и перевернулась, не чувствуя себя нормальной. - Темно... душно... подушка мягкая... Да, господи боже мой, что ж такое, что-то не то?!.." Теперь во весь голос: "Мам, скажи мне, ты влюблялась когда-нибудь без памяти?" "Нет, а что? - послышалось в ответ". "Да так, ничего..." И снова тихо, будто про себя: "Какая-то я странная сегодня, если я влюбилась, то в кого?.. Не дай бог, в Диму". Вдруг она вспомнила поцелуй, переполненный страстью и податливостью сторон, вспомнила ругань, в которой она начинала винить себя, вспомнила взгляд Димы, искажённый злостью, но всё-таки добрый и радостный, вспомнила многие минуты, проведённые с ним. И поняла одно, добилась единственно разумного следствия - ей открылось новое, непознанное чувство любви, такое нежное, неопрятное и странное, одурманивающее... Ксюша поняла, что влечение к Маканису - это легкий бриз по сравнению с этим могучим ураганом ощущений, испытываемых действительно влюблённым человеком. "Вот оно как бывает. Вот оно, как любят. Вот как обожают. Вот как счастливы при этом. Вот то, в чём я всегда ошибалась... Здравствуй страшная и могучая любовь, здравствуй паутина чувств. Спасибо тебе, жизнь, за новый, прекрасный опыт, за всё, что ты для меня делаешь, спасибо, - тихо и радостно бормотала она в подушку".
27-го часов в семь вечера, когда только солнце начинало садиться, обе фигурки, томящиеся от одиночества и от скучаний, встретились совершенно случайно в замызганном и пустом переулке метрах в двухстах от тех домов, которые фигурировали в начале рассказа. Сады, заброшенные лет пятнадцать тому назад, ютились, уже рощицей, чуть сзади, а также были видны за спиной и по левую руку Олега. Солнце, по-своему яркое, светило уже за деревьями, облака в небе редели, но до сих пор волновались, всё просило игры и радости, пробуждения и пылкого мира в сияющую апрельскую пору. Весна прочно отбирала позиции у одного из самых очаровательных времён года - зимы (по крайней мере, многое из моей жизни произошло в зимнюю пору, многие яркие впечатления тоже родились тогда же) - и желала жизни, искромётной, интригующей. Впрочем, только стены переулка (стены какого-то предприятия), кирпичные, серые; и асфальт, навеивали грустные мысли, да ручеёк, мирно вытекающий из садов, безразлично относился ко всему вокруг себя.
Фигурки, видать ещё не оправившиеся от того, зачем идут здесь, поздоровались, как будто бы ничего и не было:
- Ой, привет, Олег, - начала Ксюша радостно и счастливо, потом вдруг оправилась.
- Здорово, - тоже довольно ответил Олег и потом тоже оправился. - Ты-ы-ы здесь почему? - уже затягивая и робея, поинтересовался юноша.
- Иду...
- Ну и я тоже иду...
- Ну вот и встретились, - понимая недостаточность, но не имея достатка, ответа, подытожила Ксения.
- Очень приятно..., - пробубнил Олег.
- Что ещё скажешь?
- Как же ты теперь себя чувствуешь? - продолжая мямлить, говорила фигурка юноши.
- А как мне по-твоему себя чувствовать, когда всё так неудачно складывается.
- Ну ты же сама виновата. Опять будешь оправдываться?
- Буду, но по-другому. Я поняла только одно, что Маканис это совсем не то, что у меня с тобой..., - диалог принимал несколько более живую форму.
- И что ж у тебя со мной, если не секрет?
- Я в тебя влюбилась.
- Х-ха!!! Вот оно! Вот оно как! - Олег действительно засмеялся, потому что не мог собрать столь поразительную информацию в кучку.
- Да, вот так, представь себе. И влюбилась я в тебя почти сразу, как увидала три дня назад.
- Вот зае..., зае.... Са-авсем пи..., пи..., пиз.... Да-а, - Олег отворачивается, начинает шевелить бровями и широко открывать рот, словно набирает воздух
- Что такое, ты удивлён.
