Аннотация: *Papilio (лат. - бабочка) Пока бабочка может летать, совершенно неважно, насколько изношены ее крылья. А если бабочка не может летать, бабочки больше нет. (Виктор Пелевин. Empire V)
Порванная кожа, сквозь которую выпирают белые, словно фарфоровые, кости. Вьюнок уже принялся за работу, оплетая ребра синими цветами. Волосы в беспорядке. Шея тонкая, но еще не переломленная, хотя кажется, что вот-вот, и переломаешь пальцами, как шею хрупкого желторотого цыпленка. Губы неподвижные, прозрачные.
Ладони, как и пятки, шершавые, в мелких некрасивых царапинках, нарушающих гармонию вечности. Порезы кровоточат, значит, тело еще живо.
Другое дело - душа. Душа молчит, завернувшись в тёплые уютные крылья, как в кокон. Она не обратится в бабочку, потому что бабочка из неё была никакая. Слишком слабая, чтобы взлететь к огню, полыхающему в окне.
Она знала, что это огонь. Другие бабочки не знали. Она молчала, напряженные голосовые связки не выдали и хрипа. Просто смотрела, как другие мотыльки поджигали себе крылышки и падали на пол.
А иных, умных и прытких, ловил мальчишка, лет девяти. Прокаливал острым шпилем брюшки и насаживал на стену.
Бабочка заметила, как гневно копошатся гусеницы в банке не столе. Похожие на шелкопрядов, изнеженные и благородные тельца молили о помощи. Но что могла поделать слабая крошка?
Изъян, изгой.
Бесполезная частица маленького общества, которому суждено было погибнуть. Она наблюдала их погибель. И плакала. Не горько, а тонко и едва слышно.
Бабочка не умела чувствовать так сильно, как хотела. Её сердце не выдержало бы такой любви к ближним. Поэтому она издавала слабые всхлипы-стоны, а с невыносимо тонких крылышек слетала серебристая пыльца и оседала где-то в глубинах водного пространства, где плещутся рыбки.
В ту лунную ночь стрекоз и комаров не было видно. Все хранили траур, предшествующий заупокойной серенаде сверчка.
Малышка сидела совсем одна, сложив ручки-веточки на коленях. Её посеревшее лицо было опущено к матовой глади озера.
-Пойдем с нами.. - прошептала рыбка, вынырнув из глубин чёрной трясины, на которой отражался единственный серебряный полумесяц.
-Пойдем с нами.. - запели русалки, расчесывая зелёные волосы гребешками.
-Пойдем, милая.. - протянул ей руку водяной, увешанный тиной, но сохранивший добрую ухмылку щетинистых усов.
Бабочка кивнула. Пряди влажных волос упали ей на лоб, и она сгребла их назад непослушными холодными пальцами.
Август был слишком изменчивым в этом году.
Покачиваясь на ходу, перепрыгивая влажную гальку и огибая зелёные травинки, крошка нашла продолговатый лист, похожий на лодку.
"Билет в один конец, пожалуйста" - бабочка поклонилась невидимому месье, подававшему ей руку, и скользнула в ладью, тут же отталкиваясь от берега. Покачиваясь, та несла крошку по правильному пути. И, казалось, скользкие золотистые рыбки сами подталкивали ладью, чтобы та плыла, не задерживаясь зазря.
Русалочьи голоса становились всё нежнее и заманчивее, сплетались в один мелодичный звон, и их изнутри подрывал зычный баритон водяного правителя, не терпевшего отлагательств, радовавшегося, как ребёнок, своему ночному улову...