Мне было семнадцать лет, когда умерла бабушка. Я пришла ночевать в этот день к деду, чтобы ему не было одиноко. Он молча сидел в инвалидной коляске, смотрел в окно, а она лежала в соседней комнате. Дед ездил каждые пять минут курить на кухню, а потом возвращался и опять молча сидел, смотрел в окно, думал. На улице стало темнеть, меня потянуло в сон. И стала укладываться спать. В комнате горела только лишь одна настольная лампа тем самым мягким тёплым светом, которые загораются в окнах после полуночи. На стене ласково тикали часы. Попугай уже давно, нахохлившись, видел свои птичьи красочные сны. Я, в свою очередь, закрыла глаза и начала засыпать. Дремота охватила моё тело и перед глазами замелькали картинки с последней поезди на Уругвай, как вдруг в соседней спальне что-то ударилось о стену, да так, что даже в нашей комнате закачалась копеечная картина. Я подскочила с постели и уставилась на деда. У меня глаза были явно, как у лимура, однако, дед спокойно смотрел в окно, делая вид, что не обращает внимание.
- Деда, что там такое? - спросила я дрожащим голосом.
Дед в свою очередь внимательно посмотрел на меня, словно оценивал, затем вздохнул, отвернулся к окну, и, впервые за сегодняшний день, заговорил со мной:
- Ты, внучка, совсем уже взрослая стала, понимаешь многое, знаешь, видишь, чувтвуешь. Могу тебе рассказать одну тайну, которую нёс всю жизнь я и твоя бабушка. Точнее даже, не столько бабушка, сколько я.
Страх моментально куда-то испарился под гнётом любопытства, и я с усилинным вниманием захлопала ресницами, сдерживая слова, словно боялась спугнуть дедову речь. Дед закурил на этот раз прямо в комнате. Затянувшись сладким дымом "Капитана Блэка", и начал свой рассказ:
- Когда твоей бабке исполнилось восемнадцать, это было после окончания войны, она поступила в университет на гуманитарное отделение. Там мы с ней, на первом курсе, познакомились, а потом, год спустя, поженились. Помню, пришли в загс, а в кормане только три рубля. Представляешь?! Бедные тогда все были, подушки соломой набивали, спали на соломе, ели одну картошку. Картошка мелкая такая была, так мы её мыли, и прямо со шкуркой тёрли, блинчики жарили - драники твои любимые. Зубы солью чистили. Зато дружные. Чем больше бед вместе переживаешь, тем крепче семья. Оля вспыльчивая по характеру, денег нет, оба студенты, как начнёт ругаться, а я хожу и тихо улыбаюсь. Так она покричит, покричит, да перестанет. Подойдёт ко мне, обниет, поцелует, и у нас опять мир, любовь.
На пятом курсе Оля начала писать свой диплом. Переживала очень. Ей страсть, как нравился один писатель: Гостовский. Она его всего перечитала, от корки до корки, и диплом по нему писать стала. Чуть не умерла от счастья, когда ей тему по Густовскому дали.
- Ты меня со своим Гостовским с ума сводишь, я даже начинаю ревновать, - сначала в шутку, а потом и всерьёз говорил я.
- Успокойся, Лёш, что ты, право. Он же умер давно, а ты всё ревнуешь. Умер, когда нас с тобой на свете не было. Смешной ты.
- Да знаю я, но всё же... - отмахивался я.
Оля восхищалась им без конца. Хранила его фотокарточки, читала всё о нём, что попадалось новенького, мечтала купить все его книги. Она писала о нём в своём дневнике, ставила всем в пример, рекомендавала. Это дошло однажды до большой ссоры между мной и ею, каких у нас с ней в жизни не было. Мы очень продолжительное время спорили, пока она не выпалила в горячке, что любит его:
- Да, я его люблю! Люблю и тебя! Но его больше... - выпалила она и убежала в соседнюю комнату, закрылась. Дня два потом с ней не разговарили вовсе.
Она его не то, чтобы больше любила, а любила страстно. Всю свою жизнь потом она его любила именно так. Мы больше никогда не упоминали о нём. Она молча читала, при мне не говорила о Гостовском, книги прятала, но я незримо ощущал вечное его присутствие рядом с нами. Между нами. Она меня уважала, как отца её детей, как мужа - опору и защиту, не смотрела в сторону других мужчин. Кроме него.
Я всегда боялся её смерти. Я знал, что когда она умрёт, то он придёт за ней и заберёт её у меня, а я останусь в Раю ли, в аду ли совершенно один.
И вот вчера она ушла. Я помню её глаза за пять минут до смерти. Она смотрела в точку и шептала-шептала-шептала. Шептала, что любит нас, меня, жизнь. А потом вдруг как-то улыбнулась, потянула вверх дрожащую руку и произнесла поющим голосом:
- Федя!!!
Это было её последнее слово. Улыбка так и замерла на её губах. Ну ты видела. Фёдор - это имя того самого Гостовского.
Её молодая душа закружилась с душой писателя в вихре страсти и любви. Они не могли остановиться, ведь этого момента так долго ждали они, и как быстро он наступил для деда. Оля долго стояла в обнимку с Фёдором в своём голубеньком платье, которое ей было так к лицу в тысяча девятьсот шестом. К ночи их души стали горячее, чем тела двух живых влюблённых, Фёдор обхватил её за талию и так сильно стал целовать, прижав к стене, что даже в нашей комнате закачалась копеечная картина.