- Я шокирован...
- И что теперь?
- А теперь... Я думаю, что я то-очно не вынесу тебя, знаешь, таких, как ты, на свете надо поискать.
- Может, мы неудачно встретились?
- Мне тоже так кажется.
- Тогда я пойду, - и здесь, после слов фигурки девушки, Олег усмотрел в её глазах страх перед очередным расставанием, услышал неуверенность в голосе и почувствовал, как слёзы наворачиваются на её глазах; тем не менее Ксюша пошла вперёд в сторону садов, туда, куда она шла изначально.
Олег простоял секунд десять, смотря ей вслед, видя её очаровательные изгибы и формы, покрытые лёгкой, обтягивающей одеждой, умиляясь от плавно волнующихся на ветру волосах, от той незыблемости походки невысокой, но стройной и плотной девушки, уходящей в весенних лучах солнца гордо и решительно, излучающей всяческие черты женственности и ласки из её отточенного и твёрдого шага, чувствуя некую резинку между ними, которая их стягивает тем сильнее, чем они дальше расходятся. Внезапно Ксюша остановилась, поднесла руки к лицу и присела на одно колено, изредка поёживаясь и всхлипывая. Юноша не выдержал натяжения и подскочил к ней, схватил за плечи и попытался поднять, стоя чуть за спиной. Девушка поддалась, и её фигурка медленно, как у не живой, начала разгибаться.
- Ксюш, я виню тебя, но люблю всей ненавистью к тебе, всей болью, которую ты мне принесла. Я эгоистичный и принципиальный дурак, который не хотел упускать тебя во вседозволенность, я хотел, чтобы ты хоть как-то считалась со мной. Прости меня!
- Ну давай, мне уже можно, пойдём, трахнемся, что ты стоишь, ты этого хочешь? Что вам вообще от меня надо?! - она начала истерично кричать, отвергая все предложения в её сторону, чувствуя обречённость, потом обернулась, заплаканная, красная, сморщенная и посмотрела отёкшими глазами в глаза Олега столь напряжённо и внимательно, а в то же время и пронзительно гневно, что он испугался и отвёл взгляд. - Смотри мне в глаза! - юноша повиновался и смутился - замер. - Я игралась с тобой в любовь, не веря в то, что ты меня любишь; потом Маканис, который впечатлил и привлёк меня так, что я подумала, что влюбилась в него, потом лишилась невинности с Гвоздём и сразу же переспала с самим Маканисом. А он меня нагло, позорно бросил, я пришла к тебе, чтобы ты меня пожалел, потому что потом уже узнала, как я тебе дорога. Сразу же после нашей ссоры я почувствовала странности в себе и поняла, что приобрела истинную любовь к душе человека, влюбилась в тебя, Олег. Я не изменяла тебе с Маканисом, я трахалась с ним, кутила с ним, гуляла потому, что ты мне был почти безразличен. А даже если, по-твоему, то секс для удовольствия не измена, это как онанизм, который что, тоже измена? Вот если бы я пошла гулять и встречаться с другим, это да... Ай, ладно, оно так и было, к чёрту оправданья. Всё равно тебе ничего не понять, всё равно тебе не удастся испытать то, что испытала я. И вот ты ругаешь меня, разберись в себе, родимый, - она меньше кричала, но слёзки всё ещё стекали по её щекам.
- Я был одурманен любовной ненавистью, я ошибался, я любил и ненавидел сразу, - Олег резал себя внутри и кипел ненавистью к себе.
- За что? Что я тебе сделала? Я же не виновата, что ты не понравился мне сразу, я же не виновата, что ты не умеешь привлекать девушек, как твой одноклассник, - дальше она продолжила истеричным криком. - А я, видите ли, трахаюсь, я сучка; да я трахаюсь, но мне что, нельзя?!!! Мне уже семнадцать!.., - эмоции на мгновение отступили, и она поникла.
- Я каюсь, не бросай меня снова, пожалуйста, теперь мы оба друг друга любим, хочешь, я отрежу себе язык, прокляну себя, заложу свою жизнь? - он не мог остаться снова без неё, он надеялся и был готов на всё.
- Отрезай всё, что хочешь, я больше не могу здесь жить..., - она опять разревелась и замолчала, наклонив голову, потом обняла Олега и начала целоваться, чувствуя всё, целуясь крепко и максимально. - Отцепись! Любовь. Ха! Бред! Насилие! Всё кончено, прощай, я еду к бабушке, которую я одну люблю, которая одна такая добрая и нежная ко мне, прощай, не ходи за мной. Я бросаю всё, я иду собирать вещи, прощаться и уезжаю, я больше не вернусь, не ищи меня, не ходи за мной, не пиши мне. Забудь всё! Забудь навсегда и передай Диме, что я ему отомщу, - после этих слов Ксюши, Олег засомневался только в одном факте: он слыхал, что бабушка, которую девушка так любит, давно умерла.
- Посмотри мне в глаза последний раз и скажи, пожалуйста, всё, что хочешь или всё, что надо.
- Учти только следующее: я лишалась невинности в страшной панике и ревела, как тряпка, не желая этого, разочаровавшись после, что не сделала это с тобой; я поняла, что следует закрывать уши; что крупинки любви к тебе уйдут со мной в гроб; что ты сглупил, ругаясь; что всё исчезнет и заживёт рано или поздно..., - Олег мысленно фотографировал Ксюшино лицо и всматривался в её красные, мутные и насыщенные глаза, постепенно разглядывая в них необычный страх, необычную жажду, обречённость и ещё один плач; они простояли в очередном и последнем поцелуе две минуты, целуясь горячо, сильно и навсегда.
Ксюша пошла домой, пошла обратно. Новые слёзы создавались внутри неё, она, как ей казалось, безвозвратно упустила Олега, она никуда не могла ехать, так как её бабушка действительно умерла, она верила в то, что жить здесь она больше не сможет. И внутри определилась та необычная жажда, теперь уже жажда смерти; она, испытывая новый порыв ненависти к себе, обречённости её жизни, решила убить себя. Проходя мимо двух полумёртвых трёхэтажек, она, как ни кстати, нашла и способ самоубийства, и место для него. Но не остановилась, всё ещё боясь, всё ещё думая, что жить она пока не закончила.
Девушка добралась до дома, села в кресло и погрузилась в раздумья и память; через тридцать минут встала, достала свой дневник, к которому она обращалась только по особо важным случаям, и написала:
"Я поняла ещё одно: жизнь - стерва, которую мне не оскорбить и не унизить, зато можно убить, я так и сделаю...
Мама, папа, прощайте, передам от вас привет бабуле,
прощай любовь, прощайте чувства,
прощай Олег, и прими месть Дима.
Мне не удалось удержаться, пусть держатся другие. И я уже не люблю, я ненавижу тебя, жизнь..."
Ксюша положила дневник в стол, надела старенький балахон с капюшоном, чтобы её никто не узнал, не увидел и чтобы не портить нормальную одежду, одела простенькие джинсы, кроссовки. На улице начинало смеркаться, солнце уже коснулось горизонта. Девушка шла медленно, той же гордой и непобедимой походкой, пребывая в трансе, находясь под действием своеобразного наркотика, без слёз, без слов, без разных мыслей, только одно сверкало в голове: "Я убью себя, я убью себя, и всё успокоится, я убью себя..." Она, измученная, удручённо зашла в подъезд первого от садов дома, поднялась наверх, вышла на крышу и встала на карниз. Ксюша распахнула руки и вдохнула: "Свежо пахнет городом, тепло... И я вижу багряную, раскатанную по небу область, где садится солнце, облаков нет, только звёзды начинают проявляться на небосводе... Прекрасна высота и сила природы, прекрасна её жизнь... Жестоко и я стою на краю крыши, и смотрю вокруг себя, но я пришла сюда умирать, а не наслаждаться миром, моя жизнь куда ужасней. И я умру. Я умру? Я умру..., - она говорила монотонно и спокойно - словно бесчувственно, но с сарказмом относясь к прекрасному."
Олег, по случайности, возвращался оттуда, куда шёл полтора часа назад. Местность возле двух этих домов одинокая, и поэтому он крутил головой, пытаясь найти что-то интересное для взгляда. И нашёл: свою любимую Ксюшу на краю крыши дома. То, что это она, Олег понял не сразу, но всё же не уверенно подошёл поближе к дому: "Ксюша, это ты? - тихо проронил он вверх". Ответа не последовало, девушка пыталась не замечать никого, кто рядом, по крайней мере, не обращать внимания, только продолжала меланхолично говорить. Олег услышал голос, испугался и понял, что над ним стоит та фигурка, о которой он думает, что сейчас происходит перелом многого, и надо будет говорить красивее, чем когда-либо. Отсюда как раз и начинаются те два монолога влюблённых, которые так и не превратились в диалог.
"...А если не умру, то изменю себе, не уважу себя. Я вижу небо, я вижу солнце, я вижу свет и воздух. Меня тоже видели, но ценили ли? Как я глупа и обезображена, как можно было мне так обойтись с собой... Воюю я и сейчас: я и сейчас люблю, я и сейчас хочу гулять. Но это ж мизерно - гулять. А я хочу гулять без чувств, без удивлений, пить как сволочь, трахаться, не спать сутками! И чего я добьюсь?.. Поражения. Любить я тоже хочу максимально, откровенно! И чего я добьюсь?.. Поражения. Не проще ль сразу проиграть?.. Но нет, тогда бы я не проиграла, когда бы мне хоть кто-нибудь помог. Ведь даже мать моя... пьёт на кухне пиво с папой, ест рыбу и смеётся над моей столь ранней любовью - ненавижу! Какой тебе любить, тебе бы сосочку сосать и в школе учиться... Дура! Меня отвергли все, кому же я нужна? Судьбе?.. Какой - пустой? Любви?.. Мы даже сговориться не можем - обречённой? Жизни?.. Бред, ведь жизни нет нормальной, она же...?" Ксюша говорила ещё долго, в основном о пропавшем времени и себе, бессмысленной, а закончила звучно и громко, пронзающе: "Я ненавижу тебя жизнь... Простите меня родные, если что-то не так, но суть тяжела, а мысли невозможны. Где лучшего искать, как не в смерти, если всё идёт к фатальному концу! Пора менять, менять всё. Я не люблю, я ненавижу тебя жизнь!.."
Олег кричал и шептал все возможные слова, пускал их вверх, и в бок, и в никуда, он весь чесался от напряжения и надежды. Он пообещал поймать все слёзы, которые стекут со щёк Ксюши; даже если не увидит ни одной - он услышит их, "звучащих болью". Буквы и звуки, рождённые им за несколько минут, несли на себе тот "месяц с небольшим", который он знал Ксению. Олег откровенно орал в цель, но и вникуда, орал прекрасные слова, о которых раньше даже мечтать не мог, извинялся, просил любви, признавался в ней, хотел поставить принцип: "Очнись от сна, милашка, расскажи мне о том, какая ты... Ксюша? Я обниму сейчас тебя, поцелую тебя и согрею, я люблю тебя! О Боги, о люди, верящие в них, скажите ей о том, как счастлив я при ней... Смотрите я горю, горю внутри, горю и таю, а ей я каюсь во грехах и все победы присуждаю. Ты словно муза: я говорю стихами перед тобой; зачем тебе терять такое свойство, спустись ко мне поближе, надели меня романтикой... Прости! пожалуйста, я кану, прости! Прости, как можешь!.. хоть чуть-чуть! Давай помиримся и пойдём к фонтану, я соберу все капли и подарю их тебе, только. Не плачь: твоя слеза опять в моей руке, я чувствую в ней тебя, твои чувства, твоё горе, все твои неизведанные и шикарные желанья, прекрасные черты, тело, красоту. Я был сволочью, я говорил бред, полнейший, в минуты паршивой ревности, но я смотрел в глаза тебе и жалел тебя глазами, душой жалел, родная!.." Девушка не обращала внимания на то, что слышала от Олега, не отвечала ему, говорила свою речь, не завися от других...
В конце концов, Олег твёрдо настоял на том, что сейчас поднимется, и пошёл в подъезд... Лишь сказав: "Пора, я сделаю это в одиночестве...", - Ксюша оттолкнулась от карниза, чуть-чуть приподнялась вверх и полетела вниз так, как это делают прыгуны в воду, быстрый и тихий хруст шеи, удар тела о землю наполнили пространство.
Я не раз вспоминаю ту фигурку девушки, которая рисовалась в затемнённом небе и, как планер с утёса, разбившийся о камни - некрасиво, но грандиозно, падала сквозь свежий, весенний воздух атмосферы, лишая себя ненавистной жизни. И ту фигурку юноши, которая выскочила на крышу, замерла, очертилась на небосводе и, сразу же испугавшись будущего, настоящего и прошлого, пронзительно, громко, извращённо истерикой, заорала: "Я!.. люблю!.. тебя!..". Потом выскочила к бездыханному телу, подхватила, обняла его и начала бешено лепетать: "Нет! нет! нет! Это не здесь, не сейчас, не со мной, не тут... За что?! Я же... я же, умолял, просил, извинялся... я всё сделал, я всё сделал, но чего, чего не хватило. За что?! Разве мне нельзя любить живую! Жизнь, а?! Нельзя?!.. Ты ушла от неё, но меня за что, за что опять меня?! За что и её?.. За что здесь? Она же не виновата, Ксюша ни в чём не виновата... правда жизнь?! Правда, я спрашиваю! Мне тоже тебя бросить, нет, я тебя не брошу! из принципа не брошу! наслаждайся мной!.. Скажи пока моей любимой..."
Сцену продолжили жители домов, скорая помощь, милиция...
Прошло пять дней. На похоронах Олег и Дима, отделившись от всех присутствующих в церкви, стояли на улице. Оба были подавлены и спокойны, смотрели на ворота, на дорогу, но только не друг на друга. Потом со слов Олега начался странный диалог, монологи которого не были связаны меж собой. Они говорили по очереди, каждый о своём:
- Я любил, я обожал её..., - с грустью, с тоской и любовью.
- Она меня возбуждала и напрашивалась на мой хер, сучка, - Маканис говорил с яркой, истеричной усмешкой над самим собой.
- Я обожал её любой, будь то с утра, будь то с ночи, будь то всегда. Её красота в любых представлениях олицетворяла мой идеал.
- Жопа её отчётливо торчала из штанов, я не мог смотреть на это без слюней...
- Тело, её формы, были нечто не сравнимым со скульптурами, которые создаются во влечении за совершенством...
- Я выбрасывал глаза из орбит, идя сзади, и выбрасывал зрачки, идя спереди.
- Лицо... Щёки, пухленькие, нежные; губки, которые сотрясают, маленькие, алые и аккуратные; глаза, светло-зеленые, ласковые...
- Волосы, кудрявые, тёмные и длинненькие...
- Не забуду никогда всё это чудо природы... Я устрашающе кланяюсь её создателю, который отобрал всё лучшее и совместил в этой наивной дурочке...
- Я не мог представить, как я бы разочаровался в себе, не отъебав её. Блядь... Как жалко, как действительно жалко, - Дима извращался над своим образом, кривя лицо и издеваясь голосом при каждом мате, который он адресовывал Ксюше.
- Смерть не спасла её, она не увела её отсюда. Я всё ещё люблю её, как настоящую, которая просто уехала, которой просто нет, которая просто далеко, просто её тела нет со мной... Всего-то, - Олег чётко показывает, что врёт.
- Я помню, я драл её, надругиваясь над её телом, помня только о себе - сухо дрыгался, не смотря ей в глаза.
- Поцелуи... Её губы, только одно их касание, разжигали всё тело, пробуждали сокровенные желания... Память о последнем прикосновении живой плоти этой девушки несметна... Огромна...
- Я помню, как добивался её, наёбывал, угождал... Подавал куртку, подставлял стулья, подавал руку, выходя из автобуса, льстил ей... комплименты говорил, слова красивые... пропускал вперёд, дважды цветы покупал. Ха! Хуйня это всё.
- Мне в своё время не удавалось сказать ей слово, я мямлил... Просто, я был так внутри восхищён, я так верил в неё, что разум слова не трогал, не доходил до них. Обходительностью я просто не обладал, так как никогда до этого не приходилось ухаживать за девушкой (не всем это надо), понимать смысл этикета. Зато как я любил, разве ей ценилось? Может быть, потом она и поняла в чём здравый смысл, но сначала?.. Сучка... Наивная... Простенькая... Разумная... И такая лёгкая, такая безобидная девчоночка.
- Я добился её, потом злостно, без чести послал; можно сказать, в лицо сказал, иди на хуй...
- Теперь я знаю, что этикет... это ей нравилось, а мне должно помогать. Но я любовь, я ценю душу девушки, я ценю её красоту, силу ума и лёгкость, ту лёгкость дыхания, которой она обладает, ту симпатию и ту счастливую улыбку не мне адресованную, а адресованную подружке или анекдоту... Зачем стоит этот спор, зачем я в неё влюбился?
- Зачем я её вообще встретил, зачем это случилось весной, когда задница, когда грудь не прикрыта курткой... Наверное, это судьба и её, и моя. Она говорила, что отомстит, она отомстила так, что во сне не приснится. Я поник, я разбит, я не могу найти себе места и ненавижу себя. Этот образ воспитанного, улыбающегося и говорящего уродца больше ни за что не овладеет мной, я срежу его полностью, я тоже наткнулся на жизненное шило. И теперь всё на хуй, в пизду. Мне нельзя существовать спокойно - на мне лежит вина в смерти девушки.
- Мой язык, мои слова, моя принципиальность поиграли со мной, и я проиграл. Я виноват и боюсь жить дальше: с виной на сердце... и любовью.
- Пойду я гляну на неё...
- И я должен ещё раз её увидеть...
Оба подходя к гробу, можно сказать, заметили друг друга и остановились в метре от него, опустив глаза... Ксюша спокойно лежала, бледная и тихая, невинно смотря сквозь веки в потолок, и медленно думая о своей любви, о своей печали, о новой жизни во время смерти, появившейся у неё. Её маленькие изящные губы не шевелились, но, кажется, они что-то говорили, словно шептали, о прекрасном. Поток воздуха не существовал перед носом, но воздух-то был... Волосы мирно лежали на подушке, окутывая шалью её разум и мозг. Руки обнимали сердце...
Олег первым поднял глаза, взгляд его заморозился на бездыханной фигуре девушки, и он заплакал, не двигаясь в пространстве, наполненном грустью. Дима, отважился взглянуть в её веки, только тогда, когда убедил себя в том, что она его не увидит, что она ничего ему не скажет, но ему было страшно стыдно; он медленно поднял правую руку и попытался задержать слезы, наворачивающиеся на глазах, но одна из них, наполненная ненавистью к хозяину, необъяснимой любовью к Ксюше, всё равно потекла по щеке.
Прошло немного времени, юноши отвернулись и отошли, не обращая внимания на отпевания священника, остановились, посмотрели друг на друга и обнялись. Олег ревел, ревел очень слёзно, ревел, словно кровоточащая рана в сердце. Маканис плакал, плакал чуть-чуть, он не умел плакать больше, но при этом начал лепетать такие слова, которые он никогда не произносил, лепетал их настолько искренне и мелодично, насколько искренним и мелодичным не было его собственное имя. Он говорил, что они враги, которые никогда не будут воевать, что они друзья, которые никогда не полюбят друг друга, что они, стоя здесь, обнявшись, - это одно, но уже умершее, целое - Алимова Ксюша.
Последняя просьба: блюдите истину и не поддавайтесь желаниям убивать себя, таким, какие очаровали мою героиню.